Кругом война.
И вот почему ворота в этом маленьком городке, затерянном в полях равнинной Хенани, затворяются так рано и город погружается в сон.
Настоящий средневековой город!
Окруженный высокими стенами, башнями, по ночам — перекликающимися часовыми в этих башнях; глубокими рвами, наполненными стоячей зеленой водой, с квакающими и перекликающимися с часовыми по ночам лягушками; с подъемными мостами у ворот, вход в которые всегда длинный, как туннель и сырой, как колодец. И тяжелы и толсты створки этих ворот, с протяжным и унылым скрипом, на ржавых железных петлях открывающиеся с восходом солнца и закрывающиеся с его заходом... А часто, когда война надвигается к городу, эти ворота закрываются торопливо и не разбирая времени, и отделяют город от остального мира на долгие месяцы...
Но к этому здесь так привыкли, что часто и не замечают...
По черным и мертвым улицам неторопливо бежит рикша. Только слышно, как мягко падают его босые и твердые, как жженая резина ступни в пыль и камень дороги. И фонарь мутным желтым пятном колышется в этой темной и узкой яме, никого и ничего не освещая; он колышется вместе с кабиной, в которой дремлет старый, сухой человек в больших толстых стеклах без оправы, крепко усевшихся на дуге чуть ниже переносья.
Руки человека, костлявые и черные покоятся на поручнях колясочки, а голова, откинутая на спинку, поднята этими белыми выпуклыми стеклами очков; в темноте осеннее звездное небо.
Черная шелковая шапочка и белый воротник за шелком, тоже как шапочка черного мягкого халата — это все так обязательно и обыкновенно на этом человеке, которого в городе знает всякий.
Он здесь живет давно, этот старый китайский студент Ли-бо... Он говорит, что он — потомок того самого знаменитого поэта-философа Либо, который жил в восьмом веке нашей эры и сочинял прекрасные грустные стихи.
Может быть это и так: может быть это и действительно потомок знаменитого Либо.
Кто здесь проверит все это...
Но старый студент любит мечтать и гордится своим воображаемым предком...
Он — покачивается в такт рикше головой, перегруженной мыслями высокой и древней науки, а так же и хорошим рисовым вином, которым его угостил сегодня вечером старый и хитрый Бао, начальник города. Студент возвращается теперь домой.
В этой тишине и темноте, в этом удобном одиночестве он любит помечтать, и поговорить...
Он разговаривает с рикшей...
— Да... — говорит неторопясь и закрывая глаза Ли-бо, — Вот ты бежишь и не видишь неба... Ты его никогда не видишь, пожалуй...
— Вы правы... — тяжело дыша отвечает рикша, на бегу оборачиваясь к студенту.
— И это плохо... — продолжает Ли-бо, открывая глаза, — сколько там интересного! Так проходит вся твоя скучная жизнь — нудно и неинтересно... — Ли-бо вздыхает: — О чем ты думаешь?...
Рикша теперь не оборачивается, — он только сильно встряхивает плетеной соломенной шляпой и во тьму ночи, вперед — он бросает угрюмо и коротко:
— Мне нельзя думать... Я каждый день голоден...
Студент некоторое время молчит, а потом сипло зевая и покачиваясь продолжает:
— Я знаю это... Но я знаю и другое: куда ты деваешь деньги, когда у тебя скапливается две сотни чёк... Ты молчишь... Тебе неприятно сознаться... Ну, тогда я тeбe скажу: ты идешь ночью, когда уже весь город спит, в черное логово и там ложишься на цыновку и куришь за свои скопленные чёки желтый сок мака... Потом ты спишь и бредишь... А потом пробуждаешься с больной головой, с гниющими зубами и без чёка, — и тогда снова ты берешься за коляску...
Рикша на бегу тяжело вздыхает:
— Что-же мне делать?
— Ага, ты начинаешь думать!... Ага, но это так просто: не курить этот желтый сок мака...
Рикша долго молчит.
Но вот они приехали к небольшим резным воротам, за которыми белеют квадратными окнами маленькие деревянные дома. Там, за вощеной бумагой большие тени людей от горящей свечи...
