ИВАН ДРУЗ чинил шестерню. Он вставил в нее новый зуб. Зуб был свежий, неотделанный и грубо выделялся среди ровных черных зубчиков. Потом он разомкнул чугунную пасть тисок, вставил шестерню, зажал и стал опиливать. Зуб взвыл от нестерпимой боли.
Ткач Коробов, принесший шестерню, всматривался в ход пилы. Лохматое лицо его коряжилось тревогой, словно не починку к слесарю — сына к фельдшеру неопытному — принес.
Тянуло Коробова крикнуть:
— Ты погоди, шибко то... заездишь вещь, как пить дать...
Но потому, что был Друз комсомольцем, и в ячейке первый бузотер, которого и секретарь трусил, выткал на лице улыбку:
— Иван Андреич, видать — за слесаря работаешь. Успех оказываешь — это хорошо...
Друз отнял пилу.
— Я и фабзавуч бросил. Теперь с восьми, как Ленин сказал: десять фунтов теории за фунт практики не променяю.
— Это явственно, — сказал Коробов, — без практики оно, конешно, ничего не было, ну только все-таки надо в нее не спеша всходить...
— Я и то знаю, — улыбнулся Друз.
— Знаешь, ну ни совсем, пилишь ты сгоряча, — шестерня, она, конешно, вещь пустяк, а так и хорошую затырить можно...
Друз начал неспеша: пила медленно и верно спиливала сизый клык.
— Так, что-ли? — спросил он, улыбаясь, — я и так умею.
— Так то оно, безусловно, лепше...
— Ничего ты, Семен Иваныч, в этим деле не понимаешь.
Друз разжал тиски, сдул железный пепел, подал шестерню.
Ткач долго рассматривал починку.
— Ну, спасибочко, — крякнул он, направляясь к двери.
Друз нехотя взглянул в окно. В окне — небо, лес и убегающие копны дыма. Вспухшая река подкралась к тракту. Трубы, крыши, сохнущие штабеля дров. Все с детства, виденное до опротиву.
...а где-нибудь да есть другое, и почему бы не увидеть? Или, например, как в книжке — полет на луну, и так и далее. И вот почему лучше политграмота, и комсомольцу недопустимо, и этот Шилов со своим давлением?.. Подумаешь..... Тоже — "сключу с союза". Сиклитарь...
Друз поворачивает голову. В глаза Друза плещется лоснящаяся синь станков. В уши хлещет хрюканье пил, потрескивание шестерен, ржание фрезеров. Подошел мастер. Из-под очков сказал:
— Тибе к тилифону...
Друз сквозь строй станков в контору.
— Алло... У тилифона...
В трубке шаркнули слова. Говорил Шилов.
— Алло, Друз?..
— Да.
— Шалай сюда...
— Куда это, сюда?..
— В ячейку...
— Закройсь, товарищ Шилов, нечего от работы отрывать...
Трубка, видимо, горячится. Друз с сердцем вешает ее на аппарат. Аппарат вздрагивает. Теплое апрельское утро обдает Друза запахом спелых слив. Скрипит деревянная дорожка. Фыркает директорская лошадь, которую пробрал Друз вместе с директором в стенгазете. Скользит дверь в фабкоме. Шилов у стола просматривает список членов.
В сердце Друза залезает робость, но Друз голову вверх.
— Что надо?
Шилов говорит мягко.
— Сядь, Ванюшка, — чего стоишь?..
Друза подкупает мягкость, но вида он не показывает. Садясь, бурчит.
— Ну, сел... Ну, дальше-то что?..
Шилов откладывает лист. Опирается на стол локтями. Глазки-маятники в стороны. Нос тщательно ощупывает воздух.
— Вот что, Вань, по дружески хочу с тобой поговорить...
— Что-ж, послушаем, — смелеет Друз.
— Такая плешь, понимаешь, — надо нам от Комсомола паренька в Фабком...
— Не меня ли? — испуганно мелькает в голове мысль.
