"Историк Марксист", №4, 1927 год, стр. 206-223

ОБЗОРЫ

ЛИТЕРАТУРА О КИТАЕ

«Сегодняшний Китай уже не тот, каким он был всего лишь несколько десятков лет тому назад с его нелепым самомнением, как и не Китай, ударившийся затем в другую крайность, Китай, пресмыкающийся перед иностранцами, — сегодняшний Китай стремительно развивается, стремительно идет вперед во всех областях. Вот почему, чтобы увидеть ясно истинный лик Китая, уже нельзя подходить к нему так, как это делалось несколько десятков лет тому назад, ибо тот старый Китай уже умер, чтобы больше никогда не воскреснуть, как нельзя к нему подходить и с поверхностным взглядом любителя курьезов, ибо китайская жизнь сложна и поверхностному дилетантскому взгляду в истинную сущность ее не проникнуть. И вот мы смеем утверждать, что, за исключением лишь японцев, для всего остального мира Китай попрежнему отделен стеной непонимания. И хотя в настоящее время мы находимся в сношениях со всеми странами, хотя в самом Китае живет не мало иностранцев, способных, кажется, ясно разбираться в китайских делах, тем не менее ничего подобного (т.-е. понимания Китая — А. И.) мы не наблюдаем. И европейские и американские страны все еще продолжают смотреть на нас попрежнему, подходя к нам, как к дикарям. Может быть, чересчур резко сказано, но фактически это так и есть... Поэтому интерес советской общественности к Китаю, рост советского китаеведения нам проходится только приветствовать. Иной позиции мы не можем и не желаем занимать. Изучение Китая в Советской России... преследует цель ознакомления с истинным положением вещей, вследствие чего публикуемые результаты должны заключать в себе долю истины и, таким образом, заслуживают нашего внимания». Вот что еще в начале позапрошлого года можно было прочесть в распространенном китайском журнале «Тун-Фан-Ца-Чи» (Журнал «Восток», в статье посвященной «Изучению Китая Советской Россией»). Автор статьи, констатируя «кое-какие достижения» советского китаеведения, указывал, однако, что последнее «находится еще в зародыше».

С тех пор, как была написана эта статья, прошло около 1½—2 лет. За этот срок нами сделан заметный прогресс. Более того, можно смело сказать, что в области изучения китайского рабочего вопроса, а также в области освещения аграрно-крестьянской проблемы и крестьянского движения в Китае наше советское китаеведение хотя еще и не дало солидных трудов, тем не менее стоит, вероятно, уже на первом месте, что, разумеется, не столь уже трудно, принимая во внимание, что на Западе эти вопросы по существу даже не поставлены. Если раньше, кроме компилятивных и по большей части чрезвычайно неряшливых работ, у нас почти ничего не было, то теперь мы имеем не только переходы, но и оригинальные произведения.

В нашей краткой заметке мы далеко не можем коснуться всех более или менее ценных книг и брошюр о Китае, имеющихся на нашем книжном рынке; нам придется поэтому остановиться лишь на тех, которые необходимо знать в первую очередь каждому интересующемуся Китаем, и прежде всего на книге немецкого коммуниста К. А. Виттфогеля: «Пробуждающийся Китай» (перевод с немецкого Д. Страшунского, Изд. «Прибой», Ленинград, 1926 г., стр. 182).

Работа т. Виттфогеля начинается раз'яснением некоторых распространенных о Китае ошибок и кратким очерком классовой истории китайского народа; далее автор останавливается на триумфальном шествии европейской «культуры» в Китае, на китайской революции 1911 г., на положении рабочего класса, на шанхайских событиях и, наконец, на взаимоотношениях, существующих между Китаем, империалистическими странами и нашим Советским Союзом. Этот сухой перечень основных тем, затронутых автором, далеко, разумеется, не передает всего богатства фактов, идей и знаний, заключенных в «Пробуждающемся Китае». Нельзя, однако, не пожалеть, что в такой талантливой и добросовестной работе ее историческая часть, несмотря на целый ряд весьма здравых и интересных положений, содержит или чересчур рискованные или совершенно неверные выводы. Так, что касается феодального периода китайской истории, то нужно сказать, что обычные ходячие представления европейской синологии об этом периоде покоятся на весьма сомнительных, во всяком случае, недостаточно проверенных научной критикой исторических материалах. Вот почему строить, как это делает т. Виттфогель на основании добытых материалов законченную теорию пока еще преждевременно С данными европейской синологии, относящимися к после-феодальному периоду и касающимся основных проблем китайской истории, дело обстоит немногим лучше. Будучи, однако, вынужден базироваться, главным образом, именно на этих данных буржуазной синологии, т. Виттфогель и дает слишком патриархально-упрощенную и по существу немарксистскую картину после-феодального Китая.

«Над десятками миллионов участков крестьянских семей, которые в свою очередь снова соединились в общины («кланы»), в течение 2.000 лет возвышалась надстройка чиновничьего государства. Как раз достаточно сильный для того, чтобы помешать новому расцвету классовых феодальных юнкеров, мандаринат сдерживался в определенных границах великим социальным регулятором постоянно угрожающей крестьянской революции. Разрушив феодализм, тем самым разбили машину, создавшую в Европе «свободного» наемного рабочего. Мандаринов же массы держали под угрозой «шаха», чтобы они могли рискнуть взять на себя роль экспроприаторов крестьянства». Неудивительно, если «социальные корни всех тысяч восстаний и мятежей, которые с правильностью верстовых столбов на шоссе перемежают историю китайского чиновничьего государства», т. Виттфогель сводит лишь к «злоупотреблениям мандаринов», к непосильному фискальному гнету. Эту теорию, которую недавно столь неудачно пытался обосновать т. Канторович («Система общественных отношений Китая докапиталистической эпохи». «Новый Восток», № 15, Изд. «Научной Ассоциации Востоковедения»), нужно признать в корне неправильной.

Основным кардинальным вопросом китайской истории за последние 2.000 лет являлся, как мы уже имели случай писать («Аграрный вопрос в китайских революциях». «Новый Восток» № 15 и «Китайская проблема». № 21—22 «Большевик»), вопрос аграрный. Китайский мандаринат не висел в воздухе, но, как общее правило, был тесными узами связан с земледельческой и торговой буржуазией. Социальные корни главных восстаний и мятежей нужно искать не только в непосильном фискальном гнете и злоупотреблениях чиновничества, но также, или вернее — прежде всего, в очередной более или менее значительной концентрации земельной собственности, сопровождаемой очередным ростом торгового капитала, в очередном обезземелении значительных масс крестьянства и очередном росте деклассированных элементов, в очередном обострении противоречий между арендаторами и землевладельцами. Не зная или игнорируя эти факты, при всем желании никакой «классовой истории китайского народа» не написать. Вот почему будем надеяться, что ко второму изданию своей, повторяем, талантливой, добросовестной и чрезвычайно полезной книжки т. Виттфогель заново переработает ее историческую часть.

Мы так долго остановились на работе т. Виттфогеля потому, что, как было уже сказано выше, считаем ее пока лучшей из имеющихся у нас, популярной работой о Китае, которая должна быть прочитана в первую очередь. Для более подробного ознакомления с различными вопросами, которые лишь кратко и схематично затронуты в «Пробуждающемся Китае», мы могли бы рекомендовать прежде всего прекрасную, со знанием дела написанную брошюру т. Г. Войтинского: «Что происходит в Китае» (Госуд. издательство. Второе дополненное издание. С предисловием К. Радека), в которой автор, главным образом, останавливается на британском империализме в Китае, на партии Гоминдана и китайской компартии, а также на их взаимоотношениях.

Затем брошюру т. Б. Семенова: «Китай в борьбе с империализмом», изданную в прошлом году «Правдой и Беднотой».

Специально по рабочему вопросу в Китае у нас имеются такие достижения, как «Рабочий Китай» — сборник статей под редакцией К. Радека, и вышедший недавно отчет первой профсоюзной делегации СССР в Китай: «Рабочий Китай в борьбе против империализма». Отметим еще: сборник статей т. Л. Геллера: «Национальное и рабочее движение на Тихом Океане» (изд. Профинтерна, Москва. 1926 г.), брошюру т. П. Мифя: «Уроки шанхайских событий». И, наконец, «Вопросы кит. революции. Том 1. «Положение пролетариата и развитие рабочего движения в Китае» — сборник на котором следует остановиться несколько подробнее.

«Отсутствие научных работ, посвященных общественным вопросам Китая, принуждает, — говорит в своей вступительной статье К. Радек, — прибегнуть к очень несовершенному методу: составлению сборников из работ, представляющих разную ценность, но в совокупности дающих более правильное понятие о происходящих в Китае общественных процессах, чем могут их дать публицистические обобщения популярных брошюр, которыми заполнен наш рынок...

В настоящий сборник входят как работы коммунистов: т.т. Лиау, Мусина и пишущего эти строки, так и работы христианского демократа Шервуда, представителя известной Американской ассоциации христианской молодежи, наконец, доклады английских консулов... Я прилагаю к этому сборнику материалов свою статью, написанную после шанхайских событий, чтобы наметить те вопросы, которые выдвигаются событиями в Китае».

