"Русский Вестник", Т.7, январь 1857 год, стр. 53-80

ПУГАЧЕВЩИНА

ИЗЪ ЗАПИСОКЪ ДМИТРIЯ БОРИСОВИЧА МЕРТВАГО.

Настоящiй отрывокъ изъ воспоминаний о пугачевщинѣ составляетъ начало записокъ Дмитрiя Борисовича Мертваго о его жизни. Записки всѣ вполнѣ будутъ доставлены мною въ редакцiю «Русскаго Вѣстника»; онѣ отданы въ мое распоряженiе сыномъ автора, Дмитрiемъ Дмитрiевичемъ Мертваго, роднымъ дядей моей жены, для напечатанiя изъ нихъ всего того, что́, по семейнымъ отношенiямъ и другимъ соображенiямъ, можетъ быть сообщено публикѣ. Записки Д. Б. Мертваго, какъ и онъ самъ и его семейство, находятся въ нѣкоторой связи съ «Семейной Хроникой и Воспоминанiями» С. Т. Аксакова, возбудившими такое всеобщее сочувствiе и любопытство въ нашемъ обществѣ.

Д. Б. Мертваго былъ крестнымъ отцемъ С. Т. Аксакова, который объ этомь упоминаетъ въ своей книгѣ. Екатерина Борисовна Чичагова была родная сестра Д. Б. Мертваго; о ней часто говорится въ «Хроникѣ», какъ о самой близкой знакомой молодыхъ Багровыхъ. Мертовщина, въ которую ѣздили Багровы, и есть то самое имѣнiе, изъ котораго бѣжало семейство Мертваго во время пугачевщины, какъ описывается въ настоящемъ отрывкѣ. Д. Б. Мертваго не разъ называется вь «Хроникѣ» однимъ изь образованнѣйшихъ людей уфимскаго общества.

Записки свои составилъ Д. Б. Мергваго по убѣжденiю Державина, съ которымъ онъ также находился въ близкихъ отношенiяхъ (1).

В. Безобразовъ.

27 декабря 1856 г.

Извѣстно, что отдаленный край нашего отечества раздираемъ былъ волненiемъ народа, въ пользу бунтовщика, назвавшагося царскимъ именемъ. Зло, тогда распространенное, потрясало основанiе государства, и хотя искоренено, но многимъ оставило въ памяти неизгладимыя черты ужаса и скорби.

Отецъ мой и мать, имѣя одну деревню въ Оренбургской губернiи, въ краю, гдѣ начался бунтъ, а другую Симбирской губернiи, въ Алатырскомъ уѣздѣ, въ пятистахъ верстахъ оттуда, жили въ послѣдней. Зная, впрочемъ только по слухамъ, что многiе изъ крестьянъ нашихъ вступили въ службу къ самозванцу и находятся при немъ, родители мои хотя и готовились потерять свое состоянiе, но себя считали внѣ всякой опасности, принимая въ соображенiе разстоянiе и мѣры, принятыя правительствомъ, но воля судьбы, невѣдомымъ для смертнаго путемъ все ведущая, опредѣлила быть тому иначе.

Пугачевъ, то поражаемый войсками, посланными для усмиренiя мятежа, то усиливаемый новыми толпами злоумышленниковъ, долго, какъ нѣкiй вихрь, носился въ горахъ и степяхъ малообитаемыхъ, и лѣтомъ 1774 года двинулся на сѣверъ и обложилъ Казань. Оборона жителей заставила его промедлить; разграбленное и сожженное имъ предмѣстiе послужило къ его неудачѣ; многочисленная чернь, составлявшая его шайку, вдалась въ пьянство и грабежъ; въ это время войска Михельсона настигли и разбили его, но не схватили самого злодѣя; онъ съ большимъ числомъ злоумышленниковъ бѣжалъ за Волгу къ Алатырю, въ тоть спокойный край, гдѣ мы жили. Сначала онъ былъ не извѣстенъ, но черезь нѣсколько дней, по присоединенiи къ нему множества дворовыхъ людей и крестьянъ, явился близъ нашего селенiя, знаменуя вездѣ свое шествiе кровопролитiемъ.

За три недѣли предъ этимъ матушка родила, и въ день, когда начались наши несчастiя, 22-го iюля, праздновали мы ея именины. По деревенскому обыкновенiю званы были гости, и уже столъ былъ накрытъ, какъ вдругъ отецъ мой получилъ письмо отъ прiятеля в сосѣда нашего, званаго на праздникъ, который увѣдомлялъ, что самозванецъ въ тридцати верстахъ отъ насъ, пришелъ въ господское селенiе, повѣсилъ прикащика и все имущество разграбилъ; вмѣстѣ съ тѣмъ онъ писалъ батюшкѣ, что со всѣмъ семействомъ своимъ выѣхалъ, самъ не зная, куда судьба его поведетъ.

Собравшись наскоро, поѣхали мы въ городъ Алатырь, отстоящiй въ сорока верстахъ отъ нашей деревни. Передъ вечеромъ, приближаясь къ городу, встрѣтили мы знакомаго, который сказалъ отцу моему, что Пугачевъ вступаеть въ Алатырь, и народъ съ образами, хлѣбомъ и солью пошелъ ему на встрѣчу. Вѣсть эта была громовымъ для насъ ударомъ; надо было бежать, а куда, Богъ знаеть. Усталость лошадей принудила насъ своротить въ сторону, мы въѣхали въ лѣсокъ, не далеко отъ дороги, гдѣ на пчельникѣ нашли одного только человѣка; у него въ избѣ провели ночь.

На разсвѣтѣ отправились мы, сами не зная куда. Прiѣхавъ въ первое селенiе, увидели множество народа, толпившагося по улицѣ. Окруживъ наши повозки, крестьяне остановили насъ и спросили, куда ѣдемъ и для чего; грубыя ихъ рѣчи и наконецъ строгое требованiе, чтобы мы тотчасъ выѣхали изъ ихъ селенiя, было для насъ первымъ знакомь народнаго волненiя и грозившей намъ опасности.

Выѣхавъ изъ села, поворотили мы въ маленькую мордовскую деревеньку, находившуюся близъ большаго лѣса; остановившись у знакомаго намъ Мордвина, узнали мы, что вся чернь волнуется, ожидая Пугачева, и что, не подвергая себя крайней опасности, нельзя намъ останавливаться ни въ какомъ селенiи. Освѣдомившись о дорогѣ, ведущей въ чащу лѣса, взявъ у Мордвина хлѣба, сколько у него испечено было, и телѣги вмѣто каретъ, пустились мы въ лѣсъ, единственное наше тогда убѣжище.

Часу въ десятомъ утра прiѣхавъ къ мельницѣ, находившейся въ самой дремучей части лѣса, остановились мы кормить лошадей. Въ это время батюшка познакомился съ мельникомъ и узналъ отъ него, что въ глубинѣ лѣса есть полянка, близь которой протекаетъ рѣчка, верстахъ въ осьми отъ мельницы, а отъ ближайшихъ селенiй верстахъ въ пятнадцати, что дорога туда такъ дурна, что не легко доѣхать до поляны, и что не многiе эту дорогу знаютъ. Добрый мельникъ согласился проводить насъ, обѣщая клятвенно не разглашать о томъ никому.

Едва кь вечеру могли мы доѣхать до того мѣста, гдѣ мельникъ, простившись съ нами, подтвердиль свое обѣщанiе и сдержалъ его.

На другой день, рано по утру, батюшка пошелъ осмотрѣть окрестности нашего убѣжища. Найдя въ нѣкоторомъ разстоянiи другую полянку, приказалъ перевести туда лошадей; на той же, гдѣ сами остались, сдѣлали шалашъ. Всѣмъ розданы были ружья и пистолеты, и положено было обороняться въ случаѣ нападенiя.

Такъ пробыли мы трое сутокъ, не слыша ничего кромѣ птичьяго кряку. Въ продолженiе этого времени почтенный родитель мой дѣлалъ намъ наставленiя, основанныя на чистой добродѣтели; говорилъ намъ, что спокойствiе человѣка составляетъ все его блаженство, и что оно зависитъ отъ согласiя поступковъ его съ совѣстiю, что нарушивъ это согласiе для какихъ бы то ни было выгодъ, потрясаетъ онъ то драгоцѣнное спокойствiе, котораго ничто замѣнить не можетъ. Примѣрами знакомыхъ намъ людей доказывалъ онъ, какъ прiобрѣтающiй однѣ временныя выгоды не наслаждается ими, бывъ ежеминутно угрызаемь совѣстiю, еще не погасшею въ немъ.

Потомъ прогуливаясь наединѣ со мною, говорилъ онъ, что если случится ему проститься со мной навѣки, то помнилъ бы я слова его, и наставлялъ бы братьевъ, которые были гораздо моложе меня, чтобы радѣлъ о своей душѣ и сердцѣ, и строго замѣчалъ свои склонности и поступки; совѣтовалъ не быть корыстолюбивымъ, говоря, что ни одинъ изъ предковъ нашихъ не былъ таковымъ, и наконецъ заклиналь меня быть достойнымъ имени его, угрожая въ противномъ случаѣ Божескимъ наказанiемъ.

