"Историк Марксист", №6, 1927 год, стр. 268-283

РЕЦЕНЗИИ

Е. А. КОСМИНСКИЙ и А. Д. УДАЛЬЦОВ (ред.) Социальная история средневековья. Том I — Раннее средневековье. Том II — Деревня и город позднего средневековья. М.—Л., ГИЗ, 1927 г., стр. 254+439.

Названные книги являются сборниками материалов по социальной истории Западной Европы средних веков и ставят своей задачей «дать материал для самостоятельных работ учащихся» наших вузов. Сборники включают в себя частью уже ранее изданные для учебного пользования источники (например, помещенные в книге Стасюлевича «История средних веков», в кн. «Средневековье в его памятниках» под редакцией Егорова, в сборниках источников Н. Грацианского и Оловянишниковой), а частью источники, выпускаемые для этой цели впервые, при чем большинство из них дано в переводе самих же составителей.

Первый том — раннее средневековье, редактированный А. Н. Удальцовым, состоит из четырех отделов: а) элементы феодализма в поздне-римском обществе, б) древние германцы, в) франкское общество эпохи Меровингов и Каролингов, д) феодальное общество ¹.

Собранные там источники иллюстрируют в общем полно вопрос о развитии феодального строя в южной и северной Европе и дают материал по характеристике феодального общества и хозяйства. При этом источники даются в большинстве для учебного пользования впервые.

Второй том «Деревня и город позднего средневековья», вышедший под редакцией Е. А. Косминского, содержит в себе следующие отделы: а) Крестьянство во Франции XII—XIV вв. и Жакерия. б) Английская деревня в XI—XIV в.в. в) Рабочее законодательство и восстание 1381 г. г) Французские города в XII веке, д) Французские цехи XIII—XIV в.в. е) Парижск. революц. 1356—58 г. ж) Немецкий город XIV—XV в.в. ²

Здесь подобран обширный и большей частью новый материал по социальной истории XII—XV в.в., при чем по преимуществу внимание уделено характеристике цехового строя, а также аграрному строю и крестьянским движениям эпохи развития денежного хозяйства.

Оценку названных книг, само собою разумеется, нельзя ограничить рассмотрением их с точки зрения научной выдержанности. Не менее важно выяснить, насколько эти книги представляют ценность в учебно-методическом отношении. Нас не может не интересовать вопрос о том, насколько удачно авторы сумели построить план сборников, насколько удачно намечены темы и подобран к ним материал, тем более, что приспособить средневековье к задачам, которые ставят наши вузовские программы дело не легкое и требует от составителя не только научной подготовленности, но и педагогического чутья и уменья связать предмет с требованиями современной высшей школы. Нелепо было бы пичкать нашего студента тем схоластическим материалом, который преподносился студентам-историкам в старых университетах. Мы можем с удовлетворением отметить, что «социальная история средневековья» бесспорно является большим успехом в деле приближения такой, казалось бы, далекой от современности науки — истории средних веков — к научным интересам, в кругу которых живет наша вузовская молодежь.

Темы, по которым подобран материал, безусловно представляют большой интерес для студента-общественника. Они помогут ему получить научное освещение хотя бы таких вопросов, как происхождение классового общества в Европе, экономическое развитие Европы до возникновения капиталистического хозяйства и др.

Здесь, однако, следует отметить и некоторые недостатки.

Такой важный вопрос, как классовая борьба той эпохи, не может считаться освещенным в достаточной мере. Если по крестьянским движениям (за исключением Германии) материал вполне достаточен, то этого нельзя сказать относительно классовой борьбы в городах. Здесь было бы необходимо значительно полнее осветить источниками движение подмастерьев и ранние формы классовой организации зарождавшегося рабочего класса. Здесь можно было бы использовать источники по социальной борьбе (цеховые революции) во Фландрии в ХIII веке (Ипр, Брюгге, Гент, Льенс), в Германии XIV века (Страсбург, Кельн, Ульм и др.) и в Италии (Флоренция), а также источники, иллюстрирующие стачечное движение XIV—XV столетия, положим в Германии (например, стачку хлебопеков Кольмара в 1495 году или в Бреславле). Недостаточно освещена источниками проблема происхождения городов ³, а также очень мало материала дается для характеристики городского хозяйства XI—XII в.в. ⁴. Было бы, пожалуй, целесообразно за счет сокращения отдела «Герм. город XIV—XV веков» увеличить число источников по городам, относящихся к более раннему времени и, в частности, расширить отдел «французские города в XII веке».

Затем, следует отметить некоторую неполноту источников по первой теме — «Элементы феодализма в поздне-римском обществе». Здесь автор оставил без освещения вопрос об условных формах землевладения (эмфитезис, прекарий) и тех изменениях в аграрном строе, которые произошли в результате упадка рабовладельческого хозяйства.

Наконец, в отделе «Древние германцы» много внимания уделено военному быту германцев и недостаточно хозяйству и социальному строю.

Сверх всего указанного некоторым недостатком данного сборника можно считать также отсутствие общего введения по источниковедению, которое помогло бы читателю познакомиться с важнейшими собраниями источников и их происхождением. Студенту не мешает знать, откуда взят тот или иной отрывок источника, который он использовал в своей работе.

Такого рода сноски — М. G. Dipl, — совершенно будут непонятны студенту, если его предварительно не познакомить с тем, что представляет собою — Мonumenta Germaniae historica, на какие отделы распадается это издание, каково содержание отделов, как было положено начало этой грандиозной работы по собиранию источников, как она продолжалась в дальнейшем. Этот недостаток до некоторой степени восполняют введения к отделам, но, к сожалению, не все они составлены в таком духе, что могли бы заменить собою общий очерк по источниковедению. Особенную ценность имеет введение к теме «Английская деревня XI—XIV в.в.». Здесь автор (Е. А. Косминский), помимо обзора главнейших источников и литературы по вопросу, дает методические указания относительно того, как пользоваться данными источниками.

Следовало бы и всем остальным авторам дать предисловия по этому типу, что еще более увеличило бы учебно-методичесмую ценность названных пособий.

Подходя к оценке данных сборников с научной точки зрения, нельзя не отметить больших достоинств в смысле умелого и внимательного отбора наиболее ценных в научном отношении источников и той тщательности и добросовестности, с которой выполнены авторами все переводы, Надо думать, что это об’ясняется тем, что в работе приняли участие большей частью крупные специалисты в данной области.

Здесь хотелось бы сделать лишь несколько замечаний в отношении перевода Цезаря, где автор дал довольно новый перевод особенно важных и ответственных мест, что придало источнику несколько иной смысл.

Для примера возьмем следующее. Отрывок, который исследователями обычно переводится так, «и нельзя оставаться более одного года на одном месте для земледелия» — автор переводит «и им нельзя оставаться на одном и том же местожительства более года».

Энгельс, а вместе с ним и большинство исследователей более правильно видят здесь указание на особенности земледельческого хозяйства германцев. Точно так же сообщение Цезаря о том, что германцам отводили землю «по родам и родственным группам» (так переводит это выражение gentibus cognationibusque Энгельс)⁵, автор нашел нужным перевести несколько иначе. В то время, как Энгельс и другие исследователи видели здесь упоминание о родах и семейных общинах, у автора семейные общины выпадают и остаются такие-то «различные родовые об’единения». Непонятно, почему автор не нашел возможным согласиться с точным переводом, который мы имеем у Энгельса и громадного большинства исследователей и дать свой, не совсем точный перевод, отыскивая какой-то иной смысл в данном отрывке ⁶.

Отделу «Древние германцы» предшествует вводный очерк — «Материальная культура древних германцев» — А. Неусыхина. Автор излагает здесь новый взгляд на хозяйственную жизнь древних германцев и высказывает ряд суждений, которые могут считаться отнюдь не общепринятыми и даже весьма спорными. Автор считает совершенно несостоятельной номадную теорию, которой придерживалось подавляющее число крупных исследователей прошлого времени.

Ссылаясь на некоторые новые работы, он утверждает, что германцы не были народом номадным, т. к. это, по его мнению, несовместимо с земледелием. «Приручение домашних животных ⁷ требовало, говорит автор, большого постоянства отношений, устойчивости хозяйственной жизни. Ни номадный, ни охотничий быт не мог дать необходимых для него условий».

