А. П. Щапов. Сочинения, т. I, 1906 г., стр. 47-88

Историческiе очерки народнаго мiросозерцанiя и суевѣрiя¹)

(Важное примечание)

При современномъ сознанiи крайней необходимости просвѣщенiя темныхъ массъ народа, при теперешней заботѣ объ устройствѣ народныхъ училищъ, крайне необходимо, между прочимъ, предварительное изученiе историческаго развитiя и склада той простонародной умственной почвы, которую предстоитъ нравственно обработывать. Этимъ изученiемъ опредѣлятся настоящiе умственные недостатки и потребности народа и укажутся характеръ и прiемы самой умственной культуры или сущность и направленiе народно-образовательной системы.

По преобладающей практичности, реальности русскаго народнаго ума, ему, при гуманистическомъ просвѣщенiи, преимущественно необходимо реальное — естество-познавательное и жизненно-практическое образованiе. Уже Мордвиновъ, въ свое время, доказывалъ всю необходимость распространенiя въ народѣ, особенно въ сельскомъ, знанiй естественныхъ — физики, ботаники, зоологiи, минералогiи, химiи, технологiи и т.п., и въ этомъ полагалъ главный предметъ правительственной заботы. Естественно-реальнаго образованiя требуютъ, наконецъ, не только послѣднiе выводы, интересы и направленiе общеевропейскаго просвѣщенiя, характеризующагося преимущественно естественными открытiями и изобрѣтенiями, но и, въ особенности, исторически-развившiеся и теперь обнаруживающiеся крайнiе умственные недостатки нашего простого народа — незнанiе природы и суевѣрiе. Въ виду совершающагося преобразованiя быта огромной и самой важной массы нашего народонаселенiя — крестьянства, въ виду новыхъ потребностей сельскаго хозяйства — главнаго жизненнаго элемента нашего экономическаго быта, потребность реально-естественнаго образованiя сельскихъ массъ является особенно ощутительною и настоятельною.

Крайне необходимо и въ высшей степени желательно, чтобъ наши ученые, занимающiеся физикой, и вообще естественными науками, а также сельскимъ хозяйствомъ и медициной, позаботились, наконецъ, по примѣру западныхъ естествоиспытателей, объ изданiи для темныхъ массъ простого народа популярныхъ этюдовъ или чтенiй по разнымъ отраслямъ естество-знанiя. Это святой долгъ ихъ. Съ этою цѣлью, для наибольшей популярности и удобопримѣнимости такихъ естествознательныхъ очерковъ или чтенiй къ умственному уровню или пониманью простого народа, — весьма полезно и даже нужно нашимъ естествовѣдамъ знакомиться съ исторiей народнаго мiросозерцанiя и суевѣрiя. Не даромъ такiе западные ученые, какъ, напр., Кювье, Араго, Изидоръ Жоффруа Сентъ-Плеръ, Шлейденъ и другiе, издавая свои популярныя естественныя книги или чтенiя, прибѣгали къ исторiи естествовѣденiя и суевѣрiя и даже сами излагали ее. Для нашихъ ученыхъ естественниковъ представляютъ весьма важный и обильный матерiалъ для изученiя народныхъ естественныхъ заблужденiй и суевѣрiй такiе, изстари распространенные въ народѣ, книги и сборники, какъ напр., астрономiи, географiи, космографiи, громовники, лечебники, травники, зелейники, цвѣтники, словари XVI и XVII столѣтiй и проч. Всѣ эти и подобные старинные источники народнаго естествовѣденiя ждутъ критическаго разбора спецiалистовъ-естествоиспытателей.

Для того, чтобы знать, какiя умственныя и нравственныя болѣзни лечить въ народѣ посредствомъ просвѣщенiя, занимающiеся исторiей русской жизни и литературы, съ своей стороны, также должны, во первыхъ, приводить въ ясность ту сумму разнообразныхъ понятiй о природѣ и физической жизни человѣка, какую накопилъ нашъ народъ въ своемъ мiросозерцанiи, въ теченiи тысячелѣтней жизни; во вторыхъ — указывать въ исторiи и литературѣ тѣ источники, изъ которыхъ народъ заимствовалъ свои понятiя, вѣрованiя или суевѣрiя и предразсудки; въ третьихъ — исторически раскрывать удобства или неудобства, плодотворность или безплодность, пользу или вредъ тѣхъ или другихъ, извѣданныхъ въ нашей исторiи, способовъ и источниковъ народнаго образованiя; и, наконецъ, исторически опредѣлять влiянiе изстариннаго, вѣкового мiросозерцанiя народнаго на современное состоянiе народной умственной жизни, а отсюда отчасти — и характеръ, и потребности такъ насущно-необходимаго теперь народнаго просвѣщенiя, и проч. Съ такою мыслiю мы, еще въ 1859 году, занялись собранiемъ матерiаловъ для историческихъ очерковъ народнаго мiросозерцанiя и суевѣрiя. Къ сожалѣнiю, работа наша неожиданно была прервана. Только два очерка, и то въ отрывкахъ, были напечатаны въ Православномъ Собесѣдникѣ, именно: очеркъ народнаго христiански-космогоническаго мiросозерцанiя и взглядъ древне-русскихъ, преимущественно простонародныхъ, пустынножителей на природу. Самый первый очеркъ, составляющiй введенiе, именно очеркъ религiозно-языческаго или миѳологическаго славяно-русскаго мiросозерцанiя остался въ рукописи у студентовъ казанскаго университета. Остальные, готовые очерки, какiе сохранились подъ руками, теперь считаемъ небезполезнымъ постепенно напечатать, не придерживаясь строго систематическаго порядка. Не имѣя подъ руками прежнихъ источниковъ, какiе представляла въ Казани соловецкая рукописная библiотека, и не имѣя прежней возможности свободно заняться обработкою всѣхъ добытыхъ тогда матерiаловъ, предлагаемъ очерки въ томъ видѣ, какъ они были первоначально составлены.

На первый разъ предлагаемъ краткiй очеркъ влiянiя библейско-византiйской санктологiи и пневматологiи на народное мiросозерцанiе. Въ ряду другихъ очерковъ, въ полномъ циклѣ народнаго мiросозерцанiя, этотъ очеркъ необходимъ. Затѣмъ слѣдуютъ очерки мистико-символическаго народнаго мiросозерцанiя, особенно укоренившагося у нѣкоторыхъ сектъ народныхъ, напр., у людей божiихъ, очерки земледѣльческаго мiросозерцанiя, очерки народныхъ громовниковъ, травниковъ, зелейниковъ и проч.

I.
Влiянiе библейско-византiйскаго ученiя объ ангелахъ и святыхъ на народное мiросозерцанiе.

Извѣстно, что церковные учители древней Руси строго преслѣдовали народныя миѳологическiя воззрѣнiя на природу, какъ «бѣсовскiя мечтанья», искореняли всѣ эти живые эпическiе образы народнаго мiросозерцанiя — естественныя выраженiя младенческой фантазiи народа. На мѣсто того, они вкореняли въ народныя понятiя или библейскiя изображенiя природы, библейскую физику, или мнѣнiя и воззрѣнiя отцовъ и учителей восточно-византiйскихъ. Сами они, какъ воспитанники церковно-византiйской школы, учились христiанскому мiросозерцанiю вполнѣ по библейскимъ и византiйскимъ источникамъ. Древне-русскiе книжники, писатели и учители почерпали понятiя о мiрѣ, во первыхъ, изъ книги бытiя, псалмовъ Давида и вообще изъ книгъ библейскихъ; во вторыхъ, изъ разныхъ греко-восточныхъ толкованiй на книгу бытiя и на псалмы, особенно изъ толкованiя на книгу бытiя Епифанiя Кипрскаго, изъ Шестоднева Василiя Великаго, изъ передѣлки его Шестоднева Iоанна Экзарха Болгарскаго, изъ толкованiя Аѳанасiя Александрiйскаго на псалтирь, изъ творенiй Григорiя Богослова, изъ книги «Небеса» Iоанна Дамаскина; въ третьихъ, изъ богослужебныхъ книгъ, въ которыхъ вполнѣ выразилось восточно-библейское мiросозерцанiе; въ четвертыхъ, изъ византiйскихъ космографiй, хронографовъ, палей и т. п. Церковные писатели послѣдующихъ вѣковъ прибавляли къ этому нѣкоторые другiе, болѣе спецiальные источники. Такъ, напр., Кириллъ Бѣлозерскiй читалъ и списывалъ статьи изъ Галена о происхожденiи грома и молнiи, о падающихъ звѣздахъ, объ устройствѣ земли, о землетрясенiяхъ, о четырехъ стихiяхъ, о моряхъ и проч. Въ 1384 году (Татищ. Ист. IV, 313) Димитрiй Зографъ перевелъ съ греческаго на русскiй языкъ сочиненiе Георгiя Писиды: «похвала Творцу мiра», книгу весьма обильную средневѣковыми и преимущественно восточными сказанiями и понятiями о природѣ, о разныхъ ея явленiяхъ и предметахъ. Около половины XVI вѣка встрѣчается въ рукописяхъ восточно-византiйское землеописанiе Козмы Индикоплавта, подъ заглавiемъ: «книга, нарицаемая Козма Индикопловъ, избранная отъ божественныхъ писанiй благочестивымъ и повсюду славнымъ Киръ Козмою»²). Изъ этихъ и подобныхъ источниковь древне-русскiе книжники-учители заимствовали понятiя о природѣ, преимущественно изъ книгъ библейскихъ и свято-отеческихъ, и на основанiи ихъ старались искоренить миѳологическiя начала народнаго мiросозерцанiя и поучать народъ библейско-византiйскому мiровоззрѣнiю. Не раскрывая въ подробности борьбу и смѣшенiе народныхъ миѳологическихъ понятiй съ библейско-византiйскимъ ученiемъ, мы въ настоящемъ очеркѣ разсмотримъ только, какъ встрѣтились старыя зооморфическiя и антропоморфическiя олицетворенiя силъ и стихiй природы съ церковнымъ ученiемъ объ ангелахъ, святыхъ, и въ какую форму, подъ влiянiемъ этого ученiя, видоизмѣнились. Въ этомъ отношенiи, византизмъ особенно выпукло отразился на умственной жизни нашего простого народа и навѣялъ цѣлую массу своеобразныхъ понятiй и суевѣрiй.

Стараясь уничтожить народную вѣру въ зооморфическую и антропоморфическую олицетворенность силъ, стихiй и явленiй природы, церковные учители внушили народу; на основанiи греко-восточнаго христiанскаго мiровоззрѣнiя, что надъ каждой стихiей, надъ каждымъ явленiемъ природы Богъ поставилъ особыхъ духовъ, ангеловъ. Такъ въ церквахъ русскихъ съ XI вѣка читалось народу толкованiе Епифанiя Кипрскаго на книгу бытiя, гдѣ подробно раскрывается мысль, что ангелы приставлены управлять стихiями и явленiями природы. Толкованiе это, особенно то мѣсто изъ него, гдѣ говорится объ ангелахъ грома, молнiи, вѣтра и проч., переписывалось въ многочисленныхъ сборникахъ и занесено было въ такiе сборники, которые преимущественно или даже исключительно наполнены статьями народнаго чтенiя. Такъ напр., читаемъ въ Солов. Сборн. подъ № 993: «Епифанiя Кипрскаго архiепископа сказанiе, какъ Богъ сотвори отъ начала до седьмаго дни: въ первый день небеса вышняя и землю и воду, отъ нихъ же есть снѣгъ и градъ, и ледъ, и роса, и духъ, и служащiи предъ ними суть сiи ангелы: ангелъ духомъ и бурѣ, ангелъ облакомъ и мглѣ и снѣгу, ангелъ студени и зною, и зимѣ, и осени, и всѣмъ духомъ, ангелъ земли, тьмѣ» и проч.³). Мысль эта, развитая учителями грековосточными и сообщенная въ ихъ творенiяхъ славяно-русской церковной письменности, съ самыхъ первыхъ вѣковъ стала догматомъ для нашихъ книжниковъ. Уже лѣтописецъ Несторъ съ полною вѣрою записалъ въ своей лѣтописи слѣдующее событiе, и по поводу его высказалъ свое убѣжденiе въ дѣйствительности присутствiя ангеловъ въ природѣ: «въ лѣто 6618 было знаменiе въ печерскомъ монастырѣ въ 11 день февраля мѣсяца: явился столпъ огненный отъ земли до небеси и молнiя освѣтила всю землю и въ небеси громъ погремѣлъ въ первый часъ ночи, и весь мiръ видѣлъ: а столпъ этотъ сперва сталъ на трапезницѣ каменной, такъ что не видно было креста, и постоявъ мало, спустился на церковь и сталъ надъ гробомъ Ѳеодосьевымъ, и потомъ ступилъ на верхъ какъ бы къ востоку лицемъ, и потомъ невидимъ былъ. А это былъ не огненный столпъ, ни огонь, но видъ ангельскiй: ибо ангелъ такъ является, иногда столпомъ огненнымъ, иногда же пламенемъ, какъ сказалъ Давидъ: творяй ангелы своя духи и слуги своя огнь пламенъ, и посылаются они повелѣнiемъ божiимъ, куда хочетъ Владыка и Творецъ всѣхъ ангеловъ и человѣковъ: ибо ангелъ приходитъ, гдѣ добрыя мѣста и молитвенные домы, то огненнымъ образомъ, то столпомъ, то другимъ видѣнiемъ, какъ можно видѣть людямъ: ибо нельзя людямъ зрѣть естества ангельскаго, какъ и Моисей великiй не возмогъ видѣть ангельскаго естества, ибо водилъ ихъ днемъ столпъ облачный, а ночью столпъ огненный: то это не столпъ водилъ ихъ, но ангелъ шелъ передъ ними ночью и днемъ. Такъ и это явленiе показывало нѣчто, чему было быть и было: ибо на второе лѣто, не ангелъ ли былъ вождемъ на иноплеменниковъ и супостатовъ, какъ сказано: ангелъ предъ тобою предъидетъ, и опять: ангелъ твой буди съ тобою, какъ пророкъ Давидъ говорить: яко ангеломъ своимъ заповѣсть о тебѣ, сохранити тя во всѣхъ путѣхъ твоихъ. Какъ пишетъ премудрый Епифанiй: къ каждой твари приставленъ ангелъ: ангелъ облаковъ, и мглы, и у снѣга и града, и у мороза, ангелы въ звукахъ и громахъ, ангелъ зимы и зноя, и осени, и весны, и лѣта, и всему духу твари его на землѣ, и у преисподней тмы и у сущей въ безднахъ, бывшей древле вверху земли, ангелъ вѣтра и ночи и свѣта и дня, ко всѣмъ тварямъ ангелы приставлены», и проч.⁴).

Въ древне-русской письменности, въ книжной литературѣ подаются любопытныя умствованiя о явленiяхъ природы, въ которыхъ представляются дѣйствующими ангелы. Напр., въ концѣ житiя Кирилла Бѣлозерскаго, по Солов. рукоп. подъ № 219, читаемъ такую бесѣду Епифанiя съ св. Андреемъ «о водахъ, и о дожди, и о грому, и о молнiи». «Вода, яже изъ облака исходитъ дождьми, съ небеси ли исходитъ ци (Новгород. вопросительное ли?) отъ инудъ въ облакы входить? Андрей рече: дугу мою поставлю, рече Богъ, на облацѣхъ. Да и дуга бо повелѣнiемъ Божiимъ собираетъ морскую воду, какъ въ мѣхи; и наливаетъ облачной воды: да егда повелитъ Богъ вдати дождь на землю, восходитъ шумъ изъ трубы дужной, а той духъ есть буренъ вельми и смущаяся; да какъ духъ начнетъ раздирати облаки, уготовати путь водѣ и проливати ю въ ширину вданому тому облаку, да тѣмъ путемъ великимъ скрежетъ сотворится: сей скрежетъ человѣцы навыкли называти громомъ; понеже скрежетъ облакы, готовя путь, да быша прiяли воду, да егда прiидетъ духъ правый громный и отпуститъ облаки, тогда паки входитъ другiй духъ воду кропя, скрежеща и гремя, наполняя облаки водой, яко же и губу. И посемъ отверзается другое сокровище одержащее ихъ и воду, и прежь пойдетъ духъ сущiй въ немъ съ громомъ пути творя водамъ, хотящимъ прiяти на облацѣхъ, да тако пущаетъ, отверзаетъ сокровище водокровно: служба бываетъ, громови громятъ; громъ бо приходитъ предъ водою, множицею же и безъ грома бываетъ дождь. Но не о себѣ сами ти облацы дожди даютъ, а владыка Богъ ангелъ къ нимъ приставилъ есть, (ангеловъ приставилъ) да ихъ направляютъ и на всю тварь небесную. Епифанiй рече: откуду исходитъ молнiя? Андрей рече: трубы облачные собираютъ отъ моря и отъ рѣкъ воды и отъ озеръ, и напивше восходя избываютъ изъ себя воду въ сокровенныя бездны: да егда наполнятъ вся, отходятъ на страну на мѣста своя и пребываютъ недвигующеся, потомъ же молнiя утвержденiе е(сть) сокровище тмѣ и содержитъ въ себѣ воду ту, и подаетъ ю всю соль искренну (sic), аще есть морская вода та; таже исходитъ ангелъ Господень явѣ, древомъ честного креста разслажаетъ воды ты, таже потомъ молнiя та приходитъ предъ громомъ сущая во облацѣхъ на низъ и прежь очищаетъ и приготовляетъ. Пророкъ бо глаголеть: молнiя, рече, вождь сотворилъ есть Богъ; и паки другiй пророкъ глаголетъ: молнiя направляя воды и погреманiемъ разсѣвая капля по облакомъ», и проч.