Единый Богъ можеть быть свидѣтелемъ движенiя сердечныхъ чувствъ, и только всесильная помощь Его въ состоянiи сохранить человѣка отъ соблазновъ, дѣйствующихъ на сердце. Что желаю и стараюсь я быть достойнымъ моего родителя, это Богъ видитъ, но достоинъ ли и буду ли впредь достоинъ, того не знаю.

На четвертый день нашего пребыванiя въ лѣсу, сталъ оказываться у насъ недостатокъ въ съѣстныхъ припасахъ. Незнанiе обстоятельствъ того времени, надежда, что вслѣдъ за бунтовщикомъ идуть войска, поражавшiя его всегда и вездѣ, а болѣе всего болѣзнь матушки, причиною которой были душевныя и тѣлесныя безпокойства, заставили батюшку послать одного изъ людей нашихъ въ ближнее селенiе для покупки припасовъ и для развѣданiя, что́ тамъ происходитъ. Человѣкъ этоть казался намъ вѣрнымъ, и дѣйствительно, я думаю, въ началѣ онъ не имѣлъ злаго умысла.

Прiѣхавъ въ селенiе, прiискивалъ онъ купить, что́ ему было приказано, и вмѣстѣ съ тѣмъ развѣдывалъ о Пугачевѣ. Крестьянамъ это показалось страннымъ; по причинѣ повсемѣстнаго тогда волненiя никто ничего не покупалъ, а всякiй все бралъ даромъ и убивалъ слабѣйшаго за неисполненiе его требованiя. И потому задержавъ его, стали разспрашивать, что́ онъ за человѣкъ и откуда; вѣроятно, собственная опасность заставила его сказать истину; тогда человѣкъ двѣсти жителей того селенiя собрались противъ насъ; а онъ, показывая имъ дорогу, довелъ до того мѣста, гдѣ мы скрывались.

Приблизившись къ нашему убѣжищу, раздѣлились они на нѣсколько партiй, окружили насъ, и напали вдругъ со всѣхъ сторонъ съ большимъ крикомъ. Въ эту несчастную минуту батюшка отдыхалъ въ шалашѣ; люди оробѣли и побѣжали, сестры, схвативъ подъ руки матушку, побѣжали въ лѣсъ; злодѣи кинулись на батюшку. Онъ выстрѣлилъ въ нихъ изъ пистолета, и хотя никого не убилъ, но заставилъ отступить, и схвативъ ружье, лежавшее возле него, и трость, въ которой была вдѣлана шпага, — не видя никого изъ своихъ около себя, побѣжалъ въ чащу леса, закричавъ намъ: «прощай, жена и дѣти.» Это были послѣднiя слова, которыя я отъ него слышалъ.

Въ большомъ страхѣ бросился было я вслѣдъ за батюшкой, но чаща лѣса раздѣлила насъ; не видя его, я бѣжалъ, самь не зная куда. Запнувшись объ обгорѣлое дерево, лежавшее поперекъ дороги, упаль я, и въ эту минуту, увидѣвъ возле себя просторное дупло, вползъ въ него; чрезь нѣсколько минутъ, очувствовавшись отъ страха, я слышалъ стрѣлянiе изъ ружей и крикъ около себя: «ищите и бейте.»

Пролежавъ долгое время и не слыша болѣе никакого шума, рѣшился я выйдти изъ дупла, долго оглядывался во всѣ стороны, прислушивался; наконецъ, не замѣчая никакого шуму, пошелъ къ той полянѣ, гдѣ мы стояли. Тутъ нашелъ я нѣсколько лоскутковъ изодраннаго бѣлья и окровавленный платокъ, по которому долженъ былъ заключить, что кто-либо изъ ближнихъ моихъ убить.

Теперь прошу читателя представить себѣ четырнадцатилѣтняго, избалованнаго и изнѣженнаго мальчика, въ лѣсу, передъ вечеромъ, незнающаго дороги, безъ всякаго оружiя для обороны. Тутъ-то въ первый разь послужили мнѣ наставленiя моего родителя. Я молился, поручая себя волѣ Господа, обѣщалъ хранить завѣщанiе отца моего, плакалъ, не какъ испугавшiйся ребенокъ, но какъ плачетъ взрослый отъ сокрушенiя сердца, цѣловалъ окровавленные лоскутки, прощался со всѣми мѣстами, гдѣ я сиживаль съ родителемъ, слушая его наставленiя, и гдѣ видѣлъ я его въ послѣднiй разъ; потомъ, взявъ палку, пошелъ по дорогѣ, гдѣ видны были слѣды повозокъ, сталъ смѣлѣе, и твердо былъ увѣренъ, что не погибну.

Пройдя некоторое разстоянiе, и какъ стало уже смеркаться, послышалъ я шорохъ въ сторонѣ; я опросиль. Голосъ мой узнали мои братья, изъ которыхъ одному было десять, а другому семь лѣтъ. Они прибѣжали ко мнѣ, и съ ними наша няня; мы чрезвычайно другъ другу обрадовались, и не зная куда идти, остались ночевать подъ деревомъ.

Поутру, лишь только стало свѣтать, пошли мы по дорогѣ, не зная, куда она ведетъ. Уже солнце высоко поднялось, когда приблизились мы къ рѣчкѣ, берегомъ которой шла дорога; прелестные мѣста кругомъ, небольшiя полянки, прiятный утреннiй воздухъ и повсемѣстная тишина заставили было насъ забыть ужасное наше положенiе, но вдругъ услышали мы страшный крикъ: «ловите, бейте.» Я схватилъ за руку одного брата, бросился къ рѣчкѣ и скрылся въ густой травѣ у береговъ, а няня съ меньшимъ братомъ моимъ побѣжала по дорогѣ. Злодеи, принявъ ее за дворянку, погнались за нею, и одинъ изъ нихъ ударилъ ее топоромъ; въ испугѣ она подставила руку, которая однако ее не защитила; острее, разрубивъ часть ладони, вонзилось въ плечо; страшный крикъ ея сильно тронулъ мое сердце. Въ то же время слышу я вопль брата, котораго схватили и спрашивали, куда мы побѣжали. Не зная, что я дѣлаю, я откликнулся, и выскочивъ изъ травы, явился къ нимъ; они спросили мое имя; сказали, что знаютъ батюшку, но что съ нимъ сдѣлалось, не слышали; потомъ, сняли съ насъ все платье и обувь и, не дѣлая болѣе никакихъ грубостей, отпустили въ однѣхъ рубашкахъ, показавъ дорогу на мельницу, которая была не далеко.

Обезсилѣвшую оть раны, а болѣе оть испуга няню нашу поднялъ я и повелъ подъ руку къ мельницѣ. Когда мы подошли къ плотинѣ, напали на насъ двѣ большiя собаки, отъ которыхъ, конечно, мы бы не въ силахъ были защититься, если бы мельникъ не прибѣжалъ къ намъ на помощь. Этотъ добрый человѣкъ, узнавъ, что мы дворяне, откровенно сказалъ, что нянюшка можетъ остаться у него, а насъ онъ принять не смѣетъ, боясь быть за то убитымъ со всѣмъ своимь семействомъ. Но когда мы сказали ему, что сутки ничего не ѣли, то онъ пригласилъ насъ на мельницу и обѣщалъ дать молока и хлѣба.

У мельничнаго анбара, намъ дали по большому куску хлѣба и по ложкѣ, и поставили крынку молока; лишь только принялись мы за прiятную для голоднаго работу, какъ вдругъ жена мельника закричала: «ай! казаки, казаки!» Оглянувшись, мы дѣйствительно увидѣли толпу приближавшагося народа; я испугался чрезвычайно и не помню, какъ спрятался съ братьями подъ мельницу.

Толпа эта, увидя няню нашу, окровавленную, лежавшую на землѣ у мельничнаго анбара, спросила мельника, что это значитъ; онъ сказалъ всю правду и указалъ мѣсто, гдѣ мы спрятались. Двое изъ толпы спустились по лѣстницѣ и вынесли на рукахъ братьевъ моихъ; третiй, взявъ меня за волосы, потащиль за собою на лестницу, а четвертый въ это время билъ меня сзади палкою.

Я увидѣлъ всю толпу у мельничнаго анбара; насъ поставили въ средину ея и стали произносить приговоръ. Всякъ говорилъ свое и предлагалъ, какъ меня убить; а братьевъ, какъ малолѣтныхъ, отдать бездѣтнымъ мужикамъ въ прiемыши. Нѣкоторые предлагали бросить меня съ камнемъ на шеѣ въ воду; другiе — повѣсить, застрѣлить или изрубить, тѣ же, которые были пьянѣе и старше, вздумали учить надо мною молодыхъ казаковъ, не привыкшихъ еще къ убiйству. Слыша эти разсужденiя и ругательства, я ничего не говорилъ и уже готовился къ смерти; но тутъ одинъ изъ толпы сказалъ, что, будучи въ городѣ, получилъ онъ отъ самозванца приказанiе привести къ нему дворянина, мальчика лѣть пятнадцати, умѣющаго хорошо читать и писать, за котораго обѣщалъ дать 50 рублей награжденiя. Это предложенiе было всѣми тотчасъ принято, меня начали экзаменовать, заставляли писать углемъ на доскѣ, задавали легкiя задачи изъ ариѳметики, и наконецъ признали достойнымъ занять важное мѣсто секретаря у Пугачева. Снисходя на мою просьбу, они согласились не разлучать меня съ братьями.

