"Историк Марксист", №7, 1928 год, стр. 278-308
Н. Н. РОЗЕНТАЛЬ, История Европы в эпоху торгового капитализма. Изд. «Прибой», Ленинград, 1927. Серия «Всеобщая история».
Эпохе торгового капитала последнее время повезло: она явилась темой для целого ряда популярных и полупопулярных книжек и учебных пособий. Правда, это обстоятельство больше отразилось на количестве, чем на качестве продукции: из ряда работ, посвященных или общей истории эпохи, или отдельным, наиболее выдающимся ее моментам, только некоторые дают материалистический анализ, у остальных марксизм — прицепной, он находит свое выражение в чисто внешних аксессуарах, в терминологии (в частности, в злоупотреблении словом «экономика»), в распределении материала, в оглавлении и тому подобных мелочах. Кое-где анализ исторического развития своеобразной общественной формации ограничивается хронологией; в таких случаях автор добросовестно излагает события, происшедшие в промежутке между открытием Америки и промышленным переворотом и Англии, сверху наклеивает ярлык «торговый капитализм» и этим считает свою роль историка исчерпанной. Но и марксисты, занимавшиеся исследованием этого вопроса, не всегда его решали исторически; например, в известном «курсе политической экономии» Богданова и Степанова дана скорее эволюция основных экономических категорий капиталистического общества, чем собственно исторический анализ известной эпохи (в таком же стиле выдержаны и работы буржуазных исследователей Зомбарта «Современный капитализм», Кулишера «Эволюция прибыли с капитала» и т. д.). В конечном счете это только историческая интерпретация экономических явлений, между тем как необходима экономическая интерпретация исторических явлений. Задача историка сводится в данном случае к тому, чтобы на основе строгого и конкретного анализа фактов из истории различных стран в определенные отрезки времени установить общие черты их экономической и социальной структуры, политическую форму, соответствующую этой структуре, и некую закономерность в ходе классовой борьбы. Таким образом, марксистская история это не фотографическая пластинка, которая отражает поток исторических событий, она (история) не воспринимает их пассивно, а перерабатывает, стараясь уловить их закономерную об’ективную связь и об’яснить эту связь. С этой точки зрения торговый капитализм не является только отрезком времени, наполненным событиями (проекцией человечества во времени) это — целая общественная формация, обладающая известным внутренним единством. Нечего и говорить о том, что марксистский исторический анализ должен в то же время дать не шаблон, который механически прикладывается повсюду и всегда, а живую историческую действительность во всем ее своеобразии и диалектической противоречивости.
То, что написано т. Розенталем, есть некоторое приближение к такому типу работы. Его книга построена на ряде обобщений, наполненных фактическим содержанием. Она распадается на две части, из которых первая трактует ранний, а вторая — поздний торговый капитализм. Это деление, безусловно имеющее под собой глубокую почву, недостаточно, однако, обосновано автором: им не показано своеобразие каждой из этих эпох. Автор мог бы установить, что возникающий торговый капитализм характеризуется с точки зрения хозяйственного развития разложением феодальных форм, развитием городского хозяйства, преобладанием внеэкономических форм накопления капитала (грабеж Америки, Индии и т. д.), между тем как для развитого торгового капитализма более характерны подчинение (но не преобразование) купеческим капиталом производства, расцвет международной торговли и т. п. Самые формы классовой борьбы обоих периодов несколько отличны друг от друга. Первый период характеризуется больше борьбой городов за свое освобождение от феодальной зависимости и столкновением классов в освобожденных городах, при чем в этой борьбе абсолютизм выступает союзником буржуазии; для второго периода типичны революции в национальном масштабе, при активном участии широких народных масс, революции, направленные не только против феодальных остатков, но и против политических прерогатив абсолютной монархии (нидерландская и английская революции). Все это, понятно, различия количественного порядка, а не качественного, но они достаточно глубоки для того, чтобы их стоило отметить.
Нельзя сказать, чтобы все вышеуказанное отсутствовало в работе т. Розенталя, но оно как-то разбросано, не связано в один узел, не образует социологического «ударного кулака». Отдельные обобщения, рассеянные по всей книге, при отсутствии общих выводов, теряются в фактическом материале и не оставляют следа в сознании читателя, которым ведь должен явиться учащийся, не всегда привыкший сам делать обобщающие выводы, тем более, что и марксистская его выучка сравнительно свежая. Автор часто останавливается на проблеме возникновения и развития абсолютной монархии, показывая на примере европейских стран, как абсолютизм, возникнув при содействии торговой буржуазии, постепенно перерождается в силу, враждебную последней, и возвращается к своей прежней социальной основе. На таком понимании строится между прочим и анализ английской революции. Автор правильно поступает, когда он ставит в связь эпоху «смут» в разных странах (война «алой и белой розы» в Англии, «религиозные войны» во Франции, «смутное время» в России и т. д.) с социальной дифференциацией внутри класса феодалов, но эту мысль необходимо было бы развернуть и выявить ее зависимость от хозяйственного развития (рост хлебной торговли, восстановление крепостного хозяйства на расширенной базе и т. д.). Некоторые формулировки — слишком лапидарны, мало удачны, например; «торговым капитализмом называется такой общественной строй, при котором экономическое и политическое господство в обществе принадлежит классу торговых капиталистов». Книга заканчивается хрестоматией, в которой даны документы, взятые из других хрестоматий. Это — полезное приложение.
Книга т. Розенталя не является исследованием (на это автор не претендует), но она представляет собой безусловно полезное и марксистски выдержанное пособие, которое вполне можно рекомендовать для занятий в вузах и комвузах.
АРХИВ К. МАРКСА И Ф. ЭНГЕЛЬСА ПОД РЕДАКЦИЕЙ Д. РЯЗАНОВА. Книга третья. Госуд. изд., 1927 г. стр. 519.
Третий том «Архива К. Маркса и Ф. Энгельса», издаваемого Институтом Маркса и Энгельса под ред. Д. Б. Рязанова, распадается на четыре отдела. Внимание наше естественно привлекается в первую очередь ко второму отделу, охватывающему целый ряд новых неизданных работ К. Маркса. В обширной, вступительной статье Д. Б. Рязанов, с присущей ему глубокой эрудицией, анализирует интереснейший период в жизни Маркса, длившийся с 1842 года, со времени редактировании «Рейнской газеты», до 1844 года, до эпохи совместной с Энгельсом работы над «Святым Семейством». Период этот можно считать во всех отношениях переломным.
Именно в эти годы совершился у Маркса переход от гегельянства к материализму, от политического радикализма к революционному коммунизму. Необычайно важно проследить, как, в точности, осуществлялся этот переход, каковы были основные его вехи. Нужно признать, что опубликованные Д. Б. Рязановым материалы представляют источник громадной ценности для распознания некоторых основных моментов идейного развития Маркса в промежутке между 1842 и 1844 гг. Первым, по времени написания, из опубликованных отрывков является громадный фрагмент, посвященный систематической, параграф за параграфом, критике философии права Гегеля. Фрагмент этот найден был Д. Б. Рязановым среди бумаг Маркса. Немало времени ушло на расшифровку, на текстологический анализ рукописи. Первый из листов, составляющих фрагмент, потерян. Со второго листа начинается анализ § 261 «Философии права», анализ, доведенный только до § 311. Время написания критики философии права падает очевидно на апрель—сентябрь 1843 года и во всяком случае предшествует переезду Маркса в Париж, имевшему место в начале ноября того же года. Во всем фрагменте сказывается сильнейшее влияние Фейербаха и его «Предварительных тезисов к реформе философии». Но, используя метод Фейербаха, Маркс, по выражению Д. Б. Рязанова, «уже обгоняет его в области политики». Фейербах поставил в своих тезисах вопрос о «человеке» и его природной сущности, Маркс идет дальше Фейербаха и впервые ставит проблему социальной сущности человека. «Государственные функции и т. д. — пишет Маркс, — суть не что иное, как формы бытия и формы проявления социальных качеств людей».
Помимо этого большого фрагмента Д. Б. Рязановым опубликован целый ряд подготовительных работ к «Святому Семейству». Наличие этих работ дало возможность Д. Б. Рязанову внести существеннейшие поправки в историю «Святого Семейства». В момент приезда Энгельса в Париж, в начале сентября 1844, Маркс — уже располагал основными кадрами книги. Именно этим и об’ясняется та быстрота, с какой Маркс довел до конца свою работу. Опубликованные отрывки рисуют картину преодоления Марксом Фейербаховской антропологии, на основе дальнейшего развития и углубления революционных элементов Гегелевской диалектики. Уже первый отрывок — «труд, как сущность частной собственности, и политическая экономия» чрезвычайно показателен в этом отношении. Но совершенно исключительный интерес представляет второй отрывок — «частная собственность и коммунизм», посвященный анализу различных форм коммунизма, С помощью этого отрывка можно расшифровать лаконическую характеристику «грубого, уравнительного коммунизма», данную в «Коммунистическом Манифесте». Грубый коммунизм, по мнению Маркса является... «только обобщением и завершением частной собственности». Этот коммунизм стремится к тому, чтобы уничтожить все, что не может стать достоянием и частной собственностью всех; он хочет насильственным образом устранить таланты и т. д. (Курсив повсюду Маркса). Типичным для этой формы коммунизма Маркс считает идею общности женщин. В идее этой, по его мнению, высказана тайна этой еще совершенно грубой и бесмысленной формы коммунизма. Второй тип коммунизма представляет «строй, еще не доведенный до конца и все еще сохраняющий частную собственность». Под этот тип коммунизма можно очевидно подвести коммунизм Кабэ и др. Наконец, третья высшая форма уничтожает частную собственность как человеческое самоотчуждение. Этот коммунизм является возвращением человека к себе, как к общественному человеку, «с сохранением всего богатства прежнего развития». Таким образом в опубликованном Д. Б. Рязановым наброске предвосхищены некоторые элементы той характеристики генетических форм коммунизма, какая дана в «Коммунист. Манифесте». Вместе с тем наш отрывок заключает более развернутую, более полную критику этих форм и поэтому особенно важен для правильной постановки важнейшей, в методологическом отношении, проблемы генезиса марксовского научного социализма.
В небольшой заметке конечно совершенно невозможно исчерпать все богатства, заключенные в тех фрагментах литературного наследия Маркса, которые теперь, трудами Д. Б. Рязанова, стали доступными советскому читателю. Упомянем также, что в том же отделе «Архива» опубликованы гимназические работы Маркса с любопытным вступительным коментарием К. Грюнберга, специально проработавшего сохранившиеся в архиве Трирской гимназии материалы испытаний зрелости за 1835 г.
Переходим теперь к отделу статей и исследований.
Несомненно, одной из нтереснейших статей реферируемого тома является статья Е. В. Тарле, «Лионское рабочее восстание», представляющая собой главу из печатающейся ныне книги «Рабочий класс во Франции в первые времена машинного производства». На первый взгляд, самый эпизод Лионского восстания кажется достаточно разработанным и в общей и в специальной литературе. Между тем Е. В. Тарле удалось привлечь, в своем исследовании, совершенно свежие, никем до него не использованные архивные материалы. Наново написан вводный очерк, дающий систематическую характеристику экономики Лиона и положения рабочего класса накануне восстания. Общее представление о непосредственно экономическом, непосредственно материальном поводе восстания сейчас может быть углублено и конкретизировано на основе изысканий, произведенных Е. В. Тарле. Затем, впервые обстоятельно освещена та причудливую роль, какую сыграл в пред’истории самого восстания Лионский префект Луи Бувье-Дюмолар. Характеристика этого курьезного представителя Наполеоновской администрации основана у Тарле на документах Национального Архива, никогда еще не бывших в руках у исследователя.
Самый рассказ о восстании построен на исчерпывающем анализе всех архивных и печатных источников. Неоднократно высказывавшееся, в порядке гипотезы, представление об политическом и стихийном характере движения получает в работе Тарле солидное, документальное обоснование. По необычайному мастерству исторического анализа особо выделяется V глава очерка, дающая обзор тех отголосков, какие имело Лионское восстание в различных классах французского общества. Здесь любопытно отметить поведение сен-симонистов, не имевших ничего общего, как правильно отмечает Тарле, с рабочею массой. Многочисленные цитаты, приводимые Тарле из сен-симонистского органа «La globe», проливают очень яркий свет на эту малоизвестную страницу в истории сен-симонизма.
Из публикаций III отдела «Архива» следует упомянуть, в первую голову, о письмах М. А. Бакунина к Альберту Ришару. В обстоятельном предисловии Ю. М. Стеклов выясняет значение этих писем для биографии Бакунина. История дружбы Бакунина и Ришара действительно чрезвычайно колоритна и лишний раз свидетельствует о том, до какой степени Бакунин лишен был всякого чутья, всякого умения разбираться в окружающих его людях. Ришар — ничтожный суб’ект, оппортунист до мозга костей, фантазер и хвастун, не побрезгавший в год подавления Коммуны связаться со свергнутым Наполеоном, выполняя в течение довольно продолжительного времени роль конфидента, которому Бакунин поверял свои самые интимные, самые сокровенные замыслы. Письма Бакунина, в особенности письмо от 1 апреля 1870 года, вскрывают те закулисные махинации против Генерального Совета Интернационала, подлинным инициатором и руководителем которых все время оставался сам Бакунин. Это же письмо, а также предыдущее, датированное 2 марта того же года, содержат целый ряд программных заявлений, формулирующих тот план социальной революции, который сложился в голове Бакунина к концу 60-х годов. План этот содержит несомненно целый ряд верных суждений, но в самой основе безнадежно испорчен анархической концепцией его автора.
Ограниченность места не позволяет нам также подробно остановиться на других публикациях III отдела. Р. Постгейт и Е. Косминский дают чрезвычайно ценную справку о документах I Интернационала, хранящихся в библиотеке Бишопсгейстского Института в Лондоне. С интересом прочтутся сообщения К. Грюнберга «Бруно Гильдебранд о коммунистическом просветительном рабочем союзе в Лондоне» и Ф. Шиллера «Георг Вебер, сотрудник парижского «Vorwarts». Мы опускаем также из нашего обзора обширное исследование А. М. Деборина «Диалектика у Фихте», открывающее 1-й отдел «Архива» и несомненно заслуживающее специального отзыва компетентной философской критики.
Необычайно интересен и злободневен также и 4-й отдел, посвященный критике и рецензиям. Здесь особо должна быть упомянута статья В. П. Волгина — «Исторический» памфлет против коммунизма, — дающая блестящую отповедь новейшим публицистическим упражнениям проф. Виппера, и обстоятельный библиографический обзор Е. А. Косминского — Английский рабочий в эпоху промышленного переворота.
Таково, в самых общих чертах, содержание III тома «Архива». Остается только пожелать, чтобы впредь сократились подчас слишком затягивающиеся интервалы между выходом в свет отдельных томов этого монументального издания. «Архив» несомненно найдет самый широкий круг читателей, которые будут черпать из него как из живой сокровищницы науки о Марксе и марксизме.
EUGENE TARLÉ. Le blocus continentale et le Royaume d’Italie. La situation économique de l’Italie sous Napoléon 1-er. D’apres des documents inédits Paris, Librairie Félix Alcan, 1928, pp. XII+377.
Вышедшая только что в Париже в издательстве Alcan’a книга Е. В. Тарле представляет собой французский перевод его работы «Экономическая жизнь королевства Италии в царствование Наполеона I». Задумана эта работа был в теснейшей связи с другим исследованием Е. В. Тарле, — «Континентальной блокадой»1. По первоначальному замыслу автора за этим основным томом, посвященным истории промышленности и внешней торговле Франции в эпоху Наполеона, должен был следовать ряд «новых специальных работ по истории влияния континентальной блокады на другие страны Европы». («Континентальная блокада», М. 1913, стр. 3). За последние годы, перед мировой войной, автор успел подвергнуть монографической обработке материал, собранный им по экономической истории королевства Италии. Исследование Е. В. Тарле опубликовано было в 1916 году в качестве оттиска из «Ученых записок Юрьевского университета». По целому ряду причин публикация эта, не успев получить надлежащего распространения, превратилась в библиографический раритет. Большая часть тиража безвозвратно затерялась в самом Юрьеве. Можно сказать, что труд Е. В. Тарле не только остался совершенно неизвестным широкой, читающей публике, но что даже известная часть читателей-специалистов и по сие время не имела возможности ознакомиться с ним. Нечего и говорить, что за границей «Экономическая жизнь королевства Италии» не получила никакого распространения. Если предыдущие труды Е. В. Тарле, даже не переведенные на иностранные языки, отмечены были рядом отзывов и рефератов специальной прессы, то относительно «Королевства Италии» можно смело утверждать, что даже самое существование подобного исследования, оставалось совершенно неизвестным, в течение целого ряда лет. Перевод, опубликованный издательством Alcan’a, впервые вводит «Экономическую жизнь королевства Италии» в оборот западно-европейской науки. В то же время он дает повод и нам вспомнить это выдающееся и, к сожалению, малоизвестное исследование нашего ученого.
