"Клад", кн. 18, сентябрь 1907 год, стр. 71-79
Болталъ Говориловичъ, услыхавъ эти сужденiя о черносотенцахъ, сдѣлалъ нетерпѣливое движенiе.
— Господа! — заявилъ онъ, — не будемъ отклоняться въ сторону! Вспомнимъ, какое святое дѣло находится предъ нами: дѣло насажденiя общественности въ «Болванкѣ»! Въ нашъ вѣкъ электричества и радiя прогрессъ побѣдоносно шествуетъ впередъ и нѣтъ ничего удивительнаго въ томъ, что даже вопросъ о кухонныхъ плитахъ также вступилъ въ новый фазисъ своего существованiя. Теперь плиты служатъ не только для того, чтобъ варить превосходный супъ, печь вкусные пироги, но и для того, чтобы поджаривать презрѣнныхъ черносотенцевъ... О, отчего я — не Каллигула! Я тогда сталъ-бы желать, чтобы всѣ черносотенцы имѣли сразу одну голову, которую я приказалъ-бы свирѣпымъ палачамъ отсѣчь однимъ ударомъ своего остраго меча. Развѣ можетъ быть что-либо подобное въ другихъ странахъ Европы и Америки? Когда я былъ за границей, я не наблюдалъ тамъ черносотенцевъ. О, господа! Если-бы вы знали, какъ тамъ живутъ! Какъ живутъ! Тамъ я могъ имѣть всякiя наслажденiя и всего за одну—двѣ марки. Я ходилъ со своей женой на пляжъ слушать прекрасную музыку. Жена захватывала съ собой всѣхъ нашихъ дѣтей: Мимочку, Пупочку, Таточку, Адочку, Кокочку, Вовочку, Дадочку, Лулучку, Мумучку, Хахочку и новорожденнаго тогда Зазочку; съ нами были наши друзья, которыхъ такъ-же, какъ и меня, политика заставила ѣхать за границу, — и мы всѣ вмѣстѣ наслаждались чудными, генiальными произведенiями Бетховена, Шопена, Рубинштейна, Гайдна, Грига. И мы прекрасно проводили все наше время, и это стоило намъ, если мы всѣ присаживались къ столику и требовали себѣ одну бутылку пива, менѣе одной марки! Но, господа, вернемся къ дѣлу! Умоляю васъ, вернемся къ дѣлу, будемъ точны, кратки и опредѣленны! Приступимъ къ выясненiю нашего credo, опредѣливъ въ настоящее время съ точностью, что презрѣнныхъ черносотенцевъ среди насъ нѣтъ. Когда мы сдѣлаемъ это, выяснятся совершенно рельефно наши правые, центръ, лѣвые и крайнiе фланги. Только тогда могутъ происходить борьба и столкновенiе мнѣнiй, а изъ противорѣчiя, какъ извѣстно, родится истина. О, я увѣренъ, что мы узнаемъ, мы найдемъ великую истину, мы увидимъ нагую истину во всей ея величавой красотѣ.
— Я думаю, что также нѣтъ среди васъ рыбоподобныхъ октябристовъ. Говорю — рыбоподобныхъ — что подѣлать: amicus Plato, sed magis amicus veritas est1); это — амфибiи какiя-то, это — зажирѣвшiе капиталисты, не способные ни къ какому прогрессу, а цѣпляющiеся за капиталъ, который честные рабочiе вырываютъ у нихъ изъ рукъ своими грандiозными забастовками, величественными бойкотами. Что подѣлать! à la guerre, comme à la guerre2), какъ говорятъ въ прекрасной Францiи. Чтобы достигнуть успѣха, нужно идти ad angusta per angusta3) и думать: «aide toi et ciel t'aidera4)»... Пусть трудность, пусть препятствiя: fortes fortuna iuvat5). Я вижу здѣсь честныхъ рабочихъ и ненавистнымъ капиталистамъ среди нихъ не можетъ быть мѣста. Я даже страшусь встрѣтить среди васъ вертлявыхъ ка-детовъ. Такъ и хочется воскликнуть при видѣ любого изъ нихъ: «Caveant consules»6) «Hannibal ante portas»7). Не нужно увертокъ, будемъ помнить, что «Contraria contrariis curantur»8), это «conditio sine qua non»9) — противъ насъ бюрократiя, руководящаяся принципомъ: «après nous le délugue»10), противъ нея мы, чьимъ потомъ «жирѣютъ обжоры и послѣднiе соки въ насъ пьютъ». Я увѣренъ, что встрѣчу здѣсь только честныхъ большевиковъ, убѣдительныхъ меньшевиковъ, сознательныхъ минималистовъ, пылкихъ максималистовъ и, сплотившись на общей идеѣ насажденiя общественности въ «Болванкѣ», мы можемъ вступить «въ бой кровавый, святой и правый», имѣя на своихъ красныхъ знаменахъ оба великихъ девиза: «Въ борьбѣ обрѣтешь ты право свое» и «Пролетарiи всѣхъ странъ, соединяйтесь». Эти девизы велики: «in hoc signo vinces!»11). Но къ дѣлу, господа! Предлагаю, господа, начать. Вы, Братецъ Виттевичъ, — обратился Пустозвонмейстеръ къ одному изъ заводскихъ соцiалъ-демократовъ, — какiя убѣжденiя вы исповѣдуете?