— Эк, права, — продолжает Шилов, — дык вот весь список расковырял — Гайкина только и нашел...
— Так, — выпрямляется Друз, — ну, а я тут при чем, как пятая нога к кобыле...
— Нет, — говорит Шилов, голос у него еще мягче, еще вкрадчивее, — ты меня выслушай до конца...
Друз пытливо ждет.
— Ты Гайкина знаешь? Парень он, кажется, хороший.
— Знаю... Только я-то тут при чем?..
Шилов незаметно мнется.
— Дык вот, Ванюшка, я тебя по дружески прошу... не бузи на собрании... ты наших ребят знаешь — им покажи палец, они весь оторвут, а работу не так легко ставить... Вот сейчас квалификация, отпуска — хороший представитель для нас первое дело, сам знаешь...
Друз многозначительно молчит. Потом, хитро улыбаясь:
— Вот, товарищ Шилов, на это могу ответить только то — я не в такой инстанции, чтобы меня слушались...
Шилов повышает голос:
— Ну, а все-таки, товарищ Друз, ты петрушку не строй... слушают, не слушают — тебя просят в этот раз...
Друз сразу свертывается.
— Я что... Я согласен... Степку Гайкина я обеими руками подпишу. Он действительно к данной стадии подходящий...
Шилов недоверчиво:
— Смотри, Друз, я еще раз тебе повторяю — момент очень опасный, а подыщи другого... ну, кого ты найдешь — давай обсудим... я готов, только чтоб потом бузы не было... Ну, кого ты считаешь?
— Ко-во-о,? — тянет Друз задумчиво, — Гайкина и считаю...
— А не врешь?
— Ну, вот, стану я врать...
— Дай честное комсомольское слово.
— На, мать твою так-то, даю... Чего тебе еще надо?
— Нет, я чувствую, ты все-таки не удержишься, что нибудь да выкаферишь...
Друз бьет себя кулаком в грудь:
— Ну, вот тебе истинный крест, Шилов. Ну, я знаешь — всегда за правду и буду резать, так и говорю, и соледарен, что Гайкин подходящий...
— Ой-ли?
Две пары маятников, карие и голубые, щелкаются друг о друга. Карие наступают, голубые обороняются. Мучительно хочется карим проникнуть в самую суть голубых — что там? Но непонятная слизь и наглая открытость упорно закрывают тайну.
Ой, до чего хитер — думает Шилов, до чего искусственный.
Давно надо из комсомола вышибить — всегда муть разведет.
ОСТАВШИСЬ с Прохоровым — секретарем партии — говорит Шилов, трогая его за пуговицу. Глазенки юркие туда-сюда.
— Ну, Прохоров, можешь меня поздравить — договорился с оппозицией нашей: Гайкин в фабком пройдет...
Прохоров гнет высокую спину.
— Что-ж, это хорошо, парнишка он у всех в уважении... а как же ты договорился?
У Шилова блестят глаза, точно смазанные.
— Ну, вот стану тебе расписывать... У нас, знаешь, подходец есть, хе-хе...
Прохоров доволен.
— Ну-к, что-ж, значит запишу Гайкина, только уж смотри, чтоб это определенно...
— Теперь определенно, Прохоров. Ну, а кого же вы в председатели?
— Председателем — Смирнова.
— А не Токареву?
— Нет, надо ленинский призыв втягивать.
— Что-ж, помогай Маркс.
Руки Шилова проворно комкают бумаги.
Левая засовывает их в ящик. Правая ключом нащупывает горло. Чирк — прищолкнула.
Дверью Шилов ущемил солнце. Солнце сузилось шестом, переломилось надвое. Мохнатые кубы дров, похрапывая у крыльца, крякнули от недовольства. Из бассонного, сквозь приоткрытые головки окон, вырвался железный грохот, словно поезд сорвался со станции и полетел в разливе рельс.
