Кажется, все сказано о великом Кювье. И если в юбилейный год является желание еще раз напомнить о гениальном основателе палеонтологии, то конечно не для того, чтобы сказать здесь новое слово: последнее требовало бы нового тщательного изучения первоисточников, а рядовой научный работник для такого глубокого проникновения в историю свсей науки, к сожалению, далеко не всегда располагает достаточным досугом 1).
Цель настоящей памятки гораздо скромнее: несколькими словами — несколькими случайными мыслями, пришедшими на память фактами, отнюдь не претендующими на характеристику Кювье, — вызвать в том, до кого эти слова дойдут, желание перенести себя в атмосферу работы великого человека.
Так мы украшаем свой рабочий стол портретом любимого учителя: воспоминание создает настроение, проявляется в направлении работы. Эта преемственность школы так важна для успехов научного творчества: для маленького работника — она удесятеряет его значение; для крупного научного деятеля школа есть экономия силы, — не стесняя его инициативы, она освобождает энергию для новых исканий и открытий.
Ведь как ни пестра и ни противоречива в своей гуще картина научной работы, — если, отойдя в сторону, бросить на нее исторический взгляд, — что представляет собою она, на самом деле как не одну непрерывно и преемственно развивающуюся колоссальную "школу"? Этого не нарушают даже и те события, которые мы называем великими открытиями, дающими как бы новое направление научной мысли. Природа, которую мы изучаем, всегда была, есть и будет одна, и только наша мысль, за короткий период своего существования так мало еще приспособившаяся к толкованию ее явлений, делает свои неизбежные зигзаги, но всегда лишь вокруг этой неизменно единой направляющей природы.
Это, повторяем, справедливо даже для крупнейших переворотов в области человеческой мысли, какой, напр., принесла человечеству в 1859 году книга Дарвина. Всем известно, что значила теория Дарвина для биологических наук. Для палеонтолога, естественно, ближе всего те немногие ее страницы, которые говорят о геологической летописи. Мы имеем картинные изображения того впечатления, какое произвели они на мир ученых-геологов, современников Дарвина: тут было и удивление и негодование на дерзкого биолога, с такой уверенностью и определенностью рисующего ту историю мира, которую не могли, не умели создать многолетние их труды. Теперь толкование Дарвина стало общепризнанным, почти трюизмом, — и многие ли из нас, читая упомянутые страницы, проникались всею грандиозностью этого переворота в миросозерцании ученого мира, до того прочно стоявшего на совершенно противоположной, казалось бы, точке зрения Кювье. Кювье и Дарвин, для эволюциониста это — два полюса. И, однако, с исторической точки зрения, разве не представляет собой теория Дарвина лишь неизбежное логическое заключение из теории Кювье?
Кювье открыл, что ископаемый мир не тот, который сейчас вокруг нас; мало того, что ископаемый мир каждой эпохи отличен от ископаемого мира других эпох; животный мир, следовательно, не был создан раз навсегда, он непрерывно изменялся — выражение, которое для нас звучит синонимом такого знакомого: развивался. И, тем не менее, мы повторяем, что Кювье всегда стоял на чуждой эволюционному учению и при том совершенно непримиримой точке зрения.
Сейчас нам так ясна эта логическая, неизбежная связь между миросозерцаниями двух величайших гениев биологической науки, что совершенно невольно задаешь себе вопрос: да было ли это на самом деле так? Не так давно в прекрасной книге Депере 2) было, наконец, снято с Кювье то обвинение, которое тяготело над ним в течение целого века. Теперь мы знаем, что учение о повторных творениях, которыми заселялась земля после всякой катастрофы, является вовсе не созданием Кювье, а принадлежит всецело его ученикам, которые в отрицательных сторонах учения, как это часто бывает, шли дальше своего учителя: оно нигде не встречается на страницах трудов Кювье; наоборот, заселение земли после катастроф он об‘яснял "переселением животных из неведомых стран", т. е. прибегал к тому самому толкованию, которое дает и современный геолог появлению криптогенных фаун. Так и теперь, по поводу его отношения к эволюционной идее, невольно хочется задать вопрос: так ли это было и здесь?
Скажут: а его борьба с эволюционистами и знаменитый спор с Жоффруа Сент-Илером? Этот спор ставят кульминационным пунктом борьбы: всем известно, кто победил, и все повторяют фразу сожаления о том, как заблуждения великих людей на многие десятки лет способны задержать развитие науки.
Тут, в сущности, пред нами уже не один, а целых два вопроса. Мог ли Кювье, основатель научной палеонтологии, в то же время основатель другой науки — сравнительной анатомии, наконец, вместе с Ал. Броньяром, независимо от В. Смита, положивший начало стратиграфической геологии, — мог ли такой человек даже своим заблуждением задержать развитие науки? И вопрос второй — действительно ли спор между ним и Сент-Илером решал судьбы эволюционного учения?