Методологически интерес всей работы Е. В. Тарле заключается в том, что в ней, на основе местного и строго конкретного материала, проверяются некоторые основные положения, сформулированные автором в его общем труде о континентальной блокаде. Сейчас в марксистской, исторической литературе характеристика эры Наполеоновских войн, как эпохи интенсивной экспансии французского промышленного капитала, стала местом общим и общепризнанным. Между тем в «Континентальной блокаде» Е. В. Тарле впервые показал, как весь громадный военно-административный аппарат Наполеоновской Империи был приспособлен к тому, чтобы путем внеэкономического принуждения обеспечить монопольное положение французской промышленности на европейском рынке. Однако в «Континентальной блокаде» экономическая жизнь различных государств освещается лишь постольку, поскольку они находились в той или иной непосредственной экономической связи с Францией. Исходная точка автора, в данном случае, Франция — вернее состояние отдельных отраслей франц. промышленности и внешней торговли. Что касается «Континентальной блокады и королевства Италии», то здесь повсюду на первом плане экономический быт того территориального комплекса, который при Наполеоне об’единялся под названием королевства (сначала республики) Италии. Проверка основных положений «Континентальной блокады» производится на основе громадного материала по экономической истории королевства Италии, собранного автором в местных архивах.
Основной, характерной особенностью исследования является то, что оно целиком, вплоть до мельчайших подробностей, основано на совершенно сыром, до сих пор не обрабатывавшемся архивном материале. По типу своему оно строго продолжает традиции, восходящие еще к И. В. Лучицкому, традиции исследования, ориентирующегося почти всецело, если не исключительно, на архивный документ, на ненапечатанный источник. Нужно однако подчеркнуть, что тема, поставленная Е. В. Тарле, и не могла быть проработана при ином понимании задач и методов исследования. Дело в том, что у Тарле совершенно не было предшественников в разработке экономической истории королевства Италии. В этой области все приходилось начинать сначала, считаясь только с тем, что вся предыдущая историография совершенно игнорировала экономическое развитие Аппенинского полуострова в один из переломных, основных моментов его истории. И Е. В. Тарле совершенно справедливо характеризует круг вопросов, захваченных его исследованием, как одну «из самых заброшенных, наименее известных областей исторической науки». И старые работы Carlo Botta, Federigo Coraceini, Sclopis’a и новейшие исследования Lemmi, Driauet, Pingaul и др., посвященные, в той или иной мере, истории французского господства на Аппенинском полуострове совершенно умалчивают об экономических последствиях завоевания.
Документы, положенные в основу книги, проработаны были автором, главным образом, в «Государственном архиве», в Милане. Материал, собранный в Милане, был пополнен рукописями Национального архива в Париже и архива французского министерства иностранных дел. В об’емистом труде Е. В. Тарле ссылки даются почти исключительно на эти архивные источники.
По архитектонике своей книга Е. В. Тарле распадается на две части. Первая, занимающая 150 страниц французского издания, посвящена общему обзору экономического состояния королевства Италии, накануне установления континентальной блокады. Посвятив вводную главу общей характеристике того сложного и искусственного образования, каким было королевство (первоначально республика) Италии, Тарле переходит к анализу классового расчленения итальянского общества и к характеристике преобладающих форм промышленного труда. Констатируя широкое распространение деревенской индустрии, Е. В. Тарле, вместе с тем, подчеркивает наличность, в текстильной промышленности, чрезвычайно крупных предприятий, дающих заработок в среднем — 833 и 250 чел. Параграф, посвященный рабочему классу, является подлинной пред’историей итальянского пролетариата. На ряду с этим, в той же 2-й главе исследования, Е. В. Тарле формулирует ценный вывод относительно общих настроений торгово-промышленной буржуазии королевства Италии в эпоху Наполеоновского господства. Уничтожение цехов, введение наполеоновского гражданского и торгового кодексов, развитие сети шоссейных дорог и иных дорог — таковы были несомненные положительные, с точки зрения капиталистического развития Италии, последствия французского господства. Так их и воспринимали итальянские купцы и промышленники. Но на ряду с этим, общая политика Наполеона всегда и во всех случаях приносила в жертву местные итальянские интересы интересам молодой французской промышленности. Диктатура Наполеона была, в первую очередь, диктатурой французского промышленного капитала, и отсюда проистекает фундаментальное различие в настроениях французской и итальянской буржуазии. Если во Франции в оппозиции к наполеоновскому режиму находилась торговая буржуазия, то в королевстве Италии представители торгового и промышленного капитала, в одинаковой степени, оценивали французское владычество как серьезнейшее препятствие на путях дальнейшего развития производительных сил страны.
Дав общую характеристику экономического состояния королевства Италии, Е. В. Тарле переходит во 2-й части своего труда к выяснению того, как повлияло установление блокады на состояние отдельных отраслей народного хозяйства. Особенно пагубными оказались последствия континентальной блокады для морской торговли и для морских портов королевства Италии. Так, Венеция была совершенно разорена. И в торговом, и в промышленном отношении Венеция чрезвычайно страдала от бесконечной морской войны. Что касается промышленности, то особенно тяжкий удар провозглашение континентальной блокады нанесло шелковой промышленности и шелководству. Дело в том, что вплоть до об’явления блокады англичане вели весьма оживленную торговлю с королевством. Между тем, и шелкопромышленность, и шелководство играли колоссальную, можно сказать первенствующую, роль сравнительно со всеми другими отраслями промышленности и сельского хозяйства. Что касается других отраслей текстильной промышленности и металлургии, то их производство рассчитано было, преимущественно, на внутренний рынок, и поэтому они менее пострадали от континентальной блокады. Зато на них болезненно отразились упорные и планомерные усилия Наполеона, направленные к превращению королевства в незащищенный рынок сбыта для французских товаров. Так, например, Наполеон энергично противился тому, чтобы Италия обзавелась собственным хлопчато-бумажным производством. Все это, в совокупности, привело к тому, что с 1810—1811 г.г. королевство окончательно перешло на положение французской имперской колонии. Только крушение Наполеоновской империи положило конец экономической зависимости Италии от французского промышленного капитала.
Таковы основные вехи исследования Е. В. Тарле. С ним должен ознакомиться всякий интересующийся эпопеей наполеоновских войн, завершающих эпоху буржуазной революции во Франции. Работы Е. В. Тарле выводят нас далеко прочь от внешне-эффектной, но методологически не всегда оправданной военно-дипломатической истории на путь тщательного анализа того экономического фундамента, на котором выросло горделивое здание Наполеоновской империи. Этот путь — единственно правильный в научном отношении, и на этот путь должна будет встать серьезная, марксистская историография, которая примется за дальнейшую разработку проблем, впервые поставленных в трудах Е. В. Тарле.
Скажем теперь несколько слов о французском издании. Отличия его от русского подлинника незначительны. Во французском переводе опущены документы, напечатанные в русском издании, в качестве приложения. Произведена кое-какая перегруппировка цифрового материала. Значительно переработано предисловие. Перевод, сам по себе, вполне удовлетворителен. Внешне книга издана опрятно.
LOUIS ANDRIEUX. А travers la République. Mémoires. Paris, Payot, 1926, p. 358.
Автор лежащей перед нами книги (ныне здравствующий 87-летний старик, какой-нибудь год тому назад, ко всеобщему удивлению, успешно сдавший экзамен при юридическом факультете Сорбонны) принадлежит к той «шайке честолюбивых адвокатов» (Маркс), которая после 4 сентября 1870 г. завладела государственной властью во Франции, к тому поколению и к той социальной среде, которые дали Третьей Республике таких деятелей, как Гамбетта, Ранк, Клемансо, Шальмель-Лакур, Антонен Дюбост, Мелин и мн. др. Жизненный путь Луи Андриё исключительно типичен для эпохи, к которой он принадлежит, и для среды, из которой он вышел.
Отпрыск мелкобуржуазной провинциальной семьи, в которой профессия юриста (либо врача, либо, наконец, журналиста) передается по наследству, точно так же как и республиканизм (естественная политическая платформа для этой социальной прослойки), наш автор последовательно проходит все положенные ему ступени общественной карьеры. Студент-фрондер 60-х годов, сотрудничающий в демократических листках Латинского квартала, превращается в молодого провинциального (в Лионе) адвоката, умеренного во всем — в политике как и в личной жизни, в занятиях, как и в развлечениях. Революция 4-го сентября застает его в тюрьме, где он отбывает пустяковый (трехмесячный) приговор за участие в антиплебисцитарной кампании. Последняя оказывается хорошо помещенным капиталом: молодой адвокат мгновенно попадает в местные «герои» и начинает играть виднейшую роль во втором по значению городе Франции, с большой ловкостью и настоящим талантом совмещая функции «прокурора Республики» с обязанностями члена Комитета Общественного Спасения, этого пугала всех лионских обывателей. Благополучно пройдя через все бури и мели революционного полугодия 1870—71 г., Андриё возвращается к адвокатуре, становится муниципальным советником Лиона и членом генерального совета департ. Роны, — чтобы вскоре (в начале 1876 г.) занять «заслуженное» место в Палате депутатов (на скамьях республиканской левой). Депутат, журналист (хроникер), завсегдатай республиканских салонов, Андриё получает вскоре новое удовлетворение своему честолюбию — пост префекта полиции (1879), которым он обязан то ли своей репутации верного и искусного стража «порядка», то ли (что вернее) своей близости заправилам политической жизни новой республики. Вынужденный через два года уступить место другому, более сильному, честолюбию, Андриё получает, однако, достаточно солидную компенсацию — едет (правда, на короткое время) представлять мещанскую республику перед одним из стариннейших дворов Европы, испанским. По возвращении из Мадрида он остается как-то не у дел, (другие, более счастливые карьеристы обгоняют его) и довольствуется своим званием почти бессменного депутата, для которого открыт доступ всюду — вплоть до самого Елисейского дворца (т.-е. аппартаментов президента). «Когда пришли выборы 11-го мая 1924 года, — сообщает он, — мои избиратели решили, конечно вполне основательно, что я в свои 84 года нуждаюсь в покое». Этим покоем Луи Андриё и наслаждается теперь, занимаясь писанием мемуаров2, к рассмотрению которых мы сейчас и обратимся.
Лежащий перед нами пухлый том в 358 страниц большого формата содержит далеко не равноценный материал. Наибольший исторический интерес представляют бесспорно глава II La Commune а́ Lyon en 1870 et 1871) и IV (da Préfecture de police). Первая из этих двух глав, пересыпанная документами (письмами, официальными телеграммами, прокламациями и пр.) и посвященная характеристике политической жизни Лиона за время с сентября 1870 г. по май 1871 г.3, навсегда сохранит свое значение первоисточника (притом немаловажного) по истории революционно-коммунального движения в провинции в период франко-прусской войны и последовавшей за ней Коммуны. С бесподобной откровенностью (удивительной для такого в общем неглупого чиновника) разоблачает Андриё подлинное лицо правительства Национальной Обороны и его лионских представителей «администраторов-дипломатов» типа «радикала» Шальмель-Лакура, ставленника Гамбетты. Чего стоит, напр., письмо лионского «проконсула» (адресованное Делеклюзу), из которого явствует, что «политика Трошю» усердно проводилась и в Лионе, где власти заняты были не столько пруссаками и обороной, сколько борьбой с «внутренним врагом» («Интернационалом», «коллективизмом» и пр. пугалами мирных обывателей), от которого — все зло, все напасти (рр 51—52). Хорош также и «прокурор Республики», сам Андриё, занятый — с усердием, достойным лучшего применения — освобождением арестованных после 4-го сентября видных деятелей императорского режима (прокурора, префекта и пр.) и прикрывающий свою контр-революционную тактику слащавыми речами о необходимости «гражданского мира», всеобщего «братства», «завоевания» на сторону республики ее заклятых врагов (pp. 40—46). Деликатное — чтобы не сказать больше — обращение с быв. сановниками империи (случай с «арестом» б. министра Пикара — рр.91—94) в сочетании с плохо замаскированным стремлением так или иначе отделаться от Гарибальди (pp. 86—90) бросают яркий свет на сущность установившегося после 4-го сентября режима, «унаследовавшего от империи не только груду развалин, но и ее страх перед рабочим классом». А с другой стороны, здесь же ярко выявлены неорганизованность и «прекраснодушие» лионской демократии (в частности, рабочих масс), они проявились, напр., в истории с красным знаменем, которое, втечение шести месяцев развеваясь над зданием городской ратуши, и тем самым, как и другие «уступки», вроде выборного муниципального совета, занявшего место революционого К-та Обществ. Спасения, поддерживало в массах иллюзию «революции», иллюзию «Коммуны», отнюдь не мешая в то же время местным Гамбеттам и Фаврам подавлять все выступления предместий (сентябрь и декабрь 1870 г., а затем март и апрель 1871 г.), К сожалению, об одном из интереснейших для нас эпизодов этого периода — выступлении «нигилиста Бакунина» (28 сентября 1870) — наш автор не в состоянии сообщить ничего сколько-нибудь существенно нового (pp. 58—63). Зато много новых или, во всяком случае, малоизвестных подробностей (между прочим и документов) находим мы в описании революционных выступлений в Лионе в конце марта (Лионская Коммуна 22—25/III), а затем в середине и в конце апреля (баррикады 30-го апреля), в подавлении которых Андриё играл, само собой разумеется, весьма незаурядную роль.
Немалый исторический интерес представляет и глава IV разбираемых мемуаров — «дела и дни» полицейской префектуры 1879—1881 гг.4. Читатель знакомится здесь с механизмом этого в своем роде замечательного органа французской государственности, созданного Наполеоном I и бережно хранимого всеми сменяющимися режимами (за исключением Коммуны 1871 г.). Пестрой вереницей проходят перед нами большие и малые дела всемогущей префектуры, ее борьба с либеральной прессой и муниципалитетом, «борьба» с проституцией, игорными притонами и пр., надзор за возвращенными по амнистии коммунарами, охрана «священной особы» Гамбетты, провокация, как метод борьбы с анархистами, таинственное самоубийство генерала Нея, дело Гартмана (неудачно покушавшегося на жизнь Александра II), борьба с религиозными конгрегациями, агентурная разведка во всех столицах мира (так далеко раскинула свои щупальцы полицейская префектура Парижа!) и пр. и пр. С гордостью признанного спеца публикует Луи Андриё (р. 287) адресованное ему послом С.-А.С.Ш. письмо, в котором представитель «великой заокеанской демократии» просит у г-на префекта авторитетных указаний по части организации полицейской службы и заявляет, что парижская полиция «составляет предмет восхищения всех честных и мирных иностранцев».
Не посетует читатель на Андриё и за прочие главы его мемуаров, где картины парламентской жизни и борьбы за министерские портфели перемежаются со светскими анекдотами, скандалами, дуэлями и где политическая кухня Третьей Республики выступает во всем ее неприглядном виде. Перед читателем проходят: «социалист» Луи-Блан, не брезгующий обществом миллионера Чернуски и архи-реакционного писаки Поля де-Сен Виктор, (р. 157) «патриот» Гамбетта, завсегдатай немецкого салона близкого к Бисмарку барона Генкель фон-Доннерсмарк, (pp. 322—324), «неподкупный» республиканец Греви, прикрывающий своим президентским креслом грязные махинации своего зятя, (р. 327), и пр. и пр. Для Андриё все это, конечно, только индивидуальные случаи в практике режима, который однако и он характеризует как режим, при котором «всюду и везде государственные интересы отступают на задний план перед интересами частными» (р. 335).
Последние страницы книги сплошь пестрят именами знаменитостей и полузнаменитостей политики, литературы, искусства: Тьер и Гамбетта, «славный тигр» Клемансо и незадачливый кандидат в «диктаторы» Буланже, министр Ваддингтон и префект Герольд сменяются Пьером Лоти и Сен-Сансом, Оскар Уайльдом и Анатолем Франсом. Встреча с Жоресом дает автору повод высказать свое предположение, что если бы не преждевременная смерть, великий социалистический трибун был бы во время войны 1914—1918 гг. горячим патриотом и ярым противником пораженчества (р. 349). Впрочем, мещанин с головы до ног (каким и должен быть французский мелкий буржуа, в частности чиновник) Андриё недолго задерживается на политических деятелях или служителях искусства и предпочитает с неподдельным восторгом расписывать (pp. 297—312) свои успехи в аристократических салонах Мадрида, свое пребывание у испанского короля Альфонса XII, свое путешествие в Марокко совместно с экс-принцем Наполеоном Бонапартом (кузеном Наполеона III).
В заключение отметим, что написанные в живой, местами даже беллетристической, форме мемуары Луи Андриё, несмотря на излишнюю растянутость отдельных частей, читаются в общем довольно легко.
ГУСТАВ МАЙЕРС. История американских миллиардеров. Госиздат. Том I, 1924, стр. 317, том II, 1927, стр. 294.
Откуда появились сказочные богатства Морганов, Рокфеллеров, Асторов, Карнеги и прочих королей американского капитала? Обычно буржуазная литература, вроде пресловутого «исследования» «America’s Successful Men», ищет их источник в личных достоинствах миллиардеров, в их честности, трудолюбии и бережливости. Каждый трудолюбивый и бережливый человек может стать миллиардером — таков обычный мотии буржуазных социологов. Иной раз пресса, в погоне за сенсацией, обрушивается на отдельных капиталистов, не взлюбившихся общественному мнению, вроде Седжа или Гульда (предпочитая это делать после смерти героев), изображая их как чудовищных извергов, неслыханных злодеев, сколотивших свое состояние, в отличие от всех прочих капиталистов невиданными в истории человечества бесчестными и разбойничьими методами.