Мы пробыли у мельницы все время, необходимое на кормъ лошадей и на отдыхъ пѣшимъ. Между тѣмъ, стали со мной обходиться почтительно, называли меня секретаремъ, разказывали о разныхъ происшествiяхъ, относящихся до самозванца, о силѣ его и о намѣренiи истребить всѣхъ дворянъ, и наконецъ о приказанiи крестьянамъ защищаться всѣми силами оть воинскихъ командъ, ожидаемыхъ вскорѣ.

Во время этихъ разсужденiй и разказовъ, одинь пьяный казакъ, взявъ меня за косу, сказалъ: «батюшка не любить долгихъ волосъ, это бабамъ носить прилично.» И тутъ же, прислонивъ меня къ близь-стоявшему дереву, закричалъ другому: «руби, братъ!» Этотъ, будучи также пьянъ, отрубиль мнѣ топоромъ косу вплоть къ затылку. Я чрезвычайно испугался, но имѣлъ столько присутствiя духа, что шутилъ насчетъ своихъ волосъ, и благодарилъ этихъ пьяницъ.

Вѣсти о близости воинскихъ командъ обрадовали меня; я сталъ придумывать, какъ бы мнѣ укрыться оть злодѣевъ на нѣсколько дней. Но между тѣмъ, надобно было отправляться съ ними въ путь пѣшкомъ безъ одежды и обуви.

Во время нашего путешествiя подружился я съ однимъ крестьяниномь, приставшимъ къ толпѣ изъ ближняго селенiя. День уже склонялся въ вечеру; мы стали выходить изъ лѣса; большiя поляны, засѣянныя хлѣбомъ, показывали близость деревни. Въ это время слышу я разсужденiя злодѣевъ, ѣхавшихъ верхомь, которые говорили, что сомнѣваются застать самозванца въ городѣ Алатырѣ, и что надобно будетъ вести меня далѣе, не зная, гдѣ найдутъ они Пугачева, и заплатитъ ли онъ обѣщанную сумму; другiе говорили, что когда доведутъ меня до селенiя, и я объявлю себя секретаремъ, они принуждены будутъ не оставлять меня и жертвовать своимъ трудомъ и временемъ, быть-можетъ понапрасну, и потому согласились убить меня, не выходя изъ лѣса а братьевъ, какъ малолѣтныхъ, раздать въ прiемыши бездѣтнымъ мужикамъ.

Слыша эти разсужденiя, я страдалъ; сердце неизъяснимо ныло, но дѣлать было нечего: надобно было молчать и притворяться еще, что не слышу. Въ это время крестьянинъ, подружившiйся со мною и не вмѣшивавшiйся въ разсужденiя, отведя меня не много въ сторону, сказалъ: «или ты не слышишь, что ребята то говорять?» Я отвѣчалъ: «слышу, и если можешь, Бога ради спаси меня и братьевъ». Онъ, взявъ съ меня слово, что я пойду къ нему въ работники, обѣщаль усыновить меня; разказалъ, какъ найдти деревню и домъ его, и потомъ сказавъ злодѣямъ, что идетъ съ нами въ сторону, велѣлъ бежать въ кусты и тамъ скрыться.

Какъ стало уже смеркаться, вышелъ я изъ лѣса и увидѣлъ деревню, гдѣ былъ домъ моего избавителя, и возлѣ нея ту маленькую мордовскую деревеньку, гдѣ останавливались мы, ѣхавши въ лѣсъ. Я пошелъ въ послѣднюю, въ домѣ къ Мордвину; его тогда не было дома, но жена его пригласила насъ, какъ знакомыхъ, благосклонно.

Чрезъ нѣсколько минутъ собралось къ ней множество жителей того селенiя; старшины, казалось, что-то грозно говорили хозяйкѣ по-мордовски, и одинъ изъ нихъ, подойдя ко мнѣ, сказалъ повелительно, чтобы тотчасъ вышелъ я съ братьями изъ деревни, потому что имъ не велѣно принимать дворянъ.

Я повиновался, и выйдя за околицу, сѣлъ на землю; недоумѣнiе сжимало мое сердце; я боялся идти въ ту деревню, гдѣ жилъ крестьянинъ, пригласившiй меня къ себѣ; между тѣмъ, ночь уже наступила; заунывные голоса людей, сгонявшихъ скоть, ревъ и топоть коровъ, вмѣстѣ съ темнотою ночи, произвели такое чувство въ напуганномъ моемъ воображенiи, что мнѣ казалось лучше быть убитымъ, чѣмъ терпеть это страшное мученiе духа.

Вставъ поспѣшно, пошелъ я обратно въ деревню, гдѣ не встрѣтилъ никого на улицѣ; войдя въ домъ къ Мордвину, я не нашелъ въ избѣ жены его. Оставленный тутъ маленькiй ребенокъ, сидя въ зыбкѣ, плакалъ; я сыскалъ въ столѣ хлѣбъ и ножъ, отрѣзалъ всѣмъ по куску и посадилъ братьевъ на палати, куда и самъ забрался.

По окончанiи домашнихъ работъ, хозяйка возвратилась въ избу, засветила огонь, поужинала и, поигравъ съ своимъ ребенкомъ, собиралась уже идти спать. Въ эту минуту, поспѣшно сойдя съ палатей, бросился я предъ нею на колѣна, прося позволенiя ночевать въ ея домѣ; по утру же, если ей угодно, сама бы насъ убила, или отдала бы на убiйство... Долго не отвѣчала она ни слова, умильно смотрѣла на меня, покачивала головою; наконецъ слезы, покатившiяся по лицу, убѣдили меня, что жалость взяла верхъ надъ страхомъ. Она, поднявъ меня, говорила: «Если свѣдають, что скрыла у себя дворянъ, то меня, мужа моего и ребенка нашего убьютъ и домъ сожгутъ, но быть такъ.. » Послѣ этого, снявъ съ палатей братьевъ моихъ, которые тамъ уже было заснули, одѣла всѣхъ насъ въ мордовскiя платья, провела на заднiй дворъ въ сѣнницу; положивъ на землю подушку, велѣла намь лечь, и одѣвъ шубою, накрыла насъ пошевнями. Отъ усталости я такъ сладко заснулъ, что ничего во снѣ мнѣ не грезилось.

Лишь только стало свѣтать, хозяинъ, снявъ пошевни, покрывавшiе насъ, разбудиль меня, и убедительно просилъ не губить его, и пока люди еще спятъ, выйдти изъ селенiя. Въ краткихъ словахъ изъясниль онъ мнѣ всѣ опасности нашего положенiя, говорилъ, что матушку и сестеръ провезли къ Пугачеву, и что, конечно, уже нѣтъ ихъ теперь на свѣтѣ. Этотъ честный человѣкъ самъ плакалъ, видя мои слезы. Когда я ему изъяснилъ, что желаю пробраться въ свою деревню, онъ совѣтовалъ, избѣгая встрѣчъ по дорогѣ, спуститься къ рѣкѣ и берегомъ ея добраться до мѣста; провелъ насъ за околицу и простился со слезами со мною, говоря, что во вѣки намъ не видаться.

Разставшись съ человѣкомъ, бравшимъ участiе въ моемъ несчастiи, и оставшись одинъ съ двумя младенцами-братьями, не имѣлъ я не только никакой помощи, но даже и надежды; единый Богъ оставался намъ подпорою... Подойдя къ крутому берегу рѣки, при видѣ восходящаго солнца, сталъ я на колѣна, молился Богу, и братьямь велѣлъ то же дѣлать; по окончанiи молитвы, спустились мы подъ яръ.

Мелкiе камешки на песчаномь берегу рѣки несносно кололи ноги, которыя разцарапали мы до крови; меньшой мой братъ не могъ вовсе идти ; я посадилъ его къ себѣ на плеча, а другому велѣлъ держаться за мою рубашку; такъ продолжали мы путь.

Слѣдуя наставленiю Мордвина, шелъ я версть восемь берегомъ рѣки до моста, перейдя который, вышли мы по маленькой лѣсной дорогѣ на большую, никого не встрѣтивъ. Наконецъ, когда показались мѣста знакомыя, и осталось менѣе десяти верстъ до деревни, увидѣлъ я человѣка, лежавшаго подъ кустомъ, и привязанную подлѣ него лошадь. Поднявъ голову, онъ спросилъ насъ, что мы за люди. Я отвѣчалъ: «Дворяне.» — «Стой! куда?» закричалъ онъ. Я бросился отъ него, но тяжесть ноши на плечахъ, разбитыя, изцарапанныя и распухшiя босыя ноги, изнеможенiе вслѣдствiе голода, все это лишило меня возможности спасаться бѣгствомъ, и я былъ схваченъ крестьяниномъ, который, взявъ меня за воротъ рубашки, привель къ своей телѣгѣ и приказалъ лечь въ нее, мучительнымъ образомъ связалъ веревкою руки мои назадъ, локоть съ локтемъ, и загнувъ ноги, привязалъ къ рукамъ.