Так, повторяем, пишет К. Радек в своем вступлении к этому, скажем с самого еще начала, весьма интересному и полезному сборнику, посвященному описанию положения рабочего класса в Китае. Действительно, за исключением заключительной статьи К. Радека, все остальные статьи и материалы целиком заняты рабочим вопросом. Так, в статье: «Рабочий класс в Китае» т. Лиау специально останавливается на численности китайского рабочего класса, на заработной плате и, наконец, на рабочих организациях; статья Шервуда Эдди: «Положение труда в Китае», несмотря на прекраснодушные мечты автора о примирении труда с капиталом дает чрезвычайно правдивую и яркую картину жестокой эксплоатации китайского рабочего класса, значительное большинство которого составляют женщины, подростки и дети, начиная чуть не с пятилетнего возраста; в чрезвычайно дельных и добросовестных «Очерках рабочего движения в Китае» т. Мусин более подробно, чем т. Лиау, останавливается на численности и организованности китайских рабочих масс, на характеристике различных районов рабочего движения (Шанхайский, южный, средний и северный районы), на положении рабочих масс в Шанхае, на гонконгской забастовке моряков 1922 г., на рабочих волнениях в Макао того же года, на последовавшем в 1923 году под'еме рабочего движения, в частности на знаменитой февральской железнодорожной забастовке, свирепо подавленной У-Пей-фу, и, наконец, на социалистическом и коммунистическом движении в Китае.

Как ни интересны очерки тов. Мусина, статьи Шервуда, тов. Лиау, а в особенности ценная статья К. Радека, тем не менее гвоздем настоящего сборника являются относящиеся к 1924 года, «Донесения английских консулов о положении рабочего класса в Китае», и это не только потому, что по своим размерам они занимают добрую половину книги, но и потому, что, несмотря на всю «суб'ективность», они, захватывая большинство китайских провинций, дают весьма значительный материал. Разумеется, далеко не все донесения равноценны, многие из них являются лишь более или менее добросовестной бюрократической отпиской, зато встречаются среди них написанные не только за страх, но и за совесть, а иногда и с явным желанием блеснуть и отличиться. Таково, напр., «донесение» о профессиональном движении в Шанхае, сделанное консулом Моссом, в особенности же доклад консула в Фу-чжоу м-ра Кленнеля, специально рекомендованный Чемберлену английским посланником Маклеем, в следующих выражениях: «Он (т-е. доклад), — пишет Маклей, — несколько более широк, чем тот, на который рассчитывало министерство труда, но я смею предположить, что его размеры не помешают министерству обратить на него особое внимание, так как он заключает ценный анализ многих весьма трудных и сложных вопросов, касающихся экономической жизни трудящихся классов Китая».

Этот обширный доклад К. Радек справедливо называет попыткой «дать чуть ли не социологию и философию развития Китая».

Таково содержание сборника, если, разумеется, не говорить о заключительной статье К. Радека, которую как по времени ее написания так и по самому существу следовало бы, думали бы мы, включить во второй том, специально посвященный шанхайским событиям, а отнюдь не в первый, с которым она непосредственно не связана. В самом деле все основные положения статьи относятся к шанхайскому периоду или, по выражению самого К. Радека, к «началу китайской революции». В ней говорится о «Китайской буржуазии и революции», о «союзниках китайского пролетариата» об «империализме в Китае», об «этапах и перспективах китайской революции» и, наконец, о «китайской революции и международном пролетариате».

Уже простой перечень затронутых в сборнике тем свидетельствует о значительности его интереса и полезности. Но именно потому, что сборник является довольно ценным вкладом в нашу, все еще чрезвычайно бедную, особенно качественно, литературу о современном Китае, будет не лишним остановиться на его бросающихся в глаза недостатках.

Первым недостатком уже является то, что сборник, вместо того, чтобы появиться если не в конце 1924 г., то самое позднее в 1925 году, появляется в конце 1926 г., т.-е. с опозданием чуть не на два года. Чем об'ясняется это запоздание, мы не знаем, во всяком случае его отнюдь нельзя об'яснить характером сборника, представляющего собою переводы, а то и простое воспроизведение, за исключением разве очерков т. Мусина, уже появившихся в печати статей и материалов. Если так дело будет обстоять и дальше, то, пожалуй, сборник старых статей об аграрном вопросе в Китае или, скажем, о крестьянском движении 1925—1926 г.г. увидит свет не ранее 1928—1929 г.г. Как это ни прискорбно, но создается впечатление, что несмотря на все более и более глубокий интерес проявляемый советской общественностью к великой борьбе китайского народа, наши советские издательства, если не советское китаеведение, сильно отстают в этой области от буржуазного Запада.

Это во-первых.

Во-вторых, хотя на обложке и стоит: «под общей редакцией и со вступительной статьей Карла Радека», тем не менее в самой книжке мы этой статьи не нашли, ибо даже с натяжкой нельзя назвать 30½ строк текста, фигурирующего под заглавием: «вступление»—вступительной статьей. А между тем для сборника, в котором, как мы уже сказали, добрую половину занимают донесения английских консулов, необходимость в более или менее обстоятельном анализе этих донесений вряд ли может кем оспариваться. Нельзя поэтому не пожалеть, что К. Радек оказался в данном вопросе совершенно иного мнения, ограничившись лишь несколькими весьма краткими примечаниями. Следующим хотя, разумеется, несравненно менее значительным недостатком является, главным образом в статье т. Лиау, транскрипция китайских имен, которая зачастую есть по существу не транскрипция а сплошное недоразумение, как напр. Лау-Чжоу-Танг-Чи, Ие-Кон-Хо, Чен-Хонг-Кин, Кай-Воан и т. п.

Весьма большое неудобство для широкого круга читателей, мало знакомых с географией Китая, представляет также отсутствие географической карты. Наконец вместо заключительной статьи логически принадлежащей скорее ко второму тому, мы, как вероятно и большинство читателей, предпочли бы увидеть статью подытоживающую материалы именно данного, а не будущего сборника.

Все это, разумеется отнюдь не умаляет серьезных достоинств заключительного очерка К. Радека. В наши задачи не входит подробный анализ этого очерка и потому мы ограничимся здесь лишь указанием некоторых спорных, а то и просто недостаточно ясных положений, выдвинутых в нем автором.

...«Сейчас и на ближайшие годы, — пишет К. Радек, китайский пролетариат не в силах еще будет захватить власть в свои руки..., если бы ход революционной борьбы в этот ближайший период поставил его перед вопросом о захвате власти совместно с мелкой буржуазией, то он был бы вынужден пока что развивать экономические силы страны в формах капиталистических».

Если пролетариат, захвативши власть, хотя бы и «совместно с мелкой буржуазией» — приступил бы (что, по нашему мнению, он рано или поздно вынужден будет сделать) к государственному насаждению и развитию жизненно необходимых для независимого национального существования Китая отраслей крупной индустрии и промышленности, то означало ли бы это "развивать экономические силы страны в формах капиталистических"? Здесь К. Радек несомненно делает большой теоретический промах.

Далее, говоря о целях, во имя которых будет бороться китайское крестьянство, когда оно восстанет против своих поработителей, К. Радек пишет: «Это прежде всего — национальное об'единение Китая, устранение провинциального раздробления, являющегося источником беспрерывных войн всех против всех. Об'единительное движение, завершившееся образованием современных капиталистических государств, вызвано в первую очередь интересами промышленной буржуазии, стремящейся создать единый крупный рынок, который обеспечивал бы ей достаточный простор ее деятельности. В Китае это движение находит затем широкую поддержку и со стороны крестьянства, задыхающегося и изнемогающего в обстановке государственного распада Китая.

Другой близкой и понятной крестьянству целью, за которую оно будет готово бороться, явится справедливая податная система, возможная лишь при государственной организации, которая, сосредоточивая в центре функции защиты страны и ее внешнего представительства, сумеет избегнуть крайностей централизма, не мирящегося с самоуправлением крестьянства в области его местных интересов. Эти две основные цели, вытекающие из положения китайского крестьянства, упираются в борьбу с иностранным империализмом, который до сих пор поддерживал раздробление Китая». (стр. 245—246). Все это, разумеется, глубоко справедливо, однако далеко недостаточно, ибо К. Радек совершенно упустил из виду такой основной вопрос китайской революции, как вопрос аграрный. Это досадное упущение приходится, как мы в этом глубоко убеждены, отнести насчет того, что статью свою К. Радек написал еще в августе 1925 г. В настоящее время К. Радек вряд ли бы сделал подобное упущение, равно как, думаем мы, вряд ли бы повторил свое чересчур категорическое утверждение о том, что «господствующая в Китае бюрократия рекрутировалась всегда из масс крестьянства и мелкой городской буржуазии», или другое не менее категорическое утверждение: «Если до этого времени империалистические державы могли рассматривать армии военных генерал-губернаторов, как свои армии (Япония считает своей армию Чжан-Цзо-Лина, а англо-американский блок — армию У-Пей-Фу), то теперь они этого больше делать не могут».

Таковы недочеты в общем интересного и полезного сборника, который, вероятно, в самом непродолжительном времени увидит, несмотря на свою чрезвычайно высокую цену (3 руб.) второе издание.

Что касается аграрно-крестьянской проблемы, то, к сожалению, мы пока еще не можем указать ни на одну заслуживающую внимания книгу или брошюру. Читателю, желающему ознакомиться с этой проблемой, придется обратиться к ряду статей, появившихся в течение последних 1½ лет в «Правде», «Известиях», «Большевике», а также к статьям и очеркам, печатаемым в журналах: «Новый Восток», «Коммунистический Интернационал» и «На аграрном фронте». Кроме того, всякий интересующийся китайской проблемой и перспективами китайской революции, должен, разумеется, тщательно проштудировать китайскую часть доклада Бухарина на последнем пленуме ИККИ, а также речь Сталина в китайской комиссии ИККИ 30/XI 1926 г.: «О перспективах революции в Китае» («Коммунистический Интернационал», № 13).