Такiя статейки читали народные грамотники, и подчасъ прочитывали и пересказывали ихъ народу. Самъ народъ нерѣдко могъ слышать подобное ученiе о духахъ или ангелахъ грома, молнiи, дождя и проч. въ церкви, гдѣ читалось подобное толкованiе Епифанiя; могъ слышать его и отъ монаховъ-грамотниковъ, которые толпами бродили тогда по деревнямъ, особенно отъ старцевъ посельскихъ, могъ слышать въ столь обычной въ древней Россiи бесѣдѣ съ подвижниками, которые, какъ напр., Кириллъ Бѣлозерскiй, любили иногда заниматься такими библейско-физическими созерцанiями. И вотъ неудивительно, что грамотникъ народный, и даже сельскiе колдуны и колдуньи стали вѣрить, что повсюду въ природѣ пребываютъ и дѣйствуютъ особые духи-ангелы; не подозрѣвая невидимыхъ силъ и законовъ физическихъ, стали видѣть ангеловъ въ тѣхъ явленiяхъ, гдѣ прежде видѣли Перуновъ, Хорсовъ, Горцуковъ и т. д. Византiйская апокрифическая бесѣда трехъ святителей, передѣланная на славяно-русскiй ладъ, подкрѣпляла это вѣрованье. Въ ней народные граматники читали такое толкованiе о духахъ грома и молнiи: «Иванъ рече: отъ чего громъ сотворенъ бысть? Василiй рече: два ангела громная есть: елленскiй старецъ Перунъ, и Хорсъ жидовинъ, два еста ангела молнiина. Вопросъ: что есть громъ и молнiя? Толкъ: ангелъ господень летяя бiетъ крилома и гонитъ дьавола. Молнiя суть свиты ангельскiя. И егда идетъ дождь, тогда дьяволъ станеть. И егда молнiя ходить, стрекаются, то со гнѣвомъ ангелъ господень зритъ на дьявола»⁵). Какъ по ученiю гностиковъ, были особые άγγελοι χοσμοχράτορες, былъ άγγελος τού ήλίου (ангелъ солнца), такъ и по русскимъ апокрифическимъ сказанiямъ, имѣющимъ связь съ византiйско-гностическими апокрифами, во всѣхъ явленiяхъ и силахъ природы представляются дѣйствующими духи Божiи ангелы, напр., былъ особый «ангелъ въ солнцѣ». Непросвѣщенные грамотники еще болѣе утверждались въ такомъ убѣжденiи, если читали апокрифическую книгу «о всей твари чтенiе, гдѣ сказано, какъ 300 ангелъ солнце воротятъ». Въ глубокой древности образовалось и доселѣ существуетъ между нашими поселянами повѣрье, что каждое свѣтило имѣетъ своего ангела: одинъ ангелъ носитъ по небу солнце, другiе луну и звѣзды. Вечеромъ каждый ангелъ зажигаетъ свою звѣзду, какъ лампаду, а къ утру тушитъ ее. (Отеч. Зап., 1842 г., № 6. Ст. Мельникова, стр. 51. Архивъ историкоюридич. свѣд. о Россiи. Кн. 1. 1854, отдѣлъ VI, стр. 8). И сочинилась такимъ образомъ въ народномъ мiросозерцанiи, если можно такъ выразиться, физiократiя ангельская. Придумано было много ангеловъ лишнихъ, небывалыхъ, вовсе невѣдомыхъ и до третьяго небеси восхищеннымъ. Стихъ изъ любимаго народомъ псалма: «Живый въ помощи Вышняго» которымъ и доселѣ заговариваются простолюдины «отъ вещи во тмѣ преходящей, отъ зрящаго и бѣса полуденнаго», который въ сельскихъ мануканунцахъ или сборникахъ заговоровъ и наговоровъ замѣнялъ древнее языческое «прославленье», стихъ этого псалма: «яко ангеломъ своимъ заповѣсть о тебѣ сохранити тя во всѣхъ путехъ твоихъ» утверждалъ народъ въ вѣрѣ, что точно во всѣхъ путяхъ есть ангелы-хранители. Древне-русскiе народные грамотники вѣрили въ бытiе особыхъ ангеловъ въ каждой области природы. Они знали, какое проявленiе, или какой случай физической жизни человѣка отъ какого именно ангела зависитъ. Они представляли особаго ангела въ горахъ и въ пустыняхъ, особаго ангела на рѣкахъ и моряхъ, особаго ангела во тмѣ ночной, вѣрили въ особаго ангела физическаго здоровья, въ ангела утверждающаго домь, въ ангела, невидимо осѣняющаго питье и пищу, пиво и хмѣль и всякое употребляемое человѣкомъ произведенiе природы. Въ старинныхъ сборникахъ находятся особыя статьи о такихъ физическихъ разрядахъ или раздѣленiяхъ ангеловъ. Наприм., въ Сборникѣ солов. библ. подъ № 889 читаемъ такую статью, «Азъ, Григорiй рече, прiидохъ ко ангелу и рѣхъ ему сiя: скажи ми Господи ангеле⁶)! Аще плаваеши въ лодiи, помяни святаго ангела Гаврiила: и избавитъ тя отъ всякаго зла, аще хощеши итти по горамъ, или по пустынямъ, помяни св. ангела Раила, соблюдетъ тя, аще воду пiеши, помяни св. ангела Ноила, во дни и въ нощи... егда ложися спать, помяни святаго ангела Помаила, той бо есть ночный стражъ намъ спящимъ; егда будеши въ печали, помяни ангела Аѳонаила, той бо есть утѣшитель ангеламъ и человѣкамъ; егда стяжеши домъ, или храмъ ставиши, помяни святаго ангела Мисаила, той бо есть утвержденiе храму; возставая изъ утрiя, помяни святаго ангела Михаила, тогда веселъ день имаши; егда налiеши пиво или медъ, или иное что, помяни святаго ангела Рахваила, споро ти будеть; егда идеши тягатися, помяни святаго ангела Урiила, скоро потяжеши; егда идеши на путь, помяни святаго ангела Русаила — супротивникъ не будетъ; егда идеши въ пиръ — помяни святаго ангела Панѳараона»⁷).

Вѣря въ ангельское мiроправленiе, въ живое участiе ихъ въ жизни природы, народное эпическое мiросозерцанiе представляло ихъ духами или силами, борющимися съ враждебными началами и силами миѳологическаго мiросозерцанiя. Это, по народному представлению, были добрые духи или начала, поборающiя зловредныя силы и начала физической жизни⁸). Въ такомъ значенiи, они, вмѣстѣ съ святыми, изображаются въ народныхъ суевѣрныхъ наговорахъ или заговорахъ и заклятiяхъ новаго, христiанскаго цикла. Какъ въ языческихъ заговорахъ или наговорахъ и заклятiяхъ являются дѣйствующими исключительно религiозно-миѳическiя олицетворенiя Перуна; Дажьбога, Стрибога, солнце, луна, громъ, молнiя, вѣтры, огонь, вода, роса утренняя и вечерняя, звѣзды и проч.; такъ въ переходныхъ отъ язычества къ христiанству заговорахъ или наговорахъ новаго, двоевѣрнаго, миѳически христiанскаго склада или цикла являются дѣйствующими силами главнымъ образомъ ангелы и святые. Старые язычески-миѳологическiе оттѣнки только подкрашиваютъ эти новые христiански-языческiе или двоевѣрные заговоры. Въ такомъ видѣ изображаются въ этихъ послѣднихъ заговорахъ и ангелы, и святые. Ангелы, напр., разгоняютъ злыхъ духовъ, удаляютъ, въ образѣ миѳическаго Нежита, враждебную жизни силу, въ пустыя горы и въ звѣрей. Такъ въ одной сербской молитвѣ Нежиту, распространенной и въ древней Руси, читаемъ: «поиде 7 ангель, 7 архангелъ, 7 свѣщь нисеще, 7 ножь остреще и срете ихъ архангелъ Гаврiилъ и рече имъ: камо идете 7 ангелъ, 7 архангель, 7 свѣщь несеще, 7 ножь остреще, и рѣше ему i: идемъ Нежита осѣщи изьгнати». Или въ другой молитвѣ тому же Нежиту, читаемъ: «седмь десять ангелъ, семдесять архангель, и срѣте и святый Михаиль и Гаврiиль и святый Козма и Домiяне. И рекоша емоу: камо идеши Нежите. И рече имь Нежить. Идоу человѣчу главу кости преломити, мозьга срьцати. Рекоша емоу: Иди въ поустоую гору и вышедъ въ Еленю (оленью) главу и останися раба божiя имрекъ и тоу клетву да имаши, и иже смѣшаетъ воду, подобне и есть егда станешь добрѣ. Станешь страхомъ тако да станетъ съ Нежить». Въ третьей молитвѣ святый Михаилъ-Гаврiилъ такъ заклинаетъ и побораетъ злое начало небытiя и смерти: «Святый Михаилъ-Гаврiилъ гредите възьмь желѣзьнь зоукь желѣзнь стрѣлы стрѣлати хоте едена и еленоу и не обрѣте тоу елена и еленоу и обрѣте Нежита, иже сидеше на мырацѣпивъ (sic) и вьпроси его: что ты еси иже сѣдиши на мырацѣпивъ? Отвѣщавъ ему: азъ есмь Нежить, иже человѣче глава расцѣплю и мозьгь исрьчу кръвь емоу пролею. И рече ему Михаилъ Гаврiилъ, проклеты проклеты Нежите, не мозьга срьчи, ни главы расцѣпи, нь иди въ пустую гороу вълѣзи въ еленоу главоу, та ти есть трьпѣлива трьпѣти те, аще ли же по семь дни обрѣщоу, любо же посѣкноу, любо же прострѣлю. И взмолися Нежить непосѣци и не прострѣли мнѣ, да бѣжоу въ гору и въ еленю главу егда имать по три земле»⁹). Особенно у старообрядцевъ сохранилось множество такихъ заговоровъ или заклятiй, въ которыхъ являются дѣйствующими ангелы, архангелы, преимущественно Гаврiилъ-архангелъ, Михаилъ-архангелъ, вмѣстѣ съ разными святыми и пророками. Представляя въ духовно-нравственномъ развитiи массы народной самобытный, свободный переходъ народной мыслительности или народнаго духа отъ чисто-миѳологическаго, языческаго мiросозерцанiя къ свободному, своеобразному мiросозерцанiю христiанскому, церковно-библейскому, — русское старообрядство преимущественно создавало заговоры или заклятiя, такъ же какъ разныя эпическiя пѣсни, новаго цикла, новаго духовно-христiанскаго содержанiя, сохраняя въ то же время и старую, религiозно-языческую ткань или перво-основу ихъ. Въ приложенiи къ этой статьѣ присовокупляемъ нѣсколько старообрядческихъ заговоровъ новаго христiанско-миѳологическаго цикла, въ которыхъ въ миѳическихъ образахъ представляются ангелы, вмѣстѣ съ святыми.

Наконецъ, въ своемъ поэтическомъ мiросозерцанiи народъ видѣлъ ангеловъ въ травахъ, цвѣтахъ и птицахъ. Такъ напр., въ народномъ травникѣ читаемъ: «есть трава именемъ архангелъ, собою мала, на сторонахъ по девяти листовъ, тонка въ стрѣлку, четыре цвѣта: червленъ, зеленъ, багровъ, синь. Та трава вельми добра: кто ее рветъ на Иванъ-день сквозь златую или серебряную гривну, и та трава носитъ и тотъ человѣкъ не боится дьявола ни въ ночь, ни злаго человѣка», и проч. Въ полѣ, на цвѣтахъ, вмѣстѣ съ птицами, народная поэзiя созерцала ангеловъ, и слышала гласы архангельскiе. Пѣсни людей Божiихъ исполнены такими образами.

На цвѣтахъ сидятъ птицы райскiя:
Воспѣваютъ онѣ пѣсни архангельскiя.
А съ ними поютъ всѣ ангелы,
Всѣ ангелы со архангелами.
Съ Серафимами, съ Херувимами.
И со всею силою небесною,
Воспѣваютъ они пѣсню: Христосъ воскресе!¹⁰)

«Была быль, говоритъ одна народная легенда¹¹), на крышѣ одного бѣднаго дома сидѣли три голубя: проходитъ мимо этого дома проѣзжiй: что такое, говоритъ, сидятъ три голубя на этомъ домѣ, и порываются порхнуть вверхъ къ небесамь. Заходитъ въ домъ, и узнаетъ, что тутъ бѣдная мать умертвила своихъ трехъ маленькихъ дѣтей, не имѣя никакихъ способовъ и никакой надежды прокормить ихъ. Вотъ эти голуби, сказываетъ легенда, — это три ангела Божiихь прилетѣли за душами младенцевъ и хотятъ унести ихъ на небеса».

Святые еще болѣе важную роль играли въ средневѣковомъ мiросозерцанiи, чѣмъ ангелы. Они замѣнили въ народномъ мiровоззрѣнiи языческихъ героевъ и полубоговъ. Какъ въ западномъ средневѣковомъ мiросозерцанiи пророкъ Илiя, святые Георгiй и Хризостомъ играли роль языческихъ героевъ, полубоговъ, побѣдителей и умертвителей дракона, другiе святые замѣнили языческихъ боговъ и богинь, напр. Frau Lutz (Sancta Lucia) замѣнила Берту, Норвежскiй св. Olaf — Тора, Славянскiй Sanct Vitus — Святовида, и проч., такъ и въ нашемъ мiросозерцанiи и поэзiи съ такимъ же полумиѳическимъ характеромъ и значенiемъ является пророкъ Илiя, Георгiй храбрый, Василiй и другiе святые¹²).