Исследование Майерса (вышедшее в Америке под названием: «History of Great American Fortuns») является оазисом в этой Сахаре лицемерно-ханжеской пошлости. Автор не преследовал целей восхваления или порицания, он стремился — на основании об’ективных фактов, кропотливо и тщательно собранных — проанализировать ту социальную систему, тот общественный строй, который создает самую возможность накопления огромных состояний на одном полюсе, и крайней бедности — основных масс населения — на другом.
Майерс внимательно, шаг за шагом, прослеживает историю накопления наиболее крупных богатств и выявляет старую истину, что «от трудов праведных не наживешь палат каменных». Перед читателем проходит галлерея архимиллионеров и миллиардеров в их действительной роли, в их реальной сущности. Читатель узнает, например, что знаменитый Морган, контролировавший в 1912 г. 22 миллиарда долларов, начал свою карьеру с того, что во время гражданской войны скупил у правительства негодные ружья по 3,5 доллара за штуку и патриотически продал их военным властями по 22 доллара.
Со всею четкостью в книге выступает роль государственного аппарата, как орудия в руках господствующего класса. Многочисленными примерами Майерс показывает, какими методами этот аппарат обслуживает как интересы буржуазии в целом, так и интересы отдельных капиталистических групп и лиц.
Автор безжалостно срывает с буржуазной демократии ее маску и показывает ее отталкивающее лицо. Факты, приводимые Майерсом, являются ценнейшей и убедительнейшей иллюстрацией к учению революционного марксизма о формальной демократии.
Между прочим, в работе Майерса затронута очень интересная проблема, это — проблема филантропии, занимающей видное место в американской общественной жизни. Каждый капиталист, выжавший из подвластных ему рабочих достаточно прибавочной стоимости, чтобы подняться до роли некоронованного короля промышленности, считает необходимым заняться благотворительностью. Этого от него требует общественное мнение, классовый расчет. В глазах эксплоатируемых масс миллионер должен выглядеть щедрым благодетелем, заботящимся о меньшем брате, не отмеченным перстом божьим и поэтому менее удачливым. Стальной король Карнеги, злейший враг организованных рабочих, безжалостный эксплоататор, ежегодно выколачивающий 25 млн. долл., — наряду с созданием фонда в 15 млн. долл. в пользу университетских профессоров и специального фонда, из которого все бывшие президенты или их вдовы ежегодно получают по 25 тыс. долларов (читателю не трудно понять коммерческую выгоду сего предприятия), — считает необходимым также создать пятимиллионный благотворительный фонд в пользу престарелых рабочих. Таковы методы классовой демагогии.
Выпуская труд Майерса, Госиздат, повидимому, стремился сделать его популярным и доступным широкой читательской массе. Поэтому опущен солидный ученый аппарат, замененный в I томе пояснительными примечаниями. Кроме того, сделаны значительные сокращения. Опускались не только отдельные абзацы или страницы, но временами значительные части отдельных глав. Так, напр., из II тома американского издания опущена глава XII: «The Gould Fortune and some Antecedent Factors», и частично включена в XI главу I тома перевода. Глава VII: «The Climax of the Astor Fortune» сильно урезана и включена в VI главу.
В качестве популярного издания книга от этих сокращений не пострадала, а, наоборот, выиграла. Нужно только указать, что изредка купюры делались недостаточно осмотрительно, что приводит к некоторым недоразумениям. Так, напр., в I томе перевода (стр. 93) в доказательство одного утверждения приводится отчет городского совета за 1846 г., в то время, как в действительности к приводимому факту относится другой документ за 1847 г. (History of the Great American Fortunfts, I, p. 185).
Перевод в общем хороший. Изредка попадаются неточности. Напр., «Interstate Commers Railway Association» переведено «международная коммерческая ж.-д. ассоциация», вместо «междуштатная» (т. II, с. 112). Supreme Court переведено как высший суд, вместо Верховный суд. Carnegie иногда передается Карнеджи, иногда Карнеги, что может создать впечатление, будто речь идет о разных лицах. (Отдельные неточности перевода, быть может, следует отнести за счет немецкого издания, с которого сделан перевод).
Но в общем издана книга вполне удовлетворительно, и Госиздат поступил конечно, совершенно правильно, выпуская этот капитальный труд, заслуживающий самого широкого распространения.
З. ГУРЕВИЧ. «Молода Украина» Державне видавництво Украiни. Украiньский Iнститут марксизму. Iсторичний вiддiл. Вип. II. До восьмидесятых роковин. Kиpиллo-Meтoдiiвcькoгo Братства. За редакцiэю М. Яворського. 1928 г. стр. 116. Ц. 1 короб. 75 коп.
Работа т. З. Гуревич наиболее подробное и обстоятельное исследование о Кирилло-Мефодиевском Братстве сороковых годов на Украине. Автор добросовестно и тщательно критически обследовал всю литературу об этом интересном обществе, дал анализ любопытной рукописи, известной под именем «Книги бытия украинского народа» или «книги закона божия» (как ее называет третье отделение б. с. е. и. в. канцелярии), пересмотрел различные точки зрения, существовавшие до него по этому вопросу и пришел к заключению, что эта организация состояла из идеологов класса украинских мелких собственников. В защиту интересов этого многочисленного класса и выступило братство против феодальной монархии Николая I, и, хотя далеко не все члены Кирилло-Мефодиевского Братства были революционерами, однако, как и европейские демократы, они выступали на общем буржуазно-демократическом европейском фронте против абсолютизма и феодализма. Подобно «Молодой Италии» и украинские демократы выступали под знаменем самодержавия, бога и народоправства и с этой точки зрения, подобно «Молодой Италии», «Молодой Польше», «Молодой Франции» и «Молодой Германии», могут быть названы «Молодой Украиной».
Как и в западно-европейских организациях и в «Молодой Украине», т. З. Гуревич находит, кроме правых, абсолютно мирных культурников, и представителей левого течения (напр. Андруский) и даже коммунистов (Савич, по словам Костомарова помешанный на французском коммунизме). Интересен социальный состав членов братства; это были, главным образом, представители украинской мелко-буржуазной интеллигенции — профессора, учителя, мелкие чиновники, студенты. Были, однако, в братстве и представители других классов, напр., Т. Г. Шевченко, крестьянин, Посяда — мещанин.
Лучше всего автору удалось очертить идеологию братства. Здесь приходится согласиться с т. З. Гуревичем, что его характеристика братства, как буржуазно-демократической организации, рисующей себе утопический идеал счастливого жития на манер казачества, правильна.
Недостаточно, однако, разработан вопрос о связи украинских демократов с великорусскими организациями того времени, не установлено также и то, было ли какое-либо влияние на членов братства западно-европейских социалистических учений.
Не видно, чтобы автор пользовался каким-либо новым еще не обследованным материалом, (напр., архивным), не выяснены до конца биографии многих участников братства, их социальные корни, влияние на них обстановки, в которой они жили и развивались, не обследован вопрос, имелись ли где-нибудь, кроме Киева и, повидимому, Полтавы, кружки лиц, сочувствовавших братству.
Следовало бы также в виде приложения дать текст устава братства и хотя бы самые существенные части из книги «закона божия».
Впрочем и Кирилло-Мефодиевское братство ждет своего особого издания материалов и документов.
ДЕЯТЕЛИ РЕВОЛЮЦИОНН. ДВИЖЕНИЯ В РОССИИ. Био-библиографический словарь. От предшественников декабристов до падения царизма. Под редакцией Феликса Кона, A. А. Шилова, Б. П. Козьмина и B. И. Невского. Том первый. От предшественников декабристов до конца «Народной Воли». Часть вторая — Шестидесятые годы. Составили А. А. Шилов и М. Г. Карнаухова. М. 1928. (Всесоюзное общество политических каторжан и ссыльно-поселенцев). Стр. XVI+(1)+495. Цена 6 руб. 25 коп.
Перед нами — вторая книга словаря «Деятели революционного движения в России», издаваемого обществом б. политических каторжан и ссыльно-поселенцев. Эта книга посвящена 60 годам. В предисловии к ней есть новые данные о плане всей предпринятой работы. Историко-литературная комиссия, под руководством которой составляется Био-библиографический словарь, выработала пятилетний план издания последнего; весь словарь рассчитан на десять томов, которые должны охватить участников русского революционного движения «от предшественников декабристов» до 1905 г. Второй том словаря будет посвящен 70-м годам, III и IV — восьмидесятым, V—VII — социал-демократам эпохи восьмидесятых-девятисотых годов (до 1904 года); VIII—X томы будут посвящены представителям остальных партий эпохи 90 годов (социалисты-революционеры, анархисты). Заметим, что принятый план десятилетнего издания неравномерен по хронологическому охвату относительно разных партий: в то время как словарь социал-демократов будет доведен до девятисотых годов, представители других партий будут выявлены лишь до девяностых.
Словарь предполагается продолжить и дальше — охватить и эпоху 1905—1917, что, конечно, совершенно необходимо. Совершенно правильно и то замечание предисловия, что работа по выполнению этого плана может быть только коллективной, и чем дальше, тем становится все труднее: увеличивается число участников, разбросаннее и сложнее материал, встречаются многие малоизученные в литературе группы революционеров.
Довольно большая рецензентская литература, вызванная появлением первой книги словаря, горячо приветствовала самый замысел составления такого справочника. Это необходимо повторить и сейчас: хорошо, что этот прекрасный замысел понемногу воплощается в жизнь, хорошо, что появляется такой совершенно необходимый справочник. Составители отнеслись к делу с величайшей внимательностью, не остановились перед кропотливейшей и утомительной работой, достигли больших результатов. Вслед за подобной оценкой можно было бы указать на ряд имен, неизбежно пропущенных в такой сложной работе, и ограничить этим рецензию. Но в настоящем случае, мы думаем отступить от этого общего плана5 и остановиться на другой стороне вопроса.
Я говорю о стандарте статей, установившемся в словаре. Внимательное знакомство с вышедшими книгами с этой стороны вызывает тревогу. Нам кажется, что принятый до сих пор обществом б. политкаторжан стандарт статей искусственно сужает круг лиц, которым словарь мог бы послужить на пользу.
Задуманная работа необходима многим: справляться в таком словаре будет и специалист-историк революционного движения и студент, готовящий доклад в семинаре, и рядовой партиец, и весь тот широчайший читательский актив, не обладающий и рабфаковской квалификацией, который сейчас так жадно тянется к самообразованию, повышению культурного уровня, расширению кругозора. Что встретит такой читатель в словаре «Деятели революционного движения»? — Самое сухое, сжатое перечисление дат, мест, засушенных фактов — ответ на официальную анкету, не дающую ни определения революционной сути деятеля, ни классовой его характеристики, — ни одного живого штриха. Фамилия, имя, отчество, национальность, дата, место рождения, социальное происхождение, образование, несколько скупых фактов о революционной деятельности, приговор, дальнейшая судьба и дата смерти. Все. Ни намека на общую характеристику.
Если такую статью прочтет специалист вопроса, он, вероятно, будет удовлетворен: ему надо было справиться, например, в каком городе родился революционер или когда он умер. Это он в словаре найдет, а остальное знает сам. Но кто бы из остальных читателей, перечисленных выше, ни взял словарь с целью запомнить, в чем суть революционности данного деятеля, он закроет книгу глубоко разочарованным. Зайчневский, Петр Григорьевич, дворянин, сын отст. полковника, помещик Орловской губ., родился тогда-то, учился там-то, организовал кружок для распространения запретных сочинений, тогда-то произнес речь по убитым полякам, арестован, предан суду, приговорен к тому-то, составил прокламацию «Молодая Россия», отправлен 10 января 1863 в Красноярск... Но, позвольте, позвольте, тут все под одно, видимость такая, что все факты равноценны. Что за «Молодая Россия» и в чем ее суть? И потом все вокруг мелькают «такие же» революционеры: сотни из них говорили речи по убитым и писали прокламации. А Зайчневский все-таки один. И так и не узнает читатель ни слова о сути Зайчневского-революционера. Груда сухих фактов и все.
Читатель откроет слова на «У», нападет на Унковского. Унковский, Алексей Михайлович, дворянин, помещик, родился там-то, исключен из лицея за знакомство с Петрашевским, в 1860 г. выслан в Вятку «за подстрекательство помещиков Тверской губ. дать крестьянам личную свободу», возвращен, секретный надзор, тем-то занимался, умер. Схватит ли читатель суть Унковского? Почувствует ли он пропасть между либералом Унковским и подлинным революционером Зайчневским? Ни в малейшей степени. Если он знаком с дворянской фрондой на рубеже 50—60 годов, он спросит, почему тут нет Безобразова, требовавшего созыва конституционного собрания, возмутившего до крайности Александра II своей запиской и потерпевшего наказание, почему нет многих других дворян-фрондеров.
Этот недостаток стандарта не столь чувствовался в первой книге: там основное были — декабристы, несмотря на разницу их состава и мировоззрений, все же представлявших известную компактную массу. Но вторая книга охватывает массу течений, кружков, разнообразных групп, тут необходима общая оценка, общая характеристика революционера в каждом отдельном случае.
Мне возразят, что работа составителей и так трудна, что она еще более усложнится общей характеристикой, что эта последняя иногда не установлена в специальной литературе и затруднит составителей, что для иных имен она и невозможна за отсутствием данных. Лишь последнее возражение существенно — на нет и суда нет. Но остальные препятствия надо преодолеть — иначе словарем воспользуются лишь специалисты, а массовый читатель не будет им удовлетворен.
Вторая книга возбуждает еще многие мысли, — между прочим и тy, что принцип посвящения каждого отдельного тома особой революционной группе очень затрудняет справки в нем: чтобы найти революционера в этом словаре, надо знать, когда он жил, на какую эпоху пал разгар его деятельности, к какой группе он принадлежал. Лишь издание указателя имен ко всем томам смягчит этот недостаток. Есть еще ряд замечаний, но ограничимся изложенным выше — рецензия и так разрослась.
Итак, — за «суть» революционера, за выявление его общего значения, за революционный смысл его жизни — за изменение стандарта статей словаря революционеров.
1905 ГОД. ЕВРЕЙСКОЕ РАБОЧЕЕ ДВИЖЕНИЕ. Обзор, материалы и документы. Составил А. Д. Киржниц. Редакция и вступительная статья М. Рафеса.
Комиссия ЦИК СССР по организации празднования 20-летия революции 1905 г. и Истпарт ЦК ВКП(б) 1928 г. Гиз, стр. 407, цена 4 р.
Сборник материалов и документов, составленный т. А. Киржницем, по характеру своему напоминает другие издания комиссии ВЦИКа по празднованию 20-летия первой революции и Истпарта: А. Панкратовой «Стачечное движение», А. Каца и Ю. Милонова «Профессиональное движение», С. Дубровского и Б. Граве «Аграрное движение в 1905—1907 гг.», и т. д. Вместе с тем он отличается от последних тем, что в то время как названные сборники составлены исключительно по архивным материалам, книга т. А. Киржница содержит лишь газетную литературу 1905—1907 гг.
Неиспользование архивных материалов т. А. Киржниц об’ясняет в предисловии тем, что они разбросаны по 7—8 архивам. Какие 7—8 архивов имеет он в виду, трудно сказать, но для своей цели ему достаточно было поработать в архиве б. департамента полиции, сохранившемся в порядке. Там т. А. Киржниц нашел бы большое количество важных документов о массовом движении и деятельности различных европейских социалистических партий в период первой революции.
Сборник материалов «Еврейское рабочее движение в 1905 году» открывается интересной вступительной статьей тов. М. Рафеса «Первая революция и еврейские рабочие». Несомненной заслугой тов. Рафеса является то, что он пытался обосновать в еврейской историографии новое направление: исследовав эволюцию Бунда, т. Рафес выяснил причины националистического его уклона и тщательно проследил рост элементов большевизма в еврейском рабочем движении. Эти плодотворные и верные мысли он проводит в своих «Очерках по истории Бунда», статьях в «Штерне» и «Больш. Сов. Энцикл.» И во вступительной своей статье к сборнику «Еврейское рабочее движение в 1905 г.» тов. Рафес дает более углубленное и обоснованное освещение своих взглядов на развитие еврейского рабочего движения, известных из предыдущих его работ.
Первая глава посвящена «Социально-политической обстановке в районе еврейского рабочего движения». Она — наиболее слабая во всем сборнике. Не пытаясь самостоятельно разобраться в сложном хозяйственном быте евреев в царской России, автор дает обширную цитату из доклада ЦК Бунда интернациональному социалистическому конгрессу в Париже в 1900 году. Будучи помещена сначала в России в «Материалах по истории еврейского рабочего движения», изданных легально в Петербурге, она недавно вновь была перепечатана в «Очерках по истории Бунда» тов. М. Рафеса и, таким образом, достаточно известна. Не отличаясь глубиной, эта часть доклада ЦК Бунда схематично и упрощенно обрисовывает контуры социально-экономического быта евреев в России. В дополнение к этой цитате тов. Киржниц приводит некоторые данные из известных сборников материалов «Евр. колон. общ.». Между тем, за 25 лет, что прошло со времени составления доклада ЦК Бунда и сборников «ЕКО», появилось много нового, интересного материала, дающего представление о всем разнообразии развития экономического быта русского еврейства, материала, разбросанного по русским и еврейским газетам и журналам, вышедшим в России и за границей. Конечно, проработка этого материала представляет для читателя больший интерес, нежели перепечатка обширной цитаты из известной книжки, к тому же достаточно устаревшей.
