"Смена", №14, сентябрь 1924 год, стр. 17-18
ИМЕТЬ ВОЗМОЖНОСТЬ прервать длившуюся много месяцев работу в центре и сменить ее на живую работу в какой-нибудь стране — это всегда особенное удовольствие, тем большее, когда этой страною является Италия, а организацией, в которой предстоит работать, — Коммунистический Союз Молодежи.
Моей задачей, с которой я в феврале был послан в Италию, было — помочь пробуждающемуся рабочему классу Италии ориентироваться в его борьбе против фашизма.
МЕНЯ ИНТЕРЕСОВАЛО, как изменился фашизм и его роль в общественной жизни с тех пор, как я был последний раз в Италии. Туристы, с которыми я встречался в железнодорожных вагонах, без конца рассыпались в похвалах по адресу тех огромных благодеяний, которые фашизм принес стране. "Фашизм, действительно, является выражением души итальянского народа".
И, правда, в прошлом году итальянская мелкая буржуазия была, действительно, опьянена фашизмом, особенно такие чиновничьи и мелко-буржуазные города, как Рим и Флоренция, в которых различные фашистские праздники собирали большие манифестации. А фашисты, со своей стороны, мастера устраивать такие театральные зрелища, "хореографию" 1), как они называют это.
Я был на пути к Риму. В эти дни была окончательно установлена дата парламентских выборов и был опубликован порядок подготовки и проведения их. На 2-е марта фашисты назначили по всей стране массовые митинги, которыми должна была открыться выборная кампания. Гигантские плакаты всех цветов радуги с высокопарными призывами фашистских партийных органов, профессиональных организаций, организаций молодежи, фашистской милиции и т. д. покрывали все улицы в Милане. Фашисты хорошо умеют пользоваться своей монополией на пропаганду и свободу собраний.
Я хотел попасть во Флоренцию как раз 2-го марта, которое приходилось в воскресенье. Мы хотели использовать суматоху демонстрации, чтобы беспрепятственно устроить нелегальную конференцию секретарей средне-итальянских округов.
В день нашего прибытия город, как всегда, был залит итальянским солнцем. Начиная с вокзала — та же картина, что и в Милане: все углы были заклеены плакатами. Плакаты были пестры, как попугаи, а лозунги один пустозвонней другого. Все население должно было принять участие в демонстрации за славную фашистскую партию и, как один человек, показать, что для Италии есть одно только спасение — фашизм и один только бог — Муссолини.
Я сидел в кафе у собора и ждал возвращения одного товарища. Было ли что-нибудь, что указывало бы на "большой праздник", кроме обезображенных стен. Видно ли было какое-нибудь приготовление или даже интерес среди этой многочисленной, двигающейся туда и сюда, человеческой массы в центре города. Я напрасно старался найти это. Нельзя было заметить ни малейшего оживления, только изредка здесь или там появлялся солдат милиции, бывший мясник или почтовый чиновник, упитанный, как сам Муссолини, так что казалось, что он еле влезает в свой узкий мундир и феску с кисточкой. Нельзя себе представить лучшего символа фашизма, чем эти озверевшие обыватели, которые, будучи уверены в своем превосходстве, благодаря пулеметам и ручным гранатам, во всем великолепии выставляют на показ на улицах свою жажду власти... Помимо милиции, однако, ни малейшего признака, что "великий день" начался.
На 12 часов был назначен сбор всех демонстрантов на площади около вокзала. Около 12-ти я уже прогуливался там. Не было ничего, решительно ничего заметно. Ровно в 12 часов — то же самое. В половине первого я снова вернулся. Там и сям на большой площади стояли маленькие группы чернорубашечников по 5—6 человек. Недохватка людей возмещалась зато знаменами: каждому человеку по знамени — так, кажется, разрешали вопрос.