Рикша спустил оглобельки. Грязной тряпкой отирает пот с головы и лица и сплюнув кровью на пухлый песок улицы, говорит прерываясь частым и неровным дыханием:
— А вот... есть люди... которые говорят... что не в маке дело ... а в маковке... 1).
Старый студент неторопливо спускает одну за другой свои отяжелевшие ноги в песок и долго стоит и молчит, руками перебирая в своих глубоких карманах медяки. Потом он их достает. Отсчитывает и бросает в колясочку на деревянный пол.
Медяки звенят громко в тишине ночи...
Потом он говорит:
— Эти люди врут... И лучше, если ты будешь днем об этом молчать и не думать...
Рикша тихо свистит.
Он быстро сгреб мелочь и спрятал ее у себя за мокрый пояс коротких штанов, поднял оглобельки и нырнул во тьму ночи, погасив фонари.
Студент пошатываясь идет к калитке ворот: он что-то бубнит себе под нос, недовольный и раздраженный. Потом он шумно стучится деревянным запором калитки. Но по мере приближения шагов по двору стук ero cтиxaeт и когда раздается визг отодвигаемой щеколды — слышатся очень тихие и робкие слова студента:
— Это ты, неутомимая Хен-Ли?..
Калитка с шумом отдергивается и из тьмы, точно откуда-то снизу, раздаются навстречу студенту злые слова:
— Это ты, старый развратник и пьяница?
Студент съежившись и сразу притихнув, боком ныряет в глубину двора и, неслышно ступая по песку, торопливо идет к освещенным вощеным рамам; одну из них с правого края отодвигает и проскальзывает в свою комнату, на секунду мигнув огромной тенью по экрану ширм и потухнув вместе с бесшумно погашенной свечей...
Еще долго шумит и ворчливо возится на другой половине дома, на лeвой, старуха Хен-Ли, а потом и она, с шyмoм дунув на свою свечу, погружается во тьму и затихает.
— ... Что? Что такое?!
Во тьме жесткая ладонь, как деревянная доска плотно приклеивается к мокрым губам студента, и шопот:
— Не кричи, старина — это я... Из Ханьяна — слесарь Ляо.
Студент Ли-бо чуть жив от испуга и едва переводит дух:
— Ох!... — только и может он выдохнуть, — ох, но откуда тебя принесли дьяволы в такую пору?!. Не мог подождать дня!..
— Ого! Хорош бы я был, разгуливая на солнце, на виду целого города, наполненного шпионами генерала Сё...
Студент настораживается:
— Ты... воюешь с генералом Сё?...
Ляо беспечно смеется:
— Да, мы с ним никак не можеv поделить Хенани...
Но студенту не нравится шутка Ляо, — у него закрадываются в голову всякие подозрительные мысли насчет этого беззаботного и дерзкого парня из Ханьяна. Вслух же он говорит другое:
— ... А мы с тобой давно не виделись...
— Давненько...
— Откуда сейчас ты?
— Постой, я не один: там у ворот мой маленький спутник, который также устал и хочет есть, как я...
— Кто это? Ах, зачем же ты чужих тащишь сюда!..
Ляо минуту колеблется...
— Старина Ли-бо, ты мне что-то не нравишься... Может быть ты уже состарился? Или я тебя раньше не знал? Или мне память изменяет?..
— Ну, ну, ты шутишь: конечно, я все тот-же, твой старый друг... Только знаешь, эта старая ворчунья Хен-Ли...
— Ха! О ней не беспокойся — это уж я все сам улажу... — и только слышно, как Ляо зашагал по двору к воротам. На ходу он думал: «Старый глупый студент, он скоро станет бояться собственной тени...»
А в это время, мотаясь по темной комнате, студент тоже думал: Но он думал вслух:
— ... Вот, принес чорт в такую беспокойную пору... Вот дьявол — еще из-за него влипнешь в какую-нибудь грязную историю... И какой дракон только носит его по Хенани!...
Он помолчал. Потом снова заговорил, возясь с лампой.
Но в лампе не оказалось керосина И он стал шарить свечу.
— И это неблагополучие с генералом Сё... Нет, этот дурацкий черномазый Ляо остался тот-же: его ничему, очевидно, не научила мудрость годов...