В главах II, III и IV почти на ста страницах пересказывается «своими словами» или приводятся большие цитаты из доклада ЦК Бунда, о котором мы выше говорили. Ничего нового, неизвестного раньше, мы не находим в этих главах. То же самое, к сожалению, приходится сказать и о главах, посвященных белостокской бойне 9 января и 1 мая и составленных по «Последним известиям». Эти моменты движения 1904—1905 г.г. были значительно раньше тов. Киржница и в более полном виде, с привлечением архивного материала, освещены в ряде статей, помещенных в «Пролетарской революции» и «Красной летописи». Тов. Киржниц почему-то избегает пользоваться исследовательскими работами, появившимися за последние 7—8 лет, хотя в них обстоятельно выяснены некоторые периоды в истории развития еврейского рабочего движения. От игнорирования печатной литературы, что вообще крайне характерно для тов. Киржница, — особенно пострадала глава о работе «искровцев» среди еврейского пролетариата, в которой совершенно не использованы интересные статьи т. Юренева о Двинске и Вильне и т. Беленького о Минске (все они были напечатаны в «Пролетарской революции»), а также сборник «1905 год в Полесьи», где находим ценное исследование тов. Драпкина о составе и деятельности Полесского комитета.
Переходя к остальным главам сборника материалов и документов (партии в районе еврейского рабочего движения, октябрь—декабрь 1905 и 1906 гг.), составленного тов. Киржницем, следует признать, что они представляют значительный интерес. В них мы находим и интересный материал и живое изложение. Справедливость требует указать, что эти главы занимают значительнейшую часть книги, приблизительно три четверти.
В общем сборник «Еврейское рабочее движение в 1905 году» безусловно интересен. Он окажется полезным учебным пособием при прохождении обществоведения и истории еврейского рабочего движения в различных еврейских техникумах, трудовых школах, вечерних курсах и т. д.
М. Г. ФЛЕЕР. Петербургский Комитет большевиков в годы войны 1914—1917 г. Лгр., 1927 г., стр. 213, цена 1 р. 50 к.
Настоящая работа т. Флеера принадлежит к числу тех сводных работ о партийной работе местных организаций за определенный период, которые дал к 10-летней годовщине революции ряд местных истпартов. Работы этого типа, основанные на изучении местных жандармских архивов, с одной стороны, и партийных архивов и собранных истпартами мемуарного характера материалов, — с другой, делает такой тип работ вполне своевременным. Они должны послужить базой для будущих исследований по отдельным периодам истории партии. Работу тов. Флеера надо рассматривать под углом зрения не только ее индивидуальных достоинств и недостатков, но и ее типовых достоинств и недостатков.
Темой работы является работа Петербургской организации большевиков в годы войны. Тема значительная и интересная. Изучение эпохи войны как пред'истории Октября и деятельности партии в этот период имеет огромное значение для понимания хода революции 1917 г. Петербургская организация в годы войны была самой крупной, самой активной из большевистских организаций. Она руководила тем отрядом пролетариата, который сыграл решающую роль в феврале 1917 года. Какие проблемы встают перед изучающим историю партии в годы войны? Прежде всего — это проблема оборончества среди русского пролетариата, иначе говоря: 1) вопрос о шовинизме в рабочем классе России; 2) о борьбе за руководство рабочим классом между большевиками и меньшевиками. Следующая крупная проблема — это проблема идейной подготовки партии к переходу от старого стратегического плана к новому. В связи с первыми двумя стоит проблема о степени стихийности рабочего движения, об охвате его партийным влиянием. И, наконец, последняя задача исследователя этого периода — это задача установления факта существования партийной работы в труднейшие годы военного подполья.
Надо сказать, что вопросу об оборончестве не повезло в литературе по истории партии за этот период. И Шляпников, и Меницкий, и Граве явно стремятся затушевать наличие шовинизма среди части рабочего класса и преуменьшить роль меньшевиков, свести их влияние к тем размерам, какие оно имело после Октября 1917 года. Более правильный подход к этому вопросу надо отметить в книге К. Шелавина «Рабочий класс и ВКП в февральской революции». Вопрос об идейной подготовке к Октябрю в этих работах даже не поставлен. В освещении вопроса о степени руководства есть явная тенденция к отождествлению партии с рабочим классом. Это особенно заметно у Меницкого, для которого каждая листовка большевиков доказательство пораженчества рабочих масс. Вопрос о степени руководства партии рабочим движением есть тоже заметная тенденция к преувеличению действительной роли партии. Наконец, в вопросе о том, существовали ли в России накануне февральской организации большевистские организации и вели ли они какую-нибудь работу, были высказывания в духе того, что накануне Февраля партии в России фактически не было.
В отношении последнего со своей задачей автор вполне справился. Опираясь на богатый фактический материал, он показал, что в Петербурге и организация существовала, и партийная работа была. Данные в приложении 34 документов, исходящих от ПК, основательно подкрепляют работу автора в этой ее части. Кропотливым подбором материалов охранки, воспоминаний и т. п. автор восстанавливает (поскольку это возможно) шаг за шагом работу ПК и райкомов. Материал, даваемый автором, в значительной степени свежий. Особенно ценным является добытый из недр охранки протокол ПК в дек. 1916 г. (ст. 105), рисующий состояние организации и решения ПК по вопросу об использовании с’езда по борьбе с дороговизной и о мероприятиях в связи с предложением Германией мира правительству.
Чтобы не ограничиться чисто внешним описанием работы ПК, автор должен был коснуться и остальных перечисленных нами проблем. Мудрено писать историю ПК в эти годы и не указать ни слова об оборончестве и о борьбе с ним. М. Г. Флеер правильно отмечает в начале своей книги, что питерский пролетариат был не вполне иммунизирован от заразы шовинизма, что протест его против войны был пассивный, он выразился в неучастии во всеобщей патриотической свистопляске. «Молчание пролетариата в клокочущей шовинистической стихии, пишет он, было само по себе резким (?!) протестом против войны, однако протестом все же пассивным» (стр. 18) и дальше: «Среди рабочих Петрограда наметились некоторые группы, пытавшиеся влить свой голос в общий шовинистический хор». В чем же видит автор причину затишья и шовинистического поветрия? Он видит ее во «внешнем разгроме партийной организации» (стр. 20), в разрушении «организационных связей между руководящими штабами рабочего движения и рабочей периферией» (стр. 17). Верно ли это об’яснение вопроса о причинах шовинизма в рабочих массах разгромом рабочих организаций? Нам думается, что нет. Уже к началу войны наметился внутренний кризис движения, достигшего к июлю 1914 г. огромного размаха при полной почти неподвижности остальных классов. Война придавила рабочий класс и углубила затишье. Общественная реакция (шовинизм) не осталась без влияния на рабочий класс, который ведь китайской стеной не отгорожен от других классов. Все эти три причины в совокупности лишили большевиков, занявших антивоенную позицию, возможности вести массовую работу среди рабочих. Именно в Петербурге это особенно наглядно видно. Тов. Кондратьев в своих воспоминаниях очень ярко рисует, как все попытки ПК вызвать среди рабочих протест против войны и правительства разбивались о глухую стену пассивности рабочих. Даже арест депутатов-большевиков не смог раскачать спящие массы. Если в Петербурге они относились к пораженческой пропаганде большевиков безразлично, то в Харькове, например, по свидетельству т. Балтина-Блума, нельзя было перед рабочими выступить против войны без риска быть избитым или арестованным самими же рабочими. Все это говорит за то, что т. Флеер не нашел действительных корней оборончества и следствие принял за причину. Видя корни оборончества исключительно лишь в недостаточности связей партии с массой, М. Г. Флеер считает естественным, что с оживлением рабочего движения и восстановлением связей партии с массой оборончество исчезает, как дурной сон. Отсюда неправильность его утверждения о том, что оборонческая рабочая группа ЦВПК не имела в рабочем классе «никакой основы, никакой поддержки», что она была «оторвана от рабочей среды» (стр. 10).
Доказательство неправильности подобного утверждения можно найти в этой же книге, например, на стр. 48-й, где автор приводит цифры о соотношении голосов у большевиков и меньшевиков на собрании выборщиков в рабочую группу ВКП 27 сент. 1915 г., где было из 198 делегатов большевиков 60 и оборонцев 81, или на стр. 114, где автор цитирует место из Шляпникова, где он говорит о том, что «массового движения пролетариата к Думе» 14 февраля он не заметил, т. е. движение-то все-таки было. Ленин считал нужным подчеркнуть в статье об итогах выборов рабочих групп, что все же массы за собой оборонческий блок имеет. Если гвоздевцы после годичного опыта их сотрудничества с буржуазией в значительной степени порастеряли массы, то связи-то у них с рабочей средой остались. Об этом свидетельствуют и собрания совещаний из рабочих при Раб. группе ЦВПК вплоть до февраля 1917 г. и тот факт, что некоторые питерские заводы накануне 14 февраля приняли гвоздевскую резолюцию и, наконец, тот факт, что после февральского переворота гвоздевцы захватили руководство петербургским Советом, несмотря на то, что в этом отношении имел влияние и ряд других серьезных факторов. При отсутствии каких-либо «связей с рабочей средой» это мудрено сделать.
Тов. Флеер не пытается выяснить соотношение сил между большевиками и меньшевиками на разных этапах борьбы за руководство. Больше того, он избегает приводить фактические данные в этой области. Вот примеры. На стр. 47-й мы встречаем утверждение о том, что на мелких, отсталых заводах блок меньшевиков и народников достигал известных успехов, но перечня заводов, где прошел большевистский и меньшевистский наказы, перечня имеющихся в разрабатываемых тов. Флеером материалах деп. полиции мы не встречаем. А из этого перечня видно, что и часть крупных заводов приняла меньшевистский наказ или близкую к нему промежуточную резолюцию. Говоря о втором собрании выборщиков в ВКП, автор не дает цифровых данных о соотношении голосов у большевиков и оборонцев, хотя эти данные имеются и у Шляпникова и в донесениях охранки. Далее, говоря о результатах кампании выборов в страховой совет 31 января 1916 года, автор не приводит имеющихся у Шляпникова (ч. 1, изд. 2, стр. 154) данных о соотношением сил на собрании выборщиков. Между тем именно от подобного типа работы можно ожидать попытки собрать, проверить и проанализировать данные о соотношении сил между большевиками и меньшевиками в разные моменты и на разного типа предприятиях. Упустил ли автор из виду эту важную задачу, или он сознательно избегал данных, могущих подорвать его оценку гвоздевщины, мы не знаем. Но во всяком случае этот пробел в работе тов. Флеера мы считаем крупным ее недостатком.
Автор неоднократно (на стр. 10, 11, 14, 56) говорит об отпадении мелкобуржуазных элементов (оборонцев) от рабочего движения, о том, что после этого отпадения создались «начала (?) единства в среде петроградского пролетариата» (стр. 56), но упускает из виду, что борьба с оборончеством была в эти годы все же борьбой внутри рабочего класса, что оборонцы были проводниками влияния буржуазии в самом рабочем движении. Не случайна, очевидно, и фраза о том, что большевики в стремлении меньшевиков повести рабочих за Гос. Думой увидели «опасность распыления рабочего движения» (стр. 103).
Ведь дело не в «распылении», а в подчинении рабочего движения буржуазии. В появлении «отпавших» меньшевиков в рабочем движении автор видит лишь опасность «распыления», тогда как ПК видел в этих стремлениях меньшевиков опасность увлечь пролетариат на путь борьбы под буржуазным лозунгом «спасения страны». Для автора такая опасность, очевидно, абсолютно исключена.
В связи с исключением оборонцев из числа борющихся в рабочем движении сил стоит, очевидно, и переоценка автором степени охвата партийным влиянием рабочего движения в Питере, как ни значительно оно в действительности было. Возникновение каждой крупной забастовки автор готов приписать работе ПК. Описывая октябрьскую стачку, т. Флеер сначала не говорит прямо, возникла ли забастовка 17 октября в результате призыва или нет, а дальше на стр. 100 он пишет, что ПК 26 октября в третий раз призывал к забастовке. На самом деле первая октябрьская забастовка возникла стихийно, она шла в разрез с планами ПК, и ПК вынужден был выпустить специальный листок с призывом вернуться на работу. Как мы уже видели, затишье в рабочем движении в течение первого года войны автор об’ясняет отсутствием связи между партией и рабочим дмжением. Еще более замечательным в этом же роде является «об’яснение» летнего затишья 1916 года тем, что якобы ПК решил воздерживаться от частичных выступлений и готовиться к вооруженному восстанию (стр. 89). Но ведь затишье то было не только в Питере, а и во всей России. Неужели же так сильно было влияние ПК? Такого рода «об’яснение» особенно странно для тов. Флеера, изучавшего историю рабочего движения этого периода. Едва ли убеждение, что партия «все может» является методологически верным. А в отношении данного периода такая переоценка роли партии особенно неверна исторически, так как огромный размах движения делал невозможным сколько-нибудь значительный охват его, сильно ослабленный партией. По части лозунгов и хода выработки этих лозунгов автора не заметно отчетливой точки зрения. У него получается, что лозунг «Долой войну» уже равен лозунгу «Превращение империалистической войны в гражданскую». Утверждение, что у местных организаций по вопросу о войне были полное «отсутствие колебаний», «четкая линия» и т. п. не соответствует действительности, так как колебания в первые месяцы в ряде организаций были, .хотя большинство из них активно выступило против войны. Это известно из ряда воспоминаний (Н. Крестинского, Антонова-Саратовского и др.).
В вопросе о лозунгах большевиков в предстоящей революции у тов. Флеера тоже есть «неточности». Например, меньшевистскому лозунгу «правительство спасения страны» противопоставляется лозунг перехода власти «в руки рабочей (?) и крестьянской бедноты» (стр. 10). Почему автор вместо лозунгов ленинских тезисов 1915 года выставил эту неудачную фразу из одной резолюции непонятно. Ведь Ленин до свержения самодержавия нигде не выставлял лозунга передачи власти пролетариату и бедноте (кстати, это не одно и то же, что «власть рабочей (?) и деревенской бедноты»).
Если в ряде основных вопросов этого периода у автора встречается неверная точка зрения или отсутствие ее, то это быть может в работе подобного типа, в работе сводной — «беда еще не столь большой руки»? Нам думается, что и от автора, и от ленинградского истпарта можно ждать работы, которая не была бы простой систематизацией нарезанных из разных источников материалов. Выполнил ли тов. Флеер задачу разработки существующих уже по этому периоду разрозненных печатных материалов? Дал ли он исчерпывающую разработку того материала, который он взял за основу, материала дeпapтaмeнтa полиции? Ни того, ни другого сказать нельзя. Особенно слабо использованы воспоминания, опубликованные архивные данные и опубликованный в «Красной Летописи» орган ПК «Пролетарский Голос». Слабо использован «Социал-Демократ» и «Сборник Социал-Демократа». Недостаточно использована книга Шляпникова «Канун 1917 года». Из воспоминаний использованы лишь воспоминания Кондратьева (и притом недостаточно), и совсем мельком использованы воспоминания Бадаева и Ефремова. Не использованы воспоминания Н. Крестинского, Киселева в «Пролет. революции» и целый ряд воспоминаний, напечатанных в «Красной Летописи». Почему-то совсем не освещена работа заводских коллективов, партийные совещания 1914 г. как раз хорошо освещены в этих воспоминаниях.
У автора не видно даже попытки проверки источников путем сопоставления их. Взять хотя бы такой момент, как описание октябрьской стачки 1916 г. Для освещения ее использован Шляпников и данные охранки. Между тем есть еще ряд материалов: воспоминания Иванова, Кондратьева, книга Палеолога, заметка в «Социал-Демократе», заметка в «Пролетарском Голосе» и др. Сведения всех этих источников противоречивы в вопросе о начале стачки (17 октября) и выступлении 181 полка. Оба факта имеют большое принципиальное значение и заслуживают того, чтобы в работе, посвященной специально партработе в Питере в годы войны, была проделана добросовестная работа по их сопоставлению, проверке и критике. Надо не забывать, что у т. Флеера «под рукой» не мало участников событий.
