ИЗ САМАРЫ Восточное Бюро Ц.К. отправляет "Михаила" на Урал. Здесь застает его "Кровавое Воскресенье" и наступившее после него наростание революции. Необходимо развернуть партийную работу, поставить ее в массовых размерах. Но для этого нет достаточно сил на Урале. Вилонов находит счастливый выход из этого положения: трудно найти пропагандистов и агитаторов, но гораздо легче найти техников. И Вилонов организует из Екатеринбурга несколько типографий, чтобы, поставив их в разных местах Урала распространять в широких размерах литературу среди мало затронутых с.-д. пропагандой уральских рабочих. В то же время он энергично принимается за подготовку партийных работников из местных рабочих. Его изумительная энергия в эту пору не знает предела и действует на всех самым заражающим образом.
"Но уже 31 января 1905 г. Вилонов арестован — он попадает в полицейскую засаду. Обладая большой физической силой, он бросает задержавшего его стражника на-земь и вырывается, оставив у стражника рукав своей поддевки; однако, погоня его настигает и задерживает на пруду в то время, когда он поскользнулся и упал. Попав вторично в тюрьму, Вилонов усиленно занимается главным образом — аграрным вопросом, он ведет в то же время деятельную переписку с волей, стараясь быть в курсе дела революционной борьбы, от которой его оторвала тюрьма. Он пользуется большим влиянием и среди тюремного населения, он умеет подчинять своей воле и тюремных надзирателей, которые зачастую совершенно безвозмездно доставляют ему письма, газеты и даже книги, пилки и др. инструменты, необходимые для побега, мысль о котором никогда Вилонова не оставляет. Он энергично и решительно боролся все время за улучшение условий тюремного режима, причиняя массу хлопот тюремной администрации и заставляя ее часто буквально трепетать. Предпринятые шаги к побегу из Екатеринбургской тюрьмы были обнаружены внезапным обыском в его камере. В мае Вилонова совместно с другими товарищами переводят за "беспокойный нрав" в Николаевские арестантские роты" 1) (в Верхотурском уезде Пермской губ., в 45 верстах от станции Кушва Пермской ж. д.).
Вся соль режима Николаевской тюрьмы "сводится к внушению арестантам страха перед администрацией", — писал "Михаил" в своей тюремной тетради. — "Отдаленность рот от прокурорского надзора создает очень благоприятную почву для произвола, который приходится испытывать каждому попавшему сюда.
"Одной из мер укрощения является карцер, темный или светлый, смотря по настроению наказывающего. Внутреннее устройство его очень просто — это каменный сырой ящик, два с половиной шага в ширину и пять в длину, с полусводчатым потолком и окном, по размерам не больше вагонного, которое находится в боку ящика на высоте 2½ арш. над уровнем пола. Воздух в них всегда обладает специфически затхлым запахом даже в летнее время, когда окно все время открыто, а недостаток света, особенно в пасмурные дни, превращает их в полутемную конуру, требующую при чтении очень сильного напряжения зрения. Все отличие темного карцера от светлого заключается в отсутствии окна. Надо сказать, что перспектива очутиться в карцере страшно пугает арестантов и, как говорит начальник, самые буйные и непокорные из них после месячного пребывания в нем превращаются в тихих и исполнительных.
"Но вот с 1903 года, по распоряжению губернатора и губернской тюремной администрации, часть этих карцеров превратили в камеры для подследств. политических заключенных, т.-е. для этого поставили в них стол и койку, и теперь все арестованные по политическим делам, для которых нет надежды на скорый выход, отправляются сюда и здесь принуждены проводить долгие месяцы, подвергаясь всевозможным физическим и духовным страданиям. Каждому, кто попадает сюда, приходится лишаться свиданий с родными, терпеть все неудобства переписки (масса писем пропадает, а те, которые доходят, попадают в руки через месяц, а то и больше, телеграммы идут редко меньше 7—10 дней); отсутствие книг, особенно тягостное для рабочих, у которых нет своих; потом удаление от прокурорской и следственной власти страшно тормозит самое дело следствия, так как для формального установления личности необходима фотографическая карточка, но для получения последней нужно, как показала практика, не меньше 1½—2 месяцев. Наконец, полнейшая зависимость от произвола и личного усмотрения администрации, привыкшей к беспрекословному исполнению ее приказаний уголовными арестантами, дополняет всю тягость здешнего заключения."