Извѣстно, какъ народъ нашъ донынѣ еще объясняетъ явленiе грома, молнiи и дождя: то Илья пророкъ, говорить онъ, ѣздитъ по небу на огненной колесницѣ, разгоняетъ нечистую силу и проливаетъ дождь на землю. Такая христiанско-миѳлогическая персонификацiя грома въ образѣ пророка Илiи, очевидно, стоитъ въ тѣсной, преемственной связи съ древне-языческимъ олицетворенiемъ грома и молнiи въ образѣ Перуна громовержца. Отъ чего же, въ народно-христiанскомъ мiросозерцанiи, именно Илья пророкъ является персонификацiей или производителемь грома, молнiи и дождя? Откуда могло взяться такое представленiе? Вникая въ духовно-литературное происхожденiе и развитiе народныхъ понятiй, кажется, несомнѣнно можемъ сказать, что поводъ къ такому объясненiю грома, молнiи и дождя подала отчасти наша древняя церковная литература. Во первыхъ, въ сборникахъ¹³) помѣщались такiя объясненiя молнiи: «Молнiя есть сiянiе огня, сущаго вверху на тверди; небесно же огнь, то ты разумѣй огнь сущiй, его же Илiя молитвою сведе на полѣна и на всесожженiе: сего огня сiянiе есть молнiя». Во вторыхъ, на иконѣ пророка Илiи, на свиткѣ, наши иконописцы писали обыкновенно слѣдующiй стихъ изъ книги царствъ, гдѣ говорится о пророкѣ Илiе, понимая подъ «огнемъ и гласомъ свѣта по огни» громъ и молнiю: «се духъ великъ и крѣпокъ расточая горы и сокрушая каменiя, и не въ дусѣ Господь и въ дусѣ трусъ, и не въ трусѣ Господь, и по трусѣ огнь, и ни во огни Господь, и по огни гласъ свѣта, и ту Господь»¹⁴). Въ третьихъ, въ канонахъ церковныхъ въ честь русскихъ святыхъ часто встрѣчались выраженiя въ родѣ слѣдующихъ: "возгремливый Илiя на колесницѣ.... яко на огненной колесницѣ чистотою востече въ небесная жилища.... Фезвитянину Илiи поревновавъ, якоже сей огненною колесницею къ небеси востекъ" и т.п.¹⁵). Въ канонѣ послѣдованiя во время бездождiя, въ 8-й пѣснѣ народъ слышалъ такую молитву: "Илiя словомъ дождь держитъ на земли, и паки словомъ съ небеси низводитъ" и проч. Наконецъ, въ нѣкоторыхъ поученiяхъ церковныхъ, предлагавшихся народу въ церкви, въ день пророка Илiи, встрѣчаются такiе образы въ похвалахъ пророку Илiѣ, которые простолюдина невольно наводили на его извѣстное представленiе. Напр. одно поученiе на праздникъ пророка Илiи¹⁶) такъ начинается: «Нынѣ свѣтозорное солнце небеснаго круга шествiя огненныхъ конь свѣтлостiю просвѣщается радостiю пресвѣтлыя памяти огненоноснаго пророка Илiи.... Илiя огненоносный Христову пришествiю вторый предтеча, Илiя тученосный облакъ, Илiя небопарный орелъ»¹⁷) и т. п. Слыша такимъ образомъ въ церкви, что Илiя огненоносный и тученосный на огненныхъ коняхъ шествiемъ по небесному кругу просвѣщается, что Илiя Ѳесвитянинъ возгремѣлъ на огненной колесницѣ, что Илiя тученосный облакъ дождь на землю низводитъ и проч., — народъ, настроенный къ миѳической персонификацiи явленiй природы, легко могъ понять буквально всѣ эти образныя выраженiя церковныхъ книгъ, принять ихъ за физическую дѣйствительность. И такимъ образомъ Илья пророкъ сталъ въ его мiросозерцанiи тѣмъ, чѣмъ прежде былъ Перунъ, огненоносный и тученосный громовержецъ, небопарный орелъ, метавший кремни и кремницы. Перунъ, также разъѣзжавшiй по небесному кругу на огненныхъ коняхъ и гремѣвшiй своей огненной колесницей. Сохранилось свидѣтельство отъ XV в., что народъ нашъ давно уже держится того вѣрованiя, будто Илья пророкъ гремитъ, ѣздя по небу на колесницѣ, пущаеть молнiю по облакамъ и гонитъ змiя огненнаго — языческое олицетворенiе молнiи, зооморфическiй прообразъ Перуна въ послѣдовательномъ развитiи миѳологическаго мiросозерцанiя. Такъ въ вышеупомянутой бесѣдѣ Епифанiя съ Андреемъ читаемъ: «Епифанiй рече: по праву ли сiе глаголютъ, яко Илья пророкъ есть на колесницѣ ѣздя гремитъ, молнiя пущаетъ по облакамъ и гонитъ змiя? Святый же рече: не буди то чадо, ему тако быти, велико бо безумiе есть, еже слухомъ прiимати: человѣцы бо умовредни суть, да по своему безумiю написали. Илья бо на небеса не взыде, ни на колесницѣ сидитъ благодать имѣя на дожди, да ся молитъ Богу, да въ годину бездождiя дабы Богъ далъ на землю дождь. А на небо не вшелъ есть никтоже, но единъ сынъ человѣчь, иже есть на небеси. Илья живъ есть, и есть на земли во плоти своей, и никто же его не знаетъ. Живъ и Енохъ посреди людей ходитъ и никтожъ его не вѣсть. Живъ есть и Iоаннъ Богословъ, и есть въ мiрѣ семъ якожь жемчюгъ посреди калу оставленъ, да будетъ на земли вмѣсто во плоти Iисуса Христа, да ся молитъ за грѣхи наша»¹⁸).

Въ старину, какъ видно изъ церковнаго новгородскаго чиновника, вь Ильинъ день и послѣ Ильина дня, въ теченiи недѣли, были по завѣту крестные ходы въ Ильинскую церковь на Славнѣ улицѣ съ молебнами о дождѣ или о ведрѣ пророку Илiи. Такимъ образомъ церковь новгородская утверждала народное вѣрованiе и придавала ему санкцiю. (Чтен. Моск. общ. истор. кн. I за 1861 г. ч. III, ст. 21). Въ замѣчат. стихѣ о 12 пятницахъ, сообщенномъ изъ села Шельбово Юрьевскаго уѣзда, читаемъ:

Шестая великая пятница
Противъ Илiи пророка божiя.
Почему та великая пятница?
Въ ту пятницу взятъ былъ Илья въ живѣ на небеса.
Кто станетъ той пятницей поститься,
Тотъ человѣкъ избавленъ будетъ отъ грома.

(Этногр. сборн. V, смѣсь 34).

Что касается до олицетворенiя грома и молнiи съ дождемъ въ образѣ пророка Илiи, то надобно замѣтить, что онъ представляется молнiеноснымъ и тученоснымъ громовержцемъ не у насъ только, но и у прочихъ славянъ и у нѣмцевъ. Въ сербскихъ пѣсняхъ пророкъ Илiя называется громовитымъ: «Удъри громом громовит Илjа». По одной пѣснѣ, молнiя, олицетворявшаяся прежде въ Перунѣ, передала свои аттрибуты Ильѣ:

Стаде Муне даре дцjелити:
даде Богу небесне висине,
святомъ Петру петровске врутине,
а Iовану леда и сниjега,
а Николи на води слободу,
а Илiи мунiе и стриjеле.

Въ нѣмецкой средневѣковой поэзiи господствовали точно такiя же представленiя, какъ видно напр. изъ слѣдующаго стиха, приведеннаго Гриммомъ:

Quedent sum giwâro,
Helias sîs ther mâro,
ther thiz lant sô tharta,
then Himil sô bisparta,
ther iu ni Liaz in nôtin regonon then liutin,
thuangta si giwâro harto filu suâro.

Григорiй Турскiй въ предисловiи къ своей второй книгѣ тоже говоритъ: «meminerit (lector) sub Heliae tempore, qui pluvias cum voluit abstulit, et cum linuit aventibus terris infudit. По скандинавской средневѣковой сагѣ о явленiи антихриста, пророкъ Илiя въ концѣ мiра снова будетъ сѣвернымъ Богомъ грома¹⁹).

По другому народному сказанiю, громъ происходитъ отъ колесницы Божiей, когда высокiй царь самъ носится на ней по воздуху, или движетъ ее духомъ своимъ святымъ и разгоняетъ нечистую силу. Въ Сборн. Соловецк., подъ № 923 встрѣчаемъ такое, темное впрочемъ, мѣсто: «Богословъ, съ небеси жъ страсти, громи и тресканiе з мол (молнiя?). Егда громъ гремитъ, высокiй царь ходяй по земли въ грому, обладая молнiями и призывая воду морскую, проливая на лице всея земли дождь, — о великiй и страшный Боже, самъ суди врагу дiаволу! Должны убо есьмы плакати горько, понеже очищенiе безъ плача не бываетъ: видѣхъ бо малы капля, яко кровь со болѣзнiю изливаемы, и видѣхъ источники безъ болѣзни происходяща». Мысль, что громъ прогоняетъ нечистыхъ духовъ и призываетъ людей на молитву, мысль общая въ древней Руси, повела къ сочиненiю особой народной молитвы грому. «Сiя молитвы глаголати, егда громъ возгремитъ: святъ, святъ, святъ! Сѣдый въ грому, обладывый молнiями, проливый источники на лице земли, о владыка страшный и грозный! Самъ суди окаянному дiаволу съ бѣсы, а насъ грѣшныхъ спаси, всегда и нынѣ и присно и во вѣки вѣковъ, аминь. Умъ преподобенъ, самоизволенъ, честь отъ Бога, отечеству избавленiе, нынѣ и присно и во вѣки вѣковъ, аминь». Другая молитва къ тому же грому: «Боже страшный, Боже чудный, живый въ высшихъ, сѣдяй на херувимѣхъ, ходяй въ громѣ, обладая молнiями! призывая воду морскую и проливая на лице всея земли. Боже страшный! Боже чудный! самъ казни врага своего дiавола, всегда и нынѣ и присно и во вѣки вѣковъ, аминь». Молитвы эти уже существовали въ началѣ XV вѣка, и, какъ видно, извѣстны были новгородскому лѣтописцу начала XV вѣка.

Какъ Илья пророкъ сталъ, на взглядъ народный, олицетворенiемъ грома, молнiи и дождя, въ замѣнъ Перуна громовержца, такъ Iоаннъ креститель сталъ въ средневѣковомъ народномъ мiросозерцанiи олицетворенiемъ миѳическаго лѣтняго огненнаго солноворота, на мѣсто двухъ языческихъ варожичей — солнца и огня. Такъ какъ солнце въ iюнѣ, въ славянскiй мѣсяцъ кресникъ, въ мѣсяцъ огня и жизни, достигши высшаго проявленiя въ развитiи растительности, въ оплодотворенiи всякой лѣтней жизни, въ нагрѣванiи водъ, въ жгучихъ жарахъ, солнопекахъ лѣта, поворачиваетъ съ этого времени, по народному мiропредставленiю, съ лѣта на зиму, какъ огненное колесо, и такъ какъ около 23-го iюня славяне, во время язычества, праздновали лѣтнiй солновороть, въ образѣ купалы, — то со времени христiанскаго, церковнаго мѣсяцеслова, празднованiе Креса, iюньскаго солноворота, Купалы пало на 23-й день iюня, на день Iоанна предтечи. Такое соединенiе древне-языческаго представленiя и лѣтнемъ солноворотѣ съ днемъ Iоанна предтечи, кромѣ совпаденiя древне-языческаго праздника Купалы съ днемъ Iоанна крестителя, могло также утвердиться подъ влiянiемъ своеобразно-понятыхъ народомъ церковно-книжныхъ названiй Iоанна предтечи денницей солнца, предтечей солнца. Народъ представлялъ и до нынѣ представляетъ, что въ Ивановъ день солнце выѣзжаетъ изъ своего чертога на трехъ коняхъ — серебряномъ, золотомъ и бриллiянтовомъ, на встрѣчу мѣсяцу. И вотъ Iоаннъ креститель, какъ предтеча солнца, представился ему, по его непосредственно-натуральному, антропоморфическому мiросозерцанiю, предтечей солнца на поворотномъ пути къ зимѣ. Къ тому же, и сами благочестивые книжники древней Руси называли Iоанна предтечу пресвѣтлымъ солнцемъ. Въ древней повести о дѣвицахъ смоленскихъ како игры творили, читаемъ: «множество дѣвъ и женъ стеклись на бѣсовское сборище, въ ночь, въ которую родился пресвѣтлое солнце — великiй Iоаннъ креститель, его же ради вся тварь неизрѣченно возрадовалась»²⁰).

Итакъ, съ именемъ Iоанна предтечи, подъ миѳологическимъ образомъ Ивана-Купалы, народное мiросозерцанiе соединяло, во-первыхъ, религiозно-миѳическую идею и санкцiю высшаго, окончательнаго лѣтняго проявленiя все-возбуждающаго, все-оплодотворяющаго влiянiя солнца на природу, идею и санкцiю возбужденiя и дѣйствiя, во время такъ называемаго лѣтняго солнцестоянiя, (solstitium древненѣм. sunewende — sunnewende) всѣхъ силъ и стихiй природы — воды, огня, силы растительной, и проч. Оттого, ночь на Ивановъ день сопровождалась 1) собиранiемъ травъ, 2) купанiемъ, 3) зажиганiемъ костровъ и прыганьемъ черезъ нихъ. Всѣ эти обряды отчасти сохранились и до нынѣ. Въ пословицахъ, собранныхъ Далемъ, они такъ исчисляются: «въ ночь Ивана купалы собираютъ лечебныя и знахарскiя коренья и травы; Ивана купалы — костры, прыгаютъ черезъ купальницкiе огни, въ Ивановъ день купаются въ водѣ и росѣ, пляшутъ вокругъ дерева Марины (символическаго чучела зимы); вѣдьмы собираются на Лысой горѣ (Кiевъ); день вѣдьмъ, оборотней, колдуновъ и проч.; на рождество крестителя собираютъ лекарственныя травы; папоротникъ расцвѣтаетъ въ полночь на Ивана купала и проч.²¹). Въ старину всѣ эти вѣрованiя и обряды соблюдались съ особеннымъ энтузiазмомъ и торжественностью, какъ видно изъ посланiя игумена Елизаровой обители Памфила, писаннаго въ 1505 году²²). Представляя Ивановъ день какъ бы послѣднимъ, окончательнымъ и самымъ полнымъ проявленiемъ лѣтняго животворнаго влiянiя солнца на земную природу, — спѣшили запастись знахарскими и лечебными травами и кореньями, спѣшили очиститься лѣтней водой, освященной Iоанномъ крестителемъ и солнцемъ, et habuerunt, по словамъ Нарбута, baptisman per ignem, scilicet purificationem elementariam²³).

Особенно любопытно то, что къ ночи и къ дню Iоанна предтечи народъ нашъ изстари прiурочивалъ собиранiе травъ лечебныхъ и знахарскихъ. Онъ веритъ, что только та трава и цѣлительна, и дѣйственна вообще, которая набирается въ Ивановъ день. До Петра великаго даже цари вѣрили, что рождество Iоанна крестителя придаетъ нужныя свойства или силы травамъ и цвѣтамъ, и потому, согласно съ народнымъ обычаемъ, также на рождество Iоанна предтечи запасались разными травами и цвѣтами. Такъ царь Алексѣй Михайловичъ въ 1657 году писаль къ московскому ловчему-стольнику Матюшкину: «которыя волости у тебя въ конюшенномъ приказѣ вѣдомы, и ты бъ вѣлѣлъ тѣхъ волостей крестьянамъ и бобылямъ на рождество Iоанна предтечи, iюня въ 23-й день, набрать цвѣту серебориннаго, да травъ империковой и мятной съ цвѣтомъ, и дягилтю и дягильнаго коренья, по 5 пудъ»²⁴). Въ Румянцевскомъ сборникѣ 1754 года читаемъ: «въ Ивановскую ночь кладовъ стерегутъ, и на травахъ парятся въ баняхъ, и травы рвутъ, и коренья копаютъ, еще березки подвязывають, вѣтви сплетаютъ — живъ будетъ того лѣта человѣкъ»²⁵). Въ травникахъ съ особеннымъ вѣрованьемъ, съ особенною обязательностiю собиранiе травъ, кореньевъ и цвѣтовъ прiурочивается къ Иванову дню. Напр. о папоротникѣ въ одномъ травникѣ сказано: «есть трава черная попороть: ростетъ въ лѣсахъ около болотъ, въ мокрыхъ мѣстахъ, въ лугахъ, ростомъ въ аршинъ и выше стебель, а на стеблѣ маленьки листочки, и съиспода большiе листы... А цвѣтетъ она наканунѣ Иванова дня въ полночь.... Тотъ цвѣтъ очень надобенъ, если кто хощетъ богатъ и мудръ быти. А брать тотъ цвѣтъ не просто — съ надобностьми: въ Иванову ночь итти къ тому мѣсту, гдѣ ростетъ трава папороть... и очертясь кругомъ говорить: таланъ божiй, судъ твой, да воскреснетъ богъ»²⁶). Ещѣ примѣръ²⁷): «въ травахъ царь есть симтаримъ трава, о шести листахъ: первый синь, другой червленъ, третiй жолтъ, четвертый багровъ, а брать вечеромъ на Ивановъ день сквозь золотую гривну или серебрянную»²⁸). Мистико-символическая пѣсня людей божiихъ представляетъ Iоанна предтечу ходящимъ по полю и указывающимъ Богородицѣ деревья и цвѣты: «ходила дѣва по чистому полю, искала Богородица Iисуса Христа, на встрѣчу Богородицѣ Иванъ предтечь, какъ возговоритъ Иванъ предтечь, Христовъ пророкъ: ты поди дѣва Богородица, во чисто поле, во чистомъ полѣ три древа стоятъ, что первое древо кипарисовое, а другое древо анисовое, а третье древо барбарисовое» и проч.

