"Историк Марксист", №6, 1927 год, стр. 236-253

ОБЗОРЫ

Проблема «Термидора» в свете новейших исторических работ ¹

Историку, изучающему использование аналогий с давно прошедшими временами для целей текущей политической борьбы было бы, по всей вероятности, чрезвычайно трудно, или невозможно найти более яркий пример явления нежели имеющий место в настоящее время в связи с разговорами о «термидоре». С легкой руки покойного Мартова и небез’известного профессора Устрялова, впервые заговоривших о «термидоре» еще в 1921 году, в связи с нашим переходом к НЭП’у, попытки применения в отношении к нашей революции аналогий с Великой Французской Революцией сделались излюбленным аргументом всех наших классовых врагов — от монархистов до меньшевиков включительно. А с 1925 года лозунг «термидора», заимствованный у Устрялова сперва «ленинградской», а затем об’единенной оппозицией внутри нашей собственной партии, сделался одним из ее главнейших доводов в борьбе с большинством ВКП(б) и пошел гулять по миру, широко подхваченный всеми противниками коммунизма и советской власти. Начиная от белогвардейских «Руля» и «Последних Новостей» и кончая печально знаменитым «Знаменем Коммунизма», все враждебные СССР и Советской власти газеты кричат о «термидорианском перерождении» ВКП(б) и Коминтерна и пророчат Советской власти бесславную участь превращения в кулацкую, а то даже и просто буржуазную, власть.

Само собой понятно, что при таком значении «термидора», историческая проблема о подлинном значении этого понятия теряет свой академический характер и становится одной из актуальнейших проблем современности. В настоящем обзоре мы попытаемся, конечно, лишь в самых общих чертах, изложить основные теории, существующие в новейшей научной литературе по вопросу о «термидоре» и «термидорианском перерождении», имевших место в эпоху Французской Революции. При этом мы заранее оговариваем, что совершенно оставляем в стороне, как достаточно освещенный в наших политических газетах и журналах, вопрос о возможности проведения каких бы то ни было аналогий между нашей пролетарской революцией и великой буржуазной революцией конца XVIII века. Говоря сейчас о «термидоре», мы будем иметь ввиду одно только историческое понятие «термидора» и поэтому будет вполне естественным, что мы в нашем обзоре коснемся одних только научных работ, совершенно оставляя в стороне все вышедшие за последнее время публицистические статьи и заметки по данному вопросу. Мы полагаем, что и такой, чисто исторический подход к проблеме «термидора» не лишен живейшего актуального интереса.

Если попытаться кратчайшим образом формулировать основной вопрос, возникающий в современной исторической науке при изучении термидорианской проблемы, то вопрос этот можно выразить так — было ли термидорианское перерождение причиной или следствием 9-го термидора или иначе: был ли «термидор» эволюцией или революцией? В то время как для историков доброго старого времени катастрофический (катастрофический не в смысле оценки, ибо для огромного большинства буржуазных историков переворот 9-го термидора казался явлением глубоко положительным, а в смысле его формы, то-есть насильственного характера) характер «термидора» стоял вне всякого сомнения, в некоторых новейших трудах по истории Французской Революции встречается попытка изобразить термидорианское перерождение якобинцев как результат медленной и постепенной эволюции, начавшийся при этом еще до переворота 9-го термидора. Не отрицая, конечно, насильственного характера этого переворота, некоторые новейшие историки склонны крайне преуменьшать его значение и утверждать, что политика Конвента после казни Робеспьера ничем почти не отличается от политики робеспьеристского правительства в последние месяцы его существования. Тем самым переворот 9-го термидора представляется в качестве какого-то случайного и даже маловажного события, и создается возможность говорить о «термидоре до термидора».

Именно эта точка зрения выражена в последней работе одного из лучших современных знатоков истории Французской Революции — Альберта Матьеза — в его книге "La vie chére et le mouvement social ssous la Terreur".

Изучая продовольственное законодательство весны 1794 года и отмечая несомненно имевшее место в это время смягчение практики применения закона 26-го июля 1793 года о борьбе со спекуляцией и закона 29-го сентября 1793 года о максимуме, Матьез об’ясняет это явление последовавшим перед тем разгромом эбертистов ² и отмечает, что оно было произведено в интересах крупных торговцев ³, которые по его словам «должны были почувствовать себя удовлетворенными "les commersants durent se scntir á l'aise" ⁴. Матьез рассматривает смягчение продовольственного законодательства, как «экономическое отступление ⁵, и усматривает в этом аналогию с «новой политикой, проведенной в России Лениным после подавления восстания кронштадских моряков» ⁶.

Равным образом расценивает Матьез и практику весны 1794-го года по вопросу о максимуме заработной платы. Указывая, что рабочим накануне введения закона о максимуме удалось несколько повысить свою заработную плату ⁷, и неоднократно подчеркивая, что «в эпоху террора даже самые якобинские по внешности муниципалитеты находились в руках владельческих классов» ⁸, Матьез все же полагает, что в эпоху могущества эбертистов рабочим все-таки удавалось нарушать максимум заработной платы ⁹. Между тем, после разгрома эбертистов, картина, по словам Матьеза, решительно изменилась. Строго настаивая на соблюдении закона Ле-Шапелье ¹⁰, робеспьеристские Комитеты Общественного Спасения и Коммуна вместе с тем угрожают бастующим рабочим рассматривать их, как подозрительных ¹¹, в силу чего положение рабочего класса в это время несомненно ухудшается. Если раньше на фактическое несоблюдение закона о максимуме цен на предметы первой необходимости рабочие могли отвечать отказом соблюдать максимум заработной платы, то с победой робеспьеристов над их противниками слева возможность эта, по мнению Матьеза, в значительной степени отпадает ¹². Именно этим об'ясняется, что в день 9-го термидора рабочие сохранили нейтралитет и казнь Робеспьера и его соратников приветствовали возгласом "l.... maximum" ¹³.

Таким образом по Матьезу получается, что перелом в политике якобинцев относится вовсе не к 9-му термидору, а ко времени падения эбертистов. Именно с этого момента якобинцы круто поворачивают в своей политике направо, в сторону крупной буржуазии и кулацкого крестьянства. Таким образом, то, что обычно понимают под «термидорианским перерождением» относится Матьезом ко времени, на несколько месяцев предшествующему перевороту 9-го термидора, и этот переворот становится каким-то случайным и исторически неоправданным событием.

Точка зрения Матьеза не осталась чуждой целому ряду советских историков. Так, наряду с К. П. Добролюбским, без всяких оговорок повторяющим изложенные выше положения Матьеза ¹⁴, этого же взгляда придерживается и Ц. Фридлянд, по мнению которого «с весны 1794-го года имущая часть мелкой буржуазии (то-есть робеспьеристы. Я. 3.), которая в феврале 1793-го года взяла на себя инициативу блока с народными трудящимися массами, ищет теперь союза с окрепшей торгово-промышленной буржуазией Франции против крайности слева». ¹⁵. Впрочем, для Ц. Фридлянда эта точка зрения совершенно естественна. В самом деле, поскольку он полагает, что «в июне—июле (1793 г. Я. З.) политика якобинцев была строго буржуазной, хотя и не в жирондистском смысле этого слова, и что только в дальнейшем, под давлением различных причин, в обстановке гражданской войны, она приняла характер мелко-буржуазной диктатуры» ¹⁶ совершенно ясно, что как только эти причины исчезли, якобинцы от политики мелко-буржуазной, бывшей для них лишь политикой вынужденной, снова перешли к их исконной политике, то-есть политике крупно-буржуазной. Именно это, по мнению Ц. Фридлянда, и случилось весной 1794-го года.

Эта же самая мысль выражена в статье П. П. Щеголева «К характеристике экономической политики термидорианской реакции» ¹⁷. По мнению П. П. Щеголева, неоднократно им подчеркиваемому ¹⁸, якобинский режим еще весной 1794 года переживает социальный сдвиг вправо ¹⁹, вследствие чего «прекращение террора ²⁰ и падение Робеспьера ничуть не отразились на политике Комитета (Общественного Спасения. Я. З.), еще с весны 1794-го года направленной на поддержку имущих слоев крестьянства» ²¹. Равным образом относится это и к сдвигу в сторону крупной буржуазии, и, анализируя, например, ряд законов осени 1794 года, в которых «покровительство отдельным видам текстильной промышленности идет рука об руку с защитой потребительских интересов зажиточной буржуазии», П. П. Щеголев тут же отмечает, что «и в этом случае исходная точка послаблений и отступлений определились еще в эпоху Робеспьера» ²².

