"Смена", №15, октябрь 1924 год, стр. 2-3
У МАЛЕНЬКОЙ КУМРИ глаза большие и сама она красавица. Она всегда была самой веселой девушкой. Но теперь ей уже 15 лет и она — жена. А жене, известно, не отчего быть веселой. Поэтому никто не удивлялся и не жалел о том, что не слышно стало звонкого (звонче, чем журчание арыка 1) смеха Кумри.
И каждый день, как только отец и муж Кумри уходили в свои лавки, она садилась в тени двора вышивать тюбитейки. И каждый раз она клала голову на колени и плакала.
Отец, Усман-Али, очень грамотный человек и знает по-русски. Семнадцатилетнего сына Кочкора записал в комсомол.
— Это ничего. Это хорошо. От русских большое уважение. А для него, в случае чего, вот камча 2). Он у меня коран знает...
— С русскими дружи... и науки учи, и политику... чтобы не хуже других... а дома... помни свое место.
Так говорил Усман-Али своим близким знакомым и степенно проводил рукой по чисто подбритой, словно вычеканенной, серебряной бороде.
А муж у Кумри, правда, молодой. Ему только 25 лет. И он большой, как верблюд, и такой же тяжелый. И борода у него растет так, что нужно каждый день брить. У него уже было две жены, но обе они умерли в первый же год. Он курит анашу 3) и всегда молчит. Даже, когда его спрашивают о чем-нибудь, то он отвечает: "А" и опять молчит. А ночью мучает маленькую Кумри до самого утра.
ЕСЛИ БЫ все было другое... А то такой же жаркий день висит на пыльных тополях; так же ветер горячий пахнет дынями и клевером; та же кривая дорожка к арыку, и плещутся в арыке те же друзья... Только все это видно через черную сетку.,. И нельзя Кумри бросить ее и играть вместе с Сулейхан и Асылхан...
Какие они счастливые...
Прошла Кумри мимо них, а они и не смотрят. Почем они знают, что именно под этим халатом идет их вчерашняя подруга?
Кто знает, может быть Кумри опять заплакала. Под чадрой 4) не видно... Что она споткнулась два раза подряд, это — да.
СО ДВОРА только что унесли плов и им еще жирно и вкусно пахнет весь синий от дыма вечер. Из всех дворов подымается такой же лилово-синий пахучий дым... Где-то далеко жалобно плачет сывизга (флейта).
На мужской половине гость. Кочкор привел комсомольца.
И, хотя говорят там по-мусульмански, а слышит Кумри, что гость — русский (редко русские говорят по-мусульмански так, что не отличишь).
И слышит Кумри, что сегодня на мужской половине говорят не о ценах и о товарах, а совсем, совсем о другом... Никогда еще на мужской половине не говорили об этом...
Маленькая щелочка в двери, а видно все: на темно-красном узорчатом ковре, вокруг подноса с остатками плова, сидят, подогнув под себя ноги, все: и степенный отец с благородной чеканенной бородой, в белом халате и такой же чалме, и полусонный муж Чакназа, и брат Кочкор, и гость — молодой парень с совсем белыми волосами, розовым лицом и серыми насмешливыми глазами. У него открыта загорелая, с двумя двигающимися буграми, грудь, и рукава выцветшей розовой рубахи засучены. Он говорит так, как-будто очень уважает хозяина, но все-таки не может со всем согласиться (видно, что знает мусульманский обычай), но Кумри чувствует, что он притворяется и сам себе смеется.
Говорит гость по-мусульмански:
— Ты вот, хозяин, грамотный человек. Сын у тебя — комсомолец... Выходит, ты — сознательный гражданин...
А отец отвечает по-русски, кивая головой:
— Да... канечна... я сознатильны...
— А вот жены и дочери твои ходят под чадрой, и ты прячешь их от чужих мужчин... Как по-твоему, хорошо это?
— А-а... эта не хороший... эта не хороший..., — соглашается Усман-Али, глядя на кончик своей бороды (и Кумри видит, что он злится, но не показывает вида).