Другой миѳическiй оттѣнокъ, сообщенный народнымъ мiросозерцанiемъ Iоанну предтечѣ, — это религiозно-миѳическая санкцiя въ лицѣ его и прiуроченiе къ дню его древне-языческаго праздника и культа лѣтняго солноворота — купалы. Поэтому онъ въ простонародьи и названъ Иваномъ купаломъ. Въ Ивановъ день, по сказанiямъ русскаго народа, солнце выѣзжаетъ изъ своего чертога на трехъ коняхъ — серебрянномъ, золотомъ и бриллiантовомъ, на встрѣчу мѣсяцу; въ проѣздъ свой оно пляшетъ и разсыпаетъ по небу огненныя искры²⁹). Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ Малороссiи существуетъ обычай — на праздникъ Ивана купалы откатывать отъ зажженнаго костра колесо, выражая такимъ символическимъ знакомъ поворотъ солнца на зиму (солноворотъ)³⁰). И хороводно, коло, символъ тоже солноворота, напоминаетъ уже про чучело или образъ зимы — Мару:

Ходыли дивочки около Мариночки,
Коло мое водила купала,
Гратыми сонечко на Ивана, и проч.

Съ Иванова дня, по народному представленiю, какъ бы уже наступалъ совершенно другой порядокъ вещей въ природѣ. И дожди, такъ вожделѣнные для крестьянина до Иванова дня, теперь становились излишними и ненужными. Пословицы народныя гласятъ: «вымолите попы дождя до Ивана, а послѣ и мы грешные умолимъ». До Ивана просите дѣтки дождя у Бога, а послѣ Ивана я и самъ упрошу. «Корми меня до Ивана, сдѣлаю изъ тебя пана (говоритъ пчела). Коли до Ивана просо въ ложку, то послѣ Ивана будетъ ужь и въ ложкѣ». Какъ у насъ Ивановъ день считался огненнымъ поворотомъ солнца, такъ и у германцевъ Iohannistag назывался sunwentsfeuer, sant Johas sunwende tag, и просто — sunnewende и т. п.

Какъ пророкъ Илiя замѣнилъ въ средневѣковомъ народномъ мiросозерцанiи Перуна, а Iоанъ предтеча обоихъ сварожичей — солнце и огонь, такъ Георгiй храбрый въ народной эпической поэзiи носитъ миѳическiй характеръ героя-полубога, устроителя земли русской. Церковь, введши праздникъ въ честь его 23-го апрѣля, предлагала въ этоть день житiе его, повѣствовала о чудѣ, какъ онъ умертвилъ змiя, дракона, и избавилъ отъ него дѣвицу, царскую дочь³¹). Народъ, усвоивъ это церковное сказанiе, перенесъ его въ свою поэзiю и передѣлалъ сообразно съ своими понятiями въ извѣстномъ духовномъ стихѣ «о Елисаветѣ прекрасной». Въ самобытной народной поэзiи, именно въ стихѣ о Егорiи храбромъ, герой землеустроитель изображается въ двоякомъ видѣ. Съ одной стороны, миѳическiй образъ его, какъ героя полубога носитъ ясные оттѣнки отдаленнаго миѳологическаго «юнацкаго» эпоса; съ другой стороны, сквозь миѳическiй ликъ Егорiя храбраго проглядываютъ и нѣкоторыя черты историческаго народнаго эпоса и земскаго мiроустройства³²). Читатели извинятъ насъ, что мы повторимъ этотъ стихъ по изданiю Сахарова, для того, чтобы послѣ высказать свой взглядъ на него. Мы оставимъ византiйское происхожденiе Георгiя храбраго, начнемъ читать прямо о его подвигахъ на свѣтлорусской землѣ.

Ѣдетъ онъ, Георгiй храбрый,
Къ той землѣ свѣтлорусской,
Отъ востока до запада поѣзжаючи,
Святую вѣру утверждаючи.
Бусурманскую вѣру побѣждаючи;
Наѣзжаетъ онъ, Георгiй храбрый,
На тѣ лѣса, на темные,
На тѣ лѣса, на дремучiе.
Хочетъ онъ, Георгiй, туто проѣхати,
Хочетъ онъ, храбрый, туто проторити.
Нельзя Георгiю туто проѣхати,
Нельзя храброму туто подумати.
И Георгiй храбрый проглаголуетъ:
Ой вы лѣса, лѣса темные!
Ой вы лѣса, лѣса дремучiе!
Зароститеся лѣса темные
По всей землѣ свѣтло-русской.
Раскиньтеся лѣса дремучiе
По крутымъ горамъ по высокiимъ.
По божьему все велѣнью
По георгiеву все моленью.

По его слову георгiеву, по его, храбраго, моленью, заростали лѣса темные, раскидались по всей землѣ свѣтлорусской, по крутымъ горамъ по высокiимъ.

Наѣзжаетъ онъ Георгiй храбрый
На тѣ горы на высокiя.
На тѣ холмы на широкiя:
Хочетъ онъ Георгiй туто проѣхати,
Хочетъ онъ храбрый туто проторити,
Нельзя Георгiю туто проѣхати
Нельзя храброму туто подумати.
И Георгiй храбрый проглаголуетъ:
Ой вы горы, горы высокiя!
Ой вы холмы, холмы широкiя!
Разсыпьтеся горы высокiя
По всей землѣ свѣтло-русской.
Становитесь холмы широкiе
По степямъ-полямъ зеленыимъ.

По божьему все велѣнью, по георгiеву все моленью, разсыпались горы высокiя по всей землѣ свѣтлорусской, становилися холмы широкiя по степямъ, полямъ зеленыимъ.

Наѣзжаетъ Егорiй храбрый
На тѣ моря, на глубокiя,
На тѣ рѣки, на широкiя.
Хочетъ онъ Георгiй туто проѣхати,
Хочетъ онъ храбрый туто проторити.
Нельзя Георгiю туто проѣхати.
Нельзя храброму туто подумати.
И Георгiй храбрый проглаголуетъ:
Ой вы моря, моря глубокiя,
Ой вы рѣки, рѣки широкiя!
Потеките моря глубокiя
По всей землѣ свѣтло-русской,
Побѣгите рѣки широкiя
Отъ востока да и до запада.
По Божьему все велѣнью
По егорьеву все моленью,
По его слову ли георгiеву,
По его ли храбраго моленью,
Протекали моря глубокiя
По всей землѣ свѣтло-русской,
Протекали рѣки широкiя
Отъ востока да и до запада.
Наѣзжаетъ онъ Георгiй храбрый
На тѣхъ звѣрей, на могучiихъ,
На тѣхъ звѣрей на рогатыихъ.
Хочетъ онъ, Георгiй, туто проѣхати
Хочетъ онъ, храбрый, туто проторити,
Нельзя Георгiю туто проѣхати
Нельзя храброму туто подумати.
И Георгiй храбрый проглаголуетъ:
Ой вы звѣри, звѣри могучiе!
Ой вы звѣри, звѣри рогатые!
Заселитеся звѣри могучiе
По всей землѣ свѣтло-русской,
Плодитеся звѣри рогатые
По степямъ полямъ безъ числа,
По Божьему все велѣнью,
По георгiеву все моленью!
И онъ Георгiй храбрый заповѣдаетъ
Всѣмъ звѣрямъ могучiимъ
Всѣмъ волкамъ рыскучiимъ:
А и есть про васъ на съедомое,
Въ поляхъ трава муравчата,
А и есть про васъ на пойлице
Въ рѣкахъ вода студеная.

По его ли слову георгiеву, по его ли храбраго моленью, заселялися звѣри могучiе по всей землѣ свѣтло-русской, плодилися звѣри могучiе, по полямъ-степямъ безъ числа. Они пьютъ ѣдять повелѣнное, повелѣнное заповѣданное.

Наѣзжаетъ онъ Георгiй храбрый
На то стадо на змiиное.
На то стадо на лютое.
Хочетъ онъ, Георгiй, туто проѣхати,
Хочетъ онъ храбрый туто проторити.
И стадо змiиное возговоритъ:
Али ти, Георгiй, не вѣдаешь.
Али ты, храбрый, не знаешь,
Что та земля словомъ заказана,
Словомъ заказана заповѣдана.
По той землѣ заповѣданной
Тамъ человѣкъ не прохаживалъ,
На конѣ никто не проѣзживалъ.
Уйми ты Георгiй своего коня ретиваго.
Воротися ты, храбрый, самъ назадъ.
Вынималъ Георгiй саблю острую.
Нападалъ храбрый на стадо змiиное
Ровно три дня и три ночи,
Рубитъ, колетъ стадо змiиное.
А на третiй день ко вечеру
Посѣкъ порубилъ стадо лютое.
Наѣзжаетъ онъ, Георгiй, храбрый
На ту землю свѣтло-русскую
На тѣ поля, рѣки широкiя.
На тѣ высоки терема, златоверхiе.
Хочетъ онъ, Георгiй, туто проѣхати,
Хочетъ онъ храбрый туто проторити.
Какъ и тутъ ли ему Георгiю.
Выходятъ на встрѣчу красны дѣвицы.
Какъ и тутъ ли ему храброму проглаголуютъ:
А тебя ли мы, Георгiй, дожидаючись,
Тридцать три года не вступаючи
Съ высока терема злаговерхаго,
А тебя ли мы, храбраго, дожидаючись,
Держимъ народу великъ обѣтъ:
Отдать землю свѣтло-русскую,
Принять отъ тебя вѣру крещеную.
Прiимлетъ онъ, Георгiй, храбрый
Ту землю свѣтло-русскую
Подъ свой великъ покровъ.
Утверждаетъ вѣру крещеную
По всей землѣ свѣтло-русской.

Во всемъ этомъ стихѣ, сквозь миѳическiй ликъ Георгiя храброго, сквозь миѳическiя черты его богатырской, героическо-полубожеской дѣятельности, проглядываютъ, какъ мы сказали, нѣкоторые смутные оттѣнки историческiе. Егорiй храбрый является намъ, въ народномъ изображенiи героемъ-полубогомъ, могучимъ воздѣлывателемъ русской земли, начинателемъ, основателемъ ея физической культуры, земскаго устроенья³³). Для такого объясненiя стиха мы имѣемъ нѣкоторыя историческiя основанiя. Изъ исторiи колонизацiи видимъ, что на обоихъ путяхъ первоначального движенiя и разселенiя славянскаго племени по финскому сѣверовостоку, на системѣ волжско-камской или ростовско-суздальской и на системѣ полярно-балтiйской или новгородской колонизацiи, — Егорiй храбрый былъ признаваемъ русскими колонистами спутникомъ и помощникомъ въ борьбѣ съ суровой сѣверо-восточной природой, съ Чудью, съ финскимъ язычествомь, а потомъ, съ XIII вѣка, и съ бусурманствомъ. Побѣдоносный Юрiй Долгорукiй, недаромъ носившiй имя храбраго побѣдоносца, первый неутомимый устроитель сѣверо-восточной, волжской страны Великой Руси, — Юрiй Долгорукiй, именно, какъ изображаемый народнымъ эпосомъ Егорiй храбрый, героически носился по русской землѣ, вдоль и поперекъ исходилъ ее, въ теченiе своихъ 22 лѣтнихъ походовъ, отъ приднѣпровья до Новгорода, отъ верховьевъ и до низовьевъ Волги, вдоль и поперекъ извѣдалъ свою лѣсную и польскую землю. Раздѣляя въ ней лѣсъ и поле, онъ рубиль лѣса, средоточiя звѣрей и звѣроловной Чуди-Мери, и строилъ въ полѣ свои знаменитые польскiе и залѣсскiе города — начатки гражданственной культуры — Москву, Юрьевъ Польскiй, Юрьевъ Повольскiй, Дмитровъ, Переяславль Залѣсскiй, Коснятинъ, Кострому, Галичь Мерскiй, а по Татищевой лѣтописи, и Ярославль, и еще нѣкоторые другiе города. Строя города и ставя въ уѣздахъ ихъ села, заботясь о распространенiи и утвержденiи христiанской вѣры на финскомъ сѣвере, Юрiй Долгорукiй признавалъ своимъ сподвижникомъ въ борьбѣ съ дикой, непочатой почти природой и съ невѣрными финскими и другими племенами сѣверной Руси, св. Георгiя храбраго. Потому онъ любилъ въ городахъ и селахъ, имъ устроенныхъ, ставить первыя церкви во имя Георгiя храбраго. По свидѣтельству никоновской лѣтописи, онъ не только въ городахъ, но и въ нѣсколькихъ селахъ построилъ церкви во имя Георгiя побѣдоносца³⁴). Точно также новгородцы, колонизуя сѣверовосточную финскую страну русской земли за увалами, въ другой, полярно-балтiйской рѣчной системѣ, также большую часть погостовъ назвали георгiевскими отъ церквей во имя св. Георгiя храбраго. Въ этомъ всякiй можетъ удостовѣриться изъ писцовыхъ книгъ пятинъ и погостовъ новгородскихъ. Мало того: путь новгородской колонизацiи среди дремучихъ лѣсовъ въ сѣверовосточныхъ земляхъ «Бѣлоглазой Чуди», по р. Сухонѣ и ея притокамъ, ознаменованъ въ лѣтописяхъ новгородскихъ даже особыми легендами о Георгiи побѣдоносце. Вотъ, напримѣръ, одно изъ такихъ сказанiй. Около половины XII в., когда новгородцы, подвигаясь по рѣкѣ Сухонѣ и ея притокамъ, положили основанiе Вологдѣ и дошедши до устья Юга, основали Устюгъ, нѣкоторые изъ новгородскихъ повольниковъ-гостей, пользуясь свободою переходить съ одного мѣста на другое, явились и далѣе на берегахъ рѣки Юга. Здѣсь, въ 27 верстахъ ниже нынѣшняго города Никольска, при впаденiи рѣки Молоковицы въ Югъ, они нашли чудское селенiе. Прекрасная мѣстность плѣнила пришельцевъ, и они, поселившись на лѣвой сторонѣ Юга, противъ самыхъ жилищъ Чуди, на горѣ, построили молитвенный храмъ или часовню во имя Георгiя храбраго. Водворенiе новгородскихъ пришлецовъ было непрiятно туземцамъ и они не замедлили напасть на новыя обиталища. Дружнымъ отпоромъ встрѣтили поселенцы враговъ многочисленныхъ, скатывали на нихъ съ горы бревна и камни, лили кипящую воду, наконецъ, когда ничто не помогало, отверзли храмъ молитвенный и предъ образомъ Георгiя побѣдоносца просили себѣ небесной помощи. Враги отступили. Чрезъ нѣсколько времени они сдѣлали новое нападенiе, столь же безуспѣшное, послѣ котораго навсегда удалились отъ этого мѣста, а нѣкоторые изъ нихъ тогда же приняли христiанскую вѣру. Егорiй храбрый, какъ гласитъ легенда, внялъ молитвѣ храбрыхъ «молодцовъ» новгородскихъ и явилъ Чуди два чудныхъ видѣнiя, о которыхъ послѣ разсказывали сами враги, обратившiеся въ христiанство. Мѣстность эта, гдѣ на отлогой сторонѣ горы сдѣланъ былъ новгородскими выходцами ровъ для защиты отъ нападений Чуди, съ тѣхъ поръ названа была у Егорья въ полугорѣ. Происхожденiе такого названiя объясняется преданiемъ, что при первомъ нападенiи Чуди, когда новгородцы молились въ часовнѣ св. Георгiя, на ея кровлѣ явился воинъ, который сидѣлъ на бѣломъ конѣ и копьемъ своимъ грозилъ осаждавшимъ. При второмъ нападенiи тотъ же воинъ съ копьемъ явился стоявшимъ въ Полугорѣ. Въ благодарность Георгiю побѣдоносцу, храброму сподвижнику новгородской колонизаiци, церкви въ новыхъ приходахъ новгородскихъ выходцевъ построены были во имя его. Такъ образовались напр. приходы старо-георгiевскiй, холежскiй и ново-георгiевскiй³⁵).

