"Природа", №07-08, 1926 год. стр. 41-50.
"Меж ними все рождало споры,
И к размышлению влекло"...
А С. Пушкин.
Их давно влекло друг к другу, этих двух глубоко искренних людей, столь близких по объединяющему их страстному исканию правды в жизни и в то же время столь различных по избираемым ими путям для достижения своих идеалов. Быть может, именно в этом противоположении и заключалась та притягательная сила, которая так неудержимо влекла друг к другу эти мятежные души, как взаимно притягиваются два полюса магнита.
Толстой и Мечников давно интересовались друг другом — брат Ильи Ильича, Иван, юрист по образованию, был даже в близких дружеских отношениях с Толстым, описавшим впоследствии его смерть с таким потрясающим реализмом (рассказ "Смерть Ивана Ильича"). На склоне лет, когда миросозерцание обоих и их нравственно-философские идеалы достаточно определились, их, естественно, неудержимо потянуло друг к другу, чтобы в личном свидании обменяться взглядами.
Нужен был лишь случай и благоприятное стечение обстоятельств, чтобы столь желанная для обоих встреча состоялась. Такой случай не замедлил представиться. Как известно, осенью 1908 г. Илье Ильичу Мечникову была присуждена, пополам с Эрлихом, Нобелевская премия за их выдающиеся работы по иммунитету. По статуту Нобелевского Комитета лица, которым присуждается премия, обязаны прочитать в Стокгольме публичную лекцию по интересующему их вопросу. Мечников остановился на теме о невосприимчивости в заразных болезнях. Чтение состоялось весной 1909 г. В Швецию Мечников отправился вместе со своей женой, Ольгой Николаевной, имея намерение заодно посетить и родную Россию, куда обоих давно тянуло.
Всем памятны те исключительные овации, которыми был встречен Мечников в Петербурге. Торжественные заседания и чествования следовали одно за другим. В огромном зале б. Дворянского Собрания, ныне Филармонии, все научные общества и учреждения Петербурга объединились в горячем чествовании великого ученого.
За Петербургом следовала Москва. Опять приветствия, овации и небывалый энтузиазм всюду, где ни появлялся Мечников.
Утомленный этой атмосферой беспрерывных торжеств, Мечников жаждал покоя. Он решился по дороге из Москвы на юг заехать на день к Л. Н. Толстому в Ясную Поляну, чтобы свидеться с ним и переговорить на интересующие обоих общие темы.
Краткий рассказ об однодневном пребывании в Ясной Поляне мы находим в вышедшей в 1920 г. в Париже интересной книге вдовы И. И. Мечникова, Ольги Николаевны Мечниковой "Vie d’Eliе Metchnikoff", в которой свиданию в Ясной Поляне отведено несколько страниц (стр. 183—189) 1) . Неизгладимое впечатление от духовного общения с "великим писателем земли русской", сохранилось в семье Мечниковых навсегда, как о большом дне в их жизни.
Московский поезд прибыл на станцию Засека, ближайшую к Ясной Поляне, ранним утром майского дня (30/V 1909 г.). Путешественников уже ждал экипаж, предупредительно высланный из имения навстречу гостям. Ласковый пейзаж русской равнины, озаренный первыми лучами весеннего солнца, пробудил в душе Мечникова давно забытые воспоминания о родине, грустные и вместе с тем трогательные.
У входа в дом, на веранде, прибывших приветливо встретила одна из дочерей Толстого, а вскоре появился и сам Л. Н. Толстой.
По словам О. Н. Мечниковой, первое впечатление от облика и всей фигуры Л. Н. Толстого было несколько иное, чем то, которое составилось у них на основании бесчисленных изображений великого писателя. Вопреки ожиданиям, в нем не было ничего сурового и запугивающего. Напротив, в его взоре, глубоком и проникновенном, заглядывающем в самую душу, светилась какая-то детская незлобивость и ясность.
По случаю приезда Мечникова Толстой отменил свою очередную литературную работу, выполнявшуюся им ежедневно с большой пунктуальностью, и посвятил все время общению с Мечниковым.
