В. Н. ЛЕБЕДЕВ. — «Очерки по истории орудий труда». ГИЗ. 1927 г. 64 стр., цена 60 коп.
Брошюра В. Н. Лебедева составлена из нескольких очерков, часть которых уже была напечатана в различных периодических изданиях; это, однако, нисколько не уменьшает значения брошюры, которая представляет интересную и просто написанную работу. Не задаваясь целью дать историю всех орудий труда, автор ограничил заранее рамки своего описания краткой историей некоторых видов производства и некоторых орудий. Из истории сельско-хозяйственной техники взят генезис плуга, серпа и мельницы, из истории металлургической промышленности — генезис молота, пилы и сверла, из истории текстильной промышленности — генезис прялки, ткацкого станка и иглы. Основное взято или второстепенное, — вот какой вопрос возникает у читателя. Если «Очерки» претендуют на то, чтобы дать краткую историю техники, то они, конечно, не отвечают основным требованиям, которые пред’являются к такой истории; они не дают общей картины развития техники, совершенно обходят генезис двигателя и т. д. Но если «Очерки» поставили себе более узкую задачу — проследить развитие нескольких простейших типов орудий в сложные (от форм первобытных до форм современных), то эту задачу они разрешают удачно. Написаны «Очерки» популярно, хорошим и достаточно образным языком, нет излишних деталей, нет скачков в изложении. Иллюстрации оживляют изложение, следовало бы только к некоторым из них дать пояснительный текст (к схемам — напр., к схеме парового молота). Во всяком случае эволюция описанных орудий труда получается отчетливая.
Несколько хуже выполнен исторический фон. В начале брошюры автор пытается набросать картину смены первобытных промыслов и приходит к выводу, будто примитивные формы земледелия возникли в результате перехода от первобытного скотоводства. Так как на предыдущей странице автор утверждает, что «земледелие и скотоводство возникли в различных странах, повидиному, совершенно самостоятельно», то его схема смены промыслов вызывает недоумение и породит у читателя путаницу. В дальнейшем изложении попадаются мелкие исторические неточности (напр., утверждение, будто бы особенного развития суконное производство достигло в средние века в Нидерландах — во Фландрии, и др. справки о времени и месте появления в Европе первого текстильного сырья). Эти неточности не существенны и легко исправимы.
Брошюру следует рекомендовать для целей самообразования, она будет полезна учащимся фабзавучей, школ II ступени, студентам рабфаков и, вообще, учащейся молодежи.
Издана брошюра прилично, но цена высока.
М. РОСТОВЦЕВ. «Социально-экономическая история Римской империи». Оксфорд, 1926 г., стр. XVI+695.
М. ROSTOVZEFF. «The social-economic history of the Roman Empire». Oxford, 1926, XVI+695. University Press.
Мы имеем целый ряд превосходных исследований различных сторон жизни Римской империи, ее конституционной истории, внешней политики, административной системы; были сделаны попытки дать полную картину исторического развития отдельных провинций Р. И. и пр., но мы до сих не имели ни одной книги или монографии, которая трактовала бы социальную и экономическую жизнь Р. И. в целом и указывала бы основные линии такого развития. Конечно, отдельные периоды и частичные проблемы разработаны достаточно, но никто еще не пытался «связать социальную и экономическую эволюцию империи с ее конституционным и административным развитием или внутренней и внешней политикой императоров, и... показать, как и почему ее материальное положение постепенно изменялось, как и почему блестящая жизнь ранней империи так резко изменилась в примитивную полуварварскую жизнь позднего периода». Так определяет проф. Ростовцев цель своей работы, вся трудность которой понятна каждому, кто имеет представление о том колоссальном и в то же время местами недостаточном и разбросанном материале, с которым ему пришлось иметь дело. Понятно, что «первая попытка такого рода» могла быть сделана только теперь, после громадной подготовительной работы. Об авторе говорить не приходится. Немного уже осталось тех, которые так же авторитетно могли возразить ему по некоторым своеобразно освещаемым им вопросам или дать исчерпывающую оценку этой выдающейся работе. Нам хочется лишь просто отметить ее появление и вкратце ознакомить интересующихся с ее содержанием.
Книга состоит из двух частей: текста (487 стр.) и примечаний (208 стр. очень убористого шрифта). В последних помещен громадный библиографический материал, особенно ценный для нас, поскольку о многих книгах, вышедших за последнее десятилетие, мы узнаем отсюда впервые, но очень многие из них, как об этом говорит и сам автор в предисловии, являются небольшими статьями по разным специальным вопросам. Великолепно исполненные фото-иллюстрации (60 на отдельных листах) тоже «не предназначаются для забавы или удовольствия читателя, но составляют существенную часть книги также, как примечания и цитаты из литературных или документальных источников». Они взяты из громадного запаса археологических свидетельств, которыми широко пользуется автор на протяжении всей своей книги. Текст разделен на 12 глав. Первая глава представляет собой мастерской беглый очерк событий поздней республики. Следующие две главы об Августе и военной тирании Юлиев и Клавдиев не так подробны, как главы о втором и третьем столетиях, «потому что, говорит автор, для наиболее существенных пунктов своего исследования я могу отослать читателя к новым книгам, где эти вопросы разбираются основательно и источники приводятся полностью». Основным же стержнем книги, является та часть ее, в которой говорится о II и III столетиях (гл. IV—XI); этот период Р. И. наиболее оставался в пренебрежении. Заканчивается труд главой, предназначенной «иллюстрировать в общих чертах различие между социальной и экономической структурой ранней и поздней Р. И.».
Свое «credo» как историка проф. Ростовцев формулирует так: «Нет нужды указывать (tо emphasize) на тесную связь между социальной эволюцией и постепенным, хотя и медленным развитием экономической жизни. Я далек от того, чтобы переоценивать историческое значение экономических фактов, и все же я не могу не думать, что картина социальной жизни без соответственной картины экономических условий, лежащих в ее основании, была бы и неполная, и неверная. Поэтому, на ряду с моим исследованием социальной истории Р. И. я старался представить соответствующую картину главных направлений, по которым развивалась ее экономическая жизнь». Говоря здесь о переоценке исторического значения экономических фактов, автор, конечно, имеет в виду марксистов и дает понять, что к ним себя он не причисляет. Особенно категорично он высказывается против марксистов при разборе теории о причинах, как принято говорить, падения античного мира. «Марксистская теория (принятая Бюхером, Вебером, Сальвиоли) забывает, что античный мир прошел несколько эволюционных кругов (cycles of evolution), в которых периоды прогресса сменялись возвратом к домашнему хозяйству (hous economy). Но, развивая далее свои возражения марксистам, проф. Ростовцев бросает характерную фразу: «... экономическое упрощение (simplification) древнего мира не было причиной падения, а только одной из сторон более общего явления», которая показывает, как упрощенно он понимает так решительно отвергаемую теорию.
Выводы, к которым пришел проф. Ростовцев в результате своего исследования, вкратце таковы. Падение республики и установление империи явилось результатом союза между буржуазией и пролетариатом. Наступил конец гегемонии двух привилегированных сословий Рима сенаторов и всадников, которые вместе составляли класс полу-феодальных землевладельцев и денежных дельцов (business men). Этапу первому — этапу социальной эволюции соответствовало в экономике разложение типичных форм феодального капитализма, которые были характерны для поздней республики и задерживали здоровое экономическое развитие древнего мира. Деятельность Августа явилась выражением этой победы средних и низших классов и представляет собою компромисс между противоположными силами. Терроризм Юлиев и Клавдиев окончательно губит аристократию. Уже при Флавиях буржуазия почувствовала свою силу и через своего центрального представителя, римский сенат, показала свое нежелание поддержать ту систему правления (военную тиранию), в какую выродился принципат Августа, особенно при Домитиане.
Буржуазия выходит победительницей из этой борьбы. Устанавливается конституционная монархия Антонинов, опирающаяся на городской средний класс всей империи и на самоуправление городов.
С исчезновением громадных богатств имперской аристократии и с концентрацией их богатств в руках императоров, формы эллинистического городского капитализма (city-capitalism), базирующегося на торговле, промышленности и культурном (scientific) сельском хозяйстве, вновь ожили и быстро развились под благословенным влиянием мира и спокойствия. Урбанизация империи — главный фактор этого процесса. Однако созидательные силы (creative forces), вызвавшие этот быстрый прогресс, постепенно замирают. Активность городской буржуазии выродилась в систематическую эксплоатацию труда низших классов. Стремление обеспечить себе мирную и бездеятельную жизнь заставляет буржуазию вкладывать капитал главным образом в землю. Торговля и промышленность децентрализуются. Основывая свое благосостояние на труде крестьян и пролетариата, муниципальная буржуазия, подобно имперской аристократии и бюрократии, своей системой эксплоатации препятствовала этим низшим классам подняться на более высокую ступень и улучшить материальное положение. Общество империи все более разделялось на два класса или на две касты: буржуазию и массу, honestiores и humiliores. Возникает резкий антагонизм и постепенно принимает форму антагонизма между городом и деревней. Борьба между обоими классами превратилась в социальную войну и политическую анархию второй половины третьего столетия.
В результате — поражение буржуазии, разрушение городского капитализма и острый экономический кризис, который принес с собой возрождение примитивных экономических форм и рост государственного капитализма. Устанавливается новая форма правления, которая более или менее соответствовала условиям, — восточный деспотизм IV и V ст., опирающийся на армию, сильную бюрократию и крестьянскую массу. Заканчивается книга главой о реформах Диоклетиана-Константина и разбором проблемы о причинах падения античной цивилизации.
Колоссальная эрудиция проф. Ростовцева позволила ему не только осветить по-новому целый ряд фактов, но и разрешить по-своему кардинальные вопросы истории Р. империи и наметить новые проблемы и пути их разрешения («принципат Помпея» и «монархия» Цезаря, о природе римских профессиональных коллегий, о капитализме, о смуте 3-го века и пр.). Совершенно исключительный интерес и ценность представляют собою главы (VI и VII), в которых дается обзор римских провинций на основании нового материала и которые, таким образом, являются теперь дополнением и исправлением известного V тома в истории Моммсена.
Оригинальное решение вопроса о падении Р. империи и заключительные слова книги привлекают внимание также тем, что в них проф. Ростовцев является не только историком, но и современником (с определенным мировоззрением) великих событий, заставляющих задуматься над вопросом «куда идет Европа?» Главное явление в процессе упадка империи, это«постепенное поглощение образованных классов массою (the gradual absorption of the educated classes by the masses) и последовательное упразднение всех функций политической, социальной, экономической и интеллектуальной жизни, что мы называем варваризацией древнего мира». По мнению проф. Ростовцева «эволюция древнего мира — урок и предостережение для нас. Наша цивилизация будет продолжать свое существование разве только как цивилизация массы, а не некоторых классов (Our civilisation will not last unless it be a civilisation not of one classes but of the masses), и во-вторых, — насильственные попытки нивеллировки никогда не содействовали поднятию масс, они только разрушали высшие классы и ускоряли процесс варваризации. Но окончательная проблема все же не разрешена и остается, подобно угрожающему призраку, и в настоящее время: возможно ли распространение более высокой цивилизации на низшие классы общества без понижения ее уровня, без уменьшения ее качества до последней степени? Не приходит ли к упадку всякая цивилизация, как только она начинает проникать в массы?» Вряд ли нужно указывать, какие события привели к тому, что проф. Ростовцев заканчивает свое исследование таким пессимистическим вопросом.
Э. БОГАРТ. Экономическая история Соединенных Штатов. Издательство "Экономическая Жизнь", 1927, стр. 428. Цена 3 р. 75 к.
Исследование проф. Богарта охватывает экономическую жизнь Соединенных Штатов, начиная с открытия Америки и до 1920 г. Автор прослеживает экономическое развитие страны всесторонне: промышленность и сельское хозяйство, внутренняя и внешняя торговля, финансы, техника, транспорт, экономическая политика, условия труда, — все эти вопросы в той или иной степени освещаются Богартом.
К достоинствам книги следует отнести сжатость, почти конспективность изложения и умение давать материалистическое об'яснение некоторым (не всем) фактам и факторам экономического развития Америки. Так, например, автором правильно излагается история рабства в Соединенных Штатах.
В книге много недостатков. Автор — буржуа "либерального" толка. Это наложило яркий отпечаток на его исследование. Богарт не прочь иной раз "покритиковать" те или иные "злоупотребления", но его симпатии целиком на стороне существующей социально-экономической системы. Он идеолог капитализма и американский патриот. Отсюда чрезмерный оптимизм по отношению к существующему в Америке строю.
Известно, что после гражданской войны в Америке началась вакханалия железнодорожного грюндерства. Неслыханные злоупотребления и обкрадывание всего общества финансовыми тузами покрывались государственным аппаратом, в буквальном смысле слова, купленным этими вершителями судеб американского народа. Богарт изображает дело таким образом, что доверчивое правительство пало жертвой людей с "низким уровнем деловой морали". Но он скрывает тот факт, что для получения от государства даром 4.000 миль земли шириной в 10 миль и огромной "ссуды" для постройки центральной тихоокеанской железной дороги "Credit Mobilier" подкупил почти всех влиятельных сенаторов и делегатов путем размещения среди них акций. Богарт скрывает тот факт, что, когда было возбуждено судебное дело против железнодорожных компаний за нарушение закона о трестах, то оказалось, что вице-президент Соедин. Штатов Гобарг служил у железнодорожной ассоциации в качестве третейского судьи. Богарт утверждает, что в настоящее время было бы невозможно то, что он называет "низкой деловой моралью", т.-е. подкуп и мошенничество. Стоит, однако, напомнить известное дело Догерти, чтобы разоблачить чрезмерный "оптимизм" автора.
Богарт всячески расхваливает финансовую реформу 70-х годов. Он умалчивает о той ожесточенной классовой борьбе, которая развернулась вокруг этой реформы. В чьих интересах действовало правительство, разрешая проблемы денежного обращения, видно из циркуляра, разосланного, в 1872 г. нью-йоркским банковым рингом банкам Соедин. Штатов: "Отмена закона, вводящего билеты национальных банков, или же возврат к правительственной бумажно-денежной эмиссии, означали бы удовлетворение всеобшего спроса на деньги и шли бы, следовательно, вразрез с вашими интересами, как банкиров и финансистов. Поговорите немедленно с вашим депутатом и обяжите его защищать наши интересы законодательным путем"...
Самый неудовлетворительный раздел книги — это рабочий вопрос. Автор принципиальный враг революционного рабочего движения и социализма. Oн расхваливает консерватизм Америк. федерации труда, движение индустриальных рабочих мира приводит его в ужас. Впрочем, это его личное дело; хуже то, что он освобождает себя от обязанности изложить историю и принципы революционного рабочего движения.
Система вольнонаемиого труда истолковывается Богартом таким образом, что "весь доход от его (рабочего) жизни принадлежит трудящемуся" (стр. 215). В связи с неудачей фурьеристского движения в 40-х г.г. Богарт силится уверить читателя, что "проблема труда не может быть разрешена при помощи социализма" (стр. 196). Для характеристики идейной физиономии Богарта следует указать еще на его неприязненное отношение к неграм.
Неблагополучно обстоит дело у Богарта с цифровым материалом. Приводимые им данные зачастую расходятся с официальными данными.
Вот несколько примеров.
| Год | Богарт (стр. 228) | Официальные данные 1) | ||
| Стоимость продуктов промышленности |
Сумма вложенного в промышленность капитала |
Стоимость продуктов промышленности в тысячах долларов. В официальных спра- вочниках последние три цифры опущены |
Сумма вложенного в промышленность капитала в тысячах долларов (см. преды- дущее примечание) |
|
| 1850 | 1.019.109.616 | 533.245.351 | 1.019.107 | 533.245 |
| 1860 | 1.885.861.676 | 1.009.855.715 | 1.885.862 | 1.009.855 |
| 1870 | 4.232.325.442 | 2.118.208.769 | 3.385.860 | 1.694 567 |
| 1880 | 5.369.579.191 | 2.790.272.606 | 5.369.579 | 2.790.273 |
| 1890 | 9.372.437.283 | 6.525.156.486 | 9.372.379 | 6.525.051 |
| 1900 | 13.014.287.498 | 9.835.086.909 | 13.000.149 | 4.813.834 |
До 1870 г. цифры у Богарта и в официальном справочнике совпадают, а за 1900 г. — расходятся:
| Богарт (стр. 302) | Официальные данные 2) |
| 11.300.081 | 10.097.873 |
Можно привести ряд других несовпадений цифровых данных, напр., о росте народонаселения (см. Богарт, стр. 315, "Stat. Abst...", стр. 2), о внешней торговле (см. Богарт, стр. 382, "Stat. Abst.", стр. 447). В последнем случае речь идет о вывозе товаров туземного производства. За годы 1900 и 1905, Богарт указывает стоимость строго-туземных товаров, а начиная с 1910 г. произвольно присоединяет и стоимость тех товаров, которые в официальных справочниках идут под рубрикой "foreign" (иностранные).
У Богарта попадаются досадные противоречия.
Вот, например, противоречивые данные о росте количества предприятий железоделательной и стальной промышленности:
| Годы | 1800 | 1870 | 1880 | 1890 | 1900 | |
| Стр. 294.... | Сумма | 542 | 726 | 699 | 699 | 668 |
| "" 306.... | 402 | 808 | 792 | 719 | 669 |
Данные за XX столетие страдают тем недостатком, что они слишком суммарны и почти не дифференцируются по периодам (довоенному и послевоенному).
В табличке на 360 стр. напечатано: "кооперации". Очевидная опечатка: речь идет о корпорациях (капиталистических).
С. К. Webster. The foreign policy of Castlereagh 1815—1822. Britain and the European alliance. London. 1925.
Harold Temperley. The foreign policy of Conning 1822—1827. London 1925.
Среди новинок английской исторической литературы особой группой выделяются работы по истории британской внешней политики. Несколько наспех составлен и в свет выпущен коллективный труд "The Comcridge history of British forregn policy 1783—1919" (три тома, 1921—1923 гг.), по качеству очень неровный: рядом со статьями значительной ценности немало в нем слабых и даже, особенно там, где дело касается англо-китайских и колониальных отношений, искаженных такой джингоистской тенденциозностью, которая выходит за пределы не только научно-литературной добросовестности, но и простого здравого смысла. Для русского историка особый интерес в этой литературе представляет подробная проработка участия Великобритании в международных делах первой четверти XIX века, выполненная несколькими английскими историками.
Во главе этих работ стоят труды Элисона Филиппса, который дал еще в 1907 году содержательный очерк «эпохи конгрессов» для X тома Кэмбриджской «Modern History», а в 1914 — монографию «The Confederation of Europe, a stady of the European Alliance». По его следам идут Вебстер и Темперлей. Вебстер выступил в 1919 г. с этюдом о «Венском конгрессе», затем издал очень ценный сборник документов («British diplomacy») и дал очерк британской политики в 1813—1815 гг. для упомянутой Кэмбриджской истории британской внешней политики. Оба они, после ряда специальных статей по отдельным вопросам в «English «Historical Review», подвели итог своей исследовательской работе в монографиях о политике Кэстльри и Каннинга, продолжающих одна другую, и в общем, согласованных, при некотором расхождении в оценке своих «героев».
Оба автора — «твердые тори» настолько «твердые», что до сих пор не могут простить Александру I «заигрывания с вигами». И книги их представляют интерес не только для истории внешней политики, но также для внутренней истории Англии того периода, когда нарастает политическое влияние представителей торгового капитала, усиленно проникавших в нижнюю палату прямой покупкой депутатских мандатов, и заставляло считаться с собой землевладельческую олигархию, стоявшую у власти. Кэстльри, в изображении Вебстера, выступая в роли министра, который в эпоху острого значения экономических и финансовых вопросов проявлял в них «самую крайнюю неосведомленность», а внешнюю политику вел наперекор основным настроениям общественной массы, проникнутой повышенным интересом к колониальным и морским делам, но весьма равнодушной к участию Англии в делах европейского континента, поскольку они не задевали непосредственных выгод английской коммерции и колониальных владений, вел свою политику активнейшего вмешательства в общеевропейские дела, опираясь на дипломатический аппарат из «твердых тори», а парламент ловко поддерживал в неосведомленности о ходе и планах этой политики и сплошь да рядом сбивал с толку заведомо ложными сообщениями. Вебстер любуется этой политической игрой и потому раскрывает ее документально и обстоятельно. Такая «игра» была возможна в течение нескольких лет, благодаря устойчивости консервативного правительства под влиянием охватившего правящие классы Англии страха перед угрозой радикально-буржуазной революции, на подобие французской, и новыми внешними опасностями, на подобие пережитых в период борьбы с Наполеоном; ничтожная роль парламента, медленно перерождавшегося в десятилетиях подготовки парламентской реформы, и усиление монархической власти, казавшейся необходимым центром обороны против внешнего нашествия и внутренней революции, давали торийскому министерству такую «свободу действий». К тому же противоречие между политикой Кэстльри и общественными настроениями Англии, подчеркнутое Вебстером, представляется в его же изложении, весьма и весьма относительным. Политика эта преследовала цели существенные для интересов торговой Англии. Ее морские и колониальные интересы обеспечены договорами с Францией и Нидерландами независимо от деяний Венского конгресса и постоянно выделяются, как вопросы не подлежащие решению конгрессов. Что же касается до активного участия в делах континента, то цель его — не допустить об‘единения Европы в такой комбинации ее сил, которая стала бы для Англии столь же опасной, как была Наполеоновская империя.
