"Историк Марксист", №3, 1927 год, стр. 90-116

Месячина в России в первой половине XIX века

И. Игнатович

Развитие помещичьего хозяйства приводило в первой половине XIX века к целому ряду отрицательных явлений в жизни крепостного населения. Одним из таких явлений было образование земледельческого крепостного пролетариата, известного под названием месячников. Эта группа крепостных не вела собственного земледельческого хозяйства и была занята исключительно или почти исключительно в помещичьем хозяйстве, получая от помещиков в том или другом виде готовое содержание и постоянно работая на них.

Развитие месячничества стояло в тесной связи с развитием хлебной торговли¹).

Вследствие близости портов помещичьи имения южных губерний захватывались в торговый хлебооборот, и они начали усиленно производить род хлеба, наиболее требуемый и наилучше оплачиваемый на ближайших к ним рынках, т.-е. пшеницу. Слабая населенность южных губерний, ничтожное количество крепостных при благоприятных условиях сбыта хлеба на рынке — заставляли помещиков усиленно применять барщину, прибегать к месячничеству, (пользоваться, где и как возможно, наемным трудом, вообще всяческими способами увеличивать количество труда для наибольшей эксплоатации своих земель. Поэтому a priori можно сказать, что в этих «экспортных» губерниях месячничество должно получить сильное развитие.

Система месячничества, т.-е. обращение крепостных в постоянных безземельных земледельческих рабочих, имела ряд достоинств с точки зрения интересов помещиков. Сокращение крестьянской надельной земли делало возможным увеличение господской запашки в малоземельных местностях. В то же время можно было сократить и регулировать расходы на рабочую силу при большем надзоре за рабочими. В местностях, где чувствовался недостаток рабочей силы, крайне важна была возможность иметь постоянных рабочих в горячую рабочую пору в полном своем распоряжении, увеличивая до maximum'a как рабочую силу, так и рабочее время. Конечно, месячничество имело для помещичьего хозяйства и теневые стороны. Не говоря уже о малой интенсивности подневольного труда, что было общим больным местом в хозяйствах, основанных на крепостном труде, помещикам приходилось содержать месячников и их семейства круглый год, что не совпадало с временем сельскохозяйственного производства. С другой стороны, приходилось затрачивать капитал на орудия производства, на живой и мертвый инвентарь в виде скота и земледельческих орудий; при барщинной же системе, как известно, помещичья запашка обрабатывалась крестьянским скотом и крестьянскими земледельческими орудиями. При обращении крестьян в земледельческий, крепостной пролетариат уничтожалась крайне важная для помещичьего хозяйства подводная повинность, которой при плохих путях сообщения и отсутствии железных дорог разрешался один из важнейших вопросов помещичьего хозяйства — вопрос о доставке сельскохозяйственных продуктов на рынок. Наконец, немалым препятствием для распространения этой системы служило и отношение к ней как самих крестьян, так отчасти и правительства.

Если на месячничество у мелких земле- и душевладельцев, у которых было мало земли и менее 20 душ, правительство склонно было смотреть сквозь пальцы, как на неизбежное зло, то не так снисходительно относилось оно к обезземелению крестьян и переводу их на месячину средними и крупными помещиками. В своих предположениях об устройстве мелкопоместных имений, где обезземеление и обращение крестьян в батраков было нередким явлением, министр внутренних дел Ланской полагал нужным давать им пособие при немедленном освобождении безземельных крестьян, но не допускать этого по отношению к «немелкопоместным владельцам, которые отняли земли у своих крестьян и обратили их в батраки». Обнаружение месячничества у ставропольских помещиков Гриэльской и Майвалдова накануне крестьянской реформы, как увидим ниже, повлекло за собою предание их уголовному суду.

Ответственность за продовольствие крепостных, налагаемая правительством на помещиков, также сильно стесняла последних в их отношениях к месячникам. Казалось бы, в случае забастовки таких рабочих помещику достаточно было бы лишить их содержания, и голод заставил бы месячников смириться. Но как раз в этом отношении помещики оказывались в худшем положении, чем предприниматели, имевшие дело с вольнонаемными рабочими. По закону помещик был обязан не допускать крепостных до нищенства и заботиться об их пропитании. Если помещик отказывался продовольствовать забастовавших месячников, его к тому администрация принуждала или продовольствовала сама за счет помещиков. Так было с помещиком Гриэльским в Ставропольской губ. Вольных батраков помещик мог прогнать, но по отношению к своим крепостным он этого не мог сделать, ибо это квалифицировалось бы администрацией, как злоупотребление помещичьей властью. Освободить таких «забастовщиков» также было невозможно, ибо требовало соблюдения ряда формальностей. Помимо этого, при недостатке вольных рабочих, можно было остаться без всяких рабочих рук.

Немало затрудняли помещиков и волнения крестьян, с ненавистью относившихся к обезземелению и переводу на месячину. Это знаменовало для них усиление, как экономической, так и всякой, другой зависимости от помещика, увеличение надзора за ними со стороны последнего, увеличение рабочего времени, рабское существование, подневольную работу изо дня в день без просвета впереди. Крестьяне реагировали на эту систему всеми возможными для них средствами. Они слали жалобы начальству на усиленную эксплоатацию и обезземеление; они устраивали забастовки, возбуждали иски о воле и настойчиво вели их, как бы юридически они ни были безнадежны; они бежали от помещиков, если было возможно, и т. д. Все это нарушало непрерывность и безответственность повиновения крепостных, без чего невозможно было правильное ведение помещичьего хозяйства.

В виду такого значения месячничества в истории помещичьего хозяйства и в истории трудящихся было бы важно выяснить степень развития этого явления и количество земледельческого пролетариата среди крепостных.

Это явление отмечалось современниками уже в XVIII веке. Так, Радищев в своем «Путешествии»... описал помещика, который отнял от крестьян землю, скупил скот по произвольной цене и заставлял их всю неделю работать на барщине; кормил он крестьян частью на господском дворе, частью выдавал месячину. Другой помещик, также обезземеливший крестьян и переведший их на постоянную барщину, месячину выдавал только семейным, а холостых кормил на дворе. О том же явлении говорит и Рычков, называя таких помещиков «строгими»; о существовании помещиков, обезземеливавших крестьян, говорит и Екатерина II в своих примечаниях на книгу Радищева²). В. И. Семевский сделал даже попытку подсчитать приблизительное количество таких месячников в XVIII веке. Таких дворовых, о которых в «Экономических примечаниях» по двадцати губерниям Великороссии прямо сказано, что они состоят «на издельи». «на пашне» или «обрабатывают землю», нашлось только 963 души в 41 даче (23 на 1 дачу)³). Это, конечно, ничтожное количество для всей Великороссии, и недаром Рычков говорит о таких «строгих» помещиках в тоне исключительности их, а Радищев, прямо считал месячничество злоупотреблением помещичьей властью. По утверждению В. И. Семевского, «вообще обезземеление крестьян было тогда в Великороссии очень редким явлением»⁴). В XIX веке местничество, несомненно, развивалось, хотя и накануне крестьянской реформы о нем говорили, как о злоупотреблении, а обнаружение такой системы хозяйства навлекало неприятности на помещика, применявшего ее.

К сожалению, приходится сознаться, что и в XIX веке чрезвычайно трудно выяснить степень развития месячничества, а тем более его эволюцию. Несмотря на всю важность и интерес этих вопросов, вряд ли они могут быть разрешены когда-либо за неимением статистических данных, пригодных для их разрешения. При ревизиях отмечались лишь крестьяне и дворовые, при чем месячники иногда записывались дворовыми, иногда продолжали носить название крестьян. Выделить таких месячников из группы крестьян мы не имеем возможности. Нельзя также выделить месячников и из группы дворовых, ибо на ряду с земледельческими рабочими немало было дворовых, занятых в домашнем хозяйстве, отхожими промыслами, фабричнозаводскими работами и т. д. Были и такие дворовые, которые по существу — по наделению землею и по повинностям — не отличались от крестьян. Поэтому рост числа дворовых может лишь косвенно указывать на рост месячничества.

Сведения об имениях, доставленные самими помещиками в губернские дворянские комитеты в 1858 г., также не дают нам интересующих нас сведений. Правда, в описании имений, в которых было более 100 душ⁵), в значительном количестве имений отмечены крестьяне «на дворовом положении», «на господском содержании», «при особых должностях» и пр. Если не все, то значительная часть таких крестьян были, конечно, месячниками. От причисления таких крестьян к дворовым % последних в ряде губерний значительно повышается⁶). К таким губерниям относятся: Харьковская, Самарская, Воронежская, Тульская, Новгородская, Тверская, Псковская и Вологодская. Таких крестьян («на дворовом положении», «господском содержании» и т. п.) в имениях, имевших более 100 душ, больше всего отмечено в губерниях Харьковской (4,67% крепостных), Воронежской (2,92%), Новгородской (1,56%, Тверской (1,48%). Но сведения, доставлявшиеся в губернские комитеты о помещичьих имениях, отличаются вообще случайным, неточным характером, и их никак нельзя считать исчерпывающими и полными. Можно сказать с уверенностью, что действительное количество подобных крестьян было больше, чем то явствует из «Описания имений» в «Приложениях» к «Трудам Редакционных Комиссий».