Достаточно поставить первый вопрос, чтобы тем самым дать на него ответ: если Кювье, стоявший на научной точке зрения, поставивший на научную почву три самостоятельных крупных дисциплины, мог заблуждаться в некоторых выводах, то в самом методе он нес противоядие против своего заблуждения, и, как ненужная шелуха, оно должно было само свалиться с построенного им научного здания. Не вина такого человека, если, опираясь на его авторитет, не всегда достаточно понятый, люди рады цепляться за старые предрассудки.
Важнее наш второй вопрос: в знаменитом споре что в сущности было предметом обсуждения, и — скажем более определенно — если бы мы, эволюционисты 20-го века, могли вообразить себя присутствующими на памятных заседаниях Французского Института в 1830 году, на чьей стороне оказалось бы наше мнение?
Одной из заслуг Кювье является создание системы животного мира; после Линнея, это была следующая стадия, которая стремилась сгруппировать представителей животного мира по их строению: наиболее сходные соединялись в маленькие группы, несколько маленьких — в одну большую и т. д., пока в конце концов не были созданы основные типы, которые уже не соединялись между собою, и их нельзя было вывести один из другого. Этим было положено основание современной систематике, — и не в том дело, конечно, что Кювье различал всего четыре типа, тогда как мы насчитываем их вдвое больше. На совершенно иной точке зрения стоял Жоффруа, который пытался проникнуть глубже в корень вещей и доказать единство органического мира; он не хотел, поэтому, признавать различия типов, и видел весь животный мир построенным по одному плану, но в этом своем стремлении не различал фактического материала от предположений, или научной стороны от натурфилософских мечтаний.
Для характеристики взглядов С. Илера приведем его сравнение позвоночных и насекомых, которое он считал наиболее убедительным. Для Кювье, как и для всякого современного биолога, одно из главных различий этих двух типов, между прочим, заключается в положении скелета, внутреннего у первых, наружного у вторых. По Сент-Илеру хитиновое кольцо, охватывающее сегмент тела насекомого, заключающий все внутренние его органы, ничем не отличается от позвонка, заключающего лишь мозговую трубку; различие в положении органов относительно скелета находит себе объяснение в недоразвитии у насекомых кровеносных сосудов: функцию их берет на себя нервная система, перетягивающая внутрь позвонка всю кровеносную систему, и, вместе с нею, все другие органы. Такой постановки всей физиологии на голову, — как выразился Карл Бэр, — совершенно достаточно для того, чтобы не нужно было приводить дальнейшей характеристики взглядов Жоффруа.
Спор между Жоффруа и Кювье возник, однако, не по поводу работ самого Жоффруа, о которых Кювье молчал в течение ряда лет. В 1830 году была представлена в Институт работа, где утверждалось тождество строения позвоночного и каракатицы, и Жоффруа выступил горячим ее апологетом. Тогда и Кювье изложил свою точку зрения о принадлежности их к двум различным типам. В следующем заседании ему возражал Жоффруа, затем следовала отповедь Кювье, — спор шел в плоскости упомянутых различий их воззрений на единство плана, и входить в дальнейшие подробности его вряд ли необходимо...
Было бы нелепостью, конечно, изображать Кювье сторонником эволюционного учения, но дает ли это нам повод видеть в нем помеху развитию науки, хотя бы и в эволюционном направлении, — и разве не с большим правом мы можем видеть такую помеху в воззрениях Сент-Илера? Уже не сомневаясь более в ответе, теперь можно повторить поставленный выше вопрос: захотим ли мы вести свою родословную от того, кто положил начало научной системе органического мира, чей ясный и отчетливый ум создал целый ряд научных дисциплин, — или мы последуем за тем, кто стремился, может быть, достигнуть большей глубины знания, но на этой глубине не различал фактов от творений своего воображения?
Спор был вызван не Кювье, который много лет отмалчивался от нападок Жоффруа, как и вообще он считал молчание лучшим ответом своим врагам, а их было не мало к концу его жизни, когда он находился в зените своей славы. С большим трудом удалось С.-Илеру вызвать его на ответ, — и не вина Кювье, если этот ответ был так убийствен для его противника. Кто то сказал, что делать великие открытия могут только люди высших нравственных качеств. Эта характеристика как нельзя более приложима к Кювье, и, между прочим, находит себе выражение в указанном отношении его к врагам.
Но не только современники стремились умалить заслуги человека, который так неизмеримо высоко поднимался над их головами, — и в современной нам литературе мы находим попытки, если не унизить, то умалить значение Кювье. Так, говорят, что основателем палеонтологии является не он один: одновременно с ним его современник Ламарк также утверждал, на основании изучавшихся им третичных моллюсков, что ископаемые принадлежат к другим видам, чем современные нам формы.
