"Природа", №11-12, 1917 год, стр. 1047-1056.

О неповторяемости явленiй мiра.

Проф. С. И. Метальникова.

Мiръ представляется намъ обыкновенно въ видѣ безконечно большого пустого пространства, наполненнаго различными матерiальными предметами и организмами: камнями, скалами, горами, морями, растенiями, животными и микробами, — словомъ, всевозможными органическими и неорганическими тѣлами разныхъ видовъ, формъ и величинъ.

Намъ кажется, что всѣ эти тѣла и организмы, изъ которыхъ складывается мiръ, существуютъ независимо другъ отъ друга, имѣютъ свои постоянныя неизмѣнныя свойства, благодаря которымъ мы такъ легко можемъ отличить одно тѣло отъ другого.

Наше познанiе мiра сводится, въ сущности, къ нахожденiю подобныхъ свойствъ въ этомъ безконечномъ разнообразiи предметовъ, окружающихъ насъ. Съ самаго дѣтскаго возраста и до старости мы познаемъ мiръ не иначе, какъ нахожденiемъ сходства и различiя въ разнообразныхъ свойствахъ предметовъ. Подобные, похожiе предметы мы называемъ общими названiями: столъ, шаръ, человѣкъ и т. д.

Къ тому же сводится, въ сущности, и научная работа, которая только углубляетъ наше обыденное познанiе мiра. Ученый находитъ подобное въ различныхъ предметахъ и выводитъ общiя понятiя и законы въ безконечно разнообразныхъ явленiяхъ мiра.

Всякiй разъ какъ мы наталкиваемся на новый, невидимый предметъ или явленiе, мы прежде всего сравниваемъ его съ другими знакомыми намъ представленiями предметовъ и явленiями мiра и ищемъ общiя черты. Если эти сходныя черты найдены, мы называемъ предметъ или явленiе тѣмъ или инымъ именемъ.

Мы такъ привыкаемъ, такъ сживаемся съ этой постоянной умственной работой, которая въ большинствѣ случаетъ производится нами даже безсознательно, что наконецъ весь мiръ начинаетъ представляться намъ совсѣмъ въ новомъ и даже, можно сказать, въ превратномъ видѣ.

Мiръ кажется намъ состоящимъ изъ отдѣльныхъ предметовъ, независимыхъ другъ отъ друга. Эти лошади, дома, люди, деревья и камни не только мои представленiя, но все это дѣйствительно существующiя реальности съ своими неизмѣнными, постоянными свойствами. Я могу измѣниться, могу погибнуть, но свойства этихъ предметовъ, окружающихъ меня, остаются неизмѣнными.

Мнѣ нужно только опредѣлить, какую этикетку наклеить на наблюдаемый предметъ и въ какой регистрацiонный ящичекъ положить его. Когда это сдѣлано, мы успокоиваемся. Наука идетъ еще дальше и изолируетъ весь мiръ на отдѣльныя системы. Правда, она дѣлаетъ это для удобства изслѣдованiя, но эатѣмъ это входитъ въ привычку мышленiя, и весь мiръ представляется намъ дѣйствительно раздѣленнымъ на отдѣльныя части и какъ бы неподвижнымъ и постояннымъ. Изъ этого постоянства и неподвижности мiра мы выводимъ свои обобщенiя и законы.

Мысля такъ о мiрѣ и его системахъ, мы совсемъ забываемъ одно условiе существованiя — это время или длительность.

Мiръ существуетъ не только въ пространствѣ, но и во времени, т.-е. переходитъ отъ одного состоянiя къ другому, отъ этого — къ третьему и т. д., до безконечности. Мiръ со всѣми его тѣлами, организмами, длится, какъ и само время. Каждое мгновенiе жизни миръ какъ бы умираетъ и вновь родится, уходя въ прошлое, въ глубь вѣковъ. И это прошлое никогда не возвращается. Такова природа времени. Нужно хорошенько вдуматься въ природу времени, чтобы ясно увидать, что мiръ никогда и ни въ чемъ не повторяется и не можетъ повторяться. Онъ все время какъ бы течетъ, нигдѣ не останавливаясь и не возвращаясь назадъ, какъ не останавливается и не возвращается назадъ время. "Длительность есть изобрѣтенiе — созданiе формъ, безпрерывная переработка абсолютно новаго. Длительность — это безпрерывное развитiе прошлаго, вбирающаго въ себя будущее и расширяющагося по мѣрѣ движенiя впередъ.