Не забудем при этом, что часть таких крестьян, особенно состоящих на дворовом положении, могла быть в действительности оторванной от земледелия; часть же, состоящая, например, «при особых должностях», как бурмистры, старшины, старосты, фактически большею частью не отрывались от земледелия и имели собственное крестьянское хозяйство. По ведомости, приложенной к проекту освобождения крестьян Ставропольского губернского комитета, видно, что у помещиков Ставропольской губернии «в должностях» числилось 519 крестьян-дворовых, что составляло 6,7% крепостных. Из этих 519 человек 163, или 31%, оказывали личные услуги помещикам; 272, или 53%, были заняты в помещичьем хозяйстве и, наконец, 77, или 15%, входили в администрацию имения. Таким образом, большая половина этих крестьян и дворовых обслуживала потребности помещичьего хозяйства (главным образом скотоводство и садоводство). Характерно, что месячников в этих сведениях не помечено, между тем как мы имеем определенные указания⁷), что в Ставропольской губернии они были в значительном количестве.

Относительно мелкопоместных дворян и цифры и показания современников определенно говорят о наличности среди их крестьян большого числа безземельных, и в том числе месячников. По сведениям министерства внутренних дел, собранным в конце 50 г.г. XIX века, в имениях мелкопоместных владельцев, в которых было менее 20 рев. душ, а всего земли (господской и крестьянской) менее 4½ десятин на душу, из 60.282 рев. душ, имевшихся в них по 10 ревизий, 25.405 душ (42,1%) жили в виде дворовых или батраков в господских строениях, не имея земли, и 4.215 (7%) рев. душ были также безземельными, но имели дома. Таким образом, безземельными была половина (49,1%) крепостных таких мелкопоместных дворян. В отдельных же губерниях процент таких крестьян был еще выше. В Курской губернии, например, все крепостные таких помещиков были безземельными и жили в виде дворовых или батраков в господских строениях; в Черниговской губернии батраков в таких имениях было 73,7%, в Воронежской губернии — 62,8%, в Рязанской — 50,8%, в Орловской — 50%, в Полтавской — 48,7%. Из этих губерний в Полтавской губернии в таких имениях наделено землею было только 7% крепостных, в Черниговской губернии — только 15%⁸) и т. д.

Впрочем, если группа крестьян, принадлежавших мелкопоместным помещикам, ясно обнаруживает громадное количество безземельных (почти половина), живущих батраками в господских строениях или особых домах, то нельзя забывать, что в руках этих помещиков находилось сравнительно ничтожное количество крестьян: по 10 ревизии у помещиков, имеющих менее 20 душ, было лишь 3,1% всех крепостных. Предполагая даже, что во всей этой группе крепостных было то же отношение безземельных к наделенным землею, как и в вышеуказанной группе мелкопоместных помещиков, имевших менее 4½ десятин (господской и крестьянской) земли на душу, то и тогда безземельных батраков было не более 42,1%, что составляет 1⅛% всех крепостных по 10 ревизии, а всех безземельных — не более 49,1% всех ревизских душ в этой группе, что составляет около 1½% всех крепостных по 10 ревизии.

О большом количестве земледельческого пролетариата в мелких имениях свидетельствуют и современники. Так, по указанию Я. Соловьева в Смоленской губернии месячина встречалась в мелкопоместных имениях, где было менее 20 душ. В более крупных имениях на месячину поступали исключительно ленивые, не умеющие вести свое хозяйство»⁹).

Как редкие случаи, перевод на месячину встречался по указанию Преображенского и в Тверской губернии, как наказание за нерадивость, неумение поправить свое хозяйство, несмотря на помощь помещика¹⁰).

Повалишин сделал попытку подсчитать количество месячников в Рязанской губернии, принимая, подобно В. И. Семевскому, имения с одними дворовыми (без крестьян) за имения с месячниками. По ревизии 1833 года оказалось 1.570 таких имений с 7.641 дворовыми, или 1,92% всех крепостных в губернии; по ревизии 1850 года было 1.100 имений с 5.571 дворовыми (1,40%); и по ревизии 1857 года — 1.225 имений с 6.886 дворовыми (1,74%). Таким образом, между 8 и 9 ревизиями количество таких месячников уменьшилось и абсолютно, и относительно; к 1857 году оно, правда, опять повысилось, но такое повышение могло быть следствием усиленного перевода при ревизии крестьян в дворовые под влиянием слухов о грядущем земельном освобождении крестьян. Если мы обратим внимание на число душ в таких имениях, то увидим, что в них было не более 5 душ в каждом. При таком количестве душ помещики мало чем отличались от крестьян и нередко сами работали по хозяйству на ряду с крепостными для увеличения рабочей силы. Повидимому, именно об этой группе помещиков говорил Заблоцкий-Десятовский, указывая, что «Рязанская губерния особенно замечательна множеством мелкопоместных владельцев; у тех, которые обрабатывают землю лично, крестьяне живут вместе с помещиками, мало от них отличаясь. Но имеющие несколько десятков душ большею частью обременяют крестьян, переводя их часто на месячину»¹¹) . Сколько крестьян-месячников было у последних помещиков, неизвестно, ибо, судя по среднему количеству дворовых на одно имение, месячники таких помещиков если и попали в подсчет Повалишина, то в небольшом количестве. Во всяком случае, месячничество, судя по свидетельству Заблоцкого-Десятовского, было заметным явлением в Рязанской губернии и наблюдалось главным образом, если не исключительно, в мелких имениях.

Костромской дворянский губернский комитет, делая при выработке проекта освобождения крестьян предположения о вознаграждении мелкопоместных дворян, различал в Костромской губернии между мелкими помещиками одних, у которых крестьяне жили отдельно от помещиков и имели достаточно земли, от тех, у которых 1—2 двора крестьян были поселены отдельно, а остальные жили в виде батраков в одном доме с помещиками, и таких, наконец, у которых все крестьяне жили в виде батраков без собственного хозяйства в одном доме с владельцем¹²). Нужно сказать, впрочем, что по сведениям министерства внутренних дел безземельных крепостных в подобных имениях Костромской губернии было только около 20%¹³).

Не имея возможности выяснить количество месячников, как таковых, вo всех имениях, было бы важно выяснить количество безземельных, в числе которых были и месячники. Группа безземельных включает в себя не только месячников, но и безземельных оброчных крестьян, безземельных, работавших на помещика из доли урожая, месячников фабрично-заводских; наконец, в число безземельных приходится зачислять и дворовых, состав которых сам но себе был также крайне разнообразен.

Относительно Великороссии мы не имеем таких данных, но, несомненно, и здесь развивалось обезземеление крестьян. Правда, по свидетельству Редакционных Комиссий, месячина была здесь редким явлением. Но количество дворовых, как увидим выше, увеличивалось здесь в ряде губерний. Не забудем также образование в XIX веке особой группы затяглых крестьян, т.-е. таких, которых помещики уже не наделяли землею. Затяглые образовывались в таких имениях, где помещик считал невозможным увеличивать количество крестьянской земли, а душевой надел был ограничен в своем размере до minimum'a, a потому дальнейшего дробления его при переделах помещик не желал допускать. Поэтому по мере роста населения росло количество таких крестьян, которые земли не получали ни от помещика путем прирезки земли, ни от крестьянского мира путем передела земли и отпускались обыкновенно на оброк. Затяглые были заметным явлением в такой малоземельной губернии, как Курская, но подсчитать их число невозможно.