Шилов постоял на солнце. Солнце обливало с ног до головы его приземистую коренастую фигуру. Горячее просачивалось сквозь мохнатую блузу — расцвечивало ввинченный в нее значок. Шилов думал:
Скоро уходить с ячейки. Развал изжит. Теперь надо выдвигать секретаря. Курс, взятый на Федечкина, оказался липовым. Очередная дань Шиловской слабости к большому росту. Теперь Гайкин предан, скромен, исполнителен. Серьезно учится. Не мазировает за девчатами... Два-три месяца обработки — толк выйдет.
Шилов тяжело трогается с места. В контору. Из конторы по железной лестнице. На Шилова шипят машины, грузные, слоноподобные. Икают в кружевной жвачке. Шилов меж машин в конец, где русая головка Гайкина склонилась над накладкой.
— Здорово, — говорит Шилов, крепко пожимая тонкие ткачьи пальцы. — Поздравляю с экправством...
Гайкин виновато ежится. Странно дергает верхней губой.
— Еще неизвестно...
Шилов хлопает его любовно по плечу.
— Нам все известно, товарищ Гайкин, и позвольте проздравить вас со столь ответственной инстанцией, — говорит он, подделываясь под тон ребят. — Другое дело, если ты перерешил...
У Гайкина светлеет мертвое, больное лицо. Худые щеки загораются румянцем. Он обнажает желтые большие зубы.
— Нет, я что, я ежели союз, я сполню..
В груди у Шилова приятит. Гайкин дорог, дорог до безконечности.
— Ну, ладно, — говорит он, — после поговорим с тобой...
Гайкин тихо плещет ресницами. Большими, стертыми глазами провожает. Несколько секунд стоит с полу-открытым ртом. Потом тихо трогает отводку. И когда тяжелым сердцем ухнула передохнувшая "Манька", Гайкин все еще не различает ход. Думает о новой инстанции, в сердце Гайкина озноб, как все равно доклад делать на большом собрании.
РУСАЯ КУДЕЛЬ голов рассыпалась по апретуре. Кожанки переплелись с платками, с кофтами. А в клетчатые стекла окон ластится весенний день.
Очередному председателю — фабзайцу Клашкину — еще в фабзавуче сказал Шилов:
— Ты, Клашкин, будешь вести собрание сам...
Клашкин запротестовал.
— Я... я не смогу, Шилов, нынче выборы...
— Небось, — обнадежил Шилов, — выборы пройдут гладко...
— А кого выставляешь?
— Гайкина.
— Ну, если Гайкина, то это хорошо. И Друз напротив не будет...
Шилов обиделся.
— Вот, комедик, а если бы не Гайкина, ты думаешь — я не провел бы? Ну, да ладно. Значит, один будешь?
— Буду.
Теперь Клашкин, постукивая карандашем, говорит, точно камни ворочает:
— Ребята, значит, первый вопрос, отчет фабкома сделает тов. Токарева от своей любезности, потому Федичкин болен — он не может, и опосля этого выборы представителя от молодежи... Значит, прошу соблюдать полное соблюдение тишины...
Токарева — полная, грудастая, к столу. Голоском тихим, тоненьким, с передышкой:
— Таваришы, кэшно, как вы комсомолы, то надо вам заслушать доклад фабкома и вот мои слова...
Всего, за истекший год праведена было восемьдесят собраниев и заседаниев, кэшно, разных кампаниев много.
В апретуре шопот, перемиги, сонь.
— Таварыщи! — по рыбьи негодует Токарева, — если собрание, то надо, чтоб было бы тише...
Клашкин мученически:
— Ребяты: ну что вы, — в конце-то концов, безумные или несклепистые?
Токарева долго еще говорит о клубе, неграмотности, о кооперативе.
Когда она, наконец, кончила, Клашкин кашлянул в руку.
— Ну, как будет нащет высказаться?..
Нащупав тишину, неловко почесал затылок.
— Ну, тогда, значит, вопрос о выборах...
Токарева грузно трогается к двери.