Толстой с величайшим интересом расспрашивал об очередных бактериологических работах Мечникова, о современных успехах гигиены и о практических приложениях научных данных, которым Толстой придавал особенное значение. Все, что рассказывал ему Мечников, отличавшийся, как известно, исключительной эрудицией, он выслушивал с напряженным вниманием. Он заявил при этом, что грубо заблуждаются те, кто приписывает ему какое-то предвзято-враждебное отношение к науке и ее завоеваниям. Если он и смотрит несколько скептически, то лишь на псевдонауку, не имеющую никакого отношения ко благу человека.
Совершая после завтрака прогулку с Мечниковым в кабриолете, Толстой возобновил прерванный разговор. На отвлеченные научные работы, оторванные от живой действительности, вроде тщательных вычислений веса и размеров отдаленных планет, говорил Толстой, не стоит тратить времени и силы там, где нет отбоя от вопросов более насущных, выдвигаемых самой жизнью и требующих немедленного решения.
Мечников горячо возражал против такого ограничения сферы научной деятельности и придания ей слишком утилитарного характера. Вопреки мнению Толстого, строго теоретические научные изыскания гораздо ближе к запросам практической жизни, чем это принято думать. Многие из величайших благодеяний, оказанных наукой человеку, имеют своим источником теоретические исследования. Достаточно указать на то, что благодаря установлению наукой незыблемых законов бытия, человечество освободилось от духовно принижающего его сознания подчиненности слепым воздействиям посторонних сил. Часто мы не можем предвидеть и заранее учесть практические последствия чисто научных изысканий. Когда был открыт мир микроскопических существ, таких ничтожных по своим размерам и, казалось, таких бессильных, никто не мог предугадать, какую могущественную роль они играют в природных явлениях и в жизни человека. Знакомство с микробами, вызывающими заразные заболевания среди людей, дало нам в руки рациональные средства для борьбы с этими врагами человека и спасло от верной смерти миллионы человеческих жизней.
За вечерним чаем разговор коснулся вопроса о старости и причинах ее наступления. Мечников с обычным увлечением развил свою теорию дисгармоний человеческого организма и причин его преждевременного одряхления. Тип Фауста в литературе ему казался лучшим воплощением эволюции человеческой жизни. Вторая часть "Фауста* прекрасно вскрывает нам непримиримое противоречие между молодыми порывами сердца, еще не насытившегося радостями жизни, и физическим одряхлением, ставящим преграду их осуществлению. Толстого заинтересовало подобное толкование и он сказал, что еще раз прочтет вторую часть "Фауста" для проверки своего впечатления, но тут же заметил, что на себе лично он не мог наблюдать признаков подобной дисгармонии.
Применяя последовательно методы точной науки, говорил Мечников, соблюдая рациональную диэту и избегая всяких излишеств, можно успешно бороться с преждевременным одряхлением и упадком умственных сил. Надо подчинить жизнь строгим правилам гигиены, и только тогда становится возможной нормальная жизнь — "ортобиоз“ — и наступает "физиологическая старость". В этом случае нормально развивается чувство жизни и своевременно появляется инстинкт смерти, сходный с потребностью уснуть после трудового дня. Только возраст около 100 лет, по Мечникову, является нормальным пределом человеческой жизни, когда чувство страха смерти исчезает совершенно. Толстой заявил на это, что он не боится смерти, хотя и не подчинял так строго свою жизнь рекомендуемым Мечниковым правилам гигиены. К этому он прибавил шутя, что, с своей стороны, охотно готов прожить до 100 лет, чтобы этим доставить удовольствие своему собеседнику, на собственном примере подтвердив его теорию.
Разговор коснулся и других тем. Затронули аграрный вопрос. Толстой в то время был увлечен взглядами Генри Джорджа, приезд которого со дня на день ожидался в Ясной Поляне, и считал большой ошибкой подавление общинного начала в пользовании землей. Мечников, напротив, основываясь на личных наблюдениях, горячо отстаивал принцип частной земельной собственности, утверждая, что только при этом условии возможен рациональный уход за землей. Нравственное право пользоваться плодами земли Толстой признавал лишь за теми, кто обрабатывает ее своим трудом, наравне с крестьянином идя за плугом. Мечников возражал на это, что совершенно равное право имеют и все те, кто работой мысли оплодотворяет мускульный труд и делает его производительным, способствуя в то же время умственному и материальному прогрессу человечества.