Таким образом, говорит П. П. Щеголев в конце своей статьи, «нам удалось установить строгую преемственность между деятельностью термидорианцев и политикой последнего периода якобинской диктатуры. Исходные пункты целого ряда «реакционных» мероприятий нужно отодвинуть далеко за пределы грани, образуемой переворотом 9-го термидора, ближе к весне 1794-го года. Процесс социального перерождения и начало социальных сдвигов в значительной степени восходят ко времени диктатуры «неподкупного». Под внешней оболочкой господства Робеспьера зарождаются и вызревают тенденции, получившие свое полное развитие к самому концу 1794 года» (Курсив наш. Я. З.) ²³.

Мы полагаем, что точка зрения Матьеза и его единомышленников из среды советских историков нами теперь в достаточной степени выяснена. Толкуя ряд изданных весной 1794 года декретов, как поворот робеспьеристов в сторону крупной буржуазии и кулацкого крестьянства, они на этом основании считают, что начало так называемого «термидорианского перерождения» относится ко времени не после, а до 9-го термидора. Но тогда возникает вопрос, чем же в таком случае об’яснить переворот, об’ективные задачи которого были уже осуществлены еще до того, как этот переворот произошел?

К сожалению, на этот, казалось бы, более чем естественный, вопрос ни Матьез, ни Добролюбский, ни Щеголев не только ничего не отвечают, но и вообще этого вопроса не ставят. Что же касается до Ц. Фридлянда, то он отделывается от него мало-значащей фразой: «Зачем нужен был мелко-буржуазный революционер и демократ-республиканец буржуазии после победы революции, тем более, что честь и нравственность были знаменем Робеспьера?» ²⁴. Мы полагаем, что этот ответ ровно ничего не говорит. Относительно же разговоров о чести и нравственности всякому марксисту известно, что они для того времени были лишь привычной фразеологией, скрывавшей под своей оболочкой вполне реальное классовое содержание в духе мелкой буржуазии. Что же касается личности Робеспьера, то является совершенно непонятным, почему крупная буржуазия не могла использовать этого «мелко-буржуазного революционера» точно так же, как она в свое время использовала гораздо более левого террориста Фуше и вообще «левых термидорианцев» или такого же мелкого буржуа Наполеона Бонапарта? Да и более чем странно предполагать, что необходимость свержения какой бы то ни было личности, могла сама по себе оправдать необходимость такого пероворота, каким был переворот 9-го термидора. И мы полагаем, что, характеризуя изложенную выше теорию дотермидоровского перерождения уместно будет вспомнить здесь слова Н. И. Бухарина, сказанные им в его полемике с проф. Устряловым: «Kaкой приглаженной ²⁵, какой ровной выступает перед нами история французской контр-революции! Каким гладким, почти идиллическим оказывается «путь термидора». Казнь Робеспьера маленькая деталь, случайность, почти «ошибка» истории!

«... Он (то-есть Устрялов. Я. З.) не понимает (или не хочет понять), что термидор был совсем не «органическим», а весьма катастрофическим (хотя и «подготовленным» всем предшествующем развитием) падением мелкобуржуазной диктатуры и переходом власти в руки буржуазной контрреволюции. Г-н Устрялов не приметил этой «малости». Хорош анализ! Хороши выводы из него!» ²⁶.

Несостоятельность теории о «термидоре до термидора» настолько ясна, даже ее собственным сторонникам, что наиболее видный из них, а именно Альбер Матьез, одновременно и параллельно ²⁷ с ней выработал и другую, абсолютно ей противоположную теорию «термидора». Эту вторую теорию Матьеза можно найти как в уже цитированной нами его книге «La vie chere et le mouvement social sous la Terreur», так и в вышедших одновременно с ней (в начале 1927 г.) III-м томе его «Французской Революции» ²⁸ и небольших статьях в журнале Anales Historiques de la Revolution Francaise».

В основе этой второй теории Матьеза лежит анализ декретов 8 и 13 вантоза (26-го февраля и 3-го марта 1794), предписавших раздел имуществ «лиц, признанных врагами революции» между всеми «неимущими патриотами» ²⁹. «Слишком поздно поняв, — говорит по этому поводу Матьез в своей "Vie chere", — что спасение революции лежит лишь в решительной классовой политике, Сен-Жюст, Робеспьер и Кутон, представлявшие в своем лице наиболее демократическую часть правительства, заставили принять законы 8 и 13 вантоза, обещавшие неимущим санкюлотам имущества подозрительных, признанных врагами революции. Этим путем за счет экспроприации внутренних роялистов был бы создан класс, всем обязанный Революции и составивший бы ее будущее. Но вантозовские декреты натолкнулись на глухое сопротивление и нарочитую инертность Комитета Общей Безопасности и большинства членов Комитета Общественного Спасения. До того, как эти законы смогли быть осуществлены, «триумвират» был свергнут переворотом 9-го термидора, осуществленным странной коалицией, в которой соединились наиболее противоположные элементы, об’единенные однако общей боязнью террора и социальной революции и надеждой на лучшее будущее» (Курсив наш. Я. З.) ³⁰.

То же самое говорит Матьез в одной из своих статей "Annales Historiques" ³¹ и в третьем томе своей Французской Революции ³² с той только разницей, что здесь более четко отмечает, что целью вантозовских декретов было осуществление «новой социальной революции» ³³. Таким образом теперь робеспьеристы об’являются Матьезом едва ли не социалистами и во всяком случае сторонниками раздела имуществ богатых контр-революционеров между неимущими «патриотами», то-есть теперь он склонен говорить о до-термидоровском перерождении якобинцев уже не вправо, а влево. ³⁴.

Но если так, то совершенно ясно, что переворот 9-го термидора должен был быть произведен никем иным, как буржуазными элементами, испугавшимися решительного поворота робеспьеристов влево. Вот почему, и явное противоречие с прежде цитированным местом о нейтралитете — и притом нейтралитете, враждебном Робеспьеру — рабочих во время переворота 9-го термидора. Матьез пытается доказать, что рабочие в этот день поддерживали Робеспьера и Коммуну. В то время, — говорит он в третьем томе своей «Французской Революции», — как «торговцы из секции Ломбар, банкиры из секции Лепелетье, спекулянты из Пале-Рояля и богатые буржуа из западных секций сбегались на зов Конвента» ³⁵, рабочие секции юга и востока и ремесленные секции центра становились на сторону Коммуны ³⁶. Эта же самая мысль повторяется и в статье "Le maximum des salaires etle Thermidor" ³⁷. Ho договорившись таким образом до утверждения, противоречащего не только его собственным словам, но и всем известным фактам ³⁸, Матьез скоро снова впадает в новое противоречие с самим собой, когда оказывается вынужденным признать, что секция Гравилье, то-есть одна из наиболее рабочих секций Парижа, в лице своей национальной гвардии приняла самое выдающееся участие в борьбе с робеспьеристами в день 9-го термидора ³⁹. Это заставляет его отметить, что «повидимому парижское население, даже в наиболее демократических кварталах, лишь довольно слабо поддерживало Коммуну» ⁴⁰, что Матьез далее вполне правильно об’ясняет дороговизной и существованием максимума заработной платы ⁴¹. И поэтому Матьез восклицает:

«Трагическая ирония! Робеспьер и его партия гибли в значительной степени потому, что хотели использовать террор для нового перераспределения собственности. Эгалитарная республика без богатых и бедных, которую они мечтали установить на основе вантозовских законов, вместе с ними оказывалась пораженной на смерть. Но несознательные санкюлоты уже скоро пожалеют о «проклятом максимуме» и тщетно восстанут ради его возвращения» (Курсив наш. Я. З.) ⁴².

Такое же точно об’яснение несознательностью рабочего класса его поведения в день 9-го термидора Матьез дает и в своей "Vie chére" ⁴³.