— "Не хорошо", говоришь... А почему же мы вот сидим тут, кушаем плов, беседуем, а их нету здесь... Ведь они такие же люди. Правда?
— Э... закон... мусульмански закон... — приподнял обе ладони Усман-Али и по-мусульмански: — Как я могу против закона идти? Все мусульмане будут плевать на мою голову... Как жить буду? — и опять по-русски — канечна, русски закон харашо, мусульмански закон не харашо...
Совсем большие глаза стали у Кумри. И блестят. И не мигают. Рот раскрылся, и маленький смугло-желтый пальчик на губку. Смотрит.
Мальчик с косичкой на круглой, стриженой голове подал на подносе мелко изрезанную дыню.
Комсомолец-гость не унимается. Обливаясь соком, ест дыню и говорит:
— Ну вот, сейчас посторонних нет, никто не узнает и Усман-Али-ака может повести нас в женскую половину...
Наклонил на бок голову Усман-Али, не спеша с'ел ломоть дыни и, приподняв плечи, говорит:
— Мине из'ян нету, тибе пойда (польза) нету... Зачим?..
— Так... познакомимся, посмотрим... — прожевывая дыню и вытирая губы рукой, возражает гость.
Усман-Али, подняв брови, глядит на желтую корку дыни.
Вдруг Чакназа вскочил на ноги. Стиснув кулаки, он угрожающе сверкнул глазами и неожиданно тонким и сиплым голосом взвизгнул:
— Мой джена!..
И, тяжело шагнув через поднос, вывалился в дверь.
Кумри не убежала. Она стояла неподвижно перед мужем, опустив глаза.
Увидев жену у двери, Чакназа стал пораженный. Потом он молча схватил ее за руку так, что Кумри показалось — лопнула кожа, и втолкнул ее в свою комнату. Но Кумри не закричала и не заплакала. Она молчала так же, как Чакназа (и этим она взбесила его еще больше).
Не плакала она и тогда, когда Чакназа своими звериными ласками мучил ее...
Со сжатыми губами и широко раскрытыми черными глазами она думала о том, что видела и слышала.
Хороший розовый человек!.. Добрый розовый человек! Веселый розовый человек!..
РОЗОВАЯ ГЛИНА саклей и дувалов (заборов) плавилась в зное и текла по кривым и узким переулочкам.
И воздух струился и искрился, как расплавленная красная медь (тоже розовый и горячий). Жарко.
Только там, где в кривых и узких улицах чай-ханы и лавочки, земля смочена и чисто выметена и там снопы пахучего клевера и горы ароматных дынь — там прохладно.
Запахло анашей.
— Вон и Чакназа, — испугалась Кумри. — где анаша, там и он... Вечером опять ругать будет, что мало тюбитеек сшила... А сам сидит в чай-хане целый день... Почему так?.. Хоть бы не узнал...
Где там узнать: повернул Чакназа почерневшее и бессмысленное от анаши лицо с пьяными глазами в коричневых кругах и, сморщившись, затянулся из чилима.
Трудно дышать от жары под халатом, голова кружится, и ноги некрепко шагают, и маленькие смугло-желтые ручки покрылись холодным потом.
В новый город послали Кумри, к русскому доктору.
Нехорошо Кумри (жены отца говорят, это оттого, что она маленькая, а муж у ней очень большой).
Надо идти к доктору. Только нужно, чтобы Чакназа не знал, а то бить будет... Нельзя мусульманским женам показываться чужим мужчинам. Почему это так?..
Ох, как болит спина!..
У лавочки две русских девушки покупают виноград. У них веселые ярко-розовые лица, и загорелые крепкие шеи, руки и ноги открыты. Они звонко (коверкая мусульманские слова) торгуются и, глядя друг на друга, громко хохочут.
Кумри вздохнула. И когда пошла, она думала о них и почему-то решила (наверное, потому, что девушки были розовые и звонко смеялись):
— Камсамол...
Так по-русски и сказала. (Она знала три слова по-русски: одно еще давно, в детстве узнала — "издрасти", и два недавно от брата: — "камсамол" и "Ленин". Она не знала, кто такой Ленин, но с этим словом ей представлялось что-то ослепительно яркое, светлое и почему то веселое).