"Какъ и обиходное познанiе, наука удерживаетъ изъ вещей только одну сторону — повторенiе. Если цѣлое оригинально, то наука приспособляется такимъ образомъ, чтобы анализировать такiе его элементы или стороны, которыя воспроизводятъ прошлое. Она оперируетъ только тѣмъ, что считается повторяющимся, т.-е. что гипотетически ускользаетъ отъ дѣйствiя длительности. Отъ нея ускользаетъ все, что не можетъ быть упрощено и что невозвратимо въ послѣдовательныхъ моментахъ исторiи.

"Чтобы представить себѣ эту невозвратимость исторiи, нужно порвать съ научными привычками, отвѣчающими основнымъ требованiям мысли, нужно сдѣлать насилiе надъ разумомъ, пойти противъ естественныхъ склонностей интеллекта. Въ этомъ-то именно и заключается роль философiи" ¹).

Мiръ кажется намъ неподвижнымъ, стоящимъ на одномъ мѣстѣ, съ постоянно повторяющимися свойствами и проявленiями. Но это самообманъ нашего ума, извращеннаго привычками мышленiя. Въ этомъ мы легко можемъ убѣдиться при болѣе внимательномъ изученiи мiра. Въ самомъ дѣлѣ, всякое тѣло измѣняется ежесекундно, ежеминутно. Если мы не замѣчаемъ этихъ измѣненiй, то это происходитъ только потому, что у большинства тѣлъ эти измѣненiя или ускользаютъ отъ нашего воспрiятiя (движенiе атомовъ и молекулъ) или такъ медленны, что незамѣтны для наблюдателя. Даже наиболѣе прочныя и твердыя тѣла, какъ-то: металлы, кристаллы и твердыя горныя породы, медленно измѣняются съ теченiемъ времени. Если бы возможно было зафиксировать на кинематографической лентѣ всѣ измѣненiя, напримѣръ, какой-нибудь твердой скалы въ теченiе нѣсколькихъ десятилѣтiй или столѣтiй, то мы могли бы легко познакомиться на экранѣ съ вѣковою жизнью и измѣненiями скалы въ теченiе нѣсколькихъ минутъ. Мы увидѣли бы, что эта скала мѣняетъ съ теченiемъ времени и свою форму и свой видъ, постепенно распадаясь и превращаясь въ песокъ и пыль.

Каждый моментъ кладетъ свой отпечатокъ на жизнь скалы и вообще всякаго предмета, какъ органическаго, такъ и неорганическаго.

Всякое тѣло, какъ бы ни было оно ничтожно, живетъ своей особой, ему одному свойственной, индивидуальной жизнью, имѣетъ свою исторiю жизни. Каждый камень, каждая песчинка въ морѣ имѣетъ свою собственную неповторяемую индивидуальность, рѣзко отличающую его отъ всѣхъ другихъ индивидуальностей мiра. Песчинка кажется похожей на другую песчинку только при грубомъ изслѣдованiи. При болѣе же внимательномъ изученiи подъ микроскопомъ можно легко убѣдиться, что каждая песчинка имѣетъ свою опредѣленную, ей одной свойственную форму, свой вѣсъ, свой физико-химическiй составъ. Даже въ тѣхъ случаяхъ, когда мы искусственно приготовляемъ два совершенно одинаковой формы предмета, напр., два кубика изъ дерева или изъ камня, все-таки полнаго тождества нѣтъ, такъ какъ внутренняя структура этихъ двухъ различныхъ кусковъ дерева или камня даже по внѣшнему виду рѣзко различается. Я уже не говорю о томъ, что фактически мы лишены возможности вслѣдствiе неточности нашихъ измѣрительныхъ приборовъ получить съ абсолютной точностью два одинаковыхъ вѣса.