Не говоря о том, что здесь автор резко расходится с Энгельсом, книга которого (происхождение семьи, собственности и государства) имеет широкое применение в вузовской работе, этот взгляд не может считаться общепринятым и современной наукой на Западе. Так, Баумгартнер в своей книге Die Urgeschichte des freien deutschen Dorfes, вышедшей в 1925 году, стоит вполне определенно на точке зрения номадной теории ⁸.

Точно такого же взгляда держится Людвиг Вильзер в книге Deutsche Vorzeit вышедшей в 1923 г. ⁹.

Наконец, нельзя сказать, что Г. Кунов в своей новой работе Allgemeine Wirtschaftsgeschichte В. II. полностью разделяют мнения автора.

Можно сомневаться также в правильности утверждения автора, что «количество лесов и их значение в хозяйственной жизни германцев в литературных памятниках преувеличено».

Во всяком случае, доверяя источникам, большинство исследователей держалось обратного мнения. По исследованию Арнольда, подвергшего филологическому разбору наименования древнейших селений Гессена, местности, ранее других занятой германцами, установлено, что местность была покрыта сплошным лесом, и те источники, которые приводит сам автор, полностью противоречат его утверждению. Так, по Страбону (см. стр. 62, т. I, Соц. ист. Средневековья) — «от Рейна до Эльбы нельзя было пробраться прямым путем (около 3000 стадий), но приходилось обходить непроходимые леса и болота».

Все вышеприведенное говорит нам, что, таким образом, вместо необходимого предисловия к отделу с методологическими указаниями, мы имеем как бы дискуссионную статью, в которой не только высказываются спорные взгляды, но и утверждения, противоречащие Ф. Энгельсу.

Эта статья, которую нельзя не признать интересной, вряд ли, однако, уместна в книге для учебного пользования.

Все отмеченные выше незначительные недостатки нисколько не уменьшают исключительной ценности, как в учебно-методическом, так и в научном отношении названных сборников.

Нет сомнения, что эти книги получат широкое распространение и с пользой найдут себе применение в учебной работе наших вузов, как по курсу Истории Западной Европы в средние века, так и по курсу истории общественных форм. Потребность в таком пособии безусловно есть.

В. Д. Преображенский.
 

Г. ДЖ. КОЛ. «История рабочего движения в Англии». Изд. Ленинградского Губпрофсовета. 1927 г., т. I, 150 с., Ц. 1 р. Т. II. 182 с.

Кол один из лучших знатоков английского рабочего движения; помимо того, он теоретик оригинального направления социалистической мысли — гильдейского социализма. По этим причинам он, несомненно, является очень интересным автором книги, трактующей историю рабочего движения в Англии. И, действительно, оба тома работы Кола имеют чрезвычайно важное достоинство, заключающееся в том, что работа эта пытается осветить историю всех отраслей рабочего движения, не сосредоточивая своего внимания на какой-либо его отдельной ветви.

Помимо того, для читателя английского книга Кола должна представлять еще и тот интерес, что ее автор находится под несомненным влиянием марксистских воззрений, но как раз именно с этой стороны рассматриваемая нами книга не удовлетворит русского читателя: марксизм Кола весьма невыдержанный марксизм. Его взгляды скорее можно назвать марксистско-образными.

Начать хотя бы с употребления Колом кстати и некстати типичного гильдейского термина: «контроль над производством». Затем, основной формой рабочего движения наш автор считает форму профессиональную — «каково бы ни было формальное строение, политическая организация рабочего класса зависит на самом деле, главным образом, от движения профессионального». Такие утверждения Кола, конечно, дань его гильдейским воззрениям, ибо гильдейский социализм есть лишь английский перепев романских синдикалистских симфоний.

Найдутся в книге Кола и другие серьезные погрешности: его значительные уступки буржуазной теории воздержания — один из примеров таких погрешностей. Говоря об обстоятельствах, приведших к отмене «закона против сообщества», Кол следом за Вэббами колоссальное значение придает деятельности хитроумного Плэса, забывая о том, что в этот момент английская промышленность переживала период высочайшего под’ема, период, во время которого всякие рабочие волнения, а, следовательно, и перебой в работе наносят буржуазии тягчайший ущерб. Рассматривая причины отмены закона о бедных, Кол делает упор на обременительность налога в пользу бедных, в то время, как ударение следует, конечно, сделать, на заинтересованности буржуазии в увеличении резервной армии труда.

Анализируя воззрения чартистских лидеров, Кол сваливает в одну кучу О-Брайна и О-Коннора, считая их обоих «идущими за Робертом Оуэном, в стремлении изыскать средства общественного контроля над индустриализмом». В этой фразе, прежде всего, обращает на себя внимание употребление весьма туманных гильдейских терминов, а во-вторых, этим утверждением или Оуэну навязывается экономически-реакционные взгляды, сводящиеся к желанию упразднить промышленность, или же О-Коннору пристегиваются социалистические воззрения. Впрочем, несколькими страницами дальше наш автор заявляет, что земельный план О-Коннора не имел ничего общего с социализмом.

Однако не нужно думать, что указанные нами недостатки работы Кола сводят на-нет ее достоинства. Об основном достоинстве книги Кола мы уже сказали. Помимо того, первый том книги Кола весьма удачно трактует целый ряд вопросов, до сих пор мало освещенных в русской литературе. Так именно обстоит дело с рабочим движением конца XVIII века (эпоха корреспондентских обществ), с периодом рабочего движения эпохи наполеоновских войн и времени, непосредственного к этой эпохе примыкающего (1800—1820). Весьма недурны страницы, посвященные чартизму, но здесь обращает на себя внимание то обстоятельство, что Кол не усмотрел связи между под’емом и упадком волн рабочего движения и периодами под’емов и кризисов английской промышленности. Между тем для русского читателя такая связь установлена уже с давнишних пор еще Туганом-Барановским. Зато запутанный и темный вопрос о Ньюпорском восстании освещен нашим автором великолепно.

Заслуживает внимания общая трактовка всего периода, рассматриваемого первым томом, как периода, проходящего под лозунгом «назад к земле».

Второй том книги Кола по самому предмету своего содержания — рабочее движение второй половины XIX века — пред’являет к его автору несомненное требование обладания самым острым марксистским анализом. Но, как мы уже сказали, наш автор именно этим свойством и не обладает. По этим-то именно причинам в его изложении много остается спутанным, неясным, невыпяченным.

Если уже в первом томе Кол в известных случаях шел за Вэббами, то во втором томе своей работы он еще чаше оказывается под очень большим влиянием почтенной ученой четы.

Современный русский читатель очень бы хотел найти в книге Кола страницы острой критики деятельности «хунты», он бы хотел найти более серьезное, чем «личная вражда», об’яснение борьбы между хунтой и Поттером, этим «маклером по стачкам». Но читатель не найдет ни того, ни другого.

Много неточностей и упущений содержат страницы, посвященные истории Международного Товарищества Рабочих. Кол видит какой-то исторический парадокс в том, что умеренные деятели английского профессионального движения оказались основателями международной революционной организации. Иными словами, Кол не видит тех насущных практических причин, которые толкнули «умеренных деятелей профессионального движения» на сближение с рабочими континента. В дальнейшем изложении истории I Интернационала Кол нагромождает одно на другое, имена Мадзини, Бакунина, Бланки, Прудона и т. д. и не дает даже намека на характеристику взглядов всех перечисленных и сваленных им в кучу деятелей революционного движения. Редакция русского перевода сочла необходимым даже для русского читателя снабдить данные страницы книги поясняющими примечаниями, что же касается читателя английского, то для него весь этот сухой синодик имен останется несомненно грамотой за семью печатями.

Совершенно беспомощным оказывается Кол в разрешении вопроса о причинах отсутствия социалистических взглядов у английских рабочих 60—70 г.г. Он лишь меланхолически констатирует это обстоятельство, зато несколькими страницами ниже он называет «доподлинно социалистической литературой» творения, вышедшие из-под пера фабианцев, этих лучших фальсификаторов социалистических идей.

Очень характерным для Кола, как одного из лидеров английского социалистического движения, является его утверждение о том, что причинами неудачи деятельности социал-демократической федерации является то обстоятельство, что вожди этой федерации, благодаря стечению обстоятельств, имели возможность углубиться в теорию.