Послышались приближающиеся шаги, две пары ног — легкие и тяжелые. И когда они подошли к белой бамбуковой двери, затянутой сеткой, там, внизу на маленьком столике у ширмы, в комнате, вспыхнула и закачалась в больших и смешных тенях по резным инкрустированным белым стенам желтая свеча.
Ли-бо наконец-то ее зажег...
Ляо подумал: может быть не входить на свет. Но потом, перерешив, шагнул в комнату. За ним легко, почти не слышно ступая прошла маленькая Се.
Студент повернулся к вошедшим и замер...
Перед ним стояла настоящая сказочная фея, явившаяся из звездной и тихой хенанской ночи... Фея улыбалась своим маленьким кровавым ртом и кивала головой.
Ли-бо открыл рот... Он готов был уже протирать свои хмельные глаза и щипать себя за пятки, думая, что все это ему снится...
Но фея заговорила, маленькая Се сказала тихо и дружески:
— Здравствуйте!..
Ханьянский слесарь остался доволен началом.
Старая Хен-Ли много удивляется последние дни: она удивлятся и тому, что в их доме, таком ученом и отшельническом, появилась молодая девушка — она не запомнит такого другого случая за все двадцать пять лет службы в этом доме: ни одна женщина, кроме нее, тем более молодая, не переступала порога комнат старого студента! Он мог заниматься разными вольностями и пьянствовать вне этих священных стен, но здесь он был монахом и подвижником и тружеником... Настоящим человеком науки. Она удивляется и тому, что этот старый развратник и пьяница, — как она его всегда называла в сердцах, — совершенно перестал пить и вот уже несколько дней, как он сидит дома и ухаживает и рассыпается медовыми речами перед этой маленькой и, надо быть справедливой, прекрасной как цветок, женщиной, упавшей в их мирный дом точно с неба.
— Ох, не даром же эта хитрая бестия зовет ее таким певучим именем: «Утренняя звезда!»..
Старуха Хен-Ли от возбуждения и растерянности хлопает себя по толстым стеганым штанам и часто и шумно вздыхает, возясь с обедом на кухне...
Ее занимает и волнует и интересует все, даже самые мельчайшие детали вceгo этого приключения:
— Вот!... — она это произносит себе вслух, размахивая палочками, на концах которых болтается нитями дымящаяся лапша, только что ею поддетая из огромной чаши для того, чтобы ее попробовать. Но Хен-Ли забывает это сделать и размахивая лапшой продолжает рассуждать: — Вот, как это вам нравится: эта старая кляча стал проводить все раннее утро у массажиста и парикмахера!.. Как это вам нравится? Он одевает свои лучшие шелковые расшитые куртки и белоснежные халаты, а чулки и туфли меняет по нескольку раз в день...
Бабушка Хен-Ли делает паузу.
И вдруг возмущается:
— А эти золотые очки? А эта мягкая и дорогая шляпа, привезенная ему в подарок, когда-то давно, одним белым человеком из далекого города и за много морей и земель отсюда...
Она забывает обо всем и, уставшая от всех нахлынувших на нее дум, и забот, и неожиданностей, опускается грузно на скамеечку у очага. Но потом, когда она немного успокаивается, она снова принимается жарить, варить и возиться со всякими вкусными вещами, на которые она такая мастерица.
Она только ворчливо резонирует:
— Не для тебя, ободранный и морщинистый старый ишак, не для тебя бабушка Хен-Ли тряхнула стариной, а вот для этой молодой и такой ласковой дамы, а еще больше, так пожалуй для этого чумазого парня, который ее привел не знаю откуда...
Бабушка Хен-Ли долго молчит, а потом заканчивает все свои думы и сомнения так:
— Этот парень хороший, справедливый... Я его знаю... Вот для него я все это и делаю...
А в это время в белой и просторной светлой комнате, в другой стороне дома, в наружной, уставленной низкими лакированными столиками и легкими длинными ящиками с фолиантами китайской древней премудрости и старинными рукописными тетрадями из желтой прозрачной бумаги, сохраняющей весь аромат прекрасной поэзии китайских классиков, в противоположность той шумной стороне дома, здесь — тихий, едва слышный разговор:
У столика сидят двое...