Еще въ большей степени все вышеизложенное касается органическихъ тѣлъ: растенiй и животныхъ. Даже при самомъ поверхностномъ наблюденiи бросается въ глаза, что всякое отдѣльное растенiе и животное рѣзко отличается отъ всѣхъ другихъ растенiй и животныхъ и представляетъ неповторяемое явленiе мiра. И это касается не только цѣлаго, но даже отдѣльныхъ частей. Достаточно сравнить два листа на деревѣ съ ихъ жилкованiемъ, строенiемъ зубчиковъ и расположенiемъ клѣтокъ, чтобы убѣдиться, что каждый листъ, несмотря на видимое сходство съ другими листьями того же дерева, имѣетъ свои индивидуальныя черты.

Каждое крылышко мухи или бабочки, несмотря на видимое сходство, построено строго оригинально. Расположенiе жилокъ, форка ячеекъ, чешуекъ и другихъ признаковъ совершенно оригинально и типично для даннаго индивидуума. Эта индивидуализацiя структуръ проявляется не только въ строенiи отдѣльныхъ органовъ и частей тѣла, но даже отдѣльныхъ тканей и даже клѣтокъ.

Совсѣмъ недавно извѣстный французскiй гистологъ Бранка обратилъ на это вниманiе, изслѣдуя сѣмянныя железы человѣка. Бранка изслѣдовалъ большое количество сѣмянныхъ железъ у различныхъ людей и нашелъ, что этотъ органъ носитъ индивидуальныя черты. Въ однѣхъ железахъ сѣмянные канальцы уже, въ другихъ шире; стѣнки ихъ имѣютъ различную толщину, неодинаковое количество слоевъ эпителiя и различные размѣры клѣтокъ. Къ такимъ же результатамъ приходитъ A. В. Немиловъ въ своей работѣ, касающейся гистологическаго строенiя молочныхъ железъ у коровъ ²). Онъ изслѣдовалъ кусочки вымени 11 коровъ-ярославокъ одинаковаго возраста и одного и того же физiологическаго перiода (конецъ лактацiоннаго перiода). "Каждый молочный аппаратъ имѣетъ свои индивидуальныя черты организацiи и представляетъ оригинальное созданiе природы. Онъ индивидуаленъ весь, всѣми своими гистологическими деталями, всѣми своими клѣтками. Понятно, что въ связи съ этими колебанiями въ строенiи органа должны стоять и различiя его функцiональной дѣятельности. Железистые аппараты съ столь различнымъ строенiемъ не могутъ работать одинаково".

Въ заключенiе A. В. Немиловъ говоритъ: "На основанiи всего моего гистологическаго опыта, на основанiи тѣхъ многихъ тысячъ препаратовъ, которые прошли передъ моими глазами за 15 лѣтъ моей работы, я могу сказать, что индивидуальность микроскопической структуры тѣла каждаго животнаго есть явленiе общее и что это одинъ изъ самыхъ характерныхъ признаковъ живого вещества. Безжизненная природа не знаетъ этихъ индивидуальныхъ чертъ. Кристаллы одного и того же вещества и одинаковыхъ размѣровъ совершенно подобны другъ другу. Одна капля воды совершенно похожа на другую, такъ что это вошло даже въ поговорку. Для всего же живого характерна именно индивидуальность организацiи. Каждое морфологическое явленiе живой природы носитъ свои особыя черты, оно до извѣстной степени неповторяемо и оригинально. Каждое живое существо и устроено своеобразно, и всѣ жизненные процессы у него протекаютъ по своему. Живыя существа не штампуются природой, какъ какiя-нибудь монеты, а каждое изъ нихъ, кромѣ болѣе грубыхъ расовыхъ, видовыхъ и родовыхъ признаковъ, надѣлено еще и индивидуальными чертами не столь рѣзко бросающимися въ глаза, но въ такой же степени характерными и важными“.

Соглашаясь вполнѣ съ тѣмъ, что говоритъ A. В. Немиловъ относительно индивидуализацiи живого вещества, мы все же должны признать, что эта индивидуализацiя и неповторяемость структуръ является характерной не только для организма, но вообще для всѣхъ тѣлъ и предметовъ мiра. Какъ мы указывали выше, каждая песчинка, каждая капля воды имѣетъ свои индивидуальныя черты, имѣетъ свою исторiю.