Начиная с 60-х гг., история профессионального движения Англии есть история создания «плотины против социализма». Нельзя сказать, чтобы наш автор не приводил фактов, иллюстрирующих это обстоятельство, но с другой стороны, он ничего не сделал для того, чтобы обрисовать это явление более выпукло, чтобы поставить над этим местом своего изложения совершенно определенное ударение.

То же самое — относительно создания политических организаций 90—900-х гг. Все попытки создания таких организаций были проникнуты типичнейшим и циничнейшим политиканством и опять-таки желательного для нас подчеркивания всех этих явлений в книге Кола, написанной как-то слишком бесстрастно, мы не найдем.

При сравнении двух томов, работы Колa, приходится сказать, что первый том более полезен и интереснее для русского читателя, чем том второй, однако, известные достоинства имеет и второй том. И прежде всего, этим достоинством является небольшой размер книги, пытающейся на немногих страницах осветить всю сложную сумму явленуй, именуемых английским рабочим движением.

С. Моносов.
 

HENRI SÉE. La Vie économique dе 1а Frаnсe sous la mоnаrсhie сеnsitаirе (1815—1846). Paris. Felix Alcan. 1927. 191 p.

Книга Анри Сэ — видного исследователя экономической истории Франции в новое и новейшее время — представляет собой собрание статей, появившихся в разное время в разных журналах (преимущественно в «Rovue d’histoire economique» за 1921—1924 г.г.) и лишь несколько дополненных для настоящего издания.

Книга состоит из пяти глав, из коих первая посвящена «прогрессу в земледелии», вторая — «промышленной эволюции», третья — «положению рабочего класса», четвертая — «рабочему движению», пятая — «прогрессу в области торговли и деловой жизни».

В предисловии автор заявляет, что ставит своей целью «подвести итоги нашим познаниям и провести несколько борозд в той еще мало исследованной области» (стр. 8), каковою является история экономической эволюции Франции в первую половину XIX столетия что его книга носит характер предварительной разведки в имеющемся материале и должна дать толчек дальнейшему более углубленному изучению затронутых в ней проблем.

В действительности рецензируемый труд представляет собой ценнейший вклад в историографию вопроса, существенно дополняющий — как со стороны фактической, так и со стороны выводов — известный труд Левассера («Histoire des classes ouvriers et de 1‘industrie on France de 1789 á 1870»). Bсe пять глав обильно насыщены фактическим (цифровым) материалом, почерпнутым у первоисточников (главным образом, из разных официальных и неофициальных анкет).

Обращаясь к рассмотрению книги по существу, следует, прежде всего, сказать, что автор счастливо избежал опасности искажения исторической перспективы, опасности преувеличения или преуменьшения темпа капиталистического прогресса Франции в эпоху Реставрации и Июльской монархии. В частности, он убедительно доказывает, что в отношении техники и продукции «земледелие в эпоху Реставрации больше напоминает XVIII век, нежели современную нам эпоху» (стр. 24), что, несмотря на некоторый прогресс в этой отрасли народного хозяйства, обозначившийся с 1840 года, «решающие успехи (в сельском хозяйстве — А. М.) имели место лишь во второй половине XIX столетия» (стр. 46). В главе о «промышленной эволюции», касаясь вопроса о машинизации и концентрации производства, он (в отличие от некоторых других авторов) удачно избегает преувеличения темпа названных процессов для рассматриваемого периода и неоднократно подчеркивает, что «индустриальная революция», совершившаяся в Англии в конце XVIII — начале XIX в.в., во Франции в 1848 году «еще далека до своего завершения» (стр. 78: est loin d‘être acheve), ибо «мелкая промышленность все еще играет здесь крупнейшую роль» (стр. 87). Такую же похвальную осторожность проявляет Анри Сэ и тогда, когда ему приходится говорить об успехах внутренней и внешней торговли, о росте банкового капитала и кредитных операций в царствование «короля-буржуа». Он справедливо отмечает, что лишь во второй половине столетия (собственно — «после 1850 года») имели место те экономические сдвиги, «которые должны были внести в деловую жизнь совершенно новую практику, революционизировать денежный рынок, обеспечить торжество капитализма в производстве» (стр. 159 и сл.), т.-е. употребляя марксистскую терминолологию, торжество финансового капитализма. Рисуя яркую картину интенсивного роста путей и средств сообщения (каналов, шоссейных дорог, железнодорожных и пароходных линий, почты и телеграфа), наметившегося с 1840-х годов, он тут же предупреждает однако читателя, что это еще начало процесса, последствия которого для внутренного и внешнего товарооборота скажутся в полной мере лишь позже (стр. 145).

Исследуя вопрос о положении рабочего класса и тщательно сопоставляя обильные, но противоречивые данные всевозможных официальных и неофициальных источников (анкет), Анри Сэ возражает против несколько оптимистической оценки Левассера и приходит к заключению, что «в эту эпоху переворота (в промышленности — А. М.) страдания рабочего класса особенно жгучи», что «ставки заработной платы в большинстве случаев недостаточны», что «уровень жизни (рабочих — А. М.) оказывается чаще всего плачевным» (стр. 163), что рост благосостояния пролетариата не поспевает за ростом общего благосостояния страны (стр. 107). Не забывает он отметить и то обстоятельство, что главную помеху в борьбе французских рабочих за улучшение условий своего труда и существования составляла невозможность организованно «защищать свои коллективные интересы» (стр. 115), созданная свирепым законодательством эпохи (стр. 118).

Наиболее слабой частью рецензируемой книги следует признать главу IV, посвященную характеристике рабочего движения. Прежде всего, совершенно непонятно, почему автор более или менее подробно останавливаясь на профессиональном (синдикалистском), стачечном, кооперативном движении, слегка касаясь некоторых социалистических течений и политической борьбы (тайных обществ), проходит мимо таких выдающихся событий этого периода, как оба лионские восстания (1831 и 1834 г.г.). Общий вывод — что в рассматриваемую эпоху «рабочий класс начинает приходить к сознанию своих коллективных интересов» (стр. 136) (иначе говоря — из «класса в себе» начинает превращаться в «класс для себя») — формулирован правильно. К сожалению в дальнейшем, словно испугавшись, что его заподозрят в грехе марксизма, наш автор изменяет своей в общем выдержанной материалистической концепции и впадает то в чистый идеализм, то в вульгарный эклектизм. Именно — рабочее движение изучаемого периода представляется ему «не столько следствием успехов крупной промышленности и концентрации рабочего класса, сколько результатом политической активности, вызванной к жизни Июльской революцией» (стр. 119). Как будто бы сама Июльская революция (1830 г.), влияние которой вместе с сопутствовавшим ей кризисом на усиление активности рабочего класса кажется нам бесспорным, не была политическим выражением экономического факта победы капиталистического прогресса над феодальным ретроградством. Но Анри Сэ нужно какое-то об'яснение совершенно загадочного для него явления: почему «рабочие, играющие главную роль в движении, принадлежат как раз к числу тех, которые менее всего затронуты этим (промышленным — А. М.) переворотом, а именно — строительные рабочие, башмачники, шапочники, рабочие занятые в производстве предметов роскоши» (стр. 124)? Он не понимает того, что на ранних стадиях промышленного капитализма наиболее передовой, наиболее сознательной, наиболее поддающейся организации, наиболее восприимчивой к социалистической пропаганде, наиболее революционно-настроенной частью рабочего класса всегда и всюду неизбежно оказываются не фабрично-заводские пролетарии, рекрутируемые у вчерашних крестьян, а ремесленные полу-пролетарии, разоряемые поступательным ходом машинизма, родившиеся и выросшие в обстановке города, свободной от «идиотизма деревенской жизни». Непонимание этого обстоятельства (без которого нельзя, кстати сказать, понять всей последующей истории французского рабочего движения вплоть до Коммуны) заставляет нашего исследователя искать об'яснения успехов рабочего движения во Франции 30-40-х годов в «идеологических причинах» (elle procéde de causes idéologiques) — в «Июльской революции и порожденном последнею общем потоке идей» (стр. 124: de la Revolution de juillet et du courant géneral des idéés qu'elle a determine). Правда, тут же он добавляет, что в дальнейшем организация рабочего класса примет столь широкие размеры, главным образом, благодаря «успехам промышленной концентрации» (стр. 136).