В Малороссии же, по свидетельству тех же Редакционных Комиссий, обезземеление производилось в больших размерах¹⁴). Мы знаем, что в Черниговской губернии «всех дворовых людей и крестьян, не имеющих ни земли, ни усадьбы, а живущих при помещичьих дворах и имениях», было 33.444 души мужского пола, или 24% всех крепостных; в Полтавской губ. «дворовой прислуги и крестьян, живущих в избах при господских домах», было 24.940 душ мужского пола, или 15%; в Харьковской губернии дворовых людей и крестьян, состоявших на дворовом положении, было 53.534 души мужского пола, или 24%, помимо крестьян, наделенных лишь усадьбою и огородами (огородников), составлявших 4% в Черниговской губернии и 32% в Полтавской губернии¹⁵). Пахотной и сенокосной землей, таким образом, в Полтавской губернии не пользовалось около половины крепостного населения, в Черниговской — около трети и в Харьковской — почти четверть. В некоторых уездах количество безземельных было еще больше. Так, в Константиноградском уезде безземельные относились к числу наделенных землею, как 2 : 1; в Зеньковском уезде, по свидетельству земского исправника, крестьяне, за исключением небольшого количества имеющих рабочий скот в некоторых больших экономиях, совсем не имели определенного и постоянного надела пахотной земли¹⁶). В числе таких безземельных была часть дворовых, часть месячников в указанном нами смысле, часть деревенского пролетариата, работавшего на помещика из той или другой доли урожая. По указанию хозяйственного отделения Редакционных Комиссий в Черниговской и Полтавской губернии «нет почти ни одного имения, в котором бы все крестьяне были наделены землею»¹⁷). Даже в более крупных имениях, где было более 100 душ, безземельные встречались в большей или меньшей степени во всех почти имениях. В Полтавской губернии в 36 таких имениях (5,18%) все крестьяне были безземельными, в 121 имении (17,41%) более десятой части всех крестьян были безземельными. В 179 имениях Полтавской губернии, о которых имеются более детальные сведения, 9,54% всех крестьян были безземельными.

В правобережной Украине количество безземельных крестьян также было велико. Так, в Подольской, Волынской и Киевской губерниях крестьян, вовсе не наделенных землею, было 7½%, а пользующихся только усадьбою без полевой земли (огородников — 9¼%, — итого 16¾%, т.-е. более шестой части крестьян не имели наделов и должны были жить или на господском содержании, или работая на помещика из доли урожая, или заработком на стороне (а иногда у своих же односельчан).

Количество безземельных в литовских губерниях нам неизвестно. Но в одной из них — Гродненской — в конце 50 г.г. бобылей, т.-е. безземельных крестьян, не имевших даже огородной земли, было 1,8% крестьян, а огородников, не имевших пахотной земли и владевших только усадьбами и огородами, было 3,7%; другими словами, 5,5%. или ¹/₂₀ часть крепостных крестьян, были почти полными пролетариями и собственного земледельческого хозяйства не имели.

Велико ли было число обезземеленных крестьян в Белоруссии, нам также неизвестно; но о крайне бедственном положении крестьян в этих губерниях единодушно говорят современники и официальные донесения и свидетельства. На Белоруссию, на ряду с Украиной, указывает Самарин, как на место, где, «кажется, прежде всего появились месячники»¹⁸).

Министр внутренних дел Ланской указывал в конце 50 годов, что в некоторых местах литовских губерний и в ряде уездов Витебской губернии издавна существовал особый класс безземельных крестьян, или батраков.

Рост числа дворовых, как было выше указано, также может косвенно указывать на рост количества месячников. Ознакомимся поэтому с эволюцией количества дворовых.

Как известно, с развитием денежного и разрушением натурального хозяйства дворня теряла свое прежнее значение в помещичьем хозяйстве. Количество покупаемого на рынке постоянно увеличивалось, и труд дворовых ремесленников и мастеровых, шедший на обслуживание различных потребностей в помещичьем хозяйстве, делался излишним. С развитием денежного хозяйства помещики стремились использовать труд дворовых наиболее рационально. Количество дворовой челяди, как таковой, уменьшалось; часть дворовых отпускалась на оброк, часть эксплоатировалась в виде рабочих на вотчинных фабриках и заводах; в некоторых местах дворовых наделяли землею, и они лишь юридически считались дворовыми, как записанные по ревизии, фактически же, положение таких дворовых мало отличалось от положения крестьян. Наконец, в местностях, где помещики нуждались в земледельческих рабочих, дворовые обращались в таковых и являлись месячниками. С другой стороны, малоземелье или недостаток рабочих рук, как выше указано, вели к переводу и крестьян на положение месячников, занятых земледельческими работами, и записи их при ревизиях в дворовые. Этим и об'ясняется, что, несмотря на указания современников, что размер дворни с развитием денежного хозяйства уменьшался, мы имеем неоспоримый факт, что общее количество дворовых в николаевскую эпоху росло. Процент дворовых относительно всей массы крепостных рос непрерывно с 8 ревизии, а именно¹⁹):

8 ревизия — 4,14%, 9 ревизия — 4,79%, 10 ревизия — 6,79%.

Несомненно, что Редакционные Комиссии были вполне правы, об'ясняя резкое повышение количества дворовых между 9 и 10 ревизиями слухами об освобождении. Так, по 10 ревизии крестьян убыло на 233.008, а дворовых прибыло до 201.688 душ. Значительное совпадение этих цифр явно показывает, что при 10 ревизии количество дворовых возросло за счет крестьян. При этом, по мнению Редакционных Комиссий, запись крестьян в дворовые при 10 ревизии являлась в значительной степени результатом стремления, в виду слухов о грядущем наделении крестьян землею при освобождении, зафиксировать действительное количество дворовых. По указанию Редакционных Комиссий, «в старину помещики для разных своих надобностей довольно часто брали крестьян из деревни во двор, а по ревизским сказкам продолжали показывать их по-прежнему в крестьянах»²⁰). Такие помещики, естественно, поспешили при 10 ревизии записать таких номинальных крестьян дворовыми; Редакционные Комиссии признавали, что в общем записанные по 10 ревизии дворовыми, действительно, содержались и жили на положении дворовых. Но, «обращаясь к исключениям из этого правила, Редакционные Комиссии убедились, что на практике, особенно в настоящую минуту (после 10 ревизии. И. И.) встречается гораздо более таких людей, которые по ревизии зачислены дворовыми, а на самом деле по своим занятиям, образу жизни, связям, привычкам и хозяйственному быту ничем не разнятся от крестьян, чем обратных случаев, т.-е. таких крепостных людей, которые, будучи записаны крестьянами, проживали бы на положении дворовых»²¹). Судя по этим указаниям Редакционных Комиссий, слухи об освобождении заставили помещиков поспешить при 10 ревизии записать месячников или земледельческий пролетариат в число дворовых, дабы избежать наделения их землею. По этим же соображениям при 10 ревизии запись месячников крестьянами могла быть лишь исключением более редким, чем запись фактических крестьян дворовыми.

В виду этого полезно сравнить данные 10 ревизии с данными 8 и 9 ревизии, чтобы выяснить, насколько и в каких местностях развились такие явления, как месячничество, обезземеление и т. д., ко времени освобождения крестьян.

Взяв лишь те губернии, данные о которых не возбуждают подозрений, и распределив их по районам, мы получим такую картину движения числа дворовых с 8 по 10 ревизию (в процентах):

	8 рев.	9 рев.	10 рев.	К 9 рев. прибыль или убыль	К 10 рев. прибыль или убыль
Нечерноземные губернии22)	5,7	5,2	4,7	—0,5	—0,5
Черноземные      ""  23)	7,0	8,4	11,2	+1,4	+2,8
Поволж. и восточно-степные      ""  24)	6,3	6,1	7,1	—0,2	+1,0
Приуральские      ""  25)	1,2	3,7	3,6	+2,5	—0,1
Новороссийские      ""  26)	4,8	4,8	19,4	±0,0	+14,6
Левобережн. Укр.      ""  27)	3,2	3,9	13,5	+0,7	+9,5
Правобережн. Укр.      ""  28)	1,0	0,7	0,7	—0,3	±0,0
Во всех 28 губ....	5,1	5,6	7,8	+0,5	+2,2