Взяв за основу материалы департамента полиции, автор и их проработал недостаточно внимательно. Мы указывали уже, что интереснейшие данные о ходе кампании выборов в ЦВПК остались неиспользованы. Данные охранки автор не подвергает достаточной критической проработке. Так, например, приведя отрывок из доклада Охранн. отд. 31 мая 1916 г. о том, что на собрании служащих больничных касс был доклад, в котором ставился вопрос о вооруженном восстании и были разговоры о «желательности в данный момент террористических актов» и что «боевые выступления... должны производиться от имени отдельных групп и дружин» (стр. 90), автор пишет, что эти данные позволяют «со всей точностью установить, что в середине мая 1916 г. Петербургский Комитет начал готовиться к вооруженному восстанию» (разрядка автора). Итак, «со всей точностью» можно делать чрезвычайно ответственные выводы на основании доклада охранки, пестрящего такими самоочевидно чепуховыми сведениями как «террористические акты», «боевые выступления дружин» и т. д. Правда, в донесении самый доклад (ПК!) передан правдоподобно, но и он требует проверки. Делал ли доклад член ПК и от имени ПК, вовсе не видно и т. Флеер сам пишет, что докладчик был «надо предположить» член ПК. Донесение дано (тоже «надо предположить») через Черномазова. Вот и все «данные» для чрезвычайно ответственных выводов. Надо сказать, что в докладах охранки упоминание о вооруженном восстании, о вооружении и т. п. встречается и раньше. Для ее агентов это излюбленный гарнир. Поэтому и это донесение нуждается в проверке документами, исходящими от ПК (листовки, «Пролет. Голос»), воспоминаниями и т. п. В них мы не находим не только подтверждения, но у Шляпникова находим и прямое опровержение (поскольку речь идет о технической подготовке восстания, о вооружении. Вышедшая в мае (а не в июне как это помечено у т. Флеера) программно-тактическая листовка ПК «Стачечное движение и задачи момента» является гораздо более достоверным источником для суждения о взглядах ПК, чем донесения охранника. В этой листовке говорится: «основные черты совершающегося движения — его стихийность, распыленность и преимущественно экономический характер». И дальше: «Надо внести сознание и планомерность в стачечную борьбу», об’единять отдельные выступления и т. д. «Из экономической борьбы движение должно превратиться в борьбу широко политическую, в борьбу за власть, в гражданскую войну» (стр. 194). Итак, на очереди превращение разрозненной экономической борьбы в борьбу политическую. Равносильно ли это технической подготовке восстания? Думаем, что нет. Здесь дана лишь общая перспектива «борьбы за власть», «гражданской войны», провозглашение лозунгов «долой войну», «долой царскую власть» и т. п. Все это говорит о сомнительности утверждения т. Флеера, о его некритическом отношении к источникам.
Хотя вся рецензируемая работа сводится к установлению фактической стороны партработы этого периода, у нее нет необходимой точности в этой области. На стр. 103 говорится о том, что в ноябре 1916 г, меньшевики решили устраивать «демонстративные шествия к Думе», тогда как на деле это решение относится к январю 1917 г. (см. статью т. Маевского и документы Раб. Группы ЦВПК в сб. «Канун революции»). Неблагополучно и с указанием источников приводимых данных. Они иногда отсутствуют там, где надо обосновать важное сообщение (стр. 103 о «демонстрат. шеств.» и т. д.), стр. 96, 97 о митинговой кампании, стр. 27 об усилении связей ПК с рабочими и т. д.) или бывают неверны (на стр. 66 об организаторских коллегиях у Шляпникова — не ч. II, стр. 158, а ч. I, стр. 119: воспомин. т. В. Залежского в «Петр. правде» от 7 ноября 1922 г. нет).
Из общих недочетов книги надо указать на ее построение. За исключением VI главы, посвященной технике ПК, во всех остальных материал располагается строго хронологически, что не только делает книгу менее интересной для широкого круга читателей, но и смазывает важнейшие моменты в работе ПК. Например, кампания выборов в ВПК, происходившая в сентябре и в ноябре 1915 г., дана вперемежку с кампанией за продовольственные комиссии военной организации Балтфлота и т. д., и все это втиснуто на 10 стр. (145—155). Целый ряд важнейших моментов и вовсе пропущен: совещание партработников в 1919 году, суд над депутатами, петерб. организация в июле 1919 г. и т. д. Почему-то в приложениях пропущена чрезвычайно ценная инструкция ПК по проведению продовольственной кампании. Наряду с этим большая перегрузка книги перечнем лиц, бывших на таком-то собрании, арестованных такого-то числа. Все это уменьшает ценность книги. И все же работа тов. Флеера будет полезной для изучающих историю партии, так как тема ее значительна и материал местами свеж и интересен. Недочеты ее устранимы. Желательно усиление аналитической части работы за счет ее описательной части.
БУРЖУАЗИЯ НАКАНУНЕ ФЕВРАЛЬСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ. Сборник документов и материалов. Подготовлен к печати Б. Б. Граве. Издание Гиз, 1927 г., Москва—Ленинград.
История русской буржуазии в XX столетии является одним из наименее освещенных вопросов в марксистской исторической литературе, почему издание новых материалов, характеризующих позицию буржуазии в столь важный и ответственный период, как период войны, имеет сугубый интерес.
Издание документации, посвященной какому-либо отдельному вопросу, может преследовать различные цели. Если составитель сборника стремится осветить данный вопрос наиболее полно, при использовании различных материалов, а значит при подборе документов из различных архивных фондов и даже частично из периодической прессы, то в этом случае сборник должен охватывать по возможности все стороны данного вопроса. Но если составитель перед собой этой задачи не ставит, публикуя по данному вопросу материал одного какого-либо архивного фонда, то его задачи соответственно сужаются.
Именно к такому типу сборников принадлежит рецензируемая нами книга. Б. Граве задалась целью опубликовать лишь материалы архива департамента полиции, характеризующие позицию русской буржуазии в соответствующий период. Конечно, изучать историю русской буржуазии за период войны нельзя только по материалам департамента полиции; историю буржуазии за этот период нужно изучать по материалам военно-промышленных комитетов, городских и земских союзов, союзов фабрикантов и промышленников, их партийных организаций и в значительной части по периодической буржуазной прессе, материалы же департамента полиции должны помочь исследователю в смысле дополнения и внесения ряда коррективов к этим основным материалам.
Нам думается, что такую цель и преследует настоящий сборник, и материалы его к тому, что мы до сих пор знали о позиции русской буржуазии, дают серьезное и интересное дополнение, несмотря на специфичность и тенденциозный характер. Почти не освещая, как и указано в предисловии, позиции буржуазии в первый период войны, сборник дает достаточно подробный и полный материал о позиции различных буржуазных организаций за вторую половину 1915 и 1916 гг.
Материал этот дает возможность оформить схему эволюции в позиции русской буржуазии за период между двумя революциями.
Третьеиюньское соглашение (1908 г.) буржуазии с самодержавным правительством, заключенное в период пореволюционной реакции и промышленной депрессии, делая ряд уступок буржуазии, в конечном счете больше всего удовлетворяло интересы крепостнических элементов страны. Совершенно ясно, что в годы промышленного под’ема (1910—1914) начинается политическое оживление различных слоев буржуазии, которое по существу своему должно быть охарактеризовано как борьба буржуазии за пересмотр и изменение третьеиюньского соглашения в сторону значительно больших уступок буржуазии, в сторону расширения политических ее прав. Участие России в войне 1914—1917 гг., явившееся в значительной мере уступкой вожделениям растущего финансового капитала, окрылило надежды русской буржуазии. С начала войны (если не считать короткого периода патриотического под’ема и «священного единения») русская буржуазия вступает в третий этап своего развития, который характеризуется организованным наступлением на крепостнические элементы страны и его политический аппарат с целью уже не пересмотра, а ликвидации третьеиюньского соглашения. Ликвидации, конечно, не революционными методами, — их буржуазия отвергала.
Борьбу за ликвидацию третьеиюньского соглашения нельзя рассматривать как стремление буржуазии порвать окончательно с русским самодержавием, а как определенное стремление буржуазии притти к власти, подчинив себе государственный аппарат русской монархии.
Это стремление зиждилось на определенном убеждении буржуазии в том, что, захватив окончательно руководство экономической жизнью страны, она (буржуазия) рано или поздно должна будет стать ее полновластным политическим хозяином, т.-е. должна будет, как мы уже сказали, логикой событий соподчинить своим интересам государственный аппарат. Говоря языком Ленина, буржуазия была уверена и том, что она заставит русское самодержавие окончательно эволюционировать в сторону буржуазной монархии. Уже 22 сентября 1914 года П. Милюков заявлял, что «настоящая война открывает новую эру для русского общества, когда оно снова может приступить к социальному строительству». (См. докл. № 1). И тем сильнее было разочарование и озлобление русской буржуазии, когда она получила возможность убедиться в том, что самодержавная монархия, начав войну, окончательно перерождаться и приспособляться к ее интересам отнюдь не собирается.
Именно потому, что опубликованный материал характеризует борьбу русской буржуазии в этом направлении, несмотря на явную безнадежность ее целей и методов, они приобретают для всех нас особый интерес и особую ценность.
Ленин, полемизируя с представителем ликвидаторства Ерманским (Гушкой), не раз указывал, что в годы промышленного под’ема росло экономическое и политическое значение буржуазии в стране, но при всем том политически она оставалась бесправной. Ленин особенно подчеркивал необходимость различать и подразделять на этом этапе борьбы экономические «купцовские» стремления промышленников и политические задачи буржуазных партий. Совершенно ясно, что на следующем этапе развития, когда при захвате экономического руководства страной бурно росла политическая активность различных слоев буржуазии, эти грани должны были начинать стираться, что опять-таки подтверждается рассматриваемым нами материалом. Военно-промышленные комитеты и другие экономические организации буржуазии в годы войны, наряду с вопросами о военных заказах и поставках, рассуждают о политических задачах страны, а политические буржуазные партии трактуют в своих заседаниях о деталях организаций тыла, выросших и условиях 1915—1916 гг. в большие общественные вопросы.
Именно это переплетение затруднило работу составителя сборника по систематизации материала. Однако, принимая во внимание это обстоятельство, все же нужно констатировать, что систематизация и расположение материала в рецензируемом сборнике могли бы быть даны лучше. Положив в основу расположения материала по преимуществу хронологический разрез, составитель принужден был свалить в одну кучу как партии буржуазии, так и ее широкие общественные организации (земские и городские союзы) и даже ее экономические организации (военно-промышленные комитеты). Было бы значительно целесообразнее, если бы весь материал был сгруппирован по отдельным вопросам примерно следующим образом: партии земские и городские союзы, военно-промышленные комитеты, сводки об общем настроении буржуазии и т. д.
Нужно отметить, что и в установленной схеме расположения материалов имеется ряд промахов: так, например, в одной и той же главе, где по уже установленной системе материалы должны быть расположены в строго-хронологической последовательности, замечаются следующие упущения. В главе второй раньше идет сводка, датированная 28/VI—1915 г., за ней документ, датированный 15/II—1915 г., а вслед за ним документ, датированный 8/ХII—1915 г. То же замечается и в главе четвертой, где после записки, датированной 3/Х—1915 г., помещен ряд документов, датированных сентябрем 1915 года.
Кстати не совсем ясно, чем руководствовался составитель, озаглавив 4-ю главу «Буржуазия во время сентябрьской стачки»: из пяти документов, помещенных в этой главе, лишь один вскользь упоминает об отношении буржуазии в сентябрьской стачке, и в то же время документации следующей главы, выделенные особо, относятся к тому же периоду. Что же касается помещенных на странице 56—57 резолюций земского и городского с’ездов, то нам думается, что тексты этих резолюций, помещенные в периодической прессе, заслуживают большего доверия, чем тексты, сохранившиеся в делах департамента полиции, полученные агентурным путем. В крайнем случае составителем должно было быть указано в сборнике — сверены ли эти тексты.
Несмотря на отмеченные нами промахи и упущения, сборник документов и материалов, подготовленный к печати Б. Граве, представляет большую историческую ценность и серьезный вклад в нашу архивно-историческую литературу.
Издана книга хорошо.
М. БАЛАБАНОВ. От 1905 к 1917 г. Массовое рабочее движение. Гиз, 1927, 455 стр., ц. 5 руб.
Автор, в прошлом видный меньшевистский литератор, ныне занимается специально изучением истории рабочего класса и рабочего движения. Настоящая книга, как сообщает он в предисловии, заключает в себе часть материала, который должен был бы войти в следующие томы его же «Очерков по истории рабочего класса в России». Автор счел своевременным, однако, к 10-летию Октябрьской революции этот материал издать самостоятельно. В основном, книга посвящена массовому рабочему движению — но не исключительно. Три главы (из четырнадцати) подробно рассматривают рабочую политику предпринимательских организаций и попутно останавливаются на правительственных мероприятиях в борьбе с рабочим движением; остальные стороны — помимо этих — совершенно не освещены, нет ничего ни о положении рабочих, ни о рабочем законодательстве, ни о влиянии политических партий на изучаемое массовое рабочее движение, ни о многом другом — автор сознательно ограничил себя. Конечно, такое право у автора всегда имеется — он вовсе не обязан изучать асе стороны, но он может отделить изучение и освещение одной какой-нибудь проблемы лишь от таких областей, которые не стоят в неразрывной связи с содержанием трактуемого предмета. В данной книге, изучающей специально массовое рабочее движение, от многого из того, о чем автор не говорит, можно несомненно отвлечься, можно рассматривать массовое рабочее движение, не освещая даже рабочей политики об’единенного капитала (что у автора рассмотрено весьма подробно — три главы — больше пятой части книги уделены этому вопросу), но без чего, нам кажется, совершенно невозможно говорить — а тем более написать большую книгу о рабочем движении, — так это о воздействии политических партий на последнее. В самом деле, достаточно ведь посмотреть тщательно собранные у Балабанова статистические данные о стачечном движении, чтобы бросился в глаза один — весьма общеизвестный и сугубо важный факт, факт огромного в общем и целом преобладания политических стачек над экономическими (в 1913 г. политических стачечников было в 2½ раза, а в 1914 г. даже в пять раз больше, чем бастовавших по экономическим мотивам; несколько иное положение было во время войны до половины 1916 г., — но там уже совсем специфические условия, да и самая экономическая стачка была, как правильно отмечает Балабанов, тоже иной, чем до войны 1914 г.). А если это так, если политическая стачка имела первенствующее значение в массовом рабочем движении, то можно ли изучать самое массовое движение в рабочем классе без изучения борьбы политических, партийных влияний внутри него самого? Нет, нельзя. Без этого действительно научной, действительно марксистской истории массового рабочего движения не получится, как бы тщательно ни были проработаны oтдeльные черты, отдельные стороны движения, как бы живо ни была нарисована общая картина его. И именно поэтому у М. Балабанова, несмотря на целый ряд — иногда весьма ценных — достоинств, истории не получилось, он сумел дать только фрагменты для истории рабочего движения. Больше того, скажем сразу, если. т. Балабанов сумел дать в общем весьма недурный очерк, то именно потому, что целиком разделаться с этой стороной, с воздействием политических партий на рабочее движение, он не сумел. Только потому, что М. Балабанов сам не сумел освободиться от воздействия политической партии, только потому, что он сам стал на точку зрения определенной политической партии — именно пролетарской, — только поэтому он и сумел написать неплохую книгу.
В этой книге тов. Балабанов целиком и полностью покончил с меньшевистской схемой в оценке рабочего движения в послереволюционный период и присоединился, в основном, к большевистской, ленинской концепции. Рабочая борьба, так гигантски взметнувшаяся в предвоенные годы, расценивается им, как борьба против полукрепостнического режима в целом; рабочие, признает он, не могли ограничиться выдвигавшимися лозунгами, вроде «свободы коалиции» — лозунга принципиально-реформистского, отрицавшего наличие у нас революционной кон’юнктуры. Напротив, рабочие «должны были приходить к выводу, что вопрос о свободе коалиции не может быть разрешен в условиях полицейского государства... но может быть разрешен только с устранением всего самодержавно-полицейского порядка» (274). Балабанов подчеркивает, что именно отсюда истекает эта легкая возбудимость пролетарских масс, готовых бастовать по всякому поводу, а иногда и без всякого видимого повода (штраф на рабочего депутата, суд над матросами, приговор стачечников к 2 месяцам тюрьмы, дело адвокатов, протестовавших против суда над Бейлисом, закрытие рабочей газеты, клуба, профсоюза, годовщина освобождения крестьян — это помимо традиционных дней 9 января, 4 апреля и 1 мая, стачки из-за общих политических условий — мотивы, как видит читатель, самые разнообразные). Балабанов признает, что эта возбудимость вовсе не является, как это выдумали меньшевистские пошляки, признаком «стачечного азарта», а показателем весьма напряженной революционной обстановки. Он признает, что «стихийность» этого рабочего движении вовсе не была показателем низкого уровня борьбы, а что, напротив, сама стихийность движения была, по удачному выражению тов. Яковлева, «организованной стихийностью», т. е. пропитанной уроками и опытом борьбы политических течений в рабочем классе. Балабанов, далее, отряхает от своих ног пыль той меньшевистской доктрины, которая гласила, что экономическое и политическое движения должны быть разделены, что борьба за четвертак не должна «осложнять», «затушевывать» политической борьбы, ее принципиального характера. Эта доктрина, которую русские меньшевики так усердно и небезуспешно — пропагандировали меньшевикам заграничным (см., например, статью Мартова «Конфликты в германской рабочей партии» и его цитаты из личных писем Каутского к нему в сборн. «Очерки международного социализма и рабочего движения»), не просто теоретически отрицается Балабановым — он ее уничтожает буквально физически подробным анализом постановлений о-ва фабрикантов и заводчиков и выяснением их связей с правительством. Перед фактами переплетения «экономики» и «политики» здесь, в этой организации, вздорность меньшевистских положений выясняется полностью.