Впадая в вульгарный эклектизм (столь характерный для большинства даже наиболее «левых» представителей французской исторической науки наших дней), Анри Сэ «пышный расцвет социалистических учений во Франции в первую половину ХIХ-го столетия» отказывается выводить из одних «экономических перемен», имевших место в этот период, и настаивает на том, что при анализе этого явления «нельзя забывать и о других факторах» интеллектуального и морального порядка» (стр. 165: il fant tenir compte d'autres facteurs, d'ordre intellectuel et moral).

В заключение, ответим, что при всех недостатках методологического характера, при всей неполноте отдельных частей, книга Анри Сэ остается и вероятно долго еще останется — едва ли не лучшим общим трудом по истории экономической эволюции Франции в период времени от падения первой империи до революции 1848 года. Она безусловно заслуживает того, чтобы быть переведенной на русский язык.

Ценность книги еще увеличивает приложенная к ней обширная (на семи страницах) библиография.

А. Молок.
 

Я. М. ЗАХЕР. — Революция 1848 г. в Германии. Изд. «Прибой». Ленинград. Стр. 178.

Книжка тов. Я. М. Захера (представляющая собой один из выпусков научно-популярной серии «Всеобщая история» ¹⁰) заполняет весьма существенный пробел в марксистской учебной литературе, посвященной истории классовой борьбы на Западе в новейшее время. Каждый, кому приходилось и приходится вести семинарские или лабораторные занятия (в вузах, комвузах, совпартшколах) по соответствующему курсу, знает, с какими трудностями сопряжена бывает постановка темы «революция 1848 года в Германии» из-за отсутствия подходящей литературы. Уже это одно обстоятельство делает появление рецензируемой книжки крайне своевременным. Своевременность последней еще усиливается от того, что выход ее совпадает с приближающимся 80-летием «безумного года».

Основное достоинство книжки заключается в том, что крайне сложный, запутанный, противоречивый процесс немецкой буржуазной революции 1848—49 годов освещен в ней с пocлeдoвaтeльнo-мapкcиcтcкoй точки зрения и, благодаря удачной структуре (расположению материала), усваивается сравнительно легко. При всем том, автор, по нашему мнению, несколько перегибает палку, жертвуя историей для социологии, фактами ради обобщений. Так, сам по себе совершенно правильный вывод о значительно меньшей суб‘ективной революционности немецкой мелкой буржуазии 1848—49 г.г. по сравнению с революционностью французской мелкой буржуазией конца XVIII века повторяется излишне часто даже с точки зрения педагогической целесообразности. В то же время фактический материал, даваемый автором по целому ряду важных проблем, явным образом слишком скуден. Особенно резко бросается это в глаза в главе II, посвященной «движущим силам» революции, где положению рабочего класса уделено менее трех страничек, где нет ни слова ни о младогегельянцах, ни о так называемых «истинных социалистах», ни о Стефане Борне, где о такой интересной фигуре, как Вейтлинг, лишь упоминается в скобках. Явно недостаточны, с нашей точки зрения, сведения (факты и цифры), приводимые автором в главе об экономике до-мартовской Германии, в частности, об ее промышленном развитии. Существенным пробелом (уже с методологической точки зрения) следует признать отсутствие анализа кризиса 1847-48 года, сыгравшего, как известно, крупнейшую роль — в немецких странах так же, как и во Франции — в деле революционизирования широчайших масс как пролетариата и бедноты вообще, так и мелкой буржуазии. Автор же ограничивается тем, что упоминает об этом кризисе в двух словах.

Другим недостатком рецензируемой книжки является то, что тов. Захер, идя по линии наименьшего сопротивления, сплошь и рядом отказывается от самостоятельного рассмотрения того или иного вопроса и уступает слово тому или иному автору. В частности, если большую часть многочисленных выписок из Маркса и Энгельса следует признать вполне уместной и даже необходимой (хотя и эти выписки без всякого ущерба могли бы быть несколько сокращены), то серьезные возражения вызывают выдержки из Блоса (характеристика деятельности венского комитета безопасности) и Меринга (характеристика рабочего движения в 1848 г.). Особенно выделяется в этом смысле глава XII (Маркс и Энгельс в германской революции), на целую половину состоящая из обширной выдержки из книги Д. Б. Рязанова «Маркс и Энгельс». Впрочем, упреки эти могут быть отведены ссылкой на характер рецензируемой книжки, представляющей собой не научное исследование, а учебное пособие.

Обращаясь к приложенной к учебнику «хрестоматии», следует отметить, что подбор документов сделан в общем вполне удачно, хотя расположение их вызывает некоторые возражения (так, документ № 22 — Требования коммунистической партии в Германии — должен был бы быть перенесен с занимаемого им места, как относящийся к более раннему периоду). Что касается текста документов, то он вызывает довольно серьезные сомнения потому, что, как в этом легко убедиться, все они без исключения взяты из вторых или третьих рук. Наши сомнения относятся не к статьям из «Новой Рейнской Газеты», заимствованным из столь надежного источника, как изданный Институтом Маркса и Энгельса сборник «К. Маркс и Ф. Энгельс в эпоху немецкой революции (1848—1850 г.г.), а к документам, почерпнутым (без всякой, видимо, сверки с оригиналом) из русских переводов книг В. Блоса («История германской революции 1848 года») и М. Баха («История австрийской революции 1848 года») или из русской хрестоматии Ц. Фридлянда и А. Слуцкого («История революционного движения Западной Европы. 1789—1914»).

В заключение выразим пожелание, чтобы все отмеченные нами недостатки, отнюдь не лишающие книжку т. Захера характера ценного марксистского пособия как для самообразования, так и для преподавания, были в следующем же издании «Революции 1848 года в Германии» полностью устранены.

А. М-к.
 

ЛОРД БЕРТИ. За кулисами Антанты. Перев. и прим. Е. Берловича. ГИЗ. М. 1927 г. Стр. 230.

Под этим заглавием в русском переводе появился дневник британского посла в Париже "The diary of Lord Bertie. London" 1—2 vol. Сэр, a впоследствии лорд Френсис Берти относился к числу наиболее беспардонных представителей империалистической политики Англии во время подготовки и в течение мировой войны. Недаром Пуанкаре в своих воспоминаниях так тепло отзывается о дипломатической деятельности Берти в Париже. С несколько зараженным пацифистскими идеями Кайо Берти чувствовал себя неуютно — с Пуанкаре работа шла легче.

Значение воспоминаний Берти несколько своеобразно — в них нельзя найти новых сенсационных фактов по истории международной политики, в них нет стремления приклеить где только можно фиговый листок ко многим несколько неудобным, но, к сожалению, теперь явным фактам из "миролюбивой" деятельности антантовской дипломатии, чем занимается его бывший принципал, тоже сначала сэр, а теперь лорд Эдуард Грей — в дневнике Берти обнажается нечто иное, а именно, дипломатический быт, понимая этот последний термин в несколько психологизированном смысле. Перед нами не смысл хотя бы самой тайной дипломатической переписки, даже не их закулисный комментарий к ней, а довольно искренние, хотя и резко обусловленные национальным и социальным положением данного лица, размышления по поводу событий и лиц. Перебирая эти размышления одно за другим, можно составить что-то вроде фона, на котором многие страницы дипломатической переписки и многие картины недавней истории станут и ярче и выразительнее.

Давно известно, что борьба Антанты с австро-германским блоком «за спасение культуры и цивилизации» сопровождалась жестоким торгом среди самых благородных борцов. Дневник Берти повествует об этом не в закругленных формах дипломатических нот и донесений, а языком более простым, а потому и более убедительным и более выразительным. "Какой дурак этот Извольский" (стр. 37), "Сазонов обнаруживает полную меру глупости" (стр. 52) негодует английский лорд, комментируя захватнические планы русской дипломатии, хотя, разумеется, для Берти были важны не умственные качества русских дипломатов, а нечто более реальное: "имея Россию на Кавказе, на Босфоре и на северном конце Багдадской железной дороги, Англия окажется выданной на произвол России в Мессопотамии".

"Какой будет парадокс, если цивилизация будет спасена русским самодержцем" (стр. 29) и ее конечные спасители, в чем имел мужество сознаться сэр Грей, американцы, по мнению Берти — "прогнившая шайка жуликов, распевающих псалмы и гоняющихся за барышами" (стр. 81). Хорошенькая характеристика в устах дипломата, скорбящего о том, что союзники уже делят шкуру еще "неубитого медведя".