Реальную угрозу «свободе Европы» Кэстльри видит в союзе России и Франции, да еще подкрепленном «бурбонским союзом», франко-испанским, и на устранение этого призрака направляет все усилия; гарантию «устойчивости континента» и общего мира он ищет в «укреплении центральной Европы», в создании «сильной Германии», как противовеса зараз и России, и Франции, и потому хлопочет о примирении и сближении Австрии с Пруссией, посредничая для устранения их антагонизма: «европейское равновесие» для Кэстльри вполне реальное условие для обеспечения преобладания Англии в делах внеевропейских и решительного влияния на европейские отношения.
Подробное изложение Вебстером английской политики на Ближнем Востоке выясняет новыми подробностями весьма характерными, постепенную подготовку английских тори, покровителей султана, к неизбежному признанию независимой Греции, а глава об англо-американских отношениях — такой же переход к признанию южно-американских колоний под давлением интересов английской торговли и соперничества с Соединенными Штатами. Вебстер настаивает на ошибочности обычного противопоставления политики Кэстльри и Каннинга и даже утверждает, что, не умри Кэстльри в 1822 г., окончательное признание независимости испанских колоний произошло бы «много скорее», чем при Каннинге и при том в условиях, более выгодных для Англии по отношению к Соед. Штатам: обошлось бы без «доктрины Монроэ», будто бы спровоцированной Каннингом. Тут много «увлечения», но несомненна заслуга Вебстера в выяснении, что дело не в Кэстльри и не в Каннинге, что колебания и сдвиги во внешней политике Англии обусловлены выходом ее на более широкие пути мировой торговли с крушением прежней системы «навигационных актов», разбитой образованием нового света, как самостоятельной экономической и политической мировой силы. И в связи с этим любопытно у Вебстера приспособление партии ториев к новой для них роли партии буржуазных консерваторов, приобретающих все большую гибкость в подчинении своей политики очередным требованиям момента. Эта эволюция торизма еще ярче выступает в деятельности Каннинга.
Книга Темперлея о Каннинге написана много живее, талантливее, чем труд Вебстера. Некоторая наивность суждений, свойственная торийскому историку, спасается перед читателем своеобразным английским юмором изложения. Каннинг — тори, но тори новой школы, переживший ряд конфликтов с Кэстльри из-за недостаточно «национальной», — слишком «европейской» политики этого последнего. Министр из адвокатов, «выскочка» без связей в аристократической среде ториев, проводник буржуазной политики, Каннинг — отнюдь не демократ. Его политический идеал — буржуазная-конституционная монархия. Обреченность старой олигархии ему ясна: «государь, говорил он Георгу IV, ваш отец сломил господство вигов, и я надеюсь, что и вы не станете терпеть господство ториев». Но он противник парламентской реформы, которая приведет к «простой демократии» и победе «духа революции»; он — консерватор, программа которого в обслуживании интересов «средних классов» национальным правительством из короля, лордов и общин, трех «сдержек», охраняющих Англию и от демократического радикализма, и от «простого деспотизма». Каннинг далек от признания парламентского большинства выразителем «народной воли», но ведет свою политику, опираясь на нижнюю палату, которую умеет вести за собой: эта опора ему необходима, так как ему приходилось проводить свою программу через ряд конфликтов с сочленами торийского министерства и с королевским двором.
Темперлей собрал большой материал для личной характеристики и биографии Каннинга, но его задача — иная: изучение на деятельности министра определенной эпохи в истории английской внешней политики. И ценность его книги в обилии фактического материала, обилии документальных цитат и широте охвата. Европейские международные отношения, которые и в русской, и в немецкой литературах рассматриваются обычно в суженном кругозоре европейских проблем, поставлены у Темперлея (как и у Вебстера) в надлежащую полную перспективу с учетом их связи с отношениями европейско-американскими на Тихом и Атлантическом океанах.
Борьба за колониальное наследство Испании между Америкой, Англией, Францией и Россией (о которой Темперлей замечает, что она была тогда из-за своих владений в Аляске «американской державой») и ее отражение на международных отношениях Европы в эпоху конгрессов — эта та тема, которая придает труду Темперлея наибольшую научную свежесть, и этим он обязан детальному изучению политики Каннинга, который и сам заявлял, что «американские вопросы вне всякого сравнения важнее для нас, чем европейские». А среди «европейских вопросов» еще Кэстльри поставил (в своей предсмертной инструкции Веллингтону по поводу Веронского конгресса) на первом месте по значению — Ближне-восточный. Каннинг долго разделял традиционную торийскую точку зрения, что Турция необходима «сильная и вооруженная», как сторож при проливах, пока затяжная греко-турецкая борьба не убедила его в роковом для старой Порты значении балканского кризиса. Тогда он проводит, в марте 1823 г., признание греков «воюющей стороной» (подготовленное еще Кэстльри). Этими основными темами определялись перипетии английской внешней политики в министерство Каннинга, его борьба с реставрацией Священного союза, уже сильно расшатанного в 1820 году, когда в Тротау возник, по мнению Темперлея, новый Священный Союз трех «деспотических и военных монархий»: России, Австрии и Пруссии. С особым вниманием останавливается Темперлей на таких моментах, как англо-французское соглашение 1823 г., которым Франция, по отзыву Меттерниха, «изолирована от Священного Союза», и сближение с Россией по греческому вопросу, как завершение Европейской политики Каннинга — срывом пресловутой «системы конгрессов» и устранением на будущее время возможности ее возрождения. А в «американских делах» выясняет обстановку возникновения «доктрины Монрое», которую Каннинг, конечно, не провоцировал, но которую сделал возможной, как выясняет Темперлей, своим решительным противодействием покушению Западно-европейских держав на вооруженную интервенцию в Южной Центральной Америке. Каннинг сам расценивал эту политику свою, как «восстановление равновесия» противопоставлением Старому Свету — Нового, и считал, что его задача «больше коммерческая, чем политическая» решена в пользу Англии и ее мирового значения, как главной силы в морской торговле.
Эпоха, столь существенная в истории так же русской внешней политики, получила в трудах Вебстера и Темперлея, как и сама политика России, новое и широкое освещение. Их данные должны войти в инвентарь русской истории.
ЛУИ ФИШЕР. «Империализм нефти». Стр. 175. ГИЗ, 1927.
Эта исключительно интересная книга посвящена истории империалистической борьбы за русскую нефть. В отличие от ряда других работ по этому вопросу, она написана человеком, не связанным ни с одним из нефтяных трестов и искренне симпатизирующим Советской России. Уже этих двух обстоятельств было бы достаточно для того, чтоб сделать ее ценной для русского читателя, но на ряду с ними она обладает еще и богатым фактическим материалом, обильной документацией и интересным анализом причин борьбы на дипломатических конференциях послевоенной Европы.
Свое исследование автор начинает с краткого очерка тех попыток захвата бакинского нефтяного paйонa, которые делались германо-турецким командованием еще во время империалистической войны. Борьбу русскую нефть он считает одним из важнейших факторов войны нa Ближнем Востоке, и участие Турции в войне он об’ясняет в значительной мере ее стремлением захватить Баку. Особенного напряжения эта борьба достигает к поздней весне 1918 года, когда обе группы империалистических держав решают воспользоваться благоприятной для них ситуацией на Кавказе и завладеть русскими нефтяными районами. Из Персии стремительным рейдом двинулся отряд британского генерала Денстервиля, с запада, через Грузию, буквально взапуски бросились к Баку Турция и Германия. Борьба за нефть разделила этих союзников. Победу в этой борьбе выиграла Турция.
Те страницы рецензируемой нами книги, которые рассказывают о нефтяном панисламизме блистательной Порты, особенно ценны для истории, так как этот эпизод интервенции coвершенно не освещен ни в русской, ни в иностранной литературе. О нем имеются отдельные замечания в «Воспоминаниях» Людендорфа, в книге З. Авемова — «Независимость Грузии» и в дополнительных томах британской энциклопедии. Поэтому, несмотря на то, что этот эпизод освещен Фишером очень бегло, даже его краткие замечания имеют большую ценность.
Далее автор переходит к истории британской интервенции на Кавказе. По этому вопросу в русской литературе имеются более серьезные исследования, и эта часть очерка интересна преимущественно теми неизвестными в русской литературе цитатами, которые делает автор из американских источников.
После поражения российской контрреволюции и союзнической интервенции поле борьбы за нефть переносится на дипломатические конференции Западной Европы. Поэтому Луи Фишер посвящает остальные главы своей книги истории дипломатической борьбы за русскую нефть. Вторая глава посвящена генуэзской конференции, третья — гаагской. Анализируя дипломатическую борьбу, раздиравшую эти конференции, автор очень удачно вскрывает те нефтяные пружины, которые двигали марионеток союзнической дипломатии.
Автор с очень большой симпатией относится к Советской России и прекрасно обрисовывает разумную политику, которую вела советская дипломатия, как во время генуэзской и гаагской конференций, так и после них, во время знаменитой нефтяной блокады. В результате ряда удачных ходов Советской России удается разбить единый нефтяной фронт, создавшийся против нее во время блокады.
Две последних главы посвящены малоисследованному вопросу о борьбе за русскую нефть на Дальнем Востоке и о роли нефти в отношениях Англии и Сов. России на Ближнем Востоке, в «царстве персидского шаха». В них так же, как и в предшествующих главах, внимание автора заострено на вскрытии нефтяных пружин дипломатической борьбы.
Эти главы содержат значительное количество материала, впервые опубликованного в русской литературе.
Книга написана очень легко и читается как художественное произведение, полное драматизма. В ней имеются отдельные неточности, некоторые суждения автора о большевизме крайне наивны, но эти отдельные и редкие ляпсусы не меняют ее громадных положительных качеств.
ГАБРИЕЛЬ ПЭРИ. «Лига наций, ее слова и дела». Перев. А. Н. Карасика, с предисл. Л. Марти. Изд-во «Прибой». Л. 1926 г., стр. 165, ц. 1 р.
Книжка т. Пэри расчленена на две части; 1 — Лига Наций и 2 — Гарантийный пакт. «Цель этой книги — пишет т. Марти в предисловии — заключается в том, чтобы показать, что за занавесом мира, спущенным капиталистами, скрывается призрак войны. Цель этой книги — доказать путем тщательного изучения многих международных пацифистских конференций, что опасность войны не только не рассеялась, а, наоборот, еще более реальна, чем когда бы то ни было».
Автор, располагая огромным материалом, относящимся к современной послевоенной международной Европейской политике, хорошо справился с поставленными перед собой задачами. Его книга является обвинительным актом против империалистических государств, политики которых, цветисто болтая против опасностей войны, втихомолку тщательно и упорно подготовляют новые кровавые бойни. В книге собран значительный материал, доказывающий невозможность (и нежелание) Лиги Наций предпринять что-нибудь против прекращения счетов грабежа и насилия, проводимых сейчас «великими» державами (Сирия, Марокко, Египет и т. д.). Все решения Лиги Наций, основание которой, как предполагалось, обеспечит «сотрудничество между народами» и гарантирует «мир и безопасность», имеют лишь временный характер и сами по себе чреваты глубокими противоречиями и кровавыми столкновениями (Мемель, раздел Верхней Силезии, Данцигский коридор, Саарская область, Моссул и т. д.). Одну из своих глав т. Пэри озаглавил: «Когда пушки грохочут — Лига Наций молчит». И действительно, вся деятельность пресловутой Лиги Наций подтверждает одно из основных правил: сначала факт, затем право. Фактическое обладание той или другой областью дает империалистам возможность легко и просто обосновать свое «право» владеть и распоряжаться ею. Достаточно вспомнить Корфу, Рур, колониальные войны и пр.
Основной смысл гарантийного пакта, заключается, как это документально устанавливается автором, в подготовке наступления на СССР. «Здесь идет речь — пишет т. Пэри — не о пошленьком комплоте, не о вульгарной военной демонстрации против первого государства пролетариев. Нет, политическая сущность гарантийного пакта есть политика наступления на СССР. Она берет свое начало в секретном меморандуме Чемберлена» (стр. 153, курсив автора). Правильный вывод, к которому приходит автор в результате своего анализа деятельности Лиги Наций, заключается в том, что империалистическому гарантийному пакту нужно противопоставить пакт пролетарской безопасности. Это тем более необходимо, что Лига Наций, являясь «временным союзом соперничающих между собой трестов», представляет из себя по существу «смелую попытку установить диктатуру финансового капитала в международном масштабе».
Появление этой книги, несмотря на то, что в ней охвачен материал последних полутора лет, материал, который не отвергает, а, наоборот, подтверждает основные выводы автора, весьма своевременно. Знакомство с лживой деятельностью Лиги Наций особенно необходимо в настоящее время, когда политика наступления на СССР усиливается, когда английские твердолобые, провоцируя французских «политиков» и организуя «крестовый поход» против первого пролетарского государства, ведут особенно бешеную травлю против Коминтерна, деятельность которого действительно может обеспечить прочный мир. Приходится сожалеть, что перевод сделан тяжело и цена книги высока.
PAUL LOUIS. Histoire de la classe ouvriere еn France. (История рабочего класса во Франции). На титульном листе: Histoire de la classe ouvriere en France de la révolution á nos jours — la condition matérielle des travailleurs — les salaires et le cout de la vie) Paris, 1927, Libroirie M. Riviére. Стр. 412; цена 30 франков.
Имя Поля Луи, конечно, хорошо известно читателям «Историка-Марксиста». Новая книга должна дополнить — как пишет автор — его прежние работы; c'est pour le compléter que j'ai écrit maintenant «L’histoire de la classe ouvriére».
Рецензируемая работа состоит из 8 глав, заключения и библиографии. Построение, однако очень неравномерное: введению, характеристике положения рабочего класса в эпоху В. Революции, империи, реставрации и июльской монархии, то-есть периоду конца 18 века и почти всей первой половине 19-го уделено 69 страниц; второй половине 19-го века и довоенному периоду — 187 стр.; военному и послевоенному периоду (до 1926 г.) — 146 стр. В таком распределении материала и сильная и слабая стороны работы.
Характерна и библиография: — как в довольно тесном перечислении второисточников (около 40 названий, при чем в этом числе 5 других работ Поля Луи), так и в списке сырых материалов (около 20 названий) — преобладающее место занимают издания, характеризующие вторую половину 19-го века и эпоху империализма.
Выписки из различных «Publications officielles» — чрезвычайно обильны: десятки страниц не что иное, как длинные таблицы заработной платы и продовольственных цен. Но почти весь этот материал представлен в сыром виде. Конечно, приходится приветствовать появление всякой добросовестной работы, которая бы так или иначе продолжала известный труд д‘Авенеля. В этом отношении ценность новой книги Поля Луи — бесспорна. Но поскольку рецензируемая работа представляет из себя «Историю рабочего класса», — автора никак нельзя освободить от упрека в недостаточной проработанности и законченности отдельных частей. Частные недостатки однако не стоили бы внимания, если бы основной порок — самая «установка» книги не отягчала бы их значения.
В самом деле, о чем хотел Поль Луи написать свою новую книгу? Во введении он обещает: «Nous aurons а́ envisager toute la periode durant laquelle le régime capitaliste s’est installé et dévelloppé, et dui a été marquée á la fois par l‘expansion ininterrompue du machinisme et par la concentration des enterpisis»...
Между тем вся установка покоится на базе политической, в лучшем случае социально-политической истории. Переходящая фаза промышленного капитализма на ступени крупного фабричного производства не может быть достаточно выпукло представлена без сколько-нибудь обстоятельных сравнительных экскурсов в эпоху мануфактурного периода. Между тем, предреволюционному периоду уделяется всего каких-нибудь 2 странички, чтобы перейти к эпохе Великой Революции. Но ведь 1788—1789 г. г. никак не могут быть показательными для всего периода 17—18 в. в.
С другой стороны, при переходе от промышленного капитализма к фазе империализма, вопрос о заработной плате французского рабочего класса выступает далеко за границу метрополии, и, если не обязательно было для Поля Луи, наметившего более узкие рамки, переходить эту границу, то оговорить теоретическую условность такой постановки и своих выводов он был обязан.
Недостаточно глубокое отношение у автора и к основному вопросу экономической истории Франции первой половины 19-го века — к вопросу о промышленной революции. Не говоря уже о том, что кривые заработной платы в тех отраслях промышленности, которые в течение 19-го века трансформируются «машинизмом», следовало бы автору выделять ad hoc, каждый раз оговаривая степень развития фабричного производства, — само понятие, «Машинизма» принимается Полем Луи с простотой, неоправдываемой современным положением этого вопроса во французской экономической историографии. — На стр. 18 автор пишет: «Mais l'industrie s’ést déve 1оррéе а́ travers le XVIII-e siécle... Le machinisme a fait si bien son apparation (Jay, Arkwright, Cartwright) que les cahiers de Caen aux Elats généraux protesteront déjá contre le dommage causé par les métiers mécaniques au travail á main».
Едва ли нужно указывать, что, прежде всего, имена Аркрайта и Картрайта — по недоразумению попали в контекст данной фразы. Важнее другое — как понимается Полем Луи «lе machiniste». Становится ли он здесь на точку зрения Ballot, о работе которого (т. е. о посмертном издании «L’introduction du machinisme dans l‘industrie franсaise», выпущенным в свет другом покойного историка, Claude Gével'eм), Анри Озер еще чересчур снисходительно заметил, что «Nous nе jurierions point que Ballot, racontont ces débuts du machinisme, n’ait jamais cédé á la tentation, commune á tons les biographes, de grossir le róle de son personnage, surtout d‘un personnage dont on etudie la prime jeunesse. Ho на работу Ballot у Поля Луи нет ссылок, и таким образом, цитированное замечание о «Cahiers de Caen» производит впечатление плоского повторения этого «затрепанного» примера.
Следующие отделы рецензируемой книги гораздо богаче, и если — как уже было отмечено — проработка их оставляет желать лучшего, то ценность всех тех обильных данных, которые автором собраны из довольно многочисленных изданий, решает, на наш взгляд, в положительном смысле вопрос о переводе книги на русский язык. — Большой материал для хрестоматий, обширное поле для «заданий» при лабораторном методе занятий в вузах. Часть матерьяла может быть с успехом использованы преподавателями специальных курсов по экономике войны.
Ю. СТЕКЛОВ. Михаил Александрович Бакунин. Его жизнь и деятельность. 1814—1876. Т. I. (1814-1861), изд. 2-е, исправленное и дополненное. Изд-ство Ком. Академии. М. 1926, стр. 558. Т. II. Переходный период (1861—1868). Гиз. М.—Л. 1927. Стр. 448. Т. III. Бакунин в Интернационале (1868—1870). Гиз. М.—Л. 1927, Стр. 550. Т. IV. Раскол в Интернационале (1870—1876/7). ГИЗ. М.—Л. 1927. Стр 502.
Книга Ю. М. Стеклова представляет выдающееся явление в исторической литературе. Это в сущности первый законченный опыт научного исследования, посвященного жизни и деятельности великого анархиста. 3)
Автор собрал огромное количетво материала, значительная часть которого либо была совсем неопубликована, либо оставалась неизвестной русскому читaтeлю.
Книга воссоздает живой образ Бакунина — мыслителя и бopцa, полного страстной ненависти к эксплоататорам и самоотверженной преданности делу революции, при всех своих ошибках и противоречиях, склонности к интригам и неразборчивости в средствах, покорявшего людей силою могучего обаяния своей личности.