На основанiи такихъ историческихъ фактовъ, мы позволяемъ себѣ догадку, что въ стихѣ о Егорiи храбромъ народный эпосъ выразилъ идею первоначальнаго «земскаго строенья», физической культуры русской земли, идею могучей богатырской силы славянскаго племени въ борьбѣ съ лѣсами непроходимыми, дремучими, съ цѣлыми стадами звѣрей рыскучихъ и рогатыхъ, да съ Чудью языческой, а съ XIII вѣка и съ татарами-бесерменами. Какъ Егорiй храбрый проторялъ себе путь до перваго жилья, поселенья человѣческаго, черезъ темные, дремучие лѣса, черезъ широкiя рѣки, черезъ болота топучiя, черезъ стада лютыхъ звѣрей и волковъ рыскучихъ, черезъ лютыя стада змѣиныя, такъ и славяно-русское племя проторяло себѣ пути колонизацiи на финскомъ сѣверовостоке сквозь темные, дремучiе лѣса, черезъ зыбучiя болота и толкучiе холмы, по широкимъ рѣкамъ пробираясь, съ одной стороны, въ слѣдъ за удалыми новгородскими молодьцами, ушкуйниками и гостями — устроителями сѣверо-поморской земли, съ другой — по слѣдамъ храбраго Юрiя Долгорукаго, неутомимаго устроителя волжской земли. На пути своемъ славяно-русскiй народъ раздѣлялъ лѣсъ и поле, поставлялъ на пути гостьбы, торговъ, рядковъ «погосты въ Чуди, въ Лопи, Корѣлѣ» и проч. «посажалъ деревни и починки на лѣсѣхъ», на пашенныхь, бортныхъ и другихъ хозяйственно-промышленныхъ путяхъ и ухожаяхъ. Неутомимо двигался онъ по рѣкамъ волжско-камской и ильменско-двинской системы, расширяя свои колонiи по рѣчнымъ системамъ, по землѣ и по водѣ, въ уѣзды, станы, волости и проч. и боролся съ дикими звѣрями, встрѣчаясь въ непроходимыхъ дебряхъ съ цѣлыми стадами волковъ, медвѣдей, оленей и другихъ звѣрей, какъ гласятъ житiя сѣверо-восточныхъ отшельниковъ русскихъ — Трифона Печенгскаго, Никодима Кожеезерскаго, Антонiя Сiйскаго, Павла Обнорскаго, Макарiя Унженскаго и другихъ, которые въ тоже время, по слѣдамъ колонизацiи, распространяли христiанство среди чудскихъ и бесерменскихъ племенъ³⁶). И когда народъ русскiй, призывая на помощь Георгiя храбраго, въ основныхъ частяхъ, совершилъ первоначальную, подготовительную физическую культуру, архитектоническую обстройку и пограничную территорiальную установку русской земли путемъ покоренiя и собранiя всей земли, путемъ вольно-народнаго перехода и колонизацiоннаго самоустройства среди лѣсовъ непроходимыхъ, среди финскихъ и частно бесерменскихъ племенъ, — тогда для него наступилъ многознаменательный въ нашихъ юридическихъ актахъ Юрьевъ-день, — памятный доселѣ и въ народной земледѣльческой исторiи и въ народномъ физическомъ или сельско-хозяйственномь дневникѣ — день Георгiя храбраго.

Позволяя себѣ такую догадку объ исторической основѣ народнаго стиха о Георгiи храбромъ, мы тѣмъ не менѣе должны признать въ немъ, особенно по другой редакцiи его, и миѳологическiе оттѣнки, восходящие къ глубокой древности. По духовному народному стиху, изданному Кирѣевскимъ, Егорiй храбрый наѣзжалъ на свѣтло-русскую землю еще въ эпоху пастушескаго быта нашихъ предковъ, въ эпоху до-историческую. Вмѣсто людей, наѣзжалъ онъ на стада чудовищныхъ, миѳическихъ животныхъ, на стада летучихъ змiевъ, да рыскучихъ волковъ. Только пастухи этого послѣдняго стада носятъ на себѣ обличье человѣческое; но ихъ чудовищный, сверхъ-естественный видъ, напоминающий миѳическiя, стихiйныя существа, въ родѣ вилъ, русалокъ, лѣшихъ, не оставляетъ ни малѣйшаго сомнѣнiя, что Егорiй храбрый наѣзжалъ еще въ языческiя мѣста свѣтло-русской земли и притомъ въ жилища миѳическихъ пастуховъ.

И пастятъ стада три пастыря.
Три пастыря, да три дѣвицы...
На нихъ тѣла, яко еловая кора,
Власъ на нихъ, какъ ковыль трава³⁷).

Какъ Илья пророкъ, подъ влiянiемъ церковно-библейскихъ изображенiй и миѳологическихъ народныхъ воспоминанiй, является въ христiанскомъ народномъ мiросозерцанiи громовержцемъ, небеснымъ возбудителемъ и оживителемъ природы, а Георгiй храбрый, подъ влiянiемъ смутныхъ миѳологическихъ и историческихъ воспоминанiй народа, представляется земскимъ устроителемъ, основоположителемъ физической и земледѣльческой культуры русской земли; такъ другiе святые, особенно русскiе, въ народномъ эпическомъ мiросозерцанiи являются противоборцами прежнимъ языческо-миѳологическимъ силамъ или духамъ. Обозрѣвая въ житiяхъ русскихъ святыхъ всю совокупность фактовъ средневѣковаго народнаго мiросозерцанiя, вращавшагося въ сферѣ природы и христiанства, мы примѣчаемъ въ немъ двѣ главныя господствующiя идеи, порожденныя вѣрой въ ученiе церкви о святыхъ. Во первыхъ — миѳическое народное представленiе о борьбѣ силъ небесныхъ, высшихъ, олицетворявшихся и проявлявшихся въ святыхъ, съ силами бѣсовскими, демоническими, олицетворявшимися въ миѳологически-естественныхъ народныхъ образахъ, напр. въ образѣ демона лѣсного, или лѣшаго, въ образѣ духа воднаго и т.п. Во вторыхъ, замѣчаемъ народную вѣру во владычество мiра супранатуральнаго надъ силами мiра видимаго, физическаго, силъ сверхъ-естественныхъ, надъ силами и стихiями природы. Безотчетная, христiански-миѳологическая вѣра народная всецѣло преобладала надъ рацiональнымъ знанiемъ силъ и законовъ природы³⁸). Теперь мы предлагаемъ тѣ факты, въ которыхъ выражается первое народное вѣрованье — вѣрованье въ борьбу силъ небесныхъ, святыхъ съ силами демоновъ лѣсныхъ и водяныхъ.

Перенесемся мыслью въ средневѣковыя сѣверныя поселенiя русскаго народа. Большею частiю лѣсную глушь представляли эти починки колонизацiи и культуры. Много было лѣсовъ и во всей Россiи въ XV и XVI вѣкахъ, если, судя по судебникамъ, та деревня признавалась уже безлѣсною, вь полѣхъ, отъ которой лѣсъ былъ хоть верстою дальше 10. Но огромныя пространства сѣверо-восточной Руси еще больше покрыты были неизвѣданными лѣсами съ цѣлыми стадами дикихъ звѣрей. Не только деревни, но и города здѣсь стояли большею частiю въ лѣсахъ, какъ видно изъ жизнеописанiй сѣверо-восточныхъ святыхъ XV и XIV вѣка. При лѣсномъ мѣстожительствѣ, и промышленныя угодья и урочища жителей сѣверныхъ находились большею частiю въ лѣсахъ и назывались лѣшими, напр. лѣшiя озера, лѣшiя рѣки, полѣшiе лѣса, пашенные лѣса и т. п. Обилiе лѣсовъ, мховь и «блатъ непостоянныхъ» и близость океана условливали на сѣверѣ русской земли обилiе рѣкъ и озеръ. Герберштейнъ, котораго вобще поражало обилiе лѣсовъ и водъ въ сѣверной Руси, замѣтилъ о сѣверо-востокѣ: «Regio tota palustris et silvestris ets... Quo etiam magis progrediare, hoc plures et inviae paludes, fluvii ac silvae occurrunt»³⁹). Въ этой то лѣсной и водной странѣ разсказывались въ древней Руси любопытныя легенды о борьбѣ святыхъ съ демонами лѣсными и водяными. И вѣра въ лѣшихъ и водяныхъ и донынѣ нигдѣ, кажется, такъ не господствуетъ, какъ въ лѣсныхъ и озерно-рѣчныхъ сѣверныхъ мѣстностяхъ. А въ XVI и XVII вѣкахъ здѣсь не только мiряне, но и священники вполнѣ вѣрили, что волхвы, которыхъ на финскомъ сѣверѣ было чрезвычайно много, и въ числѣ приверженцевъ которыхъ встрѣчаемъ даже священниковъ и дьяконовъ, — волхвы могли наводить и наводили на людей лѣшихъ и водяныхъ. Духи эти, «по захожденiи солнечномъ» являлись будто бы въ домахъ, то въ видѣ «пламени синяго и сильнаго вихря», то звѣрскимъ образомъ, «мохнатыми съ хвостами и кохтями», «кликали чѣловѣчьимъ гласомъ, яко всѣмъ людямъ слышати» и уносили дѣвицъ въ воду, въ лѣса и на холмы. Иногда сами матери еще «на рожденiи» какъ то отдавали своихъ дѣтей водянымъ и лѣшимъ. Иногда «попъ крестилъ кого либо пьяный, и половины св. крещенiя не исполнилъ», и оттого дѣти дѣлались «полоняниками» этихъ «чернородныхъ демоновъ». При такой вѣрѣ въ лѣшихъ и водяныхъ, вѣрно, не разъ охотнику въ самомъ дѣлѣ чудилось въ лѣсу то, что онъ говорилъ въ заговорѣ: «встаю я за свѣтло, иду въ чисто поле къ лѣсу дремучему, а изъ лѣса дремучаго бѣгутъ ко мнѣ на встрѣчу 20 сатанаиловъ, двадцать лѣшихъ». Въ тѣ вѣка, вѣрно, каждый владѣлецъ полѣшихъ лѣсовъ, каждый бортникъ, входя въ свой бортный лѣсъ или въ зеленую дубраву, со страхомъ читалъ этоть заговоръ: «въ мою бы зелену дубраву не заходилъ ни звѣрь, ни лихъ человѣкъ, ни лѣшiй, ни водяной, ни вихрь». И горемычная мать отъ тоски въ разлукѣ съ милымъ дитяткомъ, вѣрно, не разъ разрыдавшись, причитала: «пошла я въ чисто поле, стала среди лѣса дремучаго, очертилась чертою призорочною и возговорила зычнымъ голосомъ: отвожу я отъ своего дитятки черта страшнаго, отгоняю вихоря бурнаго, отдаляю отъ лѣшаго одноглазаго, отъ злого водяного». Но не помогали и заговоры и заклятiя. Лѣшiй все таки уводилъ дѣтей у родителей. На закатѣ солнца, собирая стадо, разсѣявшееся по лѣсу, пастухъ «видалъ предъ собою яко человѣка привидѣнiемъ, въ сѣромъ одѣянiи, съ колокольчикомъ въ рукѣ, въ онь же бряцаше», и на зовъ лѣсного незнакомца шелъ и попадался въ руки лѣшему. Родители плакали объ немъ неутѣшно и призывали святыхъ для освобожденiя ихъ сына изъ плѣна лѣшаго.

И вотъ, по легендарному представленiю, на встрѣчу «лѣсному демону» идетъ издалека, по дремучимъ дебрямъ, съ псаломскими пѣснями, съ крестомъ въ рукахъ святой старецъ-пустынникъ. Долго ходитъ по лѣсамъ, проходитъ неутомимо и безбоязненно дрязги, болота и глухiя чащи лѣсныя, и наконецъ водружаетъ крестъ, ставитъ маленькую келью между деревъ на полянѣ, со всѣхъ сторонъ окруженной озерами, — и ударъ колокола возвѣщаетъ о поселенiи въ пустынѣ лѣсной отшельника. А окрестные жители лѣсныхъ деревень, по словамъ легендъ, еще задолго до его прихода, слышатъ изъ лѣсной глуши чудесный, таинственный звонъ и чудное пѣнiе. То уже не зловѣщiе, обольстительные звуки колокольца лѣшаго, а призывный звонъ къ пустынножительству... Характеристично это средневѣковое представленiе нашего народа о таинственномъ звонѣ и пѣньи въ лѣсахъ, раздавшемся задолго до поселенiя въ нихъ пустынника. «Мѣсто оно, идеже вселися святый, — такъ обыкновенно говорятъ объ немъ почти всѣ жизнеописатели, — непроходимыя дебри и лѣсы темныя, и чащи и дрязги великiя имать, и мхи и блата непостоянныя, въ нихъ же живяху дивiи звѣрiе, медвѣди и волцы, елени и заяцы и лисицы множество много ихъ, яко скота бяше, езера имать многи окрестъ себѣ и глубоки зѣло. И отъ созданiя мiра никтоже живяше отъ человѣкъ на местѣ томъ, дондеже преподобный вселися. Жители же въ окрестныхъ весѣхъ живущiи, иже ловитву на езерахъ сихъ творящiе, повѣдаша: яко за долго время, и преже многихъ лѣтъ, до пришествiя блаженнаго, звонъ велiй слышаша отъ мѣста того, а иногда пѣнiе слышати имъ. Сiе же не единому, но и многимъ, окрестъ лѣса того живущимъ, звони и гласы слышахуся и видѣнiя много являхуся. Тѣмже и мнози прихождаху во время звона и видѣнiй, хотяху увидѣти, откуда звони и пѣсни суть, но токмо издалеча ушесы слышаху сiя, очима же ничтоже можаху видѣти, близь пришедше, ничтоже обрѣтаху, но токмо дивяшеся отхождаху въ домы своя, въ сердцахъ своихъ назнаменующе видѣнiя сiя, ожидаху сбывающагося времени, другъ другу повеѣдающе, и непросту вещь сiю быти разумѣваху»⁴⁰). Иногда какой нибудь звѣроловъ вдругъ, неожиданно, слышалъ въ пустынѣ лѣсной этотъ чудесный звонъ и сладкогласное пѣнiе. «Человѣкъ нѣкто именемъ Селиша, старь сы, Изборьскаго града, повѣда сицеву вѣсть, глаголя: нѣкогда ми, рече, ходящу со отцемъ моимъ на ловы звѣрины въ пустыню, яже бысть около святаго мѣста печерскаго: бѣ бо тогда пустыня велика и лѣсъ прилежаше въ томъ мѣстѣ, и случися намъ притти къ потоку, на край горы, и слышахомъ во время часа церковнаго пѣнiя гласы прекрасны поющихъ и благочинны, гласы убо слышахомъ, а поющихъ не видѣхомъ»⁴¹).