Отголоски революционной борьбы, происходящей на воле, доходят и до заключенных в этой заброшенной в лесу тюрьме. В такой момент особенно тяжело сидеть в тюрьме, и Вилонов энергично принимается за подготовку к побегу. Он ведет подкоп (разбирает пол в ватерклозете), через который, совместно с 4-мя товарищами (Н. Н. Батуриным-Замятиным, Златкиным, Кацнельсоном и одним рабочим), бежит 10 июля 1905 г. "Побег был очень скоро обнаружен и снаряжена погоня, которой удается всех задержать, начинается кровавая зверская расправа над беглецами. Задержанных волокут обратно в тюрьму за волосы, толпы надзирателей и солдат набрасываются на них, сшибают с ног и бьют своими тяжелыми подкованными сапогами по голове, по спине, по бокам, по чему попало, бьют прикладами, револьверами по груди, проламывают головы, бьют до потери сознания, бьют и издеваются... Истерзанных и окрававленных Вилонова с товарищами бросают в темный грязный карцер, где они плавают в собственной крови" 2)... Мало того: у них еще "отняли собственную одежду и переодели в старое ношенное арестантское белье, все в подозрительных грязных пятнах" — рассказывает Вилонов. — "Приходилось лежать на голом полу с толстым слоем пыли, которая поднималась от дыхания и малейшего движения, смешивалась с сочившеюся из головы кровью и покрывала ранки слоем грязи. Холод, сырость и вонючий спертый воздух — вот атмосфера, окружавшая сидевших. До сих пор не удалось выяснить роль доктора в этом позорном обращении с людьми, но факт, что один из пяти, студент Замятин, с сильно развитой чахоткой, просидел в карцере два дня, вплоть до выхода его из тюрьмы, — показывает, что или он не вмешивался в это дело, или на его вмешательство не обратили внимания. После пятидневной голодовки, наконец, переодели в новое арестантское платье, а на 7-й день ее — перевели в прежние камеры.
"Как то жутко становится, когда чувствуешь совершенное отсутствие средств к защите себя от всякого насилия. Единственная форма протеста, не вызывающая дальнейших репрессий — голодовка, здесь недействительна, ибо одно время прямо было заявлено одному из сидевших, что "смерть от голодовки для нас ничего не значит... Здесь у нас только придет врач и констатирует, что умер от тифа или еще что-нибудь, и конец всему".
А за стенами тюрьмы кипела жизнь, и пролетариат готовился к решительному бою...
НО ВОТ царское правительство, вынужденное итти на уступки, издает манифест 17 октября. Освобожденный по манифесту Вилонов едет в Самару. Бурные "дни свободы", когда революционные организации получили возможность выйти немного из подполья... Перед "Михаилом Заводским" открывается широкая возможность приложения своих сил, своего таланта. Он является председателем Самарского Совета рабочих депутатов, выступает с громадным успехом на больших митингах и собраниях, энергично борется с влиянием черной сотни, организует боевую дружину.
"Наиболее оригинальным явлением в жизни Самарской (с.-д.) организации" — пишет Б. Баранский — "была в то время широко развернутая его работа среди безработных грузчиков, которых насчитывалось до 4 тысяч человек.