Въ то время, какъ вязалъ онъ меня, и я, чувствуя несносную боль, умолялъ его о помилованiи, подъѣхалъ знакомый ему крестьянинъ, къ которому посадилъ онъ въ телегу моихъ братьевъ. Запрягая свою лошадь, онъ между тѣмъ говорилъ съ товарищемъ своимъ, что когда привезуть они насъ въ городъ и представятъ къ самозванцу, то получатъ за каждаго по десяти рублей.

По дорогѣ къ городу, не далеко отъ того мѣста, гдѣ я былъ взятъ и связанъ, находилось большое село, близъ котораго было убито большое число дворянъ, и крестьяне этого села болѣе другихъ участвовали въ этихъ злодѣйствахъ. Большой Алатырскiй лѣсъ окруженъ многими селенiями; крестьяне, узнавъ, что дворяне, жившiе въ окрестности, скрываясь отъ самозванца, прячутся въ лѣсу съ своимъ имѣнiемъ, ходили шайками по лѣсу, ловили дворянъ, раздѣляли ограбленное имущество между собою, а дворянъ отвозили къ Пугачеву. Возчики наши, остановясь въ селѣ близъ церкви, пошли къ толпѣ народа, собравшейся на площади. Когда такимъ образомъ мы остались одни, старушка, жившая въ богадѣльнѣ, подойдя къ моей телѣгѣ, положила мнѣ облупленное яйцо и кусокъ хлѣба, сказавъ: «прими Христа ради»; спросила, какъ зовуть меня, и объявила мнѣ, что знаеть насъ, что матушку и сестеръ провезли накануне и убили не далеко отъ села, и маленькую трехнедѣльную сестру положили матушкѣ на грудь. Потомь увидя, что хозяева нашихъ телѣгъ возвращаются, простилась со мною, сказавъ, что и меня на томъ же мѣстѣ убьютъ.

Отьѣхавъ двѣ версты отъ села, увидѣть я сквозь щели телѣги, брошенныя близъ дороги тѣла убитыхъ дворянъ. Полагая, что между ними находятся и тѣла близкихъ моему сердцу, спросилъ я у крестьянина, куда везетъ онъ меня, — «Въ городъ, отвѣчалъ онъ; — потому что тамъ только велѣно убивать дворянъ.» Я сталъ просить, чтобы, развязавъ меня, онъ позволилъ найдти тѣла матушки и сестеръ, и проститься съ ними; но онъ сказалъ мнѣ презрительно: «ты сегодня же съ ними на томъ свѣтѣ увидишься.»

Отчаянiе привело меня въ ожесточенiе; я сталъ бранить его, укоряя, что онъ мучитъ человѣка, не сдѣлавшаго ему никакого зла, и продаетъ его на убiйство за десять рублей, и что въ послѣднiе часы жизни лишаеть его горестной отрады увидѣть и проститься съ тѣлами родныхъ; наконецъ, стращая гнѣвомь Божiимъ, я достигъ того, что онъ сжалился надо мною: развязалъ мнѣ ноги, помогъ поворотиться и позволилъ сидѣть въ телѣгѣ.

Это снисхожденiе послужило мнѣ только къ большему мученiю; я могъ не только видѣть, но и узнавать тѣла знакомыхъ и родственниковъ; сердце до того сжалось, что я уже не хотѣлъ оставаться въ живыхъ. Связанныя руки мои распухли; запонка, оставшаяся у одного рукава, давила мнѣ одну изъ нихъ; я попросилъ крестьянина отстегнуть ее, говоря: «она серебреная, тебѣ годится». Исполнивъ мою просьбу и любуясь на запонку, онъ сказалъ: «ба, да ты, братъ, добрый, не сердишься на меня». Я отвѣчалъ, что если все перемѣнится и будетъ по прежнему, и я останусь живъ, то даю ему слово, что не только не будетъ онъ наказанъ за поступокъ со мною, но что я постараюсь наградить его. На это грозно онъ возразиль: «врешь, этому не бывать; прошла уже ваша пора.» Однако вскоре послѣ того развязалъ мнѣ руки.

По прiѣздѣ въ городъ, представилъ онъ насъ въ канцелярiю воеводы, гдѣ записали наши имена, заплатили ему за каждаго изъ насъ по десяти рублей, высадили изъ телѣгъ и приказали отвести въ тюрьму, находившуюся близъ канцелярiи.

Насилу съ помощiю какого-то человѣка взобрался я на лѣстницу, и можно представить себѣ мое удивленiе и радость, когда увидѣлъ я матушку и сестеръ, посаженныхъ тутъ вь числѣ множества дворянъ. Я бросился съ восхищенiемъ къ матушкѣ, но она, холодно давъ мнѣ руку, спросила, «гдѣ отецъ?» Я отвѣчалъ, что не знаю. Послѣ этого во все продолженiе дня и слѣдующей ночи, она ни съ кѣмъ ни слова не говорила. Сестра мнѣ разказала, что человѣкъ, котораго батюшка посылалъ изъ лѣса, былъ въ толпѣ злодѣевъ, напавшихъ на насъ, что онъ былъ пьянъ и ударилъ матушку и ее дубиною по головѣ; окровавленныя ихъ платья подтверждали истину этихъ словъ; разбойники, выбравъ всѣ вещи изъ повозокъ, раздѣлили ихъ между собою и сбирались убить матушку и сестеръ; но люди наши умоляли о помилованiи, свидѣтельствуя въ томь, что господа были добрые; выйдя изъ лѣса, они провожали до тѣхъ поръ, пока могли не отставать отъ повозокъ, ѣхавшихъ тихо, и во все это время оказывали матушкѣ и сестрамъ усердiе и почтенiе даже человѣкъ, ударившiй ихъ дубиною по головѣ, молчалъ и показывалъ видъ раскаянiя. Все это было причиною того, что крестьяне учтиво съ ними поступали все время, и привезя въ городь, объявили о томъ воеводѣ, опредѣленному отъ самозванца. Со слезами разказывала мнѣ сестра, что матушка въ теченiе двухъ сутокъ ни съ кѣмъ не говорить, и что въ поступкахъ ея замѣтно помѣшательство.

На другой день поутру вошла къ намъ въ тюрьму, для поданiя милостыни, горничная двоюродной сестры нашей, убитой во время смятенiя. Матушка спросила ее, не знаеть ли чего о батюшкѣ. — «Его вчера повѣсили въ деревнѣ вашей», отвѣчала та хладнокровно. Услышавъ это, матушка упала въ обморокъ и долго пролежала безъ чувствъ; мы думали, что она скончалась, и окруживъ ее, рыдали; помочь же ей и не умѣли и не имѣли средствъ; у насъ и воды тогда не было.

Очувствовавшись отъ обморока, матушка, стоя на колѣнахъ, долго молилась Богу, потомъ просила горничную разказать подробности нашего несчастiя. Женщина эта разказала намъ, что батюшка рано поутру прибѣжалъ къ околицѣ своей деревни, гдѣ встрѣтилъ дворовыхъ людей нашихъ и нѣкоторыхъ крестьянъ. Сказавъ имъ, что онъ трое сутокъ ничего не ѣлъ, разбросалъ свое платье по лѣсу, будучи не въ силахъ нести его на себѣ, просилъ дать ему молока и хлѣба, что́ тотчасъ было исполнено, потомъ узнавъ, что матушку и сестру отвезли въ городь, просиль, чтобы и его туда же отправили; люди, исполняя его волю, запрягли парою телѣгу, въ которой онъ выѣхалъ изъ деревни, но какая-то женщина, мывшая на рѣкѣ платье, увидя толпу злодѣев ѣхавшихъ на другой сторонѣ рѣки, закричала имъ: «баринъ здѣсь». Эти люди тотчасъ же переправились вплавь чрезъ рѣку, и не заставъ батюшку въ деревнѣ, поскакали вслѣдъ за нимъ. Нагнавъ его въ нѣсколькихъ верстахъ отъ селенiя, заставили повернуть назадъ, и собравши всѣхъ дворовыхъ и крестьянь нашихъ, объявили имъ, что, кто хочеть, можеть битъ его. Когда же всѣ сказали, что довольны батюшкою, и просили ему помилованiя, то злодеи приказали вести его въ городъ. Но тогда тотъ самый человѣкъ, который ударилъ матушку и сестру дубиною по головѣ, сталъ бить батюшку плетью; послѣ чего казаки повѣсили его, и стрѣляя въ него, ранили въ плечо и бокъ. Наконецъ, полагая, что онъ уже умерь, снявъ съ висѣлицы, потащили за ноги къ рѣкѣ, и тамъ въ тинѣ оставили.... Но видно, онъ еще былъ живъ тогда, потому что преданные ему люди, чрезъ нѣсколько дней послѣ того выѣхавшiе изъ города, нашли тѣло его и свидѣтельствовали, что пальцы правой руки его были сложены для крестнаго знаменiя.