Прижатый к стенке противоречиями между своими двумя теориями о смысле «термидора» и вынужденный искать спасения в об’яснении поведения рабочего класса в день 9-го термидора его несознательностью, Матьез не удерживается однако на этой более чем рискованной для «марксиста», каким он себя считает, позиции и пытается выйти из заколдованного круга противоречий отказом от обеих теорий, или, точнее, их диалектическим примирением в виде третьей теории. Эта третья теория о «термидоре» находит себе место в тех же самых работах Матьеза, то есть в "Vie chére", третьем томе «Французской революции» и в статьях "Annales Historiqueps de la Révolution Francaise". Сущность этой теории заключается в том, что весной 1794 г. робеспьеристы не совершают поворота ни вправо, ни влево, а пытаются своей политикой удовлетворить все недовольные элементы страны, исключая, само собой разумеется, элементы явно контрреволюционные. «Каким образом, говорит Матьез, Комитет (Общественного Спасения. Я. З.) мог проводить твердую классовую политику, когда, начиная с Жерминаля, он ставил себе целью удовлетворить все интересы?» ⁴⁴. Именно этим, по мнению Матьеза, об'ясняется продовольственная политика весны 1794 года, задачей коей являлась равная защита интересов как производителей, так и потребителей ⁴⁵. Целью Робеспьера в это время является «примирение всех добрых французов», и именно этой задаче должен был послужить придуманный им праздник и честь верховного Существа ⁴⁶.

Само собой разумеется, что эта новая, третья по счету, точка зрения Матьеза на характер робеспьеровской политики весны 1794 года приводит его и к совершенно новым выводам по вопросу о движущих силах контрреволюции 9-го термидора. Если при первой точке зрения он этот вопрос вообще обходил, а при второй — единственной движущей силой переворота 9-го термидора об'являл крупную буржуазию, то теперь, став на почву третьей точки зрения, Матьез вынужден признать, что число недовольных политикой Робеспьера элементов было чрезвычайно значительно.

«Крестьяне, замученные реквизициями и повинностями; рабочие, истомленные хроническим недоеданием и стремившиеся к достижению уровня заработной платы, которого закон не допускал; торговцы, наполовину разоренные налогами, рантье, экспроприированные обесценением ассигнатов — таковы элементы, под покровом внешнего спокойствия таившие глубокое недовольство» ⁴⁷. Таким образом на стороне робеспьеристов оставалась одна только городская мелкая буржуазия, но и она разорялась системой максимума ⁴⁸, да к тому же и потеряла свое былое значение вследствие произведенной робеспьеристами бюрократической реорганизации парижских властей ⁴⁹. Наконец, все классы равно устали от террора ⁵⁰, и «общее отвращение к крови было без всякого сомнения лучшей приманкой в игре противников Робеспьера» ⁵¹. «Единственными выигравшими от режима оказывались многочисленные агенты новой бюрократии и фабриканты, работавшие на оборону» ⁵².

Мы полагаем, что из всех выдвинутых Матьезом в об’яснение «термидора» теорий только эта последняя стоит на правильном пути и, несмотря на спорность некоторых отдельных положений, дает правильный ключ к пониманию термидорианской проблемы. В самом деле, обе теории до-термидоровского перерождения — как правого, так и левого — страдают, не говоря обо всем прочем, уже тем капитальным недостатком, что решительно противоречат фактам. Ибо если стать на точку зрения правого перерождения, то каким образом об'яснить вантозовские законы (о которых, кстати сказать, Фридлянд, Щеголев и Добролюбский почему-то совершенно умалчивают), и такой явно левый шаг, как закон 22 прериаля, текст которого почти дословно совпадает с некогда выдвинутым Шометтом предложением о расширении закона 17-го сентября 1793 года о подозрительных? Да и как можно говорить о намерении робеспьеристов стать на путь отмены закона о максимуме (а именно об этом и говорят сторонники теории правого перерождения), когда на-ряду с приводимыми в доказательство этого тезиса декретами, мы имеем и декрет 8 мессидора, содержащий наоборот полное признание и даже расширение действия закона о максимуме?

С другой стороны, теория Матьеза о левом перерождении, основанная на факте издания законов 8 и 13 вантоза, совершенно игнорирует те несомненные и значительные уступки крупной буржуазии и кулацкому крестьянству, которые были сделаны робеспьеристами весной 1794 года и которые совершенно правильно подчеркивают в их рассуждении сторонники теории правого перерождения. Таким образом, теория левого перерождения так же противоречит фактам, как и теория перерождения правого, и один только отказ от всяких разговоров о перерождении и признание стремления якобинского правительства к удовлетворению всех недовольных элементов страны, как правых, так и левых, могут дать удовлетворительное об’яснение социально-экономической политики весенних месяцев 1794 года.

Такое понимание политики робеспьеристов весной 1794 года ⁵³, кроме его соответствия фактам, обладает еще и тем достоинством, что оно и только оно может быть согласовано с общепринятым марксистским взглядом на Великую Французскую Революцию вообще и якобинскую партию в частности. В самом деле — политика весны 1794 года, то-есть политика колебаний между буржуазией и рабочим классом есть типичная политика мелкой буржуазии, столь характерная для якобинцев на всем протяжении их деятельности. Поэтому для понимания якобинской политики весны 1794 года нет ровно никакой необходимости говорить о наступившем в это время их перерождении. Напротив того, политика якобинцев весной 1794 года есть не что иное, как полное продолжение их политики предыдущих месяцев и лет. Если основные особенности этой политики получают в это время более яркие очертания, то это об'ясняется об’ективными условиями этого периода революции, приведшими к исключительному обострению классовых противоречий, следствием чего был и особенно сильный размах обычных колебаний якобинцев.

Великая Французская Революция об’ективно открывала дальнейшую дорогу капиталистическому строю; а суб’ективной классовой силой, двигавшей эту революцию, была мелкая буржуазия. Ниспровержение мелкобуржуазной революционной диктатуры лежало, таким образом, в логике самой революции, ибо налицо было несоответствие между об’ективными задачами революции и ее основным суб’ективно классовым фактором» ⁵⁴. После победы революционной Франции над внутренней и внешней контрреволюцией, дальнейшее продолжение якобинской диктатуры не только делалось уже излишним, но и решительно препятствовало бы осуществлению об’ективных задач революции, и поэтому после победы при Флерюсе якобинское правительство было неизбежно осуждено на гибель.

Если таковы были об’ективные предпосылки «термидора», то экономическая политика якобинцев создавала к нему и предпосылки суб’ективные в виде недовольства существующим строем со стороны всех классов страны за исключением (да и то неполным) одной только городской мелкой буржуазии ⁵⁵. Вполне, повидимому, сознавая это недовольство, робеспьеристы весной 1794 года пытаются частичными уступками удовлетворить всех недовольных и вся их противоречивая политика этого времени представляет не что иное, как попытку такого удовлетворения. Вряд ли нужно добавлять, что попытка эта была заранее осуждена на неудачу и не отделяла, а ускоряла наступление неминуемого взрыва. «В обществе ожесточенной классовой борьбы между буржуазией и пролетариатом, особенно при неизбежном обострении этой борьбы революцией, не может быть «средней» линии. А вся суть классовой позиции и стремлений мелкой буржуазии состоит в том, чтобы хотеть невозможного, стремиться к невозможному, то-есть как раз к такой средней линии» ⁵⁶.

Итак, для понимания сущности «термидора» нет ровно никакой необходимости говорить о каком-то до-термидоровском перерождении якобинцев, и все разговоры о таковом являются либо результатом непонимания истории Великой Французской Революции, либо сознательным подтасовыванием фактов в интересах фракционной борьбы. Исторический «термидор» был не эволюцией (или, вернее, контрреволюцией), подготовленной всем предыдущим ходом событий Великой Французской Революцией, и «термидорианское перерождение», начавшееся не до, а после 9-го термидора, было вместе с тем не его причиной, а следствием ⁵⁷. Таков вывод, к которому приводит нас рассмотрение новейших теорий по вопросу о «термидоре».

Я. М. Захер.

Литература о союзной интервенции в России в годы гражданской войны

Можно сейчас считать бесспорно установленным тот факт, что союзники играли решающую роль в гражданской войне, последовавшей вслед за октябрьской революцией 1917 года. Пожалуй, не найти ни одного участка на многочисленных фронтах гражданской войны, где бы не чувствовалась руководящая рука союзников. Иногда союзники ограничивались материальной помощью российским контр-революционерам, иногда они прибегали к системе дипломатических нажимов, выдвигая на политическую авансцену послушные, только что испеченные государствообразования, иногда выступали совершенно открыто в качестве воюющей стороны. В этом последнем случае перед нами открывается тот тип вооруженного империалистического насилия, который на специальном языке международного права получил название «интервенции».