"С первых же дней свободы они, собравшись на площади, потребовали оратора от комитета. Устроена была регистрация, собраны деньги, выбран комитет, открыты столовые". "Отцов города" заставили раскошелиться на общественные работы. В Пушкинском Народном Доме чуть не ежедневно устраивались общие собрания. Типичные люмпены, они очень трудно поддавались организации и пролетарскому воспитанию. Работавшему специально среди них "Мише Заводскому" приходилось, например, напутствуя делегацию к городскому голове, специально раз'яснять делегатам, что они теперь уже не "хитрорванцы", а представители 4-х тысяч трудового народа и стрелять у буржуев двухгривенные им уже не полагается. Когда дело дошло до выбора казначея, то все единодушно потребовали, чтобы его назначил из "своих", партийных комитет — "а то наш обязательно пропьет; это уж и говорить нечего, до кого не доведись"...
Приходилось также "Михаилу Заводскому" сражаться с буржуазными радикалами из железнодорожного союза, стремившимися путем этой политико-профессиональной организации подчинить себе ж.-д. рабочих.
В середине декабря пришел конец "дням свободы"... Реакция начинает одерживать свои первые победы. Вилонову приходится бежать от ареста в Уфу. По дороге из Самары в Уфу Н. Н. Баранский (с.-д. б-к.) встретился в вагоне с Вилоновым и другим самарским с.-д. — Кузьминым. "Оба они были рьяными большевиками" — пишет Н. Баранский — "и, подводя итоги явно уже кончающихся дней свободы, горько ругали тактику организации в эти дни. —"Ведь у нас-то, большевиков, иллюзий конституционных как-будто не было, а как мы себя вели! Болтали не лучше меньшевистских попугаев и ничего больше". "Миша Заводской" прямо жалел, что вместо того, чтобы бросить безработных грузчиков на борьбу за захват власти, "миндальничал" с какими-то общественными работами.
В УФЕ "МИХАИЛА" увлекает боевая работа: организует боевую дружину, устраивает мастерскую бомб. Здесь его скоро арестовывают, но вскоре освобождают: оказалось, что жандармы приняли его за другого. Но оставаться в Уфе уже небезопасно, и "Михаил" переносит свою деятельность в Екатеринбург, где находился "штаб" Уральского Комитета РСДРП. Урал тогда был об'явлен на военном положении и местные с.-д. снова ушли в подполье. По поручению Комитета Вилонов, вместе с несколькими вооруженными товарищами (в том числе — Сыромолотовым), удачно экспроприирует 12 пудов шрифта, обеспечив местную партийную организацию хорошей техникой. На рабочих собраниях и массовках Вилонов часто выступает с пламенными агитационными речами и выделяется как организатор различных революционных предприятий. Вилонов проводит агитационную кампанию за бойкот выборов в 1-ую Государственную Думу, предлагая не ограничиваться одной агитацией, а помешать производству выборов применением насилия. Так же страстно он участвовал в дискуссии по вопросам порядка дня об'единительного партийного с'езда.
Недолго пришлось "Михаилу" оставаться на воле. В марте 1906 г. он был арестован вместе с другими товарищами в лесу на партийном собрании, во время выборов делегата на об'единительный (IV) с'езд партии. Ему готовят побег с воли, он должен был бежать из тюремной церкви, но в этот день "Михаила" переводят в Николаевские арестантские роты, кошмарный режим которых был хорошо памятен ему по 1905 год.
В 1906 г. режим этой тюрьмы стал ухудшаться, у заключенных отнимали и без того ничтожные льготы. "Михаил" не мог примириться с таким режимом и начал энергичную борьбу за улучшение положения арестованных. Все это закончилось страшной драмой.
В мае 1906 г. представитель социал-демократической фракции огласил в Гос. Думе следующую краткую, но достаточно выразительную телеграмму, на основании которой Дума сделала запрос правительству:
"Николаевской тюрьме Пермской губернии репрессии политическим. 15 карцеров. Один изувечен. Один покушался на самосожжение, двое — в смирительных рубашках. Пятьдесят голодают третий день".
30 июня 1906 г., на заседании Г. Думы, выступил с ответом на этот запрос товарищ министра юстиции Соллертинский.
Что же именно произошло в Николаевском застенке?