Что касается книг, изданных на русском языке, более подробно знакомящих с китайской историей, с китайском революционным движением, а также с жизнью, деятельностью и идеями Сун-Ят-Сена, то здесь дело обстоит пока не важно. Кроме далеко неудовлетворительной работы Шпильмана о тайпингском восстании («Крестьянская революция в Китае», Изд. «Московский Рабочий». Перевод со второго немецкого издания Даваровой. С предисловием М. Павловича и вступительной статьей К. Радека), можно указать лишь на «Записки китайского революционера» и «Капиталистическое развитие Китая» Сун-Ят-Сена, под редакцией и с предисловиями — Виленского-Сибирякова, а также на дельную статью К. Радека: «Жизнь и дело Сун-Ят-Сена», служащую предисловием к книжке С. Далина: «В рядах китайской революции» («Московский Рабочий». 1926 г.).

В заключение отметим работу А. Я. Канторовича: «Иностранный капитал и железные дороги Китая» (изд. «Плановое Хозяйство». Ред. и предисловие К. Радека) и книгу А. Ходорова: «Народное хозяйство Китая» — первую — за ее сравнительную добросовестность, вторую — лишь за неимением у нас более сносного учебника экономич. географии Китая.

Это все, что мы можем пока рекомендовать читателю из книг, появившихся у нас о Китае, во всяком случае книг, с которыми нам удалось ознакомиться.

А. Ивин

ИТАЛЬЯНСКИЙ ФАШИЗМ ¹)

(Обзор литературы на русском языке)

1. Г. САНДОМИРСКИЙ, «Фашизм». Ч. ч. I и II. ГИЗ. 1923.

2. Г. САНДОМИРСКИЙ, «Закат фашизма». Прибой. 1925.

3. Г. САНДОМИРСКИЙ, «Италия наших дней». ГИЗ. 1926.

4. СБОРНИК. «Мировой фашизм». Статьи Мещерякова и Иорданского. ГИЗ. 1923.

5. СБОРНИК. «Фашизм в Италии». Статьи Мещерякова и Сератти ГИЗ. 1923.

6. ДЖУЛИО АКВИЛА. «Фашизм в Италии» ГИЗ.

7. Д. СЕРАТТИ. «Современная Италия». Прибой. 1926.

Русская литература об итальянском фашизме очень бедна, несмотря на то, что изучение этой новой своеобразной формы буржуазной диктатуры имеет исключительный теоретический интерес и громадное политическое значение. Небольшим списком книг исчерпывается все напечатанное у нас по этому вопросу, если не считать мелких брошюр и небольших случайных журнальных статей.

Три работы тов. Сандомирского охватывают историю фашистской Италии, начиная с момента зарождения предвестников фашизма и кончая серединой 1926 г. Первая из них «Фашизм» — посвящена происхождению фашизма, истории образования фашистской партии, ее программы и теоретическим воззрениям, истории захвата власти и политики фашизма в первый год его управления страной. Вторая книга «Закат фашизма» — рисует фашистскую Италию в момент кризиса, переживавшегося фашизмом после убийства Матеотти. В ней подробно описаны парламентские выборы первой четверти 1924 года, давшие небывалую победу фашистам, борьба партий во вновь избранном парламенте, биография Матеотти, история его убийства и поисков трупа и тот рост антифашистских настроений в стране, который был вызван этим убийством. Последняя книга «Италия наших дней» — описывает фашистскую Италию 1925 и первой половины 1926 г. Она имеет преимущественно описательный характер и поэтому наиболее доступна мало осведомленному читателю.

Всем этим работам тов. Сандомирского общи одни и те же достоинства и одни и те же недостатки. Их достоинства в насыщенности фактическим материалом, в обилии документации, в популярности изложения. Они написаны на основе добросовестной проработки фашистской и антифашистской иностранной литературы. Правда, автор мало пользуется сырыми материалами: даже итальянские, в частности фашистские, газеты использовывались им лишь случайно и не систематично; он пишет преимущественно по книгам, но на данной стадии изучения итальянского фашизма даже эти печатные работы являются, по существу, «сырыми материалами», и разработка и обобщение их имеют, в особенности для русского читателя, громаднейшую и несомненную ценность.

Основной недостаток всех трех работ тов. Сандомирского — в отсутствии детального анализа классовых отношений, сложившихся в Италии к моменту окончания мировой войны, в отсутствии анализа классовых интересов этих классов, их непосредственных требований и т. п. По этому решающему вопросу, без ответа на который нельзя понять сущности итальянского фашизма во всей ее конкретности, в работах тов. Сандомирского имеются только отдельные замечания, не сведенные в единую точку зрения. Из нее не видно, каковы взаимоотношения итальянской буржуазии и крестьянства, крупной буржуазии и мелкой, отдельных групп внутри самой крупной буржуазии, городской мелкой буржуазии и крестьянства, насколько значителен конфликт между буржуазией и помещиками и т. д. и т.п. Из отсутствия анализа классовых отношений проистекает нечеткость выводов автора о социальной сущности фашизма, и основной вопрос, стоящий перед исследователем этой проблемы, — вопрос о том, какие социально-политические условия определили то, что фашизм созрел именно в Италии, — остается без ответа. Поэтому, делая правильные выводы о том, что фашизм представляет собой «попытку имущих классов предупредить социальную революцию», что «фашизм — синоним анти-коллективизма и анти-диктатуры пролетариата», что итальянский фашизм защищает интересы крупной буржуазии, автор не выясняет причин того, что эта новая форма буржуазной диктатуры сложилась именно в Италии, что «милицией класса» крупной буржуазии и всего капиталистического порядка оказались широкие массы мелкой буржуазии. Указания на то, что в результате войны многочисленные элементы итальянской мелкой буржуазии оказались деклассированными, что послевоенная Италия переживала глубокий экономический кризис и разочарование жалкими плодами своих побед, вообще правильны, но недостаточны для об'яснения причин того, что именно Италия оказалась родоначальницей фашизма, так как все эти явления в большей или меньшей степени были общи для всех стран послевоенной Европы, хотя в Италии они сказывались больше, чем в других странах-победительницах, но меньше, чем в странах побежденных.

Несмотря на эти недостатки, работы тов. Сандомирского не теряют, однако, своей большой ценности и являются одними из лучших исследований итальянского фашизма не только в русской, но и в мировой литературе.

Небольшие статьи об итальянском фашизме т.т. Мещерякова и Иорданского в сборниках «Мировой фашизм» и «Фашизм в Италии» ставят своей задачей выяснение социальных процессов, породивших фашизм. В отличие от работ тов. Сандомирского, наполненных фактическим материалом, документами и выдержками из произведений фашистских писателей, эти статьи ставят вопрос лишь в научно-публицистической плоскости, привлекая конкретно-исторический материал лишь в той мере, в какой это необходимо для обоснования социологических выводов автора. Излагая краткую историю образования фашистской партии и классовой борьбы в послевоенной Италии, тов. Мещеряков приходит к выводу, что фашизм — это «чисто классовая организация буржуазии», «последняя форма буржуазной диктатуры», и делает ударение на том, что фашизм — явление интернациональное, которое неизбежно охватит все буржуазные страны. Что касается причин победы фашизма в Италии, тов. Мещеряков совершенно справедливо видит их не только в послевоенном кризисе и деклассировании широких масс мелкой буржуазии, но и в ожесточенности классовой борьбы между пролетариатом и буржуазией. К сожалению, из этого верного анализа основных причин, обусловивших перерождение неизбежной буржуазной демократии в фашистскую диктатуру, тов. Мещеряков делает неправильные выводы о конкретных причинах победы фашизма. «Демократия потеряла всякое значение для буржуазии, — говорит он о настроениях итальянской буржуазии после разгрома рабочего движения 1920 г. — ...Но создать сразу новую чисто-классовую государственную машину вместо прежней, «демократической» — невозможно. Для этого нужно время. А обстоятельства не давали времени для такой работы. Положение дел было слишком угрожающим для буржуазии. Надо было поэтому немедленно создать какую-нибудь силу, которая взяла бы на себя дело охраны интересов буржуазии и т. д.».

Из этого определения следует, что буржуазная диктатура в Италии приняла форму фашизма только вследствие «административных соображений», вследствие того. что фашистские организации можно было использовать легче, чем наладить новый государственный аппарат. Мы никак не можем согласиться с подобной постановкой вопроса. Фашизм — не особая разновидность государственного аппарата, а новая форма классовой организации буржуазного господства. Буржуазная диктатура в Италии приняла форму фашизма не из-за того, что в лице фашистских союзов она имела налаженный аппарат, а оттого, что после поражения рабочего движения в Италии сложилось новое соотношение классовых сил, которое и нашло свое выражение в форме фашистской диктатуры.

На совсем особой, оригинальной точке зрения о социальной сущности фашизма стоит тов. Иорданский. Он начинает свою статью «Судьбы фашизма» с правильного указания на то, что определение фашистского движения, как самозащиты буржуазии от пролетарской революции, будучи вообще верным, может привести к неправильным выводам, что фашизм — это новый вид буржуазной полиции, что он ставит перед собой только оборонительные цели, тогда как на деле фашизм прежде всего является наступлением буржуазии на рабочий класс. Поэтому такие определения, не противоречащие действительности, недостаточны для ее понимания.