Говоря объ этихъ индивидуальныхъ чертахъ, мы не должны забывать, что онѣ имѣютъ только временный характеръ. Онѣ типичны только для каждаго даннаго момента, такъ какъ самъ индивидуумъ существуетъ во времени, иначе говоря, все время измѣняется. Онъ никогда не бываетъ тѣмъ же самымъ.

Достаточно небольшого усилiя вниманiя, чтобы увидѣть, что не существуетъ въ природѣ такихъ состоянiй, которыя не мѣнялись бы каждый моментъ. Мѣняясь все время, каждое тѣло лишается возможности когда-либо повториться. Вотъ почему существуетъ неповторяемость или невозвратимость.

Такимъ образомъ всякiй предметъ, такъ же, какъ и организмъ, въ сущности, живетъ, постепенно измѣняясь и эволюцiонируя.

Каждый моментъ есть новое, прибавляющееся къ тому, что было. И это касается, конечно, не только организма, но и всякаго матерiальнаго предмета.

Въ этомъ пунктѣ я позволю себѣ не согласиться съ Бергсономъ, который между прочимъ говоритъ: "Матерiальный предметъ, взятый наудачу, представляетъ свойства, обратныя только что указаннымъ въ организмѣ. Или онъ остается тѣмъ, что онъ есть, или если и мѣняется подъ влiянiемъ внѣшней силы, то мы представляемъ себѣ это измѣненiе, какъ перемѣщенiе частей, при чемъ сами эти части не мѣняются" ³).

Если бы это было такъ, мы должны были бы признать, что время дѣйствительно безсильно надъ матерiальными предметами, что въ матерiальномъ мiрѣ нѣтъ послѣдовательности, нѣтъ длительности.

Итакъ, если всякое тѣло, всякая форма и структура неповторяема и невозвратима, то спрашивается, относится ли это только къ тѣламъ и структурамъ или также ко всѣмъ ихъ проявленiямъ? Вѣдь всякое тѣло, органическое или неорганическое, имѣетъ не только опредѣленную для даннаго момента жизни структуру, но также опредѣленныя проявленiя. Всякое тѣло реагируетъ опредѣленнымъ образомъ на внешнiя условiя. И это касается, конечно, не только живыхъ организмовъ, но также всякаго вообще тѣла. Разница только въ степени. Одни, какъ организмы, реагируютъ быстро и сильно, другiе же реагируютъ медленно и незамѣтно для нашихъ органовъ чувствъ. Такимъ образомъ въ этомъ пунктѣ нетъ существеннаго различiя между органической и неорганической природой.

Инфузорiи при нагрѣванiи реагируютъ очень сильно. Онѣ отскакиваютъ отъ нагрѣтаго конца и стремятся въ болѣе прохладное мѣсто. Камень при нагрѣванiи не отскакиваетъ, но внутри происходятъ какiя-то мало замѣтныя для насъ перемѣщенiя его составныхъ частей, которыя имѣютъ значенiе для дальнѣйшаго его существоваванiя. При болѣе сильномъ нагрѣванiи онъ можетъ даже развалиться на части и превратиться въ жидкость или паръ, т.-е. перейти въ иное физическое состоянiе.

Существуютъ ли, однако, повторныя проявленiя, или всякое тѣло въ своей дѣятельности, въ своихъ проявленiяхъ такъ же неповторяемо, какъ и въ своихъ структурахъ?

Отвѣтъ на этотъ вопросъ напрашивается самъ собою. Если само тѣло измѣняется все время послѣ каждаго дѣйствiя и проявленiя, то, очевидно, и всѣ его проявленiя не могутъ повторяться.

Это положенiе можетъ показаться на первый взглядъ парадоксальнымъ.