Политические заключенные содержались в камере группами и лишь немногие выделялись в одиночки. Им первоначально разрешалось из двух камер собираться в одной, но это разрешение стало практиковаться гораздо шире. Меж камерами существовало полное общение, и когда (25 мая) начальник тюрьмы потребовал, чтобы собравшиеся в одной из камер разошлись, они этого требования не исполнили. За этим последовало распоряжение, чтобы камеры открывались для выхода в клозеты только по одной, из других воспрещалось выходить.
Двое из арестантов (в том числе Вилонов) не захотели войти в камеру и требовали начальника, а когда он не пришел, то подняли шум. Как только явилась конвойная команда, шум прекратился. 6 человек были присуждены в карцер 3) на 1 день, а двое из общей камеры переведены в одиночные. Кое-кого избили прикладами.
На следующий день, 26 мая, доведенный до отчаяния издевательством начальства Вилонов решил покончить жизнь самоубийством, выбрав самый ужасный вид самоубийства — самосожжение, — чтобы обратить своей смертью внимание всей России на "порядки" Николаевской тюрьмы. Предоставляем слово самому Вилонову (показания, данные им тюремному инспектору 29 мая):
"26 мая, после отбытия дисциплинарного взыскания в течение одних суток, я был приведен в светлую одиночную камеру в одном корридоре с карцером. Это было в 12 часов дня. Я начал требовать, чтобы меня и других арестованных из этого отделения перевели в общую камеру или вообще поближе к товарищам, так, чтобы мы не помещались рядом с темным карцером. В 5 часов вечера я позвал постового надзирателя Пискунова, чтобы он вызвал какого-нибудь помощника начальника, и получил ответ, что он придет только в 10 часов вечера. Когда пришел помощник начальника Петухов, я заявил ему, чтобы пришел исполняющий должность начальника. Он обещал заявить Хлепетину, но скоро вернулся и сказал, что Хлепетина в отделении нет. Тогда я заявил ему, что, раз начальника в тюрьме нет, то я ему, как представителю администрации, и говорю, что если меня в течение часа не переведут, то меня отсюда потом уже вынесут. Петухов ушел, час прошел и, так как никто ее пришел, что я крикнул в соседнюю камеру, что я ложусь спать. Я привязал себя к койке по животу полотенцем, облил керосином и взялся за спичку. Но в тот момент, когда я хотел чиркнуть спичкой, в камеру вбежали надзиратели..."
Тюремная администрация подслушала разговор Вилонова с другим заключенным Бахаревым, который находился рядом, и о приготовлении его к самосожжению было известно уже заранее. В корридоре были приготовлены ведра и одеяло. Когда это случилось, надзиратели вбежали в камеру, быстро бросились на Вилонова и отняли у него спичку. Затем завернули его в одеяло и хотели снять облитую керосином одежду, но он не давался; тогда надзиратели зверски избили его (до потери сознания) и сняли одежду силой. С этих пор "Михаил" начинает харкать кровью: у этого на редкость здорового от природы человека начался, в результате избиения, туберкулез легких.
После майской трагедии начальник Николаевской тюрьмы обратился к инспектору Пермского тюремного управления, чтобы убрали или его (начальника тюрьмы) или Вилонова, иначе он не ручается за порядок. Тогда "Михаила" перевели в уездную тюрьму, в г. Камышлов Пермской губ.
ОДНАЖДЫ НОЧЬЮ (12 июля 1906 г.) этот больной, измученный человек исчез из тюрьмы. Начальство так и не узнало, каким образом удалось бежать "Михаилу". Побег устроили ловко: надзирателя усыпили морфием, который ему дали в чае, а Вилонов воспользовался солдатской одеждой, переданной ему с воли. Караульные солдаты, польские социалисты, помогали беглецу.
Очутившись на свободе, "Михаил" поехал в Москву. Снова он — на партийной работе (организатор Лефортовского района). Но напряженная, нервная революционная работа, скитания, долгие годы тюрьмы, этапы и высылки — сломили этот могучий колосс; его здоровье, подтачиваемое неумолимым туберкулезным процессом, сильно расшаталось. "По настоянию товарищей он едет лечиться в Геленджик (близь Новороссийска).