Маленькая Се, чуть наклонив голову внимательно слушает, а напротив — запыленный и загорелый парень торопливо и намеками рассказывает. Он часто и долго и очень серьезно смотрит на небольшой квадратный ящик, сплетенный из бамбука и, говоря с маленькой Се, кивает в его сторону головой.
Маленькая Се теперь знает, что в этом бамбуковом желтом ящике, и уже все поняла из слов, тревожных и торопливых, этого молодого и гибкого парня, которого она сразу сегодня узнала, как только он просунул голову в белую комнату, приоткрыв легкую дверь, затянутую москитником, и, увидав ее, улыбнулся. Она его узнала по этой простой и доверчивой улыбке северянина: в Кайфыне, ночью, куда ее привел Ляо, после такого неожиданного знакомства на берегу Хуан-хе, она видела его с еще таким же другим, и со старшим... Ляо тогда сказал: — Это его большие друзья... Ну, значит и ее друзья.
И вот теперь, когда она знает все это, она только удивляется, как он мог пробраться сюда в этот город и в этот дом никем незамеченный...
— Но разве же вы знали, что студента нет дома?
Молодой парень улыбнулся:
— Да. Я только видел, как этот философ промелькнул на рикше, важный и напыщенный... Он не смотрел ни на кого. Это мне как раз и нужно было — я проследил, куда он поехал...
У маленькой Се, чуть дрогнула нижняя губа и заискрились глаза хитрым и довольным детским смехом:
— Куда?..
Но Се знает, куда он ездит каждое утро.
Молодой парень понял ее сразу и еще добрее и ближе улыбнулся.
Он кивнул головой, точно сказав: да, да — вы не ошиблись, маленькая хитренькая девушка... Вы очень выросли за последнее время; вы почти женщиной стали, этакая милая, совсем маленькая Се...
И снова серьезный шопот и опять близко голова к голове над черным, блестящим лаком, маленьким низким чайным столиком.
Это — девушка Се и кайфынский парень, друг Ляо, — торопятся обо всем договориться, пока здесь нет старого студента Ли-бо.
И в белой комнате — только приглушенный шопот.
Но в другой части дома, там, где кухня, по прежнему грохот и воркотня бабушки Хен-Ли...
Она успокоится тогда, когда все у нее на кухне будет готово.
Не раньше!...
— ... Я думаю так, Ши-и... и не иначе.
— Значит так и должно быть!.. — говорит это, весь в белом ловкий и гибкий парикмахер, массируя уже стареющее лицо Ли-бо. Но думает он в это время совсем другое: он вспоминает о том, как еще недавно этот старый студент говорил, что все женщины — одно навождение дьявола и сплошное домашнее беспокойство, и что он человек науки никогда не введет в свой дом, полный тишины и высокого поэтического настроения, еще одну злую ведьму, хотя бы и самую молодую... Ха! С него достаточно и одной старой Хен-Ли...
Но Ли-бо — спокоен: он закрыл глаза и блаженная улыбка, несмотря на неумолимые и варварские пальцы парикмахера, не сходит с его тонких и хитрых губ сластолюбца и чревоугодника. Он тоже думает понимая, как Ши-и сейчас притворяется забывшим его прежние суждения на этот счет... Но он сейчас разобьет эти его пламентации насчет непоследовательности и легкомыслия человеческих поступков...
И когда парикмахер перестает приятно мучить его лицо и берет щипчики, чтобы заняться выдергиванием волос из ушей и из носа, Ли-бо снова заговаривает с ним:
— Я знаю о чем ты думаешь, парикмахер Ши-и...
— Да, уважаемый философ?..
— Я знаю, ты думаешь — мудрый Ли-бо рехнулся на старости лет...
— Что же?!..
На лице парикмахера иаписан настоящий ужас: ведь он же может лишиться такого постоянного и хорошего клиента... И в этом маленьком городке!..
— Что вы?!.. — повторяет он снова, вздымая руки к небу, точно призывая его в свидетели. Но он забывает, что вместо неба — близкий грязный потолок и с потолка свисают парусиновые опахала, шумно раскачивающиеся и производящие ветер: Ши-и ударяет об них руками...