— Хорошо им...
А В НОВОМ ГОРОДЕ улицы двигались и махали красными рукавами. Гремела музыка и с красными знаменами ходили люди и громко пели.
Тогда Кумри вспомнила, что в старом городе висели флаги и бегали автомобили и решила, что сегодня праздник.
А раз праздник, значит все равно к доктору не пустят. И Кумри пошла по улице со всеми.
И девушки шли вместе с ребятами, все взявшись под рухи, и все пели.
"Счастливые какие"...
И тут вдруг Кумри увидела в толпе знакомое лицо и вздрогнула... Это был тот самый, комсомолец, что приходил к ним.
И ей страшно захотелось подойти к нему, открыть лицо, чтобы он мог видеть ее радость, и что-нибудь сказать ему... нет, чтобы он сказал что-нибудь, потому что, когда он говорит, то радость приходит.
Но у ней сильно билось сердце и захватывало дыхание, и она не смела подойти. Она смотрела, как он смеялся и пел, и он казался ей совсем знакомый и даже... как-будто родным...
Почему это?
Когда все остановились и стали слушать, как говорит высокий, с рыжей бородой человек, и все стало тихо, Кумри понемногу протискалась вперед и стала сзади него.
Наконец, она решилась. Высунула из-под халата свою тонкую, бледную руку и тихонько дотронулась горячим пальцем до его руки.
— Эй... камсамол...
Он обернулся.
— Издрасти...
— Здравствуй, — удивленно посмотрел он на черную сетку, скрывавшую лицо Кумри и по-мусульмански спросил:
— А ты разве знаешь меня?
— Знаю... Кочкор, мой брат...
— А-а... — улыбнулся "камсамол" — Ку... Ку..
— Кумри...
— Да, да, да, Кумри, Кумри... Мне Кочкор говорил, что у него есть сестра... Ну, что, весело тебе здесь?
— Хорошо здесь, только... я не понимаю...
— А хочется тебе "понять"?
— Да... да.
— Так... хорошо... Ты что, недавно замуж вышла?
— Да...
— Ну, что, хорошо замужем?
Кумри замолчала. Она посмотрела — не смеется ли он и, увидев участие в его открытых глазах, дрогнувшим голосом сказала:
— Нет... не хорошо...
Тут голова у ней качнулась вниз, острые плечи дернулись кверху, и она тихонько всхлипнула.
В это время вдруг грянул оркестр, испугав Кумри. Все закричали "ура" и замахали шапками.
— Ты плачешь? — спросил и положил ей руку на плечо комсомолец. — Отчего ты плачешь?.. Скажи мне.
Его руку сейчас же схватили цепкие, горячие пальцы Кумри.
— Не могу я... говорить с человеком.., когда он... не видит меня...
— А ты откройся...
Кумри испуганно оглянулась.
— Нельзя... увидят...
Кругом запели. Кто-то крикнул:
— Калач! Иди подтягивать!
Но "Калач" махнул рукой, оглянулся и наклонился к Кумри:
— Близко ни одного мусульманина нету... не бойся...
Тогда она взяла край чадры и чуть-чуть приподняла ее.
Калачев дрогнул:
Перед ним было бледное, хорошенькое детское личико и на него снизу вверх смотрели два глаза Кумри, два черных блестящих слезами глаза с мокрыми, длинными ресницами, два глаза, переполненных тоской и страданием...
— Ре... ребенок! — вскрикнул Калачев.
— Нима? (что).
Калачев смутился и растерянно схватил ее за руку.
— Ничего, ничего...
Большое человеческое горе увидел он в детских глазах Кумри. Нестерпимую жажду радости и робкую просьбу участия и ласки увидел он в ее глазах и не знал, что ему делать...
1) Арык — канал. (стр. 2.)
2) Камча — нагайка, плеть. (стр. 2.)
3) Одуряющее вещество, нечто вроде опиума. (стр. 2.)
4) Чадра — сетка, завешивающая лица замужних женщин. (стр. 2.)