Въ самомъ дѣлѣ, мы очень часто наблюдаемъ въ природѣ совершенно подобныя, законосообразныя проявленiя или движенiя. Вотъ, напримѣръ, движенiе рычага или колеса. Каждое движенiе рычага является точнымъ повторенiемъ предшествующихъ движенiй. Но вѣдь мы хорошо знаемъ, что каждое движенiе рычага связано съ перетиранiемъ частей и измѣненiемъ осей, на которыхъ онъ движется. Сначала эти измѣненiя мало замѣтны, но затѣмъ съ теченiемъ времени рычагъ приходитъ въ полную негодность.

Если рычагъ такъ замѣтно измѣняется послѣ нѣсколькихъ движенiй, то, несомнѣнно, онъ долженъ мѣняться послѣ каждаго движенiя, но эти измѣненiя мало замѣтны для нашихъ органовъ чувствъ. А если измѣняется послѣ каждаго движенiя самъ рычагъ, то и всякое движенiе рычага не можетъ быть простымъ повторенiемъ предшествующаго движенiя. При болѣе точныхъ способахъ наблюденiя и измѣренiя мы, конечно, могли бы легко замѣтить разницу въ каждомъ отдѣльномъ движенiи рычага.

Такимъ образомъ каждое движенiе рычага и всякаго другого механизма или предмета въ сущности строго оригинально и не является точнымъ повторенiемъ предшествующаго.

Такъ же какъ и форма и структура, всѣ проявленiя и движенiя этихъ формъ и структуръ представляютъ неповторяемые факты мiровой жизни.

To же самое мы должны сказать и относительно проявленiй и дѣятельности всѣхъ организмовъ.

У животныхъ мы нерѣдко наблюдаемъ совершенно одинаковыя законообразныя движенiя или проявленiя.

Мышцы всегда реагируютъ опредѣленнымъ образомъ, одинаково сокращаясь на опредѣленную величину. Эту величину можно измѣрить, и она дѣйствительно совершенно подобна предшествующей, а слѣдовательно мы могли бы говорить об одинаковости реакцiй. Но это, въ сущности, только кажущееся подобiе, которое объясняется или несовершенствомъ нашихъ измѣрительныхъ способностей или тѣмъ, что мы измѣряемъ реакцiи не въ цѣломъ, а съ какой-либо одной стороны.

Сердечное сокращенiе представляетъ одну изъ наиболѣе единообразныхъ дѣятельностей въ живомъ организмѣ. Каждое бiенiе сердца, казалось бы, совершенно подобно предшествующимъ. Казалось бы, здѣсь мы имѣемъ примѣръ совершенно подобныхъ, единообразныхъ и повторяемыхъ реакцiй. Но это сходство, конечно, только кажущееся. Если бы мы могли точно измѣрить движенiе сердца у одного и того же индивидуума въ различные перiоды жизни (напр., у 5-лѣтняго ребенка и у того же индивидуума въ 40 лѣтъ), то мы замѣтили бы огромную разницу. А если это такъ, то разница должна быть несомнѣнно и въ предѣлахъ болѣе короткихъ сроковъ. Разница должна быть и между отдѣльными бiенiями сердца. Но разница эта такъ мала, что она оказывается неуловимой для нашихъ органовъ чувствъ. To же самое можно сказать относительно каждой реакцiи и вообще всякаго проявленiя живого организма. Въ пользу этого положенiя говорятъ и другiя соображенiя. Всякое проявленiе живого организма измѣняетъ соотвѣтствующимъ образомъ живую матерiю — оставляетъ какой-то слѣдъ.

Такимъ образомъ послѣ всякаго проявленiя организмъ оказывается измѣненнымъ въ большей или меньшей степени и, слѣдовательно, не тѣмъ, чѣмъ онъ былъ раньше. Всякiй живой организмъ мѣняется ежесекундно, ежеминутно и никогда не бываетъ тѣмъ же самымъ. Настоящее его состоянiе есть какъ бы продолженiе всѣхъ его предшествующихъ состоянiй. Вотъ почему всякая послѣдующая реакцiя или проявленiе не можетъ быть простымъ повторенiемъ прежняго, а представляетъ нѣчто новое и никогда не бывшее раньше.

Мiръ могъ бы и долженъ былъ бы повторяться, если бы онъ не былъ безконеченъ. Дойдя до конца, онъ долженъ былъ бы вернуться обратно и начать свое движенiе съ начала. Но при безконечности мiра во времени и пространствѣ ничто не мѣшаетъ ему двигаться впередъ и измѣняться безъ конца.