— Ну, значит, выборы, — еще раз произнес Клашкин.
В теле пробежала дрожь. Что нужно сказать? Как об'яснял Шилов?.. Ага...
— Ребяты, момент, значит, ужасно серьезный. Ну, как бы сказать самое что ни на есть главное, — это представитель фабкома — для этого нужно отнестись в целом смысле. Ну, вот теперь, кого же выбрать. У нас есть такое лицо — это товарищ Гайкин. Шилов его сейчас выступит, и все, как один, подадим за него голос...
Шилов оглядел Друза. Друз сидел слева, слегка наклонив голову. "Молодец", подумал Шилов. В этот миг хотелось ему простить все, и сердце Шилова наполнилось теплым чувством.
— Ребята, — сказал он, — от имени Бюро ячейки РКСМ, ввиду болезни Федичкина и, прямо скажу, непригодности его к этой работе...
«непригодности — подумал Друз, а когда я говорил против, тогда бузу затирал...
... намечен представителем в фабком товарищ Гайкин. Кто за его кандидатуру, прошу поднять руку...
— А как же насчет высказаться, — спросил Друз, — что-ж так и будем безо всякого обсуждения?
К сердцу Шилова прилило. Шилов заломил голову. У Клашкина карандаш вырвал. Стукнул по столу.
— Товарищ Друз, прошу меня не учить... Понял?..
— Без обсуждения нам никак нельзя, — невозмутимо сказал Друз, — я очень спокойно прошу слова.
У Шилова упал живот. Похолодела кожа, дрогнули поджилки.
... подлость, перехитрить вздумал... нет, номер не пройдет...
— Так, товарищ Друз, так... — давил он набегающую злобу, — отлично-с...
Овладев собой, начал резко:
— Нет, товарищ Друз, — будет... Раз навсегда надо запомнить: наша ячейка готовит членов партии. Она не потерпит бузы и трепачей, срывающих ее работу. Мы терпели и щадили тебя, но... всякое терпенье лопается, ты просто на голову полез. У тебя хватает наглости просить слова о кандидатуре Гайкина, которая согласована с ячейкой партии... Партия, которой мы, товарищ Друз, все-таки доверяем, одобрила эту кандидатуру — ты, значит, идешь против нее... А что ты по сравнению с Гайкиным, тебе бы ему ноги мыть, да воду пить, понял? Я заявляю здесь самым решительным образом — кандидатура Гайкина пройдет, захочешь ты этого или не захочешь...
Гайкин прислонился к стенке, ощущение — точно бить начнут.
В тяжелой немоте застыла стиснутая апретура. Восемьдесят две башки, как оловом наполнены, как тучные колосья, свесились.
— Товарищи, — разрезал тишину Друз, — я требоваю, дайте мне слова. Раз меня затронули, то я ничего, ну, раз нам не дают высказываться, раз нас душат, зажимают глотку и полное недоверие, то я необходимо обязан и скажу напрямо...
Он встал и зловеще подошел к столику:
— Нет, товарищ Шилов, это нам не по существу. Мы тоже не шалавые... Разве это в целом смысле допустимо, что ни каждый день, то всякая конфликта: давеча у Петьки за станком что было?.. У Пашки с пробой что было?.. Полное невнимание и безответствие...
Он обернулся к ребятам:
— Нет, ребята, это недопустимо. Пусть Гайкин, мозговитый парень, он наш, я хотел за него сейчас высказаться, ну, Шилов мне не дал слова, то раз он под такой шпаной ходит, раз его нам навязывают и угрожают, то не надо его — сами выберем. Вот кого угодно, хоть того же Гришку, Ваньку, что они соплей, что-ли не вышли? А для близиру нам голосовать нет для чего. Если без обсуждения, то назначай сам, ну, не будет так, как хотит твоя сопливая ноздря, товарищ Шилов!
Он замахнулся кулаком.