— Ежели вы насчетъ убѣжденiевъ, Болталъ Говориловичъ, — скромно отвѣтилъ Братецъ Виттевичъ, — то мои убѣжденiя, можно сказать, всѣмъ извѣстны. Чего ихъ мнѣ скрывать-то! Давеча зовутъ меня въ контору и говорятъ: «Вотъ что, Братецъ Виттевичъ, ты у насъ на линiи подмастерья хочешь настоящемъ подмастеромъ стать?». А я говорю: «Отчего-же, ваше высокоблагородiе? дѣло хорошее!» — «Такъ вотъ — говорятъ, — и будешь, только ты долженъ дать подписку, что бастовать не будешь, а будешь работать исправно». Тутъ я возмутился. Да какъ-же это такъ въ настоящее время? Развѣ это — не насилiе личности? Вѣдь, это, можно сказать, убой всякой свободы. Не бастовать — да развѣ это возможно?! Вотъ я и говорю: «Никакъ, ваше высокоблагородiе, дать такую подписку не могу. Говорю, какъ на исповѣди отцу родному, потому что сызмалолѣтства винной слабости подверженъ, а зароку, который мною даденъ, въ скорости срокь выходить. Какъ только подписка кончится, непремѣнно сейчасъ забастовать долженъ, и теперь уже меня такъ вотъ и сосетъ». — «Ахъ, ты, — говорятъ мнѣ, — соцiалъ-демократъ! Пошелъ вонъ, болванъ, на свое мѣсто!». Ну, мнѣ что-же? Я и пошелъ! А все-таки насилiе своей личности произвести надъ собою не позволилъ. Вотъ я какой!
— Прекрасно! — возгласиль Болталъ Говориловичъ, — ваши убѣжденiя совершенно ясны. Будемъ продолжать нашу анкету далѣе!
— Чего тамъ продолжать! — перебилъ Пустозвонмейстера «товарищъ» Братецъ Виттевичъ, — пиши, предсѣдатель, что и всѣ мы — сицевалъ-деморлаты, вотъ тебѣ и все! А ежели кто иной вѣры — пусть убирается къ свиньямъ: намъ такихъ членовъ не нужно!
Но Болталъ Говориловичъ не успѣлъ ничего написать. Въ передней совершенно неожиданно раздался такой звонокъ, что колокольчикъ оборвался и покатился по полу.
— Ай-вай, полицiя, — неистово завизжалъ Болталъ Говориловичь, — ратуйте, кто въ Бога вѣруетъ!
Это были его послѣднiя слова. Въ слѣдующiй моментъ онъ былъ уже подъ диваномъ и притаился тамъ.
Нужно-ли говорить, что онъ оказался правъ... То, дѣйствительно, явилась полицiя и насъ разогнали... Товарищи-соцiалы обѣихъ красокъ держались съ нѣкоторымъ достоинствомъ. Болталъ Говориловичъ спасался подъ диваномъ. Послѣ разгона мы отправились всѣ въ гостиницу для проходящихъ «Выборгъ» и немедля туда вслѣдъ за нами явился и Болталъ Говориловичъ. Онъ казался уже трiумфаторомъ.
— Господа, — убѣжденно восклицалъ онъ, — не правда-ли, какъ я хорошо спасся? Это ничего, если я нашелъ себѣ убѣжище подъ диваномъ. Важно, что я не очутился въ когтяхъ самовластной бюрократiи. Предлагаю немедленно обратиться ко всѣмъ обывателямъ «Болванки» съ протестомъ.