Таким образом, как мы видим, к автору вовсе нельзя пред'явить обвинение, будто у него отсутствует точка зрения. Нет, он прямо заявляет: «тактика большевиков выражала действительную тенденцию общественного развития» (449) и, повторяем, без этого, без большевистской точки зрения автор не только не сумел бы ничего об’яснить, но не сумел бы даже толково и дельно описать фактическую сторону движения. Но потому, что он ограничивается только точкой зрения, в самых общих ее выражениях, автор вынужден и в книге ограничиться, преимущественно, описательной стороной. Отсюда и то, что ряда проблем автор касается чересчур бегло, некоторые опущены им вовсе (например, почти ничего нет о проблеме оборончества в рабочем движении во время войны). К числу проблем, подробно затронутых автором, но, на наш взгляд, недостаточно ясно им формулированных, относится и такая важная проблема, как отношение власти и промышленной буржуазии к рабочему движению. Автор справедливо подчеркивает, что промышленная буржуазия являлась силой контрреволюционной и действовала в рабочем вопросе в полном согласии с русским абсолютизмом. Это совершенно верно — и тем не менее отождествлять эти две силы не приходится. А у автора на этот счет поползновения вполне откровенные, и в одном месте он прямо так и пишет: «это был протест против самодержавно-полицейских порядков, против диктатуры капитала, опирающейся на штыки самодержавного государства». Это говорится о движении рабочих в 1912—1913 г.г. А Ленин в это время — январь 1913 г. — писал: «В рабской, азиатской, царской России, которая подхо¬ дит к следующей буржуазно-демократической (подчеркнуто Лениным) революции, политическая стачка есть единственно серьезное средство расшевелить, раскачать, взбудоражить, поднять на революционную борьбу крестьянство и лучшую часть крестьянского войска» (XII т., ч. II, 16 стр.). Если говорить не о суб’ективных представлениях тех или иных групп и не о возможных в дальнейшем благоприятных перспективах, а об об’ективном историческом смысле этого движения, то ясно, что прав Ленин, подчеркивающий «общенародное, демократическое значение экономических и неэкономических стачек в России в 1912 г.» (XII т., ч. II, 40 стр.), подчеркивающий, что «самое важное и исторически своеобразное в наших стачках» это «выступление пролетариата как гегемона». Балабанов же в общей фразе «диктатура капитала» топит действительное, реальное, исторически своеобразное содержание рабочего движения и всей расстановки классов в тот период. Вряд ли у Балабанова это замечание, как и некоторые другие, как и общий тон, как и, наконец, его рассуждения о разногласиях в среде предпринимательских организаций, случайны. Они, скорее всего, коренятся в тех неверных общих положениях, которые формулированы им в другой книжке — «Царская Россия XX века» (см. главу III «Промышленная буржуазия и самодержавное правительство», особенно стр. 32 и 33). Там Балабанов прямо пишет: «поземельное дворянство и промышленная буржуазия составляли основную социальную базу самодержавия». Между тем, это не верно — господство самодержавия означало не торжество компромисса торгового и промышленного капитала, а социальное подчинение последнего первому. Победа такого компромиссного пути означала бы ликвидацию самодержавия, перерождение его в буржуазную монархию. У нас не было ни полной победы самодержавия, ни, тем более, полной победы компромиссного (прусского) пути, особенно если говорить о политическом выражении этой победы. Социальный компромисс обеих фракций правящего класса вовсе не был достигнут. Напротив, как раз перед войной разногласия между ними, в очень большой степени из-за рабочего движения, в основном, по вопросу о том, как избежать революции, — усилились. «Распад, колебания, взимное недоверие и недовольсство внутри системы 3 июня» — так характеризовал Ленин положение в мае 1914 г. (XII т., ч. II, 472 стр.), а еще до этого — в июне 1913 г, — Ленин писал: «столкновения буржуазии с правительством не случайность, а показатель глубокого, со всех сторон назревающего кризиса», «Поэтому внимательно следить за этими столкновениями обязательно» (XX т., ч. I, 410 стр.). В основном положение было таково: реакция, считая свою тяжбу с революцией выигранной, затеяла тяжбу с реформой. Уничтожить реформу — лучший способ предотвратить революцию — вот «идея» реакции. Обезопасить себя от революции можно только своевременными реформами — такова «идея» Гучкова-Милюкова. Обе эти группы — и реакционная и реформационная — были контрреволюционными. Наиболее полное единодушие они могли проявлять к наиболее серьезному классовому врагу — пролетариату. Но по мере того как расходились две линии контрреволюционной политики, по мере этого разногласия должны были сказаться и в рабочем вопросе — выражением этих разногласий и явились различные взгляды между петербургскими и московскими предпринимательскими организациями. Между тем, тов. Балабанов склонен к ним относиться очень легко. Он начисто отрицает значение этих разногласий и об’ясняет большую агрессивность петербургского общества тем лишь, что в Питере предприниматели сталкивались с политиком-металлистом, между тем как в Московском районе преобладала экономическая борьба текстильщиков, а в одном месте — на стр. 386 — пытается даже свести дело к «сентиментальности» Коноваловых. Последнее, конечно, не годится ни для об’яснения, ни для описания линии Коноваловых, а первое соображение, хотя, несомненно, и известное значение имеет, но вовсе не исчерпывает сути. Что разногласия были вовсе не мелки и совсем не об’яснялись надеждами на идиллическую патриархальность отношений у текстильщиков, это показывает сам Балабанов (достаточно прочесть хотя бы 379—383 стр.). Контрреволюционной была линия обеих групп, но только на этом основании отождествлять эти линии можно только под определенным углом зрения, в определенный момент. И линия Глезмера—Дитмара и линия Гучкова—Коновалова—Рябушинского были контрреволюционными линиями, но не одинаковыми, а различие этих линий вызывалось опять-таки не суб’ективными намерениями и не столько иллюзиями насчет возможности установления патриархальных отношений, а об'ективными условиями работы различных групп промышленного капитала. У одних был обеспеченный рынок — милитаризм, у других убогий, жалкий рынок жалкого крестьянского потребления. Соображения М. Балабанова насчет того, что и суконные фабрики пользовались казенными заказами — ничего не об'ясняет. В Петербурге заводов сельскохозяйственных машин нет, а орудий крестьянин, как известно, не покупает, текстильный же фабрикант всегда предпочтет снабжать 150 млн. населения, чем 5-миллионную армию — в этом и была об’ективная причина расхождений между реакционными и прогрессивными заводчиками.
Автор, таким образом, уделил совершенно недостаточное внимание борьбе политических партий в пролетариате; автор затем рассматривает рабочее движение в известном смысле, an und für sich. Он не вставляет его в рамки той конкретной исторической картины классовой борьбы, которая в тот момент существовала. Он одной сплошной краской рисует не только отношения различных групп промышленного капитала к движению русского пролетариата в 1907—1917 гг., но и отношения промышленной буржуазии в целом и самодержавия. Он иногда подменяет самодержавие понятием диктатуры капитала. Таковы, по нашему мнению, наиболее существенные недочеты в книге. Конечно, есть и некоторые другие, более мелкие. Так, например, в главе об итогах 1905—1906 гг. остается так-таки и невыясненным, повысилась или не повысилась реальная заработная плата. В главе о рабочем движении во время войны автор совершенно не упоминает о влиянии неквалифицированных слоев, значительном росте рабочей армии за счет других социальных групп, ничего не говорит об изменении в половом и возрастном составе. Ничего автор не говорит о концентрации промышленности, о росте рабочего класса за весь освещаемый им период. Недостатком является слабая разработка социальной географии движения — автор должен был этому вопросу посвятить отдельную главу. В главе второй, когда автор говорит о схеме, выработанной московским обществом фабрикантов и заводчиков в 1908 г., надо было указать, что пункт, по которому фабрикант мог не платить не бастовавшим рабочим, но не работавшим из-за забастовок, был еще до того узаконен раз’яснением сената осенью 1907 года. Есть и некоторые другие недочеты.
Большой заслугой автора является широкое использование архивных материалов — и самых разнообразных — архив Петербургского общества фабрикантов и заводчиков, горного департамента, департамента полиции, архив министерств, даже «альбом исключений», дающий ценный материал для историка февральских дней — все это использовано автором.
Общий вывод наш таков: эта книга еще не история массового рабочего движения в период между двумя революциями, но это уже, несомненно, хорошие, весьма подробные очерки по этой истории, дающие сводку значительного литературного материала и широко использовывающие архивные документы. До тех пор, пока научной марксистской истории всего этого периода, в том числе и истории рабочего движения, нет еще — очерки эти сослужат полезную службу.
АГРАРНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ, Т. II, КРЕСТЬЯНСКОЕ ДВИЖЕНИЕ В 1917 ГОДУ. Под редакцией и с предисловием В. П. Милютина. Издатель Коммунистическая академия, Аграрная секция. Стр. 230. Цена 2р. 50 к., в переплете 3 руб.
Рецензируемая книга представляет сборник следующих статей: В. П. Милютин — Предпосылки Октябрьской революции 1917 года; П. П. Лященко — Экономические предпосылки 1917 года; С. М. Дубровский — Временное правительство и крестьянство; Я. А. Яковлев — Крестьянская война 1917 года; А. В. Шестаков — Крестьянские организации в 1917 году; И. Верменичев — Крестьянское движение между Февральской и Октябрьской революциями; М. Кубанин — Первый передел земли в 1918 году.
В небольшой вводной статье тов. Милютин дает общую установку и анализ причин Февральской и Октябрьской революций. Одним из условий победы большевиков тов. Милютин считает что партия «имела теорию ленинизма и имела вождем Ленина. Ленинизм — это теория диктатуры пролетариата, в отношении к России — это теория диктатуры пролетариата в стране с преобладанием крестьянства» (стр. 12). О великом значении руководящей роли Ленина и значении ленинизма для революции спорить не приходится, но сомнения вызывает определение ленинизма, данное тов. Милютиным. Нам кажется, что расщеплять ленинизм надвое: ленинизм вообще и ленинизм для России — неправильно.
Статья проф. Лященко читается с большим интересом. В статье, в ясной форме, без перегрузки цитатами, дается материал о предвоенной экономике как в области промышленности и финансов, так и в области сельского хозяйства. Тов. Лященко пишет, что несмотря на повышение потребления городами продуктов с.-х. производства, все же, накануне войны, рынок с.-х. продуктов находился в сильнейшей степени под влиянием внешнего рынка и иностранного капитала. Наша хозяйственная и промышленная отсталость, по мнению Лященко, являлась препятствием на пути высвобождения нашего хозяйства из полуколониальной зависимости от иностранного капитала.
Рассматривая взаимоотношения помещиков с крестьянством, Лященко приходит к выводу, что наличие полукрепостнических отношений в деревне и диктатуры крепостника-помещика, который не только безраздельно эксплоатировал бедняка и середняка, но и ставил препятствия экономическому росту кулачества, создавал и против помещиков и их государства единый фронт всего крестьянства.
Анализируя процессы, происходящие в экономике страны во время войны, Лященко приходит к заключению, что война вызвала деградацию народного хозяйства в целом и что больше всего пострадали хозяйства бедноты и середняков, очень значительно пострадали также хозяйства помещичьих латифундий.
Сокращение посевных площадей, отсутствие рабочих рук, мобилизация для нужд армии как рабочего, так и молочного скота, расстройство транспорта и вызванный этим продовольственный кризис, узко классовая политика помещичьего правительства, неспособного справиться с общехозяйственной разрухой, — все это вместе взятое привело к краху существующей не только экономической, но и социально-политической системы царизма.
В статье «Временное правительство и крестьянство» тов. Дубровский констатирует, что Временное правительство, несмотря на коалицию с «социалистами», в земельном вопросе осуществляло интересы помещиков и крупнособственнического крестьянства. Необходимо отметить чрезвычайную беглость статьи Дубровского, статья скорее носит характер конспекта, чем исторического исследования. Очень важная глава «Борьба с аграрным движением» занимает всего 2½ страницы. В результате такой скомканности получилась известная поверхностность, так, например, тов. Дубровский не рассматривает противоречий и группировок, существовавших в недрах самого Временного правительства. Несомненно, что существовали разногласия по аграрному вопросу между министрами, кадетами и эсерами, с этим связана кампания против Чернова, его уход и возвращение к власти в июле. Любопытна также борьба министерства внутренних дел с агентами министерства земледелия на местах.
Не рассмотрены тов. Дубровским также изменения в росте агрессивности Временного правительства по отношению к крестьянству. Как известно, особенно энергично Временное правительство готовилось к подавлению анархии в октябре.
Тов. Дубровский не рассматривает, также деятельности и отдельных командиров воинских частей по усмирению крестьянского движения, хотя, особенно в прифронтовой полосе, они местами проявили очень большую инициативу.
Статья тов. Я. А. Яковлева «Крестьянская война 1917 г.» является перепечаткой его же предисловия к сборнику Центрархива «Крестьянское движение в 1917 году». Если указанная статья как комментарии является необходимой составной частью сборника Центрархива, то помещение ее в сборнике Аграрной секции, при наличии написанной на ту же тему более обстоятельной статьи тов. Верменичева, вызывает недоумение тем более, что статья Яковлева местами дает некоторый «разнобой» со статьей Верменичева. Так, при определении основных районов крестьянского движения, тов. Яковлев считает таковыми два района: Центрально-земледельческий и Средне-волжский, между тем, по данным тов. Верменичева, кроме указанных двух районов, основным очагом крестьянского движения являлся также район Белорусский.
В статье Яковлева крестьянское движение рассматривается как-то изолированно, нет влияния солдат, нет влияния города, разных землячеств на фабриках и заводах, не видно влияния большевистской партии на процесс революционизирования крестьянства. О том, что тов. Яковлев переоценивает доверчивость крестьянства по отношению к Временному правительству, писал уже в своей рецензии тов. Шестаков в 5 номере «Историка-Марксиста». В первый период революции не столько характерно доверие крестьян к Временному правительству, сколько отсутствие и слабость органов Временного правительства на местах. Когда в середине лета эти органы начали укрепляться и действовать в антикрестьянском направлении, тогда это «доверие» исчезло.
Интересна содержанием статья т. Шестакова о крестьянских организациях в 1917 г. Тов. Шестаков рассматривает возникновение и деятельность крестьянских организаций в первые месяцы революции, возникновение первых исполнительных, земельных и других комитетов в деревне. Далее автор рассматривает первый с’езд советов крестьянских депутатов в мае, который хотя и прошел под гегемонией эсеров, но под давлением делегатов с мест вынужден был принять резолюцию о передаче всех земель в ведение и на учет земельных комитетов. Тов. Шестаков описывает попытки эсеров насаждать на места советы крестьянских депутатов, как часть профессиональных классовых крестьянских организаций, не как органы власти, а лишь для установления контроля. Рассматривая деятельность крестьянского союза, тов. Шестаков квалифицирует организацию, как право-эсеровскую, кадетскую.
Чрезвычайно интересны данные о деятельности организаций, имеющих влияние на крестьянство; о работе крестьянских организаций в армии и об организации землячеств рабочими на заводах. Пионером в этой области был революционный Петроград, в котором создался лево настроенный совет крестьянских депутатов Петроградского гарнизона и землячества на заводах, в которых преобладало большевистское влияние. Эти организации, которые были не только в Петрограде, но и в целом ряде других городов, имели связь с деревней и играли большую роль в деле революционизирования крестьян.
Тов. Шестаков констатирует интересный факт, что крестьянство в борьбе с помещиком не в достаточной мере использовало свои советы и благодаря влиянию эсеров эти советы тормозили революционный напор масс, и, таким образом, крестьянство в борьбе за землю опиралось не на Советы, а на волостные исполнительные, земельные и продовольственные комитеты. Интересно отметить также процесс революционизирования крестьянских советов, который накануне Октября выразился в симпатии к левым эсерам и после Октябрьской победы перешел в настоящую большевизацию Советов.
Рассматривая деятельность и организацию с.-х. рабочих, т. Шестаков констатирует, что организации советов батрацких депутатов в общем, за исключением Прибалтики, были незначительны и что гораздо шире в деревне до осени шло строительство профессиональных организаций с.-х. рабочих. В общем, батрачество и полупролетариат были так слабо организованы, что не могли проводить своей особой политики и растворялись в общем потоке крестьянского движения.
Рассматривая позицию зажиточных групп в деревне, тов. Шестаков констатирует, что, несмотря на попытки помещиков втянуть кулачество в свою политику, это им не удалось, что зажиточные группы крестьянства к антипомещичьей революции относились или сочувственно, или держали нейтралитет, использовывая создавшуюся обстановку с целью получения помещичьей земли, инвентаря и скота.
С одинаковым интересом читается также статья тов. Верменичева о крестьянском движении между Февралем и Октябрем. Автор использовал для статьи материалы из Архива Октябрьской революции дела Временного правительства и донесения, поступавшие в главное управление по делам милиции.
Рассматривая общий характер движения, автор устанавливает, что движение в своем развитии прошло три фазы, три периода. Первый кратковременный период вслед за Февральской революцией характерен лишь отдельными вспышками крестьянских выступлений. Второй период отличается массовой организованной борьбой с помещиками. Второй период автор разбивает на два этапа: первый — от апреля до середины июля, второй — с июля до сентября. Наконец третий период — период предоктябрьской волны крестьянского движения, когда последнее переходило в крестьянскую революцию. Соответственно с этими периодами менялись и формы и характер движения.