В процессе гражданской войны было осуществлено несколько интервенций. В качестве интервентов выступали особенно активно Англия и Франция. Впрочем, и другие «великие державы», в первую очередь Япония и С.-А.С.Ш. тоже приложили свою руку к этому делу. Районов интервенции было несколько, но все они располагаются по окраинам нашей страны: на севере у берегов Белого моря, на Дальнем Востоке, на черноморском побережьи, — в районе Одессы и Крыма, и, наконец, на юго-востоке — в Закавказьи и Закаспии. В этих местах были сосредоточены силы отечественной контр-революции, без которой интервенты не рисковали бы начинать своего предприятия. Здесь же была техническая возможность осуществить интервенцию, пользуясь морскими путями сообщения.

Пока что мы не располагаем исчерпывающими работами, посвященными вопросу интервенции во всей его ширине. Этот вопрос ждет своего историка. Однако важность проблемы, ее многогранное значение и для изучения истории Октябрьской революции и для более узких исследований по гражданской войне или истории внешних сношений постоянно привлекают внимание различных авторов. Накопилась довольно обширная литература, посвященная разным сторонам этого вопроса. Есть несколько попыток обобщающей оценки всей интервенции или отдельных ее участков. Довольно велика литература мемуарного характера. Появились и кое-какие публикации документов.

В настоящем обзоре мы рассмотрим имеющуюся литературу, группируя ее не по типам работ, а по тематическому принципу.

Сначала будут рассмотрены работы, вышедшие у нас и за рубежом (на русском языке) и посвященные отдельным участкам интервенции (на юге России, в Закавказьи, на Севере и т. д.). Затем мы перейдем к работам, которые частично или полностью посвящены вопросу союзной интервенции во всей его широте, а не применительно к отдельным участкам интервенции. В конце же рассмотрим некоторые работы, касающиеся нашей темы, и вышедшие на иностранных языках.

I.
Интервенция французов на юге России
(1918—1919 гг.)

Интервенция союзников на Юге России возглавлялась французами, хотя в составе союзных войск были и не-французские части (греки, румыны, поляки), а в морских операциях, связанных с интервенцией, участвовали военные суда не только французские, но и английские и греческие. Первые дессанты войск были высажены в декабре 1918 года. Эвакуация всех войск закончилась в апреле 1919 года. Местом интервенции явились Одесса и Севастополь с прилегающими к ним районами.

Незадолго до начала интервенции в Яссах состоялось совещание дипломатических и военных представителей союзных стран со сборной русской делегацией, куда входили представители важнейших политических организаций русской буржуазии и землевладельцев при участии правых социалистов. В эмигрантской литературе Ясское совещание подробно описано у Маргулиеса в I томе его тpexтомного дневника, вышедшего под заглавием «Год интервенции» ⁵⁸, у Астрова («Ясское совещание») ⁵⁹, в воспоминаниях Гурко ⁶⁰. Кроме того, о Ясском совещании довольно подробно говорит и Деникин ⁶¹. В то время, как Гурко пытается показать бессилие и ничтожество Ясского совещания, полное пренебрежение к нему союзников, — Маргулиес и Астров рисуют это совещание, как исходный момент союзной интервенции на юге России. Ближе к истине, конечно, Гурко. Союзники решились на интервенцию совсем не потому, что их об этом слезно молили с'ехавшиеся и Яссы «избранники русского народа». Истинные цели интервенции касались собственных интересов и планов стран Антанты по отношению к своей недавней «союзнице». Интервенция началась вне зависимости от Ясского совещания. Максимум, что можно здесь приписать совещанию, это — что оно несколько ускорило момент начала интервенции. Интерес совещания поэтому состоит лишь в том, что оно особенно откровенно продемонстрировало истинное отношение русской буржуазии, русских землевладельцев, а заодно с ними и правых группировок социалистов («государственно-мыслящих социалистов») к факту союзной интервенции.

В советской литературе основные сведения о Ясском совещании даются в статье Рябинина (сборник «Черная Книга»), в которой приводится несколько наиболее характерных документов, касающихся совещания. Один из протоколов совещания опубликован в «Красном Архиве» (т. XVIII, 1926 г.). Там же (в предисловии А. И. Гуковского) дается краткая история совещания.

Первая довольно обстоятельная работа в советской литературе о французской интервенции на юге России принадлежит Ф. Анулову ⁶². В значительной части она написана на основании личных воспоминаний, но в ней использован также кое-какой газетный материал, опубликованы и некоторые документы. Работа Анулова касается, главным образом, деятельности Одесской подпольной организации коммунистической партии, но описывает и общий ход интервенции в Одессе и в прилегающем к ней районе. В этом описании встречаются отдельные фактические неточности, но в основном оно удачно и еще теперь не потеряло своего значения. Больше возражений может вызвать даваемая Ануловым характеристика одесского революционного подполья. Здесь помимо отдельных фактических неточностей сталкиваешься с неправильной оценкой всей работы подполья. В освещении Анулова крушение французской интервенции вызывалось, главным образом аггрессивностью вышедшего из подполья совета рабочих депутатов, его требованием, обращенным к французскому командованию об уводе войск и вооруженным выступлением одесского пролетариата.

Это освещение исторически неверно. Оно противоречит фактам.

Статьи Анулова полностью перепечатаны в сборнике «Черная книга» ⁶³, посвященном «интервенции Антанты на Украине в 1918—1919 г.г.». Этот, в общем, довольно содержательный сборник в редакционном отношении составлен, к сожалению, неряшливо. В нем помещен очень разношерстный материал, начиная от малоценных воспоминании Григорьевского сподвижника Тютюнника и кончая содержательными статьями Шрага, Рябинина и других, а также публикациями некоторых важных документов. Но беда сборника не в разноценности материала, а в многочисленных противоречиях, встречающихся в разных статьях, при полном отсутствии редакторских примечаний. Нет никакого примечания и относительно авторов сборника, что по отношению к некоторым было бы очень желательным.

Из отдельных статей, кроме уже отмеченных статей Шрага, Рябинина и Анулова, укажем на содержательную статью Лидова («Херсон под пяткой оккупантов»), в которой (на основании, главным образом, местных газет) излагается ход событий во время интервенции в Херсоне, и на статьи Остапенко и Мазуренко ⁶⁴. Оба автора рассказывают о взаимоотношениях французского командования с Украинской Директорией и сообщают много характерных подробностей, рисующих как полную беспринципность украинских «самостийников», цеплявшихся за власть и унижавшихся у ног французских генералов, так и бесцеремонность этих последних в обращении с представителями Украинской Народной Республики. Нельзя не отметить, что в статье «сменившего вехи» Остапенко неприятно режет cлуx жар изобличения своих недавних сподвижников, прекрасно уживающийся с энергичными попытками автора обелить самого себя в бесславной истории своих дипломатических дебютов.

Коснувшись вопроса о взаимоотношениях французов с петлюровцами, попутно укажем на другие работы, касающиеся этого же вопроса. Прежде всего здесь надо вспомнить изданный на Украине стенографический отчет судебного процесса украинских эсеров, судимых Верховным Трибуналом в Киеве в 1921 г. ⁶⁵. Этот отчет дает богатый материал не только по интересующему нас частному вопросу, но и вообще по истории Украинской контр-революции. Затем укажем на работу одного из эмигрантов Арнольда Марголина, — нераскаянного приверженца Петлюры и видного его сподвижника. В своей книге ⁶⁶ он дает очень ценные сведения об отнишении французов к самостийной Украине на протяжении всего послереволюционного времени. Bпрочем, специально периода интервенции он касается сравнительно мало. Много интереснее книга Винниченко ⁶⁷. Он беспощадно разоблачает своих бывших соратников и особенно «благородных союзников», которые довольно грубо вынудили его уйти из Директории. Между прочим, Винниченко публикует договор, который французы навязывали Украинским делегатам ⁶⁸. Оспаривая полномочия украинских представителей на подписание этого договора, Винниченко не отрицает, однако, возможности самого факта его подписания. Требования французов его при этом совершенно не удивляют, так как такими именно беззастенчивыми хищниками он их и рисует. «Эти рыцари, говорит Винниченко о французах, эти международные бандиты и эксплоататоры, пользуясь растерянностью, отчаянием и бессилием украинской демократии, открыто и цинично хватали ее за горло и кричали: руки вверх! не шевелитесь! отдавай все, что имеешь, — деньги, одежду, честь, душу и жизнь!..»