Как показывает таблица, количество дворовых возросло в тех районах, где была относительная перенаселенность при выгодности ведения сельского хозяйства для помещиков или недостаток рабочих рук в помещичьих имениях при выгодности земледелия. Таковы, с одной стороны, районы черноземной и левобережной Украины, с другой — новороссийские губернии, Ставропольская. В нечерноземных губерниях, напротив, заметно уменьшение числа дворовых, что указывает на отсутствие стимулов для перевода крестьян в дворовые; даже слухи об освобождении не обнаружили этой тенденции: очевидно, помещики имели мало месячников или безземельных крестьян, что зависело, вероятно, от того, что там землею дорожили меньше, чем на юге, и труд крепостных эксплоатировали в других формах. При этом следует отметить, что в общем слухи об освобождении, вызвавшие, по указанию Редакционных Комиссий и Тройницкого, усиленную запись крестьян в число дворовых при 10 ревизии, лишь сильнее обнаружили ту тенденцию к увеличению числа дворовых и в тех же местностях, которую показывают данные 9 ревизии по отношению к данным 8 ревизии. Так, в черноземных губерниях и в левобережной Украине заметно повышение процента дворовых и к 9 ревизии, когда не было фактора, вызвавшего резкое повышение процента дворовых при 10 ревизии. В нечерноземных губерниях число дворовых продолжало уменьшаться, несмотря на слухи об освобождении; в правобережной Украине уменьшение числа дворовых несколько задержалось, не дав ни прироста, ни уменьшения, в то время как между 8 и 9 ревизиями оно немного уменьшилось; впрочем, в этих районах дворовые были вообще очень немногочисленны по сравнению со всей крепостной массой. Резкое повышение дают новороссийские губернии при стационарном положении между 8 и 9 ревизиями, но, к сожалению, данные эти касаются лишь одной Херсонской губернии, и нам неизвестно изменение процента дворовых между 8 и 9 ревизиями в других новороссийских губерниях. Повышение к 10 ревизии вместо замечавшегося между 8 и 9 ревизиями понижения было в восточных степных и поволжских губерниях; возможно, что это было результатом слухов об освобождении и усиленной из-за этого записи крестьян в дворовые. Менее понятно уменьшение числа дворовых к 10 ревизии в приуральских губерниях вместо увеличения, бывшего между 8 и 9 ревизиями; но именно данные по этим губерниям возбуждают сомнения, ибо в одну и ту же группу зачисляли, по-видимому²⁹), и владельческих крестьян и заводских, т.-е., вероятно, поссессионных. В северо-западных губерниях, по об'яснению виленской общей комиссии, дворовые не составляли особой группы: «служба их в господском дворе есть только временная, и они часто по собственному желанию возвращаются в крестьянство»³⁰). Эта легкость перехода от земледельческих занятий к дворовой службе и обратно вела к тому, что, например, в Минской губернии во многих имениях, по замечанию минского комитета, дворовых людей по ревизским сказкам вовсе не значилось»³¹). Этою особенностью края и об'ясняется, быть может, сравнительно ничтожное здесь количество дворовых.

Отмеченные явления резче выступают при сравнении данных 9 и 10 ревизий, более полных, а потому позволяющих охватить сравнением большее количество губерний.

В 41 губернии процентное отношение дворовых ко всему крепостному населению по районам давало такую картину:

Губернии	% дворовых по отнош. ко всем крепостным.		Прибыль или убыль к 10 рев.
	9 рев.	10 рев.
Нечерноземные 12.......	5,4	4,9	—0,5
Черноземные 7.......	8,4	11,2	+2,8
Поволжские 3.......	5,3	6,7	+1,4
Приуральские 2.......	3,7	3,6	—0,1
Восточные степные 2.......	9,3	8,7	—0,6
Новороссийские степные 2.......	5,1	18,1	+13,0
Левобережная Украина 3.......	3,9	13,4	+9,5
Правобережная Украина 3.......	0,5	0,5	±0,0
Северо-западные 5.......	3,7	3,6	—0,1
Ставропольская 1.......	8,1	11,2	+3,1
Всего в 41 губ........	5,2	7,0	+1,8

Как видим, в 41 губернии произошло увеличение числа дворовых на 1,8%. Но это увеличение происходило неравномерно: в то время как в ряде районов число дворовых уменьшилось (нечерноземные, восточно-степные губернии, Северо-Западный и Приуральский край), в правобережной Украине осталось прежним, в ряде других районов оно сильно увеличилось. Такими районами были: новороссийский степной, левобережная Украина, Ставропольская губерния, черноземные и поволжские губернии. Увеличилось число дворовых как раз в земледельческих районах, при чем наиболее сильное увеличение мы замечаем в таких многоземельных губерниях, как новороссийские, Ставропольская, с другой — в таких малоземельных с большим количеством безземельных крестьян, как губернии левобережной Украины. Повышение замечается и в многоземельных поволжских губерниях. Если мы присмотримся внимательнее к черноземным губерниям, то здесь мы заметим, что фактически повышение произошло не во всех черноземных губерниях. Оно резко повысилось в Курской губернии, отличающейся относительною перенаселенностью помещичьих имений: в этой губернии уже при восьмой ревизии было 7,7% дворовых, при девятой, — 11,9% и при десятой — 19,2% крепостного населения. Резко повысилось число дворовых в Воронежской губернии (до 12,7% с 8,5% при 9 ревизии), повысилось оно в Орловской и Тамбовской, меньше — в Пензенской и Рязанской и почти не изменилось в Тульской губ. Таким образом, в этой группе наиболее резкое повышение числа дворовых дала губерния мелкопоместная и относительно малоземельная.

Эти данные указывают, что при 10 ревизии в дворовые усиленно записывали, с одной стороны, те помещики, которые стремились сохранить за собою возможно больше земли. Если правы Редакционные Комиссии, полагая, что в дворовые при 10 ревизии записывали главным образом месячников, безземельных и вообще крестьян, бывших фактически на положении дворовых и лишь по ревизии числившихся крестьянами, то это приращение дворовых показывает нам те местности и губернии, где было наиболее развито месячничество и т. п. явления, и указывает на мелкопоместность и относительное малоземелье при развитом помещичьем хозяйстве, как основные причины развития этих явлений.

Но это не единственная причина месячничества. Как видим, особенно резко повысилось число дворовых как раз в наиболее многоземельных губерниях, как новороссийско-степные; Ставропольская губерния, также крупнопоместная и многоземельная, занимает третье место по относительной величине группы дворовых; наконец, заметное увеличение дворовых произошло в поволжских губерниях, где помещики также не ощущали недостатка земли. При переводе крестьян в дворовые некоторую роль, конечно, могло играть и желание сохранить за собою как можно больше земли. Но главную роль играла другая причина. В этих губерниях помещичьи хозяйства, как указывалось ниже, были заняты усиленным производством хлеба на внешний рынок. Крепостных здесь было относительно мало; наемных рабочих было также недостаточно, и они были дороги. Для расширения производства хлеба приходилось усиленно напрягать силы наличных крепостных. В результате в этих изобильных землею губерниях при плодородной почве почти все крестьяне, как известно, состояли на барщине, их переводили на месячину, на дворовое положение и т. п. Именно здесь, где в помещичьих хозяйствах нехватало рабочих рук, а сельское хозяйство приносило крупные барыши, помещики предпочитали нередко иметь постоянных рабочих на своем содержании, чем держать их на барщине, отдавая им половину драгоценного рабочего времени; именно здесь уменьшение подводной крестьянской повинности меньше чувствовалось, ибо близки были порты для вывоза хлеба, а в Ставропольской губернии, кроме того, кавказская армия была близким потребителем продуктов помещичьего сельского хозяйства. Этим, повидимому, и об'ясняется, что группа дворовых в этих губерниях была значительнее, чем в других районах. Руководствуясь указанием Редакционных Комиссий, можно предположить, что стремление иметь в полном своем распоряжении весь труд крепостных, все их рабочее время заставляло помещиков не только пользоваться дворовыми в виде сельскохозяйственных рабочих, но и держать многих крестьян на том же положении, — другими словами, на положении месячников. И когда грянул гром приближающейся крестьянской реформы и начала вырисовываться будущая необходимость наделить всех крестьян землею, помещики поспешили записать подобных крестьян в дворовые, — благо, производившаяся в 1858 г. 10 ревизия дала возможность для этого. В результате резкое увеличение группы дворовых по 10 ревизии, что мы и видели в вышеприведенной таблице.

Ряд современников подтверждает соображения о том, что в районах и губерниях, где процент дворовых был особенно велик, дворня имела в значительной мере сельскохозяйственное значение, поставляя помещикам необходимых для них постоянных земледельческих рабочих. Так, депутаты екатеринославского губернского комитета Поль и Миклашевский указывали, что из 28.380 душ мужского пола дворовых, имевшихся по 10 ревизии в Екатеринославской губернии, 4.000 (14%) были плугарями, или земледельческими рабочими; 18.000 (64%) были чабанами и «пастухами, и, примерно, 6.380 душ (22%) должностными при хозяйстве (ключники, писаря, конторщики, атаманы и собственно домашняя прислуга). Чтобы понять, какую роль играли эти 4.000 плугарей и 18.000 чабанов и пастухов, обратим внимание на то, что, по указанию тех же Поля и Миклашевского, «главную основу благосостояния помещичьих имений Екатеринославской губернии составляло сельское хозяйство, состоящее преимущественно в хлебопашестве и скотоводстве... Приготовление земли под посев в каждом помещичьем хозяйстве производится ежегодно в течение весны, лета, осени с помощью собственного рабочего скота помещиков, дворовыми, так называемыми плугарями, которыми и поднимается, по крайней мере, половина общего количества засеваемой земли (т.-е., примерно, около 600.000 десятин), а остальная половина производится барщинным трудом крестьян и их рабочим скотом». «Этим, — указывали они, — об'ясняются огромные посевы помещиков Екатеринославской губернии». Развитое скотоводство требовало наличности, примерно, труда 27.000 душ мужского пола для исполнения обязанностей чабанов и пастухов; ⅔ этих рабочих поставляли, как видим, дворовые, а лишь, «примерно, 9.000 пастухов пополняются крестьянскими мальчиками от 12 до 18 лет». «Число наемных незначительно, но невозможно иметь их»³²). Таким образом, половина помещичьих посевов обрабатывалась дворовыми, ⅔ пастухов состояли из дворовых. Так было велико значение этих рабочих из дворовых в двух главнейших отраслях помещичьего хозяйства Екатеринославской губернии.