Это предложенiе было принято и на другой день болванцы съ душевнымъ умиленiемъ читали протестъ, въ которомъ имъ предлагалось, чтобы нанести ударъ ненавистному правительству, не ходить въ баню и не цѣловать наединѣ своихъ женъ и возлюбленныхъ... Этотъ протестъ въ свое время вызвалъ адскiй шумъ въ «Болванкѣ», но потомъ его очень скоро забыли: банный промыселъ въ «Болванкѣ» процвѣтаетъ, а усиленный приростъ населенiя доказываетъ, что и второе предложенiе г. Пустозвонмейстера и компанiи оставлено было болванцами втунѣ.
Но дѣло насажденiя общественности въ «Болванкѣ» не прекратилось. Оно продолжается, потому что пылъ Болтала Говориловича къ спасанiю любезнаго ему отечества еще не прошелъ. Взятъ былъ нормальный уставъ и нѣсколько поддѣланъ, что и послужило главнымъ поводомъ къ дальнѣйшимъ собранiямъ второго уже комитета насажденiя общественности въ «Болванкѣ».
Предсѣдательствовалъ попрежнему г. Пустозвонмейстеръ. Члены нетерпѣливо ждали отъ него рѣчи относительно устава. И они не ошиблись: рѣчь послѣдовала.
— Господа! — съ изступленной радостью въ голосѣ воскликнулъ Болталъ Говориловичъ, — я чувствую, что наступаетъ счастливѣйшiй мигъ моей жизни. Я ясно вижу, что всѣ мы живемъ однѣми мыслями, что всѣ мы сплочены, какъ-бы спаяны воедино, это-же спаянiе есть залогъ великаго будущаго. И поэтому я предлагаю немедленно начать обсужденiе имѣющагося у насъ уже проекта «Болванскаго общества насажденiя общественности». Это необходимо сдѣлать какъ можно скорѣе, потому что, получивъ уставъ, мы, такъ сказать, впаяемъ въ самихъ себя всѣхъ нашихъ сосѣдей и вмѣстѣ съ ними составимъ нѣчто недѣлимое, великое цѣлое. Предлагаю рѣшить прежде всего вопросъ, какъ мы будемъ разсматривать нашъ уставъ, то есть, будемъ-ли мы имѣть первое, второе и третье его чтенiя, причемъ, конечно, второе чтенiе должно быть постатейное, или вы позволите мнѣ, прежде чѣмъ мы приступимъ къ сужденiю объ уставѣ, предпослать этому нѣсколько своихъ собственныхъ словъ, изъ которыхъ вы непремѣнно увидите нѣчто, облегчающее всѣ ваши остальные труды.
— Отчего-же не предпослать? — раздались нѣкоторые голоса, — убытка отъ этого никакого, а мы все-таки послущаемъ.
— Угодно-ли, господа? — обведя взглядомъ присутствующихъ, спросилъ Болталъ Говориловичъ, а такъ какъ никто не отказался, то добавилъ: — молчанiе — знакъ согласiя, предложенiе предсѣдателя принято, я приступаю.
Онъ передохнулъ, выпилъ полстакана воды и началъ:
— Всякiй уставъ есть произведенiе бюрократическое, а каждый разъ, какъ предо мною находится такое произведенiе, я мысленно восклицаю: «Timeo Danaos et dona ferentes»12). И я правъ, господа! Взглянемъ внимательно и безпристрастно на все, что дѣлала и дѣлаетъ наша бюрократiя и мы увидимъ, что рано или поздно вмѣстѣ съ великимъ мужемъ древности Цицерономъ намъ придется воскликнуть: «Quousque tandem, o, Catilina, abutere patientia nostra!»13). Наша бюрократiя — это тормазъ всякаго прогресса. Она ставить намъ всюду рогатки, капканы, западни, ловушки, мертвыя петли и мы, столь стремящiеся къ прогрессу, при его быстролетномъ ходѣ постоянно попадаемъ въ эти ловушки. Поэтому будьте внимательны, бойтесь, чтобы не попасть въ разставляемыя вамъ ловушки и теперь. Въ проектѣ устава предполагаемаго нашего общества, что ни раздѣлъ — то капканъ, что ни параграфъ — то западня, что ни примѣчанiе — то ловушка. Итакъ, призываю васъ къ великой осторожности.