Очень любопытны рассказы Берти о его сношениях с представителями "сволочи — правительством ее нельзя назвать, — которая стоит у власти в Петербурге" (стр. 141). Не следует думать, что это большевики — это всего только временное правительство. Впрочем, в весьма скором времени этот лестный эпитет начинает применяться и к столь ненавистным для Берти "экстремистам". — "Если бы только у Керенского хватило ума об'единиться с Корниловым, чтобы выгнать эту сволочь из Петербурга, то, может быть, был бы восстановлен хоть какой-нибудь порядок" (стр. 155). Несмотря на все это презрение, Берти пришлось-таки разговаривать с "Маклаковым, так называемым русским послом" (154). Посол действительно оказался так "называемым" и сообщил Берти ценные сведения о том, что Щегловитов служит большевикам, что последние с помощью немцев собираются возвести на престол кого-либо из членов российского царствующего дома. Однако такие благие намерения большевиков не привели ни к чему — пришлось говорить об интервенции и с дураком Извольским, который рекомендовал японцев (стр. 179), но не брезговал давлением из Архангельска и Кавказа — "очень длинная волынка", замечает Берти (стр. 170) и с Маклаковым, который хотел и не "хотел японской интервенции в Сибири" (стр. 179), надеясь больше на "голод, мор, гражданскую войну и господство террора" (стр. 171). Для историка интервенции в книге Берти найдется несколько ценных указаний.

Не имея под рукой подлинникэ, трудно судить о качестве перевода, но он не без грехов. Переводчик не всегда точно различает Томаса от Тома. Тома, конечно, для составления кабинета в Бекингемский дворец вызываться не мог. Есть и еще кое-какие неточности в транскрипции собственных имен (Чайрель вместо Чироль, Сандер вместо Сандерс). Иногда перевод, повидимому, приобретает чересчур вольный характер.

Проф. П. Преображенский.
 

ОКТЯБРЬСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ пеpед судом американских сенаторов. Официальный отчет «Овермэнской комиссии» сената. Перевод В. Вельского. Государ. Издательство. 1927 г. 163+Х стр.

Когда тот или иной класс вырождается и идет к гибели, он, прежде всего, теряет историческую перспективу, умение правильно оценивать и ориентироваться в происходящих событиях.

Протоколы т. наз. «Овермэнской комиссии» дают этому блестящий пример. Комиссия эта была создана сенатом Соединенных Штатов и работала под председательством сенатора Овермэна в феврале 1919 г. Ее задачей было проведение кампании против Советской России. На основе показаний очевидцев она должна была удостоверить изуверский характер власти большевиков и подтвердить правильность всех тех обвинений, которые сыпались на голову советской власти со стороны т. наз. «общественного мнения» капиталистических держав. Однако, после того, как столбцы буржуазных газет начали заполняться ложью антибольшевистских свидетелей, допрошенных комиссией, поднялась волна протеста, организованная радикальными элементами С. Ш., заставившая комиссию наряду с антибольшевистскими свидетелями вызвать и друзей Советской России, так сказать, свидетелей защиты.

В результате клеветнические измышления насчет Советской России, приводившиеся со стороны антибольшевистских свидетелей, были разоблачены, и комиссия в значительной степени дала противоположные результаты, по сравнению с тем, что от нее ожидал Сенат. Русское издание протоколов по сравнению с официальным отчетом очень сильно сокращено. Но и настоящего материала вполне достаточно, чтобы составить себе представление о работе этой комиссии и о той бездне невежества и безграмотности, которую проявляют представители господствующих классов наиболее передовой капиталистической страны в вопросах развертывающейся классовой борьбы и современных исторических событий.

Показания свидетелей, приводимые в русском переводе отчета Овермэнской комиссии, можно разделить на три части; 1) показания антибольшевистских свидетелей из числа русских белогвардейцев, 2) показания антибольшевистских свидетелей — американцев и 3) показания друзей Советской России.

Из числа русских белогвардейцев перед судом фигурирует знаменитая «бабушка русской революции» Брешковская и б. чиновник министерства земледелия Криштофович. Трудно указать, кто больше лжет и клевещет на Советскую Россию — царский чиновник или «бабушка русской революции». Любопытно, что на вопрос одного из сенаторов: «Хуже ли власть Ленина и Троцкого для русского народа, чем даже дурная власть царя?» со стороны Брешковской последовал ответ, что «простой» народ предпочтет царя Троцкому и Ленину. Лейт-мотивом ее выступлений перед представителями американского капитала была мольба о помощи. Центральным местом ее речи являeтcя заключение, что если бы они дали 50000 хороших солдат, то большевики были бы свергнуты. Так «бабушка» проявляет заботы о русской революции. Заканчивает она надеждой, что, по крайней мере, в Америке «демократия хорошенько вооружится против большевизма».

О том, как вооружается против большевизма американская демократия, показывает сама работа «Овермэнской комиссии». Непревзойденные образцы этой работы дали антибольшевистские свидетели — американцы, побившие вместе с задавшими им вопросы сенаторами все рекорды невежества и тупоумия, с одной стороны, и способности врать, с другой.

Любопытна философия истории нашей революции в освещении американских буржуа.

«Русский пролетариат», говорит один из свидетелей: «составляет 95—97 процентов населения, в то время как буржуазные классы, в том числе помещики, интеллигенция (влиятельная, благодаря своей образованности) и капиталисты представляют только 3—5 процентов. Вы видите отсюда, что в случае установления самодержавия пролетариата, оно представляло бы значительную часть русской нации. Но сам пролетариат состоит из различных классов и элементов. Из них самый крупный — крестьянство».

Другой из свидетелей (доктор, настоятель методистской епископальной церкви) занялся вопросом о причинах, которые содействовали победе большевиков над буржуазией.

Прежде всего он убежден, что «революция — дело жидовских рук». При этом он полагает, что, если бы большевистское движение не получило поддержки от некоторых элементов в Нью-Йорке, именно из Ист-Сайда,¹¹ революция не победила бы.

Само собой разумеется, — это проходит красной нитью в показаниях, как данного свидетеля, так и всех других антибольшевистских свидетелей — большевики являлись германскими агентами, и Октябрьская революция произведена на немецкое золото.

Есть еще одна причина, благодаря которой победили большевики: «Если», говорит этот свидетель: «перед вами тысяча русских, то можно с уверенностью утверждать, что они образуют не менее ста партийных группировок»... «Это отличительная особенность русского ума и русской психики, и я утверждаю, что, не будь в России такого множества политических партий, Керенский и Временное правительство, по всей вероятности, одержали бы верх над своими противниками».

Все эти рассуждения не только встречают полное сочувствие и одобрение со стороны сенаторов, но дополняются ими самими не менее «глубокомысленными» замечаниями и сведениями о нашей революции.

Уровень сенаторов, взявшихся судить Октябрьскую революцию, может быть охарактеризован такими вопросами, как, например, не содействовал ли Керенский своим декретом об амнистии возвращению Ленина из Сибири, или, — не присутствовал ли Троцкий на совещании представителей союзных держав по оказанию помощи Керенскому в его борьбе с большевиками?».

Само собой разумеется, что одним из центральных пунктов обвинения большевиков был вопрос о национализации женщин, факт, который был подтвержден «самим» послом Соединенных Штатов в России Фрэнсисом. Из показаний антибольшевистских свидетелей следует выделить показания члена Американской миссии Красного Креста в России Робинса. За исключением наших трех друзей, выступавших перед комиссией, это — единственный свидетель, который, являясь противником большевизма, проявил действительное понимание смысла происходящих событий.

Им, например, дана в основном правильная оценка двоевластия и значения советов в период февраль—октябрь, правильно охарактеризовано значение гос. совещания и корниловщины. Естественно, что своими показаниями он не мог не опровергнуть ряда небылиц, которые были выдвинуты другими свидетелями.

Особый интерес представляют показания Робинса в той части, в которой он касается деятельности Соединенных Штатов и других союзников по борьбе с большевиками. Показания Робинса дают нам богатый материал не только по вопросу о миллионах рублей, затраченных американцами на борьбу с большевиками и поддержку наших противников накануне и в период Октябрьских событий, но показывают, что союзники, и в частности американцы, организовали даже свой особый аппарат с тайными агентами внутри воинских частей, который должен был направлять события в желательную им сторону.