И съ тѣхъ поръ, какъ поселился въ лѣсу пустынникъ, устроялась обитель, и проносилась въ народѣ молва про чудотворенiя лѣсного отшельника-пустынножителя, — съ тѣхъ поръ не такъ страшными представлялись взорамъ народа и темные лѣса сѣверные. И лѣсные бѣсы все болѣе и болѣе изъ нихъ изгонялись, удалялись въ болѣе пустынные лѣса. «Прежде мѣсто сiе, на немъ же обитель твоя, — восхваляетъ напр. Антонiя Сiйскаго жизнеописатель его, — никто же знаяше е, и никимь же именовано бысть, точiю звѣремъ и бѣсомъ жилище тогда обрѣташеся. Нынѣ же егда благоволи Богь призрѣти на нь; тогда обитель твоя тобою красуется и твоимъ именемъ именуется, и оттолѣ обычай отъ всѣхъ человѣкъ именоватися Живоначальныя Троицы Антонiева пустыня, отъ нея же пустыни святыми ти молитвами бѣси далече прогнани суть и безвѣстни быша; вмѣсто же сихъ Богомъ спасаема, святыми ангелы призираема и честными иноки населяема, въ ней же Богъ въ Троицѣ присно славится и божественныя пѣсни непрестанно воспѣваются. О пустыня святая и присноблаженная, спасаемая Богомъ, ангеломъ превозлюбленная, всѣмъ человѣкомъ превожделѣнная!»⁴²) Теперь въ лѣсахъ представляются народу разные чудеса, разныя видѣнiя пустынниковъ чудотворцевъ. Люди всѣхъ чиновъ разсказываютъ про разныя чудесныя явленiя лѣсныхъ отшельниковъ. И горемычные родители, плачущiе о потерѣ сына, уведеннаго лѣснымъ демономъ, съ утѣшительными надеждами и вѣрой даютъ обѣтъ прославившемуся уже многими чудотворенiями и побѣдами надъ бѣсами лѣсному пустынножителю — идти въ его пустынь, сослужить молебенъ о возвращенiи погибшаго сына. Воть какое напр. передается въ одной легентѣ XVII вѣка «чудо преподобнаго Никодима Кожеезерскаго о нѣкоемъ отроцѣ пастырѣ како его избави отъ лѣснаго демона», чудо, которое записано было со словъ самого этого пастуха:⁴³) «Было въ лѣто 7196 (1688) марта въ 15-й день сотворилось чудо сiе такъ: на Онегѣ рѣкѣ есть село Кожеезерскаго монастыря, именуемо Кирнешки, и въ томъ селѣ, по обычаю, въ то лѣто пасся скотъ; пастухъ былъ изъ того села, именемъ Григорiй, сынъ Васильевъ, пасъ скотъ: въ одинъ день пасъ онъ по обычаю, день преклонился къ вечеру, и было поздно; пастухъ тотъ Григорiй отошелъ за рѣку Кирнешку собрать скотъ, и какъ то потерялъ дорогу, самъ не зналъ, куда шелъ, и вдругъ видитъ передъ собой какъ будто человѣка привидѣнiемъ, въ сѣромъ одѣянiи и колоколецъ малъ у него въ рукѣ, колокольцемъ онъ звонитъ, а самъ идетъ впередъ его и пастуха Григорiя зоветъ за собой, а этотъ шелъ за нимъ, и немного опомнившись, началъ многихъ святыхъ призывать себѣ на помощь, призывалъ и преподобнаго отца Никодима (Кожеезерскаго). А родители между тѣмъ плакали и тоже молились преподобному, обѣты полагали, чтобы идти въ обитель и молебствовать. И вскорѣ потомъ, тому бѣдному пастуху въ лѣсу предсталъ преподобный. Григорiй чувственно видитъ какъ бы нѣкiй старецъ послѣдуеть за нимъ. Когда Григорiй пѣлъ подъ деревомъ пѣсни, видитъ онъ — старецъ зоветъ его къ себѣ и велитъ ему перекреститься знаменiемъ честного креста. И когда онъ знаменался крестомъ, тогда демонъ лѣсной не видимъ былъ, а старецъ оный приближался къ нему; когда же забывался, тогда опять демонъ показывался, и долго онъ страдалъ, но святой не оставлялъ его, шелъ за нимъ и пришелъ къ рѣкѣ называемой Сыртуга и оттуда пришелъ на рѣку Кирнешку къ верхотину, и тутъ видитъ храмину, а въ ней мечтается ему какъ бы дерево великое и малое⁴⁴), и нѣкоего старца знакомаго ему, лежащаго на вершинѣ деревьевъ, и юношей нѣкiихъ, знаемыхъ ему; одни спятъ, а другiе приносятъ ему ѣсть, а иные одежду и обувь снимаютъ съ него. И того же мѣсяца въ 18-й день, милостiю всещедраго Бога и молитвами преподобнаго, по утру пастухъ увидѣлъ себя въ селѣ Кирнешкахъ у монастырскаго двора: увидѣли его тутъ служители, стоитъ Григорiй — руки къ сердцу согнулъ, дрожитъ весь, руки и ноги избиты сильно и кровь течетъ изъ ранъ, — и такъ приняли его и хвалу воздали Богу и преподобному Никодиму благодаренiе. Сiя вся, заключаетъ повѣствователь, самъ вышеупомянутый пастухъ о себѣ намъ повѣда, мы сiя слышавшiе предахомъ писанiю во славу Христу Богу и Никодиму Чудотворцу»⁴⁵).

Простосердечная вѣра древнихъ русскихъ людей вызывала чудотворцевъ русскихъ съ того свѣта на борьбу съ лѣсными, горными и водяными духами и на помощь русскимъ святымъ призывала святыхъ греко-восточной церкви и саму Богородицу. Весьма любопытна и характеристична одна повѣсть XVII вѣка о женѣ Соломонiи. Здѣсь во всей полнотѣ обнаруживается и умственное развитiе нашихъ древнихъ поповъ и народа, и въ особенности — народныя представленiя о лѣсныхъ, горныхъ и водяныхъ демонахъ, народная вѣра въ чудесную побѣду надъ ними христiанскихъ чудотворцевъ. Основная мысль всей повѣсти такая: одна женщина-крестьянка, родомъ поповна, долго страдала отъ чернородныхъ демоновъ водныхъ и лѣсныхъ, которые являлись ей въ разныхъ зооморфическихъ, чудовищныхъ образахъ, и то уносили ее въ воду, то въ лѣсъ и горы. Борьба съ ними, физическая и нравственная, была страшная. Наконецъ, чудотворецъ Устюжскiй Прокопiй, вмѣстѣ съ пречистою Богородицею, побудили демоновъ водныхъ и лѣсныхъ, молнiя съ громомъ поражала ихъ, и водные и лѣсные демоны изгнаны были изъ несчастной женщины. Общая основа всей этой христiанско-миѳологической легенды, очевидно, апокрифическая и древняя, общенародная. Подобныя сказанiя существовали у евреевъ, у восточныхъ и западныхъ сектантовъ — павликiанъ, богумиловь, катарровъ, альбигойцевъ. Подробныя же черты демоновъ водныхъ и лѣсныхъ носятъ окраску славяно-русской миѳологической демонологiи.

Изображая однихъ святыхъ героями полубогами, поборающими силы демоническiя, миѳическiя, демоновъ водныхъ, лѣсныхъ — звѣрообразныхъ и т. п., дѣятельности другихъ святыхъ народное мiросозерцанiе усвояло дѣйствiя разныхъ производительныхъ силъ природы. Вѣра народная сближала ихъ съ жизнью природы, представляла ихъ непосредственными устроителями, управителями жизни физической, напр. произрастителями плодовъ земныхъ, хранителями скота, птицъ, пчелъ и пр. Богородица, напр. помогала землю обработывать: «мѣсто неровное, гдѣ ино горы, ино жъ ровъ бысть, и лѣсъ прилежаще великъ, все жъ сiе помощiю Богородицы изравнивали»⁴⁶). Одно явленiе иконы Богородицы, по народному вѣрованью, было причиною обильнаго урожая хлѣба и всякаго овоща, хорошаго лѣта, ведряной погоды, плодовитости скота, здоровья народнаго. «Лѣта, коего явися икона Пречистыя Богородицы на Оковцѣ, въ лѣсу частомъ, на соснѣ на сучку, говоритъ повѣствователь о чудесныхъ благодѣянiяхъ оковской Божiей матери, — хлѣбъ бысть дешевъ, кадь ржи купили по 4 московки, а лѣто было весьма ведрено и красно, а не засушливо, и всякимъ овощемъ плодовито, а отъ поля тишина была, а людямъ здравiе было и всякому скоту плодъ»⁴⁷).

Точно также, въ повѣсти о выдропусскомъ образѣ богородицы, по случаю чудеснаго перемѣщенiя этого образа изъ Мурома въ село Выдропускъ, сказано: «и оттолѣ въ веси той, прочее же и во всей Новгородской области, начаша людiе богатѣти духовнымъ богатствомъ, паче же и тѣлесными потребами, вся земля обилiемъ кипя въ сѣменныхъ приплодѣхъ и въ скотскихъ родѣхъ паче первыхъ лѣтъ: сiе Богъ дарова и пречистая Богородица». (Лѣтоп. русской литературы VII, 26). Богородица являла разныя чудесныя физическiя знаменiя. Если люди оскорбляли Бога дѣлами своими, напр. пашню пахали, хлѣбъ жали, сѣно косили по праздникамъ, если употребляли запрещенныя произрастенiя земли, какъ наприм. въ XVII в. табакъ, то пречистая Богородица являлась вмѣстѣ со всемилостивымъ Спасомъ даже сельскимъ женщинамъ и угрожала испустить съ неба на землю «каменiе много, молнiе огненное, произвести въ страдное время сильный морозъ и ледъ на скотъ и хлѣбъ и страшное землетрясенiе». Такъ въ Сборникѣ Солов. библ. подъ № 925 разсказывается нѣсколько чудесъ, случившихся будто бы въ 1641 г., какъ пречистая Богородица и самъ всемилостивый Спасъ явились разнымъ сѣверно-поморскимъ сельскимъ женщинамъ, и Богородица сначала заступалась за людей, а потомъ сама угрожала произвести страшныя физическiя знаменiя и бѣдствiя. Мы выпишемъ здѣсь вполнѣ одно чудо, имѣющее нѣкоторое сходство съ извѣстнымъ народнымъ стихомъ о заступничествѣ Богородицы за людей передъ Спасителемъ: «августа въ 16 день за заутреней было чудо на красной горѣ надъ нѣкой женою, именемъ Ѳеклою Спиридоновою дочерью⁴⁸). И почало тружати ея при всемъ народѣ. Явился въ то время всемилостивый Спасъ и пречистая Богородица Тиѳинская съ Паче озера и почалъ ей въ то время наказывати, наказывалъ той женѣ: сказывай ты жена во всемъ народѣ, чтобы всякихъ чиновъ люди молилися со слезами, стоя, всемилостивому Спасу и пречистой Богородицѣ безпрестани, и стоя, ничего не говорили, и отъ того де нынѣ вся земля трясется; а Богородица у Христа стоитъ со слезами, чтобы Господь пощадилъ православныхъ христiанъ и отвратилъ свой праведный гнѣвъ, а табакъ бы отнюдь не пили и ..... не бранилися и хмѣльные бы люди въ церковь не ходили; а кто де ихъ вiетъ не подобное, что они пiютъ въ посъ, и то святые отцы на вселенскомъ соборѣ прокляли: а въ которое время хто ..... избранитъ; и въ то время небо и земля потрясется и Богородица стоя вострепещетъ о таковомъ зломъ словеси, а уста его того дня кровью воскипятъ, и тѣми устами не подобаетъ таинъ Господнихъ вкушати, ни креста цѣловати, а во церкви бы стояли со страхомъ и трепетомъ на молитвѣ безпрестани и молились бы со слезами и другъ на друга сердца бы не имѣли со гнѣвомъ и жили бы по святыхъ отецъ правилу. И пречистыя Богородицы бысть гласъ въ то время отъ нея: а язъ де Богородица стою у Христа и безпрестани у своего царя небеснаго милости прошаю о всемъ народѣ, чтобъ пощадилъ Господъ и помиловалъ всѣхъ православныхъ христiанъ; и вся воя небесная со страхомъ предстоитъ, а вы христiане своимъ безумiемъ уклоняетеся и со страхомъ во церкви часу не постоите. И не христiаномъ бы въ праздники Господскiе никакой работы не работати и травъ не косили бы, и хлѣба не жали, а будетъ что и выжнутъ, все съ грязью станетъ, а молились бы всемилостивому Спасу на Красной горѣ и пречистой Богородицѣ, и росписи росписывали и розсылали бы по всѣмъ городамъ и по погостамъ и по волостямъ, чтобы вѣсно было про все наказанье и христiане обратились бы ко Господу Богу и грѣховъ своихъ покаялись бы, и Господь дастъ всякаго изобилiя многое множество болѣе и прежнего; а будетъ христiане сему явленiю и наказанiю моему не повѣрятъ и ко Господу Богу моему не обратятся, и не почнутъ молитися всемилостивому Спасу, приходити на Красную гору, и почнутъ пити табакъ и хмѣльные люди во храмъ ходить и въ храму почнутъ другъ съ другомъ глаголати, и поставятъ се явленiе воплошно и за ихъ непослушанiе будетъ на землю каменiе много испущу съ небесъ, молнiе огненное и лица своего воображеннаго и храмовъ не пощажу и ледъ и мразъ лютый спущу на страдное время, на скотъ и на хлѣбъ вашъ и на все живущее, и по вся годы хлѣба не будетъ, и каменiе горящее сь небесъ спадетъ и молнiе огненное и хлѣбъ и трава озябнетъ и скоты ваши голодомъ погибнутъ, и тотъ де трусъ, что нынѣ на тебѣ, то и на всѣхъ христiанехъ будетъ съ вѣлика и до мала за ихъ непослушанiе и за ихъ неправду. А се явленiе писалъ на Красной горѣ при священницѣхъ и при всемъ народѣ Петруха Ивановъ Поповъ 7149 августа въ 27-й день»⁴⁹). Подобныхъ явленiй святыхъ, предсказывавшихъ разныя физическiя знаменiя и неестественныя явленiя, намъ доводилось встрѣчать въ рукописяхъ много. Особенно любопытны изъ нихъ сказанiя въ житiи Прокопiя Устюжскаго, «объ огненной тучѣ и бурѣ», въ житiи Иринарха Соловецкаго «о тучѣ снѣжной велiей и о мразѣ отъ Яковыхъ до Ильина дня» и проч. Но мы не будемъ обременять читателей подобными сказанiями.

Какъ изъ приведенныхъ, такъ изъ другихъ подобныхъ легендъ очевидно, что народъ русскiй, при своемъ практическомъ характерѣ, смотрѣлъ на святыхъ большею частiю съ натурально-практической точки зрѣнiя. Онъ представлялъ, что святые назначены быть ему помощниками въ борьбѣ съ стихiями природы, поддерживать его физическое, матерiальное благосостоянiе, и ждалъ отъ ихъ чудесъ существенной, матерiальной, житейской пользы. И эта практическая вѣра преимущественно замѣчается на финскомъ сѣверо-востокѣ, гдѣ и кудесничество было болѣе распространено. Какъ въ финскомъ язычествѣ, кудесникъ, Кебунъ Тадибъ испрашивалъ у Нума блага, счастiя, оленей, лисицъ и богатства, вопрошалъ Тадебцiевъ объ излеченiи болѣзни, о сыскѣ потерявшагося оленя и проч.; такъ вмѣсто того, во времена христiанства, жители сѣверо-восточной Руси испрашивали всѣхъ такихъ физическихъ предметовъ и благъ у святыхъ, преимущественно прославляемыхъ въ ихъ мѣстностяхъ. Больной испрашивалъ у святого своей страны зелiя, врачества отъ болѣзни: святой являлся ему во снѣ, давалъ въ руку цѣлебную траву и говорилъ: «держи ю у себе, и въ дому своемъ въ чистомъ мѣстѣ». Проснувшись, больной «видѣлъ у себя траву въ рукѣ, и абiе отъ того часа здравъ бысть»⁵⁰). Пастухъ или скотникъ призывалъ святого своей страны, когда у него мало было корму для скота⁵¹), чтобы «подати помощь ему въ прекормленiи скота сѣнною кормлею, еже бы ему препитати скоть безгладно». Потерялась ли лошадь у сѣверно-поморскаго жителя, владѣлецъ ея обращался съ молитвою къ Зосимѣ и Савватiю соловецкимъ объ отысканiи его лошади⁵²). Сѣверно-поморскiе юровщики или весновальники, отправлявшiеся артелями на Сѣверное море для ловли морскихъ звѣрей, сами разсказываютъ въ житiяхъ святыхъ любопытныя и разнообразныя легенды о чудесахъ сѣверно-поморскихъ святыхъ на морѣ-океанѣ: какъ чудотворцы, словно генiи, духи морскiе, носились по морю, укрощали волны и бури морскiя, вызывали изъ глубины океана множество звѣрей на добычу ловцамъ⁵³).