Прежде всего позвольте спросить васъ, что такое недвижимость? Вы не думаете, что этотъ вопросъ такъ простъ, какъ онъ кажется. Я, напримѣрь, затрудняюсь отвѣтить на него. Правда, существуютъ у насъ, въ Россiи, какiе-то тамъ законы о недвижимыхъ имуществахъ, но, господа, въ Финляндiи, напримѣръ, понятiе о недвижимости совсѣмъ другое, чѣмъ придумали наши бюрократы, чтобы разставлять намъ свои западни, капканы, ловушки. Я былъ въ Финляндiи, я жилъ въ Выборгѣ и поэтому я знаю! Вотъ, господа, страна, гдѣ чувствуешь себя прекрасно! Воть гдѣ царствуетъ настоящая свобода, гдѣ процвѣтаетъ въ самой высокой степени культура! А мы что? Мы здѣсь — дикари, папуасы, «пьющiе икру и закусывающiе самоваромъ подъ сѣнью развѣсистой клюквы» — такъ по крайней мѣрѣ пишутъ про насъ величайшiе писатели за границей, и я вполнѣ понимаю ихъ. Мало того, я вполнѣ согласенъ съ ними и, надѣюсь, господа, вы будете въ этомъ со мною вполнѣ солидарны.
— Ну, еще-бы! — согласился одинъ изъ комитетскихъ соцiалъ-демократовъ, — у насъ, въ Россiи, къ примѣру сказать, жить стало невозможно. Былъ я тутъ анадысь у кумы на именинахъ. Ну, признаться сказать, нечего грѣха таить, выпили мы и здорово, доложу вамъ, выпили: нельзя! такое дѣло — именины. Пошли къ домамъ компанiей. Не поздно еще было, конки ходили; только идемъ мы и видимъ: спитъ извозчикъ на козлахъ. Дай, дескать, его спужаемъ! Подошли, да какъ гаркнемъ «отречемся», — глотки-то у насъ здоровыя! Только что тутъ и было! кляча-то у извозчика, дѣйствительно, спужалась, понесла, онъ самъ съ козелъ, кувыркъ — и два зуба вышибъ... Уморушка, да и все! А тутъ вдругъ изъ-подъ земли фараонъ. «Какъ, — говоритъ, — вы смѣете, черти полосатые, безобразить?». Это мы-то черти полосатые, ежели любой процентъ (ударенiе на о) изъ насъ всякую кооперацiю превзойти можетъ? Развѣ это — не оскорбленiе свободнаго гражданина? Федька-молотобоецъ не стерпѣлъ, да цапъ фараона по уху; тотъ такъ и отлетѣлъ, вскочилъ, шатается — здорово его Федька трахнулъ — свистки подаетъ, а мы всѣ вразсыпную и драла, только насъ и видѣли... Ужъ мы смѣялись-смѣялись, когда на другой день собрались... А тутъ, въ нашей мастерской, одинъ парнекъ работаетъ — изъ партiи... смиренный такой; все намъ книжки разныя читаетъ и листки приноситъ, просвѣщаетъ, стало быть, насъ, чтобы мы все насчетъ правительства понимать могли; изъ студентовъ онъ былъ выгнанъ. Такъ слушалъ онъ, слушалъ, да въ газетѣ «Товарищъ» и описалъ все это происшествiе. И хорошо такъ!.. трогательно! Шли, дескать, честные сознательные рабочiе, и представитель власти, съ цѣлью провокацiи, намѣревался произвести надъ ними гнусное насилiе... Здорово отщелкалъ! Пусть знаютъ каковы сознательные!
Болталъ Говориловичъ, уставшiй отъ невольнаго молчанiя и желавшiй продолжать свою рѣчъ, уже не разъ во время соцiалъ-демократической рѣчи выражалъ свое нетерпѣнiе. Дѣйствителъно, его положенiе было болѣе чѣмъ ужасно. До сихъ поръ онъ одинъ наполнялъ собою все засѣданiе, теперь часть золотого времени оказалась занятою другимъ; Болталъ Говориловичъ страдалъ отъ бѣшенства и, улучивъ моментъ, когда «сознательный» остановился, чтобы передохнуть, постарался немедленно вернуть пренiя въ прежнее русло.