Депутаты от таврического губернского комитета также указывали на то, что среди дворовых числятся нередко садовники, чабаны и т. п. служащие, имевшие в хозяйстве помещика в условиях Таврической губернии большое значение. Освобождение дворовых от обязательной службы ранее крестьян привело бы хозяйства помещиков «в совершенное расстройство» в виду невозможности заменить их другими рабочими. «Недостаточность населения края» заставляла и херсонский комитет настаивать на 8-летнем переходном периоде для дворовых, дабы сохранить на более долгий срок необходимый для помещичьего хозяйства труд дворовых³³). Ставропольский губернатор, ген. Волоцкий, в своем мнении о работах ставропольского губернского комитета пишет, что в Ставропольской губернии дворовые, «не неся собственно дворовой службы, тем отличаются от других крестьян, что, не имея собственного домообзаведения и не получая в пользование свое земли, состоят на всем господском содержании и круглый год работают на помещика и, следовательно, отправляют постоянную барщину». «Они носят, — считал он, — только название дворовых». По раз'яснению же кн. Барятинского, «дворовые люди в Ставропольской губернии разделяются на две категории: одни принадлежат владельцам, земли не имеющим, а другие — помещикам, владеющим землею. Первых находится 180 у 63 владельцев, а других число неизвестно, потому что они показаны в общем числе со всеми крестьянами»³⁴). Эти 180 человек или состояли прислугою при владельцах, или отпускались на заработки на весьма тяжелый оброк. Так как по 10 ревизии в Ставропольской губернии было 865 дворовых, то, следовательно, дворовых, бывших по существу сельскохозяйственными рабочими, было 685 душ мужского пола, или 79,2% всех дворовых, или 8,9% всех крепостных губернии. Как видим, сельскохозяйственные рабочие, каковыми были в большинстве случаев, по свидетельству Волоцкого, дворовые в Ставропольской губернии, составляли довольно значительную группу среди крепостного населения этой многоземельной губернии. Причиною тому была дороговизна рабочих рук в Ставропольской губернии, а порою и полная невозможность найти их.

Хотя в поволжских губерниях и незаметно резкого увеличения дворовых, но там эти дворовые имели сельскохозяйственное значение. По указанию как меньшинства, так и большинства самарского комитета, там были, с одной стороны, дворовые, пользовавшиеся землею наравне с крестьянами и несшие крестьянские повинности; с другой — такие, которые пользовались от владельца готовым содержанием, но употреблялись постоянно на полевые крестьянские работы, т.-е. составляли «несчастный класс так называемых месячников, составлявших нечто среднее между крестьянами и дворовыми»³⁵). Большинство и меньшинство самарского комитета сходились на признании необходимости наделить землею таких дворовых при освобождении.

Сельскохозяйственное значение дворовых в Малороссии у небогатых помещиков подтверждается указанием депутата от губернского комитета Подвысоцкого, что с освобождением дворовых они «лишаются рабочих рук, чем причинено будет сильное расстройство домохозяйству большинства помещичьих имений»³⁶).

Сельскохозяйственное значение дворовых в Курской губернии подтверждается замечанием курского губернатора Бибикова на проект курского губернского комитета, что из числа дворовых Курской губернии две трети составляет чернорабочий класс, занимающийся исключительно земледельческими работами»³⁷).

На дворовых, как сельскохозяйственных рабочих, указывали и в губернском комитете Рязанской губернии. «Дворовые пахари», т.-е. дворовые, «занятые возделыванием помещичьей земли, по указанию в этом комитете членов от правительства, принадлежали большею частью мелкопоместным владельцам³⁸). Дворовые люди для таких дворян, по их указанию, были полезнее крестьян, ибо отправляли все обязанности по дому, по хозяйству, а при возделывании помещичьей земли они работали втрое против крестьян»³⁹). Впрочем, по мнению тех же членов, ходатайствовавших о пособии от правительства на обзаведение дворовых пахарей, число таких дворовых было «незначительно» и, по их мнению, «они находились только в плодородных губерниях»⁴⁰).

Из всего вышеуказанного следует, что месячничество или обращение крестьян в земледельческих безземельных крепостных рабочих было распространено очень неравномерно и почти исключительно в черноземных губерниях. Месячников было много у мелкопоместных дворян, в многоземельных малонаселенных губерниях, где было мало рабочих рук, и в малоземельных губерниях, где была очень ценна земля. Определить численность этой группы крепостных почти невозможно, но приблизительное представление об этом дает количество дворовых. В то время как дворня теряла прежнее значение, как домашняя прислуга и как аппарат, перерабатывавший продукты сельского хозяйства, значение дворовых, как земледельческих рабочих, росло и сообразно с этим росло там и абсолютное, и относительное количество дворовых. Как видим, в некоторых районах количество дворовых составляло перед освобождением от ¹/₁₀ населения и выше, доходя в новороссийских губерниях почти до ⅓ крепостного населения.

II.

Не имея возможности статистически выяснить количество месячников, их группировку и экономическое положение, попытаемся на конкретных примерах ознакомиться с их положением и с тем, как сами крестьяне реагировали на него.

Как мы уже выяснили, месячники встречались чаще всего у мелкопоместных душевладельцев. Но как раз о событиях в имениях мелких помещиков местные власти реже доносили в центр. С малым количеством крестьян легко было справиться силами земской, полиции и в худших случаях — губернскими силами. Мелкий помещик редко имел достаточно влияния, чтобы поднять шум в губернии, а тем более привлечь к себе внимание центра. События в мелких имениях, кроме того, мало привлекали внимание соседей, не имели того влияния на настроение и поведение крепостных крестьян соседних имений, какое имели крестьяне крупных поместий. Поэтому и местная администрация имела меньше стимулов обрушиваться всем аппаратом принудительной власти на ничтожные группы волнующихся крестьян в мелких имениях. Вот почему, вероятно, данные центральных архивов, воспоминания современников и тому подобные источники дают сравнительно очень мало материалов для характеристики положения месячников.

В нашем распоряжении имеется 4 дела, где волновавшиеся крестьяне находились в положении месячников. Два из них относятся к 30 г.г., два других к 50 г.г. XIX века. Одно из них, относящееся к 1834 г., касается как раз левобережной Украины, где, как указано, было развито месячничество. Месячники были обнаружены в одном из мелкопоместных имений Черниговской губернии, Стародубского уезда, у помещика Якимовича. Второе дело относится к 1839 г. и касается положения крестьян-месячников у одной из любопытных разновидностей помещиков, живших со своими крепостными не на своей, а на арендуемой земле. Эти крестьяне-месячники принадлежали опять-таки мелким душевладельцам Лавровым, арендовавшим землю в многоземельной Екатеринославской губернии. Наконец, два случая месячничества были обнаружены в 1856 г. в многоземельной Ставропольской губернии, опять-таки у мелких душевладельцев, хотя и довольно крупных землевладельцев.

Следует сказать, что обращение крестьян Якимовича⁴¹) в месячников было, повидимому, недавним новшеством, ибо, по словам самого Якимовича, он управлял имением после отца только 10 лет. Имея ничтожное количество крестьян в деревне Обуховке (всего 21 душу мужского пола), он разрешил вопрос о земле и о рабочей силе радикальным способом: крестьянские земли взял себе, а крестьян перевел на свое содержание. В летнее страдное время, когда каждая минута дорога и нужен как женский, так и мужской труд, Якимович экономил, повидимому, и на женском труде, питая рабочих за общим столом, на что требовалось, конечно, меньше женского труда, чем при готовке пищи в каждом семействе отдельно. Зимою, когда в женском труде нужды было меньше, крестьяне получали месячину и вели отдельные домашние хозяйства.

При «нетрезвом беспрестанно поведении», «неукротимом нраве» Якимовича, положение таких безземельных крепостных было крайне тяжелым. По сообщению уездного предводителя, Якимович «то отягощал людей работами, то чрезмерно наказывал их». Находясь на постоянных барских работах под постоянным наблюдением вечно пьяного, жестокого человека, крестьяне должны были вести поистине каторжную жизнь. Неудивительно, что из крестьян «многие разбежались», а оставшиеся решились, наконец, в августе 1834 г. толпой пойти в Чернигов подать жалобу губернатору. Дознание подтвердило жалобу крестьян как на жестокость, так и на обременение их работами. Уездный предводитель «сверх того обнаружил», что и хозяйственное управление его дурно и чрезвычайно запущено, «что он отобрал земли и что крестьяне не имеют у себя никакой собственности, получая от него продовольствие только в летнее рабочее время за одним общим для всех столом, а в зимнее отпуском от помещика провизии». Делу дан был ход, и оно окончилось наложением опеки на имение Якимовича. Характерно, что министр внутренних дел Блудов, в своем мнении по этому делу, выразил полное осуждение Якимовичу особенно за то, что он обезземелил крестьян и сделал их месячниками.