Большое место в своей книге Ю. М. Стеклов отводит, естественно, взаимоотношениям между Бакуниным и Марксом, особенно в период борьбы между ними в среде Интернационала. Рядом неопровержимых аргументов автор разрушает до основания анархическую легенду, созданную Неттлау и Гильомом, о преследованиях Бакунина со стороны Маркса, не имевших якобы никаких реальных оснований и вызванных исключительно личной неприязнью. Теперь не может быть никаких сомнений в существовании «тайного Альянса» — подпольной заговорщической организации внутри Интернационала, созданной Бакуниным для борьбы с Генеральным советом. Неутомимая энергия, проявленная Бакуниным в осуществлении этого заговора, огромная опасность, которую создавал этот заговор для самого существования Интернационала, — все это делает понятным, если не оправдывает, ту неразборчивость в средствах, которую проявили со своей стороны противники Бакунина на Гаагском Конгрессе, стремясь скомпрометировать Бакунина со стороны его личной порядочности, без чего, как справедливо замечает Ю. М. Стеклов, вполне возможно было бы обойтись. Очень обстоятельно выясняет автор роль Бакунина в нечаевском деле; тщательно анализируя «нечаевскую» литературу со стороны содержания и стиля, он убедительно доказывает, что большая часть этой литературы принадлежит перу Бакунина или во всяком случае носит следы его ближайшего участия, и что настоящим идеологом нечаевщины, был, таким образом, Бакунин, стремившийся использовать Нечаева в качестве своего орудия и агента. Много нового сообщает автор также о пребывании Бакунина в Швеции в связи с экспедицией Лапинского, о деятельности его в Лиге мира и свободы, об участии в Лионском восстании и пр. Совершенно в ином свете выступает эпизод с виллой «Бароната»; воспоминания М. П. Сажина об этом эпизоде, как оказывается, далеко не соответствуют действительности.
Характеризуя взгляды Бакунина, Ю. М. Стеклов подчеркивает, что Бакунин «один из первых в более или менее конкретной форме поставил вопрос о привлечении крестьян к социалистическому движению». Автор, конечно, отмечает все ошибки Бакунина в решении этого вопроса (главные из них: представление о крестьянстве и пролетариате, как о едином классе «чернорабочего народа», и вера в социалистические инстинкты крестьянства), но все же находит возможным утверждать, что, при всех этих ошибках, в основном «все то, что Бакунин говорил о необходимости совместного выступления рабочих и крестьян против эксплоататоров и о мерах, способных привлечь крестьян на сторону социальной революции (в первую голову, экспроприация крупных землевладельцев и передача земли крестьянам), роднит его с современным коммунизмом и в частности с Советской Республикой, которая в этом пункте применила политику, весьма близкую к намеченной Бакуниным» (т. III, стр. 270—282). Близость Бакунина в этом вопросе к современному коммунизму здесь, несомненно, сильно преувеличена, но наличия у Бакунина верных и глубоких мыслей о взаимо-отношениях крестьянства и пролетариата в социалистической революции отрицать не приходится. В самых крупных ошибках Бакунина Ю. М. Стеклов совершено правильно усматривает и положительные стороны, иногда «прямо прозорливое предвосхищение грядущего». Такова беспощадная критика социал-опортунизма и парламентского кретинизма, неправильно связывавшаяся Бакуниным с отрицанием политической борьбы, но оказавшаяся во многом прозорливой (т. III, стр. 184—225). Вообще в работе Ю. М. Стеклова Бакунин выступает не только как великий революционер, но и как крупный и оригинальный мыслитель, высказавший, наряду с грубо-ошибочными положениями, много тонких и глубоких мыслей, не утративших своей ценности и в наше время.
Очень интересны осторожно высказываемые автором предположения о возможном влиянии на мировоззрение Бакунина идей французских анархистов 50-х годов (Дежак, Кердеруа) и особенно итальянца Пизакане (т. II, стр. 281—283; т. III, стр. 135—141). Автор не ставит своей целью выяснение этого вопроса, но вопрос этот заслуживает тщательного исследования, и следует пожелать, чтобы автор к нему вернулся.
Трудно было бы, ожидать, чтобы такая большая работа была свободна от недостатков. Вызывает возражения прежде всего загруженность работы сырым материалом. Автор цитирует свои источники целыми страницами, с одинаковой щедростью включая в текст не только новые или мало известные материалы, но и материалы давно опубликованные и всем доступные. Некоторые из цитируемых им материаллов и по содержанию своему едва ли заслуживают дословного воспроизведения: зачем напр. нужно перепечатывать полностью стихотворение К. Аксакова «Молодой крестоносец», да еще в двух редакциях (т. I, стр. 68—72), или жалкие пустяки, которые писал о Бакунине Гоголь (т. I, стр. 122—123), или бессодержательную болтовню А. Тверитинова (т. IV, стр. 415—418)? Иногда цитаты, интересные сами по себе, приводятся не к месту и доказательной силы поэтому не имеют: характеристика, напр., умственного движения во Франции 40-х годов, заимствованная из брошюры «Федерализм, социализм и антитеологизм», написанной в конце 60-х годов (т. I, стр. ]71—174), ни в какой мере не свидетельствует о настроениях Бакунина в 1844 г.; точно также характеристика германской революции 1848 г., которую Бакунин дает в брошюре «Государственность и Анархия», написанной в 1873 г. (т. I, стр. 252—258), ничего не говорит о взглядах Бакунина 1848 г.
В. П. Полонский, в статье «О новой книге т. Ю. М. Стеклова», написанной по поводу выхода в свет 2-го издания I тома, упрекает Ю. М. Стеклова в том, что он «неясно представляет себе развитие и характер бакунинского мировоззрения: у него смешаны в кучу юношеский, консервативный период его мировоззрения, с периодами национальным и анархическим» 4). Некоторые места его книги действительно дают основание думать, что он готов приписать Бакунину 40-х годов систематическое анархическое мировоззрение: «Бакунин же, — пишет он, например, по поводу Пражского с’езда, — мечтал о полном разрушении государства, о создании вольного мира на анархических началах, а свою славянскую федерацию он и представлял себе как некую безгосударственную, анархическую организацию. Естественно, что между этими двумя системами не было ничего общего»... (т. I. стр. 281; ср. стр. 284). А иной раз Ю. М. Стеклов даже прямо называет Бакунина (в период Сибирской ссылки) анархистом (т. I, стр. 518, 521, 522, 523), на что указывает и В. П. Полонский. Такие же противоречия имеются у Ю. М. Стеклова и в трактовке «Исповеди» Бакунина: с основной его точкою зрения на этот документ, как она формулирована на стр. 423, т. I, можно вполне согласиться, но некоторые его замечания как будто этой точке зрения не соответствуют; перечислять их я не буду, так как они указаны в цитированной статье В. П. Полонского (стр. 108—111). Отметим еще ряд подобных противоречий. Ю. М. Стеклов отлично понимает, что идея о строго централизованном руководстве массовым движением составляет неот'емлемую часть анархической системы Бакунина (т. I, стр. 348—349; т. II, стр. 343—349; т. III, стр. 118—126), но вместе с тем как будто склонен противополагать анархию централизации (т. I, стр. 250, 262). На стр. 5, т. III он указывает, что Бакунин уже в 1869 г. «определенно выдвигал лозунг превращения внешней грабительской войны в гражданскую», а на стр. 336 того же тома утверждает, что и в 1867 г. «лозунг превращения внешней войны в войну гражданскую был ему еще чужд». Также по поводу брошюры «Шведа», составленной III Отделением, Ю. М. Стеклов высказывает предположение (кстати, совершенно неправдоподобное), что опубликование ее не причинило бы Бакунину особенного вреда (т. II, стр. 257), а через несколько страниц соглашается, что «опубликование этой брошюры несомненно нанесло бы, по крайней мере на время, немалый удар Бакунину и дало бы пищу его врагам» (стр. 262).
Никак нельзя согласиться с мнением Ю. М. Стеклова о Бакунине, как «первом основоположнике идеи советской власти, этой политической формы диктатуры пролетариата» (т. I, стр. 6, 343—345; т. II, стр. 343). Я не буду, однако, останавливаться на этом вопросе, так как об этом достаточно сказано в упомянутой статье В. П. Полонского (стр. 111—114). В той же статье В. П. Полонский справедливо указывает на недооценку Ю. М. Стекловым влияния Вейтлинга на формирование мировоззрения Бакунина (стр. 112—113).
Вызывает некоторые возражения и план работы. Большой раздел, содержащий характеристику мировоззрения Бакунина, вдвинут в середину III тома (стр. 131—350), между разделами «Тайный Альянс» и «Первые столкновения», и разрывает таким образом изложение. Хотя автор и мотивирует такое размещение материала (стр. 131), но, мне кажется, работа имела бы более стройный вид, если бы этот раздел занял место в конце последнего тома, являясь естественным завершением биографии. В этой части своей работы автор дает обстоятельную систематическую сводку воззрений Бакунина последнего, анархического периода, сопровождаемую социологическим анализом его взглядов. Жаль только, что автор лишь бегло касается тех взглядов Бакунина, которые более или менее совпадают с общепринятыми воззрениями международного социализма (ст. 173): для полноты характеристики следовало бы остановиться подробно не только на чертах различия, но и на чертах сходства.
Отмечу, наконец, некоторые мелкие недочеты: не всегда делаются точные ссылки на источники. (Напр. т. III, стр. 94, 95, 102; т. IV, стр. 32; см. также ряд цримеров у В. П. Полонского, стр. 114—117); не всегда указывается имеющиеся переводы цитируемых документов (напр., перевод очень важного письма к Набруцци, напечатанный в 5 кн. «Каторги и Ссылки» за 1926 г., также перевод не менее важных писем к Ритару, напечатанный в № 1 «Печати и Революции» за 1926 г., перевод писем к испанским «друзьям», помещенный во II т. «Историка—Марксиста» и др. — т. III, стр. 94, 95, 99, 102: т. IV. стр. 3, 32, 169); иногда встречается полемические выпады по адресу давно умерших лиц (напр. т. II, стр. 343, 375 и др.), цитаты нередко испещряются вопросительными и восклицательными знаками и пр. Неприятное впечатление происходит иногда тон автора: «Прудон... имел бесстыдство»..., Погодин излагает слова Герцена «по-хамски», «брехня охранно-патриотических шавок», «развязная болтовня» Неттлау, Неттлау «замечает, глубокомысленно уставясь в землю лбом»... и пр. (т. II. стр. 154, 162, 265, 368, 385). Историков-анархистов, «защищающих» во что бы то ни стало Бакунина, автор неоднократно называет «адвокатами дьявола», придавая этому выражению явно несоответствующий смысл. Встречаются такие выражения, как «пара дней», «пара недель» и даже «одна-две пары десятков». Иногда попадаются неоговоренные опечатки искажающие смысл, напр. «Лига Наций» вместо «Лига Мира» (т. IV, стр. 75) (отмеченные В. Полонским опечатки: «Славянская Лига» и «Виттис» исправлены в дополнениях к IV тому, стр. 468).
Книга Ю. М. Стеклова является, повторяю, чрезвычайно ценным приобретением исторической литературы; к ней конечно, должен будет обращаться каждый исследователь, изучающий Бакунина и его время; она доступна и рядовому читателю, имеющему некоторую историческую подготовку.
А. А. КУНКЛЬ. Кружок долгушинцев. Издательство всесоюзного общества политкаторжан и сс.-поселенцев. Москва. 1927. Тираж 7000. 52 стр. Ц. 23 коп.
В ряду народнических организаций 70-х годов кружок долгушинцев является одной из самых ранних революционных ячеек. Значение долгушинцев в истории русского революционного движения заключается не только в том, что это были, в большинстве своем, убежденные и стойкие борцы, на долю которых выпала поистине трагическая судьба, — значение их состоит в том, что они первые практически положили начало тому широкому социалистическому движению, которое известно под именем «хождения в народ».
В прокламации «R интеллигентным людям», написанной основателем кружка А. В. Долгушиным, был дан лозунг, об'единивший вскоре всю революционную молодежь того времени: «К вам, интеллигентные люди, которые вполне поняли крайнюю ненормальность современного порядка, к вам мы обращаемся и приглашаем вас итти в народ, чтобы возбудить его к протесту во имя лучшего общественного устройства». Будучи последователями идей Чернышевского, Лаврова и отчасти Бакунина, долгушинцы глубоко понимали основные задачи социально-революционного движения своей эпохи, и были горячими поборниками за обездоленных. От народников-бакунистов долгушинцы отличались тем, что им был совершенно чужд аполитизм первых, и они отнюдь не были равнодушны к борьбе за политическую свободу. В этом отношении долгушинцы являются прямыми предтечами народовольцев.
Литература о долгушинцах чрезвычайно бедна, и потому очерк А. А. Кункля, посвященный их общей характеристике, восполняет заметный пробел. Построен он, как на основании уже опубликованных данных, так и на использовании тех документов, которые хранятся в Архиве революции. Таким образом, работа А. А. Кункля, предназначенная для широкого круга читателей-массовиков, может иметь некоторое значение и для читателя подготовленного. Автор был ограничен размерами брошюры и, к сожалению, не остановился на некоторых подробностях жизни и деятельности таких видных участников кружка, как А. В. Долгушин и А. А. Дмоховский. В приложении к очерку следовало бы дать и все три прокламации долгушинцев: «Русскому народу», «Как должно жить по закону природы и правды» и «К интеллигентным людям». Если нельзя было, по размерам брошюры, дать их целиком, хотя бы в существенных выдержках, взамен тех двух приложений которые даны: письмо И. И. Панина и прошение А. Д. Долгушиной. Экономия места могла бы также получиться и от полного сокращения всех тех жандармских измышлений, которые автор приводит, когда говорит о результатах пропаганды долгушинцев среди народа. Всем этим измышлениям, сочиненным жандармами для царского успокоения, цена — ломаный грош, а места в брошюре они занимают довольно много. Внешняя сторона издания вполне прилична, но снимки на обложке надо было пояснить более обстоятельно.
ЦЕНТРАРХИВ. Мемуары и дневники царских сановников. Дневник Е. А. Перетца (1880—1883). С предисловием А. Е. Преснякова. Текст подготовил к печати А. А. Сергеев. Госуд. Изд. 1927 г. 171 стр. Цена 2 руб.
Автор дневника — один из немногих деловитых чиновников второй половины прошлого века, проделавший большую служебную карьеру. Рецензируемый «дневник» охватывает период конца царствования Александра II и начало царствования Александра III, т. е. период колебаний правящих верхов и борьбы их группировок и тенденций. Е. А. Перетц примыкал к либеральной группировке сановной бюрократии, мечтавшей о будущей России, как о буржуазной монархии, управляемой сильным бюрократическим аппаратом. Понятно, что «либерализм« этой группировки вовсе не склонен был к каким-либо решительным шагам в сторону действительного преобразования государственного строя. Планомерная законодательная работа государственного Совета, опирающаяся на силу центральной правительственной власти и ее бюрократического аппарата — вот единственное средство осуществления их политических идеалов. Положение государственного секретаря дало возможность автору дневника находиться в большой близости к высшим правящим сферам и быть, стало быть, свидетелем и участником этой внутренней борьбы тенденций «наверху».
Если прибавить, что опытный секретарь Е. А. Перетц, с изумительной обстоятельностью восстанавливает в своем дневнике все, что он слышал и говорил как на официальных заседаниях, приемах и в дружеских беседах, то читатель согласится, что записи в этом дневнике, внесенные под свежим впечатлением заседаний и бесед, представляют большой интерес.
Не перечисляя всего круга вопросов, в той или иной степени затронутых в дневнике, следует все же отметить, что много интересных сведений сообщается здесь из истории, так называемой, «конституции» Лорис-Меликова.
Таким образом, наряду с опубликованной перепиской Победоносцева к Александру III, и дневниками в. кн. Константина Николаевича и гр. Валуева, записи Перетца представляют собой важный источник изучения истории упомянутого выше периода.
Дневник снабжен весьма содержательным предисловием, без которого недостаточно подготовленному читателю трудно было бы ориентироваться в содержании «дневника». Примечания и именной указатель, данные в конце книги, составлены с большой тщательностью. Следует отметить, что в примечаниях впервые опубликованы два документа, представляющие интерес: акт о женитьбе Александра III на Е. М. Долгоруковой и письмо-завещание его же, обращенное к сыну.
Внешний вид этой книги, нужно признать, далеко превосходит многие более близкие к современности издания, рассчитанные на более широкий круг читателей.
ИСПАРТ. Отдел ЦК ВКП (б.) по изучению истории Октябрьской Революции и ВКП (б.) Александр Ильич Ульянов и дело 1 марта 1887 г. Сборник, составленный А. И. Ульяновой-Елизаровой. Госизд. 1827 г., стр. 416.
ЦЕНТРАРХИВ. 1 марта 1887 г. Дело П. Шевырева, А. Ульянова, П. Андреюшкина, В. Генералова, П. Осипанова и др. С предисловием А. И. Елизаровой. Текст подготовлен к печати А. А. Шиловым. Издан. "Московский Рабочий". 1927. Стр. 391.
В текущем году исполнилось 40 лет со дня неудавшегося покушения на Александра III 1 марта 1887 года. А между тем до сих пор у нас, кроме нескольких воспоминаний и написанной по первоисточникам работы покойного А. С. Полякова 5), ничего об этом деле не было.
Основывая свои утверждения целиком на архивных источниках, А. С. Поляков, однако, не выяснил вопроса о степени влияния теории Маркса на участников второго 1 марта. А в старой, очень любопытной статье Б. А. Кольцова-Гинзбурга 6) современника интересующей нас эпохи, имелось очень интересное сообщение о беседах автора статьи с А. И. Ульяновым. Беседы велись на тему об издании социально-революционной библиотеки, для которой Ульянов готовил перевод статьи Маркса из "Deutsch-französische Jahrbücher" о гегелевской философии. Эта статья также была предметом беседы, "при чем Ульянов доказывал, что высказанная Марксом в этой статье мысль о том, что Германия идеально пережила то, что другие страны пережили практически, не противоречит, во-первых, позднейшим воззрениям Маркса и, во-вторых, применима и к России". Проверить сообщение Б. А. Кольцова-Гинзбурга, а также дополнить исследование А. С. Полякова до сих пор представлялось невозможным.
Сборник, составленный А. И. Ульяновой-Елизаровой и посвященный ее брату, A. И. Ульянову, и стенографический отчет по делу 1 марта 1887 года восполняют пробел. Можно, правда, выразить сожаление, что в приложениях к обоим сборникам напечатаны одинаковые документы, прокламация по поводу добролюбовской демонстрации, программа кружка и т. д.; а ни в одном из них не встречается, например, цитированного выше показания И. Д. Лукашевича о его симпатии к социал-демократам. Можно сожалеть об отсутствии материалов, характеризующих личность такого несомненного яркого участника второго 1 марта, как Осипанов, кроме одного очень интересного его показания, но в общем оба сборника дают чрезвычайно много и прекрасно дополняют друг друга.
В сборнике, составленном А. И. Ульяновой-Елизаровой, самым ценным является отдел первый, состоящий из статей и воспоминаний. Во втором отделе интерес представляет только глава "Следствие", а вторая глава "Судопроизводство" теряет значение с выходом "Дела 1 марта 1887 г." В приложениях имеются и документы, которых нет в другом сборнике: например, донесения директора д-та полиции и министра внутренних дел и т. д.
Сборник, приготовленный к печати А. А. Шиловым, дает прежде всего стенографический отчет о процессе, а затем очень ценные приложения.
В отделе воспоминаний следует отметить, статью самой А. И. Ульяновой-Елизаровой. Как и всякие мемуары, статья, конечно, требует тщательной критической проверки особено в части, трактующей о юношеских взглядах безвременно погибшего А. И. Ульянова. Но статья проникнута большим любовным чувством, теплотой воспоминания о годах детства, о семейной обстановке, дает очень живое представление о культурном облике семьи Ульяновых.
Из других воспоминаний надо выделить воспоминания участников дела С. А. Никонова и О. М. Говорухина, современников — B. В. Бартенева, И. Н, Чеботарева и В. В. Водовозова.
В. В. Бартенев 7), товарищ А. И. Ульянова по одному из студенческих кружков, отмечает отсутствие в кружке острых теоретических разногласий. Разногласия были собственно по вопросу о терроре, а теоретически сами сторонники террора "были ярыми марксистами". Все признавали необходимость политической свободы, и даже редко попадались люди, которые усматривали бы в конституции нечто выгодное только для буржуазии. "Споры велись собственно только о тактике." (Стр. 22—28). Автор ничего не говорит о том, каковы были теоретические взгляды Ульянова и его друзей, но надо полагать, что приведенная характеристика сторонников террора относится и к ним.