Тов. Верменичев констатирует, что движение главным образом было направлено против помещиков и что борьба против представителей сельской буржуазии не играла значительной роли в общем итоге. Касаясь вопроса борьбы крестьян с агентами Временного правительства, т. Верменичев констатирует, что она не получила широкого распространения из-за отсутствия на местах крепкой правительственной власти и что даже милиция часто становилась на сторону крестьян против помещиков.
По вопросу об организационной стороне движения тов. Верменичев пишет, что «Волостные комитеты или позже волостные земства были теми главнейшими организациями, которые являлись по существу органами крестьянского движения». Нам кажется, что в этом вопросе неправ тов. Верменичев, приписывая волостным земствам революционную роль. Волостные земства более широкое распространение получили только к августу, а как констатирует т. Шестаков «к осени волостные земства уже в значительной мере утратили свою привлекательность в глазах крестьянства». Таким образом, благодаря политике эсеров и кадетов, желающих земства использовать против крестьянского движения, обаяние последних в глазах крестьянства отцвело, не успев как следует расцвести. Более революционную роль в крестьянском движении, чем земства наряду с исполнительными комитетами, по мнению т. Шестакова, играли крестьянские земельные и продовольственные комитеты.
Тов. Верменичев констатирует, что крестьянство в борьбе с помещиками столкнулось с буржуазным Временным правительством. Победить помещика и его защитника — Врем. правительство крестьянство смогло лишь в союзе с городским пролетариатом. Лишь совпадение революционого движения крестьянства с рев. движением пролетариата могло обеспечить победу над помещиком и буржуазным Временным правительством.
Слабее остальных статей в сборнике статья тов. Кубанина «Первый передел земли в 1918 году». Несмотря на чрезвычайно интересную и широкую тему, тов. Кубанин ограничился явно недостаточным количеством материалов: в его распоряжении было всего 111 отчетов обследования 1927 года. Разумеется, что вследствие ограниченности материалов общей, мало-мальски освещающей вопрос картины тов. Кубанин не дал. Кроме того, деревня в изображении тов. Кубанина живет какой-то изолированной жизнью. Влияния Центральной правительственной власти и партии большевиков на крестьянство в статье тов. Кубанина совершенно не видно, так что, читая статью, вполне резонно можно поставить вопрос: а существовала ли вообще правительственная власть и когда же это происходило? В изображении тов. Кубанина внутри крестьянства происходила борьба между разными группами крестьян, одно село воевала с другим, а что из этого вышло, как эта кончилось, из статьи узнать нельзя.
Кроме указанных недостатков есть много неряшливости, особенно некоторые таблицы так составлены, что из одних ничего не поймешь, а другие просто вызывают полное недоумение. Так, на стр. 224 помещена таблица о распределении товарищеской и купчей земли в Спасском уезде Тамбовской губернии. В этой таблице все перепутано, непонятно, что к чему относится. Цифры в таблице одни, а в комментариях автор оперирует совершенно другими непонятно откуда взятыми цифрами. На стр. 225 помещена таблица, по замыслу автора долженствующая показать отношения крестьян к хуторам, но таблица составлена так неряшливо, что дает совершенно неправильное представление о затронутом вопросе.
По оригинальной арифметике тов. Кубанина получается, что в Сев.-восточном районе ни один хутор тронут не был, никакого из’ятия даже излишков не было, в графе «не трогали» стоит 14,3%. в графе «хуторов не было» стоит цифра 85,7%. Тов. Кубанин к существующим в действительности хуторам причислил хутора не реальные и вместо 100% нетронутых хуторов получил всего 14,3 %. Такую же операцию он проделал и по остальным районам, например, в Вятко-ветлужском районе видно, что были уничтожены все хутора, а у Кубанина в графе «Уничтожили» стоит цифра 50%. Итоги таблицы тоже любопытны: проценты превращены в абсолютные числа, и вместо 100% получается цифра 111...
Кроме неряшливости в таблицах есть еще и другие дефекты, так, на странице 220 пропущена таблица, которая, как видно, перенесена на стр. 222, но в тексте ничего не сказано, получается разрыв мысли. Читатель вынужден искать «пропавшую» таблицу.
Необходимо остановиться еще на одном дефекте в статье т. Кубанина. Касаясь вопроса о судьбах надельной земли, он пишет, что постановления крестьянских с’ездов всюду одинаковы относительно помещичьих, церковных и удельных земель, что крестьяне считали необходимым пустить их в передел между волостями и внутри них между членами общины. Далее автор пишет, что в этом вопросе оправдалось предвидение Ленина, который указывал, что в случае победы крестьянство будет переделять надельную землю наряду с помещичьей. В доказательство этой мысли, он приводит цитаты, ее опровергающие, в приводимых цитатах всюду, за исключением Рязанского уезда, крестьяне постановляют, что вся земля, кроме надельной, должна поступить в передел. Таким образом, т. Кубанин, желая доказать одно положение, доказал совершенно противоположное.
Подведем итоги. Такой сборник, всесторонне освещающий крестьянское движение в 1917 году, очень нужен и полезен, только необходимо констатировать, что к изданию его Аграрная секция Комакадемии подошла недостаточно внимательно. От такого авторитетного учреждения читатель имеет право требовать лучшего, чем оно дало в рецензируемом сборнике.
Несмотря на отмеченные недостатки, сборник имеет несомненную ценность и можно его рекомендовать широким кругам как учащейся молодежи, так и всем другим лицам, интересующимся и изучающим крестьянское движение в 1917 году. По цене сборник мало доступен широкому читателю.
В. БАРТОЛЬД. История культурной жизни Туркестана, стр. 256, ц. 2 р. 25 к., Ленинград, изд. Академии наук (КЕПС).
Недавно М. Н. Покровский в статье о деятельности Ком. академии («Вестник Ком. академии», № 22) дал блестящую характеристику идеологической нейтральности некоторых ученых, мировоззрение которых, «когда приходится давать науку в уплотненном и максимально-ясном виде, выступает на свет самым безжалостным образом, как пятна на плохо вычищенном пиджаке».
К рецензируемой работе эта характеристика может быть полностью отнесена. В первой части, относящейся к временам, «далеко отстоящим от грубой житейской сутолоки» (выражение тов. Покровского из цит. статьи), автор — крупный знаток фактического материала по истории Туркестана еще и может анализировать хозяйственный и общественный строй народов, населяющих Туркестан — от земледельцев согдийцев через период турецкого и монгольского владычества и до завоевания Туркестана Россией; автор приводит ряд интересных об’яснений происхождений племенных названий, названий ряда местностей и т. п., используя как историческую литературу, так и факты порядка этнографического и лингвистического.
Во второй же части работы (гл. VI—XIII), посвященной периоду русского владычества, мировоззрение автора выявляется полностью. Колониальная политика царской России в Туркестане оказывается ни более, ни менее как выполнением исторического призвания России — «меры отдельных правительств к открытию и закреплению рынков, в том числе и завоевательные походы, были только бессознательными шагами на пути к осуществлению все более выяснявшегося исторического призвания России быть посредницей в сухопутных сношениях торговых и культурных между Европой и Азией» (стр. 253). Эта великая миссия России и есть основной пункт всего исторического построения. Отсюда все, что препятствует выполнению этой миссии, для автора является фактором отрицательным. Так, например, в доказательство отрицательного значения перевода киргиз на оседлость приводится то обстоятельство, что оно способствовало слиянию киргиз и туркмен не с русскими, а с родственными по крови и религии сартами и татарами и затрудняло насаждение русской и европейской культуры (стр. 122).
Та же «нейтральность» проявляется и в главе «школы», где автор, описывая союз русского консерватизма со старозаветным исламом после 1905 года (причем основные причины этого явления не выясняются), «когда курс медресе стал признаваться очень серьезным, сообразованным с действительными потребностями народной жизни», указывает «с победой революции консервативные стремления в области школы, как во всех других областях, уступили место иным еще не давшим определенных результатов».
Нам кажется, что любой читатель из числа работников Туркестана, на которых, судя по предисловию, и рассчитана данная книга, смог бы предоставить автору богатейший материал об этих результатах, — не заметить их можно только при особенном старании.
Если об’единение киргиз, татар и узбеков или, как предпочитает называть автор, сартов на почве борьбы с руссификацией — «насаждением русской культуры», причем насаждалась-то она подчас полицейскими мерами — явление отрицательное, то не менее отрицательным для автора очевидно кажется и революционное и национальное освободительное движение. По крайней мере автор в подзаголовке «Революционное движение» — стр. 209 пишет буквально следующее: «революционное движение в Туркестане было подавлено, наследием его осталось сильное увеличение преступности» и далее весь абзац посвящает обзору этой преступности. Зато деятельность такого высоко-полезного учреждения, как «кружок народных чтений для приобщения к русской умственной жизни туземного населения» не остается не освещенной.
Затушевывание остальных действующих факторов наблюдается и в главе «Русские переселенческие движения», где совершенно не отмечена «связь переселения с судьбами хлопководства» (выражение Витте). Подобных примеров можно было бы привести еще значительное количество.
Итак, вместо анализа колониальной политики России и столкновения ее с бытом и хозяйственным строем туземного населения, для понимания чего нельзя обойтись без анализа классовой сущности российского государства — историческое призвание и великодержавные интересы России. Отсюда и изменчивость политики царизма в Туркестане, зависящая от противоречия интересов различных классов, для автора об’ясняется только «колебаниями правительства, происходившими от недостаточного знакомства с современной жизнью края» да еще личными свойствами того или иного губернатора.
Такая методологическая установка делает эту часть книги только собранием фактов. Двигающие силы исторического процесса остаются нераскрытыми. Да и сами факты, заимствованные из различных печатных трудов о Туркестане и из официальных изданий, недостаточно систематизированы и данные без критической оценки теряют свою ценность.
В предисловии автор говорит, что «связь очерка с современной жизнью определяется только той пользой, которую может принести современным деятелям знакомство с прошлым». Надо сказать, что для понимания настоящего, для чего, главным образом, и важно «знакомство с прошлым» (цит. т. Покровского), работа автора, «недостаточно посвященного в цели советского строительства» (стр. 11-я) ничего не дает и поэтому не будет полезна «современным деятелям», на которых она рассчитана.
Л. РЕЗЦОВ. «Октябрь в Туркестане». Ташкент, 1927 г. Из-во «Средазкнига», стр. 119.
О хороших книжках в рецензиях иногда отмечается, что содержание книжки гораздо шире, чем ее название. Не то приходится сказать о брошюре т. Резцова: она озаглавлена «Октябрь в Туркестане», но ее содержание фактически ограничивается описанием революционного периода от февраля до октября 1917 г. в городе Ташкенте, да и то не во всем Ташкенте, а только в его русской части, в так называемом Новом городе. Что же касается революции в других городах Туркестана и революционного движения среди местного населения, то об этих вопросах автор только кой-где, разбросанно, не систематически упоминает, как о чем-то совершенно побочном, прямого отношения к теме не имеющем.
Только главы; «III. Под гнетом империализма» и «IV. Революционное движение в Туркестане до 1917 г.» — посвящаются обще-туркестанским вопросам, да в заключении говорится не только о Ташкенте, но также и о туркестанском декханстве. Но и то и другое дела не меняет, а только нарушает стройность работы. Две указанные главы служат введением и готовят к тому, что и основное содержание работы будет посвящено всему Туркестану; тем большим оказывается разочарование, когда обнаруживается, что это не так. Что же касается упоминания о позиции декханства в заключении, то оно выглядит, как что-то совершенно оторванное от содержания работы и не имеющее в работе никакого обоснования. Таким образом, несмотря на наличие указанных глав, работа вовсе не заслуживает широкого названия «Октябрь в Туркестане». Ее более уместно озаглавить просто «Октябрь в Новом Ташкенте», а для стройности изложения и вводные главы и заключение перестроить применительно к этому основному содержанию.
Автором дано живое по форме и интересное по содержанию описание ташкентских событий. В этом большое достоинство работы. Но все главы, посвященные этим событиям, имеют также крупнейшие недостатки. Если при изолированном изучении борьбы только в Ташкенте может быть принята периодизация автора, то стоит только хоть немножко выйти за пределы города, как эта периодизация уже не годится; вопрос требует самостоятельного изучения и новой самостоятельной периодизации. По вопросу о взаимоотношении революции в Ташкенте с революцией во всем Туркестане можно согласиться с положением автора, что для Ср. Азии Ташкент играл в революции примерно такую же роль, как для России Петроград (стр 11), но здесь же необходимо констатировать, что взаимоотношения революции в Ташкенте с революцией во всем Туркестане и их автор так и не понял.
Еще в начале работы автор пытается изобразить картину русского колониального господства в Туркестане, но глава совершенно определенно не доработана до конца, автором не формулированы четко и ясно стоявшие перед краем революционные задачи и не выведены (надо полагать вследствие этого) отношения к этим задачам отдельных общественных классов туземного и русского населения. Отсюда и колоссальный пробел в изложении революции в Ташкенте.
В первый период, говорит автор, разрушается старый царский аппарат власти. Что же такое это разрушение? Какую задачу решает пролетариат, проделав эту работу.
Автор думает, что это просто только задача буржуазно-демократической революции6. Это, конечно, не верно. В Туркестане это не только задача буржуазно-демократической революции, это также задача революции национально-освободительной. Разрушая аппарат царской власти, русский пролетариат, таким образом, с первого же шага революции вступает в роль вождя, застрельщика и гегемона национально-освободительной революции в Туркестане. И что означала вся дальнейшая борьба за власть в Ташкенте? Она означала борьбу за то, быть или не быть национальному освобождению Средней Азии. Победи русская буржуазия — Туркестан остается колонией, победи пролетариат — Туркестан освобождается.
Но для пролетариата бороться за национальное освобождение колонии означало также вести за собой туземную декханско-скотоводческую массу. Спрашивается, ну а здесь все обстояло благополучно? Конечно же, нет. И мы у автора находим здесь в этой части крупнейший недочет, который граничит с крупнейшей, не просто теоретической, а даже политической ошибкой.
В примечании на стр. 78 автор дает понять, что всю свою работу он противопоставляет «оригинальной» концепции т. Сафарова, «склонного приписывать резко колонизаторские настроения русским рабочим и солдатам в 1917 году».
Мы должны напомнить т. Резцову, что не это главное в работе т. Сафарова. Главное у него заключается в том, что он изобличает колонизаторскую политику не только туркестанских меньшевиков и с.-р., но и туркестанских большевиков. Тов. же Резцов этот вопрос подменяет другим вопросом, вопросом о том, были или не были во время революции так наз. «националистические эксцессы», или, проще говоря, прямая национальная борьба русского пролетариата и русских крестьян с местным населением. Подмена одного вопроса другим еще не победа в полемике.
Тов. Резцову, безусловно, независимо от того, хотел он или не хотел опровергать или подтверждать положения, выдвинутые Сафаровым7, необходимо было поставить вопрос о правильности или неправильности тактики туркестанских большевиков в национальном вопросе в изучаемый им период. Вместо этого он просто отмахивается от данного вопроса, не приводит почти ни одного факта8, ни одной цитаты из партийных документов, которые бы опровергали материал и утверждения Сафарова. Он предпочитает просто голословно заявить, что «советы в городах еще не могли стать за период «двоевластия» в Туркестане силой актуальной, руководящей кишлаком. А в тех случаях, когда в советских организациях резко преобладали меньшевистско-оборонческие элементы, как это было в краевом совете, политика их принимала привкус и оттенок традиционного колонизаторства» (стр. 116).
Большевики у автора, таким образом, выходят совершенно чистенькими и беленькими из воды, что же касается меньшевиков и с.-р., то и их политика была не так уже колонизаторской, как это кажется, у ней только были колонизаторские «привкус» и «оттенок».
Совершенно ясно, что если бы у автора были действительно факты, подтверждающие абсолютную чистоту большевиков и недостаточную замаранность меньшевиков и с.-р., то тогда бы еще можно было гадать и так и сяк, но фактов у автора нет, а те факты, которые есть у Сафарова, он просто замалчивает, не подтверждая их и не опровергая, и поэтому мы должны все же сказать, что постановка этого вопроса у автора исторически не верна (противоречит фактам) и политически вредна, поскольку она молчаливо ставит под сомнение целую полосу политики ЦК партии, работавшего тогда под руководством Ленина. Это, как известно, была полоса борьбы против колонизаторства туркестанских коммунистов. У автора, поэтому, выходит: коммунисты, мол, были совершенно чистенькими невинными агнцами, а ЦК почему-то против них боролся. Неправ, значит, ЦК.
Если же мы теперь к этому вопросу подойдем не с точки зрения политической, а с исторической, то для нас рисуется примерно следующая постановка вопроса. С самых первых дней революции в Ср. Азии живший там русский пролетариат об’ективно выступил как застрельщик и вождь национально-освободительной революции. В русском городе перед ним стала задача разрушить зародыш новой власти русской буржуазии, возникший в процессе разрушения старого царского аппарата власти. Вместе с тем перед ним стала задача сейчас же, немедленно бороться за руководство над туземной декханско-скотоводческой массой, выбивать это руководство из рук туземной буржуазии.