Положение крестьян у екатеринославских помещиков Лавровых⁴²) зависело не только от общих условий развития помещичьего хозяйства в Новороссийском крае, но и от особенностей самого хозяйства Лавровых. Уездный предводитель дворянства, констатируя крайне тяжелое положение крестьян у Лавровых, считал это проистекающим не столько от намеренного отягощения их владельцами, сколько от совершенно расстроенного состояния Лавровых, которые, «переходя с места на место и поселившись на оброчном участке земли временно, не имеют способов упрочить благосостояние своих крестьян». Крестьянам своим они земли не давали, употребляя их на ежедневные господские работы; жилища крестьян поражали своею теснотою; бедность их останавливала внимание чиновников, бывших на месте для расследования. К этому прибавлялись, по словам крестьян, частые жестокие наказания. Положение крестьян ухудшилось, по их указанию, с тех пор, как предположено было взять крестьян Лавровых в казну за долги владельцев. С тех пор эксплоатация их стала сильнее; Лавровы стали распродавать крестьянский скот, оставляя вырученные деньги у себя, «не доставляли продовольствия» ни им, ни их семействам. Вообще, судя по показаниям крестьян, Лавровы стремились выжать из отходящих от них крестьян все соки, стараясь сократить расходы на их содержание до minimum'a и получить от них максимальную выгоду.

Крестьяне не могли безропотно переносить такое положение. Между ними и помещиками начали происходить какие-то столкновения. Хотя сами крестьяне заявляли, что «никогда »и в чем господ своих не ослушивались», в имение вызвана была военная команда, часть крестьян была арестована и предана суду. Лавровы выехали из имения, выразив сами желание, чтобы имение было взято в опеку. Управление имением было поручено особому чиновнику, вопрос же о наложении опеки на имение, в конце концов, был передан на обсуждение депутатского дворянского собрания, решение которого нам неизвестно. Во всяком случае министр внутренних дел и сенат считали, что обнаружившееся у Лавровых угнетение крестьян может служить основанием для наложения опеки.

В 50 г.г., накануне освобождения, отношение правительства к помещикам, обезземеливавшим своих крестьян и обращавших их в земледельческий крепостной пролетариат, стало, повидимому, суровее. По крайней мере, в двух известных нам случаях дело шло уже не только о наложении опеки на имения, но и о предании двух помещиков уголовному суду.

Оба эти помещика имели имения в Ставропольской губернии и уезде. Ставропольская губерния обнимала собою в то время, за исключением Черноморья, все северное Предкавказье и оканчивалось знаменитой Кавказской линией, куда уходили из крепостной России чаявшие воли крестьяне. Сюда устремлялся один из колонизационных потоков Великороссии, но население страны русским населением тормозилось в то время борьбою правительства с кавказскими народностями, и русские поселенцы подвергались опасностям набегов, боровшихся за свою независимость и землю, кавказских народов. Обилие свободной земли, плодородная почва, благоприятный климат, близость внутреннего рынка в виде нуждавшейся в продовольствии кавказской армии, а также внешнего рынка, — все это создавало ряд благоприятных условий для развития сельского хозяйства. Помещиков здесь было еще сравнительно очень мало, а крепостные составляли лишь ничтожную группу населения, не покрывавшую нужды помещичьих хозяйств в рабочих руках. При таких условиях в помещичьих имениях неизбежно развивалась барщинная система. Необходимостью увеличить количество труда об'ясняется и развитие месячничества в этой изобильной землею плодородной губернии.

Имения Майвалдова и Гриэльской, расположенные в черноземной части Ставропольского уезда, где земледелие и скотоводство были почти исключительными занятиями жителей, принадлежали как раз к числу имений, где нужда в рабочих руках вызывала развитие месячничества.

В 40 г.г. за Майвалдовым в Ставропольском уезде числилось 1.000 десятин и при них 19 душ мужского пола⁴³). К 10 ревизии количество душ возросло до 34 душ мужского пола. При таком количеств ревизских душ взрослых работников в лучшем случае могло быть не более ⅔, т.-е. 22—25 человек. С таким количеством рабочих, особенно при 3-дневной барщине, справляться с хозяйством было очень трудно, а между тем Майвалдов считался одним из лучших помещиков-скотоводов в губернии. Такое развитие скотоводства у Майвалдова вызывалось, весьма вероятно, именно указанным обилием земли при малом количестве рабочих рук, ибо примитивное скотоводство, какое было в Ставропольской губернии, требовало меньше рабочих рук, чем земледелие.

Повышенная эксплоатация крестьян, которой помещик заполнял недостаток рабочих сил, вызывала, естественно, непрерывные жалобы со стороны крепостных. Крестьяне жаловались местным властям на помещика в течение более 15 лет, но без всякого результата, навлекая на себя лишь тяжелые наказания и усиленные преследования со стороны помещика. Помимо жалоб, крестьяне, повидимому, пытались начать иск о воле, оспаривая самое право помещика владеть ими, как записанными за ним неправильно.

Расследование обнаружило, что Майвалдов не отводил крестьянам земли и в то же время «постоянно обращал их на господские работы», заставляя в то же время оплачивать казенные подати и другие повинности. «Изнуряя людей тяжелыми работами, Майвалдов в то же время отпускал им самую скудную пищу и лишал их почти необходимой одежды». Подтвердило расследование и жестокие, без всякой вины, наказания крестьян. Все это, по признанию кн. Барятинского, разорило и повергло в «жалкую нищету деревню Приютино».

Такое положение крестьян было признано злоупотреблением помещичьей властью, и на имение была наложена опека; сам же Майвалдов подлежал преданию уголовному суду. Впрочем, чья-то благодетельная рука помогла Майвалдову выйти сухим из воды. В 1838 г., когда уже в основу подготовлявшейся крестьянской реформы прочно было положено обязательное наделение крестьян землею, кн. Барятинский разрешил Майвалдову, согласно его прошению, отпустить на волю без земли всех без из'ятия крестьян дер. Приютино со всем их имуществом, с выдачею каждому особой отпускной в обход закона, запрещавшего подобное безземельное освобождение крестьян целыми селениями⁴⁴). Мало того, по ходатайству кн. Барятинского Майвалдов вслед за тем был освобожден и от уголовного суда. После такого разрешения крестьянского вопроса в имении Майвалдова, хозяйство его продолжало, поводимому, процветать, ибо и после 1858 г. оно фигурировало из года в год в числе трех имений, где были лучшие в имении заводы тонкорунных овец⁴⁵).

Не так легко сошла подобная же организация хозяйства для помещиков Гриэльских⁴⁶).

Деревня Дамиановка {или Демьяновка), Ставропольского уезда, официально принадлежала помещице Гриэльской⁴⁷).

Имение Гриэльской лежало «в самом выгоднейшем, по словам Гриэльского, для хозяйства месте»⁴⁸) и заключало в себе, как сказано, 2.000 дес. прекрасной, по отзыву помещика, земли, «наилучшего чернозема». Из этой земли лишь около 500 десятин были распаханы по одному или по два раза: 1.500 десятин лежали нетронутою черноземною целиной. При таком большом количестве земли у Гриэльских была лишь одна деревня Демьяновка с незначительным числом душ, затерянная среди казацких станиц; ближайшее селение гражданского ведомства находилось от нее верст за 70. Это затрудняло для помещика пользование наемным трудом, даже в той мере, в какой он был доступен в крепостное время в Ставропольской губ. Казацкое население не шло на заработки, а, напротив, само нуждалось в наемных рабочих, ибо мужское казацкое население отвлекалось от мирных земледельческих занятий военными тревогами кавказской жизни. Привлечь пришлых рабочих из мест гражданского ведомства в убогую деревушку, за 70—100 верст, было чрезвычайно трудно и вряд ли возможно. Приходилось основывать свое хозяйство, повидимому, исключительно на крепостном труде: по крайней мере, в архивных делах нет никаких следов пользования наемным трудом в имении Гриэльского до неповиновения 1856 г. Ведение сельского хозяйства затруднялось и географическим положением Демьяновки. Близость к Кубани (25 верст) делала этот край опасным для занятия земледелием, ибо он подвергался нападениям закубанских народов, уводивших в плен русских жителей и уводивших скот; неспокойно было и от местной «вольницы», жившей грабежами мирных жителей.