Идея неповторяемости всѣхъ проявленiй мiра настолько самоочевидна, что доказывать ее человѣку, не ослѣпленному ходячими шаблонами и догмами, это значитъ ломиться въ открытую дверь.

Нужно только удивляться, какъ мало вниманiя удѣляли этой идеѣ естествоиспытатели. Увлеченные исканiемъ въ природѣ новыхъ обобщенiй и законовъ, мы не замѣчаемъ обыкновенно того, что составляетъ сущность всѣхъ явленiй природы.

Сущность же всѣхъ проявленiй мiра заключается не въ кажущемся постоянствѣ и повторности, а, наоборотъ, въ безконечной измѣняемости и разнообразiи явленiй мiра.

Если это такъ, если дѣйствительно въ мiрѣ нѣтъ повторенiй и все находится въ вѣчномъ и безконечномъ движенiи, если все время происходитъ какъ бы созиданiе новыхъ и новыхъ формъ и комбинацiй, то спрашивается: возможно ли познанiе мiра?

Вѣдь наше познанiе основано именно на выдѣленiи изъ безконечнаго разнообразiя того, что подобно, единообразно и повторно. Такъ строятся наши представленiя и понятiя. Мы выводимъ общiя правила, положенiя и законы на основанiя сходства и различiя явленiй мiра.

На первый взглядъ кажется, что такая точка зрѣнiя на мiръ находится въ рѣзкомъ, непримиримомъ противорѣчiи съ понятiемъ закона. Это противорѣчiе въ сущности только кажущееся. Законы и обобщенiя могутъ быть и въ явленiяхъ неповторяемыхъ. Я поясню эту мысль примѣромъ.

Какъ я указывалъ выше, всякiй листъ на деревѣ, всякое крылышко у мухи построено строго оригинально и представляетъ неповторяемыя структуры. И въ то же самое время у всякаго листа есть общiя черты съ другими листьями того же самаго растенiя. Эти общiя черты и даютъ возможность намъ отличать одинъ видъ растенiя отъ другого.

Итакъ, каждый листокъ въ отдѣльности оригиналенъ и индивидуаленъ, когда мы разсматриваемъ его въ цѣломъ во всѣхъ деталяхъ, и въ то же время строенiе этого листа имѣетъ много общаго съ другими листьями въ отдѣльныхъ свойствахъ. И величина, и форма его, и зубчатость, и толщина, и цвѣтъ, — все это оказывается общимъ для всѣхъ листьевъ того же вида растенiй.

Смѣна дня и ночи — это несомнѣнно одно изъ наиболѣе законообразныхъ явленiй мiра, и въ то же самое время можно безъ преувеличенiя сказать, что нѣтъ двухъ совершенно подобныхъ дней, если имѣть въ виду всѣ особенности каждаго дня (температуру, давленiе, влажность, вѣтреность, облачность и т. д.)

To же самое можно сказать относительно любого проявленiя мiра.

Въ цѣломъ каждое проявленiе неповторяемо, и въ то же самое время оно имѣетъ общiя черты съ другими подобными же явленiями. Это исканiе общихъ чертъ, это установленiе общихъ законовъ въ безконечно разнообразныхъ явленiяхъ природы и составляетъ главную задачу науки.

Мы не можемъ однако отрицать, что развиваемая нами точка зрѣнiя нѣсколько измѣняетъ наше отношенiе къ понятiю закона.

Законы не представляются намъ теперь въ видѣ какихъ-то незыблемыхъ устоевъ или китовъ, на которыхъ покоится и строится весь мiръ. Законы выражаютъ только тѣ дѣйствительныя отношенiя, которыя наблюдаются въ мiрѣ. Они постоянны только настолько, насколько постоянны эти отношенiя. Но такъ какъ въ мiрѣ все измѣняется, все находится въ вѣчномъ и безконечномъ движенiи, все эволюцiонируетъ, то, намъ думается, должны эволюцiонировать и измѣняться кажущiеся намъ постоянными и неизмѣнными законы мiра.