Основной, важнейшей и существеннейшей чертой фашизма тов. Иорданский считает блок буржуазии и крестьянства. Фашизм, с его точки зрения, вырос из того, что буржуазия, почувствовав приближение гибели капиталистического строя и свою неспособность в одиночку справиться с наступающей пролетарской революцией, решила избрать своим союзником крестьянство, которое после войны сделалось активной, а во многих случаях, даже решающей силой. Чтобы достичь этой цели, «крупная буржуазия, — говорит тов. Иорданский, — учла крестьянскую тягу к земле. Волна аграрного законодательства в пользу крестьян прошла по всей Европе. Вместе с тем, в области государственного устройства проведены были повсюду широкие формально-демократические реформы. Этот социальный компромисс дал возможность крупной буржуазии ослабить натиск крестьянского моря и направить его по иному руслу — против «разрушителей» буржуазного благополучия, против рабочего класса».

Из всей этой тенденции тов. Иорданского мы согласны лишь с тем положением, что в фашистском движении принимает участие не только городская мелкая буржуазия, но и мелкая буржуазия деревень, в первую очередь кулаки и лавочники. Но эта крестьянская поддержка фашизма определяется отнюдь не тем, что буржуазия наделила крестьян землею и облагодетельствовала их политическими реформами: тов. Иорданский чудовищно преувеличил значение тех жалких реформ, которые были проведены в некоторых странах Европы после войны — часть крестьянства отметнулась к фашизму там, где пролетарская революция не сумела сделать крестьянство своим союзником, где крестьянство увидело в ней своего врага. В этом, а не в том, что буржуазия наделила крестьян землею, причины участия не-кулацких слоев деревни в фашистских организациях. Неверным, с нашей точки зрения, является и утверждение тов. Иорданского, что без союза буржуазии и крестьянства не может быть фашизма. Фашистская диктатура может быть направлена не только против рабочего класса, но и против крестьянства, как это было, например, в Италии, где фашизм пролагал себе путь к власти через подавление крестьянской революции.

Работа тов. Джулио Аквила — «Фашизм в Италии» также имеет скорее научно-публицистический, чем исследовательский характер. Начав с общей характеристики мирового фашизма, автор переходит к истории фашизма итальянского, останавливаясь на классовой борьбе, раздиравшей Италию в эпоху зарождения и побед фашизма, и разбирая политику фашистского государства. Книга его написана очень популярно и дает краткий и доступный рядовому читателю очерк фашистского режима.

Так же, как и тов. Иорданский, тов. Джулио Аквила отвергает определения фашизма, как «победы вооруженной реакции» или белого террора, считая эти определения недостаточными для уяснения его социально-политической сущности. Фашизм, с его точки зрения, не террористическая организация буржуазной самообороны, а наступление промышленного капитала. «Империалистическая война, — говорит автор, — настолько расшатала хозяйственный базис мирового капиталистического общества, что восстановление хозяйства на основе капиталистического производства стало при «нормальной» эксплоатации пролетариата невозможно». Таким образом, тов. Джулио Аквила видит в фашизме не только новую форму политической диктатуры буржуазии, но и новый способ организации капиталистической эксплоатации.

Происхождение итальянского фашизма тов. Джулио Аквила связывает с той борьбой, которая велась между «Севером», и «Югом» Италии, между итальянской буржуазией и помещиками. Буржуазия была за войну, земледельцы же были пацифистами. Союзниками джингоистской буржуазии оказались многочисленные мелкобуржуазные организации, принимавшие участие в «интернационалистическом» движении. «Конец войны, — говорит тов. Аквила, — застал в Италии некоторую общественную группу, которая — хотя бы и бессознательно в значительной своей части — защищала интересы промышленной буржуазии и которая всем своим политическим и хозяйственным положением была предназначена к роли носительницы фашизма. При помощи этой общественной группы, при помощи фашизма, промышленная буржуазия вела свою борьбу и против «старого строя» — борьбу об'ективно-прогрессивную» (курсив автора). Это подчеркнутое положение, — не случайная обмолвка: несколькими строками выше автор говорит, что в результате победы помещиков над буржуазией после окончания войны на долю фашизма выпала «специальная задача, которая состояла в дальнейшей борьбе за устранение пережитков «старого строя» (курсив автора). Таким образом, с точки зрения т. Аквила, итальянский фашизм сочетает в себе наступление на рабочий класс с борьбой «против пережитков феодализма, т.-е. представляет собой своеобразную буржуазную революцию XX века, где фашисты выполняют роль буржуазных революционеров. Эта точка зрения опровергается всей историей фашистского управления Италии, ибо фашисты не только не провели ни одной реформы, сколько-нибудь затрагивающей «старый порядок», но вступили в союз с монархией и с помещичьереакционными партиями.

Что касается условий, определявших победу итальянского фашизма, автор совершенно справедливо подчеркивает значение поражения пролетариата после движения за захват фабрик.

«Эта революция, застрявшая на полдороге, оказалась той плодотворной почвой, на которой в столь изумительно краткий срок развились и взошли семена фашизма», — говорит он. К сожалению, эта точка зрения только сформулирована автором, но не развита, хотя на основании приводимого им материала автор мог бы сделать более четкие выводы о том, что условием победы итальянского фашизма был кризис буржуазного порядка в Италии, кризис, наступивший тогда, когда пролетарская революция не сумела победить, а буржуазия оказалась неспособной в одиночку поддерживать капиталистический порядок, и организатором буржуазной диктатуры сделалась мелкая буржуазия, напуганная угрозой социализма.

Ел. Драбкина

НОВЫЕ ПРОБЛЕМЫ В АГРАРНОЙ ИСТОРИИ АНГЛИИ

(Окончание)

В Англии в классической форме протекал и достиг почти полного завершения процесс обезземеления крестьян. Это известно каждому школьнику. Эра капиталистического производства открывается грандиозной экспроприацией английского крестьянства. Казалось бы, этот вопрос имеет все права рассчитывать на усиленное внимание исслсдователей, тем более, что его не отделяет от нашего времени непреодолимая грань столетий, и что нет, как будто бы, недостатка в материалах для его изучения. А между тем он продолжает оставаться в тени и лишь сравнительно недавно стали ставить его на твердую почву; но и на этой новой почве он подвигается вперед необычайно медленно. Какие твердые данные добыты наукой для его разрешения? Какие причины вызвали обезземеление? К какой, наконец, эпохе относится это обезземеление? Даже последний, казалось бы очень конкретный и простой вопрос разрешается чуть ли не каждым ученым по своему. Маркс думал, что крестьянство (yeomanry) исчезает в Англии в середине XVIII в; Рэ полагал, что оно дожило до XIX в., даже выросло во время войн с Францией и получило смертельный удар лишь в связи с послевоенным кризисом; Леви относил эпоху его исчезновения к 1760—1815 г.г., при чем считал период войн с Францией особенно губительным для английского крестьянства ¹). В своих построениях исследователи исходили от показаний современников, наблюдения которых были по большей части и односторонни и пристрастны; научная литература нашего времени лишь воспроизвела тот хаос мнений, который господствовал в этом вопросе и тогда. Еще недавно наиболее надежным источником считались очерки Артура Юнга и Уильяма Маршала, а также описания графств, составлявшиеся в конце XVIII и в начале XIX в. по поручению Ведомства Земледелия (Board of agriculture); но эти описания, интересуясь главным образом прогрессом сельскохозяйственной техники, давали лишь случайные и отрывочные сведения о социальных сдвигах в английской деревне. Лишь в появившейся в 1909 г. книге Джонсона (A. Johnson. The Disappearance of the smale Landowner) привлечен к освещению вопроса об'ективный и документальный материал, а именно списки плательщиков поземельного налога (Land Tax Assessments). Джонсон изучил эти списки для 500 приходов (общее число приходов в Англии для этого времени можно считать примерно в 10.000). Его данные относятся главным образом к одному графству (к Оксфордширу). Исследование Джонсона подтвердило правильность мнения Маркса, что гибель английского крестьянства стала фактом к середине XVIII в.; после 1785 г. наблюдаются лишь остатки этого когда-то многочисленного и сильного класса. Но эти остатки обнаруживают значительную живучесть. В изученном Джонсоном материале число мелких хозяев-собственников увеличивается к 1802 г.; крупное землевладение растет лишь насчет тех мелких собственников, которые сами не вели хозяйства на своей земле. Между 1802 и 1832 г. г. число мелких хозяев-собственников снижается, но не «всюду и не для всех их разрядов одинаково. Кое-где число мельчайших хозяев-собственников даже растет. Процесс исчезновения остатков английского крестьянства затягивается на весь XIX в. и не приходит к концу к тому времени, когда поднимается встречное движение в виде попыток возрождения мелких хозяев-собственников. Примерно к таким же выводам пришел Грэй (H. L. Gray. Jeoman farming in Oxfordshire fron the XVI century to the XIX, Quarterly Journal of Economics, 1910). Его материал относится к тому же графству, на котором сосредоточил свое изучение и Джонсон. Грэй констатирует, что к 1785 г. в руках йоменов (а к ним он относит хозяев-собственников участков до 300 акров) было лишь 9% всей площади, находившейся под сельскохозяйственной эксплоатацией. Притом мелкое землевладение было сосредоточено примерно в ⅓ изученных им приходов: в ⅔ приходов оно было совсем незначительно. Несомненно, цифры Грэя иадо еще урезать, так как 300 акров слишком высокая граница для крестьянского землевладения. Грэй констатирует под'ем числа мелких собственников к 1804 г. и снижение его между 1804 и 1832 г., причем цифры этого года падают ниже даже 1785 г.; но уменьшение числа мелких собственников компенсируется ростом площади мелкого землевладения (с 9% в 1785 г. до 11,9% в 1832). Работы Джонсона и Грэя наметили новый путь к решению вопроса об обезземелении английского крестьянства; они показали, что центр тяжести вопроса падает на более ранние эпохи, как это гениально провидел Маркс; но наблюдения обоих исследователей были слишком локально ограничены и настоятельно требовали распространения на более широкую территорию. Однако, прошло семнадцать лет прежде, чем появилось продолжение их исследований.