Не были забыты также и более общие вопросы о религии, об этическом начале в жизни и т. п. Толстой был поражен бьющей ключом энергией Мечникова, широтой его кругозора и полным отсутствием у него столь обычной среди специалистов узости интересов.
Но было бы, конечно, наивно ожидать, чтобы эта мимолетная встреча представителей двух столь противоположных по духу мировоззрений могла привести к быстрому согласованию взглядов. Конечно, каждый из собеседников остался верен своему основному мировоззрению. В дневнике от 31-го мая 1909 года в строках, посвященных свиданию с Мечниковым, Толстой со свойственной ему прямолинейностью пишет:
"Я нарочно выбрал время, чтобы поговорить с ним один на один о науке и религии. О науке ничего, кроме веры в то состояние науки, оправдания которого я требовал. О религии умолчание, очевидно, отрицание того, что считается религией, и непонимание и нежелание понять того, что такое религия. Нет внутреннего определения ни того, ни другого — ни науки, ни религии".
Таково было впечатление от встречи с Мечниковым. Иного и нельзя было ожидать от Толстого с его крайним идеалистическим мировоззрением, с его верой в "царство божие внутри нас“, с его проповедью непротивления злу. Вся эта идеология была органически чужда пылкой натуре Мечникова. Строго последовательный позитивист-ученый, он был весь от жизни, рекомендовал строить ее на началах разума и решать задачу жизни здесь на земле, не обольщаясь будущими компенсациями там. Примирить такие взгляды нельзя было, но можно было отнестись к ним с взаимным уважением, признав их искренность и правдивость. Примиряющая точка зрения не была найдена, но собеседники расстались, вполне удовлетворенные этой встречей.
Мечникову казалось, что после этого свидания он "нашел ключ к пониманию мировоззрения Толстого”, а последний заявил Мечникову, что в конце концов их мировоззрения сходятся, с тою разницею, что один стоит на материалистической точке зрения, а другой на спиритуалистической 2).
Вечер этого дня был посвящен музыке. На рояле мастерски исполнял этюды и прелюды Шопена приехавший из Москвы пианист Гольденвейзер, частый гость и друг Толстого. В тишине весеннего вечера пленительные звуки Шопеновской музы произвели на всех глубокое впечатление. Мечников и Толстой одинаково любили Шопена, Моцарта, Гайдна. Мечников, кроме того, высоко ценил Бетховена, героический пафос которого был сродни его страстной натуре. Толстой относился к нему холоднее, находя его "слишком сложным". Новейшую музыку (и Вагнера) оба они считали недостаточно гармоничной и лишенной простоты.
Беседа продлилась до глубокой ночи, когда нужно было выезжать на станцию к ночному поезду для дальнейшего следования назад, во Францию. Пожимая при расставании руки своим гостям, Толстой сказал "до свиданья" — в уверенности, что эта встреча была не последней. Увы! этому пожеланию не суждено было сбыться: через год умер Толстой, а еще через 6 лет последовал за ним и Мечников...
Таковы отрывочные сведения о полной глубокого интереса встрече этих двух выдающихся людей, выдающихся не только по широте и смелости ума, но и по возвышенности стремлений, богатству духовных сил и обаянию их личностей.
1) Книга в настоящее время издается на русском языке и должна вскоре выйти из печати.
(стр. 43.)
2) Лицам, желающим ближе познакомиться со взглядами Мечникова и с его критикой мировоззрения Толстого, можем указать на книгу Мечникова "Сорок лет искания рационального мировоззрения" (Москва, 1914). Одна из статей этого сборника посвящена критической оценке взглядов Толстого и носит заглавие "Закон Жизни" (по поводу некоторых произведений гр. Л. Н. Толстого).
(стр. 48.)