Об А. И. Ульянове С. А. Никонов затрудняется сказать что-либо определенное, кроме того, что "он не был марксистом" в принятом значении этого слова, но "принимал основные положения учения Маркса", а к народничеству "в духе В. В. и ему подобных" относился "критически, как, впрочем, и почти все мы." (стр. 156—157). Далее С. А. Никонов вносит несколько ценных поправок в работу А. С. Полякова, в частности он опровергает сообщение последнего об организации им, С. А. Никоновым, особой боевой группы. По его словам, он "никакой боевой группы не намечал и не организовывал, а просто принял участие в работе террористической фракции вместе с А. Ульяновым и др." (стр. 162). С. А. Никонов подчеркивает руководяшую роль А. И. Ульянова в подготовке покушения.
И. Д. Лукашевич 8) познакомился с А. И. Ульяновым в университетской лаборатории. Они были в разных студенческих кружках, но И. Д. Лукашевич думает, что Ульянов "пережил ту же эволюцию взглявов", как и он. Эволюция эта, по его словам, вела их от изучения политической экономии вообще, К. Маркса в особенности к занятиям государственным правом и увлечению идеей борьбы за политическую свободу. При этом они не верили в активную роль крестьянства в этой борьбе, отмечали факт развития капитализма в России, предвидели нарождение сильной буржуазии и многочисленного рабочего класса, в связи с этим считали неизбежным изменение политического строя, соглашались с книгой Плеханова "Наши разногласия", но стояли за террор и даже допускали, что под его ударами может заколебаться здание самодержавного строя. Именно поэтому они, несмотря на близость к социал-демократам, примкнули к народовольцам, а программа, которую "сформировал Александр Ильич", должна была и "установить преемственную связь" с "Народной Волей", выявить некоторый уклон воззрений в сторону социал-демокртического учения". Вместе с тем И. Д. Лукашевич отмечает поспешности составления программы в пылу практической деятельности, когда "не было ни возможности, ни времени тщательно обсуждать и взвешивать каждое слово". (Стр. 189-194). Так под пером И. Д. Лукашевича взгляды А. И. Ульянова приближаются к характеристике, данной В. В. Бартеневым "ярым марксистам" того времени.
О. М. Говорухин, человек очень близкий А. И. Ульянову, прежде всего отмечает, что очень долго А. И. Ульянов отрицательно относился к мысли об участии в революционной борьбе. 9) Потом, однако, он быстро увлекся революционными идеями и стал сторонником систематического террора. Теоретических взглядов он себе составить не успел: по воззрениям он не подходил ни к народовольцам ("отрицал возможность захвата власти, отрицал активное значение общины для социализма"), ни к социал-демократам, так как не видел серьезного различия в программах этих партий и признавал излишней полемику между ними. При этом, однако, он "и сам сознавал, что профан в вопросах об общине и капитализме". Когда на собраниях террористической группы кто-то предложил "об‘явить обществу", что цель группы — борьба за конституцию, Ульянов, по словам Говорухина, восстал против этого, называя это изменой социалистическому знамени (стр. 218—220). Нельзя не отметить, что под пером О. М. Говорухина облик А. И. Ульянова значительно отличается от облика, даваемого другими авторами.
Остальные воспоминания (Чеботарев, Водовозов) рисуют А. И. Ульянова человеком, очень cклoнным к марксизму, разочаровавшимся в народничестве, но не расставшимся с народовольчеством. Анализ А. С. Полякова этим только подтверждается, но дальше этого анализа на основании этих данных пойти невозможно.
Обратимся теперь "к программе террористической фракции", которую по словам И. Д. Лукашевича, "сформулировал" А. И. Ульянов и в составлении которой принимал участие и сам Лукашевич. Программа начинается словами: "По основным своим убеждениям мы — социалисты". Начало это вполне совпадает с началом программы Исполн. Комитета Народной Воли, но с одной существенной разницей: там после этих слов стояло — "и народники", здесь этого добавления нет. Далее после определения понятия социализм программа говорит, что к социализму "каждая страна приходит неизбежно, естественным ходом своего экономического развития" "что он является таким же необходимым результатом капитализма, как неизбежно развитие самого капитализма, раз страна вступила на путь денежного хозяйства". Здесь мы видим уже вполне марксистскую мысль. Но — замечает далее программа, этот закон "не исключает возможности более прямого перехода к социалистической организации народного хозяйства, если для этого существуют особенно благоприятные условия в привычках народа, в характере интеллигенции и правительства". И дальше оказывается, что такие условия существуют. Прежде всего они существуют в привычках народа. Община воспитывает у крестьян привычку к коллективному труду, а это "дает возможность надеяться на непосредственный переход крестьянского хозяйства в форму, близкую к социалистической". Это народническое представление об общине. Но мы не имеем оснований не верить рассказу И. Д. Лукашевича о влиянии на него и Ульянова "Наших разногласий" Плеханова. Нельзя не доверять и сообщению Чеботарева, видевшего критические заметки А. И-ча на книгу В. В., в которых проявилось скептическое отношение к общине. Поэтому в этом вопросе можно допустить влияние других лиц, более близких народничеству. Далее программа отрицает активную роль крестьянства в революционной борьбе, а рабочий класс называет "естественным носителем социалистических идей" и думает, что он составит "ядро социалистической партии". Другие классы по программе не имеют серьезной почвы, а буржуазия даже еще находится в процессе формирования. Русское общество вообще слабо дифференцировано, а потому интеллигенцию следует считать самостоятельной общественной группой, она должна явиться "передовым отрядом в политической борьбе". Русское правительство также самостоятельная сила; оно "не выражает собой ни одной из существующих общественных сил, а держится милитаризмом и отрицательными свойствами нашего общества". Первая задача — борьба с правительством, и эту задачу может на себя взять интеллигенция, как передовой отряд. Ее оружие — террор.
Таким образом несомненно, что А. И. Ульянов может быть назван народовольцем в такой же степени, как марксистом. Понимая по-марксистски ход общественного развития, не отойдя от народнической теории общины, он был вполне народовольцем в вопросе об интеллигенции. И повидимому, здесь он не чужд был и представления, что особая роль интеллигенции в России может спасти Россию от перипетий капиталистического развития. Во всяком cлyчаe есть все основания считать рассказ Б. А. Кольцова-Гинзбурга об их беседе, в которой Ульянов хотел применить к России слова Маркса о Германии, сказанные и ту эпоху, когда Маркс еще не совсем отошел от теоретического мессианизма, достоверным. А, ведь, мысль о том, что Россия в лице "образованных классов" теоретически пережила путь буржуазного развития и потому может его практически миновать, встречается еще у Герцена и родственна народничеству.
Теоретически Ульянов был на распутьи. А на практике он и его друзья становились чисто политическими радикалами. Прокламация по поводу добролюбовской демонстрации это доказывает с несомненностью. И не только по содержанию. Как было установлено показанием Горкуна, она рассылалась предводителям дворянства, профессорам и т. д. 10). Но пропаганда Ульянова в рабочей среде, на которую он смотрел, как марксист, показывает, что он и на практике бывал маркистом. В какую сторону пошло бы его дальнейшее развитие — судить, конечно, трудно.
Так, по нашему мнению, следует разрешать вопрос о месте "террористической фракции" в истории революционных идей. Ее теоретики — Ульянов и Лукашевич — стояли близко к марксизму, но не отошли и от народовольчества. Другие, как Осипанов и Андреюшкин, были совсем далеки от марксизма. И программа этой группы не могла не быть компромиссной по существу. Обе рецензируемые книги займут видное место в библиотеке каждого интересуюшегося историей нашего революционного движения.
ТРУДЫ ИВАНОВО-ВОЗНЕСЕНСКОГО ГУБЕРНСКОГО НАУЧНОГО ОБЩЕСТВА КРАЕВЕДЕНИЯ. Вып. 4-й. Историко-революционный сборник. Иваново-Вознесенск 1926. Стр. 77, тир. 1.000 экз. Цена 1 р. 20 коп.
Сборник Иваново-Вознесенского общества краеведения содержит три статьи: в статье П. М. Экземплярского «село Иваново в жизни Сергея Геннадьевича Нечаева» даются интересные сведения о наименее известном периоде жизни Нечаева — детстве и отрочестве. Окончательно выясняется вопрос о происхождении Нечаева: его отец — «незаконный» сын крепостной, отпущенной позже на волю, записан в сословие мещан, «набивал ситцы», а потом служил половым в трактире; мать Нечаева до замужества была крепостной, портнихой, отец ее (дед Нечаева) имел малярную мастерскую. Центральное место в сборнике занимает увлекательно написанная статья Н. Д. Агрикова «Шуйский противоправительственный кружок 80-х годов прошлого столетия». Члены кружка — Яков Рассадин, Предтеченский, Листратов и др., в числе 27 человек (приложен их список — стр. 63 и сл.) под видом «кружка самообразования» распространяли среди крестьян нелегальную литературу (гл. обр. издания «Народной Воли»), расклеивал прокламации. Кружок провалился, члены были судимы и понесли различные кары.
Последняя статья А. Н. Овсянникова носит заглавие «Из школьных лет К. Д. Бальмонта — история увольнения его из Шуйской гимназии (1884 год) (по документам секретного архива гимназии)», она связана с предыдущей по теме, т. к. Бальмонт был уволен из гимназии в связи с раскрытием упомянутого кружка, членом которого он состоял.
Все статьи написаны на основании свежих местных архивных материалов и устных воспоминаний старожил. Сборник надо признать интересным и ценным.
М. БАЛАБАНОВ. Царская Россия XX века. (Накануне революции 1917 года). Издательство «Пролетарий». 1927 год. 239 стр. Цена 1 р. 90 к.
Книга охватывает период с 1900-х годов до Февральской революции, при чем первые главы, до империалистической войны, носят скорее характер вводных — им отведено всего лишь 34 стр. из 239. В последующих главах почти все внимание автора сосредоточено на периоде войны; таким образом содержание книги не соответствует ее заглавию: «Царская Россия XX века». Не спасет автора и добавление к заглавию в скобках мелким шрифтом («Накануне революции 1917 года»). Тема — царская Россия XX века — обязывала автора остановиться более подробно на предвоенной эпохе и в частности хотя бы вкратце на революции 1905 г., без которой невозможно понять и 1917 г.
Помимо того, что первые главы охватывающие период с 1900 до 1914 года, написаны очень бегло, автор в них проходит мимо целого ряда существеннейших вопросов. Казалось бы, что в книге, посвященной царской России XX века, в частности кануну революции 1917 г., необходимо было бы познакомить читателя с предпосылками социалистической революции. Рассматривая первые два десятилетия XX века и подробно останавливаясь на предпосылках 1917 года, нужно было провести разницу между революцией 1905 и революцией 1917 г. и дать, хотя бы в самых беглых чертах, картину роста в России финансового капитала и русского империализма. Однако этот вопрос в книге совершенно обойден молчанием. Финансового капитала автор не видит и рассматривает его исключительно под углом зрения расширения сферы влияния западно-европейского капитала, (стр. 37—39).
Автор не вполне точно об’ясняет и участие России в империалистической войне. Если Ленин рассматривал внешнюю политику России, как политику «капиталистического империализма новейшего типа» (том XIII, стр. 99), автор рассматривает ее только, как захватнические стремления торгового и промышленного капитала (стр. 31), т. о. финансовый капитал и империализм у него отсутствуют.
К тому же автор несколько недооценивает самостоятельных целей России в войне, преувеличивает и несколько примитивно изображает зависимость ее внешней политики от антантовского капитала (см. стр. 39).
Автор не только не дал предпосылок социалистической революции, но и вопрос об остатках крепостничества изложил недостаточно четко. Он явно переоценивает возможности для капиталистического развития России в условиях крепостнических пережитков, не указывая на те рогатки, которые стояли на его пути. Основу для недовольства буржуазии старым порядком он видит не в противоречиях развивающегося капитализма с остатками крепостничества, наоборот, он считает «экономическую обстановку для его роста благоприятной», причину же недовольства промышленной буржуазии он видит в том, что «промышленный капитал не довольствуется общей благоприятной для роста его экономической обстановкой, но требует особых мер для защиты своих интересов» (27). В другом месте, говоря о захватнических стремлениях русских промышленников, он пишет: «правда», перед ними (промьпцленниками) был обширный внутренний рынок, который один мог насытить аппетиты их, если бы аппетиты капитала не были безграничны» (стр. 35). Неудивительно, что при таком подходе он рисует чуть ли не идиллическую картину взаимоотношений промышленной буржуазии с крепостниками.
Недоучитывая противоречия между промышленным капитализмом и полукрепостническим строем, автор дает также неправильную характеристику социальной сущности русского самодержавия, отождествляя его с буржуазной монархией. Например, на странице 11 он утверждает, что самодержавная монархия, сложившаяся на почве торгового капитала, представляемого главным образом поземельным дворянством, «с течением времени становилась и властью буржуазии».
Несмотря на дальнейшие оговорки о гегемонии дворянства, автор, по существу, высказывает ошибочную точку зрения о буржуазном перерождении монархии. На странице 33 он снова пишет: «поземельное дворянство и промышленная буржуазия составляли основную социальную базу самодержавия».
Не приходится доказывать в каком противоречии это утверждение находится с ленинской характеристикой самодержавия, которое, хотя и «делая еще шаг по пути к буржуазной монархии», все же оставалось «старой властью — диктатурой крепостников, в руках у которых было девяносто девять сотых политической власти (том XII, часть 1, стр. 133).
Далее, устойчивость самодержавия автор видит не в силе и значительности остатков крепостничества, а в слабости буржуазии, и все дело сводит к боязни буржуазии взять власть, поскольку за ее спиной стоит пролетариат.
Кстати сказать, буржуазную власть он несколько идеализирует. Описав систему погромов и провокации при самодержавии автор пишет: «Взять власть в свои руки — таков мог бы быть путь буржуазии, ибо только такой путь мог привести к уничтожению царства хулиганов и погромщиков» (стр. 104). Автор совершенно упускает из виду, что буржуазная власть, особенно в эпоху краха капитализма, дает нам не лучшие образцы политических хулиганов и погромщиков, возмутительный пример чего дает современный фашизм.
На основе неправильного понимания взаимоотношений буржуазии с крепостниками, автор дает оишбочную оценку позиции буржуазии накануне Февральской революции.
Не выходя за пределы элементарной истины, что буржуазия «боялась», т. к. за ее спиной стоял рабочий класс, он совершенно не выясняет центрального для понимания позиции буржуазии в годы войны вопроса о «заговоре Милюкова и Гучкова», о котором писал Ленин.
Автор совершенно обходит интереснейший вопрос о связи буржуазии с гвоздевцами и о русском социал-реформизме, как особом виде буржуазной политики в рабочем движении.
Он ограничивается лишь общими рассуждениями о том, хотела или нет часть буржуазии через подручных им гвоздевцев вызвать рабочих на улицу в целях воздействия на царское правительство. Опровергая данные о тактических разногласиях внутри прогрессивного блока по вопросу об отношении к рабочему движению, он не приводит никаких новых данных, не противопоставляет им никаких новых фактов, кроме голословного утверждения, что разногласий внутри прогрессивного блока не было. Автор отмахивается от анализа различных групп буржуазии и тем самым замазывает разношерстность состава и прогрессивного блока и буржуазных «общественных организаций».
Крайне недостаточно освещена в книге и роль рабочего класса, как основной движущей силы революции. Глава о рабочем движении буквально тонет в массе излишне размазанных фактов о распутинщине и кулисах царской политики. Характерно, что даже термин: «гражданский мир» автор своеобразно понимает не столько в смысле кратковременного успокоения рабочих в первые месяцы войны, сколько в смысле «священного единения между царской властью и всеми буржуазными слоями» (172).
Что касается использованных в работе материалов, то приходится отметить, что автор писал свою книгу г. о. на основании второисточников, или же таких в достаточной мере затасканных первоисточников, как переписка Романовых, материалы чрезвычайной следственной комиссии и т. п. Именно этим, очевидно, и об’ясняется крайне неприятно поражающее отсутствие в книге каких бы то ни было ссылок как в тексте, так и в сносках; сплошь и рядом автор ссылается на материалы департамента полиции и жандармские донесения, в то время как, заведомо, он ими пользовался по второисточникам (стр. 78 и 128). К книге не приложено и, обычно применяемых в таких случаях, библиографических справок. Хотя это иногда практикуется, но не в такого рода книгах, как рецензируемая, и вряд ли говорит в пользу автора. Отсутствие ссылок крайне затруднит пользование книгой со стороны учащихся, особенно студентов Вузов и Комвузов, которые приучаются критически относиться к приводимым в книгах фактам, сверять и проверять их по другим пособиям и источникам; последнее же требует прежде всего знания того, откуда автор заимствовал тот или иной факт, те или иные цифры. Это тем более относится к рецензируемой работе, что ряд приводимых автором цифр, особенно по вопросу о влиянии войны на народное хозяйство и, на положение рабочих, вызывает большие сомнения.
В заключение нужно отметить, что рецензируемая книга отнюдь не является сколько-нибудь серьезным исследованием. Ни новых мыслей, ни новой постановки вопроса читатель в ней не найдет по сравнению с уже имеющейся литературой.
Как учебник, она неподходяща вследствие разбросанности материала, непропорциональности частей и несистематичности изложения. К тому же для учебного пособия она слишком громоздка и изобилует деталями.
Все это вместе взятое затрудняет использование рецензируемой книги, даже в качестве сводного справочника по предпосылкам революции 1917 г., большая нужда в котором несомненно имеется.
1905 г. История революционного движения в отдельных очерках. Под редакцией М. Н. Покровского: Т. III, выпуск I. Издание Комиссии ЦИК СССР по организации празднования 20-летия рев. 1905 г. — ГИЗ. 1907 г. Стр. 304. Тираж 300 экз. Цена 3 руб.
Рецензируемый выпуск многотомного издания юбилейной комиссии является одним из наиболее интересных. Книга представляет сборник следующих статей: В. И. Невский — Советы в 1905 г. И. Волковичер — Кронштадское восстание. И. Волковичер — Восстание в Севастополe. С. Диманштейн — Очерк революционного движения среди еврейских масс. П. Стучка — 1905 г. в Латвии. Ст. Пестковский и Юз. Красный — Очерк революц. движения в Польше в 1905 г. Ю. Сирола —1905 г. в Финляндии.
Из всего сборника наиболее интересна статья т. Невского и из группы статей, описывающих движение на окраинах, статьи о рев. движениях в Латвии и Польше.
Статья тов. Невского, опираясь на опубликованный уже по этому вопросу материал, делает шаг вперед, как по части обработки нового материала, так и в отношении проводимой автором коллекции взглядов на Советы 1905 г.
Однако статья не лишена недочетов. Само собою понятно, что автор посвящает несколько страниц вопросу, который уже вызвал большой и резкий спор в нашей литературе. Это вопрос о том, какой же Совет возник прежде других: Петербургский или Иваново-Вознесенский? И здесь-то автор впадает в противоречие с самим собою.
Тов. Невский отображает различные соображения, которые приводились против того мнения, что первым Советом был Совет Раб. Депутатов в Иваново-Вознесенске. По мнению автора, все признаки, в духе ленинского определения сущности Советов, как зародыша власти пролетариата, были налицо у Иваново-Вознесенского Совета. И, подводя итоги, автор заявляет: «Первой организацией советского типа был Совет Раб. Депут. Иваново-Вознесенска в мае 1905 г.» (стр. 30).
Нужно сказать, что аргументация в пользу этой версии у автора страдает натянутостью. Нельзя, например, согласиться с тем, что, если во время всеобщей стачки в Иваново-Вознесенске не разрешалось типографиям печатать без ведома Совета, — то этот Совет подходит под ленинское определение. Ведь, поскольку происходит стачка, постольку не избежать контроля за предприятиями со стороны стачкома. Политические же требования в 1905 г. пред’являлись каждой стачкой, да и задолго до 1905 г. бывало так, что, на-ряду с требованием увеличения расценок на пятачок, выставлялось требование: «долой самодержавие».
Конечно, Иваново-Вознесенский Совет не был обычными стачечным комитетом. Для нас это несомненно. Но тогда не лучше ли принять другую концепцию, которая развивается автором параллельно вышеуказанной?
