Радиофантастический роман В. Эфф.
Верхнее перекрытие платформы Брянского вокзала — геометрический узор из железа и стекла — дрогнуло, отозвавшись на стук колес подошедшего поезда, и заволоклось густым серым дымом. К дверям вагона метнулись белые фартуки носильщиков, и под гулкими сводами крытой платформы стоголосый говор толпы заслонил тяжелое дыхание паровоза.
Энергично работая локтями, через толпу пробивался человек на целую голову выше всех остальных.
— Вот он, — сказала Щуру Лизанька.
— Мудрено не заметить, — усмехнулся Щур. — Ваньку даже собаки за телеграфный столб принимают — росточек, что называется, на ять...
Через полминуты Громов крепко пожал руку Щуру и Лизаньке.
— Не надеялся, что встретите, честное слово... Телеграмму я больше из озорства послал — так, чтобы знали. А они — смотрите-ка — встречать наладились. Ну, как у вас — все благополучно? Пригодилась схема моя?
Лизанька, потупив глаза, махнула рукой. Громов удивленно посмотрел на Щура.
— Да тут, брат, целая история, — отозвался тот. — Айда, давай пробираться к выходу, расскажу потом.
В то время как трамвай, качаясь, гремел по Дорогомиловской, Щур рассказал Ваньке о прожженной схеме и о необычайной музыке, услышанной им в тот памятный вечер.
— Гм... Действительно, — сказал Громов, — оно...того... не совсем понятно.
— Да вот сам услышишь, — просто сказал Щур.
— Он совсем обалдел с этой музыкой, — вставила Лизанька. — Погляди, даже похудел, и глаза ввалились.
— А ты тоже слышала? — спросил Громов.
— Слышала, — равнодушно ответила Лизанька. — По-моему, это этнографический концерт — так, какая-нибудь эскимосская мелодия...
Щур поморщился и выразительно постучал пальцем по лбу.
— Сама ты эскимоска, — вполголоса заметил он.
— Ладно, там разберем, — сказал Громов.
— Смоленский рынок, — крикнул кондуктор...
Вечером, когда спущенная лампа осветила склоненные над столом головы Громова и Щура, неведомые звуки раздались вновь. Щур принял их на громкоговоритель.
— Ну-ну, — промычал Громов и умолк.
Снова неслись стремительные звуки — своеобразные, изломанные, необычайные.
— Смотрите, — вдруг крикнула Лизанька, сидевшая в стороне.
Громов резко откинулся на спинку стула. Между пластинами конденсатора загорелось слабое фиолетовое свечение. Щур протянул руку к верньеру и тотчас же отдернул.
Свечение усилилось в яркости и приняло лиловато-голубой оттенок. Скоро все пространство вокруг конденсатора загорелось ярким сиянием, напоминающим свечение газа в разрядных трубках. Сияние ежеминутно меняло цвет — Щур, чтобы лучше видеть, потушил лампу над столом, — и в полумраке установилась странная гармония между цветом окружавшего пластины конденсатора сияния и звуками, заполнившими комнату. Цвет менялся с высотой звучащего тона, затухал с его ослаблением и ярко вспыхивал, когда звук, вибрируя, усиливался, покрывая собой другие звуки.
— Ванька, а пробки не перегорят? — спросила Лизанька и погладила лежавшего у ней на коленях кота. Из-под ее руки блеснули голубые искры. Щур обернулся.
— Странно, — сказал он, — даже кот наэлектризован. Смотри, Ванька, как шерсть искрит.
Лизанька, улыбаясь, но не без некоторого опасения в голосе, спросила:
— А он не взорвется?
— Кто?
— Кот!
Щур усмехнулся и не ответил. Лизанька продолжала гладить кота, любуясь фейерверком сыпавшихся из-под руки искр. Кот, носивший громкую кличку "Колчак" — гроза домашних хозяек всего дома, потомственный почетный вор, по выражению Щура, — недовольно выгибал спину и сердито мурлыкал.
— Любопытно было бы знать, — сказал Громов, — на какой волие передаются эти звуки. У меня есть основание думать, что мы имеем здесь дело с ультра-короткими волнами...
— Во всяком случае меньше полутора метров, — ответил Щур, — так как иначе мы услышали бы американцев.
— Безусловно меньше. Судя по силе звуков, можно считать, что волны несут с собой большую энергию; быть может, длина волны порядка нескольких сантиметров.
Звуки смолкли на высоких нотах. И в эту же минуту погасло свечение вокруг конденсатора.
— Конец, — сказал Щур.
Громов спокойно возразил:
— Нет...
И указал Щуру на катушку.
В самом центре единственного витка катушки ослепительно горел яркий луч. Точнее говоря, вначале это не было лучом: внутри витка переливался шарообразный комок светящейся материи. Словно фосфоресцирующее морское животное, комок вытягивал в стороны светлые щупальцы, но тотчас же убирал их обратно. Постепенно сплющиваясь, комок принял почти цилиндрическую форму и стал вытягиваться в короткий ярко светящийся луч.