В первой книжке нового журнала «The Economist History Review» (январь 1927 г.) напечатана статья Дэвиса о мелком землевладении в Англии за период между 1780 и 1832 г. по данным списков земельного обложения (E Davies. The Small Landowner, 1780—1832, in the Light of the Land Tax Assessments). — Статья написана очень сжато и суммарно, она похожа на краткий реферат большой работы: приемы исследования и некоторые выводы вызывают возражения; но все же перед нами очень важный шаг в направлении к разрешению поставленного вопроса. Главная заслуга Дэвиса состоит в распространении наблюдений на сравнительно широкую территорию; он изучал податные списки для 2.000 приходов, т.-е. примерно для ⅕ всех приходов Англии. Его наблюдения охватывают графства Чешир, Дербишир, Лестершир, часть Линконшира (Lindseu), Норзэмптоншир, Ноттингемшир, Оксфордшир и Уорвикшир. Все это, если не считать Чешира, графства земледельческие, сохранившие до середины XVIII в. систему открытых полей и сильно затронутые парламентскими огораживаниями со второй половины века.

Главным недостатком работы Дэвиса является крайне произвольное толкование самого основного в его исследовании термина «йомен», «мелкий собственник». Термин «йомен», «йоменри», внес немало путаницы в исследовательскую литературу. Совершенно ясно, что и в старой Англии он не имел точно и определенно смысла, и поэтому восстановление его старинного значения было бы методологически бесплодно. В конце концов каждый понимает под ним, что хочет. Дэвис относит к йоменам всех хозяев-собственников, не обозначенных в податных списках, как «помещики» (эсквайры) или священники. Таким образом в это число попадает и плательщик налога выше, чем в 20 фунтов; тяжесть налога вариировала по графствам и поэтому сумма в 20 фунтов соответствует собственности от 282 до 533 акров. Как бы мы ни растягивали понятия «крестьянство», такие собственники под него не подойдут. Но по счастию, Дэвис в своих статистических таблицах (составляющих главную часть статьи) дает различные разряды этого крестьянства и позволяет таким образом перестроить его выводы. В дальнейшем я не буду точно следовать за изложением Дэвиса, а дам те выводы, которые можно извлечь из его таблиц, подсчитывая приведенные им цифры по другим принципам. Я думаю, что будет правильно вслед за Леви принять верхнюю границу для крестьянства в 100 акров; это приблизителыно соответствует пяти фунтам поземельного налога ²). Плательщиков от 10 фунтов и выше я отнесу к крупным хозяевам, плательщики налога от 5 до 10 фунтов (т.-е. собственники от 70 до 266 акров) составят промежуточную группу. Можно возражать против такого деления, но оно наиболее удобно при работе над таблицами Дэвиса.

Что понимает Дэвис под собственниками? При особенностях английского земельного права это вопрос немаловажный. Он относит сюда фригольдеров, копигольдеров и пожизненных лизгольдеров. Это, пожалуй, несколько расширительное толкование собственности, но тут приходится за ним следовать, так как Дэвис не выделяет в своем материале отдельных категорий. Интересно лишь его указание, что фригольдеры не обнаружили большой живучести, чем копигольдеры и пожизненные лизгольдеры, и не являются доминирующей группой мелких собственников.

Посмотрим теперь, что представляло собой английское крестьянство в 1780—86 г. (только с этого времени податные списки делаются достаточно детальными, и с него начинает Дэвис свое исследование). Податные списки показывают, что в это время в руках собственников, которые вели хозяйство на своей земле, находилось всего лишь 10% (с небольшим) всей территории, на которую распространяется изученный Дэвисом материал. Но, несомненно, эту цифру надо сильно урезать, памятуя, как широко понимает Дэвис термин «йоменри». Численно из 11.163 хозяев-собственников (в 706 гприходах) 636 платят налог выше 5 фунтов и не могут быть причислены к крестьянам. Среди остальных больше половины мелкие и мельчайшие собственники, платящие не более 10 шиллингов налога. Если мы поэтому цифру в 10% снизим наполовину, то, вероятно, нисколько не преуменьшим доли крестьянства в общей сумме земельной собственности изученных Дэвисом графств. Эти остатки когда-то крепкого английского крестьянства расположены по приходам кррайне неравномерно. Более или менее значительные группы мы находим лишь в 38% всех приходов; в 62% они почти или совсем исчезли: примерно то же самое, что мы видели у Грэя. Дэвис отмечает при этом (это усмотрел уже и Грэй), что крестьянство лучше сохранилось в тех приходах, которые сохранили до середины XVIII века старинные общинные формы; в приходах, давно огороженных, концентрация собственности сделала наибольшие успехи: лишь в 18% приходов, огороженных до середины XVIII в., уцелело сколько-нибудь заметное крестьянство. В среднем на каждый приход приходится 3 собственника-хозяина; на каждый приход, неогороженный или огороженный недавно,—10 собственников-хозяев. В виду того, что не всех собовенников-хозяев мы признаем крестьянами, эти цифры надо еще снизить. Эта связь исчезновения крестьян со старинными, а не новыми огораживаниями заставляет отодвинуть дату завершения процесса до середины XVIII в. и, может быть, ранее. Повидимому, цифры 1750 года мало отличались бы от цифр 1786. Если мы примем в расчет, что изученные Дэвисом графства принадлежат к таким, где открытые поля сохранились особенно упорно до середины XVIII в., что единственным в своем материале графством старинного огораживания — Чеширом Дэвис пользуется очень мало, то, пожалуй, мы без особенного риска сможем распространить на всю Англию заключение о незначительности крестьянской собственности в 1780—1786 г.г. Очень ли мы ошибемся, если от 10.500 крестьян в 1.706 приходах сделаем заключение к 60.000 крестьян в 10.000 приходах?

Тут возникает одно затруднение. Как быть с теми мелкими собственниками, которые не вели хозяйства на своей земле? Их было много, больше чем собственников-хозяев. Возможно, что некоторые из них не потеряли связи с сельским хозяйством; возможно, что некоторые из них переходили иногда к хозяйству на своей земле. Но в целом я затруднился бы причислить их к крестьянству: во всяком случае это уже «разложившаяся», отколовшаяся от класса группа, стоящая на пути к обезземелению. Повидимому, преимущественно на их счет происходит покупка мелких участков земли в собственность фермерами и крупными землевладельцами.

С другой стороны мельчайшие собственники, платившие не более 4 шиллингов налога ³), могут заключать немало элементов, несвязанных с сельским хозяйством или очень мало с ним связанных. Здесь должно быть (Дэвис не показывает этого) немало таких, у которых не было ничего, кроме усадебной оседлости. Не говоря о ремесленниках, лавочниках, поселявшихся в деревне мелких рантье, пенсионерах, среди этих мельчайших собственников могло быть немало лиц, занятых в домашней промышленности (некоторые из изученных Дэвисом графств обладали развитой домашней промышленностью), служащих, мастеров и квалифицированных рабочих развивающейся фабричной промышленности. Развитие этой группы идет, как мы увидим, своим путем, несхожим с путем крестьянства.

Вот что представляло собою английское «крестьянство» в восьмидесятых годах XVIII в., и, повидимому, уже и в середине этого века. Это небольшая почти исчезнувшая и полуразрушившаяся группа; но местами остатки ее сидели еще довольно густо и создавали у наблюдателей иллюзию хорошо сохранившегося класса; эта иллюзия передалась и некоторым исследователям нашего времени.

Дальнейшая судьба английского крестьянства до 1832 г. может быть представлена следующими двумя таблицами, охватывающими 1.395 приходов в Дербишире, Лестершире, Линконшире, Норзэмптоншире и Ноттингемшире. Этих таблиц у Дэвиса нет, они составлены путем переработки данных, приведенных в его таблицах № 1 и 2.

В процентах дано увеличение численности плательщиков сравнительно с цифрами 1780—1786 г.г.

Общее число собственников (хозяев и не-хозяев. См. таблицу II) и их распределение по разрядам мало колеблется за период между 1780 и 1832 годом, если не считать значительного увеличения числа мелких (и мельчайших) собственников, о чем речь впереди; но это увеличение не могло серьезно изменить распределения земли между разрядами собственников. Во всяком случае не может быть и речи о какой бы то ни было концентрации собственности. Такие же указания дают и колебания в распределении суммы налога между различными разрядами собственников (они даны у Дэвиса слишком суммарно). Доля налога, уплачиваемого крупными собственниками (налог в 20 ф. и выше) остается почти неизменной за все это время. Зато очень значительные перемены происходят в числе собственников хозяев, причем этим переменам отвечают обратные движения в числе собственников не-хозяев.