О взаимоотношениях украинцев и французов с особо злобным раздражением рассказывает Деникин. Назовем, наконец, уже знакомую нам статью Анулова и статью С. Горелика («Эпизоды в истории Украинской революции») ⁶⁹.

Вернемся, однако, к сборнику «Черная Книга». Ценны в нем официальные документы дипломатического характера, собранные в главе «Советское Правительство Украины на страже интересов трудящихся масс». Большинство документов — это ноты протеста Советского Правительства Украины, написанные в ответ на бесчинства и произвол оккупационных отрядов союзников. Об этих бесчинствах рассказывают и некоторые воспоминания, опубликованные в сборнике (Когана, Слузова и др.) ⁷⁰. Картина оккупационного режима завершается докладом профессора Жмойловича ⁷¹, который в качестве заведующего моргом университетского анатомического театра наблюдал результаты истязаний жертв многочисленных контр-разведок, работавших в Одессе во время господства французов. Наконец, в сборнике имеются воспоминания, рисующие, в дополнение к статье Анулова, деятельность революционного подполья. Среди них обращают внимание воспоминания В. Елина, повествующие между прочим о судьбе Жака Елина (брата автора). Эти воспоминания не чужды фантастики. Например, рассказ о ночных агитационных поездках Жака Елина на союзные военные суда. Воспоминания вообще ненадежный источник. Когда же мемуарист не ограничивается показаниями своей собственной памяти, примешивает к ним слышанное от других, вычитанное из газет и соединяет все в цельный рассказ, преподносимый, как воспоминания «очевидца» или «участника», — читатель должен быть особенно осторожен. К числу таких же воспоминаний-компиляций относятся пространные воспоминания Марти ⁷². Он опубликовал свои воспоминания о событиях в Одессе и в Крыму во время интервенции, на три четверти списав их с воспоминаний других лиц. Сведения, сообщаемые Марти, взяты из вторых и даже из третьих рук, но всегда без обозначения источников. Многие факты при этом спутаны и искажены. Возможно, здесь немало прибавлено и прескверным переводчиком. Между прочим, сам Марти, получивпшй громкую известность в связи с брожениями во французском флоте, совершенно не участвовал в описываемых им событиях. Он все время находился на курсировавшем по Черному морю крейсере «Протэ», на берег не сходил и не только не был в контакте с одесскими и крымскими коммунистами, но даже не был им известен. Лишь после неудавшейся попытки восстания на одном из военных судов и своего ареста, что случилось уже после окончания интервенции, Марти мог стать известным южным революционным организациям. В воспоминаниях Марти есть, правда, и очень интересные места: рассказ о состоянии оккупационных войск, о брожениях в их среде, о неудачном выступлении моряков, возглавлявшемся caмим Марти.

Вышедшая у нас мемуарная литература о периоде французской интервенции включает в себя еще статью Канторовича («Французы в Одессе») ⁷³ и несколько статей, помещенных в журнале Одесского Истпарта «Коммунист» ⁷⁴ (в большинстве своем перепечатанные в сборнике «Черная Книга») и в сборниках Крымского Истпарта «Революция в Крыму» ⁷⁵.

Ценность всех этих мемуаров более или менее одинакова. Надо лишь заметить, что Канторович касается внешних событий, наблюдавшихся им в качестве свидетеля, непосредственно не участвующего в борьбе. Издания же Крымского и Одесского Истпартов содержат в себе статьи активных участников революционного подполья. Большую ценность имеют издания Крымского Истпарта уже по одному тому, что в них говорится о Крымском подполье, о котором нет почти никакой литературы, тогда как деятельность одесских большевиков описана очень и очень многими. Между тем, революционизирование крымского пролетариата шло не медленнее, если не быстрее одесского. Любопытно, что Деникин придавал очень большое значение революционному настроению крымских рабочих и довольно много говорит на эту тему в своих «Очерках» ⁷⁶. Кроме статей в сборниках «Революция в Крыму» о крымском районе интервенции и в частности о крымском коммунистическом подполье кое что сообщает т. Бабахан в своей небольпюй, но содержательной брошюре ⁷⁷. Совсем недавно советская литература о Крыме периода интервенции обогатилась ценной публикацией «Красного Архива», который напечатал ряд документов о деятельности «Крымского Краевого Правительства» ⁷⁸. Среди них обращает на себя внимание «Справка» министра вн. сношений М. М. Винавера, снабженная примечаниями и дополнениями министра труда П. С. Бобровского. «Справка» — своего рода отчет о деятельности правительства, изложенный в форме тезисов ⁷⁹. Два вопроса освещены в «Справке» подробнее всего — вопрос о взаимоотношениях Краевого Правительства с Деникиным и с союзниками. Министры стараются доказать непричастность правительства к бессудным расстрелам и расправам, чинимым в Крыму Добровольческой Армией (на этот счет не безынтересно сравнить с этими показаниями свидетельство самого Деникина. Впрочем об этом ниже). По второму вопросу министры наивно предполагают, что в результате воздействия Крымского Правительства и Деникина, солидарно добивавшихся «общей интервенции» местное союзное командование сделало соответствующие представления своим правительствам и только потому в Крым были направлены дессанты союзных войск Подобные рассуждения невольно поражают своим провинциализмом, в особенности в устах «Министра внешних сношений». Неудивительно поэтому, что только «вероломством» могли министры об’яснить «двойственную политику» французов, которые, пообещав защищать Крым от большевиков, вдруг бросили его на произвол судьбы. К «справке» приложен очень любопытный «журнал заседания совета министров краевого правительства 16/IV 1919 г. на судне «Надежда» ⁸⁰, в котором излагается печальный конец Крымского правительства. Высшая власть французов в Крыму в лице армейского полковника Труссана, когда вопрос об эвакуации был решен и игра в «правительство» кончена, просто-на-просто арестовала весь состав министров, заподозрив их в каких-то неблаговидных махинациях с государственной казной.

Вскользь вопрос о союзной интервенции в Крыму затрагивается в книге М. Ф. Бунегина ⁸¹, который сделал первую попытку систематического изложения истории революции и гражданской войны в Крыму. Об «англо-французской» интервенции говорит целая глава, но говорит не особенно удачно. Автор использовал местные архивные фонды, не очень богатые, но прошел мимо имеющейся на этот счет литературы. Изложение получилось неполное. Газетный же стиль увеличил впечатление поверхностного изучения вопроса. Есть и неточности и просто неверное изложение событий. Например, совершенно неправильно ука- [....] ⁸² руководили Марти и Бадина. Их даже не было в Севастополе в момент демонстрации и осуждены они были не по этому делу.

Обзор вышедших в советской России работ о союзной интервенции на юге России закончим сборником «Кто должник?» ⁸³. Сборник этот вышел под редакцией А. И. Шляпникова, Г. А. Муклевича и проф. Б. И. Доливо-Добровольского и состоит из статей военных деятелей, которые в большинстве были видными участниками мировой войны. «Кто должник?» — прекрасно обоснованный ответ на претензии империалистических держав к советской стране по старым обязательствам царской России и по убыткам от национализации банков и промышленности. Исследования (так можно назвать большинство статей, помещенных в сборнике) служат солидным обоснованием для контр-претензий советского правительства. В этом смысле известное значение имеют в ряду других и статьи Ф. Костяева и М. Свечникова, относящиеся непосредственно к интересующей нас теме. Они, к сожалению, слабее, чем первые статьи, касающиеся не широких политических, а специально военных вопросов, но и их можно оценить как более или менее удачные работы. Статья Ф. Костяева говорит об интервенции на юге России, Кавказе и в Туркестане в 1918—1919 г. Первое возражение в ней вызывает самая постановка вопроса. Две интервенции, осуществляемые разными державами и во многом своеобразные, об'единяются довольно искусственно по географическому принципу в одно целое. Мало того, сюда же отнесена и помощь союзников Деникину и Врангелю. Статья написана, главным образом, на основании эмигрантской белой литературы и лишь с частичным использованием архива Красной Армии. Захватывая слишком много вопросов, автор все же справляется с задачей и дает связный очерк событий, удачно группирует уже известные факты, но кое-где дает и новые. К статье относятся многочисленные приложения (38 номеров): это или цитаты из различных эмигрантских книг, или документы, уже ранее опубликованные (иные даже по несколько раз). Только несколько документов опубликовано впервые, но они мало интересны.