И были причины такого практическаго народнаго вѣрованiя. Во-первыхъ, вѣра въ чудеса святыхъ, какъ въ силы и дѣйствiя превозмогающiя и покоряющiя человѣку природу, замѣняла языческую вѣру въ вѣдуновъ — волхвовъ. Не имѣя мѣста распространяться здѣсь о происхожденiи и значенiи вѣдунства въ миѳологическомъ мiросозерцанiи, мы считаемъ не лишнимъ однакожъ указать по крайней мѣрѣ общiй источникъ вѣдунства, волшебства, по объясненiю Розенкранца и Гримма. «Слабое, едва пробуждающееся въ человѣкѣ чувство собственнаго бытiя, говоритъ Розенкранцъ въ своемъ сочиненiи Naturreligion, не есть, какъ духъ безсознательный, вмѣстѣ объектъ и субъектъ, но оно живетъ въ различiи объективности и субъективности. Когда человѣкъ сознаетъ свою свободу въ противоположность мiру, и старается выразить это сознанiе, то этотъ актъ его духа является въ естественной религiи преимущественно какъ волшебство (Zauberei). Первобытные народы, правда, превозмогаютъ природу по толику, по колику этого требуеть поддержанiе ихъ существованiя: они ловятъ звѣрей, занимаются рыболовствомъ, пасутъ стада, воздѣлываютъ землю; но въ этихъ занятiяхъ своихъ они впервые сосредоточиваются въ самихъ себя, впервые приходятъ къ сознанiю духовной свободы лишь тогда, когда природа противопоставляетъ ихъ цѣлямъ такiя рѣзкiя противодѣйствiя, что обыкновенная дѣятельность становится недостаточной. Тогда, если небо не изливаетъ дождя, если буря волнъ дѣйствуетъ разрушительно, если стада подвергаются мору, если въ умирающемъ жизнь начинаетъ уступать смерти, тогда возбужденное въ человѣке чувство собственнаго бытiя возмущается, приходить въ волненiе и выражается въ заговорѣ противъ природы. Она не смѣетъ противодѣйствовать духу, она ему подчинена. Онъ ея владыка. Его слово можетъ заставить ее возвратиться въ назначенныя отъ него ей границы. Облака должны излить задержанныя воды, волны должны утихнуть, моръ долженъ прекратиться, смерть исчезнуть, если онъ этого хочетъ. Такъ чувство свободы есть первоначальный источникъ, принципъ всякаго волшебства»⁵⁴). Какъ ни естественно было въ языческомъ мiросозерцанiи явленiе вѣдунства, какъ ни отраденъ былъ этотъ энергическiй протестъ впервые пробуждавшейся мысли младенческаго разума, это выраженiе естественной потребности первобытнаго человѣка знать и покорять себѣ силы природы, все же вѣдунство, кудесничество было не свѣтлымъ, не разумно сознательнымъ, а темнымъ, суевѣрнымъ явленiемъ въ исторiи народнаго мiросозерцанiя. «Auf die gütigen vermöge ihrer Naturwunder thuenden Götter geht der Begriff der Zauberei nicht, скажемъ словами Гримма; erst den Gesunkenen, Verachteten hat man Zauberei zugeschrieben. Mittelwesen, zwischen Göttern und Menschen, altkluge, vielkundige Riesen, böse Riesinnen, listige Elfen und Zwerge zaubern; nur scheint ihre Fertigkeit mehr angeboren, stillstehend, keine errungene Kunst. Eigentlicher Zauberkünstler ist der emporstrebende Mensch»⁵⁵). Вслѣдствiе такого языческаго, нерѣдко вреднаго въ жизни народной значенiя, волшебство, кудесничество, — хотя и не вдругъ, но мало по малу теряло свою силу въ христiанскомъ народномъ мiросозерцанiи, подъ влiянiемъ преслѣдованiй церкви; никло предъ ликами безчисленныхъ христiанскихъ чудотворцевъ; по ученiю церковныхъ iерарховъ и монастырскихъ властей, замѣнялось вѣрою въ чудеса святыхъ. Отъ миѳологiи языческой, вѣдунской народъ переходилъ къ миѳологiи христiанской, книжно-легендарной. Онъ большею частью такъ же миѳически, дѣтски вѣрилъ въ чудеса святыхъ, какъ прежде вѣрилъ въ кудеса вѣдуновъ. Почему волхвы, кебуны, чародѣи, ревнуя о своихъ выгодахъ, отстаивая свое вѣдунство, всячески старались отвлекать народъ отъ вѣры во святыхъ, чудесамъ ихъ пытались противопоставлять кудеса, какъ напр. Зырянскiй Пама Стефану Пермскому, Лопарскiе Кебуны — Трифану Печенгскому. Но благочестивые iерархи, монахи и священники, при помощи церковныхъ книгъ, при содѣйствiи, впослѣдствiи, гражданской власти, мало по малу отучали народъ отъ вѣры въ кудеса. Не приводя всѣмъ извѣстныхъ, многочисленныхъ, обличительныхъ поученiй церкви, направленныхъ противъ прибѣгавшихъ къ волхвамъ, и обходившихъ святыхъ⁵⁶), мы укажемъ для примѣра два факта изъ житiй святыхъ: «Есть на Поморiи наволокъ Унежма, — читаемъ напр. въ житiи Зосимы и Савватiя Соловецкихъ, — въ мѣстѣ же томъ человѣкъ нѣкiй именемъ Никонъ. Сему Никону случися болѣзнь тяжка зѣло. Два кудесника бысть въ волости той, имуще прю нѣкую межю собой. Никону же тому случися промежу ихъ свидѣтельствовати. Единому ихъ угоди, а другаго оскорби; оскорбленный же онъ зѣльнѣ огорчися нань. Кудесникъ же онъ бѣсовскимъ ухищренiемъ, якоже обычай имъ укоренился въ нихъ злокозненнаго дѣйства, бѣсовскою прелестiю нача кудесъ бити, таже насылаетъ бѣса на Никона. Посылаетъ же Никонъ сына своего къ другому кудеснику, ему же добро сотвори, дабы помоглъ ему». Старецъ Соловецкаго монастыря, прилучившiйся въ томъ селѣ, отклонилъ Никона отъ кудесъ и научилъ его прибѣгнуть къ чудесной помощи Зосимы и Савватiя Соловецкихъ. «Въ Новгородѣ былъ нѣкто гость Алексѣй Курнековъ, читаемъ въ томъ же житiи: у него сынъ заболѣлъ опасно. Алексѣй же онъ, яко препростый человѣкъ, не разумѣ прежде твердаго пристанища, еже прибѣгнути къ Богу и къ святымъ его плотстiи бо, рече, духовная мудрствовати не могутъ. Пристави къ нему нѣкоего кудесника. Онъ же по волхвамъ ношаше его, и ничто же успѣше». Опять старецъ Соловецкiй научилъ больного прибѣгнуть къ чуду Соловецкихъ чудотворцевъ.

Своеобразное практически-миѳологическое воззрѣнiе древне-русскаго человѣка на чудеса святыхъ условливалось отчасти и его матерiальнымъ бытомъ, совершеннымъ незнанiемъ силъ и законовъ природы, неумѣньемъ пользоваться ими для своихъ практическихъ нуждъ, направлять ихъ къ собственному матерiальному благу.

Ни рафли, аристотелевы врата, зодѣи, астрономы XVI и XVII вѣка, ни космографы, луцидарiусы и географiи, ни громовники, ни цвѣтники, травники и зелейники; ни бестiарiи, ни лечебники не распространяли въ народѣ истиннаго естествознанiя. Народъ не зналъ, по словамъ западныхъ путешественниковъ, ни земли, ни воды⁵⁷). Природа въ его воображенiи еще исполнена была чудесъ и миѳовъ. Онъ съ суевѣрнымъ страхомъ смотрѣлъ на метеоръ. Взорамъ его мерещились «не былинныя зраки». Онъ вѣрилъ въ баснословную силу камней, травъ, цвѣтовъ, видѣлъ чудеса на деревьяхъ, разсказывалъ про миѳическихъ чудовищныхъ змѣй на сѣверѣ и въ низовьяхъ Волги; про каменныхъ людей и каменныхъ дѣвокъ близь Самары и т. п. При этой настроенности къ чудесности въ природѣ, — народъ читалъ въ церковныхъ книгахъ, слышалъ отъ граматниковъ, повѣствователей, отъ священниковъ, дьячковъ и монаховъ разныя сказанiя о чудесахъ святыхъ. А тутъ еще и собственная матерiальная жизнь его представляла много превратностей неожиданныхъ, непонятныхъ и страшныхъ. Много страдалъ древнiй русскiй человѣкъ отъ стихiй природы, отъ звѣрей, страдалъ разными физическими болѣзнями. Страдалъ, а не зналъ, какъ пособить горю, какъ прекратить, уничтожить зловредныя дѣйствiя природы, покорить физическiя силы и стихiи своему благу: ибо не зналъ таинъ природы, ея силъ и законовъ. Къ тому же, на долю русскаго народа выпалъ жребiй совершить особенно великую, сильную борьбу съ природой. Колонизуя и разработывая огромныя пустынныя пространства сѣверо-востока, онъ проторгался сквозь лѣса непроходимые, сквозь тундры и болота, гдѣ почти на каждомъ шагу спотыкался и изнемогалъ, встрѣчался и боролся съ звѣрями, страдалъ отъ мороза, утопалъ въ рѣкахъ, въ большихъ озерахъ и проч.⁵⁸). Онъ на льдахъ сѣвернаго океана искалъ добычи, отправлялся артелями на веснованье: тутъ, какъ видно изъ жизнеописанiй сѣверно-поморскихъ святыхъ, онъ постоянно и страшно страдалъ отъ бурь морскихъ. Въ житiяхъ поморскихъ святыхъ про это самъ народъ разсказываетъ любопытныя былины и легенды. Проторгаясь сквозь лѣса, вслѣдъ за отшельниками-чудотворцами, народъ нашъ много работалъ, ставилъ города, деревни и починки въ лѣсахъ, вновь распахивалъ пашни, расчищалъ луга и пожни, устроялъ по рѣкамъ и озерамъ ловли, тони, — и эту работу свою, по всей справедливости, назвалъ страдой, также какъ по своему живому сочувствiю съ природой, онъ назвалъ страдомыми и лѣса, которые рубилъ, и деревни, которые ставилъ «на лѣсѣхъ», и рѣчныя и озерныя и т. п. угодья. Страдалъ онъ и отъ непогодъ и суроваго сѣвернаго климата, «морозомъ побивавшаго его посѣвы (по свидѣтельству историческихъ актовъ) почти во всякое лѣто» и проч. и проч. Слѣдовательно, нужны были, судя по его необыкновенной, богатырской, страдальческой работѣ въ борьбѣ съ природой, такiя могучiя силы, которыя бы сдерживали для него препятствiя и вредныя дѣйствiя природы. И вотъ, не зная силъ природы и не умѣя покорять ихъ, какъ покоряетъ теперь разумъ, онъ вѣрилъ въ силу чудесъ, въ помощь христiанскихъ чудотворцевъ. Вѣра въ чудотворное могущество святого покорять силы природы, останавливать зловредныя дѣйствiя ея стихiй и явленiй имѣла такимъ образомъ практическое основанiе. Чудо святого въ области природы замѣняло для древняго русскаго человѣка разумное, научное покоренiе въ пользу человѣка физическихъ силъ, явленiй, стихiй природы. Въ жизнеописанiяхъ чудотворцы представляются именно поборниками народа противъ стихiй природы, противъ всякихъ физическихъ бѣдствiй. Вотъ какъ, напр., начинается житiе Антонiя Сiйскаго: «Бысть сице: отъ сотворенiя мiра; въ лѣто 1480, отъ дождевныя мокроты и отъ великихъ бурь и отъ облачныя толстоты на много солнца не видѣти, и земнымъ плодомъ замедленiе бысть велiе, и ржаные плоды отъ того дождя и бури излегли и не исправилися, и цвѣту въ нихъ не бысть, яко протягнулись iюля мѣсяца до 7-го числа, и этому всякому плоду не растущу, человѣкомъ же и всякому роду зѣло о томъ скорбящимъ, паче же въ скудости пребывающимъ. Но человѣколюбивый Господь Богъ, не хотя своего созданiя до конца погубити, но полѣзное о всѣхъ промышляя, посылаетъ милостивнымъ явленiемъ заступника нашей стране и общаго предстателя, преподобнаго и богоноснаго отца нашего Антонiя чудотворца Сiйскаго»⁵⁹). Такимъ образомъ почти каждая область, каждый городъ, рознясь между собою во многихъ мѣстностяхъ этнографическимъ составомъ населенiя, изстари стремясь къ земской, территорiальной особности, самостоятельности, по рѣчнымъ передѣламъ, или по раздѣламъ земли и воды, а также и къ мѣстному земскому самоуправленiю, — и въ религiозномъ отношенiи, признавали своихъ особенныхъ мѣстныхъ покровителей и стражей своей страны. «Псковъ и великiй Новгородъ (читаемъ въ одномъ русскомъ житiи) блажитъ Варлаама и Михаила юродиваго Христа ради, Смоленскъ блажитъ князя Ѳеодора, московское же царство блажитъ Петра и Алексея и Iону и Максима и инѣхъ множество; Ростовъ блажитъ Леонтiя и Игнатiя, Исаiю, Вассiяна и Ефрема: Вологда бо блажитъ преподобнаго Димитрiя и иныя тамо сущiя многiя: каяждо страна своихъ блажитъ. И мы же (Устюжане) тебе, Прокопiе, сѣверная страна по Двинѣ рѣцѣ, Вага рѣка, на ней же градъ Сенкурiя, и та блажитъ Георгiя Христа ради юродиваго. Соловецкiй же островъ и все поморiе блажатъ Савватiя и Зосиму. Мы жь тобя, яко же стража и хранителя, имѣемъ отчины града нашего Устюга». Народныя легенды о чудесахъ святыхъ той или другой области, записанныя со словъ всякихъ чиновъ людей въ рукописныхъ житiяхъ древне-русскихъ святыхъ, характеристично выражаютъ съ многоразличныхъ сторонъ эту натурально-практическую основу народнаго вѣрованiя въ чудеса святыхъ, и притомъ со всѣми мѣстными, областными, географическими и часто даже этнографическими особенностями народнаго быта: въ чудесахъ каждаго мѣстнаго, областнаго святого вполнѣ отражаются мѣстныя физическiя условiя областнаго населенiя и особенности областей географическiя и физическiя. Особенно обильны характеристичными выраженiями практической, непосредственно натуральной вѣры народа въ чудотворныя силы святыхъ сѣверно-поморскiя легенды.

Наконецъ, эта вѣра, это благоговѣнье къ чудотворцамъ сѣверо-восточнымъ были отчасти безсознательнымъ, младенческимъ выраженiемъ народной благодарности за вспомогательные подвиги ихъ въ борьбѣ съ незавоеванной еще тогда вполнѣ русскимъ народомъ сѣверо-восточной природой. Отшельники нерѣдко первые пролагали дорогу колонизацiи и культуры, считаемъ, однакожъ, не лишнимъ указать хоть два-три факта. «Пустыня была непроходная (большая часть московской области въ XIV в.), писалъ напр. въ половинѣ XVII в. Троицкiй кѣларь Симонъ Азарьинь въ предисловiи къ сказанiю о чудесахъ Сергiя Радонежскаго, — нынѣ же всѣмъ зримы окрестъ обители поля мiрскiя, села и деревни многолюдныя. Стези не быша тогда и непроходно бысть человѣческими стопами, нынѣ же пути дороги велiя и проѣзды всякаго чина людямъ, днемъ и нощiю безпрестанно идущимъ. Много же тогда гадовъ и ползущихъ змiевъ являхуся ему на устрашенiе безстрастному его житiю, нынѣ же окрестъ обители его, за 10 поприщь и вящшее ползущихъ змiевъ и ужевъ не бываетъ. И елико людей во обители и около обители въ слободахъ множатеся, толико по премногу вода и всякая потреба изобиловашеся. Тогда въ рощахъ тѣхъ и древесъ только не бысть, елико нынѣ многолюдственное число человѣкъ въ свободахъ на тѣхъ мѣстахъ, идѣже рощи велицы быша»⁶⁰). Точно также, когда другъ и собесѣдникъ Сергiя Кириллъ Бѣлозерскiй поселился около Бѣлоозера, «пусто и скудно было мѣсто то, по словамъ жизнеописателя его, боръ бяше велiй и чаща, и никому же отъ человѣкъ живущу». А когда пустыня св. Кирилла стала знаменитою обителью, въ предѣлахъ Бѣлозерско-вологодскаго края, стало на лѣсѣхъ и на пустошахъ до 398 поселенiй⁶¹). Точно также народная память чтила заслуги чудотворцевъ русскихъ для культуры. Приведемъ хоть одинъ примѣръ. Въ окрестностяхъ Соловецкаго монастыря до XV в. жили дикiе лопари. «Древле быша сiи родове, (сказано о нихъ въ Соловецкой рукописи «Садъ спасенiя») яко звѣрiе дикiи живуще въ пустыняхъ непроходимыхъ, въ разселинахъ каменныхъ, не имуще ни храма, ни иного потребнаго къ жительству человѣческому; но токмо животными питахуся, звѣрьми и птицами и морскими рыбами, одежда же — кожа еленей тѣмъ бяше. Отнюдь Бога истиннаго единаго и отъ него посланнаго Iисуса Христа ни знати ни разумѣти хотяху; но имъ же кто когда чрево насытитъ, тогда оно и Бога си поставляше, и аще иногда каменемъ звѣря убiетъ — камень почитаетъ, и аще палицею поразить ловимое, палицу боготворитъ» и пр. А когда поселились между ними, на Соловецкомъ островѣ, Зосима и Савватiй и устроили обитель, то принесли въ поморье не только сѣмена христiанства, но и начатки материальной культуры. Обитель ихъ стала училищемъ лучшей матерiальной жизни. Тамъ, гдѣ прежде финскiе полудикари вовсе не умѣли направлять силъ и стихiй природы къ улучшенiю матерiальнаго быта человѣка, вполнѣ подчиняясь физическимъ неудобствамъ страны, тамъ появились кое-какiя искуственныя улучшенiя, весьма рѣдкiя въ древней Руси. Озера, которыхъ въ Поморьи почти безчисленное множество, и которыя часто препятствовали сообщенiю людей, на Соловецкомъ островѣ соединяемы были прорытыми каналами. Равнымъ образомъ тамъ, какъ и въ нѣкоторыхъ другихъ монастырскихъ земляхъ, чистили и дѣлали хорошiя дороги на мѣстахъ, дотолѣ покрытыхъ непроходимыми болотами и мхами. Увеличивали приливъ воды въ мелководныхъ рѣкахъ. Сотни поморскихъ работниковъ строили каменныя водяныя мельницы, въ которыя посредствомъ каналовъ проводилась вода изъ отдаленныхъ озеръ. Тамъ, гдѣ прежде не знали первыхъ началъ культуры, простыхъ орудiй для наливанiя и выливанiя воды, тамъ финскiе полудикари, жившiе вокругъ Соловецкаго острова, видѣли искусственные проводники воды и другихъ жидкостей, черезъ которыя жидкость, по словамъ соловецкаго лѣтописца, «сама сливалась со всѣхъ чановъ: чрезъ трубу подымется на верхъ, перейдетъ цѣлое зданiе, да и въ погребъ сама льется, да и по всѣмъ бочкамъ сама разойдется». «До Филиппа Игумена, продолжаетъ соловецкiй лѣтописецъ, рожь на сушило носили многiе, а игуменъ Филиппъ нарядилъ телегу, сама насыплется и привезется сама и высыплется рожь на сушило. Прежде рожь подсѣвали многiе, а игуменъ доспѣлъ сѣвальню съ 10 рѣшетами, сѣетъ одинъ человѣкъ, при немъ же доспѣли рѣшето, само насыпаетъ и вѣетъ, отруби и муку и высѣвки разводитъ розно. Прежде многiя братiя носили рожь на гумно вѣять, а игуменъ нарядилъ вѣтеръ, мѣхами въ мельницахъ рожь вѣетъ». Тамъ, гдѣ не знали никакого употребленiя глины, кромѣ выкапыванiя пещеръ и ямъ, тамъ устроены были кирпичные заводы съ лучшими способами копанiя глины: «преже игумена Филиппа на варакѣ глину на кирпичъ копали людьми, а нынѣ воломъ орютъ однимъ, что многiе люди копали, и на кирпичъ ту глину мяли людьми же, а нынѣ мнутъ конми». Тамъ гдѣ не умѣли строить домовъ деревянныхъ, жили въ пещерахъ и разсѣлинахъ, тамъ полудикiе обитатели финскаго поморья видѣли «каменныя палаты съ стекольчатыми окнами и книгохранительныя каменныя палаты», и проч.⁶²) Какъ на западѣ въ среднiе вѣка, архитектура, развиваясь подъ влiянiемъ обителей святыхъ, имѣла свои отдѣльныя корпорацiи, напр. Bernardus valles, montes Benedictus amabat, oppida Franciscus, celebres Ignatus urbes, такъ и по нашимъ народнымъ сказанiямъ — нѣкоторые изъ знаменитыхъ древне-русскихъ святыхъ представляются чѣмъ либо замѣчательными въ матерiальной культурѣ русской земли.