К 1802 году замечается увеличение числа собственников хозяев за счет собственников не-хозяев (табл. II). Здесь, очевидно, сказывается влияние под'ема сельского хозяйства, вызванное войнами с Францией. Может быть, мы имеем здесь частичное «возвращение к земле» собственников, отставших от хозяйства, может быть покупку земель в собственность фермерами, ранее снимавшими эти земли. Очень жаль, что Дэвис не дает даты поближе к концу войны, когда непомерный рост цен должен был выявить все эти тенденции гораздо ярче. Весь под'ем до 1815 года и последующее падение остаются закрытыми для нас вплоть до 1832 года, когда мы наблюдаем снижение числа собственников хозяев (не считая самых мелких и самых крупных) и увеличение числа собственников не-хозяев, своего рода обратное движение. Но цифры собственников хозяев и в 1832 г. все же еще превышают цифры 1780—1786 г.г.

Рассматривая движение числа собственников хозяев по разрядам (табл. I), мы увидим, что меньше всего перемены испытал тот разряд, который больше всего подходит под понятие «крестьянства» (налог от 4 шил. до 5 ф.). Он вырос численно на 16% к 1802 г., и сохранил еще прирост в 9% к 1832 г. Сильнее колебания хлебного рынка сказались на примыкающем к нему разряде хозяев-плательщиков налога от 5 до 10 фунтов. Их число выросло к 1802 г. на 34% и к 1832 г. этот прирост снизился до 17%. Сильно вырос за время до 1802 г. разряд крупных хозяев-собственников, плативших свыше 10 фунтов налога; повидимому, он меньше других пострадал и от кризиса (к сожалению, мы не знаем цифры для 1814 г.!), и в 1832 г. был численней, чем даже в 1802 г. Все это не представляет неожиданности: рост хлебных цен больше воздействовал на крупные хозяйства, чем на мелкие, работавшие в значительной мере на потребление; с другой стороны, кризис сильнее отозвался на более слабых хозяйствах, особенно в связи с задолженностью и ипотеками. Во всяком случае английское крестьянство не «погибло при Ватерлоо»: в 1832 г. оно было численней, чем в 1780. Но дело в том, что, как класс, оно погибло значительно раньше.

Своеобразна кривая роста численности мельчайших собственников, с налогом менее 4 шиллингов. Мы видим заметный рост этой группы (на 28%) до 1802 г. и очень большой (до 88%) до 1832 г. При этом, насколько можно судить по цифрам Дэвиса, за время между 1802 и 1832 г.г. возрастает не только число мельчайших хозяев-собственников, но и собственников, не ведущих своего хозяйства. Конечно, движение цифр в этой рубрике не может стоять в прямой зависимости от условий хлебного рынка; но раньше, чем искать для него об'яснений, нам надо рассмотреть другой, весьма существенный вопрос, а именно, вопрос о влиянии парламентских огораживании на распределение земельной собственности. К сожалению, выкладки Дэвиса говорят лишь о собственниках-хозяевах: при том они позволяют проследить влияние огораживаний лишь за ближайший к огораживанию период. Вывод из его таблиц получается очень определенный: парламентские огораживакия (им изучено 149 приходов, огороженных между 1780 и 1802 г.г., и 158 приходов, огороженных между 1802 и 1832 г.г.) всюду содействуют росту числа собственников хозяев, и особенно мелких. В приходах, огороженных между 1780 и 1802 г.г, число мельчайших собственников выросло .к 1802 г. на 67%, в приходах, огороженных между 1802 и 1832 г.г., число их выросло на 85%. При этом за последний период цифра хозяев крестьянского типа (налог от 4 шилл. до 5 ф.) в огороженных за это время приходах не снизилась, как в других приходах, а возросла на 17%. Другое наблюдение Дэвиса — среднее число собственников-хозяев в приходах, огороженных парламентскими актами до 1780—1786 г.г., к этой дате выше, не только чем в приходах старинного огораживания, но и чем в неогороженных приходах (3 на приход старинного огораживания, 9,3 на приход неогороженный, 12,2 на приход, огороженный парламентским актом). Это еще ничего не говорит о переменах в распределении собственности, но во всяком случае свидетельствует об усиленном «возвращении к земле» или приобретении земли с целью вести на ней хозяйство, именно в приходах, огороженных актами ларламента. Большой рост числа мельчайших собственников Дэвис весьма правдоподобно об'ясняет тем, что после огораживания часть коттэджеров и скуотеров получала право собственности и привлекалась к уплате налога (между тем, как другая, менее счастливая, сгонялась с земли). Число мелких собственников могло расти также в результате продажи фермам мелких участков пустоши с целью покрыть расходы по огораживанию.

Этим отчасти, но лишь отчасти, может быть об'яснен прирост мельчайших собственников, наблюдаемый в таблице I. Полное об'яснение было бы возможно лишь по установлении состава этих мельчайших собственников и, в частности, по выяснении роли, которую среди них играли несельскохозяйственные элементы. Но здесь мы уже сходим с почвы данных Дэвиса. Впрочем, вопрос не так уже важен: ведь нам надо о'б'яснить прирост в 1,4 человека на приход за период в 52 года!

Распределение земельной собственности как будто мало изменяется с 1780 до 1832 г. Число «крестьян» как будто даже растет. Но за этими цифрами могут скрываться важные смещения. Мы не знаем, сохраняется ли «старая крестьянская раса» (пользуясь выражением Леви), или на место прежних собственников становятся новые. Все это можно изучить по податным спискам. Дэвис в своей статье дал далеко не все, что можно было бы от него ждать. Пю некоторым указаниям мы можем догадываться, что им проделана более широкая работа и, в частности, выяснен вопрос о переходе земельной собственности в руки новых общественных групп. Так, он говорит, что новая раса крупных землевладельцев, созданная промышленным переворотом и войной, выросла не за счет мелких хозяев-собственников, а за счет земельной аристократии XVIII века. Рядом с ростом некоторых крупных владений наблюдается, по его словам, некоторое раздробление других. Усиленная мобилизация земли во время и после войны не видна за малоподвижными рядами цифр. Надо надеяться, что статья Дэвиса есть лишь предвестник большого и интересного исследования.

Дальнейшая работа над списками плательщиков поземельного налога сулит много интересных открытий; но едва ли она изменит важнейший результат, к которому подошли Джонсон и Грэй и который вполне определялся после работы Дэвиса: едва ли можно сомневаться, что английское крестьянство, как класс, исчезло уже с середины XVIII века. Центр тяжести в изучении аграрной истории второй половины XVIII и начала XIX века перемещается с вопроса об исчезновении крестьянства на другие проблемы, среди которых первое место занимает вопрос о парламентских огораживаниях. У нас есть все основания думать, что результаты их были далеко не столь безобидны, как это выходит из выкладок Дэвиса, как это рисуют новейшие апологеты помещичьего класса ⁶). Грэй и Гаммонд ⁷) указали на очень деятельный и точный источник для изучения этого вопроса, а именно, на, так называемые, «приговоры об огораживании» (Enclosure awards). Это сложный источник, берущий много времени и терпения. Русский исследователь В. М. Лавровский изучил значительное число этих приговоров, хранящихся в Лондонском Публичном Архиве; его предварительные сообщения, сделанные в Институте Истории, позвюляют ожидать богатых результатов от работы в этой еще мало известной области. Что же касается проблемы исследования английского крестьянства, то исследователю этого вопроса придется обратиться к изучению более ранних периодов. Все более выясняется, что центр тяжести вопроса лежит в XVII и в начале XVIII века. Работы Гэя ⁸) показали, что в «аграрной революции» XVI века можно видеть лишь начало переворота, изменившего лицо английской деревни. Исследования того же Гэя ⁹), Леонарда ¹⁰), Гоннера ¹¹) выяснили ложность предположения, что в XVII веке наблюдается ослабление темпа аграрных перемен, начавшихся в предыдущем столетии. Монографии Савина ¹²) и Леннарда ¹³) приоткрыли богатство и сложность проблем, стоящих перед исследователем английской деревни XVII века. Уже указанные работы Джонсона и Грэя показали огромную важность перемен, происшедших в английской дереве ранее середины XVIII в. Наконец, исследование Дэвиса окончательно отодвинуло проблему исчезновения английского крестьянства назад к XVII и началу XVIII века и вместе с тем — назад к Марксу.