Так, с другой стороны автор утверждает, что Иваново-Вознесенский Совет — своеобразный стачечный комитет (стр. 11). Эта организация была организацией, безусловно высшей, чем обычный стачком, являясь переходным промежуточным этапом к созданию Советов Раб. Деп., как зародышевой формы рабочей власти. Автор говорит: «Неверно, вне сомнения, отождествлять Совет со стачечными комитетами. Это утверждение, однако, нисколько не опровергает того мнения, что Советы 1905 года родились не сразу и что прежде, чем выявилась та организация, в которой мы находим существенные черты Совета, шел довольно быстрый процесс превращения всякого рода боевых беспартийных рабочих организаций, в том числе и стачечных комитетов, в Совет. Одним из моментов такой эволюции и был Иваново-Вознесенский Совет» (стр. 16).
Но если Иваново-Вознесенский Совет являлся одним из моментов эволюции различных беспартийных рабочих организаций к боевой руководящей организации Советского типа, то тогда это все же не первый Совет. Одно из двух: или это была первая организация советского типа, или это промежуточное звено эволюции к организации Советов в ленинском смысле. У автора же существует на этот счет неясность и, как нам кажется, протеворечивость.
Укажем еще на такой промах. Автор между прочим говорит о разгоне Совета следующее: «Но та самая революционная демократия, представители которой были в Совете, и те оппозиционные группы, самой большой силой которых была либеральная буржуазия, удовлетворились октябрьской победой и за спиной народа сговаривались с царем. Это и дало уверенность и силу самодержавию. Оно победило: 3 декабря Совет был арестован». (стр. 38).
Дальнейшие факты тогдашней действительности показали, что, если либеральная буржуазия (кстати сказать и до октября не являвшаяся движущей силой революции) и удовлетворилась октябрьской победой, то «революционная демократия, представленная в Совете» отнюдь не обманывалась на этот счет. Забастовки, декабрьское восстание, выступление 1906 г. — лучший тому свидетель.
Статья т. Волковичера вызывает некоторое недоумение. Прежде всего неясно, почему опубликована статья о севастопольском восстании в то время, как той же комиссией ЦИК в одном и том же издании и при том же редакторе выпущен сборник: «Армия в первой революции», где имеется очерк о том же восстании. При этом эти очерки в обоих сборниках носят один и тот же описательный характер, никаких проблем не ставят, пересказывая ход событий по немногим источникам мемуарного характера.
На очерках о революционном движении национальностей и на окраинах, по нашему мнению, особенно сказывается общий недостаток, который относится ко всем томам этого издания. Мы имеем в виду то, что во всех этих сборниках о первой революции темы ограничены только 1905 г. Между тем революция продолжалась, примерно, два с половиной года (1905—07 гг.). Так считал и т. Ленин, так и следовало бы описывать революцию в каждом очерке, несмотря на то, что весь 1905 г. представляет почти повсеместно и непрерывно восходящую линию этой революции, а 1906—07 гг. (до 3 июня), в общем и целом, нисходящую. Ограничение же описания одним 1905 годом ведет к разрыву одного целостного процесса и к тем неудобствам, что события по восходящей линии далеко не везде и не во всем укладывались точно в календарные рамки 1905 г.
Статьи о революционном движении на окраинах, несмотря на их краткость и некоторые недочеты, представляют, безусловно, значительную ценность, поскольку по этому вопросу мы имеем весьма немногочисленную литературу. К тому же очерки по преимуществу рисуют своеобразные эпизоды и черты, отличные от наших российских.
Заслуживают внимания статьи тт. Пестковского, Красного и Стучки.
В статье последнего мы имеем краткий очерк, рисующий довольно стройную картину революционных событий в Латвии 1905 г.
В конце статьи автор оговаривается, что он не касался спорных моментов, ибо в небольшом очерке об’ективное решение их невозможно. Однако при чтении этой статьи целый ряд моментов вызывает безусловные возражения.
Дело в том, что авторы всей этой группы статей, будучи участниками, отчасти руководителями, революционного движения 1905 г. на окраинах, описывая прошедшие события, несмотря на осторожность, сдержанность, желание быть об’ективными, все же не могут не оказаться «патриотами» своих партий.
В целом ряде мест т. Стучка старается прикрыть или затушевать прошлые оппортунистические грехи латышской с.-д. Например, он признает правильным решение Федеративного Комитета г. Риги и ЦК латышской с.-д. (последний, по его словам, в бурные дни ноября—декабря являлся гегемоном движения и у него даже была фактическая власть в крае) о всеобщей забастовке и вооруженном восстании. Он считает правильным рассуждение ЦО партии о том, что, «продолжая ее (всеобщую забастовку), рижский пролетариат был бы доведен до вооруженного восстания. Но такое восстание могло окончиться поражением, ибо нельзя было определить, на чью сторону станет армия. Что часть войск стала бы на сторону революционного пролетариата — нет сомнения Но этого еще недостаточно»... (Стр. 230).
Подобные рассуждения не выдерживали критики даже в 1905 г. Это доказывается тем, что, несмотря на всяческие одергивания и сдержку всесильного ЦК латышской с.-д, в Латвии все-таки вспыхнули восстания. Автор не находит ничего лучшего, как об'яснить это, главным образом, провокацией полиции, отчасти неустойчивостью и бессознательностью крестьян. Нам же кажется, что разрозненность, неорганизованность, слабость этих выступлений, несмотря на сравнительно прекрасные для революции данные, имевшиеся в Латвии, явились прямым и несомненным следствием оппортунистического руководства ЦК.
Тов. Стучка цифрами показывает, насколько латышский пролетариат выступал сознательнее, единодушнее и революционее, чем, скажем, пролетариат центра. Он шел даже в авангарде вооруженного восстания. Казалось бы это неплохо, но автор скорбит, полагая, что даже об’единение латышской с.-д. с РСДРП не удержало бы латвийскую революцию от того, что она зашила дальше и быстрее вперед, чем остальные революционные отряды. А это обстоятельство привело к тому, что Латвия подверглась особенно сильным экзекуциям со стороны карательных экспедиций. Чувствуется, что автор находится под сильным впечатлением гнусной «работы» карательных экспедиций, и потому латвийское движение рисуется ему, как грандиознейшая драма (см. его примечание на первой странице очерка). При этом он забывает то, что это была не только драма, но и героическая борьба, явившаяся на ряду со всей революцией 1905 г. мощной подготовкой побед рабочего класса в дальнейшем.
Этот своеобразный оппортунизм латышской с.-д., несмотря на ее близость к русским большевикам, сказался и на ряде других вопросов. Например, по аграрному. В Латвии в 1905 г. революция дошла в деревне под руководством с.-д. до полной победы, как говорит автор. Но победители не нашли ничего лучшего, как подчеркнуть в своих декларациях незыблемость частной собственности на землю, ибо соц.-дем., как указывает наш автор, «стояла тогда строго на той точке зрения, что это — революция буржуазная, а в задачи буржуазной революции как будто не входит отмена частной собственности на землю» (234). Автор как бы забывает большев. оценку характера революции 1905 г. и то, что прибалтийские бароны были оплотом царского самодержавия — этого исполнительного комитета помещичьего класса.
Впрочем, автор, видимо, не одобряет поведения партии в аграрном вопросе, оправдывая ее, однако, тем, что «если даже и российский 1905 г. не поставил этого вопроса, то особенно трудно было его поставить в Латвии». Но трудность проблемы не значит еще, что увиливание от ее решения оправдывает партию.
Не останавливаясь на других пунктах, укажем еще раз, что, несмотря на неправильности в освещении, статья интересна.
Не менее интересна статья о революционном движении в Польше.
Но оба автора, как и т. Стучка, также страдают «патриотизмом», замалчивая известные грехи польской с.-д. Правильно, конечно, утверждение, что польские с.-д. очень близки по идеологии и по совместной борьбе с русскими большевиками. Но говорить, что эта близость сказалась на Лондонском с’езде в оценке Гос. Думы, тактике с.-д. в Думе — значит слишком увлекаться. Известно, что по этим вопросам, не говоря уже о вопросе по докладу ЦК, «националы» — особенно поляки — сильно подвели большевиков. Резолюции последних из-за этих колебаний были провалены.
Резюмируя, должны сказать, что сборник сослужит полезную службу и, в особенности, учащимся.
В. КАЧИНСКИЙ. Селяньский рух на Украïнi в роки 1905-7. Частина перша. Рiк 1905. Истпарт ЦККП (б) У. Державне видавництво Украïни. 1907. Тираж 2000. Ц. 2 р. 50 к.
Книга т. Качинского написана на основании как уже известных опубликованных материалов, так и на основании новых архивных источников, главным образом документов, входящих в дела жандармских управлений и иных правительственных учреждений царской России.
Свежесть нового материала и придает живость и красочность изложению автора при описании массового крестьянского движения в 1905 г. Автор, по принятому шаблону, начинает с экономики. Считая совершенно справедливо причинами крестьянского движения новые социально-экономические отношения в деревне, созданные капитализмом и стоявшие в противоречии с остатками феодального уклада, и кризис, вызванный войной с Японией, т. Качинский подробно рассматривает экономику украинской деревни, — малоземелье крестьян, арендные отношения и т. п.
Здесь, несмотря на обилие цифр и данных, автор не дает ничего нового.
Нового ничего, пожалуй, нет и в следующих главах: «Основные формы движения», «Крестьянские стачки правобережья», «Крестьянские стачки левобережья» и т. д., но зато автором здесь проделана большая работа: систематизирован большой материал, изучены все формы движения, и сделаны некоторые выводы.
В этом отношении интересны главы: «Вооруженная борьба крестьянства» и «Социалистические партии». По вопросу о вооруженной борьбе крестьян автор доказывает положение, что вооруженные крестьянские выступления в их основной массе нельзя рассматривать, как организованное вооруженное восстание: крестьянин в вооруженной борьбе повсюду выступал, как спутник вооруженного рабочего; там, где рабочий шел впереди с оружием в руках организованными массами, там за ним выступал и крестьянин, сочувствуя и поддерживая рабочего.
Довольно ясно обрисован и классовый характер движения; т. Качинский все время подчеркивает, что, несмотря на всеобщий характер движения, захватившая всю деревню, всех крестьян уже к осени 1905 г., классовая борьба внутри самого крестьянства ни на минуту не затихала.
Очень интересны заключения автора об организационной стороне движения; указав на то, что руководство в крестьянском союзе принадлежало мелко-буржуазной интеллигенции деревни, т. Качинский приходит к заключению, что ни крестьянский Союз, ни «Стачка», ни тем более соц.-революционеры не сумели охватить движения организационными рамками, придать ему планомерно организованный характер.
К сожалению, автор не останавливается подробно на изучении причин этого явления, а на них стоило бы остановиться; ведь и в рабочих массах сначала, особенно в январьские дни, витал дух стихийности, и только к концу 1905 г. массы шли на штурм уже вполне организованными колоннами, и это зависело от того, что партия соц.-дем. и именно большевиков вдохнула в бушующую стихию эту организованность и сплоченность.
Не остановился подробно т. Качинский и на тех формах самобытной, революционной организации, которую несомненно создавало крестьянство и которую Ленин так удачно назвал самобытным революционным творчеством; изучение же этой стороны дела показало бы, что и крестьянство инстинктом тянулось к чему-то близкому к боевой советско-революционной организации.
К недостаткам книги нужно отнести способ указания источников: на стр. 5 автор говорит, что он пользуется донесением подольского губернатора и добавляет, что этот и подобные документы хранятся в архиве Истпарта ЦК КП(б)У. Однако простое указание «архив Истпарта Украины» не раз’ясняет дела: ведь эти донесения губернаторов находятся (в копиях) или из’яты из каких-то дел каких-то фондов (Жандармских Управлений, канцелярий губернаторов и т. п.). Лучше было бы подробно указать, из какого именно фонда взят тот или другой документ; тогда можно было, при желании, и читателю обратиться к такому документу или его копии, напр., в архиве б. Департамента полиции.
Работа т. Качинского не закончена. Во второй части, повидимому, после очерка движения 1906 и 1907 годов автор даст более или менее обобщающие выводы, таблицы и заключения. В данном виде его работа может быть рассматриваема, как попытка ввести читателя в начало великого крестьянского движения эпохи первой Русской революции.
М. В. РОДЗЯНКО. «Крушение империи». Издательство «Прибой», 1927 г., стр. 280.
В серии белогвардейских мемуаров, посвященных Февральской революции и ее кануну, записки Родзянко ни по новизне содержания, ни по характеру изложения не могут претендовать на первое место. Они, конечно, значительно уступают «Дням» Шульгина. Последние умнее, ярче, интереснее. Но, вместе с тем, несмотря на напыщенный и высокоторжественный стиль, несмотря на выпячивание автором на первый план себя самого, своих личных заслуг, своей деятельности, они представляют известный исторический интерес, рисуя буржуазно-помещичий лагерь и его взаимоотношения с царизмом накануне революции.
Рецензируемая нами брошюра «Крушение империи» по существу представляет из себя новый вариант первой работы того же автора, напечатанной в VI томе Гессеновского «Архива русской революции», под названием «Государственная Дума и Февральская 1917 г. революция». В предисловии к этой работе Родзянко писал: «Принято на веру далеко однако не бесспорное положение, что Гос. Дума IV созыва подготовила, создала, воодушевила и воплотила в реальные формы переворот 27-го февраля, а также и самую революцию. Всю вину за прошлые и настоящие ужасающие события принято валить на Гос. Думу и в частности на ее председателя». Исходя из этого Родзянко основную цель своих записок видит в самореабилитации, в снятии с себя пятна виновника русской революции, в чем действительно обвиняла Родзянко русская белогвардейская эмиграция. В этом основная цель как первого, так и второго варианта записок. Но если первая работа значительное внимание уделяет позиции, занятой Родзянко и его товарищами по прогрессивному блоку в первые дни Февральской революции, то вторая, совершенно не затрагивая февральский переворот, всецело посвящена подробному, детальному, подчас мелочному описанию того, как автор всеми имеющимися у него средствами пытался своевременным соглашением с царизмом предотвратить и предупредить угрозу надвигающейся революции. А по мнению Родзянки основная причина, ускоряющая революцию, заключалась в гибельном и все усиливающемся влиянии Распутина на царскую семью. «Распутинцы положили вместе с крайними правыми течениями начало русской революции, отчуждая царя от народа и допуская умаление ореола царского престола» — говорит автор в предисловии. Поэтому центр тяжести записок переносится на изучение личности Распутина, его личную биографию и на рассмотрение тех гибельных обстоятельств, «при которых или вернее в силу которых появился при дворе императора Николая II Григорий Распутин».
И Родзянко добросовестно, шаг за шагом прослеживает свою деятельность, показывает, как он и его товарищи по прогрессивному блоку искали путей к спасению. Он повествует о целой серии его попыток повлиять на Николая путем ряда «всеподданнейших докладов», о том, как он да и вся буржуазия в целом пытались прибрать к своим рукам дело организации войны Но все попытки достигнуть соглашения, добиться добровольных уступок власти кончились крахом. Поэтому, указывая на свою личную неудачу в этой борьбе. Родзянко, вместе с тем, говорит и о полной неудаче попыток компромисса, исходящих от всей буржуазии в целом.
Вся политическая линия буржуазии в годы войны строилась на надеждах о возможности мирного обновления власти. Когда эта надежда была потеряна, буржуазия заходит в тупик, из которого тщетно ищет выхода. Недаром заключительным аккордом записок Родзянко является следующая характеристика настроений думского большинства накануне Февральской революции: «Настроение в Думе было вялое, — даже Пуришикевич и тот произнес тусклую речь. Чувствовалось бессилие Думы, утомленность в бесполезной борьбе и какая-то обреченность на роль чуть ли не пассивного зрителя. И все-таки Дума оставалась на своей прежней позиции и не шла на открытый разрыв с правительством. У нее было одно оружие — слово, и Милюков это подчеркнул, сказав, что Дума «будет действовать словом и только словом» (стр 223).
Правда, была незначительная часть буржуазии, которая от слов хотела переходить к «делу». У Родзянко есть несколько любопытных страниц, посвященных характеру этого дела. Он рассказывает о попытках дворцового переворота, указывает от кого исходила инициатива (Крымов, Терещенко), но сам он резко отказывается от участия в этом заговоре, оставаясь, как впрочем и большая часть буржуазии, верным своей старой тактике мирного, парламентского давления на власть. А между тем Родзянко не мог не знать, какой фикцией был русский «парламент» в глазах царизма. Ведь именно его, председателя Государств. Думы, как он сам рассказывает, Николай недоуменно и «наивно» допрашивал, на каком основании он называет «наш строй конституционным».
Трагедия всей русской буржуазии и идущих в союзе с ней буржуазных помещиков, крах тактики буржуазно-помещичьего блока в записках Родзянко находят достаточное освещение. Основной интерес записок в том и заключается, что, несмотря на преобладание в них мелких, часто незначительных бытовых фактов, придворных анекдотов и приторного самолюбования и самовосхваления, они необычайно выпуклo и четко рисуют всю глубину разложения царизма, заставляющего даже таких верных ему людей, как Родзянко, примыкать к фронде, затеянной в эти годы буржуазией.
А. Ф. ИЛЬИН-ЖЕНЕВСКИЙ. От февраля к захвату власти. Воспоминания о 1917 годе. Ленинграцский Истпарт. «Прибой». Cтр. 189. Тираж 5000. Цена 1 р. 50 к.
Воспоминания т. А. Ф. Женевского — интересная повесть о том, как небольшая группа товарищей революционеров-большевиков, работая среди темных солдатских масс, подготовляли эти массы к решительному наступлению на твердыни самодержавия и капитала. Простым и вместе с тем образным языком Женевский рассказывает о настроении солдат и рабочих в февральские дни, о бурном движении солдатских масс в Финляндии после февральской революции, о создании военной организации большевиков, об июльских днях в Петербурге, о подготовке к октябрю и, наконец, о незабываемых октябрьских днях 1917 года.
Книжечка т. Женевского, конечно, не история октябрьской революции, даже не история октябрьских дней в Петербурге, это просто воспоминания участника в событиях тех дней, написанная незатейливо и правдиво и потому именно захватывающая читателя. Нечего, поэтому, требовать от этой книжки точных дат, верного до малейших деталей изображения хода революции, безошибочных определений и характеристик. Зато есть в книжечке т Женевского дух тех дней, героизм масс, их энтузиазм и пламенное желание революционного творчества.
Половина книги т. Женевского посвящена, если можно так выразиться, истории военной организации нашей партии в 1917 г. в Петербурге. И эта часть книги написана живо и ярко. Но, конечно, и здесь нечего требовать ни точности, ни деталей. Прежде всего нужно заметить, что т. Женевский ни слова не говорит о возникновении военной организации: то заседание, которое он называет первым заседанием В. о., было только итогом той предварительной работы и довольно большой, какую пришлось проделать создателям этой организачии. Далее неправильно очерчена роль работников организации. У т. Женевского выходит так, что кто то один был организатором, кто то агитатором, кто то редактором. Дело было значительно сложнее потому, что и организаторы и агитаторы и редакторы в сущности говоря сами-то были производными какой то большой величины, единственного героя тех дней, — революционной массы. Эта революционная масса и выделила сотни выдающихся организаторов и агитаторов, без которых все так называемые руководители были ничто.
Бледно освещена и деятельность В. о. после июльских дней и совсем не освещена ее роль в октябрьские и после-октябрьские дни, а ведь именно организованные В. о. части и брали Зимний Дворец и бились с частями Керенского и сражались в первые месяцы гражданской войны. А какое огромное значение имели тысячи агитаторов, подготовленных курсами В. о. и посланных делать революцию в деревню! А какую огромную роль в деревне сыграли землячества организованные т. Иoнoвым (не Ильей, а другим — крестьянином Ионовым) и т. Хитровым.
За всем тем воспоминания т. Женевского прекрасная книга. Она не только говорит о том, что делал сам автор, а рисует обстановку, дух, действия других товарищей и главное масс в великие октябрьские дни. Какой-то наивностью и вместе революционным пафосом веет от тех писем солдат, которые приводит в своей книге т. Женевский и которые тысячами присылались в нашу редакцию. Как жаль, что эти серые, исписанные по большей частью карандашом, корявым почерком, грязные листочки бумаги, тысячи их погибли при разгроме организации в июле 1917 г.
Они лучше, чем что-либо другое, рассказали бы о том, как и во что верили рабочие и крестьяне, как они думали о нашей партии и революции.
«КРЕСТЬЯНСКОЕ ДВИЖЕНИЕ В 1917 ГОДУ». Центрархив, 1917 г. в документах и материалах под ред. М. Н. Покровского и Я. А. Яковлева. Подготовили к печати К. Г. Котельников и В. Л. Меллер. С пред. Я. А. Яковлева. ГИЗ. М.-Л. 1927 г., стр. 442.