Переходим к эмигрантской литературе. Зарубежные издания русских эмигрантов дают для южного участка интервенции довольно много. На первое место здесь надо поставить так называемый «Очерк взаимоотношений вооруженных сил юга России и представителей французского командования», изданный в мае 1919 г. в Екатеринодаре управлением генерал-квартирмейстера штаба главного командования вооруженными силами юга России. Этот небольшой, в 43 стр., очерк, названный «Оранжевой книгой Добровольческой Армии», содержит в себе значительное количество документов, характеризующих франко-добровольческие отношения. Полнота сборника видна из того, что и Деникин и Лукомский в своих воспоминаниях о гражданской войне в данном вопросе ограничиваются повторением сведений, имеющихся в сборнике. По словам Лукомского, «Оранжевая Книга» хотя и была написана «совершенно секретно», тем не менее содержание ее очень скоро стало известно и способствовало охлаждению франко-добровольческих отношений ⁸⁴. Здесь впервые был опубликован неоднократно цитируемый многими авторами доклад Деникину его представителя у главнокомандующего союзными войсками в Румынии, в котором сообщалось об очень широких обещаниях ген. Бертело по поводу предстоящей интервенции. Здесь дается богатый материал о политике французов в области организации местной государственной власти в районе интервенции, о попытках формирования «бригад-микст» (смешанные франко-русские части), о количестве высаженных на юге союзных войск и т. д. Особенно подробно изложен ход эвакуации союзных войск из Одессы и Севастополя. «Оранжевая Книга» была написана с целью изобличить французов в их неприязненном отношении к добровольческой армии. Собранный для этой цели фактический материал действительно изобличает, что французы выступали далеко не как «благодарные союзники», помогающие армии, сохранившей верность Антанте. В общем, «Оранжевая Книга» — очень ценный источник, мимо которого исследователь не может пройти.

Вслед за «Оранжевой Книгой» идут воспоминания руководителей добровольческой армией ⁸⁵.

Первыми появились воспоминания Лукомского. В них имеется специальная глава об «Отношении Франции и Великобритании к борьбе с советской властью в России»⁸⁶, в которых приводится сравнительная характеристика различных позиций двух «великих держав». Лукомский излагает этот «в высшей степени деликатный и очень запутанный вопрос» во всей широте от первых месяцев противусоветской борьбы до полной ликвидации врангелевского фронта, но подробнее всего говорит о взаимоотношении добровольческой армии с французским и английским командованием во время интервенции. Очень интересно сообщение Лукомского об англо-французском соглашении от 4/IV—1919 года, которое явилось дополнением к первоначальному разграничению сфер действия между англичанами и французами, установленному еще в декабре 1917 года. Приводя полностью текст соглашения и анализируя его значение, Лукомский приходит к выводу, что и впредь французское командование в зоне своих действий должно будет считаться высшим и при этом имеющим право действовать на юге России, как в оккупированных областях.

Большой интерес представляют «Очерки Русской смуты» Деникина. Об интервенции в них говорится отчасти в IV томе ⁸⁷ (где речь идет о первых шагах союзников на юге России и о строившихся тогда — осенью 191S года планах интервенции) и, главным образом, в V томе ⁸⁸. Здесь речь идет о Ясском совещании, о начальных этапах интервенции, о русских политических партиях, с которыми приходилось сталкиваться французскому командованию, о взаимоотношениях французов с Украинской Народной Республикой, о формальном переходе к французам всей полноты военной и гражданской власти на юге России, когда вместо устраненных Деникинских генералов было введено французское оккупационное управление, о французской интервенции в Крыму и, наконец, об англо-французской конференции весной 1919 года, которая совпала с моментом окончания интервенции. Последнему вопросу посвящена специальная глава, хотя Деникин и не выходит за предел того, что уже было сообщено раньше в воспоминаниях Лукомского. Любопытны разоблачения, которые Деникин делает о взаимоотношениях между добровольческой армией и краевым правительством С. С. Крыма. Оказывается, что последнее, играя роль «наиболее демократического в мире правительства» и постоянно заявляя о своей непричастности к бессудным расстрелам и иным бесчинствам, творимым в Крыму добровольцами, на деле вполне поддерживало добровольцев в их борьбе против «крамолы», ради этой цели специально приглашая Деникина прислать свои войска в Крым.

Много внимания уделяет интервенции французов на юге России М. С. Маргулиес ⁸⁹. Не только очевидец, но и видный участник событий, к тому же близко стоявший к французскому командованию, автор имеет что рассказать и рассказывать умеет. Его книга-дневник, куда он изо дня в день заносил свои впечатления, различные слухи, разговоры, которые ему приходилось вести, и т. д. Не в пример большинству других издаваемых дневников, в которых «запись по дням» обыкновенно не более, чем литературная форма, Маргулиес, повидимому, действительно вел дневник в то время, к которому дневник относится. Поэтому его записи могут дать очень много для выяснения фактической стороны вопроса. Наиболее подробно изложены главы о Ясском совещании, о сношениях французского командования с петлюровцами и о бесконечных переговорах французов с местными политическими деятелями и организациями по вопросу о сформировании в Одессе государственной власти. Сам Маргулиес был в той группе членов Совета Государственного Об’единения России, которая занимала анти-деникинскую позицию и склонялась к созданию в Одессе автономной власти, ничего не имея и против того, чтобы власть, фактически уже принадлежавшая французам, и официально была об'явлена, как власть оккупационная. Кстати отметим, что меткие и порой не особенно лестные характеристики Маргулиеса пришлись очень не по вкусу его недавним соратникам. В зарубежной печати было не мало протестов против «Года интервенции». Подробнее других разбирает эту работу М. Брайкевич. По его словам, характеристики Маргулиеса совершенно неверны, и все повествование лишено какого бы то ни было «политического чутья» ⁹⁰.

Второстепенное значение имеют воспоминания В. Майбородова ⁹¹, который в качестве начальника уезда, входящего в район французской оккупации, прожил несколько недель совместно с командованием передового отряда французов на ст. Колосовка. Не поднимаясь выше обывательской наблюдательности, автор все же по должности был сравнительно осведомленным и сообщает некоторые любопытные детали военных столкновений французов с наступающими на Одессу григорьевцами.

Несколько содержательнее воспоминания другого эмигранта Владимира Маргулиеса ⁹². Нe больше, чем рядовой обыватель, он интересен лишь тем, что живо рисует картину панической эвакуации союзниками Oдeccы и попутно публикует различные выдержки из газет того времени и некоторые приказы, воззвания и другие летучие издания.

В таком же роде воспоминания С. Штерна, среднего кадетского журналиста. Его книга ⁹³ носит полумемуарный-полупублицистический характер и может дать кое-что для воспроизведения внешней картины событий. Удачно проведена параллель между периодом австро-немецкой оккупации и оккупации союзной.

В числе второстепенных по своему значению публикаций документов, появившихся в зарубежной белой печати, укажем на письмо одесского осведомителя представителю одной из союзных контр-разведок при Колчаке с обвинением французов в предательстве по отношению к России. В сообщении нет ничего, кроме общих рассуждений. Повторяется старая легенда о подкупе большевиками представителей французского командования в Одессе. Имеются еще показания ряда лиц перед «Особой Комиссией на юге России» (деникинской) об обстоятельствах эвакуации Одессы в апреле 1919 г. ⁹⁴

Интервенция в Крыму гораздо беднее представлена в белой зарубежной печати. Кроме «Оранжевой книги», Деникина и Лукомского, которые одинаково касаются и Одесского района и Крыма, специально об интервенции в Крыму говорят немногие.

Некий А. В. — рядовой деникинский офицер, участник обороны Крыма весной 1919 года, опубликовал свои воспоминания под заглавием «Дневник обывателя» ⁹⁵. Эти воспоминания дают много не лишенных интереса подробностей повседневной жизни в Крыму в период пребывания там союзников.

Гораздо осведомленнее автора «Дневника» другой мемуарист д-р Д. С. Пасманик⁹⁶. В свое время, в продолжение долгих лет, Пасманик был членом Центрального сионистского комитета в России, потом превратился в ярого приверженца Деникина и Врангеля и в конце концов даже среди евреев, по собственному признанию, стяжал славу «погромщика». Свои мемуары Пасманик расценивает, как самооправдание, и подробнее всего останавливается на взаимоотношениях Крымского краевого правительства (к которому он был очень близок) с Деникиным. Эта сторона описана у Пасманика с большими подробностями. Вопрос же о взаимоотношениях краевого правительства с союзниками затрагивается лишь бегло, без сообщения каких-либо существенных новых фактов.