— Господа, — воскликнулъ онъ, — пусть никто изъ васъ, уходя отсюда, не скажетъ себѣ съ укоризною: «Oleum et operam perdidi14)». Это было-бы ужасно для нашего великаго дѣла насажденiя общественности въ нашей «Болванкѣ». Мы должны слѣдовать тому правилу, которое оставилъ намъ Плинiй, говорившiй про Апеллеса: «Nulla dies sine linea15)». Конечно, весьма прискорбно, что въ наши дни могуть имѣть мѣсто факты, подобные тому, о которомъ мы сейчасъ услышали, но что-же подѣлать, если homo homini lupus est16), но qui vivra — verra17), а пока я, primus inter pares18), предлагаю вамъ вернуться къ сужденiю о вопросѣ: что-же такое недвижимость или, вѣрнѣе, недвижимое имущество? Намъ говорятъ: земля и все, что на ней, напримѣръ, домъ, сарай, хлѣвъ. Хорошо! А то, что въ ней? Если я на своемъ участкѣ буду рыть шахту, то непремѣнно я буду уходить все глубже и глубже, то есть, шахта непремѣнно будетъ двигаться. Если мы ее признаемъ недвижимымъ имуществомъ, то гдѣ-же тутъ логика? Это — съ одной стороны. Теперь, позвольте взглянуть на вопросъ съ другой стороны, такъ сказать vice versa19). Моя жена, — я ее постоянно двигаю, иногда даже во второмъ классѣ — конечно, до «Болванки» и отъ «Болванки» — по нашей Идiоскко-Западной Безтолковой желѣзной дорогѣ, наконецъ, она и сама двигается, когда ей захочется двигаться, но, тѣмъ не менѣе, она никуда не можетъ отъ меня уйти, такъ какъ она прикрѣплена ко мнѣ неразрывными цѣпями Гименея. Выходить абсурдъ: движимая недвижимость! Вотъ, господа, смотрите сами, что получается: съ одной стороны, движимая недвижимость, а съ другой — недвижимая движимость! Не правда-ли, вы уже теперь стали въ тупикъ предъ глухой стѣной? Какъ выйдете вы изъ подобнаго заколдованнаго круга? Das ist eine alte gechichte20), но что-же подѣлать, если мы живемъ не въ милой Финляндiи, гдѣ я былъ, а въ Россiи?!
Сказавъ это, Болталъ Говориловичь откинулся на спинку своего предсѣдательскаго кресла и побѣдоносно закрылъ глаза.
— Н-да-съ? — вздохнулъ одинъ изъ членовъ, — вопросецъ, доложу вамъ, серьезный! И все это самая бюрократiя въ «Балванкѣ» пакостить...
— Da liegt der Hund begraben21)! — съ необыкновенной силой и выразительностью воскликнулъ Болталъ Говориловичъ. — Вы сказали сущую правду, мой уважаемый сочленъ! Nomina sunt odiosa22), но поглядите, что вы видите вокругъ себя! Поглядите, умоляю васъ, поглядите!..
Тонъ этого обращенiя былъ такъ искренне убѣдителенъ, что члены болванскаго комитета и въ самомъ дѣлѣ принялись оглядываться во всѣ стороны, шаря взглядами и по угламъ, и по стѣнамъ.
— Какъ-будто, кромѣ насъ, никого нѣтъ! — робко замѣтилъ одинъ изъ нихъ, — хотя ни за что по нонѣшнимъ временамъ поручиться нельзя: мы вотъ тутъ говоримъ, а, быть можетъ подъ диванъ или какое другое мѣсто шпикъ забрался и все слушаетъ.
— Да нѣтъ, я не про то, совсѣмъ не про то! — съ отчаянiемъ и слезой въ голосѣ воскликнулъ Пустозвонмейстеръ, — я про тѣ капканы, западни, ловушки, мертвыя петли, рогатки, которые повсюду разставляетъ намъ всемогущая бюрократiя. Вы уже видѣли, куда мы попали, едва только попробовали разобраться въ вопросѣ, что такое недвижимость? А вотъ не хотите-ли, въ этомъ-же самомъ уставѣ, который бюрократией названъ нормальнымъ, сейчасъ-же рядомъ вы найдете другой проклятый вопрось! Изволите-ли видѣть, въ раздѣлѣ о средствахъ общества говорится, что наше будущее болванское общество насажденiя общественности должно имѣть свой неприкосновенный капиталъ. Понимаете-ли вы, господа: не-при-ко-сно-венный капиталъ! Что значить, «неприкосновенный»? А это значить — такой, котораго коснуться никакимъ образомъ нельзя, другими словами: мертвый капиталъ. Онъ будетъ у насъ лежать въ банкѣ и мы не можемъ имъ воспользоваться. На что-же онъ намъ, такой миленькiй неприкосновенный капиталъ? Спрашиваю я васъ, на что? Представьте себѣ такое положенiе: вы знаете, что у меня въ «Болванкѣ» предъ моимъ участкомъ канава, а на ней мостикъ. Общественное это сооруженiе или нѣтъ? Конечно, общественное, объ этомъ не можетъ быть двухъ мнѣнiй. И вотъ этотъ мостикъ пришелъ въ ветхость и развалился. Кто его долженъ исправлять? Конечно, не я, а наше болванское общество. Между тѣмъ, въ данный моменть у общества есть капиталъ, котораго нельзя коснуться. Что-же выходитъ? А то, что мостикь предъ моей дачею остается безъ исправленiя и мои гости, когда они прiѣдутъ ко мнѣ будутъ вынуждены сломать свои ноги въ нашей «Болванкѣ»! Вотъ вамь иллюстрацiя положенiя!