Показания эти тем более интересны, что вся деятельность «Овермэнской комиссии» в значительной степени направлена против вмешательства большевиков во внутренние дела других стран и пропаганды большевизма в Америке.

Что касается показаний наших друзей; Луизы Бройент, Джона Рида и Вильямса, то они с фактами в руках опровергают клевету наших противников и дают яркую картину действительного хода событий в памятные дни 1917—1918 г.

В общем отчет «Овермэнской комиссии» безусловно полезная и интересная книжка. Направленный против большевиков этот отчет дает такие классические образцы невежества, тупоумия и наглой лжи, что целиком обращается против капиталистического мира в целом и его представителей из «Овермэнской комиссии», в частности. Ее с интересом и пользой прочтет наша молодежь. С неменьшей пользой она может быть использована в качестве иллюстративного материала при освещении истории Октябрьской революции нашими пропагандистами и преподавателями.

И. Рудерман.
 

М. В. НЕЧКИНА. Общество Соединенных Славян. Центрархив. «Восстание декабристов». Исследования под ред. М. Н. Покровского. ГИЗ. 1927 г. 244 стр. с картон и табл. символич. знаков.

Научная заслуга М. В. Нечкиной заключается в том, что своими литературными и публичными выступлениями она сумела привлечь внимание историков к тому течению «декабризма», которое по разным причинам оставлялось в тени прежними исследователями. «Общество С. С.» — революционно активнейшая группа декабристов — пользовалась до последнего времени известностью, можно сказать, обратно пропорциональной его действительной роли в борьбе 1825—26 гг. Только теперь, после выхода в свет работы М. В. Нечкиной, мы получаем правильную расстановку боевых сил первой буржуазной революции в России и, что не менее важно, приближаемся к исчерпывающей классовой характеристике этого движения.

В вводных главах книги перед читателем проходит процесс капиталистического перерождения дворянства и «пролетаривации» его мелкопоместных элемелтов. На биографическом материале «Общества С. С.» даются образчики новой общественной группы, связанной с «благородным сословием» своим происхождением, но совершеино чуждой ему по своему общественному положению. Здесь мы встречаем архитекторов, учителей, управляющих имениями и пр. Но примитивные экономические условия в стране и тонкость культурного общественного слоя не создают еще достаточного спроса на интеллигентный труд в сфере производства, торговли или так наз. свободных профессий; значительная часть пролетаризирующегося дворянства обречена на «черный» труд (портнихи из столбовых дворянок) или на жалкое прозябание в канцелярских чиновниках и армейских офицерах. Как раз эта часть беспоместного дворянства, поглощенная государственным аппаратом, и составила основной кадр «Общества С. С.».

Своеобразный социальный состав общества обусловил отличительные черты его идеологии и практики: повышенное революционное настроение его членов, непримиримую вражду к существующему политическому и общественному порядку и отсутствие кастовой замкнутости. Мы видим, как армейское ядро общества старается закрепить связи с родственными ему «штатскими» кругами, в частности с обедневшим польским шляхетством, и в то же время ищет опоры в социальных низах — во вверенном его командованию «вооруженном крестьянстве». Так устанавливается историческая преемственность между «левым» флангом декабристов и позднейшим революционным движением «разночинцев».

Переходя к основным разделам книги, прежде всего хочется отметить серьезный анализ восстания Черниговского полка. После исследования М. В. Нечкиной не остается сомнений в том, что «Южное общество» сознательно «проходило революцию» (М. Н. Покровский), и, более того, что оно не могло нe проходить ее, имея в своих рядах только самоотверженных мечтателей и практичных карьеристов-шкурников. Выясняется благородная роль многих членов «Общества С. С», сохранивших бодрость духа, революциоиную инициативу и решительность в то время, когда лучшие из членов «Южного Общества» пассивно отдавались ходу событий и занимались мистическими рассуждениями о своей судьбе. Деятельным началом в восстании Черниговского полка были именно Соединенные славяне; не их вина, что реальные силы и влияние союза не соответствовали революционному воодушевлению его членов. Замечательно, что Славяне оказались, несмотря на свое незначительное служебное положение, лучшими стратегами и тактиками военного восстания, чем полковники и штабные офицеры Южного Общества. Это об’ясняется, конечно, тем, что только Соединенные славяне серьезно относились к подготовке восстания; для остальных же этот вопрос был скорее предметом салонных разговоров, чем задачей текущего момента. Наконец, у одних Славян мы найдем правильное представление о «Народной» революции; Соединенные Славяне не только умели искусно аргументировать против излюбленной декабристами идеи «пронунциаменто», но и на практике вели подготовку массового движения, нередко возбуждая этим негодование среди своих аристократических попутчиков.

Составив себе общее представление о Соед. славянах по их революционной тактике, читатель с особым интересом подходит к главе об «идеологии Общества С. С.». Но здесь его ждет большое разочарование. Спешим оговориться: разочарование это отнюдь не может быть отнесено на счет автора. Им использован весь доступный для историка материал; но от этого «идеология» Славян мало выиграла в смысле широты, четкости и главное — реальности. По части программного творчества руководители Общества были совершенно беспомощны. Пришлось обратиться к политическому ссыльному из поляков Люблинскому, который и снабдил программу Соединенных славян (т. н. «катехизис») панславистскими фантазиями. С точки зрения польского шляхтича это, может быть, и было реальной политикой, но для русского служилого интеллигента мечты о четырех морях и общеславянской столице, казалось бы, не могли служить вдохновением к революционному подвигу. И все же никакой более реальной программы «конституции», Общество С. С. выдвинуть не могло. Его основатели с комическим упрямством отстаивали свои утопии при переговорах о слиянии с Южным Обществом. Армейский офицер больно чувствовал свое социальное ничтожество и гнусность аракчеевского режима, он был принципиально демократ и республиканец, противник рабства, друг угнетенных, волтерьянец и сторонник веротерпимости, философ умеренности и мелкобуржуазной морали, но он не умел систематизировать и обобщать свои конкретные представления о справедливом социально-политическом порядке, тем менее он был в силах построить деловую положительную программу необходимых преобразований и создать боеспособную политическую организацию. Не удивительно, что Общество, не видя перед собой реальных перспектив политического действия, впало в состояние длительного кризиса и при первом представившемся случае крепко ухватилось за пестелевскую «Русскую Правду» и революционную организацию Южного Общества. Это был для рядовых членов общества Соединенных Славян поистине луч света, прорезавший туман панславянской «идеологии» — бр. Борисовых. Российская интеллигенция 1825 года еще не сложилась в обособленную социальную группировку, ее идеология была поэтому лишь пестрой смесью случайных заимствований и «вечных истин», очень слабо окрашенной реальными интересами зарождающейся классовой прослойки — мелкобуржуазной интеллигенции.

В «пред’историю» этой последней работа М. В. Нечкиной вписала живые, порой увлекательные своим драматизмом страницы.

Книга не по вине автора опоздала к недавнему юбилею декабристов; это формальное обстоятельство не мешает отнести книжку тов. Нечкиной к одной из немногих ценных работ в юбилейной литературе, посвященной 1825 году, признать ее достойным памятником первым русским революционерам-разночинцам.

А. Ш-х.
 

ЛЕОНИД РАЙСКИЙ. — Социальные воззрения петрашевцев. Очерк из истории утопического социализма в России. Лгр. Рабочее издательство «Прибой». 1927 (Научно-исследовательский Институт при Коммунистическом Университете). Стр. 150.

Книжка Л. Райского значительно продвигает вперед дело изучения петрашевцев, и не только петрашевцев, но и истории русского утопического социализма.

Прежде всего, необходимо отметить удачную постановку темы. Именно социальные воззрения петрашевцев — основная проблема в изучении их кружка, основной вопрос в развитии русского революционного движения: именно воззрения были внесены петрашевцами в это развитие; их история не знает, да и не могла бы знать революционных выступлений, не столь важен вопрос и о самой структуре и организации их об‘единения.