Такова была кончина человѣка, котораго, по всей справедливости, можно было назвать честнѣйшимъ. Всѣ, знавшiе его, единогласно въ томъ удостовѣряютъ, и всѣ дѣла его подтверждаютъ то же; твердый въ правилахъ, онъ былъ справедливъ и щедръ. Онъ погребень близь церкви. Часто послѣ плакали мы на его могилѣ, и почтенiе къ его памяти вѣчно останется въ моемь сердцѣ.

Часу въ десятомъ утра услышали мы шумъ народа, толпившагося около канцелярiи. Караульные наши смотрѣли за нами слабо, я сошелъ внизъ и слышу, всѣ кричать: «Воевода (2) идетъ, сѣчетъ и рубитъ.» Вскорѣ послѣ того показались бѣжавшiе окровавленные люди. За ними слѣдовалъ воевода Бѣлокопытовъ съ обнаженною шпагою въ рукѣ, и кругомъ его пять солдатъ штатной команды съ ружьями на плечахъ; двери предъ нимъ отворились; онъ вошелъ въ канцелярiю; всѣ робко на него смотрѣли и готовы были ему повиноваться.

Войдя въ судейскую комнату, Бѣлокопытовъ засталъ на воеводскомъ стулѣ Сердешева, назначеннаго въ воеводы самозванцемъ. Тутъ начался споръ стараго воеводы съ новымъ (3); Сердешевъ говорилъ, что не отдасть онъ Бѣлокопытову своего мѣста, потому что спасъ отъ смерти многихъ дворянъ; Бѣлокопытовъ, не отвѣчая ему, закричалъ своимъ солдатамъ: «возьмите его!» Солдаты, схвативъ Сердешева, кто какъ попало, стащили его со стула и отвели подъ стражу. Тогда Бѣлокопытовъ, открывъ окно на площадь, гдѣ много собралось народа, закричалъ повелительнымъ голосомъ, чтобы всѣ прежнiе начальники въ городѣ и въ предмѣстiи тотчасъ явились къ нему, что́ и было исполнено немедленно. Вышедъ на крыльцо, именемъ Государыни объявилъ онъ всѣмъ, что преступленiе ихъ прощаетъ, но только, чтобы жители поставили триста человѣкъ конныхъ и вооруженныхъ людей, которымъ обѣщалъ давать по одной копѣйкѣ въ день жалованья и назвалъ ихъ копѣйщиками. Требованiе его такъ скоро было исполнено, что онъ туть же успѣлъ осмотрѣть представленныхъ ему людей, записать ихъ имена, раздѣлить на команды и опредѣлить къ нимъ начальниками солдатъ, возвратившихся съ нимъ изъ лѣса. Узнавъ, что партiя бунтовщиковъ пьянствуетъ въ дворянскомъ селенiи, въ восьмнадцати верстахъ отъ города, онъ отрядилъ туда команду, которая взяла ихъ и привезла въ городъ; нѣкоторые изъ нихъ замучены были до смерти, а другiе посажены въ острогъ; по показанiю послѣднихъ о другой партiи, находившейся въ другомъ селенiи, Бѣлокопытовъ отправилъ и за ними команду; все это исполнилъ онъ въ первый день своего воеводства.

Я былъ очевидцемъ всѣхъ этихъ происшествiй. Воспользовавшись свободою и оставшись безъ надзора по случаю перемены властей, я, не теряя изъ виду воеводу, шатался съ прочими ребятишками, то по площади, то въ канцелярiи; когда уже стало смеркаться, возвратясь въ тюрьму, я нашелъ матушку, сестеръ и братьевъ въ большомь страхѣ, отъ моего долгаго отсутствiя. Со мною пришелъ подъячiй, котораго мать была попадьею въ нашемъ селѣ; онъ предложилъ намъ квартиру въ его домѣ; хромой и престарѣлый регистраторъ, отецъ подъячаго, сдѣлалъ тоже предложенiе, но съ тѣмъ, чтобъ я просилъ дозволенiя на то у воеводы, и не думая, что можетъ быть въ томъ отказано, ушелъ домой приготовить намъ ужинъ.

Войдя въ судейскую комнату, увидѣлъ я воеводу съ перомъ въ рукахъ и что-то читавшаго; я подошелъ къ столу, имѣя на себѣ всей одежды одну только рубашку. Дождавшись, пока онъ взглянулъ на меня, я низко поклонился, объявилъ ему, что я дворянинъ его провинцiи, чудесно спасшiйся отъ смерти, и просилъ позволить мнѣ съ семьей своей жить въ домѣ подьячаго. Воевода, не отвѣчая на слова мои, сказалъ: «пошель вонъ, теперь не до тебя.» Я вышелъ изъ судейской и объявилъ этотъ отвѣтъ молодому подьячему, который научилъ меня сказать часовому изъ ново-набраннаго войска, что воевода приказалъ насъ выпустить. Я исполнилъ совѣтъ этотъ успѣшно, и мы, взявъ матушку подь руки, увели изъ тюрьмы; наступившая темнота благопрiятствовала нашему бѣгству, и когда мы пришли въ домъ подьячаго, вся семья его встрѣтила насъ со слезами, и послѣ ужина уложила насъ въ чистой комнатѣ.

На другой день предъ разсвѣтомъ сильное волненiе въ городѣ разбудило насъ; крикъ, шумъ, скачка по улицамь навели на всѣхъ большой страхъ. Причина этого шума скоро объяснилась: сотня казачьяго полка, прискакавъ въ городъ, окружила канцелярiю съ ужаснымъ крикомь, и спрашивала: «кому вы служите?» Вновь набранное войско, думая, что это партiя бунтовщиковъ, отвѣчало, что служитъ самозванцу; командиръ сотни, поставя часовыхъ, поскакалъ въ домъ къ воеводѣ Бѣлокопытову, который въ испугѣ спрятался въ огородѣ, где казаки нашли его между двухъ грядъ гороха. Когда они привели его къ ротмистру, воевода, думая, что онъ стоитъ предъ Пугачевымъ, объявилъ себя слугою самозванца; ротмистръ, давъ ему нѣсколько пощечинъ, вывелъ несчастнаго на площадь, и при множествѣ собравшагося народа высѣкъ плетьми. Такимъ же образомъ поступилъ онъ съ воеводою Сердешевымъ и приказалъ связать имъ руки назадъ и посадить въ двѣ телѣги, запряженныя парою.

Въ то время, какъ ротмистръ управлялся съ воеводами, казаки его команды бросились въ обывательскiе домы грабить. Хозяйка наша, обливаясь горькими слезами, просила помилованiя у грабителей; но казаки брали всѣ вещи, которыя находили и могли взять, не отвѣчая ей ни слова. Жалость взяла меня; не говоря ни кому ни слова, я, надѣвъ старый набойчатый халатъ и туфли моего хозяина, отправился на площадь. Ротмистръ въ то время бранился съ связанными и посаженными въ телѣги, высѣченными воеводами; я подошелъ къ нему, объявилъ, что я дворянинъ, потерпѣвшiй несчастiе отъ бунта, лишился отца, и не имѣя пристанища, призрѣнъ со всею оставшеюся семьею моею подъячимъ, котораго ограбили казаки его команды. Ротмистръ, хотя быль пьянъ, но сжалился надо мною, — приказалъ сыскать козаковъ и отдать мнѣ все взятое; въ мигъ возвратили мнѣ множество платья и вещей. И когда я объявилъ ротмистру, что я не въ состоянiи поднять все принесенное, онъ приказалъ казакамъ тотчасъ отнести все обратно, что́ и было исполнено.

Я понравился пьяному ротмистру; онъ поцѣловалъ меня, объявилъ мнѣ, что высѣкъ воеводъ, и спрашивалъ, не досадили ли они мнѣ, обѣщая прибавить имъ по нѣскольку ударовъ. Потомъ онъ приказалъ привести на площадь бунтовщиковъ, привезенныхъ воеводою Бѣлокопытовымъ наканунѣ и посаженныхъ въ острогъ. Казаки, поднявъ ихъ на пики, разстрѣляли. Совершивъ этоть послѣднiй подвигъ, собралъ онъ свою команду и съ обоими воеводами отправился изъ города, оставивъ насъ безъ всякаго начальства.

Возвратясь домой, я былъ принятъ подъячимъ и женою его съ почестями, они называли меня благодѣтелемъ, спасшимъ ихъ имѣнiе, и въ награду за геройскiе подвиги подарили мнѣ взятые у нихъ халатъ и туфли. Но это торжество было не продолжительно, и я вскорѣ былъ причиною многихъ ихъ горестей.