Как указывалось, у Гриэльских было мало крепостных. По данным ведомости 1842 г., в имении было только 26 д. муж. пола. Хотя в 1844 и 1845 г. г. было прикуплено 76 д. м. п., но вследствие ужасающей смертности среди переселенных крестьян и в 1856 г. было не более 60 д. м. п. Полагая трудоспособное население в две трети этого количества ревизских душ, следует сказать, что в распоряжении Гриэльского мог быть труд не более 40 человек мужского пола и такого же приблизительного количества женщин. При 3-дневной барщине, следовательно, можно было рассчитывать самое более на труд 20 человек мужчин. При таком количестве рабочих сил запашка в помещичьем хозяйстве не могла быть обширной. Между тем по сведениям следственной комиссии у Гриэльских в 1856 г. «вспахивалось земли под рожь 108 загонов и засевалось 324 меры, а пшеницы на 13 загонах высеено 39 мер⁴⁹). Полагая, что в среднем 3 меры высевалось на ½ десятины. 121 загон равняется 60 десятинам. Принимая общее количество ревизских душ мужского пола в 60 человек, приходится сказать, что у Гриэльских на 60 душ м. п. приблизительно было более 60 десятин запашки⁵⁰). Мы знаем, что, например, в Суражском уезде Черниговской губ. барщинная запашка в 30 десятин в каждом из 3 полей не на 60, а на 100 рев. душ считалась «весьма обременительной, которая с трудом может быть обработана»⁵¹). У Гриэльских же с этою работою должно было бы справляться почти в два раза меньшее количество рев. душ.

Между тем у Гриэльских на ряду с земледельческим хозяйством было развито скотоводство. Так, по словам Гриэльского, на зиму 1856 г. должны были войти на прокормление более 800 овец, более 100 штук рогатого скота и около 70 лошадей. Не говоря о том, что такое количество скота требовало также немало рабочих сил в виде чабанов, пастухов и т. п., но требовалась и заготовка большого количества сена для зимнего корма. Уборка сенокоса во-время составляла одну из главных забот Гриэльского во время неповиновения крестьян в 1856 г. Он жаловался, между прочим, что из-за забастовки крепостных рабочих погибло более 100 десятин сенокоса.

Очевидно, что при таком размере господской запашки, при таком количестве скота и таком сенокосе помещик не мог справиться со всеми работами, располагая для 3-дневной барщины 60 рев. душами крепостных мужского пола. И если он не желал или не мог пользоваться наемным трудом, то выходом для него была только возможно большая эксплоатация крестьян. Этим именно путем шел Гриэльский.

Все крепостные разделялись у него на дворовых, крестьян и на задворных. Повидимому, «дворовые крестьяне» и «дворовые» отличались лишь родом занятий. «Дворовые крестьяне» заняты были земледельческими и другими работами в помещичьем хозяйстве. По словам Брянчанинова, при следствии выяснилось, что из 108 крестьян обоего пола Гриэльским «было отчислено в дворовые 50 человек»⁵²). Называя часть крепостных «дворовыми крестьянами», Гриэльский употреблял их на постоянную господскую работу, отпуская на продовольствие их по 3 ф. хлеба на человека и по чайной чашке пшена на семейство.

Гриэльский считал себя в праве использовать труд крепостных таким образом. «Дворовые работая были, по его мнению, в то же время сыты, одеты, обуты и оплачены податями, писал он в прошении 1856 г.; остаток от их работы обращался на уплату долга на имении; сверх того те дворовые имеют свое собственное хозяйство, а потому не вся их ежедневная работа обращалась в пользу господской экономии».

Принимая во внимание, что в деревне не было огородов, а следовательно, не было и своих овощей, утверждение Гриэльского, что дворовые были сыты, надо считать очень сомнительным, ибо чайная чашка пшена на семью не могла служить достаточною пищею даже при 3-х фунтах хлеба на человека. Это было, конечно, голодным пайком. Как были обуты и одеты крестьяне Гриэльского, мы увидим ниже, а что такое за хозяйство было у них, скажет нам опись дворов.

Остальные крестьяне назывались «задворными», имели свои запашки, хотя и ничтожные, и формально состояли на 3-дневной барщине. В действительности же применялась та же барщинная система, какая обнаружена была в 1856 г. в имении ставропольского помещика Калантарова⁵³) и тогда же была запрещена тайным циркуляром: крестьяне должны были сначала кончить господские работы (покос и жатву), а потом уже приступать к уборке своих полей, «отчего, — сообщал вице-губернатор Позе в 1856 т., — покос и жатва крестьян не успевают быть убранными во-время, и они бедствуют».

Таким образом, половина крепостных Гриэльской была обращена в месячников, не имея собственного хлебопашества, состоя на полном господском иждивении и отбывая ежедневную барщину. Другая половина отбывала 3-дневную барщину по самой разорительной для крестьян системе. Такой порядок эксплоатации крепостного труда и вызывал жалобы крестьян следственной комиссии, что «они работают на помещика день и ночь», а «положенные им по закону 3 дня в неделю предоставляются некоторым из них». По их словам, «у них не бывает праздников, и даже о св. пасхе они после разговения были посылаемы на работы»⁵⁴). В своем прошении 1855 г., оставшемся непосланным. они также жаловались на принуждение работать в «неуказанные дни и часы»... «даже в праздничные дни и в особенности всю неделю светлого христа воскресения». Мало того, «даже 5-летние дети наши, — писали они в прошении, — употребляются на работу наравне со стариками, и одежду им мы собственными трудами приобретаем». Как видим, Гриэльский, по словам крестьян, широко пользовался и детским трудом. Он гнал на работу даже больных, «отчего, — по указанию самого кн. Барятинского, — между ними развивались, при содействии климатических условий, болезни и необыкновенная смертность».

Стремясь выжать из крестьян возможно большее количество труда, Гриэльский не церемонился со средствами понуждения. Крестьяне жаловались следственной комиссии на жестокие «безвинно» наказания, которым подвергал их Гриэльский. В своем прошении наместнику в 1856 г. они приводили случай, что Гриэльский «наказывал 4 человек до того, что они тут же и померли». Кн. Барятинский в своем представлении в Кавказский комитет признавал жестокое обращение Гриэльских с крестьянами доказанным.

Такая система хозяйничанья привела крестьян к полному разорению. При переселении крестьян из Орловской губ. Гриэльская, как признал Кавказский комитет в 1858 г.. «не озаботилась устройством для крестьян на новом месте их жительства ни изб, ни других принадлежностей». В 1846 г. на 106 д. м. п. было всего 26 изб. К 50-м годам положение в этом отношении еще ухудшилось. По исследованию следственной комиссии 1856 г., налицо оказалось лишь 16 изб. Из них 13 изб было господских и лишь 3 принадлежало крестьянам. Следовательно, со времени переселения крестьяне не имели возможности отстроиться самостоятельно. Избы эти найдены были «почти в совершенно разоренном положении, а некоторые и близки к падению». «Хаты, или лучше сказать мазанки», как их определил вице-губернатор, были «все крыты камышом с примесью соломы»... «все ветхи и от дождя к защите ненадежны». Хаты состояли из сеней и жилой комнаты с «весьма плохими» печами и стенами. Возле хат «только около шести имеются базы⁵⁵), но и те без надлежащей огорожи, ибо имеющаяся весьма попорчена. Хлевов же, амбаров и других пристроек вовсе не имеется... Равно нет ни при одной избе огорода»⁵⁶). В этих избах, судя по «именному списку», размещалось 24 семьи, почему в одной избе мы находим 3 семьи, в 6 избах по 2 семьи. Количество крестьян, помещавшихся в этих избах, точно определить невозможно, ибо «Именной список» несомненно в этом отношении составлен небрежно⁵⁷). В списке помечено вместе с арестованными лишь 54 человека⁵⁸). Кроме этих 24 семей в «Именном списке» отмечено 2 семьи (10 душ) дворовых, живущих при господском дворе.

На основании «Именного списка» почти невозможно выделить задворных крестьян и крестьян—месячников («дворовых крестьян»). Можно лишь отметить, что только 11 дворов имели посевы, т.-е. занимались хлебопашеством; в этих 11 дворах отмечено 40 душ об. пола (19 мужчин и 21 женщина⁵⁹). Следовательно, только этих 19 человек можно назвать с натяжкою крестьянами-земледельцами. Семь семей (9 мужчин и 10 женщин) земледелием не занимались, но были ли это «дворовые крестьяне — сказать нельзя, ибо, по удостоверению вице-губернатора Позе, и из «задворных» крестьян многие не сеяли хлеба.