Вслед за «Рабочим движением в 1917 году» — Центрархив выпустил и вторую работу «Крестъянское движение в 1917 году». Обе эти работы являются несомненно ценным вкладом в архив Октябрьской революции. В рецензируемый сборник вошли предисловие Я. А. Яковлева и составителей, сведения о крестьянском движении, поступавшие в Главное управление по делам милиции Временного правительства за март—октябрь 1917 г., и приложения, состоящие из цифровых сводок Главного управления по делам милиции, циркуляров министерства внутренних дел и других ведомств и географического указателя.
«Сведения» главного управления по делам милиции являются в настоящее время единственным сводным материалом для исследователя по крестьянскому движению, материалом, основанным на ежедневной записи главнейших событий, получаемых в центре со всей России. «При всей своей неполноте, — отмечают составители — и некоторой неточности, эти «Сведения» дают не только возможность изучать общий характер крестьянского движения, но и интенсивость его по отдельным районам, основные формы и направление движения в этих районах, политический сдвиг крестьянства после июля» и т. д. При чем составители отмечают также, что «количественно движение было значитeльнo больше, шире, чем это зарегистрировано в ведомостях информационного отдела».
Критический анализ публикуемых «Сведений» может быть дан прежде всего со стороны их полноты и достоверности. По первому вопросу сами составители отмечают эту неполноту. Производившаяся в Междунapoднoм аграрном институте работа по выявлению числа случаев крестьянского движения в 1917 г. обнаружила только по одной повременной печати значительный «недобор» этих случаев у главного управления милиции. Архивные данные того же Центроархива в Москве и особенно на местах еще больше увеличат число случаев крестьянского движения. Таким образом исследователю крестьянского движения бeзуcлoвнo нельзя ограничиваться материалом «Сведений».
По вопросу о достоверности сами составители заявляют, что все сообщения о крестьянском движении, поступавшие в главное управление милиции, «исходят от лиц, пострадавших от крестьянского движения — помещиков, владельцев свекло-сахарных заводов, отрубщиков, владельцев конных заводов и проч., или от комиссаров, на которых была возложена Временным правительством непосредственная ответственность за подавление движения и восстановление «порядка» в губернии. Землевладельцы, напуганные ростом крестьянского движения, часто преувеличивали размер погромов, и др. «правонарушений» и «самовольных действий», «самочинных организаций»; этому же преувеличению способствовало стремление помещиков заявляениями ускорить применение «решительных мер по подавлению движения». Точно также большим «суб’ективизмом» страдали и сообщения комиссаров Временного празительства. Информационный отдел управления милиции, наводя «редакцию», также соответствующим образом искажал достоверность сообщаемых сведений. Все эти замечания необходимо сзелать для того, чтобы вопрос о действительных размерах и характере крестьянского движения в 1917 г. не освещался на основании только этих одних «Сведений» милиции Временного правительства.
С этой точки зрения необходимо расценить и написанное по этим материалам предисловие Я. А. Яковлева.
Основная установка этого предисловия — крестьянское движение 1917 г. характерно прежде всего доверием крестьянства к буржуазии в первые полгода революции 1917 г. Я. А. Яковлев указывает, что «апрель, май, июнь и даже июль дают невиданный в истории пример развертывания крестьянской борьбы за землю в условиях своеобразной легальности. У крестьянина было настолько сильно доверие к буржуазии, доверие к правительству буржуазии, что он пытается уложить борьбу с помещиками в рамки закона. Во все эти месяцы преобладает совершенно своеобразные, в истории не виданные, способы «мирной борьбы, вытекающей из крестьянского доверия к буржуазии и к правительству. Крестьяне пытаются выжить помещиков из их гнезд «мирными» способами»... (Пред стр. III). Здесь прежде всего неправильно утверждение, что такого рода формы борьбы с помещиками, какие применяли крестьяне в первой половине 1917 г., «не виданы в истории». Чтобы далеко не ходить за примерами, стоит вспомнить только начальный период революции 1905 г., а затем период столыпинщины и войны, когда эти «мирные» формы применялись достаточно широко крестьянством в различных губерниях России. Второе замечание относится к оценке этих «мирных» форм, когда они диалектически переходят из количества в качество. Совершенно не случайно, что именно в июле, в самый разгар «мирных» форм движения, Временное правительство ударило по крестьянству всей силой своего аппарата для подавления движения. Карательные экспедиции, аресты «зачинщиков» и т. п. стали применяться в июле и августе в неменьшем числе, чем в последующие месяцы, когда движение приняло разгромный характер.
Я. А. Яковлев, несомненно преувеличивает «доверие крестьянства к буржуазии». В свое время в статье «Крестьянские организации и 1-й с’езд советов крест. депутатов» («Прол. револ.» № 5 (64) за 1927 г.) мы привели документальные данные, что никакого доверия буржуазии по земельному вопросу у крестьянства не было, что правые эсеры на майском с’езде, специально ими подобранном, вынуждены были, под давлением крестьян даже членов партии эсеров, внести на утверждение с’езда «каучуковую» резолюцию, которую им удалось провести только путем обмана и т. д. Автор предисловия к документам не принимает во внимание также отношения к Временному правительству беднейших слоев крестьянства, стоявших к нему в оппозиции с первых же дней революции, и вообще не рассматривает крестьянское движение дифференцированно по классовой линии.
Я. А. Яковлев забывает также и то, что Временное правительство в лице кн. Львова в первые же месяцы после февраля прекрасно учитывало роль «мирных форм» крестьянского движения и для борьбы с ними и провело закон о земельных комитетах, которые поэтому никак нельзя считать, как это делает автор «Предисловия», стихийно «складывавшейся крестьянской властью» («Предисл.», IV). У Я. А. Яковлева упущена также очень важная для крестьянского движения сторона дела — раскол между правыми и левыми эсерами, оказавший огромное влияние в отдельных районах на формы этого движения. У него нет также указаний на воздействие на крестьянство партии большевиков через землячества, через солдат и рабочих, возвращавшихся в деревню, через большевистскую литературу и т. п.
Таким образом, можно полагать, что находясь во власти «Сведений» главного управления милиции, писавший к ним предисловие т. Я. А. Яковлев допустил целый ряд неверных положений, которые могут ввести в заблуждение исследователя крестьянского движения и которые можно исправить, использовав не только «Сведения», но и другие материалы, относящиеся к крестьянскому движению в 1917 г.
Между прочим, имеется ряд досадных неточностей у т. Я. А. Яковлева в освещении движения с.-х. рабочих, которые вопреки его утверждению именно осенью 1917 г. развернули в целом ряде губерний и особенно на Украине свои организации профессионального типа (особенно это было заметно в Екатеринославской губ. и в др.).
В. ВЛАДИМИРОВА. «Год службы «социалистов» капиталистам». (Очерк по истории контр-революции в 1918 г.).
Период гражданской войны в России по насыщенности событий является неисчерпаемой темой для всякого рода исследования. Имеющаяся на книжном рынке литература (мемуарная литература может считаться лишь сырым материалом), конечно, недостаточно освещает историю гражданской войны. В отношении же периода начала 1918 г. мы не имеем даже систематических хроник и тем более специальных исследований, которые бы последовательно осветили ход событий, происходивших одновременно в разных частях страны. Поэтому, появление книги, посвященной контр-революционному движению за этот период времени, представляет собой особый интерес.
Работа В. Владимировой начинается с изложения подготовки Октябрьского переворота и кончается колчаковским переворотом.
Она состоит из пяти частей. Первая часть — «Победа Октября» дает краткий очерк Октябрьского переворота в Ленинграде, Москве, в ставке и вооруженную борьбу с ним старой власти. Вторая часть — «Вокруг Учредительного Собрания» трактует о борьбе за созыв Учредительного Собрания путем саботажа, создания союза защиты Учредительного Собрания, выступления в его защиту, а также террористических актов; о крахе подобного рода борьбы и ликвидации ЦИК’а 1-го созыва. Исполнительного Комитета Крестьянских Депутатов и Союза спасения родины и революции, и, наконец, о вооруженной борьбе под флагом защиты Учредительного Собрания — контрреволюционные выступления на Дону и на Урале. Третья часть — «Под флагом германского и антантовского империализма» дает картину борьбы и выступлений контр-революционных партий и организаций с явной ориентацией на союзный германский империализм и их поддержку. (Центральная рада, работа военной организации эсеров, работа союза возрождения, подготовка и организация чешского востания). Четвертая часть — «Вооруженная борьба внутри Советской России» — говорит о подготовке восстания в Рыбинске, Ярославле, в Муроме, о терроре правых эсеров и о выступлении левых эсеров. Пятая часть — «Торжествующая контр-революция на окраинах» — дает очерки Учредиловско-Колчаковского выступления в его первый период.
Переходя к разборке книги прежде всего приходится обратить внимание на отсутствие аналитического освещения событий. Бросающийся в глаза схематизм, хотя и не вредит ясности изложения, однако проводится за счет об’яснения событий и их связи. Сплошь и рядом автор ограничивается простым констатированием общеизвестных фактов, не делая даже попыток дать анализ процессов, лежащих в их основе. В книге преобладает чисто описательный материал. Мы знаем, что при условии отсутствия исторического анализа историческое исследование превращается в чистую хронику. Разбираемая работа В. Владимировой носит характер чисто хронологического освещения данной эпохи и не может быть названа историческим исследованием в строгом смысле. Что касается построения книги, то отсутствие одного принципа в ее построении просто бьет в глаза. Одни главы построены по тематическому принципу, другие — по географическому. Различные отделы глав часто совершенно не связаны с данным по теме вопросом и помещение его в данную главу вызывает недоумение (например, разоружение анархистов в главе «Под флагом германского и антантовского империализма»).
Единственное, что об’единяет весь этот материал, — это хронология, очень последовательно проводимая автором. Так обстоит дело с методологией работы. Что же касается фактического материала, то в этом отношении у автора можно отметить некоторые пробелы (отчасти, об’яснимые отсутствием материала). Несомненно, что полнота исследования значительно выиграла бы, если бы автором был основательно использован архив НКВнудела, не безызвестный автору 11).
Разработка его материалов, а также использование богатейшего комплекта провинциальных газет того времени (использованный автором только отчасти) дали бы возможность автору значительно подробнее и полнее осветить вопрос о крестьянских волнениях в 1918 году (кулацких восстаний), о борьбе за учредительное собрание, о саботаже, о борьбе левых эсеров с большевиками за власть и выступления анархистов провинциальной России. Это как раз все вопросы, освещение которых было бы особенно ценно и интересно, вопросы, на которые по заданию своей книги автор должен обратить сугубое внимание. Говоря об этих пробелах, мы имеем в виду освещение автором событий, имевших место, главным образом, в Центральной России. Что же касается контр-революционного движения на окраинах, то в этой части материал обладает достаточной полнотой. То же можно сказать и в отношении материала о центральных контр-революционных организациях и партиях и их деятельности. Исключением является только полное отсутствие материалов о меньшевиках, отсутствие, отнюдь не об’яснимое недостаточностью материалов вообще (имеются довольно полные комплекты меньшевистских газет). Освещению их деятельности, а также иллюстрации демагогий всех антисоветских партий сильно помогло бы автору ознакомление с газетными процессами того времени. (Эти процессы являлись массовым явлением в разбираемый автором период).
Нельзя умолчать также о сухости и вялости изложения событий, память о которых еще далеко не изгладилась, что особенно неприятно поражает читателя.
П. С. ПАРФЕНОВ (АЛТАЙСКИЙ). «На соглашательских фронтах». Изд. «Моск. Рабочий», 1927 г., 208 стр., 1. р. 40 к.
История ДВР (Дальне-Восточной Республики) является примером тех противоречий и трудностей международной обстановки, которые СССР приходилось преодолевать путем использования противоречий двоякого рода: между соревнующими на Дальнем Востоке империалистическими государствами и внутри этих государств. Это преодоление прошло два этапа: первый этап — организация розового буфера — ДВР с коммунистами во главе с преобладающим влиянием Советской России и со связью с ней включительно, и второй этап — открытая борьба за весь наш Дальний Восток под лозунгами власти Советов и воссоединение Дальневосточной области с РСФСР.
Таковы исторические этапы 1920—1923 гг. на Дальнем Востоке. Их знают у нас по любой политграмоте.
Но на 10 году диктатуры пролетариата и победоносного господства марксизма над исторической схоластикой находятся у нас такие литераторы, которые пытаются изобразить один из драматических моментов нашей советской истории, именно истории борьбы пролетарской диктатуры за свой Дальний Восток, как набор эпизодов и поступков отдельных людей, ведущих отдельную линию, борющихся за нее и проводящих ее неведомо от чьего имени, неведомо под чьим руководством. Понятно поэтому, что такая история приобретает характер суздальского письма и значение не истории борьбы классов и международно-классовых сил, а какой-то личной эпопеи лично известных, «знакомых» автору, лиц.
Такое впечатление производит работа т. П. С. Парфенова (Алтайского) «На соглашательских фронтах», недавно изданная «Московским Рабочим». В ней история буфера, история одного из маневров гениального кормчего пролетарской революции В. И. Ленина изображена, как история мелкой провинциальной дипломатии местных товарищей с японцами и американцами, и совершенно незамечен только «слон», только «кит», на котором держался эти три года карточный домик буфера — ДВР. Одним словом не замечена Советская Россия, ее удельный вес, не замечен рабочий класс и крестьянство Дальнего Востока под «приоритетом» (словечко т. Парфенова) Советской России, ведшие за эти годы неутомимую борьбу в тылу у японских империалистов и их слуг-семеновцев в то время, когда некоторые местные товарищи изображали из себя умных дипломатов этой мелко-поместной дипломатии и вели в большей части юмористический, а зачастую и просто безобразный дипломатический разговор с Семеновым и другими ставленниками империалистов.
По Парфенову выходит так, что борьба правительства розового буфера — ДВР, т.-е. буфера, созданного на нашей советской территории под советским влиянием, руководимого непосредственно ЦК нашей партии с другим буфером, черным буфером, который создавался на территории, контролируемой японцами, под их воздействием, часто с «приоритетом» эсеров и меньшевиков, т.-е. правительством Владивостока и Приморья, — являлась борьбой линий, принадлежащих то А. Краснощекову, то Б. Шумяцкому, то В. Хотимскому и т. д.
Наш суздальский историк изображает дело так, будто визиты и переговоры наших приморских товарищей 12) с палачем и наймитом империалистов забайкальским атаманом Семеновым, их «дружеские» собеседования с ним насчет вхождения его интервентного правительства в «правительство об’единенного Дальнего Востока», создаваемого в противовес об’единенному нашей партии вокруг РСФСР в виде ДВР, — являлось актом дипломатической мудрости наших дальне-восточных Тайлеранов. Между тем ЦК нашей партии через свое Дальбюро в одной из своих директив так расценило эти переговоры: «Немедленно декларировать: первое — органическую связь Приморья с ДВР и ее центральным правительством в Верхнеудинске, второе (декларировать) — созыв с’езда населения всего российского Дальнего Востока в Верхнеудинске и третье — вести борьбу со всякой самостоятельностью Владивостокского Временного правительства (со) всеми его шагами, идущими (в) разрез нашей линии политики. (В) случае Вашего отказа (этого) императивного задания .. (ставится вопрос) об исключении Вас из партии».
Наш автор, все симпатии которого, как это видно из ряда приводимых в его книге документов и суждений, целиком на стороне сторонников переговоров и об’единения Дальнего Востока с участием генералов Семенова, Вержбицкого, Сыробоярского и др, — забыл ознакомить читателей, какую оценку такая «об’единительная» политика играющих в провинциальную дипломатию и в коалиции с Семеновым товарищей вызывала в рабочих массах Владивостока и крестьян, особенно партизан Амура и Приморья. На приморской областной парт. конференции (июль 1920 г.) секретарь организации, т. Губельман принужден был взывать к партийному благоразумию, к последовательности, решительно требуя перемены «ориентации». Он говорил: «Центр нашего внимания и политики должен быть не здесь, а в Верхнеудинске. Там мы можем с Японией говорить, там мы можем заставить ее подписать (договор о прекращении интервенции) тем более, что в самой Японии внутреннее положение не так уж блестяще... Центр наш боролся с перенесением внимания на Владивосток. Мы же пошли в разрез с их (его) директивами в то время, как Амурская область поступила иначе. Такою политикой мы нанесли удар Верхнеудинску (т.-е. ДВР) и дали возможность Японии свободнее наступать. Она знает, что кроме Верхнеудинска (ДВР) есть Владивосток, более сговорчивый и уступчивый»...
Автор почему-то умолчал, что и после этой конференции, после этого напоминания т. Губельмана, товарищи, которым автор определенно сочувствует, тешили себя мыслью и внушали массам наивную веру в возможность отрыва бандита Семенова от японцев, в возможность использования его «на польском фронте». Больше того, по свидетельству автора, они и после этого продолжали устраивать с Семеновым беседы «с глазу на глаз» и, вопреки данному Владивостокской делегацией обязательству в Верхнеудинске, на обратном пути вновь вели мелкую дипломатию и мелкий сговор с кровавым атаманом Забайкалья.
Конечно, история нашей величайшей из величайших революций знает немало подобных провинциальных камуфлетов, но как можно на десятом году пролетарской диктатуры в работе, претендующей на вскрытие корней «соглашательства», описывать все эти, мягко выражаясь, досадные поступки партийцев, об’яснимые лишь их оторванностью от пролетарского центра и влиянием враждебных сил, в тоне добродушного сочувствия и некоторой позировки (я даже сам, мол, принимал в этих великих событиях участие!), — ведает только один аллах. Это нельзя об яснить ничем иным, как идеологической путаницей автора.
Вообще же рецензируемая работа насквозь индивидуалистична. Она индивидуалистична не только потому, что автор пишет ее в плане сугубо личных воспоминаний, а потому, что она пытается подменить историю классов, — историей лиц, классовую борьбу — борьбой дипломатической. И не случайно, что из девяти глав его водянистой работы ни одной главы и даже подглавки не посвящено рабочему и крестьянскому движению в Приморье, Амуре и Забайкалье и героической их форме — движению партизанскому, в котором малочисленный рабочий класс Дальнего Востока осуществлял боевой союз с дальневосточным крестьянством, осуществлял свое классовое руководство им. Зато описаны все парады, пышные приемы, встречи с Семеновым и другими белогвардейскими и империалистическими генералами (Оой, Такоянаги, Вержбицкий, Хрещатицкий и др.), «дружеские беседы» с ними, далеко не делающие чести их собеседникам.
Лица рабочих и крестьянских масс в этой «исторической» работе совершенно не видно. Его заменяет лицо обывательских сентенций, лицо мелкой дипломатии и мелких дипломатов.
Рецензируемая работа изобилует массой досадных фактических неточностей. Для примера берем наиболее разительные по своей значимости факты.
Во-первых, начало переговоров атамана Семенова о переходе (?) на сторону Советов автор относит к моменту проезда через Читу Владивостокской делегации Кабцана-Кушнарева. А между тем по уже опубликованным документам, мы знаем, что начало этих переговоров относится к концу июня 1920 года, когда прибывший на ст. Гангота японский генерал Такаянаги обратился к делегации ДВР с предложением «примирить» Москву с Семеновым, выставив для этого ряд предварительных условий. Делегация снеслась с Верхнеудинском, а последний с Москвой, и в результате японцами было дано понять, что, устраняя их вмешательство в нашу борьбу с внутренними силами контрреволюции, мы предлагаем Семенову без всяких предварительных условий обратиться непосредственно к правительствам ДВР и РСФСР. В результате этого Семенов 7 августа 1920 года послал правительству ДВР следующую челобитную:
«Ат. Григ. Мих. Семенов — предлагает представить буферному государственному образованию образоваться вне всякого его участия; он же лично с верными ему частями уходит в Монголию и Манчжурию, и вся его деятельность в означенных странах должна всецело (оружие, деньги), включительно до вооруженной силы, поддерживаться Советской Россией при условии, что эта деятельность будет совпадать с интересами России. Финансирование в пределах до 100 000 000 иен в течение первого полугодия с обязательством вышиба (!) Японии с материка и соседних независимых Манчжурии и Кореи. Обязательство свободного проезда в торжественной обстановке поезда атамана (Семенова) и манчжуро-монгольских делегаций по всем линиям ж. д. Сибири и России.
Договор должен быть заключен в виде военного договора.