Въ тотъ же день вечеромъ вступилъ въ городъ гарнизонный баталiонъ изъ Симбирска, и вскорѣ послѣ того возвратился и воевода Бѣлокопытовъ, у котораго ротмистръ просилъ прощенiе, протрезвившись и чувствуя, что поступилъ съ нимъ неблагоразумно. Воевода, получивъ свободу, обѣщалъ ротмистру не разглашать, что былъ высѣченъ плетьми.

По возвращенiи своемъ, Бѣлокопытовъ отправилъ нѣсколько солдать на мельницу богатаго купца привезти въ городъ его имущество, и разнеслась по городу вѣсть, что взялъ онъ за то съ купца пятдесятъ рублей. Я полагалъ, что если можно посылать команды, то воевода не откажетъ послать къ намъ въ деревню объявить людямъ, чтобы явились въ городъ и привезли все необходимое къ нашему содержанiю.

На другой день поутру, не сказавшись никому, пошелъ я къ воеводѣ; я нашелъ его въ канцелярiи и изъяснилъ ему свою просьбу. Не отвѣчая на слова мои, онъ сказалъ грозно: «Какъ смѣлъ ты обмануть часоваго и увести свою мать, братьевъ и сестеръ изъ-подъ караула?» Я съ кротостiю отвѣчалъ, что если бы увидѣлъ онъ положенiе матушки, то онъ самъ бы сжалился надъ нами и приказалъ бы выпустить ее изъ тюрьмы. «Такъ нѣтъ тебѣ команды для посылки въ деревню», сказалъ онъ сурово. «Это оть того, отвѣчалъ я, что нѣтъ у меня пятидесяти рублей» — »Ахъ ты сарафанникъ, щенокъ!» закричалъ воевода. «Родился я съ тѣмъ, возразилъ я, чтобы носить кафтань лучше твоего, потому что я дворянинъ, а ты солдатскiй сынъ.» Тутъ вскочилъ онъ со стула, затопалъ и закричалъ: «Розги! я высѣку тебя!» А я, подобравъ длинныя полы подъяческаго, набойчатаго халата, убѣжалъ домой, не сказавъ никому о своемъ приключенiи.

Воевода, озлобившись на четырнадцатилѣтняго мальчика, призвалъ старика подъячаго, и приказалъ ему, чтобы тотчасъ всѣхъ насъ выгналъ изъ дома. Но нашъ добрый хозяинъ объявилъ Бѣлокопытову, что мой отецъ былъ его благодѣтель, и потому онъ никакъ не можетъ исполнить его приказанiе. Воевода спорилъ, подтверждалъ свои повелѣнiя палочными ударами по спинѣ добраго подъячаго; но тотъ вытерпѣлъ наказанiе и не согласился выгнать насъ; его принесли домой на рукахъ, призвали цырюльника и пустили ему кровь.

На другой день воевода, узнавъ, что хозяинъ нашъ, сказавшись больнымъ, остался дома, приказалъ привести его въ канцелярiю, и заковавъ въ желѣзы, посадилъ подъ карауль будто бы за то, что онъ, бывъ приходорасходчикомъ, задержалъ казенныя деньги, показывая ложно, что онѣ похищены бунтовщиками; прислалъ описатъ все его имущество и сдѣлать въ домѣ строжайшiй обыскъ, по которому однако же не найдено было ничего, что́ бы могло служить основанiемъ подозрѣнiю, вымышленному съ такою злобою.

Эти происшествiя терзали мое сердце; раскаянiе и жалость меня мучили; упреки нашей хозяйки, гнѣвъ матушки и горькiя слезы ея напоминали мнѣ поминутно мою вину и случившееся отъ того несчастiе людей, которые оказали намъ услугу, и безъ помощи которыхъ не знали бы мы, куда приклонить голову. Когда матушка пошла къ вечернѣ съ женою подъячаго, я взяль съ собою братьевъ, которые были въ однѣхъ рубашкахъ, и пошель къ воеводѣ. Встрѣтивъ его на площади, когда онъ шелъ изъ дома своего въ канцелярiю, я бросился предъ нимъ на колѣни и просилъ прощенiя; онъ такъ былъ грубь и золъ, что, не отвѣчая ни слова, едва не ударилъ меня въ лицо ногою. Я хотѣлъ было войдти за нимъ въ канцелярiю; но солдаты, поставленные у дверей, не впустили насъ.

Возвратившись домой, я разказалъ о своей неудачѣ, и былъ наказанъ за то. Хозяйка наша возненавидѣла меня и бранила безпрестанно. Мужъ ея высѣченъ былъ въ тоть же вечерь, и ему сказано было, чтобы согналъ насъ со двора, но онъ не согласился на то и послѣ наказанiя.

На другой день вечеромъ возвратился дворовый нашъ человѣкъ, котораго батюшка посылалъ въ оренбургскую деревню узнать, что́ тамъ дѣлается, и собратъ оброкъ. На обратномъ пути, узнавъ о возмущенiи, онъ отпустилъ бывшаго съ нимъ крестьянина, и одинъ, пѣшкомъ, въ разорванной одеждѣ, пошелъ насъ отыскивать. Вѣрность этого человѣка и радость его при свиданiи съ нами сладостна была осиротѣвшимъ сердцамъ нашимъ, а деньги, которыя онъ съ собою принесъ, дали намъ возможность не бояться нищеты. Узнавъ подробно о всѣхъ обстоятельствахъ, онъ нашелъ, что не нужно просить команды у воеводы, и вызвался самъ идти въ деревню и привезти людей и все нужное къ нашему содержанiю. Матушка удерживала его, боясь, чтобы и его тамъ не убили; но онъ не послушался, и въ ту же ночь отправился пѣшкомъ въ путь.

На другой день вечеромъ пришли къ намъ человѣкъ двадцать нашихъ людей, и въ числѣ ихъ тоть, который указалъ мѣсто, гдѣ мы скрылись, ударилъ матушку и сестру, и одинь изъ всѣхъ участвовалъ въ убiйствѣ батюшки. Увидѣвъ его, матушка испугалась и вскричала: «Бога ради не пускайте его ко мнѣ!» Я велѣлъ ему идти за собою, и взявъ двоихъ людей, пошелъ въ канцелярiю. Въ то время воеводы тамъ не было. Вызвавъ караульнаго сержанта, я объявилъ ему о преступленiи этого человѣка, за которое онъ долженъ быть преданъ суду, и оставивъ его въ канцелярiи, возвратился домой.

Все это послужило воеводѣ, какъ видно, доказательствомъ, что мы не имѣемъ болѣе надобности просить его милости, и на другой день, когда я былъ посланъ къ нему матушкою объявить о поступкахъ человѣка, отданнаго подъ стражу, воевода, хотя и со злобою, но учтиво сказалъ мнѣ: «Не погрѣшите предъ Богомъ, если вы праваго дѣлаете виноватымъ.» — «Отъ васъ зависитъ оправдать его», отвѣчаль я. Въ тоть же день игуменья, двоюродная сестра батюшки, скрывавшаяся до того времени въ лѣсу, возвратившись въ монастырь, дала свою рясу нашему портному и приказала сшить мнѣ кафтанъ и прочiя принадлежности одежды. Сапожникъ нашъ досталъ гдѣ-то кожи, и сшилъ мнѣ сапоги. Все это сдѣлано было скоро, и я пересталъ быть сарафанникомъ, какъ называлъ меня Бѣлокопытовъ, видя въ подъяческомъ набойчатомъ халатѣ.

Я сталь смѣлѣе въ новомъ нарядѣ. Хозяинъ нашъ, выпущенный изъ тюрьмы, оправился; жена его, со всею своею семьей, пользуясь нашими припасами, стала веселѣе. Монахи, монахини, городскiя богомольныя старушки, узнавъ, что у матушки водятся деньги, стали ласкаться къ ней больше прежняго. Она приказала служить по всѣмъ церквамъ панихиды по батюшкѣ, проводила все время въ молитвѣ и слезахъ, и совсѣмъ забыла насъ, ведя жизнь по обрядамъ монастырскимъ. Я могъ дѣлать, что хотѣлъ.

Часъ отъ часу дѣлаясь смѣлѣе, я скоро дошелъ до дерзости, и не пропускалъ случая, при встрѣчѣ съ воеводою, оказывать ему грубости, если не словомъ, то хоть миною. Однажды услышалъ я, что множество лошадей, отбитыхъ у бунтовщиковъ, за отсутствiемъ хозяевъ, отдаются на росписку городскимъ жителямъ, и что воевода извлекаетъ изъ того свои выгоды. Я явился въ канцелярiю, объявилъ желанiе взять къ себѣ пять лучшихъ лошадей, хотя мнѣ въ нихъ не было никакой надобности, и въ разговорѣ не забылъ наговорить дерзостей Бѣлокопытову. Онъ выслушалъ меня хладнокровно и приказалъ дать мнѣ лошадей, которыхъ я просилъ.

Вскоре буйственныя эти склонности довели было меня до бѣды, которая могла бы сдѣлать меня навѣки несчастнымъ.