Е. Косминский

ЮБИЛЕЙНАЯ ЛИТЕРАТУРА О БАКУНИНЕ

1926 год отмечен появлением значительного количества материалов и статей, касающихся жизни и деятельности Бакунина. В «Печати и Революции» опубликованы письма Бакунина к Альберту Ришару (кн. 1 и 5), письма Энгельса к Т. Куно (.кн. 3) и статья Б. И. Горева «Диалектика русского бакунизма». В 5-й книжке «Каторги и Ссылки» Бакунину посвящен особый отдел, включающий ряд статей и материалов; кроме того, в 4-й книжке журнала напечатана статья В. П. Полонского «К вопросу о побеге Бакунина из Сибири». Во II томе «Историка-Марксиста» помещены статьи В. П. Полонского «Бакунин в первом Интернационале» и Ю. М. Стеклова — «Бакунин и подготовка нечаевского дела». В № 7 «Пролетарской Революции» напечатаны материалы допроса Бакунина саксонской следственной комиссией. Новые материалы о Бакунине опубликованы также в 17 томе «Красного Архива». Во II выпуске «Летописей Марксизма» помещен конспект знаменитого памфлета Бакунина «Государственность и Анархия», сделанный Марксом. В «Вестнике Коммунистической Академии» (кн. 18) напечатаны доклады Ю. М. Стеклова и В. П. Полонского, прочитанные на об'единенном заседании Коммунистической Академии и Общества историков-марксистов. Ряд статей Ю. М. Стеклова о Бакунине помещен в «Красной Нови» (№ 12), «Звезде» (№№ 3 и 4) и «Сибирских Огнях» (№ 4). Общество политических каторжан и ссыльно-поселенцев выпустило особый сборник, посвященный Бакунину, куда вошли, кроме материалов и статей, помещенных в № 5 «Каторга и Ссылка», еще статьи В. П. Полонского («М. А. Бакунин») и М. Н. Покровского («Бакунин в русской революции»). Анархистский «Голос Труда» издал сборник «Очерки истории анархического движения в России», посвященный памяти Бакунина и содержащий ряд статей о великом анархисте. В 1926 г. вышли, кроме того: 2-е издание I тома работы Ю. М. Стеклова «М. А. Бакунин, его жизнь и деятельность» и 3-е издание популярного очерка В. П. Полонского «Жизнь Михаила Бакунина».

Не все, перечисленное выше, относится к юбилейной литературе в собственном смысле слова, т.-е. к литературе, непосредственно связанной с пятидесятилетней годовщиной смерти великого бунтаря. Но само обилие появившихся в 1926 г. работ и материалов, касающихся Бакунина, несомненно об'ясняется этой годовщиной. Поэтому настоящий обзор охватывает все упомянутые выше материалы и работы, за исключением лишь книги Ю. М. Стеклова; как известно, теперь уже вышли из печати II и III томы этой книги, и разбору ее необходимо посвятить особую статью. Не входит в обзор поэтому и критическая статья В. П. Полонского «О новой книге т. Ю. М. Стеклова», помещенная в № 8 «Печати и Революции».

Из опубликованных в 1926 г. материалов остановлюсь прежде всего на неизвестных до сих пор русскому читателю сочинениях и письмах Бакунина. Очень большой интерес представляют письма к Альберту Ришару, опубликованные В. П. Полонским в «Печати и Революции» (кн. 1, стр. 59—75, кн. 5, стр. 63—72). Из этих 16 писем только 4 были ранее опубликованы полностью, но и то лишь по-испански (в предисловии М. Неттлау к аргентинскому собранию сочинений Бакунина 1924 г.); несколько отрывков было опубликовано по-немецки и по-французски (Неттлау, Ришаром и Гильомом); большая часть писем появляется в печати впервые. Письма охватывают период от 4 декабря 1868 г. по 23 августа 1870 г., т.-е. первый период борьбы между бакунинским Альянсом и Генеральным Советом Интернационала; эта борьба, естественно, и составляет главное содержание писем. Но в них, кроме того, имеются суждения и обо многом другом: о Нечаеве, о франко-прусской войне, о лионском восстании и проч. Письма эти содержат богатый материал для характеристики взглядов Бакунина в эти годы. В письмах, например, от 4 дек. 1868 г., 7 февр., 12 марта и 1 апреля 1870 г. он со свойственной ему страстностью высказывается за необходимость немногочисленной, но тесно сплоченной, строго дисциплинированной организации, за необходимость «коллективной диктатуры, невидимой, не облеченной никакой властью, но тем более действенной и могущественной», на необходимость «полного растворения личности в воле, в организации и действии коллектива», в чем именно и заключалась — добавляет он характерное замечание — «главная причина могущества и живучести иезуитского ордена». При помощи этой невидимой, но мощной, коллективной диктатуры тайная организация должна руководить разнузданной стихией анархической революции, направляя ее, как кормчий, на надлежащий путь. Настойчиво и упорно защищая идею о «незримой диктатуре», Бакунин странным образом не замечал, что эта его любимая идея находилась в противоречии с основами его анархического мировоззрения. Интересны также письма от 12 марта и 4 августа 1870 г., содержащие пламенный призыв к восстанию, обращенный к французским рабочим, и яркую, пропитанную ненавистью характеристику предательской роли буржуазного либерализма и демократизма в революции.

Очень большой интерес представляет большое письмо Бакунина от 23 января 1872 г., напечатанное в № 5 «Каторги и Ссылки» (стр. 106—133). Письмо это было впервые опубликовано полностью М. Неттлау только в 1924 г. и оставалось до сих пор не переведенным на русский язык. Этим письмом, адресованным «Рубикону (Люд. Набруцци) и всем остальным друзьям» и предназначенным для распространения среди итальянских интернационалистов, Бакунин имел в виду, с одной стороны, дискредитировать в глазах итальянцев Маркса и Генеральный Совет Интернационала, а с другой — побудить итальянцев выполнить все формальности, требуемые для вступления в Интернационал, чтобы усилить таким образом анархистское крыло на предстоящем Гаагском конгрессе. Но расчеты Бакунина не оправдались: разагитированные им против Генерального Совета итальянцы решили вовсе отказаться от участия в Гаагском конгрессе, и таким образом бакунистская фракция на конгрессе была значительно ослаблена.

В той же книжке «Каторги и Ссылки» (стр. 93—105) напечатан неизданный до сих пор отрывок «Программы Общества международной революции», извлеченный Н. Лебедевым из архива П. А. Кропоткина. Этот документ, как убедительно доказывает Н. Лебедев в своем предисловии, относится ко второй половине 60-х годов и представляет один из первоначальных вариантов программы «Международного Альянса социалистической демократии».

Два очень ценных документа напечатаны В. П. Полонским в 17-м томе «Красного Архива» (стр. 138—155). Один из них, второе воззвание Бакунина к славянам, извлеченное из материалов саксонской следственной комиссии 1849 г. Воззвание это, оставшееся неизвестным даже М. Неттлау, было написано по поводу вступления русских войск в пределах Австрии и напечатано в № 49 Dresdens Zeitung; затем оно было переведено на чешский язык и получило широкое распространение. Оно содержит горячий, пламенный призыв к восстанию, призывая славян примириться с мадьярами и соединенными силами разбить армию Николая. Другой документ — впервые опубликовываемая рукопись «Шведа» — «Михаил Бакунин, сам себя изображающий», составленная III Отделением в 1863 г., дважды получившая одобрение Александра II, но почему-то оставшаяся не напечатанной. Рукопись опубликована с дополнениями, сделанными в 1870 г. К сожалению, почти все цитаты заменены ссылками на I т. «Материалов для биографии Бакунина», выпущенный В. П. Полонским в 1923 г.; научная ценность публикации от этого, конечно, не пострадала, но цельность впечатления от этого продукта творчества III Отделения, создаваемая именно искусным подбором цитат, значительно ослабляется.

Довольно обширные материалы саксонской следственной комиссии 1849—1850 г.г., впервые опубликованные В. П. Полонским в «Пролетарской Революции» (№ 7, стр. 162—226), дают возможность документальной проверки того, что писал Бакунин о своей деятельности в этот период в «Исповеди». Кроме того, рисуя поведение Бакунина на допросах, они прибавляют ценные данные для характеристики его личности.

Переходя от собственных высказываний Бакунина к свидетельствам о нем других лиц, нужно отметить прежде всего чрезвычайно интересные письма Энгельса к Теодору Куно, опубликованные В. П. Полонским в «Печати и Революции» (№ 3, стр. 45—65). Письма эти, опубликованные по-немецки Б. Николаевским только в конце 1925 г. (примечания его сохранены в переводе), относятся к 1871—1872 г.г. — периоду особенно ожесточенной борьбы между Марксом и Бакуниным за руководящее влияние в Интернационале. Эти письма лишний раз показывают, что в основе борьбы лежала не личная неприязнь Маркса к Бакунину, не вопрос личного самолюбия, как до сих пор продолжают утверждать анархисты, а глубокие принципиальные расхождения в понимании того пути, по которому должна быть направлена деятельность Интернационала. В письме от 24 января 1872 г. Энгельс очень ярко и сжато формулирует сущность этих разногласий. «В то время как огромная масса с.-д. рабочих вместе с нами, — писал Энгельс, — придерживается того взгляда, что государственная власть представляет только организацию, которую придают себе господствующие классы, землевладельцы и капиталисты, для ограждения своих собственных привилегий, Бакунин утверждает, что государство создало капитал, что капиталист владеет своим капиталом только по милости государства. Так как государство является, таким образом, главным злом, то прежде всего следует разрушить государство, и тогда капитал уже сам собою погибнет; мы же, наоборот, говорим: уничтожьте капитал, присвоение всех средств производства немногими, и государство само погибнет».

Очень интересна также рукопись Маркса «Бакунин: Государственность и анархия», опубликованная Д. Б. Рязановым в «Летописях Марксизма» (вып. II, стр. 60—102). Рукопись представляют конспект названной работы Бакунина, составленный Марксом, как предполагает Д. Б. Рязанов, в начале 1874 г. Конспект сопровождается комментариями, большей частью немногословными. Более подробно Маркс останавливается лишь на характеристике разногласий по вопросу о диктатуре пролетариата.

Кроме отмеченных выше материалов, в № 5 «Каторги и Ссылки» напечатаны два небольшие документа, касающиеся отношений Бакунина к польскому восстанию 1863 г. (стр. 134—135) и воспоминания М. П. Сажина, касающиеся первого знакомства автора с Бакуниным в 1870—1871 г.г. (стр. 9—19). Эти же воспоминания М. П. Сажина помещены и в анархистском сборнике, изданном «Голосом Труда» (стр. 70—184).