Вдруг на соседней улице раздалась музыка. На площадь вышел с шумом и треском оркестр, за которым следовало 6 или 7 фашистов. Очевидно теперь появятся большие отряды на место сбора. Вот они выходят из-за угла за знаменами. Четыре, восемь, двенадцать — ряд за рядом — еще двое... и на этом конец. Нет, сзади ковыляет еще один кривоногий, но на этом великолепное шествие кончается. Четырнадцать человек музыкантов, семь знамен и пятнадцать демонстрантов — это было в 12 час. 45 мин. Может быть, я ошибся, может быть, не здесь было главное место сбора. Тогда — на площадь городского совета. Там уже в 11 часов должна была собраться "милиция". В час я был там. Площадь представляла обычную картину: торговцы, гуляющие иностранцы, слоняющиеся обыватели, посетители кафе. Может быть, демонстранты уже разошлись. Нет, они стояли на широкой соседней улице. Около пятисот чернорубашечников в милицейской форме, — не в строю, с таким видом, как будто они чего-то ждали. Может быть, еще не все собрались?
Я должен сказать, что все эти картины меня очень удивили. Такая безучастность населения, такое незначительное количество участников в одной из важнейших политических демонстраций — это не могло быть случайным. Тут впервые у меня создалось ясное впечатление: мелкий буржуа, обыватель, который был таким восторженным приверженцем фашизма, который везде присоединялся толпами к чернорубашечникам, который строился шпалерами и кричал "Эввива (да здравствует) Муссолини!", — он уже не в прежних отношениях с властителями страны. За это время произошел какой-то глубокий процесс.
В ХОРОШЕМ настроении пошел я после этих происшествий к месту нашего свидания. Обходными путями, переходя от одной явки к другой, добрались мы, наконец, до места заседания. Это был высокий, узкий дом в маленьком переулке. Бесконечная лестница вела ввысь: на самом верхнем этаже встретил нас товарищ: мы прошли еще маленький корридор, перелезли через куриный насест и, наконец, через какую-то дыру попали под самую крышу на чердак. Пара голубей испуганно взметнулась и исчезла в темном углу. Два—три товарища находились уже на чердаке, сидя на ящиках и сундуках, и разговаривали. Мы обменялись сердечными приветствиями. Тут же я встретил старых знакомых, с которыми мне приходилось сталкиваться в прежние годы.
Мало-по-малу приходили другие. Наконец, собрались все двенадцать человек; все без исключения — рабочая и крестьянская молодежь. Были представлены Флоренция, Ливорна, Пиза, Генуя; находился среди присутствующих и руководитель округа из Рима, были и представители и других средне-итальянских провинций.
Заседание началось. Еще раз было оно прервано. Пришел хозяин дома и принес большую бутылку красного вина с водой, которую нам, несмотря на наши возражения, пришлось принять.
В организационном отношении дело повсюду обстояло не блестяще. Когда-то большие округа, насчитывающие в себе от 60 до 80 местных организаций, сократились до 5-ти—6-ти групп. Всякая связь между местами была прервана. Наши руководители групп и представители убиты или изгнаны. Повсеместно была введена строгая охрана. Всякий чужестранец, появляющийся в маленьком городке, задерживался первым фашистским милиционером и допрашивался, куда и зачем едет. Как здесь было наладить вновь связь.
И все-таки дело подвигается. Период пессимизма и робости, кажется, совсем прошел: организуются новые молодые силы. Об одном явлении сообщали почти все товарищи: в числе работающих сейчас в рабочем движении почти никого нет из старой гвардии. Те, которые не были убиты или засажены в тюрьмы, были избиты в уличных боях и упали духом. Но вокруг одного или двух старых работников, попрежнему сильных духом, собираются новые группы рабочей молодежи и рвутся к активной деятельности. Во Флоренции им удалось начать издание собственной газеты, и они ухитрялись даже продавать ее. Кое-где они организовывали культбюро, кое-где начали основывать ячейки, хотя и не знали еще настоящей тактики.
Ячейки — да, об них они много слышали, они читали постановления, вынесенные прошлой осенью, но не совсем правильно их поняли. По этому вопросу высказывается секретарь Союза и я. Мы говорим о необходимости усиленной работы по всей стране, о первых практических шагах производственных ячеек, развиваем план вмешательства в выборную кампанию, путем выставления требований рабочей молодежи, говорим о блоке рабочих и крестьян, и о многом другом. Товарищи слушают с величайшим вниманием. Подымаются вопросы, дискуссии. Мы обсуждаем отдельные практические моменты. То, как товарищи отвечают, как реагируют и делают практические замечания, — все это показывает, что ядро, оставшееся от нашей организации после борьбы с победоносным фашизмом, — самого лучшего качества, и что мы теперь, когда рабочий класс начинает снова пробуждаться, можем надеяться на очень многое.