Матушка, сдѣлавшись до чрезвычайности богомольною, занималась нами, какъ выше я сказалъ, мало. Я дѣлалъ, что хотѣлъ, окружилъ себя мальчиками разнаго состоянiя, и вскоре умѣлъ взять надъ ними большую власть.

Всѣ умы заняты были тогдашними суровыми происшествiями. Безпрерывные слухи о сраженiяхъ и убiйствахъ, и почти ежедневное зрѣлище смертной казни, завели и у насъ тому подобныя игры. Мы раздѣлились на двѣ партiи, изъ которыхъ одной я былъ предводителемъ, и играли въ войну. Однажды, собралось мало мальчиковъ моей партiи, и я, видя невозможность защищаться на открытомъ мѣстѣ и напасть, какъ прежде бывало, на непрiятеля, засѣлъ въ пустыхъ срубахъ сгорѣвшихъ избъ. Предводитель непрiятельской партiи, сынъ ямщика, не зная, гдѣ мы скрывались, послаль изъ партiи своей лазутчикомъ мальчика-дворянина, ровестника мнѣ, и также какъ я чудеснымъ образомъ спасшагося отъ смерти, поручивъ ему развѣдать, откуда удобнѣе на насъ напасть. Этотъ мальчикъ, маленькiй ростомъ, раздѣлся, и прикрывъ спину рогожею, поползъ на животѣ исполнить данное ему порученiе. Непрiятель нашъ не зналъ, что, для надзора за его движенiями, я поставилъ въ скрытыхъ мѣстахъ нѣсколько часовыхъ, которые поймали и привели ко мнѣ лазутчика. Я собралъ начальниковъ моей партiи, нарядилъ судъ, который рѣшилъ виновнаго повѣсить, и какъ ни любилъ я этого мальчика, но привелъ въ исполненiе приговоръ суда. Къ счастiю нашему, петля, сдѣланная изъ той рогожи, которая покрывала лазутчика, слабо скрученная, была мягка и не сильно захватила горло; однако онъ переставалъ уже дышать, когда гарнизонный солдатъ, шедшiй по пустырю, увидѣвъ наши продѣлки, прибѣжаль, и вовремя снялъ повѣшеннаго, который долго лежалъ безъ чувства. Мы стали дышать ему въ роть и качать, — и кое-какъ оживили. Не могу передать, какъ сильно я почувствовалъ важность моего преступленiя. Я сознался во всемь предъ солдатомъ, просилъ его отвести меня, какъ убiйцу, къ воеводѣ, говоря, что я достоинъ строгаго наказанiя, что согрѣшилъ я предъ Богомъ и предъ людьми, и не долженъ болѣе жить на свѣтѣ. Когда мальчикъ ожилъ, и солдатъ, только пожуривъ меня, отпустилъ, я сильно обрадовался, тотчасъ помирился съ лазутчикомъ, и отыскавъ его платье, помогъ ему одѣться, а какъ всѣ мальчики разбѣжались, видя бѣду, то и мы воротились домой; съ этихъ поръ я далъ себѣ слово не заводить впередъ подобной забавы, и игралъ только въ козлы и чушки.

Воевода не переставалъ насъ преслѣдовать, и хотя выпустилъ подъячаго изъ тюрьмы и не наказывалъ его, но всячески старался, чтобы онъ согналъ насъ со двора, на что́ хозяинъ нашъ однакоже не согласился. Упорство подъячаго, грубости, которыя продолжалъ я безпрестанно оказывать воеводѣ, и разглашенiе о поступкахъ его сердили Бѣлокопытова и вѣроятно убѣждали его въ необходимости удалить изъ города дерзкаго мальчишку, знавшаго многiя его проказы.

Въ концѣ осени воевода подучилъ приказанiе приготовить квартиры для пѣхотнаго полка. Онъ назначилъ двухъ офицеровъ въ домъ нашего хозяина, оставивъ безъ постоя многiе дома́, гораздо болѣе нашего, который состоялъ всего изъ горницы съ перегородкой, гдѣ мы жили, горницы, гдѣ жилъ хозяинъ съ своею семьей, и не большой избы для людей на дворѣ: поэтому намъ невозможно было долѣе оставаться въ домѣ. Сколько ни искали мы нанять квартиру, никакая цѣна не могла соблазнить обывателей; никто, опасаясь гнѣва воеводы, не впускалъ насъ къ себѣ. Мнѣ приходилось плохо; опять начали бранить и бить меня. Матушка посылала меня почти каждый день къ воеводѣ просить о квартирѣ; сама къ нему ѣздила, но онъ былъ неумолимъ, говоря: «Вы можете жить въ своей деревнѣ.» Намъ нельзя было туда ѣхать, потому что матушка чувствовала къ ней отвращенiе, да и жить тамъ было опасно.

Все это заставило насъ собраться ѣхать въ Пензу, за двѣсти слишкомь верстъ отъ Алатыря. Трудное было наше положенiе; мы знали, какiя опасности предстояли намъ въ дорогѣ; но дѣлать было нечего, и мы выѣхали наканунѣ прибытiя полка въ городъ, на крестьянскихъ лошадяхъ, въ простыхъ крестьянскихъ телѣгахъ, покрытыхъ кибитками. Грязь, проливной дождь, продолжавшiйся цѣлый день, дурныя лошади и дурныя повозки были причиною, что, промокнувъ до костей, едва къ вечеру дотащились мы до села въ двадцати верстахъ отъ города, гдѣ расположился тогда полкъ на ночлегъ. Мы простояли нѣсколько часовъ на улицѣ подъ дождемъ, и насилу нашли квартиру; матушка проплакала цѣлую ночь; съ ней сдѣлался жаръ, и она занемогла.

На разсвѣтѣ полкъ сталь собираться въ свой путь, а мы въ свой. Тутъ осмѣлился я приступить къ матушкѣ съ просьбою возвратиться въ городъ, въ надеждѣ, что полковой командиръ за насъ вступится; если же онъ этого не сдѣлаетъ, то предлагаль я матушкѣ, съ сестрами и женскою прислугой помѣститься въ монастырѣ у игуменьи, а мнѣ съ братьями жить гдѣ день, гдѣ ночь. Послѣ долгихъ разсужденiй и по совѣту одного человѣка, показавшаго къ намъ большое усердiе, матушка согласилась на это предложенiе. Вслѣдъ за полкомъ прiѣхали и мы въ городъ и застали на дворѣ нашего хозяина офицерскiя повозки; люди ихъ расположились уже въ той горницѣ, гдѣ мы жили. Добрый нашь подъячiй не отказался принять насъ и предложилъ намъ жить въ одной съ нимъ горницѣ. Я надѣлъ свой черный кафтанъ, и пошелъ къ командующему полкомъ бригадиру Пилю, у котораго тогда было много офицеровъ и воевода Бѣлокопытовъ. Я подошелъ къ бригадиру и объяснилъ ему, что я дворянинъ, лишившiйся отца, претерпѣвшiй всевозможныя несчастiя, и не имѣю съ цѣлою семьей пристанища по злобѣ воеводы; разказалъ ему причину этой злобы, и не скрылъ того, что назвалъ его солдатскимъ сыномъ. Бригадиръ казался чрезвычайно тронутымъ, и съ слезами на глазахъ, обратясь къ поблѣднѣвшему воеводѣ, сказалъ: «Боишься ли ты Бога!» позвалъ квартирмейстера, и приказалъ тотчасъ очиститъ нашу квартиру отъ постоя. Когда я прощался и благодарилъ его, онъ изъявилъ желанiе, чтобы я приходилъ къ нему почаще, позволилъ мнѣ обращаться къ нему со всякими просьбами, и обѣщалъ помогать во всемъ.

Я возвратился въ домъ къ хозяину нашему вмѣстѣ съ квартирмейстеромъ. Учтивость этого офицера, скорое исполненiе приказанiя бригадира и увѣренность, что онъ уйметъ воеводу, оживило всѣхъ насъ. Вскорѣ мы убѣдились въ основательности этой надежды. Хозяинъ нашъ, большой охотникъ до водки, напившись не вовремя допьяна, ожидалъ неминуемаго наказанiя; но воевода не только, по обыкновенiю, не побилъ его, а даже и не побранилъ. Это до того ободрило его, что мы часто бывало скучали его пьянствомъ, за которое онъ уже не опасался наказанiя.

Матушка пришла въ себя, повидавшись съ прiѣхавшею къ намъ игуменьею и собравшимися богомольными старушками и на другой день, поутру, приказала мнѣ идти къ бригадиру благодарить отъ ея имени за оказанныя намъ милости. Пиль принялъ меня очень ласково, разспрашивалъ о всѣхъ подробностяхъ нашего несчастiя и о домашнихъ обстоятельствахъ, оставилъ у себя обѣдать, посадилъ подлѣ себя, занимался болѣе мною, чѣмъ воеводою Бѣлокопытовымъ, который, какъ казалось, очень его боялся, и позвакомилъ съ офицерами своего полка, которые были помоложе. Приглашенiе быть чаще у него въ домѣ было очень для меня прiятно.