Но студент Ли-бо — неумолим, он продолжает, мягко и спокойно развалившись в раздвинутом кресле, бередить в памяти прошлое и облизываться от предвкушения настоящего... Студент Ли-бо почти лежит в этом кресле: ему хорошо — эти опахала, заменяющие здесь электрические вентиляторы, обволакивают его разгоряченную массажем голову мягким, чуть холодным ветром...
И он продолжает:
— Да! Да! Я знаю... Но, ты знаешь?.. Bсe люди могут ошибаться, и я — тоже... Да!.. Я был старый осел, думавший так целых сорок лет...
Парикмахер чуть не подавился возгласом удивления: ведь все же знают в этом городе, что старому студенту давно перевалило за пятьдесят... Ах, эта старая шельма, как он молодится...
— И что же?!. — продолжает студент, — разве я знал радости жизни?.. Нет! Я не знал радостей жизни; я только знал старые, дряхлые, пыльные книги... Но ты же ничего не понимаешь, парикмахер Ши-и...
Парикмахер покорно кивает головой.
— Да, ты ничего не понимаешь... Подумать только: разве эти старые бумажные лоскутки могут заменить хотя бы одну милую девичью улыбку, румянец матово-белых шелковых щек, поцелуй маленькоrо ротика, с губами краснее мака и с результатом более опьяняющим, чем самый лучший и дурманящий опиум!..
Бедный парикмахер Ши-и начинает глотать слюну голодного человека — так он ясно представил все эти прелести, дьявольски искусно нарисованные этим старым сластеной и гурманом.
— Ах, ты ничего этого не понимаешь!.. — вздыхает старый Ли-бо, тоже облизываясь от предвкушения всяческих удовольствий.
Но парикмахер Ши-и все понимает... Вот почему он и не сомневается, что старому Ли-бо может достаться такой лакомый кусочек в жизни. А ему, молодому — нет... И невольно он начинает думать о несправедливости на земле.
— И все это я понял только сейчас!.. — снова говорит студент, — только сейчас, когда увидел эту замечательную девушку... И все это в скором времени будет мое!...
Парикмахер взволнованный вцепляется своими щипцами, вместо одного волоска, сразу в четыре, в пять, и рвет их с ожесточением.
— Ай!.. Ай!..
Старый студент вскакивает с своего приятного ложа и рассверепело бросается с кулаками на парикмахера. И только после большой порции ругательств, отпущенных на голову забывшегося и неловкого Ши-и он успокаивается и снова ложится на кресло, и снова блаженно закрывает глаза, продолжая мечтать вслух... — Он уже совершенно уверен в том, что маленькая Се будет его женой...
Провинившийся Ши-и теперь только во всем ему поддакивает, продолжая свою искусную работу омоложения этого старого студента, собирающегося стать женихом. Он только бы хотел одним глазком посмотреть на эту маленькую фею, сводящую с ума закоренелого холостяка Ли-бо...
Теперь он ничего больше не хочет.
А на улице — солнце. И хотя осень уже давно вступила в свои права и мягкий режущий холодок гуляет по отцветающим равнинам Хенани, но в маленьких глиняных городках, за высокими каменными стенами, еше совсем тепло и даже временами по летнему душно.
Вот и сегодня один из таких дней...
В мягкой и желтой пыли, приплюснутый к безветренным улицам города, лежит нищий... Он лежит на спине и стеклянные невидящие его глаза устремлены в высокое синее небо; он жутко ими поводит, от времени до времени, и худое его тело, все покрытое струпьями трясет падучая.
Он часто вскрикивает, и этот хриплый голос напоминает клекот раненой птицы...
Но мало кто из прохожих обращает на него внимание: проходят мимо не оглядываясь, и очень редкие бросают в желтую и мягкую пыль одну-две чеки.
В переулок сворачивает человек: он легок на ходу и беспечен на вид... Но вот он услыхал крик птицы: он настораживается, прислушивается и замедляет свои большие шаги; он подходит к нищему, останавливается, бросает ему один за другим три тунзера и говорит негромко:
— Да. Я — Ляо...
В ответ — нищий кричит протяжно семь раз...
1) Рикша намекает на чиновничество и богатое купечество, носящее шапочки с шариками: шелковыми, золотыми и стеклянными. (стр. 3.)