Ничего нового не вносят воспоминания и другого местного общественного деятеля — В. Оболенского ⁹⁷, работавшего в период союзной интервенции в органах местного самоуправления. Воспоминания Оболенского охватывают весь период революции и гражданской войны в Крыму и в некоторых своих разделах довольно содержательны, но время союзной интервенции и у него обрисовано наименее подробно, вскользь.

II.
Английская интервенция в Закаспии и Закавказье
(1918—1919 гг.)

Это один из интереснейших фронтов интервенции. Он особенно полно характеризует интервенционную политику и тактику англичан. Начавшись в июле-августе 1918 г., эта интервенция почти на 2 года отрезала Туркестан и Закавказье от Советской страны. Опираясь на дашнакцанов, эсеров, меньшевиков и другие антисоветские партии, интервенты свергли советскую власть в Асхабаде и Баку, расстреляли 9 закаспийских и 26 бакинских комиссаров. В оккупированных областях англичане проводили беззастенчивый колонизационный режим. Третировали местные, ими же создаваемые правительства. Свободно хозяйничали как в завоеванной области. Не стесняясь проводили хищную политику вывоза местных природных богатств.

В то время, как в наших архивах почти не сохранилось материалов, относящихся ко времени французской оккупации в Крыму и в районе Одессы, архивам Закавказских республик посчастливилось больше. В них оказались тоже далеко не полные, но все же богатые архивы местных республик, существовавших в период интервенции англичан.

Наша литература поэтому не может пожаловаться на недостаток публикаций документов, связанных с английской интервенцией. Большинство вышедших у нас работ представляют из себя не что иное, как публикации документов, иногда систематизированных, иногда в сыром виде. Таких публикаций много.

На первом месте здесь продолжает оставаться работа А. Л. Попова, печатавшаяся в ряде номеров «Пролетарской Революции» ⁹⁸. («Из эпохи английской интервенции в Закавказье»). Автор широко использовал материалы б. министерства иностранных дел Азербайджанской Республики, а также комплект местной газеты «Азербайджан» (за период с XI—1918 по II—1919). На три четверти, если не больше, работа А. Л. Попова состоит из публикации документов и выдержек из газет. Зачастую длинные цитаты не снабжены даже комментариями. Но подбор материалов удачен, и содержание их очень ценно. В общем это — одна из интереснейших публикаций по истории гражданской войны и интервенции. В особенности полно охарактеризованы вопросы, связанные с экономической стороной хозяйничанья англичан в Закавказье. (Глава V «Из экономических вожделений интервентов» и гл. VIII «К истории английской экономической политики»). Есть материал, освещающий вопрос о конфликте между Деникиным и Горской Республикой и об отношении к этому конфликту интервентов (гл. VI). В документах выявлена также роль французов во всей этой эпопее. По замечанию Попова, «французы выступали в роли коммерсантов par ехcellence». Впрочем, на этот счет материалов опубликовано сравнительно немного. Очень интересны многочисленные документы, рисующие отношение к интервенции закавказских «самостийных» правительств. Заискивание и обивание порогов, полное раболепство — вот что встретили англичане одинаково у всех местных национальных белых правительств. Англичане учли это отношение к интервенции. Они также прекрасно использовали непрестанную националистическую борьбу между местными республиками. Все это позволило им «овладеть краем в буквальном смысле этого слова голыми руками». Британское командование, по замечанию автора, появилось здесь «налегке» и только с течением времени стянуло в Закавказье значительные военные силы.

Пребывание англичан в Закавказье ознаменовалось убийством 26 бакинских комиссаров. Этому позорнейшему преступлению английских интервентов, в содружестве с социалистическими партиями в Закавказье, посвящена довольно большая литература. Впервые расследованием обстоятельств исчезновения «26» занялся Вадим Чайкин (эсер, член Учредительного собрания). С большой смелостью и энергией, подвергаясь огромному риску, В. Чайкин по горячим следам предпринял тщательное расследование всего дела и результаты своих изысканий опубликовал в газете «Знамя Труда» (12/III—19). Позже по этому поводу В. Чайкин выпустил целую книгу ⁹⁹. Он рассказывает, что решился предпринять расследование этого дела с целью рассеять «чудовищную клевету», будто бы гибель большевистских комиссаров была актом политической мести со стороны бакинских социалистических организаций. Эту цель В. Чайкин осуществил очень плохо. «Чудовищная клевета» не только не была рассеяна, но получила новые веские доказательства своей достоверности. Зато в другом направлении В. Чайкин достиг многого. Прежде всего, он точно установил факт убийства «26» и лживость официальной английской версии об увозе бакинских комиссаров в Индию. Кроме того, расследование Чайкина явилось ярким, не оставляющим никакого сомнения доказательством полной ответственности английского командования в гибели «26».

Существенным дополнением к книге Чайкина служит статья Мих. Лившица «Кто виноват», помещенная в сборнике «Памяти 26»¹⁰⁰. Сопоставляя данные, собранные Чайкиным, с некоторыми, впервые публикуемыми документами, Лившиц приходит к выводу, что, кроме неоспоримой вины англичан, солидная доля ответственности в убийстве ложится и на бакинских эсеров. В связи с происходившим в 1926 г. процессом Ф. Фунтикова, бывшего председателя Временного закаспийского правительства, одного из главных виновников расправы, — статья Лившица была переиздана отдельной брошюрой с приложением дневника Фунтикова ¹⁰¹. Этот интересный документ «Дневником» называется неудачно. Так он обозначен в «Красноводском деле убийц 26-ти». В действительности же это ни по существу, ни по форме не дневник, а скорее своеобразная докладная записка Фунтикова какому-то влиятельному лицу. «Дневник» дает яркую картину колониального режима англичан в оккупированном ими районе.

Основные сведения об убийстве «26» приведены в заметке Д. Кина «Бакинские комиссары»¹⁰². Кроме того по зтому вопросу напечатано много воспоминаний, касающихся, главным образом, личных характеристик погибших и их деятельности.

В. Чайкин, занимаясь вопросом о расстреле «26», упоминает и о другом случае «проявления жестокого самовластия британского командования на чужой территории»: о пленении в городе Красноводске группы граждан (65 чел.) и насильственном увозе их в Персию. О судьбе увезенных Чайкину не удалось собрать сведений. Затронутый им вопрос слегка освещен в воспоминаниях одного из арестованных Е. Рабиновича, напечатанных в «Пролетарской Революции»¹⁰³.

Возвращаясь к работам, касающимся не отдельных моментов английской интервенции, а общей ее истории, укажем на очень хорошую работу Я. Шафир, относящуюся к Грузии («Очерки Грузинской Жиронды») ¹⁰⁴. В этой книге дается краткая история Грузии от начала февральской революции до окончательного установления советской власти, при чем период английской интервенции охарактеризован особенно подробно. Л. Шафир приводит богатейший материал, изобличающий контр-революционную роль правительства грузинских меньшевиков; их неослабное стремление во что бы то ни стало добиться интервенции, их низкопоклонство и раболепство перед англичанами. В то же время в книге приведены образчики поведения англичан, чувствовавших себя на Кавказе, словно в побежденной стране. Из публикуемых в книге документов особый интерес представляет записка А. Чхенкели: «Союзники, Россия и право наций на самоопределение». В этой записке Чхенкели убеждает Лигу Наций, что единственный путь для гарантирования самоопределения народов и прекращения в России анархии это путь интервенции, путь жестокой блокады Великороссии и военного наступления союзных войск.

Несколько статей об английской интервенции на юге принадлежат В. А. Гурко-Кряжину. Самая интересная из них — «Английская интервенция в Закаспии и Закавказье» ¹⁰⁵. Эта статья написана, главным образом, на основании следственных материалов Верховного Суда СССР, к которым автор получил доступ в качестве историка-эксперта по делу Ф. Фунтикова.