Ат. Семенов, 7 августа 1920 года, Заб., г. Чита»
(Опубликовано в харбинских газетах и в № 2 жуpнaла «Народы Дальнего Востока» за 1921 год, стр. 170)
Как мало общего между суздальским рассказом т. Парфенова о том, как т. Никифоров понравился «своей искренностью» бандиту и интервенту Семенову, как последний был «обработан» т. Никифоровым, заговорившим с Семеновым через другого белого генерала (Хрещатицкого) языком «русского человека» (ковычки т. Парфенова). Попутно отметим, что и генерал Хрещатицкий удостоился от тов. Парфенова изрядной доли елея. Вот что он пишет уже без ковычек: «В Хрещатицком наступило некоторое просветление патриотического (!!) чувства. И он обещал Никифорову уговорить Семенова согласиться на его предложение» (стр. 46). Так-то Парфенову «делалась» история.
Зачем «историк» Парфенов занялся реабилитацией Семенова, зачем он скрыл разный характер переговоров Семенова с ДВР, за которой этот атаман чувствовал силу пролетарской диктатуры РСФСР и опереточных переговоров с т. Никифоровым, за которым не было ничего, кроме запоздалого сочувствия автора рецензируемой книги да коалиции с приморскими эс-эрами и меньшевиками? Зачем понадобилось автору скрывать явно и плохо прикрытый корыстный характер переговоров Семенова (стр. 40, 41, 42, 43, 45 и 46), пытавшегося (в виду зреющего в Японии, в силу ее внутренних событий, решения отказаться от его поддержки), получить от нас средства, или «на вышиб Японии с материка» в случае, если она его окончательно бросит, или средства и согласия на образование монгольско-манчжурского государства, если Япония посадит его на престол этого «государства»? Зачем понадобилось тов. Парфенову изображать Семенова каким-то раскаившимся злодеем, к тому же раскаившимся мелодраматически, только под влиянием «обаяния» т. Никифорова, когда Семенов за свой переход требовал от РСФСР вовсе не «обаяния», а монету и монету изрядную — в 100 миллионов рублей золотом?
Тов. Парфенов не церемонится с исторической и политической правдой и в другом, весьма важном, вопросе данного периода. Так, со слов эсеровской газеты «Воля» от 4 сентября 1920 года, в тоне явного сочувствия ей, он рассказывает, как Владивостокское Народное Собрание, руководимое коалицией с участием некоторых наших путанников, большинством голосов отказалось ратифицировать и соглашение с забайкальским атаманом Семеновым, и «насильно навязанное владивостокской делегации соглашение с Верхнеудинском», т.-е. с РСФСР.
К сожалению факт такого отречения товарищей, игравших в свою собственную политику, действительно имел место, но его историческая и политическая правда устами т. М. Губельмана уже однажды была вскрыта, когда он на областной приморской партконференции 10 июля 1920 года говорил по адресу ответственных за подобный образ действий людей: «Центр наш боролся с перенесением внимания на Владивосток. Мы же пошли вразрез с его директивами... Не забудьте, что за японцами из Забайкалья ползет также и Семенов и что Владивостокское Народное Собрание с помощью Японии легко может превратиться в Семеновское».
В данном же случае оно уже превратилось в полусеменовское. А у историка Парфенова не нашлось даже слов, чтобы вскрыть это, и он не нашел ничего лучшего, как определенный акт нашей борьбы с интервенцией империалистов, об'яснять словами эс-эров («насильно навязанное») и личной волей отдельных наших работников из ДВР.
В работе Парфенова имеется и буквальная юмористика. Вот пример: начальник карательных экспедиций против красных, белогвардейский семеновский генерал Хрещатицкий (Чита) ведет переговоры по прямому проводу с одним из владивостокских работников. Во время этих переговоров названный работник обращается к семеновскому генералу с просьбой: «Крайне желательно переговорить мне с ответственными коммунистами Читы» (это в семеновском-то застенке!). Хрещатицкий отвечает: «Коммуниста вам найду, только, если можно, назовите фамилию и приметы, иначе пожалуй трудно будет узнать, ответственен ли он (!!)»... (стр. 48 и 49).
Такова ценность исторической работы т. Парфенова. Она является собранием эпизодов, анекдотов, всего, чего хотите, только не марксистской работой об одном из этапов борьбы за наш Дальний Восток.
Книга Парфенова не только не научная, не только не историческая, но, по своим обывательским качествам, по своему сочувственному смакованию весьма досадных фактов, которых, конечно, не могло не быть в столь большой исторической и героической эпопее, — она еще и политически вредная книга.
ЦЕНТРОСИБИРЦЫ. Сборник под редакцией В. Д. Виленского-Сибирякова, Н. Ф. Чужака-Насимовича и П. Ф. Щелока. Изд. «Московский Рабочий». Стр. 158. Цена 1 р. 60 к.
Еще в 1924 г. М. Н. Покровский указывал, что мы все еще не собрались написать истории Октябрьской революции в то время, как о нашей гражданской войне впятеро больше написали белые русские эмигранты.
Если это верно, — а это, безусловно, верно, — относительно Октябрьской революции вообще и гражданской войны, происходившей в центральных районах в частности, то это многократно верно по отношению к такой огромной окраине, как Сибирь, а особенно о том периоде, который явился источником первых об’единений советских и большевистских сил Сибири.
Таким зародышем об’единения советских сил Сибири был Центральный Исполнительный Комитет Советов Сибири — «Центросибирь», — созданный на I с’езде Советов Сибири во второй половине октября 1917 г. в Иркутске.
К сожалению названная нами в заглавии книга занимается не изучением истории этой первой боевой организации, а посвящена лишь памяти отдельных деятелей этого большевистского советского штаба Сибири, погибших от рук врагов пролетариата после того, как буржуазная и эсеровская контр-революция свергла там первую советскую власть. Лишь вступительная статья Виленского-Сибирякова в кратком изложении знакомит с историей возникновения и деятельности этого первого общесибирского советского органа. В рассматриваемой нами книге мы встречаем такие имена, как Я. Ф. Дубровинский, Н. Н. Яковлев, Я. Е. Боград, Г. С. Вейнбаум — и многие другие — все активнейшие, — а многие из них и старейшие — строители и борцы в рядах нашей партии. Уже по одному этому заслуживает внимания работа, посвященная жизни славных революционеров, Это еще и тем более важно, что по какому-то случайному капризу в теперешней практике советских с’ездов Сибири и Дальнего Востока совершенно вычеркнуты из памяти первые работы первых С’ездов Советов Сибири, происходивших в конце 1917 г. и в начале 1918 г. Рецензируемая книга и является первой попыткой восстановлении этих страниц истории революционной борьбы в Сибири. Во вступительной статье «Центросибирь» т. В. Виленский-Сибиряков рассказывает, что на первом с’езде Советов, происходившем в Иркутске (16 октября 1917 г.) участвовало 115 делегатов, из которых было 32 большевика, 15 левых эсеров, 45 правых эсеров и остальные меньшевики разных оттенков. Но благодаря энергичным выступлениям представителей Красноярского Совета, с’езд получил большевистский уклон. Были выдвинуты лозунги: «Вся власть Советам»; «Долой Правительство Керенского»; «Мир на фронте»; «Хлеб рабочим и земля крестьянам». Но практически осуществлять власть советов руководящее ядро с’езда не решилось, были лишь выделены работники в Центральный Исполнительный Комитет Советов Сибири, которым и было поручено подготовить затем и самый переход власти в руки советов.
Второй Общесибирский С’езд Советов состоялся во второй половине февраля 1918 г. Между этими двумя с’ездами имели место выступления буржуазии и эсеров против Советов, закончившиеся разгромом контр-революционеров. На этом 2-м с’езде произошло уже окончательное оформление Центральной Советской власти Сибири (Центросибири). На нем был принят целый ряд важных для того времени постановлений. Все постановления были более или менее большевистски выдержаны, но в резолюции по текущему моменту было сказано, что подписанием Брестского мира Совет Народных Комиссаров «совершил бы роковую ошибку, наносящую удар дальнейшему развитию революции и Интернационалу». И далее «от имени Сибирской Советской республики второй Всесибирский с’езд заявлял, что он не считает себя связанным мирным договором, если таковой заключит Совет Народных Комиссаров с германским правительством». Это постановление было принято под влиянием и руководством левых эсеров и группы «сибирских правдистов», — характерное для того времени проявление «самостийности» и «левой путаницы», которая отразилась в приведенном постановлении с’езда.
На этом же с’езде был принят «проект организации советской власти в Сибири» — это была первая конституция для всех сибирских советов. Здесь же было вынесено постановление о «скорейшем создании Красной Гвардии» и Красной социалистической армии для борьбы с контр-революционной буржуазией. «Не успела как следует оформиться и окрепнуть советская власть в Сибири, как в мае 1918 г. последовало контр-революционное выступление чехословаков в целом ряде центральных пунктов Сибири и в городах: Челябинске, Кургане, Петропавловске, Новониколаевске, Мариинске, Нижнеудинске и т. д.». Это выступление было роковым для Советов. Советы в то время еще не имели достаточно организованной и мощной армии, чтобы парализовать чехо-словацкую контр-революцию. Тов. Виленский-Сибиряков попутно отмечает и те трения, которые возникли в то время между Центросибирью и Дальневосточным Советом Народных Комиссаров, трения, так пагубно отразившиеся на борьбе с контр-революцией. Этот вопрос, между прочим, заслуживает обстоятельного освещения и обследования.
Но в результате чехо-словацкого выступления и «союзнической» интервенции, повсеместно в Сибири произошел белогвардейский переворот. Советская власть была свергнута. Руководители Иентросибири — т.т. Н. Н. Яковлев, Ф. Лыткин, Гаврилов и многие другие погибли. Группа, во главе с Н. Яковлевым, направившаяся из Амурской области на север в Якутск с тем, чтобы северной сибирской тайгой пробраться на запад и там соединиться с советскими войсками, по предложению группы, наступавшими уже в это время на Омск, — была в конце октября захвачена специально высланным из Олекминска белогвардейским отрядом и расстреляна без всякого суда.
В гораздо лучшем положении, чем скрывшиеся в тайге, где и продуктов-то негде достать, оказались товарищи, оставшиеся в населенных городах: людская масса их поглотила и скрыла от рук врагов, лучше, чем тайга, группу товарища Яковлева. По крайней мере, многие активные работники первого периода советской власти в Сибири, оставшиеся в крупных городах и ушедшие в подполье от реакции, уцелели для революции.
Следует указать, что статья В. Бика, посвященная описанию гибели «центросибирцев», страдает известными неточностями. Так, например, свидетель гибели названных выше товарищей и сам участник этого трагического перехода т. Строд в опубликованной в майском номере «Пролетарской Революции» за 1926 год, статье говорит, что расстрел товарищей произошел в местности «Кендюкель», тогда как Бик называет эту местность «Мрая». Строд говорит, что первую группу товарищей, оставшихся в живых, караулил унтер-офицер белогвардейского отряда Иннокентий Голомарев, а Бик называет его Былковым и т. д. Вообще приходится сказать, что редакции надо было бы статью Бика заменить статьею Строда, как очевидца событий, обстоятельно рассказавшего о пережитых тяжелых днях.
Лучшими статьями, помимо названной статьи т. Виленского-Сибирякова, являются статьи: Я. Шумяцкого, посвященные Якову Ефимовичу Бограду и Н. А. Гаврилову, Рютина — «Борис Славин», Л. Гендлина «Гибель красноярцев», Е. Ярославского «Памяти Алексея (Адольфа Перенсона)» и А. Померанцева «Ада Лебедева».
Яркой незабываемой фигурой стоит перед сибирскими рабочими Яков Боград. Страдая слоновой болезнью, Яков Ефимович имел огромную голову, большие ноги, его лицо с необыкновенно высоким лбом производило жуткое впечатление. Росту он был выше среднего, голос имел грубый; в 1917 году ему было лет 40, но на вид он казался значительно старше своих лет. Говорил ясно, определенно. И когда он выступал, он производил гипнотизирующее впечатление на аудиторию. Он одинаково покорял себе и слушателей рабочих, и крестьян, и интеллигентов. Это был настоящий народный трибун. Тов. Я. Шумяцкий рассказывает о ссыльных годах Бограда, о его кипучей деятельности в 1917—18 г.г., когда этот «доктор философии и математических наук», освободившись от царского плена, отдал все свои обширные знания и непреклонную энергию делу революции и сибирским рабочим и крестьянам, раз’езжая, вскоре после Февраля 1917 года, с докладами и лекциями по железнодорожным станциям, по шахтам и деревням Сибири. — Это был неутомимый пропагандист, агитатор и организатор. — Перед его убежденной речью не могли устоять никакие его противники. И этот настоящий «апостол революционного марксизма» был 10 мая 1919 года расстрелян в Красноярске колчаковским генералом Розановым, как заложник.
А. Гендлин, в своей статье «Гибель красноярцев», приводит официальные документы «чехо-словацких войск» о зверском расстреле в ночь на 25 октября 1918 г. пяти товарищей, взятых из Красноярской тюрьмы: т. Вейнбаума, И. Белопольского, Я. Дубровинского, Вал. Ник. Яковлева и А. Пародовского.
Одни эти документы, без всяких комментариев, являются неотвратимым доказательством цены и качества той пресловутой демократии, которую стали насаждать чехо-словаки и эсеры, как только ими была захвачена власть в 1918 г. в Сибири.
К сожалению целый ряд статей в сборнике являются чрезвычайно слабыми. Это статьи — Л. Г. о «С. Г. Лазо», Б. Славиной «Памяти Славина», Л. Миллер о «П. Ф. Парнякове», Л. Кузнецовой «Товарищ Вейнбаум». Особенно приходится пожалеть, что составители сборника так мало уделили внимания Сергею Лазо, первому организатору партизанского движения на Дальнем Востоке, этому легендарному вождю восставших рабочих и крестьян, руководителю победоносных боев с интервентами и белогвардейцами. В этом случае, куда ценнее было бы собрать те песни и стихи, которые распевались партизанами и печатались в дальневосточных газетах о Сергее Лазо, чем приводить указанные малозначущие строчки.
Следует упомянуть еще о статье тов. В. Деготь, посвященной памяти Григ. Вейнбаума, в которой сообщаются интересные данные о Григ. Спир., но в ней есть один неприятный момент, когда т. Деготь говорит о том, что из ссылки якобы «самая лучшая публика бежала, а та публика», которая «оставалась, в громадном своем большинстве (! Г. Ш.) дискредитирует имя политического ссыльного, развратничает, пьянствует». Как это неверно и как это напоминает статьи Пешехонова, печатавшиеся в свое время в «Русском Богатстве», когда этот «маститый» народнический публицист задался целью доказать разложение современной тогдашнему (1910—1912 г.) периоду политической ссылки, сравнивая ее с политической ссылкой прошлого XIX века.
В сборнике, кроме того, имеется ряд непростительных редакционных промахов: несогласование дат (время гибели группы Н. Яковлева в статье Бика указано «в начале ноября», в статье Н. Чужака — в сентябре, расстрел Дубровинского и Вейнбаума по официальным данным указан в ночь на 25 октября 1918 г., а в статье т. Шумяцкого 10 мая и т. д.) повторение одних и тех же сведений (ст. 48 и 52 из биографии Н. Яковлева), неряшливая редакция статей, напр., статьи Гидлевского о Бограде, добрая треть которой могла бы быть с успехом выброшена и т. д. и т. п.
Несмотря на это, как и сказано выше, сборник заслуживает внимания. Но следует выразить пожелание, чтобы товарищи, выпустившие биографии деятелей «центросибирцев», подошли бы к теме о «Центросибири» с другой стороны и осветили бы возникновение и деятельность этого первого советского большевистского органа в Сибири с научно-исследовательской точки зрения, выявив его историческое значение с документами и научными данными в руках. Надо это сделать, чтобы историю нашей революции не постигла та же беда, какая постигла историю французской революции, ибо эта «история была долгие годы историей только парижской революции». «Но во Франции это теперь осознали даже буржуазные историки». Надо и нам это осознать.
Г. КОКИЕВ. «Очерки по истории Осетии» ч. 1. Владикавказ, 1926 г. Осетинский научно-исследозательский институт краеведения». Стр. 154, цена 1 рубль.
Книга Г. Кокиева написана в форме популярного пособия; тем не менее заcлvживaeт серьезного внимания, как один из первых опытов дать общий обзор истории осетинского народа, сделанный автором осетином частью на основании еще неопубликованных архивных источников. Автор вполне справедливо отказался от решения спорного и темного вопроса о происхождении Осетии и перенес центр тяжести своего внимания на позднейшие времена, о которых сохраняются более или менее точные исторические сведения и архивные источники. Больше трети книги занимает XIX век.
Несмотря на свойственную «Очеркам» некоторую отрывочность и местами неясность изложeния, что неизбежно для пионера осетинской истории, каким является Г. Кокиев, мы должны отметить его стремление рассматривать явления этой истории в зависимости от экономических факторов и в постоянной связи с теми историческими отношениями, в которых находилась Осетия к своим северным и южным соседям. Автор пользуется каждым удобным случаем, чтобы показать, насколько тесно факты истории Осетии связаны с теми экономическими отношениями и политическими формами, которые складывались на Северо-Кавказской равнине и в Закавказье. Таким образом, работа не замыкается в узких пределах провинциальной истории, но широко привлекает также материалы не только по истории Кавказа вообще, но и по истории взаимоотношений России и Турции применительно к Кавказу. На основании материалов, сообщенных автором, мы можем притти к следующим выводам:
Основными экономическими факторами истории Кавказа являлись два оживленных торговых пути от Каспийского моря к Черному, один из которых шел по Закавказью от устья Аракса до устья Риона (путь, по которому в древности шла торговля с Индией) и другой северный путь от устья Терека до устьев Кубани, шедишй по предкавказской равнине (в XVI в. он проходил к северу от Терека по Баксану, между Бештау и «Кислыми ключами», т.-е. теперешним Кисловодском) и затем по южному берегу Кубани по землям черкесских племен — «отука» (атюкай) и «задух» (бжедух). Поэтому одной из важнейших проблем истории Кавказа является установление прямой зависимости между характером и размерами торговых сношений, протекавших по вышеуказанным путям, и возникновением, расцветом и упадком государств и культур Закавказья (напр в Грузии в XII в.) и Предкавказья (напр., Хазарский Каганат до X в.) развивавшихся на этих торговых трактах.
Рецензируемая книга, конечно, не ставила себе столь широкой задачи, но ее заслугой является посильный учет материалов, характеризующих размеры, главные пункты обмена и об’екты торговли, протекавшей по одному из этих путей — северному в более поздний период (в XVI—XVII в.в.). Можно полагать, что расцвет торговли на этом пути обусловлен в данную эпоху окончательным ослаблением Южно-Кавказского транзита, постепенно передвигавшегося еще во времена крестовых походов на юг (в Сирию) и окончательно подорванного опустошительными войнами Персии и Турции в Закавказье (XIV—XV в.в.). В «Очерках» подобран достаточный материал, характеризующий работорговлю как основной экономический нерв социальных и политических отношений, создавшихся на северном пути и по прилегающему нагорью. Так же, как и в гораздо более ранние времена Хозарское царство, к XVI веку — кабардинцы и родственные им прикубанские черкесские племена политически держали в своих руках весь этот путь, несмотря на то, что этнографически он уходил на восток далеко за пределы постоянных поселений кабардинцев. Это дало возможность кабардинцам создать на данной экономической базе своеобразную феодальную государственность, очень напоминавшую по своим порядкам удельный строй Киевской Руси. Как там, так и здесь бесконечные княжеские усобицы были выражением своеобразной «производственной деятельности — добывания пленных рабов». Даже такие детали, как эмоционально-лирический стиль черкесских народных песен, прославляющих военные подвиги князей и героев, очень напоминают стиль боевой поэзии Киевской Руси, поскольку она нам известна из слов о полку Игореве. Отсюда черкесская культура во многих своих проявлениях (правила вежливости, костюм — «черкесска», знание кaбapдинcкoгo языка, как признак «хорошего тона») становится достоянием почти всех горских народов Северного нагорья. Изложению материалов о взаимоотношениях Кабарды и Осетии справедливо отводится одно из важных мест в книге Г. Кокиева.