— Товарищи, предлагаю переизбрать председателя, и почему он стал председателем, когда выбран Клашкин? Ну, он его игнорировает, то разве можно терпеть такое нахальство? И вот если меня гнать, то гоните меня, ну и его к чертовой матери, чтоб летел по своей стадии... Товарищи, и сейчас же циркулярно в райком, чтобы дали нам другого сиклитаря. Правильно я говорю, или нет?..
Ветер подогнал к окнам сизую апрельскую муть. Плеснул в русую кудель волос и в сизой предвечерней мути всполошились головы, метнулись языки. В повисшем свисте, в ругани, отчетливо загрохотало:
— Пр-равильно... Все правильно...
— Товарищи, я помню одно прекрасное собрание и тот чудесный миг, когда постановили о калификации, именно, открыть кружок кройки и шитья для девушек, и что из этой идеи вышло?..
— Девушки тут не при чем, ну что верно, то верно. Очень высоко подымать стал; надо ему сбавить ряжку. Я на фронте три года отмаякал, товарищ Шилов, говорю: по какому праву Шубин мне проз-одежду не выдают? Ты вполне могешь над ним распорядиться... Он говорит: модистику не разводи... разве это допустимо?..
— Со станком правильно, станок затырили. Я заявил — все пороги обил, безо всякого внимания...
— Мы с Гришкой три раза просили — дайте нам пробу, мы сделаем, почему не схлопочешь в Ракаке 1), если твой Федичкин болен? Сенька по седьмому, а мы все еще по пятому...
— Знаем лучше — лавочка. Любимчики. Руки лижешь...
— Ну, ты, помалкивай...
— Сам помалкивай, не боюсь я тебя...
— Тиш-ш-ш-е...
— Кой к черту тише, только тебе горлопанить можно. Вот и я скажу: — выбрали меня соцоброй, а я и не знаю, что это значит, хоть бы одну инструктурку дал...
— Стыдно, товарищ Стульчиков, ты у меня хоть раз расспрашивал?
— Спрашивал, спрашивал, а если нет, раз это по твоей обязанности, то и должен сам давать.
— Будет вам, ребята, — спудились, как на базаре...
— Думаешь, что Шилов за тобой мазировает, тык выше тебя нет?..
— Кто, кто мазировает?.. Кольца-то твои с ними раньше, комсомолка называется...
— Это не твое дело, тоже поп выискался...
— А про мазы твое дело? Твое дело, товарищ Голубева?.. Во-вторых, это все враки, мелко-буржуазное мещанство, если хочешь знать...
— Ды будет вам здесь до четвергов с неделю — здесь дело серьезное... Чего вы на одного вз'елись?...
— А ты — защитник выискался. Помалкивал бы, если в лизуны продался...
— Я те покажу, продался, цыганской биологии не захочешь?
— Ну и что-же, значит — надо нам самим выходить на ту путь, по которой надо итти, без таких сиклитарей, которые только волосы по марксистски зачесывают!..
В вспененной волне бузы, захлебываясь наступал Друз. В волне увидел Шилов новое лицо ребят — мясное, искаженное, с катящимися потинками, с кусками серой стали вместо голубых глаз.
В сердце Шилова дохнула смесь из боли, ненависти и обиды. Когда он изошел голосом и силой, сел на стол, невозмутимо сложив руки накрест. Потом разжал их и заткнул уши. Потом встал на стол и растопырил ноги. Попробовал перебрать напоследок. Наконец, плюнул и ушел в дверь.
Когда он вошел обратно, Клашкин, вытирая рыжее, вспотевшее лицо, при полной тишине, ворочал камни слов:
— Ребяты, большинством голосов, значит, прошел, как бы сказать, ну — Друз, то он не в полном праве отказываться — пусть работает в фабкоме. А Гайкина, вдругорядь и сиклитарем, значит, оставить Шилова. И как бы выходит — полное примирение.
Сердце в Шилове хрястнуло.
1) Расценочно-конфликтная комиссия. (стр. 4.)