Но если быть "справедливым", то надо вспомнить всех более ранних исследователей, у которых мы находим мысли об этом различии, в виде ли смутных предположений или даже более или менее отчетливых утверждений. Но разве рядом с Дарвином не было Уоллеса? И разве не было и многих других современных им и более ранних эволюционистов? Вообще, может ли новое открытие родиться в голове одного человека?
Непрерывно идет работа легиона научных работников, накопляющих фактический материал, но лишь периодически, с большими интервалами, человеческая мысль формулирует свои успехи, позволяющие ей сказать новое слово, которое приблизило бы нас к пониманию процесса природы. Когда наступает момент сказать это слово, оно готово тогда сойти с языка у многих работников науки, и, может быть, тот, кто впервые произнесет его, не сумеет даже вполне оценить его и лишь подскажет его тому, кто сделает это всего лучше, т. е. кто сделает его понятным и доступным сразу многим, или наибольшему числу людей. Это и будет тот, за кем будет закреплена данная эпоха человеческой мысли.
В указанном смысле для нас основателем палеонтологии всегда останется Кювье, и моментом основания будет то памятное заседание молодого Французского Института, только что основанного на месте разрушенной революцией старой Французской Академии Наук, на котором молодой член Института Ж. Кювье в январе 1796 г. делал свой доклад об ископаемых слонах. Надо же было случиться так, чтобы именно рисунок челюсти сибирского мамонта дал первый толчек мысли Кювье о видовом различии ископаемых и современных слонов. Как свидетельствует сам Кювье, эта мысль открыла ему совершенно новый взгляд на "теорию земли", и, уже вперед предвосхищая свои будущие открытия, он тогда же решил посвятить себя изучению ископаемого мира. Этому рисунку, напечатанному за много десятков лет на страницах Лондонских Philosophical Transactions, по его признанию, был он обязан теми своими работами, которым он сам придавал наибольшее значение.
Когда вы попадаете в Париж, невольно является желание посетить те реликвии, которые напомнили бы жившего и работавшего здесь некогда Кювье. Самая святая и последняя реликвия покоится на Pére-la-Chaise... Там, впереди от входа, дымится печальный крематории, неустанно делая свое жестокое гигиеническое дело, а тут, недалеко, направо легко по плану вы находите за небольшой железной решеткой четыре тесно поставленных высоких каменных плиты; под ними похоронен Кювье, его брат-зоолог и другие члены семьи. Сюда 16 мая 1832 года, после неожиданной кончины Кювье 3), шел весь ученый, аристократический, литературный, весь интеллигентный Париж, представители администрации, масса молодежи и иностранцев. Здесь говорились торжественные речи — Араго, Сент-Илером, который на могиле друга юности позабыл недавнее свое поражение, и многими другими.
Но, конечно, дух Кювье надо искать не здесь. Вы в Jardin des Plantes, где высятся новые чудесные галлереи. Вы стоите перед величественным зданием галлереи сравнительной анатомии. Ее фронтоны украшены медальонами-барельефами. Вы читаете одно за другим великие имена, — вся история науки перед вами. Естественно прежде всего именно здесь, в этом храме сравнительной анатомии и палеонтологии будете вы искать намеков на былое присутствие создателя обеих наук Кювье. Вы найдете здесь описанные и изображенные им объекты. Но только на другом конце сада, в галлерее минералогии, среди гораздо более чуждых ему объектов, вы найдете статую Кювье... Тут же недалеко и тот домик, в котором жил Кювье, где он принимал избранников науки со всего света, посещавших величайшего научного гения Франции — и только ли Франции?
Это выражение не кажется неуместным по отношению к Кювье, потому что Кювье представляется образцом того, что можно назвать гением Божьею милостью. Мы знаем другое выражение: гений есть труд. Конечно, колоссален был труд и Кювье. Но вспомним, как молодым человеком, никому неизвестным и ни о чем не мечтавшим, живя воспитателем в чужой семье на берегу Нормандии, он подбирал на пляже морских животных и зарисовывал их, предполагая, что повторяет лишь, то, что давно всем известно, — совершенно так, как в детстве он любил обводить и раскрашивать картинки в Histoire Naturelle Бюффона. А между тем эти его рисунки представляли крупные научные открытия; именно они, попав в руки специалистов, открыли ученому миру Кювье, как и самому Кювье открыли настоящую его дорогу.
1) А между тем, как заманчива, как увлекательна сама по себе такая задача: что может быть более поучительным, как не знакомство с тем, как ту же или такую же работу делал другой, при том настоящий и даже великий мастер своего дела. (стр. 421.)
2) Ш. Девере, Превращения животного мира. СПБ., 1915. (стр. 424.)
3) Кювье умер 18 мая 1832 г. (стр. 431.)