Что касается задачи первой, то пролетариат выполнял ее более или менее хорошо, к этому были готовы и туркестанские коммунисты. Но к выполнению второй задачи, туркестанские коммунисты безусловно оказались не готовыми; этой задачи они не поняли, наделали на этом пути массу колоссальных, вопиющих ошибок, которые пошли в конечном итоге на пользу туземной (да частично и русской) буржуазии. Эти ошибки нужно изучать, на них нужно учиться, но автор этого не делает, вопрос этот он просто отводит, революцию в Ташкенте искусственно изолирует от стоявших перед ней национально-освободительных задач и от национально-освободительной борьбы туземного населения, и в этом крупнейший из’ян работы.
Другой принципиальный вопрос, на котором тоже необходимо остановиться, это вопрос о зрелости или незрелости национально-освободительной революции в Ср. Азии. Он также, по нашему мнению, поставлен автором совершенно неправильно. На стр. 21 читаем следующее довольно-таки странное место:
«Европейский капитал в эпоху своего вторжения в Среднюю Азию переживал(?) уже стадию «загнивания», но для русской колонии, Туркестана, варварски жестокая политика капитала еще не означала экономического регресса, потому что не была еще достаточно расчищена почва для насаждения промышленных предприятий в большом масштабе, а следовательно, и не могла еще возникнуть политика удушения местной капиталистической промышленности, что служит основным признаком «загнивания» в колониях и для колоний (полуколоний) (подч. мной).
Здесь, что ни слово, то ошибка. Совершенно очевидно, что автором изрядно перепутаны даты насчет проникновения иностранного капитала в Ср. Азию и эпохи «загнивания», во-вторых, обнаруживается не совсем ясное представление о том, что такое, собственно говоря, из себя представляет так называемое «загнивание». Далее нас интересует постановка автором вопрска о прогрессивности или регрессивности русского господства в Ср. Азии, поскольку до известной степени из этого вытекает у автора и концепция истории национально-освободительного движения в Туркестане.
Русское господство «не означало экономического регресса» — вот основной тезис т. Резцова, и отсюда он дальше делает вывод, что «Революция задушила колонизаторский капитал в Ср. Азии прежде, чем он успел лопнуть от пресыщения (стр. 21) (как будто бывает когда-либо, что капитал сам «лопается» или может лопнуть без усилий его могильщика), что «иностранный капитализм оказался в нем свергнутым, далеко не истощив своих колониальных «возможностей...» (стр. 118).
Итак, нет никакого сомнения, что национально-освободительная революция в Ср. Азии автором считается недозрелой революцией, и эта недозрелость, по мнению автора, заключается в том, что господство русских не означало регресса, что не было удушения туземной промышленности. Этим об’ясняется у автора и слабость «джадидизма» — движения туземной буржуазии.
Одним словом, будь это самое «удушение» туземной промышленности, были бы сильны идеологи туземной буржуазии — джадиды, и тогда бы автору не пришлось констатировать факта, что господство русских не докатилось «до того предела, когда национально-освободительное движение оформляет программу действий и борьбы и выступает против поработителей более или менее подготовленно и сплоченно с шансами на победу» (стр. 22).
Нет «удушения» туземной промышленности, слабо вследствие этого движение туземной буржуазии, национально-освободительное движение не может поэтому формулировать своих национальных задач и выступить с шансами на победу. Вот к чему в сущности вводится схема т. Резцова.
Раз нет туземной буржуазии и ее борьбы против «удушения», значит, революция еще не дозрела.
Совершенно очевидно, что большевику-марксисту такую концепцию принять ни в коем случае нельзя, ибо это означало бы принять положения, что там, где нет противоречия между городской промышленной буржуазией колонии и буржуазией метрополии, там не может быть и национально-освободительной революции; где нет или слаба туземная промышленная буржуазия, там еще не дозрела национально-освободительная революция. Иначе говоря, это значило бы принять положение, что только такая национально-освободительная революция есть подлинная и вполне зрелая революция, где во главе стоит и формулирует задачи революции туземная промышленная буржуазия.
Читатель сам догадается, что такая формулировка вопроса уже чрезвычайно подозрительна хотя бы по одному тому, что напоминает известную меньшевистскую схему русской революции 1905 г.
Методологически такая постановка вопроса безусловно не выдерживает критики.
Ставить вопрос о том, было бы прогрессивным или непрогрессивным колониальное господство русских в Средней Азии — это вообще схоластика в полном смысле этого слова.
Вопрос о зрелости или незрелости национально-освободительной революции решается вовсе не тем, было ли сначала развитие в результате колониального господства туземной капиталистической промышленности, а затем удушение этой промышленности, была ли сильна или слаба туземная промышленная буржуазия. Вопрос решается тем, достаточно ли назрели те конкретные противоречия, которые сложились в результате колониального господства. И кажется очень странным, почему марксист и большевик отдает предпочтение противоречию между интересами туземной промышленной буржуазии и колониальным господством над противоречием между интересами туземного крестьянства и тем же колониальным господством; кажется очень странным, что, обнаружив отсутствие или слабость первого противоречия, он считает уже свою исследовательскую задачу выполненной и тут же заключает, что революция не дозрела. Забыть, что существует колониальное крестьянство, интересы которого как правило еще резче вступают в противоречие с колониальным господством, чем интересы туземной промышленной буржуазии, это значит просто утверждать, что колониальные революции делаются и могут делаться всегда и везде только туземной буржуазией как главной и непременной движущей силой этих революций. В этом большая методологическая ошибка автора.
Если бы автор, вместо путаных рассуждений о прогрессивности или регрессивности, попытался бы лучше дать анализ конкретно назревавшим к 1917 г. противоречиям в Туркестане как колонии, то он, без сомнения бы, обнаружил, что эти противоречия были достаточно острыми для того, чтобы закончиться национально-освободительной революцией. Восстание 1916 г. является наилучшим показателем того, что колониальное господство завело народное хозяйство края в такой тупик, из которого был единственный выход — революция, и она фактически началась в Туркестане этим самым восстанием на полгода раньше, чем в России.
Но если даже подходить к вопросу с точки зрения «удушения», то и это утверждение автора фактически не верно, что на этот раз приходится отнести исключительно за счет недостаточного знания фактов9. Ведь общеизвестно сейчас, что русское завоевание принесло в край разрушение зачатков туземной промышленности10. Неизвестно еще из общих работ, но могло быть известно автору, если бы он более широко использовал источники, что такое же «удушение» имело место и в горном деле — зачатки туземной горной промышленности были хищнически разрушены русскими в первые десятилетия их господства. Так что и с этой стороны, т.-е. уже со стороны фактической, а не методологической концепция т. Резцова безусловно не верна.
Может быть, рядом с этим, и вплотную вытекая отсюда, стоит и следующий вопрос — это большая недооценка автором национально-освободительного движения до революции 1917 г. Автор опирается в данном случае на две работы Е. Федорова. Но ведь всякому мало-мальски знающему историю Средней Азии известно, что работы Федорова освещают только отдельные моменты национально-освободительной борьбы в Туркестане и не дают полной и законченной картины. А между тем на основании именно этих работ, автор заключает, что, собственно говоря, никакой подготовки национально-освободительной революции не было, были только условия, накоплявшие ненависть к царизму (стр. 23).
Необходимо констатировать, что это, конечно, не верно, что национально-освободительное движение в Туркестане перед революцией было гораздо шире и глубже, чем это полагает т. Федоров, а за ним и т. Резцов.
Нужно бы еще дополнительно ко всему сказанному указать автору на целый ряд очень неуклюжих и неточных формулировок. См. напр.: стр. 21, где совершенно не верно указывается на отсутствие в 1917 г. в Ср. Азии «сепаратистских тенденций»; стр. 72, где как обостряющий революционную борьбу фактор фигурирует «ощущение свободы»; стр. 73, где имеется выражение «хронический оппортунизм», очевидно в противовес какому-то другому оппортунизму, не хроническому; стр. 13, где дореволюционная Россия квалифицируется автором как «полуколониальный придаток к более передовым капиталистическим странам Запада» на том основании, что Сталин когда-то сказал: «Царская Россия — величайший резерв западного империализма», и т. д. Отметим еще вопрос о ссылочном аппарате. Автор в высшей степени недопустимо обращается со всеми источниками. В большинстве случаев он просто не дает указаний, откуда он цитирует, и ссылки, поэтому, теряют в значительной степени научную ценность. Иногда же попадаются такие ссылки вроде: «Из материалов Цуардела» (стр. 32), «По материалам КРАС’а (стр. 41), «Из воспоминаний Юсупова» (стр. 101 и др.) и т. д. Материалы Цуардела это, как известно весь Спедне-азиатский архив, а материалы КРАС’а — это вообще не известно, что это такое. Что же касается воспоминаний Юсупова или часто упоминающихся воспоминаний т. Манжары, то интересно бы знать, где эти воспоминания обретаются напечатаны ли или просто в рукописи. Эти ссылки, таким образом, абсолютно ничего не говорят тому, кто хотел бы проверить подлинность использованного звтором материала. Если к этому прибавить еще то, что автор иногда указывает, что он приводит выдержки в сокращенном виде, то просто теряешься, как расценивать тот материал, который автором использован.
Наше заключение:
Работа т. Резцова, конечно, интересна, как первая в своем роде попытка описать ход классовой борьбы в Ташкенте между февралем и октябрем 1917 г. В силу своей живости и довольно большой детальности это описание представляет собою большой исторический интерес и дает хорошее представление о том, что делалось в Ташкенте, а отчасти и вокруг него в указанный период.
Но две основных принципиальных ошибки, которые разобраны выше, сильно снижают ценность работы. Преподавателю же совпартшколы и ком.-вуза в Средней Азии при пользовании ею в качестве учебного пособия, придется быть очень осторожным, поскольку разобранные ошибки граничат с партийной невыдержанностью.
Сильнейшим образом снижается ценность работы также и тем, что по дореволюционному периоду автором использован крайне скудный и чисто случайный материал, тот же довольно богатый материал, который использован по самой теме, в научном отношении использован неправильно.
П. ДРОЗДОВ. Очерки по истории классовой борьбы в Западной Европе и в России в XVIII—XX веках. Учебник для военных школ, рабфаков и техникумов. Допущено подсекцией работы со взрослыми Научно-политической секции ГУС. Изд. «Работник Просвещения». М. 1928 г. Стр. 416. Цена 2 р. 75 к.
Наша школа до сих пор еще не имеет учебника по истории классовой борьбы. Некоторые программы вынуждены поэтому рекомендовать при прохождении курса до 36 пособий (случай с программой для техникумов). Отсутствие учебников приводит часто в процессе преподавания к анектодическим казусам, когда из различных книг вырываются «с мясом» отдельные кусочки.
Следует, поэтому, приветствовать появление книги т. Дроздова, которая при всех своих недостатках, о которых ниже, является первым связным изложением курса истории классовой борьбы, применительно к существующим программам.
Книга т. Дроздова в значительной степени ликвидирует лоскутность, отрывочность в преподавании истории.
Но автор был связан неудачной программой для нормальных военных школ, которая уже несколько изменена, и тем количеством часов, которое эта программа отводит тому или иному отделу.
Эта связанность привела т. Дроздова к ряду ошибок. Историю классовой борьбы в России автор начинает с изложения реформы 1861 года, при чем в описании реформы он дает лишь анализ ее экономического значения и содержания. Классовая и революционная борьба в России в учебнике появляется лишь с народническим движением, да и то изложенным довольно бледно и схематично. Автор говорит о «крепостном праве и крепостном хозяйстве» (§ 29), но ничего, не говорит о крестьянском движении. Мы уже не говорим о крестьянских движениях XVI—XVIII веков, о Болотникове, Разине, Пугачеве. Но даже излагая реформу 1861 года, автор дает анализ экономического и правового положения, в которое крестьянство было поставлено реформой, но ни словом не оговаривается о том, как реагировало крестьянство на «освобождение». А ведь тов. Дроздов писал учебник классовой борьбы. Революционному движению в этом учебнике классовой борьбы определенно не повезло. Нет декабоистов, нет крестьянских движений на Западе, нет английской революции XVII века. Англия в учебнике т. Дроздова появляется лишь в связи с промышленным переворотом. Но изложение промышленного переворота дано в плане технического и экономического переворота. Политическая и классовая борьба исчезли. В отделе о Великой Французской Революции даны, к примеру, аграрная и рабочая политика Нац. Собрания, но нет аграрного и рабочего движения. Число подобных примеров мы могли бы во много раз умножить.
Учебник т. Дроздова носит сухой, схематический характер. Из него выхолощено живое содержание классовой борьбы, живые яркие примеры героической борьбы рабочих и крестьянских масс.
Над автором все время висел Дамоклов меч часовой сетки программы и «в процессе работы часто приходилось сокращать уже написанное, выбрасывая все второстепенное. От этого значительно пострадал конкретный материал, которого во многих местах меньше, чем было бы желательно» (стр. 4).
Это привело к тому, что «Ком. Манифесту» посвящена 1 страничка, нет ничего о «Черном Переделе», а группе «Освобождение Труда» посвящено всего 15 строк. Об одних явлениях, имеющих первостепенное значение, автор ничего не говорит, об иных вспоминает лишь вскользь. И в результате «смешались в кучу кони, люди» — Достоевский оказался в одном ряду с Чернышевским и Писаревым...
Описывается раскол на II С’езде партии, но нет анализа программных, тактических и организационных разногласий, поставивших большевиков и меньшевиков по разные стороны баррикады. Идет речь о Гос. Думах, но ни слова о тактике партии по вопросу об участии в выборах, ни слова о разногласиях по этому поводу. Несколько слов об отзовистах, но ни слова об ультиматистах, ни слова о группе «Вперед». Совершенно не освещена роль Троцкого в истории нашей партии. Сказать, что «Троцкий занимал примиренческую позицию» (стр. 312) значит ничего не сказать. Совершенно почти не освещена «штрейкбрехерская» роль Зиновьева и Каменева в 1917 году...
Читатель книги т. Дроздова находится в положении пассажира, который в курьерском поезде мчится по путям прошлого. Что-то мелькает, что-то привлекает внимание, но поезд мчится дальше, появляются новые явления, а разобраться, рассмотреть некогда.
История Зап. Европы и России склеена механически. До 135 стр. Россия отсутствует. Автор излагает лишь историю Запада до I Интернационала включительно (Гл. I—IV). Между IV главой («Эпоха Первого Интернационала») и и VII («Эпоха Второго Интернационала») вклеены две главы по русской истории: V «Крестьянская реформа 1861 г. в России» и VI — «Революционное движение в России в 70-х и 80-х г.г.». Зато после VII главы Запад исчезает, чтобы появиться лишь в XI главе о «Мировой войне и крахе II Интернационала».
Совершенно исчезли Америка и Восток. Характерно, что в «Важнейших хронологических датах» автор под 1911 годом сообщает «Война Италии с Турцией». Никаких других «важнейших» событий автор в 1911 году не заметил. А в 1911 году произошла революция в Китае! В «датах» приводится произвольно то старый, то новый стиль, без каких бы то ни было оговорок или пояснений.
Мы могли бы значительно увеличить список погрешностей в учебнике т. Дроздова, но полагаем это излишним, так как лицо книги и из изложенного ясно.
И, однако, мы приветствуем появление ее в свет, так как этой книгой создан первый, пусть несовершенный, систематический учебник по истории классовой борьбы для наших школ.
Л. Мамет.
1 1-я глава «Континент. блокады» была недавно переведена в журнале «Napoleon» под заглавием «Napoleon I et les interets économiques de la France».
(стр. 281.)
2 В конце разбираемой нами книги он сообщает, что собирается еще поделиться своими воспоминаниями о Панамском скандале.
(стр. 284.)
3 Глава эта представляет сокращение книги того же Андриё, вышедшей еще 20 лет тому назад под тем же заглавием Louis Andrieux «La Commune á Lyon en 1870 et 1871». Paris, Librairie academique, Didier, 1906.
(стр. 284.)
4 Свои воспоминания об этом периоде своей политической деятельности Андриё опубликовал еще в конце прошлого столетия в газете «La Ligue», под заглавием: «Souvenirs d'un Préfet de police».
(стр. 285.)
5 Этому плану следовал, например, т. Ахун в своей рецензии на I книгу словаря (Историк-Марксист, т. IV), следовала ему и я в рецензии, помещенной в «Печати и Революции», 1927, кн 6.
(стр. 288.)
6 См. стр. 40 «Первый этап буржуазно-демократической революции...» и т. д.
(стр. 304.)
7 Речь идет о книжке Г. Сафарова «Колониальная революция». Гос. из-во, 1921.
(стр. 304.)
8 О некоторых провинциальных советах автор упоминает, что они принимали ряд мер помощи туземному населению и пытались завязывать с ним связь, но эти факты не занимают у автора центрального места и относятся, как уже сказано, только к провинции.
(стр. 304.)
9 При чтении брошюры поражаешься, насколько скуден был фактический материал в распоряжении автора, когда он писал вводные главы. Самые ходовые и особенно известные источники им не были использованы. Вся же схема строилась на материале совершенно случайном.
(стр. 306.)
10 См. об этом у М. Н. Покровского. «Дипломатия и войны царской России в XIX веке».
(стр. 306.)