Но изучение воззрений всегда осложняется отсутствием активных революционных выступлений и носит в себе ряд значительных общих трудностей. Центральной из них является установление связи воззрений с экономикой эпохи (в данном случае вопрос осложнен фактом заимствования петрашевцами западной оболочки для их воззрений — фурьеризма), дифференциация оттенков идеологии, выявление индивидуальных ее особенностей у различных представителей организации. С большинством этих трудностей автор прекрасно справился. Тонкость методологического подхода и вдумчивое отношение к источникам — первое достоинство автора ¹². Важно отметить большое количество поднятых им архивных материалов: автор пользовался библиографической редкостью — «Словарем» петрашевцев и копией судебного дела Петрашевского, хранящегося в Коммунистической Академии в архиве Семевского (в копии, содержащей по подсчету автора до 3½ тысяч страниц). Автор правильно подчеркивает неправильность обычного рассмотрения петрашевцев, как единого идеологического целого: в их среде были различные течения, различные индивидуальные оттенки воззрений. Автор не только отчетливо ставит эту проблему во введении, но и проводит высказанные им взгляды при дальнейшем анализе фактического материала: так, он прекрасно дифференцирует воззрения В. Майкова (стр, 7 и сл.), разграничивает взгляды различных групп петрашевцев на собственность (41 и сл.), выделяет «коммуниста» Спешнева (43—45), отмечает особенности мелкобуржуазного оттенка у отдельных петрашевцев (стр. 100)¹³. Автор дает, кроме того, характеристику документов, по которым работает, учитывает влияние николаевской цензуры, по различному относится к следственному материалу и к документам, рассчитанным на то, что они не попадутся на глаза жандарму.

Тема детально раскрыта и охвачена с разных сторон. Рассмотрев социально-философскую концепцию петрашевцев, изучив особенности их материализма, влияние утопического социализма, отношение к вопросам прогресса и религии, автор посвящает отдельную главу характеристике социализма петрашевцев. Эта глава очень ценна для изучения особенностей утопического социализма в России; в ней выясняется, на каких сторонах фурьеризма делали ударение петрашевцы. Стремясь к идеалу «нормально развитого человека», они подвергали резкой критике современное общество, ставили идеалом фаланстер Фурье, резко нападали на семью и брак, особенно яростно осуждали торгово-капиталистическую эксплоатацию. Подобно своему учителю Фурье, петрашевцы были противниками коммунизма и признавали частную собственность. Как и Фурье, они находили необходимым дать правильное направление страстям человека и с этим направлением связывали поднятие производительности труда. Две главы посвящены изучению практической программы петрашевцев — социально-экономической (гл. IV) и политической (гл. V). В первой центральное место справедливо занимает вопрос о ликвидации крепостного права, и дается анализ мнения петрашевцев о необходимости освободить крестьян с землей; анализ зтот подтверждает общий вывод автора о том, что «практическая программа петрашевцев была приноровлена к созданию условий, благоприятствующих развитию производительных сил в рамках капиталистического общества» (67). Во второй из упомянутых глав устанавливается одно из главных отличий петрашевцев от Фурье: в противоположность последнему, петрашевцы (главным образом, Петрашевский) отнюдь не были принципиально аполитичны. Русская действительность неизбежно натолкнула их на вопросы борьбы с абсолютизмом; федерализм и республиканизм являются идеалами наиболее видных представителей группы. Центральное место в работе автора занимает интересная глава «Социальные корни движения петрашевцев» (гл. VI). Автор полагает, что «петрашевцы — идеологи капиталистического развития России». Фурьеризм нашел в петрашевцах благоприятную социальную почву; «аграрный кризис 20—40 г.г. прошлого столетия привел к крайнему разорению мелкопоместных дворян, сыновья которых стали заполнять собой кадры служилой интеллигенции. Из этого социального слоя и вербовались преимущественно кружки петрашевцев» (93). Этой социальной связи петрашевцев с разоряющимся дворянством дана характеристика своеобразно-мелкобуржуазной (разоряющееся дворянство — своеобразная разновидность мелкой буржуазии в сословно-усложненной форме — 98), Но, подчеркивает автор, «было бы грубой ошибкой полагать, что петрашевцы — представляли непосредственные интересы мелкопоместного дворянства». Это, конечно, не так: основной источник «социалистических воззрений петрашевцев следует усматривать в их собственной социальной среде, в условиях существования средней трудовой интеллигенции».¹⁴ Это — один из центральных выводов автора.

Последняя глава «Дальнейшая эволюция петрашевцев», как нам кажется, не соединена органически с предыдущим текстом изложения; сделались ли старики-петрашевцы чиновниками, занялись ли они под старость управлением своих имений — это не столь важно и не должно изменить наших представлений об их мировоззрении в момент расцвета революционной деятельности.

На содержании и выводах работы Л. Райского следовало остановиться подробно: содержание интересно и свежо, выводы ценны и метки. Наиболее крупным недостатком работы является взаимоотношение глав, анализирующих воззрения, с главами, посвященными экономике эпохи; первые богаты материалом, обильны оттенками, вторые схематично-скупы и оперируют в большинстве случаев общими местами. В этом не вина исследователя, а вина состояния литературы, вина отсутствия у нас марксистской монографической разработки хозяйственной истории России. Но отсюда получаются недостаточность анализа экономических корней и недостаточная обоснованность классовой характеристики революционных группировок эпохи, которая налицо и в рецензируемой работе. Особенно болезненно сказалась на выводах автора полнейшая неразработанность вопроса о мелкопоместном дворянстве во вторую четверть XIX в. Эта черта характерна для большинства работ по истории революционного движения, которые преобладают численно за последние годы, в то время как история хозяйства — в забросе. Дать же в работе по революционному движению сразу монографическую разработку — по сырому материалу — хозяйства эпохи и монографию о революционном движении эпохи — труд явно непосильный.

Другой недостаток — пренебрежительное отсутствие в работе историографической части; если бы автор был первым работником по теме — это было бы законно, но у автора есть ряд предшественников. В этом случае требование поставить свою работу в определенный историографический ряд, разграничить свои задачи от задач предшественников и выяснить степень зависимости — обязательно. Нельзя ограничиваться беглым упоминанием об абстрактных предшественниках (почти без упоминания имен!) в предисловии.

Но если к указанным выше крупным достоинствам работы Л. Райского присоединить еще не столь крупные, но очень важные — живость изложения и отчетливость структуры работы, то станет вполне ясно, что история русского революционного движения обогатилась ценным изучением мало исследованного вопроса.

М. Нечкина.
 

ВОСПОМИНАНИЯ ЛЬВА ТИХОМИРОВА. Предисловие В. И. Невского. Вступительная статья В. Н. Фигнер. ГИЗ. М.—Л. 1927. Стр. X+515.

Заглавие книги не вполне соответствует ее содержанию: помимо воспоминаний Л. Тихомирова в ней помещены и дневники его, занимающие почти столько же места (216 стр.), как и воспоминания (220 стр.). Воспоминания, написанные в девяностых годах ¹⁵, охватывают жизнь автора с детства до возвращения в Россию в 1888 г.; опубликованная в книге часть дневников относится к 1883—1895 г.г. Некоторые из содержащихся в книге материалов были не так давно опубликованы в журналах: в VI т. «Красного Архива» были напечатаны воспоминания об эпохе «Земли и Воли» и прошение Александру III (стр. 126—169, 177—186), в № 7 «Красной Летописи» за 1923 г. — 2 письма к Плеве (стр. 203—206). Все остальное появляется в печати впервые.