Весьма интересные и вполне подтверждающие выводы автора данные мог бы дать анализ и чисто языкового материала. Чеченское и ингушское название ау («лэй») «раб», имеющие параллель и на востоке, в дагестанских языках (напр., аварское — lag (лаг) «раб»), и на крайнем западе в абазинском диалекте абхазского языка — lэg (лыг) «раб» по происхождению полностью соответствует осетинскому lag (лаг) «человек». Наоборот, название сословия рабов в осетинском: kosoeg (косаг) так же, как название черкес: kasæg (касаг), заставляет нас вспомнить о косогах русских летописей, т.-е. об одном из названий тех же черкес. Этот весьма любопытный взаимообмен этническими терминами в применении к классовым отношениям подтверждает одно из положений яфетической теории, что названия классов общества могут прямо восходить к этническим названиям, и в то же время прекрасно иллюстрирует и положения Г. Кокиева о роли Осетии, как главного поставщика рабов для работорговли, процветавшей на плоскости в более позднее время (с XV—XVI в.в.).
История Осетии с того момента, когда осетинский народ в своей главной массе окончательно обосновался в нагорье центральной части Кавказского хребта, в частности по Дарьяльскому ущелью, определяется, таким образом, экономическими отношениями и путями местного значения, связывавшими население гор с вышеуказанными двумя главными магистралями. Осетия, державшая в своих руках удобнейший из таких местных меридиональных трактов, известное с глубокой древности — Дарьяльское ущелье, в эпохи, когда экономическая и культурная мощь Закавказья становилась преобладающим фактором (эпоха расцвета Абхазо-Грузинского царства) Кавказской истории, а северный путь временно замирал, — Осетия естественно становилась проводником торговли и культуры на север.
Таким образом, будучи издавна соседями черкес, осетины не всегда находились с ними в одинаковых экономических и политических отношениях. Для известной более древней эпохи мы должны предположить, что осетины, являясь проводниками закавказской торговли, культуры и государственности, экономически и политически господствовали над плоскостными народами. К этому времени, очевидно, и относится использование плоскостных черкес, как источника работорговли, осетинами, откуда название «черкес» — kosæeg — становится нарицательным именем «раба» у осетин. Влияние осетин, в частности, на черкес в эту эпоху должно было быть всесторонним и касалось и других сторон культуры.
Между прочим, есть основание полагать, что осетины жили прежде гораздо дальше не только на запад, что доказывает Вс. Миллер, но и на восток. В ущелье Ассы, сердце теперешней Нагорной Ингушии, во время моей экспедиции в 1921 г. мною была записана легенда о том, что прежде ущелье было населено культурным народом: duvy или duviy, который только в результате упорной борьбы был вытеснен предками современных «лучших» ингушских фамилий (напр, Беркимхоевых). Предание говорит, что после упорной борьбы, когда постепенно большинство мужчин этого народа было истреблено, женщины, надев на головы большие медные котлы, употребляемые для варки целых туш, удалились на запад. Этому народу принадлежат подземные и полуподземные могильные склепы, расположенные под именем kenaly zemæoj в одном из боковых ущелий Ассы. В арке одного из этих могильников мною были найдены на штукатурке отпечатки крестом грузинского типа (форма георгиевского креста) и надпись грузинскими буквами, которая прочитана академиком Н. Я. Марром, как enola, повидимому, обозначающая имя собственное на одном из местных языков (негрузинском). По преданию народ deviy отличался ученостью и даже умел говорить на неизвестных языках (грузинском?). Нет никакого сомнения, что название deviy следует сопоставить с этническим термином dval Моисея Хоренского и современным dualda — туальцы, название южной отрасли осетинского народа. Казалось бы приведенные факты заставляют нас связать тот несомненно крупный культурный центр, который создался в Ассинском ущелье под несомненным воздействием Грузии, по крайней мере с начала IX века (830 г. датирован храм Ткобай-ерды tkobea-yerde, — фрагменты которого сохраняются в теперешней полуразрушенной перестройке) и существовал, можно думать, по 13—14 век с туальтским населением. Тогда процесс заселения нагорья современными ингушами придется датировать 14—15 веками.
Однако большим методическим вопросом чисто принципиального характера, — вопросом, честь серьезной постановки которого также принадлежит яфетической теории, является вопрос о том, насколько мы можем без оговорок проецировать в глубь истории те или иные современные этнические племена и приписывать им то же самое этно-культурное содержание, какое они имеют в современности. Можем ли мы говорить, что «оси» средних веков, упоминаемые в грузинских летописях, суть те же самые осетины, которых мы находим сейчас к западу от Дарьяльского ущелья. В связи с этим придется поставить и аланский и ясский (оси-аси) и косогский (современный käsäg, kosäg) вопросы. Чтобы методически подойти к их решению, необходимо учесть то положение, какое мы имеем с этническими терминами на современном Кавказе. Нормальным для междунациональных отношений на Кавказе фактом является наличность нескольких (до 5—6 и больше) названий для каждой отдельной народности, при чем последняя на своем собственном языке может и не иметь общего собственного названия, а довольствоваться названиями отдельных общин, как у аварцев, или отдельных родов, как до недавнего времени у ингушей. Современные общенациональные термины, происхождение которых удастся полностью проследить, восходит также к первоначальному названию отдельных родов, часто иноплеменного происхождения, которым удавалось в определенную историческую эпоху, в силу феодального господства, экономически и политически сплотить отдельные, дотоле разрозненные роды в единую народность. (Сравн. историю названий; gargay — «ингуш», «карачаевец», — как название по существу одной из отраслей балкарцев и т. д.). С другой стороны, народ дает название своим соседям, часто в зависимости от общего типа их экономических и политических взаимоотношений, отнюдь не разбираясь в их этническом составе. Таково название koәsthe (буквально; «верховья долин», отсюда — «житель верховьев долин, горец»), которое дают кабардинцы находившимся от них в экономич. и феодальной зависимости соседям-горцам, как осетинам, так и балкарцам. koәsmhe и карачаевцам kerermey koesmhe. С другой стороны: adәve собственное племенное название черкес (верхних и нижних) вследствие их феодального господства над всеми обитателями плоскости в бассейне верхней Кубани (над абазинцами, ногайцами), переносится на весь данный этнический конгломерат, об’единяемый, кроме феодальных отношений, также одним типом хозяйственного быта (земледелие) в отличие от горцев-карачаевцев. Таким образом, этнический термин это лишь относительное название определенных междунациональных связей, междунациональных экономических и политических отношений, а отнюдь не каких-то абсолютных, всегда неизменных этнических величин.
Отсюда так называемое «этническое» название скорее характеризует экономические взаимоотношения одной народной этнической группы к другой при развитом феодализме или одной группы родов к другим одного и того же этнического коллектива при господствующих родовых отношениях. Этот единственно правильный вывод из современных этнических названий на Кавказе мы обязаны перенести и в прошлое, поскольку мы не можем допустить существования там каких-либо иных исторических факторов, кроме непосредственно наблюдаемых нами в настоящее время.
Вопрос о происхождении осетин, к которому на основании, между прочим, и чисто лингвистических данных мы надеемся вернуться в специальном экскурсе, в наиболее четкой форме выдвигает проблему скрещенности (смешанности) так называемой «национальности» в ее культуре и языке, и историю осетинского народа, повидимому, придется решать в плоскости выделения иранского наслоения с более древних и, по крайней мере, принадлежащих двум различным основам яфетических пластов. Только в этой плоскости проблема древних алан, ясов и косогов получит наконец всестороннее и правильное освещение.
Книга Кокиева в части истории XVIII и ХIХ веков дает нам любопытную, частью на основании неопубликованных документов, сводку данных по интереснейшим вопросам: работорговли на Кавказе, миссионерской деятельности России среди горцев Северного Кавказа, истории аграрных волнений осетин и усмирения их русскими войсками и истории выселения северных осетин на плоскость. Особый интерес представляет публикуемый материал об имевшей место в XVIII веке в Осетии негласной геологической разведке, предпринятой русским правительством в поисках за серебром и золотом для монетного двора. Любопытный сам по себе факт заинтересованности русского государства в использовании горных богатств Кавказа уже в ту достаточно удаленную эпоху иллюстрируется изданной в книге любопытнейшей картой геологической разведки на территории центральной части Северного Кавказа (современные: Осетия, Ингушетия, Чечня и смежные части б. Терской Области). Еще более ценна опубликованная в приложении карта, повидимому, конца XVI века, извлеченная из дел архива бывш. Министерства Иностранных Дел в Москве. На этой карте изображены торговые пути, связывавшие Каспийское море с Черным по Северному Кавказу, показан целый ряд пунктов и мест поселений черкесских племен сравнительно легко расшифровываемых. Остается только пожелать, чтобы автор не удовольствовался настоящими «Очерками» и предпринял в будущем более углубленную проработку проблем истории Северного Кавказа и, в частности, предпринял бы более точное издание опубликованных им карт, которые заслуживают специального исторического анализа.
Проф. Э. Д. ГРИММ — Сборник договоров и других документов по истории международных отношений на Дальнем Востоке (1842—1925). Изд. Института Востоковедения им. Нариманова. М. 1927, стр. 218. Ц. 2 р. 50 к.
Особое внимание, уделяемое в настоящее время событиям, развертывающимся на Д. Востоке, в центре которых стоит, прежде всего, Китай, требует, конечно, углубленного изучения международно-политической обстановки, исторически сложившейся на Д. Востоке на протяжении почти целого столетия.
Всякий труд, выполнивший задачу по систематическому и критическому рассмотрению соответствующей документации, может и должен явиться ценнейшим пособием при изучении достаточно сложной обстановки на Дальнем Востоке.
Поставленной задаче целиком отвечает вышеназванная работа, в которой собрано, в хронологическом порядке, значительное количество документов — «наиболее важных, как указывает сам автор, по историческому и, в особенности, по принципиальному их значению» 13).
Только послевоенный и революционный период дал возможность заглянуть в архивные и др. тайники, откуда и был извлечен целый ряд новых секретных материалов. Поэтому, на ряду с официальным текстом договоров, в сборник включены дополнительно неизвестные до последнего времени секретные статьи.
Большое количество документов, помещенных в сборнике, появляются на русском языке впервые.
Автор использовал для этого новейшие классические работы: Мас-Миrray — Srеаties and agreements with and concerning China. 1894—1919., Die Grosse Politik der curopaischen Kabinette. 1871—1914 и ряд других.
Документации предпослано, выпуклое, но сжатое (на 44 страницах), доходящее местами до конспективности, введение.
В центре внимания — Китай. Это об’ясняется тем, что последний является и до сих пор на Д. В. главным об’ектом империалистической политики «великих держав».
Введение подразделено на две части: 1. «Права» иностранцев в Китае и 2. Обзор истории международных отношений на Д. Востоке от начала XIX в. до последних дней.
Давая подробный исторический анализ «прав» иностранцев, против которых направлено острие революционной борьбы в Китае, автор подразделяет их для большей отчетливости на А) «права», приобретенные иностранными державами в Китае для своих подданных и граждан, именно; 1 - право торговли в открытых портах, 2 — установленный в договорном порядке таможенный тариф, 3 — консульская юрисдикция, 4 — право на особые места поселения (сеттельмент), 5 — право наибольшего благоприятствования и Б) «права», приобретенные в Китае иностранными державами, как таковыми.
Как подчеркивает автор, «разница между теми и другими заключается в том, что первые становятся как бы непосредственным достоянием всех подданных или граждан данной страны, проживающих в Китае или ведущих с ним дела, а в особенности тех, наиболее многочисленных среди них, которые занимаются там торговой или иной хозяйственной деятельностью, тогда как вторые имеют не столько прямое, сколько косвенное значение для повседневного быта иностранцев, служа преимущественно средством к достижению и обеспечению первых. В первых преобладает, таким образом, экономический, во вторых — политический признак».
Вторая часть введения является весьма полезным, но, к сожалению, слишком кратким комментарием к помещенной в сборнике документации. От увеличения размеров такого обзора сборник мог бы только выиграть.
Период конца XIX ст., поворотный в истории Д. Востока, освещен наиболее подробно. Следовало бы также несколько обстоятельнее остановиться на заслуживающем внимания, и пока что мало использованном в нашей литературе, труде Tyber Dennet'a—Rooscven and the Russo Japannese War N. J. 1925.
В нем дано чрезвычайно много нового и любопытного материала, освещающего роль С. Шт. в русско-японской войне.
Собрание договоров и документов начинается Нанкинским англо-китайским договором 1842 г., положившим начало последующей серии неравноправных договоров с Китаем. На-ряду с договорами в сборнике помещены также материалы касательно КВЖД 14), обмены нот и банковские соглашения о «сферах влияний» и ж. д. строительстве в Китае, обмен нот о политике «открытых дверей». Характерно обращение английской «Китайской Ассоциации» к лорду Солсбери (14 апр. 1898 г.) по вопросу об английской политике в Китае, Монгольское соглашение России, 21 требование Японии Китаю, американо-японское «международное соглашение относительно надзора за Сибирской ж. д. от 9 января 1919 г., постановления Версальской и Вашингтонской конференции по китайским делам, вплоть до соглашения СССР с Китаем и Японией 1924 и 1925 гг.
Ценны указания на разночтения некоторых соглашений.
Таким образом, рецензируемый сборник заслуживает самого серьезного внимания и, хотя преследует во мнoгoм учебные цели, о чем предупреждает в предисловии автор, вместе с этим, является необходимым пособием для всех интересующихся судьбами Дальнего Востока.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ БЮЛЛЕТЕНЬ секции обществоведения Педагогического Общества при Восточном Педагогическом Институте. № 1. Январь 1917 г. Казань. Стр. 10.
Тоже № 2. Февраль 1927 г. Казань. Стр. 12.
Бюллетень секции обществоведения Пед. Общества при В. П. И. № 3 март 1927 г. Казань. Стр. 12.
Бюллетень секции обществоведения Пед. О-ва при В. П. И. и Татарского бюро Краеведения Акад. центра Н. К. П. № 4—5. Апрель — май. 1927 г. Казань Стр. 20.
Рецензируемым бюллетенем Казанская секция обществоведения ставит себе задачу, главным образом, библиографической консультации преподавателей обществоведения в их практической и теоретической работе.
Если, вообще говоря, должно приветствовать всякую активную инициативу мест, направленную к творческой работе в области методических вопросов, то в этом отношении существование и работа секции является вполне отрадным явлением. Судя по годовому отчету о работе секции (Бюллетень № 3), ею проделана громадная и полезная работа, как в области программной, так и в области методической.
Но этого же нельзя сказать об издаваемом секцией бюллетене.
Трудно вообще предполагать, чтобы секция в тощих месячных тетрадках, выходящих тиражем в 150 экз., смогла действительно справиться с задачей ориентировки учителя в массе обществоведческой литературы, в обильном количестве выбрасываемой на книжный рынок.
Первые 5 номеров, лежащие перед нами, показывают, что редакция с этой задачей не справилась.
В первом номере под заголовком «Обзор методической литературы» дано несколько случайных рецензий на отдельные книжки, да и то не всегда дающие правильную научную, методическую и политическую оценку этим книгам.
Но ведь несколько рецензий, это еще не обзор и заменить обзора не могут. Несколько рецензий, даже независимо от их качества, не могут же ориентировать учителя в вопросе о том, за какую книгу взяться.
Не выполнив еще этой задачи в 1-м номере, редакция во втором уже забывает о ней и здесь дает уже новый «обзор» — «Из опыта составления рабочей книги в СССР».
И этот «обзор» опять-таки составлен из нескольких рецензий, но картины состояния рынка учебной литературы по обществоведению и предстоящих задач не дает.
3-й номер, помимо отчетного юбилейного материала (годовщина секции), дает уже новый, «обзор» — Справочные издания.
Наконец, последний двойной номер в связи с превращением издания в бюллетень не только секции, но и Татбюро Краеведения, дает опять новый «обзор» — столь же цельный и выдержанный — краеведческой литературы по Татреспублике.
Если не считать отчетных материалов и хроники секции, то эти обзоры, долженствующие быть центральным местом бюллетеня, своей случайностью и неполнотой являются лучшим свидетельством внутренней порочности самой идеи такого типа сепаратного, партизанского издания.
Помимо этих общих соображений не в пользу бюллетеня говорит и трактовка отдельных вопросов.
Так, редакция полагает, что «основная потребность (курсив наш. Л. М.) школьного работника это потребность в авторитетной консультативной помощи при выборе книги для работы».
Не подлежит никакому сомнению, что библиографическая помощь крайне необходима учителю, не подлежит также сомнению, что эту помощь нужно оказывать, но... нельзя же до бесчувствия. Нельзя же только эту задачу считать основной и первейшей.
В «обзорах» слишком расхваливаются иные книги, не вполне идеологически или методически выдержанные (Ярошевский, «Обществоведение в школе», под ред. Жаворонкова и др. «Обществоведение на II ступени» Голубева, Сидорова и Ураловой и ряд других).
Зато работу И. М. Катаева, который попытался найти правильные взаимоотношения между историей и современностью и обосновать необходимость дать учащимся более или менее систематический куpc истории, бюллетень считает методически эклектической и в труде Катаева находит — horrour-методический консерватизм.
Правда, редактором бюллетеня является проф. Сингалевич, который, как и Жаворонков и др., является противником курса истории в школе.
Но вряд ли можно утверждать, что несогласие с Сингалевичем есть методический консерватизм. С каких это пор Сингалевич стал представителем методичecкой ортодоксии и революционной чистоты?
Такого рода оценка книг пахнет методической «фракционностью» и вряд ли поможет учителю «ориентироваться».
Мы не станем в настоящей рецензии критически рассматривать взгляды редакции бюллетеня (Сингалевича тоже) на сущность обществоведения, место истории в преподавании обществоведения и т. д.
К анализу взглядов Сингалевича, Жаворонкова и др. в этом вопросе мы еще вернемся в другом месте.
Во всяком случае взгляды бюллетеня (и Сингалевича) не являются взглядами методической секции Общества Историков-Марксистов, поскольку эти взгляды нашли свое выражение в работах нашей секции.
С поставленными задачами «бюллетень» не справляется, но небольшой тираж (150 экз) делает вообще вопрос о влиянии бюллетеня проблематичным.
Л. Мамет.
1) "Statistical Abstract" оf the United States. Waschington, 1923, 289. Изд. Департамента торговли.
(стр. 243.)
2) Statistical Abstract... p. 289.
(стр. 243.)
3) Библиография Бакунина, нанисанная австрийским анархистом М. Неттлау, до сих пор, как известно, не напечатана и доступна поэтому лишь немногим. Работа В. П. Полонского обрывается пока на первом томе, заканчивающимся побегом Бакунина из Сибири.
(стр. 249.)
4) «Печать и Революция» 1926, кн. 8, стр. 106.
(стр. 250.)
5) "Второе 1 марта" (Покушение на императора Александра III в 1887 г.). Первоначально напечатана в № 10-12 журнала "Голос Минувшего" за 1918 год, а потом издана отдельной брошюрой Гозиздатом.
(стр. 252.)
6) "Конец" "Народной Воли" и начало социал-демократии (80-ые годы)". Напечатана впервые в приложении к "Истории револ. движений в России" А. Туна, перев. З. И. Засулич и др. В извлечении перепечатана в рецензируемом сборнике А. И. Ульяновой-Елизаровой. Цитируемые строки находятся на стр. 342 Туна, изд. 1906 года, и на стр. 9 сборника.
(стр. 252.)
7) Его воспоминания были напечатаны в журнале "Минувшие годы" за 1908 год и оттуда перепечатаны А. И. Елизаровой.
(стр. 253.)
С. А. Никонов, участник второго 1 марта, избежавший суда по этому делу, также был участником кружка, о котором говорит В. В. Бартенев. Но он более обстоятельно говорит о занятиях в кружке, при чем и из его рассказа становится ясной популярность в кружке марксизма.
8) В сборнике, кроме изложения старых воспоминаний Лукашевича, напечатано специально для данного издания написанное добавление.
(стр. 253.)
9) Справедливость этого сообщения решительно отрицает А. И. Ульянова-Елизарова (стр. 213).
(стр. 254.)
10) Дело 1 марта, стр. 59.
(стр. 255.)
11) У автора имеется только упоминание о сводке НКВнудела о крестьянских восстаниях на стр. 291.
(стр. 264.)
12) Одно время, несмотря на грозные окрики ЦК, приморские товарищи, находящиеся под влиянием приморских эсэров и меньшевиков (Медведев, Бинасик, Кабцон и др.), увлекались идеей демократического об’единения Дальнего Востока через парламентские формы и ответственный коалиционный кабинет.
(стр. 265.)
13) Исходя из этого, следовало бы включить также Эдосский трактат и конвенцию между Россией и Японией от 7 августа 1858 г. и 11 декабря 1867 г.
(стр. 273.)
14) Укажем, однако, на отсутствие специального соглашения с КВЖД с правительством "трех восточных провинций" Манчжурии, заключенного в дополнение к Пекинскому договору 1924 г.
(стр. 274.)