Автор анализирует официальную точку зрения Англии на причины интервенции. По официальной английской версии интервенция вызывалась исключительно опасением возможного вторжения в Индию турецко-германских войск через фронт, обнаженный ушедшей русской армией. Гурко-Кряжин опровергает эту точку зрения и стремится доказать мифичность таких «опасений», между тем, как недавно он сам стоял на «английской» точке зрения¹⁰⁴. Нам кажется, что если ошибочной была первоначальная позиция автора, то теперь совершенно устраняя значение такого рода стратегических соображений англичан, он впадает в новую крайность. Это не уменьшает убедительности доказательства Гурко-Кряжина относительно стремления англичан окончательно подчинить себе Персию и изолировать ее и Афганистан от революционной России. Кроме этой основной причины, имело значение и стремление использовать интервенцию, как оплот вооруженной борьбы с большевиками для всех антисоветских партий. Статья рассматривает также вопросы, связанные с вторжением англичан в Каспийское море и с их дейтельностью и планами в Средней Азии. Есть кое-какой новый неопубликованный материал и об общем характере интервенции. Слабое место этой обстоятельной статьи — недооценка устремлений Англии к нефтяным рессурсам Кавказа и вообще ее экономической заинтересованности на Кавказе. В общем со статьей Гурко-Кряжина необходимо познакомиться всякому приступающему к серьезному изучению вопросов интервенции.

Краткие сведения об английской интервентции на Кавказе и в Закаспийской области приведены в уже знакомой нам статье Ф. Костяева «Интервенция на юге России». Конец статьи, касающийся англичан, удачнее, чем начало, где речь идет о французской интервенции. Это же относится и к приложениям: те из них, которые касаются англичан, полнее, интереснее и не столь часто публиковались раньше, как приложения, относящиеся к французской интервенции.

Большое значение имеет работа А. Мелькумова (Материалы революционного движения в Туркмении 1904—1919 г.), изданная Истпартом ЦК КПТ¹⁰⁶. Участник описываемых событий Мелькумов coбpaл богатейший материал по истории гражданской войны в Туркестане, включая сюда и историю английской интервенции. Об этом последнем периоде речь идет в особой главе (VIII). Здесь собрано большое количество газетных вырезок, касающихся деятельности англичан в Закаспийской области и их взаимоотношений с временным закаспийским правительством Ф. Фунтикова. Более подробно, в виде связного обзора, с попутным цитированием некоторых документов, описана деятельность подпольной коммунистической организации.

К числу местных изданий, кроме книги Мелькумова, принадлежит выпущенная тем же Истпартом «Красная Летопись Туркестана» ¹⁰⁷. Этот сборник содержит ряд воспоминаний участников гражданской войны, описывающих, между прочим, и деятельность англичан в оккупированных областях. Воспоминания не все одинаково содержательны, но в некоторых имеются довольно интересные фактические данные. В целом все же книга не имеет большого значения.

Гораздо важнее сборники статей, речей и писем двух крупнейших местных работников: «Статьи и речи С. Г. Шаумяна» ¹⁰⁸ и «Статьи и письма» Нариманова¹⁰⁹. В этих сборниках содержится очень богатый материал как для выяснения фактической стороны событий, так особенно и для правильной их оценки.

Наконец, еще одна публикация, сделанная «Красным Архивом»: «Демократическое Правительство Грузии и английское командование» (с предисловием С. Сеф)¹¹⁰. Это исключительно ценное собрание документов извлекло из уцелевших остатков архива канцелярии председателя Грузинского правительства и представляет из себя девять протоколов переговоров председателя правительства с английскими генералами в феврале-сентябре 1919 года. Сюда же приложен и меморандум грузинской социалистической делегации на Люцернской конференции для рабочей фракции палаты общин. Главный интерес всех этих материалов заключается в характеристике позиции английского командования в конфликте между Грузией и Деникиным. Под нажимом английского командования грузинское правительство постепенно скатывалось к активной помощи и содружеству, сначала с Деникиным, а потом с Врангелем. Кроме того, в документах прекрасно обрисовано полное раболепства отношение Грузинского правительства к английскому командованию: смещение высших военных чинов, провинившихся перед английским командованием, согласие на передачу англичанам и контроля, и даже управления Закавказскими железными дорогами, унизительные декларации в печати и т. д.

Эмигрантская белая литература об английской интервенции на Кавказе не богата. В то время, как о периоде французской интервенции в Крыму и особенно в Одессе, которая гостеприимно приняла целые полчища бежавших с севера белогвардейских общественных деятелей, журналистов и литераторов, сохранилось множество мемуаров, — об интервенции англичан не напечатано почти ничего. Только Деникин и Лукомский в уже знакомых нам работах касаются более или менее подробно истории английской интервенции.

Деникин неоднократно возвращается к английской политике в Закавказье. Редко изменяя своей сдержанной манере письма, он здесь не может скрыть горького разочарования. Первое полугодие английской оккупации Закавказья, по признанию самого Деникина, наглядно показало, что «ни одна из тех задач, которые провозгласили англичане или которые приписывались им общественным мнением юга России и Закавказских новообразований, исполнена не была». Русский Национальный Совет в Батуме откровенно признал, что англичане явились в Закавказье «для преследования своекорыстных не только экономических, но и политических целей». Деникин приводит много примеров для иллюстрации как тех, так и других целей. Беспощадная эксплоатация богатого края, расчленение «Единой России», упрочение своего влияния в Закавказье и соседних районах — вот цели англичан. Деникина больше всего поражает «двойственность» английской политики: с одной стороны, щедрая помощь белым армиям, с другой, неприкрытая борьба против основных принципов этой самой белой армии. Глава белой армии не мог понять, что помощь англичан дается совсем не для воссоздания России, а только для борьбы с большевиками. Сообщения Деникина об английской интервенции, несмотря на всю осторожность и скупость изложения, дают историку большой материал.

Лукомский, подобно Деникину, повествует, что с представителями английского командования при ставке командования добровольческой армии существовали все время неизменные дружеские отношения. Была, казалось бы, полная договоренность. Зато с английским командованием в Закавказье никак не удавалось спеться, и трения здесь не прекращались. С первых же дней появления англичан в Закавказье они начали проводить анти-деникинскую политику среди «краевых национальных правительств». У Лукомского, как и у Деникина приведено много примеров стремления англичан поддержать сепаратизм Грузии и Азербайджана. Подробно изложена история конфликта, разгоревшегося из-за Сочинского округа, который англичане, по словам руководителей Добрармии, во что бы то ни стало хотели сохранить за Грузией. Причинам противоречивой политики англичан Лукомский не дает сколько-нибудь серьезного об’яснения. То ли екатеринодарские представители англичан были просто лучшие политики, чем их закавказские коллеги, то ли у Англии вообще не было ясной линии поведения в вопросе о помощи антибольшевистскому движению на юге России.

Второстепенное значение имеют пространные мемуары Б. Байкова ¹¹¹, одного из руководителей образовавшегося на Кавказе «Русского Национального Комитета». Байков подробно описывает всю историю Закавказья во время революции и гражданской войны. Лишь в одном случае он лаконичен до крайности: когда речь идет об англичанах, появившихся в Закавказье. Однако здесь он успевает рассказать о случайно виденных им документах, попавших будто бы в руки большевиков и показывающих с неопровержимой достоверностью, что у немцев были подробнейшим образом разработаны планы вторжения в великобританские владения в Индии через бывший юго-восточный фронт России. Официальная позиция англичан относительнее причин интервенции, казалось бы, получает благодаря Б. Байкову новое подтверждение.

Укажем, наконец, на составленный Н. Вороновичем сборник материалов и документов о крестьянском движении в Черноморской губернии ¹¹². Кое-какие документы здесь говорят об отношении английского командования к повстанческому движению. Документы эти относятся к 1919 и 1920 годам.

В заключение остановимся на переведенной на русский язык книге английского генерала, руководителя авантюристической экспедиции англичан в районе Баку — на книге Денстервиля¹¹³. По словам автора, книга написана не для стратегов и тактиков, а чтобы быть «интересной для всех». Очевидно, с этой целью Денстервиль облек изложение в форму, приближающуюся к уголовному роману. Этот типичный колониальный вояка с исключительным цинизмом повествует о своих похождениях в качестве руководителя экспедиции. Он подробно рассказывает о своем участии в подготовке свержения советской власти, о материальной поддержке эсерам и дашнакцанам, оказываемой для осуществления этого переворота, о широких планах борьбы с советской властью в пределах всего Закавказья, о взаимоотношениях англичан и контр-революционного отряда Бичерахова и т. д.

В общем книга Денстервиля очень важный источник для историка английской интервенции.

Ал. Гуковский.