Воспоминания и дневники крупнейшего теоретика «Народной Воли», превратившегося затем в ревностного защитника самодержавия и православия, представляют, конечно, очень большой исторический и психологический интерес. Остановлюсь на них прежде всего, как на историческом источнике. Приступая к той части воспоминаний, которая посвящена «Земле и Воле», Тихомиров подчеркивает, что после многих лет, протекших с того времени, он чувствует себя совершенно беспристрастным, даже почти бесстрастным, не имея ни малейшего желания становиться судьей людей тех времен: «все они люди, и все очень полною ценою расплатились за все, что сделали ошибочного или преступного». «Притом, — прибавляет он, — понятие преступного в политике так условно, так часто сводится к простой ошибке или даже к вопросу об удаче или неудаче». «Я сам, — пишет он, — не хочу даже и учить ничему». «Мне хочется только припомнить, представить себе и рассказать потомству, как было дело», только «оставить материал для суждения об эпохе»: «из правдивого рассказа о действительно бывшем можно научиться многому, даже помимо осуждения собственно людей» (стр. 83—84). И нужно отдать справедливость автору воспоминаний: его рассказ, действительно, если и не «бесстрастен» (его личное отношение к людям и событиям видно очень определенно), то в общем все же достаточно беспристрастен и правдив, и с той оценкой, которую дает воспоминаниям Тихомирова В. И. Невский, утверждающий, что в них «все почти пристрастно, все — негодование, все — желание очернить прошлое и обелить свое ренегатское настоящее. (стр. XXI), — никак нельзя согласиться. Конечно, его реакционное мировоззрение 90-х годов сказывается постоянно — в отдельных замечаниях, в тоне, в форме выражений, в иронических кавычках и пр., но фактов он не извращает, стараясь дать точное их описание; многих деятелей революционного движения он изображает людьми, достойными всяческого уважения, несмотря на их «заблуждения» и совершенные ими «преступления». Таковы характеристики Чарушина (стр. 58), Аркадакского (64—65), Клеменца (стр. 88), Зунделевича (стр. 89), братьев Ивичевичей (стр. 109) и многих других; особенно высокую оценку Тихомиров дает Александру Михайлову, о котором он пишет, что, по своей нравственной силе, Ал. Михайлов далеко превосходил всех знакомых ему революционеров (а он знал их, по его словам, около 1½ тысячи), что он «был истинной душой и творцом той организации, которая зародилась в среде кружка «Земли и Воли» и потом превратилась в «Народную Волю», и что он «мог бы, при иной обстановке, быть великим министром, мог бы совершить великие дела для своей родины» (стр. 93—96). Даже характеризуя несимпатичных ему людей, — напр. Плеханова (стр. 89—93), М. Н. Оловенникову (стр. 114, 309—310), Лаврова (стр. 296—309) и др. — Тихомиров старается быть об’ективным, тщательно отмечая выдающие черты ума и характера изображаемых им личностей. Богатство фактического материала, яркость и выпуклость характеристик, иногда сочувственных, иногда едких и злых, но всегда содержательных и метких, — все это делает его воспоминания одним из самых ценных памятников мемуарной литературы, относящейся к эпохе народничества.
 

Очень ценным историческим источником являются и дневники Тихомирова. О «беспристрастии» в дневниках, которые писались под непосредственным впечатлением фактов, часто под влиянием суб’ективных настроений, — говорить, конечно, не приходится; в них много резких оценок, раздражительных выпадов, иногда просто грубой брани (напр. стр. 201, 216, 384, 434 и др.). Но в дневниках беспристрастия вообще не приходится искать; дневники ценны для исследователя либо как непосредственные записи фактов, не предназначенных для чтения других людей и потому более или менее свободные от тенденции, — либо как материал для характеристики автора. Дневники Тихомирова содержат большое количество фактического материала, при чем он пишет преимущественно о том, что его непосредственно окружало, сравнительно редко сообщая о фактах по рассказам других лиц, что придает сообщаемым им сведениям большую степень достоверности. Особенно интересен для историка революционного движения «дневник № 1», относящийся к тем годам, когда Тихомиров был еще тесно связан с революционной средой, и дающий много фактических сведений о русской эмиграции и о ее сношениях с Россией. Нередко он включает в дневник письма к нему разных лиц и черновики своих собственных писем. Большой интерес имеет включенный им в дневник черновик его пpoшeния Александру III о помиловании (стр. 240—231), в котором он довольно подробно рассказывает о своей деятельности в «Народной Воле»; это прошение является существенным дополнением к его воспоминаниям, в которых народовольческий период его деятельности (до разгрома партии) остался неосвещенным.
 

Будучи ценным историческим источником, воспоминания Тихомирова и особенно его дневники являются также ценным «человеческим документом», позволяющим проследить эволюцию автора от «Народной Воли» к «Московским Ведомостям». Крушение всех революционных планов и предприятий, в связи с свойственной Тихомирову пассивностью восприятия внешних впечатлений, вызвало в нем глубокое разочарование в революции и безысходную подавленность настроения, а неудачи личной жизни — безработица, безденежье, болезни, в особенности тяжелая и длительная болезнь любимого сына, — помогли имевшейся у него ранее склонности к суеверию (вера в талисманы, сны, предчувствия, приметы) развиться в болезненную религиозность.

Переходя к приемам публикации, приходится сделать ряд возражений. Прежде всего нужно отметить, что весь материал расположен в порядке хронологической последовательности описываемых фактов, при чем воспоминания и дневники напечатаны вперемежку. Этот прием нужно признать совершенно неправильным. Во-первых, дневники и воспоминания — источники совершенно различного характера, и печатать их нужно непременно отдельно (сначала одно, потом другое). Во-вторых, воспоминания Тихомирова, как видно из предисловия редакции, представляют ряд отдельных отрывков, написанных в разное время, при чем нередко отрывки, написанные позднее, касаются событий более раннего времени и наоборот. Размещая эти отрывки в порядке описываемых событий, редакции пришлось игнорировать время их написания, а между тем при пользовании воспоминаниями, как историческим источником, этот момент имеет, конечно, весьма существенное значение. Мало того, редакция вынуждена была даже разрывать эти отрывки на части, что уже совершенно недопустимо, так как каждый из них представляет более или менее органическое целое. В результате получилась мозаика: сначала напечатана часть тетради № 27, затем целиком тетрадь № 24 и начало тетради № 25, потом другая часть тетради № 27, далее опять часть тетради № 25; затем идет дневник № 1, за ним тетрадь № 26, наконец дневник № 2, составляющий непосредственное продолжение дневника № 1, но оторванный от него тетрадью воспоминаний (стр. XXXVIII, предисловие). Пользование этой мозаикой для исследователя является тем более затруднительным, что не везде имеются точные указания, где кончается один отрывок и начинается другой, а также отсутствуют хронологические даты написания отдельных отрывков. Следует еще указать, что произведенные в дневниках купюры, о которых упоминается в предисловии (стр. XXXIX), за немногими исключениями (стр. 201, 221, 354, 399, 426), не отмечены в подстрочных примечаниях к тексту. Не отмечено также, какие из печатаемых материалов были уже опубликованы ранее; исключение сделано почему-то только для первого письма Тихомирова к Плеве (стр. 488).
 

К тексту приложены именной указатель и обильные примечания, составленные В. П. Алексеевым (им же подготовлен к печати и текст). Примечания, редактированные известным знатоком народничества Ш. М. Левиным, обстоятельны и точны; однако, кое-какие неточности в них все же имеются. Так, легенду о «подвиге» Комиссарова (стр. 441) можно уже, кажется, считать окончательно опровергнутой; «Военно-статистический Сборник», издававшийся в 1868—1874 г.г. под редакцией Н. Н. Обручева, был посвящен не только «вопросам военной статистики» (стр. 442), но имел очень широкую программу, включавшую и народное хозяйство, и финансы, и политический строй, и народное образование; поэтому-то он и входил в число книг, распространявшихся радикальной молодежью.
 

Публикуемым материалам предпослано две статьи — В. И. Невского и В. Н. Фигнер. В. И. Невский делает попытку выяснить социальные причины ренегатства Тихомирова, примыкая в этом случае к Плеханову, который указывал в свое время, что в корне эволюции взглядов Тихомирова лежали основные ошибки народнического мировоззрения. «Социальная природа партии радикалов, — пишет В. И. Невский, — как бы они ни назывались, как бы они революционны ни были, неминуемо, рано или поздно, по мере того как на сцене все больше и больше выдвигался новый носитель революции — пролетариат, должна была вызвать эволюцию вправо, к либералам; ход вещей, неудачи «Народной Воли», наступившая реакция только ускорили эту эволюцию. В эту эволюцию был втиснут и Тихомиров, а личные его свойства и условия его воспитания (духовная среда, отсутствие глубоких знаний и т. п.) доделали все остальное, — превратили его из сомневающегося в ренегата», (стр. XXI). В. Н. Фигнер в своей статье останавливается как раз на этих «личных свойствах» Тихомирова, делая попыгку художественного воссоздания пережитого им психологического процесса. «Рассмотрение всей жизни Тихомирова доказывает, — заключает она, — что он был человек безвольный и бесхарактерный; он поддавался влияниям, которые могли поднимать его на высоты или спускать в низины. Это такая почва, на которой могли вырасти всевозможные сорные травы. — Почва была: «можно было ожидать», но на данной почве выросло злокачественное растение — психоз, превративший революционера, республиканца и атеиста в ретрограда, монархиста и ханжу».

Е. Мороховец.