Бѣсъ, старый мой бѣсъ! Вѣдь, я, твой прiятель, все это слышалъ, все слышаль я и хватался за уши, страшась, что они уже завяли! Я не могъ понять, какъ осмѣлились люди, невѣжественные во всѣхъ отношенiяхь, не только не имѣющiе понятiя объ общественности, но не имѣющiе самыхъ элементарныхъ свѣдѣнiй, выѣзжающiе только на одномъ граммофонномъ пустозвонствѣ, — какъ осмѣлились такiе люди браться за дѣло, которое требуетъ и знанiя, и опыта! Вѣдь, experientia est optima rerum magistraе23). Тьфу, тьфу, тьфу! и я, кажется, заразился отъ г. Пустозвонмейстера. Типунъ мнѣ на языкъ! Но авось я-то не такъ скоро поддамся заразѣ. Знаешь, бѣсъ, что я сдѣлалъ, боясь, что у меня «уши свянутъ». Я, стихокропатель, сорвался съ мѣста и прочелъ имъ цѣлую лекцiю о недвижимости, о неприкосновенномъ капиталѣ, я, у котораго единственною недвижимостью будетъ помѣстье въ три аршина пространствомъ на литераторскихъ мосткахъ Волкова кладбища, я, у котораго весь капиталъ, да и то замѣтно истощающiйся: однѣ только звонкiя риѳмы. Болванскiе члены, когда я говорилъ, позѣвывали, и ихъ предсѣдатель Болталъ Говориловичъ Пустозвонмейстеръ все время смотрѣлъ на меня прищурившись и на его губахъ змѣилась ироническая улыбка.
— Да? — пренебрежительно кинулъ онъ мнѣ, когда я замолчалъ, — вы такъ думаете? Ну, что-же? Вы можете думать, что угодно, но мы обсуждаемъ вопросъ логически и думается, что со стороны логики насъ ни въ чемъ нельзя упрекнуть!
1) «Другъ Платонъ, но еще болѣе другъ правды». (стр. 72)
2) «На войнѣ какъ на войнѣ». (стр. 72)
3) «Отъ препятствiя къ препятствiю». (стр. 72)
4) «Помогай самъ себѣ, а небо-то тебя поможетъ». (стр. 72)
5) «Смѣлымъ помогаетъ счастье», «смѣлость города беретъ». (стр. 72)
6) «Консулы, будьте бдительны». (стр. 72)
7) «Ганнибалъ предъ воротами». (стр. 72)
8) «Противоположное противоположнымъ исцеляется». (стр. 72)
9) «Условiе, безъ котораго нельзя быть». (стр. 72)
10) «Послѣ насъ хоть потопъ». (стр. 72)
11) «Этимъ знаменемь да побѣдишь!» (стр. 72)
12) Боюсь данайцевъ, и дары несущихъ. (стр. 75)
13) Доколѣ, о, Катилина, ты будешь злоупотреблять нашимъ терпѣнiемъ. (стр. 75)
14) Собственно «Потерялъ мѣсто и дѣло», въ смыслѣ не достигъ никакого результата. (стр. 77)
15) «Ни одного дня безъ дѣла». (стр. 77)
16) «Человѣкъ человѣку — волкъ». (стр. 77)
17) Поживемъ — увидимъ. (стр. 77)
18) Первый между равными. (стр. 77)
19) Наоборотъ. (стр. 77)
20) Это — старая исторiя. (стр. 77)
21) Вотъ гдѣ зарыта собака. (стр. 77)
22) Имена ненавистны. (стр. 78)
23) Опытъ — лучшiй учитель. (стр. 79)