Но нет денег, приходится прекратить лечение. Снова он в Москве, на работе. Болезнь принимает острую форму. Он едет в Ялту. Но и здесь, в санатории, "Михаила" подстерегает тюрьма: его принимают за одного экспроприатора и отправляют в Севастопольскую тюрьму. По установлении личности, он выслан в городок Черный Яр Астраханской губ. Из ссылки он бежит, едет лечиться на кумыс в Уфимскую губ., ведет партийную работу среди рабочих Златоуста, снова отправляется лечиться на Черноморское побережье (около Сухума).
Совершенно обессиленный, чувствуя себя не в силах вести прежний образ жизни "профессионального революционера", "Михаил" вернулся на место ссылки. Осенью 1908 г. царские власти, считая его обезвреженным, разрешили ему выезд заграницу.
И ВОТ — "МИХАИЛ" на острове Капри (близь Неаполя), одном из прекраснейших уголков Европы. Вечно зеленая растительность, лазурное небо, море, дивный мягкий климат... Сдружился с видными большевиками А. В. Луначарским, А. А. Богдановым, Максимом Горьким.
Тосковал "Михаил" по далекой России, стонущей под ярмом самодержавия, хотелось снова ринуться в борьбу. И он горячо ухватился за мысль — привезти заграницу, на Капри, десяток — другой рабочих—большевиков из России и устроить партийный университет. Вместе с Богдановым, Луначарским, Горьким и др. товарищами он взялся за это дело; летом 1909 г., несмотря на угрожавшую его здоровью опасность, "Михаил" отправился в Россию (в Москву и прилегающий район), набрал учеников и вернулся на Капри. Между тем, среди большевиков, делившихся тогда на "ленинцев" и "богдановцев" 4), шла ожесточенная фракционная борьба. Каприйская партийная школа попала в руки "богдановцев", и "Михаила", несмотря на его заслуги в деле организации школы, исключили из Совета школы, как "ленинца". Он поехал в Париж, к Ленину, и Владимир Ильич остался очень доволен своим новым знакомцем, и Вилонов был намечен кандидатом в Центральный Комитет партии от большевиков.
НО НЕ СУЖДЕНО было "Михаилу" продолжать свою революционную деятельность. Туберкулез развивался все сильнее и сильнее.
Приходится ехать в Давос (в Швейцарии) лечиться. 1 мая н. ст. 1910 г. "Михаил" лежал, ему уже нельзя было вставать с постели. Но когда под окнами торжественно проходила первомайская манифестация швейцарских рабочих, он не выдержал и подошел к окну: хотелось видеть, как празднуют великий пролетарский праздник в свободной (по сравнению с Россией) стране. Зрелище сильно взволновало его, хлынула горлом кровь, и когда вернулись его близкие (все они были на манифестации, и он один остался дома), то нашли уже холодный труп... "Михаил" скончался под звуки победной песни пролетариата "Интернационала".
1) "Социал-Демократ" № 14. 1910 г. (стр. 18.)
2) "Социал-Демократ" № 14, 1910 г. (стр. 18.)
3) Что такое представлял собой карцер в Ник. тюрьме, читатель знает со слов самого Вилонова (см. выше). (стр. 19.)
4) "Богдановцы", больные "детской болезнью левизны", не хотели понять, что революция временно разбита, что надо отступить в наибольшем порядке: они утверждали, что необходимо ограничиться только подпольной работой и не итти ни в какие легальные учреждения (Госуд. Дума, профсоюзы и т. п.). Ильич же понимал, что такая политика при данных условиях грозит полным отрывом от масс и превращением партии в кучку сектантов; он считал необходимым всячески укреплять нелегальную организацию, углублять подпольную работу, но в то же время пользоваться малейшим случаем открыто выступить перед массами. (стр. 20.)