Древне-русскiй человѣкъ, представляя, что въ области природы дѣйствуютъ не физическiя силы, а силы святыхъ, что одинъ святой особенно дѣйствуетъ напр. стихiей огня или воды, другой поставленъ надъ растенiями, третий надъ тѣми или другими животными, четвертый исцѣляетъ болѣзни и что одинъ святой особенно исцѣляетъ ту, другой другую болѣзнь и проч., — древне-русскiй простолюдинъ иногда наивно вопрошалъ явившагося ему во снѣ святого: кому, какому святому молиться въ случаѣ какого-либо бѣдствiя или матерiальной нужды; святой указывалъ, кого когда призывать. И такъ мало по малу составились особыя народныя, такъ сказать, святцы, по которымъ знали, какой именно святой чѣмъ въ природѣ обладаетъ, и что́ у какого святого просить. Такъ народъ нашъ доселѣ поетъ въ одномъ своемъ духовномъ стихѣ:

Мати Божiя Богородица,
Скорая помощница,
Теплая заступница!
Заступи, спаси и помилуй
Сего дому господина
Отъ огненной пожоги,
Отъ водяной потопи!
Попаси же ему, Господь Богъ,
Хлоръ, Лавёръ лошадокъ,
Власiй коровокъ,
Настасiй овечекъ,
Василiй свинокъ,
Мамонтiй козокъ,
Терентiй курокъ,
Зосимъ Соловецкiй пчелокъ,
Стаями, роями,
Густыми медами.

У старообрядцевъ, равно какъ и православныхъ, въ домахъ, на стѣнахъ, привѣшиваются полныя росписанiя, какой святой чѣмъ обладаетъ въ области природы и физической жизни человѣка.

Не вдаваясь въ подробное объясненiе, почему, напр., Хлоръ-Лавёръ признаются нашимъ народомъ пастырями лошадокъ, — Власiй коровокъ, Настасiй овечекъ и проч., мы ограничимся историческимъ объясненiемъ религiозной санкцiи пчеловодства въ лицѣ Зосимы и Савватiя Соловецкихъ. Напередъ нужно сказать нѣсколько словъ о значенiи пчеловодства или бортничества въ древней Руси. Было время, когда не только земледѣлiе и рыболовство, но, при изобилии богатыхъ разною производительностiю, большею частью еще непочатыхъ лѣсовъ, и бортничество или пчеловодство составляло одинъ изъ первыхъ путей для колонизацiи и первоначальной культуры финскаго сѣверовостока лѣсного, полудикаго. Въ «Польской» ли землѣ⁶³) ставился городъ, напр. Москва, Переяславль-Залѣсскiй, Юрьевъ-Польскiй или «на лѣсѣхъ» посажались, поставлялись починки и деревни, — во всякомъ случаѣ первые поселенцы ихъ высылали слугъ своихъ «работныхъ людей», либо выѣзжали сами изъ города или изъ деревни во всѣ четыре или пять сторонъ, каждый по своему промышленному уѣзду, «пути и ухожаю». У кого были работные люди, напр. у князей, у бояръ, у церковныхъ властей, тѣ населяли, при своихъ хозяйственно-промышленныхъ ухожаяхъ или угодьяхъ «работными людьми страдомыя деревни»; напр. при рыбныхъ рѣкахъ и озерахъ, «по стольничему пути», ставились деревни рыболовли⁶⁴), «по ухожаямъ бобровымъ» — деревни бобровниковъ⁶⁵), при соляныхъ озерахъ и варницахъ населялись «соловарами, водоливами и дрововозами» деревни соловаровъ, изъ которыхъ впослѣдствiи образовались нѣкоторые города, наприм. соль галическая, соль вычегодская, соль тотемская и проч. Такимъ же путемъ возникали въ древней Руси и деревни бортничи, населявшiяся пчеловодами и бортниками. Въ старину, лѣса русской земли изобиловали бортями и пчелами. Иностранные путешественники удивлялись безчисленному множеству попадавшихся въ лѣсахъ цѣлыхъ роевъ дикихъ пчелъ, которыя не рѣдко нападали на пчелъ домашнихъ. Къ числу главныхъ произведенiй Московiи западные путешественники относили медъ и воскъ⁶⁶). Вслѣдствiе такого изобилiя пчелъ и «бортничихъ и медвяныхъ ухожаевъ», естественно было выводить особыя промышленныя поселенiя по этимъ ухожаямъ, и вотъ всѣ землевладѣльцы, князья, бояре, церковныя власти и своеземцы посажаютъ бортничи деревни на своихъ бортныхъ путяхъ. Въ московскомъ напр. уѣздѣ, въ XIV и XV вѣкахъ, изъ поселенiй на княжескихъ бортныхъ ухожаяхъ и путяхъ образовался цѣлый бортный станъ⁶⁷). Радонежское село, со всѣми принадлежащими къ нему деревнями, также населено было бортниками⁶⁸), на старѣйшемъ пути московскихъ князей населено было село Добрятинское при добрятинской борти⁶⁹). Таковы же деревни и слободы: «Смоляныя съ бортью, Кропивна съ бортники съ кропивинскими, съ исменскими, съ гордошевскими и съ рудьскими бортниками, Желѣзкова слободка съ бортью» и проч. Бортники, селясь такимъ образомъ на бортныхъ ухожаяхъ разныхъ землевладѣльцевъ, или сами заводя себѣ борти, въ эпоху средневѣковаго господства частнаго права, права сильнаго, въ эпоху сильнаго стремленiя къ похищенiю чужого имѣнiя, частныхъ вторженiй за чужую межу и въ чужой лѣсъ, — бортники, естественно, постоянно должны были опасаться похитителей и разорителей пчелъ въ своихъ бортныхъ лѣсныхъ ухожаяхъ⁷⁰). Въ эпоху языческую, бортники заговаривались отъ похитителей пчелъ: заговоры религiозно-языческiе сохранились и донынѣ. Въ эпоху христiанскую, средневѣковую, при господствовавшемъ тогда представленiи особыхъ святыхъ въ каждой области физической жизни, когда древне-языческiе заговоры передѣлывались въ христiанскiе заговоры и заклятiя, бортникъ — простолюдинъ легко могъ придти къ вѣрѣ въ особыхъ христiанскихъ святыхъ, покровителей и хранителей ихъ пчелъ и бортей. И Зосимъ и Савватiй Соловецкiе, которые, по преданiю, первые ввели пчеловодство даже на Соловецкомъ островѣ, признаны были распространителями и покровителями пчелъ и бортей во всей русской землѣ. Въ народѣ составился особый молитвенникъ, въ родѣ цѣлаго молебна, объ изобилии и сохраненiи пчелъ въ ульяхъ пчеловода. Уставъ чтенiя этого молитвенника такой: «Сей молитвенникъ и свитокъ читать на праздникъ Благовѣщенiя Пресвятыя Богородицы, на вербное и свѣтлое Христово воскресенiе, между заутренями и обѣднями въ мшеникѣ или на пчельникѣ. И высѣки изъ громовой стрѣлы огня и положи въ чистый сосудъ и въ тотъ сосудъ положить ростнаго ладону и окружить на пчельникѣ или во мшеникѣ и поставить свѣчу Изосима и Савватiя соловецкимъ чудотворцамъ, и помолиться имъ съ вѣрою и держать сей свитокъ въ самой чистотѣ. Три раза аминь». Въ молитвеннике этомъ, послѣ «прославленья благости Господа къ уповающимъ на него», состоящаго изъ псалма: «Живый въ помощи Вышняго, и проч., читается дважды молитва къ пчеламъ: «Господи Исусе Христе Сыну Божiй, помилуй меня грѣшнаго раба своего (имя рекъ)! Господи благослови; аминь». Затѣмъ слѣдуютъ самыя молитвы. Ихъ всѣхъ 7. Мы приводимъ здѣсь одну первую, какъ болѣе идущую къ нашей статьѣ: «На морьѣ-океанѣ, на островѣ-курганѣ лежитъ камень алатырь отъ конца вѣка сего, и на томъ камнѣ сидитъ ангелъ и спасъ образъ съ ангелы и архангелы и со Пресвятою Богородицею Божiю дѣво-владыцею Матерью Марiею, и вышнiе помощники Божiи Изосимъ и Савватiй Соловецкiе чудотворцы. Посла ихъ въ Нарименскiя горы за силою пчелиною поймати крапчика и матку и посадити въ зезлъ свой: подите дорогою, будетъ за вами погоня, то вы бросьте зезлъ свой въ правую сторону. То они посланники Божiи Изосимъ и Савватiй Соловецкiе чудотворцы съ архангеломъ Гаврiиломъ, по Божiю велѣнiю, пойдоша за силою пчелиною въ Папа Рымскiя земли, въ Рымскiя горы, и пойдоша путьемъ къ западу и до востоку, и дошедъ они посланники въ ту землю, Изосимъ и Савватiй Соловецкiе чудотворцы, поймали крапчика и матку и посадиша въ зезлъ свой и пойдоша путьемъ къ западу и до востоку. Архангель Гаврiилъ поднимаетъ отъ земли всю силу пчелиную. Какъ востокъ имай, облацы подымаются, тако бы подымалася сила пчелиная и пошла за Изосимомъ и Саватiемъ Соловецкими чудотворцами силою небесною и Духомъ Святымъ. Идоша по надлежащимъ путьямъ и по тропамъ, то учинилася погоня изъ невѣрныя земли, тогда архангелъ Гаврiилъ повелѣлъ Изосиму и Савватiю бросить въ правую сторону зезлъ и крапчика и матку возгнанiе дороги. То учинилася погоня, невѣрные догнаша и обыскаша по надлежащимъ путьямъ и тропамъ. И рече святый отецъ: милостивые посланники Божiи Изосимъ и Савватiй Соловецкiе чудотворцы, возмите зезлъ свой, благословите и оградите путь сей и дорогу крестомъ и зезломъ съ востоку и до западу и со западу до востоку. И приведоша крапчика и матку со всею силою пчелиною и къ тому жъ собору Божiю и ко Престолу Господню къ ножiямъ Святителю. И рече святый отецъ Изосимъ и Савватiй: Господи! пришедъ еси по вашей седмицѣ по твоему повѣленью, сохраненъ и помилованъ вашими святыми молитвами. Ты еси Богъ нашъ и Спаситель, ты еси насъ спаслъ во всякой часъ и во всякое время. И приведоша къ нозѣмъ твоимъ крапчика и матку со всею силою пчелиною. Куда, Господи, дѣвать и сажать? Господь же, благословивъ и освятивъ духомъ своимъ святымъ, и преда и Господь Изосиму и Савватiю Соловецкимъ чудотворцамъ, и велѣлъ пустита отъ востока и до запада во всю россiйскую землю, въ тюмныя лѣса въ угодныя древа, православнымъ христiанамъ и ко мнѣ рабу Божiему (имяреку). Создай Господи милость свою, посли и надѣли мнѣ рабу Божiю во дворѣ, въ лѣсу и на пчельникѣ мои пчелы старыя и молодыя молитвами праведныхъ отцовъ Изосима и Савватiя Соловецкихъ чудотворцевъ. Какъ приведено по повелѣнiю твоему Господи изъ невѣрной стороны во всю россiйскую землю на канонъ и на воскъ, на фимиянъ и на всякую утварь церковную укрѣпленiе и утвержденiе до скончанiя вѣка сего, такожди Господи утверди у меня раба Божiя (имрекъ), въ пчельникѣ, во дворѣ, или въ лѣсу на пчельникѣ пчелъ старыхъ и молодыхъ, до скончанiя вѣка сего Духомъ Святымъ и преподобныхъ отцевъ, Изосима и Савватей, помилуйте святыми своими молитвами у меня раба Божiя во дворѣ или въ лѣсѣ, на пчельникѣ пчелъ молодыхъ и старыхъ, на выстановкѣ во всякомъ году, во всякомъ мѣсяцѣ, въ четверги и полчетверги. Около ограды пчельника моего обойду, духомъ Святымъ окурю отъ всякаго глаза, отъ мужескаго, отъ женскаго, отъ простоволосыхъ дѣвицъ, отъ чернеца и отъ черницы, отъ колдуна и отъ колдуницы, отъ еретника и отъ еретицы, отъ нечистоты и отъ лихого человѣка и отъ чужихъ налетныхъ пчелъ во граду мою валитися, дабы отъ пчельника моего не отлетали старые и молодые до скончанiя вѣка сего. Какъ по повелѣнiю твоему, Господи, океану-морью всѣ морья покорны, рѣки и источники и потоки текутъ непрестанно денно и ночно, такъ бы, по повелѣнiю Божiему, чужая пчела моей пчелѣ покорна была завсегда, по всякъ день и часъ. Спаси Господи и помилуй меня раба своего (имрекъ), на пчельникѣ мои пчелы старыя и молодыя отъ всякаго звѣря и отъ всякой птицы и отъ водяного потопленья и отъ нечистаго духа и отъ лукаваго человѣка, покажи Господи милость свою, пришли и надѣли своимъ Божiимъ повелѣнiемъ и надѣленiемъ моимъ пчеламъ со всякаго дерева, со всякаго цвѣта стараго сухаго и сѣраго, и со всякаго плоду брать на воскъ и на канонъ. Не повели Господи портить моихъ пчелъ и пчельника ни колдуну ни колдуницѣ, ни еретнику ни еретницѣ; ни дьявольскимъ наученiямъ и всякому злому человѣку. Сохрани и помилуй отъ нынѣ и до вѣка (три раза) аминь. Земля-замокъ, небо-ключь 3. Аминь».