Из работ исследовательского характера нужно отметить прежде всего статьи двух крупнейших наших специалистов по изучению Бакунина — Ю. М. Стеклова и В. П. Полонского. Статья В. П. Полонского «Тайный интернационал Бакунина» («Каторга и Ссылка», № 5, стр. 67—92), представляющая отрывок из готовящегося к печати II тома его большой работы, содержит анализ обширного проекта устава интернационального тайного общества, который был разработан Бакуниным в годы его итальянского уединения (1864—1867) и заключал в себе основные линий всей дальнейшей теоретической и практической деятельности Бакунина, как анархиста. Проект этот, опубликованный полностью М. Неттлау только в 1924 году, до сих пор не был переведен на русский язык, а между тем «без знакомства с этим проектом, — как справедливо указывает В. Полонский, — не может быть ясности ни в понимании дальнейшей деятельности Бакунина вообще, ни в понимании его деятельности в Интернационале, закончившейся его исключением». В статье приведен небольшой отрывок этого устава, в котором содержится резюмирующая сводка принципов, положенных в его основу.

Другая статья В. П. Полонского «Бакунин в первом Интернационале» (из готовящейся к печати книги «Маркс и Бакунин» — «Историк-Марксист», т. II, стр. 5—43), содержит историю борьбы Бакунина, во главе основанного им «Тайного Альянса», против Генерального Совета Интернационала. В итоге автор приходит к выводу, что Бакунин старательно разрушал Интернационал, как международную организацию рабочего класса, стремясь превратить его в такое состояние, при котором автономные национальные федерации могли бы все-таки быть подчинены единой воле, но исходящей и не из среды Генерального Совета, марксистского большинства, а из той тайной революционной организации, которая, по его замыслам, призвана была невидимо руководить Интернационалом и которая была бакунистской на все 100%». Любопытно, что Бакунин был искренне убежден в том, что у Маркса имеется в недрах Интернационала свое тайное общество, действующее еще с 1848 г. Статья основана на переписке Бакунина, не опубликованной еще на русском языке. В приложении даны четыре письма Бакунина испанскими «друзьями», относящиеся к 1872 г. и имеющие очень большой интерес.

В небольшой статье «К вопросу о побеге Бакунина из Сибири», напечатанной в № 4 «Каторги и Ссылки» (стр. 142—155), В. П. Полонский анализирует воспоминания С. А. Казаринова, помещенные в «Историческом Вестнике» за 1907 г.; к статье приложены материалы, касающиеся отношений между Бакуниным и нач. штаба командующего войсками Восточной Сибири ген.-майором Б. К. Кукелем, способствовавшим, повидимому, побегу Бакунина.

Очень интересен доклад В. П. Полонского «Бакунин-якобинец», напечатанный в 18 книжке «Вестника Ком. Академии» (стр. 42—62). Докладчик убедительно доказывает, что если понимать анархию, как беспорядок, разрушение, вспышкопускательство, то Бакунин никогда анархистом не был. Анархию Бакунин понимал, как участие в движении широчайших народных масс, нуждающихся однако, в организованном руководстве. Борьба Бакунина против диктатуры является лишь борьбой против диктатуры Генерального Совета во имя диктатуры бакунинского тайного Альянса. Мало того: когда Бакунин пытался дать конкретное построение своей свободнической федерации, «он приходил к авторитаризму, к власти, к законам, правительству, суду». Во всем этом В. П. Полонский справедливо усматривал элементы бланкизма.

Из работ В. П. Полонского еще «опыт характеристики» Бакунина, как выразителя «революционной стихии пролетарского периода русской и европейской революции» (сборник «Михаил Бакунин», стр 170—178), и популярный очерк «Жизнь Михаила Бакунина», вышедший третьим изданием с исправлениями и дополнениями и являющийся лучшей популярной работой на эту тему.

Ю. М. Стеклов налечатал в 1926 г. ряд отдельных глав из II и III томов своей большой работы: «М. А. Бакунин в Швеции в 1863 г.» («Каторга и Ссылка» № 5, стр. 20—66), «Бакунин в Лиге мира и свободы» («Звезда» № 3, стр. 151, 167, № 4, стр. 135—161), «Бакунин и подготовка нечаевского дела» («Историк-Марксист», т. II, стр. 44—83), «Существовал ли тайный Альянс?» («Красная Новь». № 12, стр. 183—206). В виду того, что II и III томы работы Ю. М. Стеклова вышли уже полностью, я на этих отрывках останавливаться не буду.

Интересен доклад Ю. М. Стеклова, «Что разделяет и сближает нас с Бакуниным», напечатанный в 18 книжке «Вестника Ком. Академии» (стр. 17 и 41). Указав, что современных коммунистов отделяет от Бакунина «непонимание им роли и значения пролетариата в развивающемся капиталистическом обществе, значения его политической организации, участия во всех проявлениях жизни, непонимание им необходимости завоевания политической власти, как орудия для торжества социалистической революции и для уничтожения классов», — Ю. М. Стеклов отмечает и те черты Бакунина, которые сближают его с современным коммунизмом: 1) будучи революционным социалистом, Бакунин решительно отрицал возможность «вживания социализма в буржуазный мир», который может быть разрушен только вооруженной рукой; 2) для победы он считал необходимой организационную спаянность «воль и характеров» на основе «убеждения и страсти»; 3) он первый во всю ширь поставил национальный вопрос, признав право наций на полное отделение; 4) он настойчиво подчеркивал огромную роль крестьянства, как союзника пролетариата в социалистической революции; 5) наконец, он вел ожесточенную борьбу с религией, рассматривая ее, как опаснейшее оружие в руках господствующих классов. Та же оценка революционных заслуг Бакунина дана Ю. М. Стекловым и в небольшой статье, помещенной в «Сибирских Огнях» (№ 4, стр. 93—97).

Небольшая статья М. Н. Покровского «Бакунин в русской революции» (в сборнике «Михаил, Бакунин», стр. 179—185) характеризует Бакунина, как «идеолога и политического выразителя крепостного крестьянского бунта». Б. И. Горев в статье «Диалектика русского бакунизма» («Печать и Революция», № 3, стр. 7—14), очертив беглыми штрихами эволюцию анархизма на русской почве с 70-х годов до эпохи гражданской войны, приходит к заключению, что все наиболее ценное, что имелось в учении Бакунина, вместе с наиболее ценным в учении Ткачева, вошло в «тот марксистский синтез опыта европейского и русского революционного движения, который называется ленинизмом», а «бакунинское отрицание государства окончательно похоронено в грохоте гражданской войны и превратилось, благодаря иронии истории, в трагикокомическую карикатуру, в махновщину».

Н. Л. Бродский, в статье «Бакунин и Рудин» («Каторга и Ссылка», № 5, стр. 136—169) по новому подходит к этой старой теме. Справедливо указывая, что «в романе Тургенева фактически мог проявиться только молодой Бакунин — эпохи кружка Станкевича и следующего десятилетия до тюремного заключения», автор преследует шаг за шагом высказывания Бакунина этой эпохи и свидетельства о нем его современников, сопоставляя их с соответствующими местами романа, и в результате приходит к выводу, что в образе Рудина Тургенев дал «превосходный литературный портрет Бакунина, его молодости, его романтических исканий, философского идеализма и страстной тяги к активному вмешательству в политический водоворот без четких целей и реалистических программ».

Остается сказать еще о статьях, вошедших в анархистский сборник, выпущенный «Голосом Труда». М. Неттлау дал очерк жизни и деятельности Бакунина (стр. 58—130). Несмотря на свою исключительную осведомленность в материалах, автор не только неверно истолковывает многие излагаемые им факты, но иногда просто их искажает. Так, признавая факт наличия тайного альянса в 1869—1872 г.г., М. Неттлау старается ослабить значение этого факта, затушевать боевой характер альянса, утверждая, что он «был не чем иным как частным контактом между наиболее активными деятелями движения», лишь некоторой организационной связью» между ними, «обычно практикуемой», что «весь вопрос не стоил выеденного яйца». Признавая Бакунина автором «Катехизиса революционера», М. Неттлау в то же время изображает его по отношению к Нечаеву «жертвой излишка доброты и энтузиазма» и не делает никакой попытки сопоставить идеи «Катехизиса» с другими высказываниями Бакунина. Борьба между бакунистами и марксистами в Интернационале изображается по обычному анархистскому трафарету: первые рисуются кроткими овечками, одушевленными «искренним желанием честной дисскусии», последние — одержимыми ненавистью и заносчивостью злодеями, не останавливавшимися ни перед формальными придирками, ни перед гнусной клеветой, ни перед злоупотреблением своей властью». Статья А. Борового, помещенная в этом же сборнике (стр. 131—169), содержит попытку систематизировать философские и социально-политические воззрения Бакунина, представить их, как единое целое, при всех их видимых противоречиях. Несмотря на яркую печать суб'ективизма, на спорность трактовки некоторых вопросов, статья имеет несомненный интерес. Курьезное впечатление получается, однако, когда автор утверждает, напр., что «опыт Октябрьской революции, заставивший анархистов пересмотреть свой идейный и практический багаж, оставил основные теоретические и тактические положения Бакунина незыблемыми, дал решительные доказательства его гениальной прозорливости».

Е. Мороховец