Вскорѣ потомъ прiѣхалъ въ городъ графъ Петръ Ивановичъ Панинъ съ неограниченнымъ полномочiемъ для управленiя краемъ. Узнавъ о нашихъ приключенiяхъ, графъ, на второй день своего прiѣзда, прислалъ мнѣ сказать, чтобъ я явился къ нему на другой день, въ шесть часовъ утра. Цѣлый вечеръ у насъ продолжались толки, что́ это за вызовъ и для чего; богомольныя старушки учили меня, каждая по своему, что́ дѣлать, и что́ говорить; но я ни одну изъ нихъ довольно не почиталъ, чтобы слѣдовать ихъ совѣтамъ.

Исполняя приказанiе графа, къ шести часамъ я явился и объявилъ о себѣ въ передней какому-то чиновнику, который провелъ меня до дверей кабинета, устроеннаго въ гостиной воеводскаго дома. На большомъ столѣ, заваленномъ множествомъ бумагъ, догорали двѣ свѣчи, тусклый свѣтъ которыхъ едва доходилъ до дверей, въ которыя я вошелъ. Графъ сидѣлъ за столомъ и занимался дѣлами; я видѣлъ, какъ внимательно читалъ онъ бумаги и писалъ на нихъ свои резолюцiи; наконецъ, оборотясь ко мнѣ, спросилъ: «Ты Мертваго?» приказалъ подойдти къ столу и прiятнымъ тономъ сказалъ: «Разкажи мнѣ, мой другъ, всѣ приключенiя твои исторически.» Я разказалъ ему все подробно, кромѣ того, что́ касалось до притѣсненiя воеводы Бѣлокопытова: матушка мнѣ запретила строго говорить о томъ; впрочемъ я и самъ бы того не сдѣлалъ, зная, что графъ наканунѣ, въ присутствiи многихъ, не только что бранилъ его, но и грозилъ повѣсить.

Во время моего разказа графъ разчувствовался, плакалъ, нѣжно, какъ отецъ цѣловалъ меня, и сказалъ: «скажи мнѣ, чѣмъ могу облегчить несчастiе ваше и поправить домашнее разстройство?» Я отвѣчалъ, что кромѣ Бога никто этого не можеть сдѣлать, и что мы ни въ чемъ не нуждаемся. Отвѣть этотъ ему понравился. Онъ обнялъ меня и поцѣловалъ. Слезы его, катившiяся на мое лицо, были доказательствомъ участiя, принятаго имъ въ нашемъ горѣ. Показывая мнѣ множество бумагъ, онъ сказалъ: «Вотъ дѣло о человѣкѣ вашемъ: онъ злодѣй, что́ хотите вы съ нимъ дѣлать?» (4) Я отвѣчалъ, что вина его не подлежитъ нашему суду. Но графъ возразилъ: «Я властенъ, что́ хочу, — и такъ спроси у матушки своей, и скажи мнѣ; я такъ его накажу, какъ вамъ будетъ угодно.» На это я ему сказалъ, что и матушка ничего сказать не можетъ. Послѣ того онъ отпустилъ меня, пригласивъ къ себѣ обѣдать.

Возвратившись домой, я нашелъ всѣхъ старушекъ, ожидавшихъ меня съ нетерпѣнiемъ; я разказалъ, по приказанiю матушки, все, что́ со мною случилось, и она осталась мною довольна.

Вслѣдствiе приказанiя графа, я отправился къ нему обѣдать. Въ числѣ приглашенныхъ было множество чиновниковъ, прiѣхавшихъ для свиданiя съ графомъ, — бригадиръ, насъ облагодѣтельствовавшiй, и воевода Бѣлокопытовъ. Когда я вошелъ, графъ выговаривалъ воеводѣ за безпорядки его управленiя. Графъ очень милостиво меня принялъ, подозвавъ къ себѣ, поцѣловалъ, и обратившись къ бригадиру, сказалъ: «Вотъ герой и глава своей семьи». За обѣдомъ онъ посадилъ меня подлѣ себя, а по другую его сторону сидѣлъ бригадиръ Пиль. Графъ сказалъ Пилю, чтобы онъ записалъ меня къ себѣ въ полкъ. Пиль отвѣчалъ, что онъ давно мнѣ это предлагалъ, имѣя намѣренiе взять къ себѣ въ адъютанты на вакансiю, которая вскорѣ откроется; но что матушка, не посовѣтовавшись съ дѣдушкою, на это не соглашается. Туть пошли объ этомъ толки, графъ доказываль, что матушка поступаеть не хорошо, и видя, что я молчу, приказалъ передать ей этотъ раэговоръ. На другой день графъ выѣхалъ изъ города. Я сталъ чаще ходить къ бригадиру; благодаря хорошему обхожденiе его со мною и ласкамъ офицеровъ, я проводилъ время прiятно; наступившая вмѣстѣ съ тѣмъ зима разлучила меня съ мальчиками, прежними моими друзьями, и образъ моей жизни совершенно перемѣнился.

Вскоре прiѣхала жена бригадира. Узнавъ о нашихъ приключенiяхъ, она сказала мнѣ, что желаетъ познакомиться съ матушкою. Я отвѣчалъ, что матушка за долгъ почтетъ быть у нея и благодарить за милости, оказанныя намъ ея мужемъ. Возвратившись домой, я думалъ сообщить прiятную новость, и разказалъ матушкѣ о разговорѣ съ бригадиршею. Но она побранила меня за то, что я осмѣлился давать за нее слово, — и, какъ видно, не имѣла и намѣренiя знакомиться съ бригадиршею.

Въ первое воскресенье послѣ того бригадирша поѣхала съ своимъ мужемъ къ обѣднѣ въ женскiй монастыръ, гдѣ матушка была каждый день. Подозвавъ меня къ себѣ во время обѣдни, она просила меня указать ей матушку, которая стояла въ углу близь игуменьи и молилась съ горькими слезами. По окончанiи службы, бригадирша подошла къ игуменьѣ и познакомилась съ нею. Потомъ, когда игуменья увела матушку въ свою келью, бригадирша съ мужемъ своимъ пошли за ними, гдѣ Пиль, подошелъ къ матушкѣ, сказалъ ей, что онъ доволенъ моими посѣщенiями, и подвелъ къ ней познакомиться свою жену. Матушка, обливаясь слезами, сказала, что по постигшимъ насъ несчастiямъ, она въ такихъ обстоятельствахъ, что должна быть въ тягость людямъ, и только поэтому не была у нихъ, чтобы благодарить за всѣ оказанныя намъ милости, — но что Богъ имъ и дѣтямъ ихъ за то заплатитъ. Сцена была чувствительная; всѣ присутствующiе прослезились, слушая ихъ объясненiе.

Пробывъ нѣсколько времени въ кельѣ, бригадиръ съ женою поѣхали домой, а мы нѣсколько погодя, потащились пѣшкомъ на квартиру. Только что успѣли воротиться, прiѣхала къ намъ бригадирша. Войдя въ комнату, она просила прощенiя, выразила желанiе познакомиться съ матушкою, и все это такимъ обязательнымъ образомъ, понятнымъ чувствительному сердцу. Тутъ начались новыя слезы и изъясненiя. Матушка объяснила ей, что она чувствуетъ цѣну ея поступка, благодаритъ за то Бога, и у Него проситъ ей воздаянiя; что она не можеть ни къ кому ѣздить, будучи уверена, что кромѣ тягости, она собою никому ничего не принесетъ, и ищетъ только уединенiя. Бригадирша доказывала матушкѣ, что шестеро малолѣтныхъ дѣтей требуютъ ея попеченiя, и она въ исполненiи своихъ обязанностей должна видѣть волю Божiю, но матушка отвечала все одно и тоже: «Богь имъ отецъ, и Онъ устроитъ ихъ участь.»

Однако вскорѣ она согласилась съ мнѣнiемъ новой нашей попечительницы и обѣщала къ ней прiѣхать, только не къ обѣду, потому что, слѣдуя монастырскимъ правиламъ, ѣла постное, никому о томъ не сказывая, хотя всѣ это знали.

Послѣ обѣда мы всѣ пошли къ бригадиру. Ласковый и почти родственный прiемъ, казалось, былъ прiятенъ матушкѣ; но начавшiйся благовѣстъ къ вечернѣ поднялъ насъ вскорѣ, и не слушая никакихъ просьбъ, она со всѣми нами отправилась въ монастырь. Игуменья, узнавъ о нашемъ визитѣ, убѣдительно уговаривала матушку продолжать знакомство, говоря, что это нужно для дѣтей ея и не можетъ быть помѣхою любви ея къ молитвѣ.

На другой день бригадирша была опять у насъ и пригласила матушку къ себѣ. Онѣ вскоре сблизились; дружба эта заставила матушку придти въ себя и имѣть о насъ должное попеченiе, и можеть-быть спасла насъ отъ погибели, которая легко могла случиться отъ непризрѣнiя въ ребячествѣ.