ДЕЛОВАЯ ЧАСТЬ заседания кончилась. Бутылка с красным вином обходит круг. Мы переходим к рассказам. Товарищи хотят узнать все, что только можно, о целом свете. Однако, я рассказываю им только о России, о партийной дискуссии: это их очень интересует. Об этом писалось столько лжи в буржуазных и социал-демократических газетах, что они совсем запутались. Они напряженно прислушиваются, и их революционный темперамент скоро позволяет им найти истину.
Мы удивлялись, почему к Троцкому относились так резко. Теперь, после смерти Ленина, он, ведь, следующий "гигант" русской революции. Но ты, конечно, прав. Именно поэтому, именно теперь, когда все смотрят на него, теперь необходимо очень резко призвать его к порядку, хотя бы он чуть-чуть отклонился от правильной линии. Да, действительно, это по-большевистски".
Мы еще долго сидим вместе и рассказываем друг другу прежде, чем расстаться. Под конец мы заслушали отчет маленького "Феникоттеро" из Л. "Феникоттеро" — значит, собственно, фламинго 2) и есть общее название для тех партийных товарищей и комсомольцев, которые в тяжелые для партии дни выдержали на себе всю работу, которые, рискуя своей жизнью, поддерживали связь, выполняли тяжелые поручения, защищали с оружием в руках помещения партийных организаций, руководили боевыми отрядами и т. д. "Феникоттеро" — почетное имя, и наш юный товарищ из Л. теперь окружной инструктор, сумел заслужить эту честь, несмотря на свои 18 лет.
Это было в августе 1922 года. Реформисты тайно подготовили всеобщую забастовку с единственной целью, чтобы вступить в соглашение с фашистами, показав забастовкой, что рабочий класс слишком еще слаб для борьбы с фашизмом. Плохо подготовленная забастовка потерпела тяжелое поражение. Везде, где забастовка достигла некоторого успеха, ею руководили коммунисты. Только коммунисты прикрыли своими боевыми отрядами отступление рабочего класса, сражаясь с полицией, фашистами и войсками. Сейчас же, вслед за победой, фашисты начали страшную расправу с рабочими. Товарищ Г., как звался еще в то время наш "Феникоттеро", тогда уже секретарь местной группы, находился дома. Ночью на дом напали фашисты. При первом шуме Г. бросается к двери: его ранят. Он тащится в заднюю комнату. Мать, выскочившая, чтобы запереть дверь, попадает в руки фашистов, которые хотят ее изнасиловать. Спешащего ей на помощь отца сбивают несколькими ударами с ног, как и младшего брата, цеплявшегося за мать. Г., который слышит все это из своей задней комнаты, не видя никакой надежды на спасение, в отчаянии бросается из окна; раненый и сильно разбившийся, он находит в себе силы, чтобы доползти до какого-то убежища, где и прячется.
Через несколько дней он, как и многие другие, должен покинуть город. Несколько дней находится он где-то в провинции, чтобы хоть немного поправиться, затем отправляется в Рим, на розыски Центрального Комитета. Это были как раз дни самых тяжелых преследований Центрального Комитета. Но Г. это не испугало. Он начинает работать при Комитете, в качестве Феннкоттеро. Его арестовывают. Фашисты пытаются подкупить 17-ти летнего юношу и переманить его на свою работу. Но он бросает проклятье в лицо убийцы его отца и брата. Его избили и вновь посадили в заключение. Ему удается бежать. Он возвращается в свой родной город и снова принимается за нелегальную работу в качестве секретаря округа. Из своего скудного жалованья он поддерживает больную мать и двух маленьких братьев.
И маленький Феникоттеро, который в прошлом году был забитым и угнетенным, нынче весел, бодр духом и преисполнен светлых надежд.
НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ я провел в Риме. Выборная кампания и здесь наложила на все свой отпечаток. Каждый день появляются все новые плакаты фашистов, которым принадлежит монополия расклейки. Удивительно, как неспособны они к этому делу! Большой пестрый плакат показывает на одной стороне весы. На левой чашке их лежит маленькая итальянская лира, на правой — французский франк. Франк перетягивает. В низу подпись: "прежде". С другой стороны плаката, где подпись — "теперь", изображены так-же весы. Лира очень велика и толста и перетягивает свою чашку весов, франк поднялся ввысь. Плакать был изготовлен в те дни, когда французский франк стремительно падал. Но, — увы! — в день, когда плакат был вывешен, в результате вмешательства американского дядюшки, франк давно уже достиг своей прежней цены. Плакат запоздал. Вот другой пример. Еще издалека видно гигантский плакат: упитанная женская фигура, с короной на голове сидит на щите, который тяжко придавил группу согнувшихся людей, спутанных по ногам зелено-бело-красной лентой. Так, примерно, изобразили бы у нас угнетение рабочих монархией. Однако, когда подходишь ближе, узнаешь, что фигуры "восторженно" подымают щит ввысь и что национальная лента их "братски связывает". Плакаты с каждым днем становятся все кровавее. Вот изображен падающий священник с простреленной грудью. Подпись гласит, что так орудовали в Италии в 1919 и 1920 годах большевики. Однако, все собственными глазами видели, что как раз в последние дни и недели банды фашистов громили католические клубы, избивали и умерщвляли многих священников. И на улицах слышишь иронические замечания обывателей по поводу плакатов приблизительно в этом смысле. Снова знак того, что фашизм все больше и больше теряет связь с мелкой буржуазией.
С другой стороны, наше движение разрастается и здесь, в Риме, что доказывает пробуждение рабочего класса. Совсем недавно происходила забастовка строительных рабочих, в которой принимали участие до 40.000 рабочих. Забастовка эавершилась победным концом и руководили ею некоторые из наших молодых товарищей.
Однако, в организационной стороне дела у нас масса недостатков. Несмотря на все старания, несколько раз не могли состояться собрания с большим числом товарищей из различных заводов. Однажды помещение, где мы хотели собраться, было утром того же дня захвачено фашистами. Другой раз человек, который должен был достать нам новое помещение, был накануне арестован. Таким образом, нам удалось провести только два—три маленьких совещания с отдельными товарищами.
Мы сразу взялись за практические вопросы. В каком состоянии находится городская организация? Что сделано по проведению наших последних выборных директив? Организованы ли в городе базы на фабриках?
"На фабриках? У нас, в Риме, нет никаких фабрик." — "Как нет фабрик?" — удивленно спрашиваю я. "Это похоже на то, как три года тому назад, когда вы ничего не хотели знать о хозяйственно-производственной работе, вы утверждали, что в Италии в производствах нет совершенно учеников. Сам Бордига это утверждал. А через несколько дней я нашел и продемонстрировал ему такое количество учеников, что это превосходило даже мои ожидания. Так, наверно, теперь и с фабриками".
И я оказался прав. Конечно, таких больших заводов, как в Милане, Турине или Неаполе, в Риме нет. Однако, есть достаточное количество предприятий с несколькими сотнями рабочих. С одного из многочисленных холмов начали мы искать трубы, затем нашли и самые фабрики и узнали о них все необходимое. Тот самый товарищ, с которым я говорил, работает как раз в таком предприятии, в котором 200 рабочих; из них 80 человек молодежи. Он рассказывал:
"Все рабочие симпатизируют нам. Это можно видеть каждый день. Но я там единственный партийный. Каждый день приношу я в предприятие наши газеты. Я кладу их в ящик с инструментами. Затем приходят один за другим рабочие, берут их с собой в уборную, читают и кладут обратно. И вообше они все больше и больше начинают сочувствовать нам. Недавно предприниматель устроил для всех банкет. Я один туда не пошел. На другой день все набросились на меня, почему я не был. Я ясно об'яснил им свою точку зрения. И что же ты думаешь, когда снова должен был быть банкет, уже больше половины рабочих не хотели итти. Они уже предпочитали, как говорили сами, чтобы деньги были отданы в рабочую кассу взаимопомощи. Разумеется, предприниматель больше не устраивал банкетов".
1) Балет 46. (стр. 17.)
2) Птица. (стр. 18.)