Те семьи, которые ютились в одной избе, вели обычно общее хозяйство: таких общих хозяйств было шесть. Крестьяне-земледельцы вряд ли существовали только земледелием, ибо количество посевов было ничтожно. Сам Гриэльский указывал, что крестьяне имели посеянного озимого и ярового хлеба только 28 десятин. По «Именному списку» можно лишь сказать, что у 8 дворов⁶⁰) было засеяно 205 «саженей» земли. Принимая приблизительно⁶¹), что «сажень» равняется 0,14 десятины, можно сказать, что каждый двор засевал яровым и озимым немного более 3½ десятин, что составляет немного более 1½ десятины на 1 душу м. пола⁶²). Такой надел нельзя, конечно, назвать достаточным. Мы знаем, что надел пахотной земли на 1 рев. д. м. п. в черноземных поволжских губерниях, наиболее подходящих к Ставропольскому уезду, равнялся в Самарской губ. — 3,68 дес., в Саратовской губ. — 3,32⁶³). Существовать с того надела, какой был у демьяновских крестьян, было, конечно, нельзя, и крестьяне должны были или нищенствовать или иметь посторонние средства существования, которые они и имели от заработков у казаков и на работе у своего помещика.

Крестьяне до 1856 г. приносили лишь безуспешные жалобы на своих помещиков, но неповиновения, невидимому, не оказывали или почти не оказывали. Правда, крестьяне были наказаны за неповиновение в 1841 г., два раза наказывались в 1846 г., но за какие действия — неизвестно. По словам Гриэльского, после составления прошения в октябре 1855 г. были какие-то ослушания в декабре того же года. Все это указывает, что брожение в Демьяновке шло постоянное, озлобление против помещика нарастало, и в 1856 г. прорвалось только то, что накоплялось в крестьянах десятилетиями. Вице-губернатор Позе, ознакомившись во время следствия с настроениями крестьян в Демьяновке, писал «о давней ненависти, которую они теперь питают к помещикам». Он надеялся только на то, что «время и спокойная жизнь под справедливым управлением чиновников... если не изгладят, то ослабят в них» эту ненависть. Зная это, можно было только удивляться, что эта ненависть не вылилась в 1856 г. в эксцессах, а протекла почти только в формах забастовки. Правда, Гриэльские в своих прошениях жаловались, что крестьяне разобрали молотильный сарай, овин и одну крестьянскую избу, разобрали скот, овец, хлеб и разную мелочь, обрезали даже сукно и кожу у экипажей. Но зная положение крестьян, вопиющую нужду среди них, не приходится удивляться, что крестьяне разбирали строительный материал для поправки своих разваливающихся хижин и питались, беря хотя бы и тайком с'естные припасы из помещичьих запасов.

Прошение наместнику крестьяне послали с крестьянкой Аксиньей Капитоновой, которая пользовалась среди них большим влиянием. Еще раньше она состояла под судом за «ложный донос в смертоубийстве», как писал Гриэльский. Капитонова была женщиной энергичной, стойкой и настойчивой. Она скрылась из имения, пробралась в Тифлис и подала прошение лично наместнику. Вернувшись, она рассказала крестьянам об отличном приеме ее наместником и об обещании безнаказанности. Мало того, по ее словам, крестьян обещали освободить из-под власти помещиков. Появление в деревне членов следственной комиссии для расследования крестьянских жалоб лишь подтвердило в глазах крестьян справедливость ее слов и подняло авторитет Капитоновой. Необ'явление воли было об'яснено ею недобросовестностью чиновников, якобы скрывших бумагу об освобождении крестьян из-под власти Гриэльских. Этим, конечно, она возбудила недоверие к членам следственной комиссии, на что жаловался жандармский офицер Грабя-Горский.

С появлением в деревне следственной комиссии в конце мая 1856 г. крестьяне забастовали «впредь до разрешения просьбы их о свободе», по словам Ставропольского губернатора Волоцкого. Наступило время полевых работ, косовица, затем жатва, а крестьяне отказывались от всех работ, как своих, так и помещичьих. Они ничего не желали принимать от помещиков, вплоть до хлеба, в котором так нуждались. Они или требовали хлеба из казенных запасных магазинов или предпочитали зарабатывать частным путем у окрестных казаков, питаться подаянием, залезать в долги у казаков, наконец, даже самовольно брать у того же помещика с'естные припасы, но не быть на его иждивении.

Забастовка охватила все слои демьяновских крестьян и длилась два месяца.

Исполняющему должность уездного предводителя дворянства было поручено установить порядок отбывания господских и крестьянских работ. Заботы о продовольствии крестьян, поднятии их благосостояния, равно как и надзор за ними, возложен был до конца следствия на членов следственной комиссии. Гриэльские не пожелали оставаться в имении и в августе 1856 г. уехали в Царство Польское.

Дальнейшие сведения об имении Гриэльских отрывочны. Повидимому, имение все время находилось в казенном управлении, и, наконец, в апреле 1858 г. согласно высочайше утвержденному положению Кавказского Комитета было передано в опекунское управление, а сами Гриэльские были преданы уголовному суду за злоупотребления помещичьей властью.

Как видим на примерах месячников в имениях Майвалдова и Гриэльской, правительство не было склонно в 50-х годах покровительствовать подобному обезземелению крестьян. Озабоченный уже тогда ростом крестьянского движения, Александр II обратил самое строгое внимание на жалобу крестьян Майвалдова, сразу потребовал назначения формального исследования и особого внимания к нему от князя Барятинского. Дела об этих крестьянах рассматривались в Кавказском Комитете; в обоих случаях Кавказский Комитет признал нужным предать помещиков уголовному суду, и лишь особое заступничество кн. Барятинского спасло Майвалдова от суда. В обоих случаях помещиков отстранили от управления имениями и самые имения отдали в опеку, от которой только Майвалдов быстро избавился, безвозмездно освободив крестьян без земли с переселением на казенные земли.

Было бы интересно выяснить дальнейшую судьбу месячников вообще и месячников Ставропольской губ. в частности. Судьбу крестьян Майвалдова мы знаем. Они сделались казенными крестьянами, хорошо обеспеченными землею. Какова была судьба «дворовых» и «задворных» крестьян Гриэльской — мы не знаем. Как видим, следственная комиссия в 1856 г. фактически сохранила прежние группировки крестьян. «Дворовых» крестьян она попрежнему оставила на полном господском содержании; «задворных» крестьян она наделила землею с сохранением 3-дневной барщины. Сохранилось ли это деление в последующее время, мы не знаем.

Какие изменения внесла в их положение реформа 1861 г. — мы также не знаем. Дворянский комитет Ставропольской губ. при составлении проекта освобождения крестьян не предполагал какими-либо особыми правилами урегулировать положение таких безземельных земледельческих рабочих. Он полагал разрешить владельцам дворовых, приписанных к населенным имениям, причислять к сельским обществам, при чем дворовых надлежало наделить бесплатно усадебною оседлостью с распространением на них всех прав и обязанностей крестьян. По окончании же переходного периода такие дворовые могли по желанию перейти в другие свободные состояния. Дворянский комитет мотивировал это тем, что в Ставропольской губ. дворовые в населенных имениях не составляли исключительно домашнюю прислугу, особенно в мелкопоместных имениях, и в казачьем быту употребляются на хозяйственные работы одинаково со всеми прочими крестьянами. Кн. Барятинский также полагал дворовых, приписанных к населенным имениям, наделить землею и подчинить общим с крестьянами правилам. Подобного же мнения держался и губернатор Волоцкой. Их мнения, однако, не получили утверждения. Но многоземельность Ставропольской губ., обилие свободных казенных земель привела сама собою к благополучному земельному устройству крестьян-месячников. После 1861 г. крестьяне Ставропольской губ. сами массами оставляли помещичьи села, отказываясь от земли, от составления уставных грамот и зачислялись в крестьяне казенных селений. После того наместник кавказский утвердил особое постановление по крестьянским делам присутствия, по которому крестьяне могли прекратить свои обязательные отношения к помещикам по особым договорам, несмотря на выданные уставные грамоты, при условии перечисления в другие сословия и оставления в пользу помещиков построек, произведенных до реформы 19 февраля 1861 г. Крестьяне широко воспользовались этим правом и массами стали бросать свои усадьбы и земли в помещичьих имениях и — в порядке 128 ст. местного Положения Великороссии — перечисляться частью в крестьяне казенных селений, а частью в мещане разных городов. В этом потоке исчезли и месячники Ставропольской губернии.

В других губерниях судьба обезземеленных помещиками крестьян оказалась не столь счастливой. Как знаем, Положение 19 февраля 1861 г. разрешило этот вопрос не в пользу дворовых, являвшихся безземельными земледельческими рабочими. Оно даже не выделило их в особую категорию. Право на участие в пользовании земельным наделом на одинаковом с крестьянами положении, было предоставлено лишь тем дворовым, которые до обнародования указа 2 марта 1858 г. сами лично, отцы их или родные братья пользовались надельной мирской землей или по крайней мере крестьянскою усадебною на деревне оседлостью. Этим самым дворовые земледельческие рабочие должны были остаться пролетариями и после 19 февраля 1861 г.