Лизанька, заинтересовавшись, с бьющимся сердцем подошла ближе. Кот Колчак, лишившись уютного местечка у Лизаньки на коленях, тоже подошел к столу и терся об ноги. С его шерсти попрежнему сыпались искры.
— Что-то очень странное, — произнес Громов.
— Я боюсь, не кончилось бы это бедой, — робко сказала Лизанька.
— Ну, Лизка, не будь трусихой, — начал было Щур, но тотчас же умолк.
Внутри луча, несмотря на всю его яркость, Щур заметил светящуюся точку, настолько светлую, что даже на фоне луча она горела ослепительно белым огнем.
Это было началом конца.
Щур не услышал взрыва. В его смятенном сознании отметилась лишь вздыбленная шерсть бросившегося к нему на грудь кота. Где-то вдалеке послышался слабый крик Лизаньки — Щуру показалось, что это кричат на улице. Черная пелена надвинулась на яркое сияние быстро разросшегося и удлинившегося луча, и все завертелось в глазах у покачнувшегося Щура.
Щур почувствовал острую боль в сердце — такое ощущение бывает иногда при падении с большой высоты. Ему показалось, что он крикнул, но он не услышал собственного голоса.
Сгустившаяся тьма разорвалась, распалась на тысячи кусков. Обрывками пронеслись в сознании какие-то неясные образы, снова мелькнула вздыбленная шерсть кота, снова донеслись какие-то крики.
— Конец, — прошептал Щур.
......................................................
С грохотом рушился каменный дом и красные языки пламени лизали падающие стены.
Это был взрыв — тот самый взрыв, о котором я впервые узнал из газетного сообщения.
Я должен прервать свой рассказ...
Так иногда в кинокартинах режиссер прерывает развитие интриги и показывает события, происходящие одновременно с главным действием; смысл этой одновременности, а также и смысл событий, выясняются только впоследствии.
В ожидании этого разъяснения режиссер дает всем известную надпись:
А в это время...
События, о которых я должен рассказать в этой главе, имели место в ту самую ночь, когда произошел взрыв. Факты стали мне известны гораздо позже, уже тогда, когда тайна взрыва на Божедомке перестала быть для меня тайной. Я поставил их в связь со взрывом; насколько это правильно — пусть судят сведущие люди.
Вот факты:
1.
Любители, принимавшие около 12 часов ночи передачу радиостанции МГСПС, отметили резкое ухудшение слышимости.
Проверка показала, что вместо волны в 450 метров, станция работала с момента ухудшения слышимости на гораздо более короткой волне: 391 метр.
У меня сохранился номер "Радиолистка", из которого я выписываю нижеследующую заметку:
Непорядки в эфире.
Уже не раз писалось о том, что наши радиостанции не соблюдают установленную для них длину волны, причем уклонения доходят до 2-3 десятков метров в ту или другую сторону. Последний рекорд в этой области относится к радиостанции МГСПС, внезапно изменившей длину волны на целых 59 метров в сторону уменьшения.
Не пора ли наладить порядок?
Г. С.
От редакции: На наш запрос радиостанция МГСПС ответила, что причиной "блуждания по эфиру" явилась внезапная порча кварцевого волномера.
2.
Выписка из "Рабочей газеты" от 19 апреля 192* года:
В ночь с 14 на 15 апреля потерпел аварию советский самолет, с запозданием вылетевший в Москву из Кенигсберга. Обстоятельства аварии следующие: самолет держал курс по компасу, внезапная порча которого, очевидно, и повлекла за собой катастрофу. В 12 километрах от Москвы (в северо-восточном направлении) самолет начал снижаться, так как облака закрывали летчику огни аэродрома. Снизившись в темноте больше чем нужно, летчик не успел выравнять самолета и, зацепившись шасси за деревья, потерпел аварию. Летчик получил тяжелые ушибы, борт-механнк слегка ранен. По счастью, бензин не вспыхнул, и авария обошлась без пожара.
3.
Мой сосед по квартире, бухгалтер какого-то из отделов Моссельпрома, жаловался мне на порчу детектора:
— Около полуночи дело было, — сказал он мне. — Я слушал концерт, передаваемый через Коминтерн, и вдруг передача сразу оборвалась. Осмотрел приемник, как водится, и вижу — детектор испорчен: проволочка расплавилась на конце и прямо-таки приварилась к кристаллу. Любопытнее всего то, что такая история произошла не со мною одним — мне человек пять, по крайней мере, рассказывали то же самое...
— Починили? — спросил я.
— Какое там! Пошел в магазин и купил новый детектор, — на 1 р. 10 коп. налетел...
4.
В редакции журнала "Искра" было получено следующее письмо, случайно ставшее мне известным. Привожу здесь это письмо с соблюдением стиля и орфографии:
Глубокоуважаемый гражданин редактор.
Сам я имею образование нисшее но имею большой интирес к науки, особенно об эликтрячестве и потому хочу поделиться с вами товарищ редактор открытием которое мне довелось зделать случайно тоись сам того не надеясь. 14 апреля с. г. я наблюдал в 11½ часов северное сияние на юге на горизонте очень высоко в направлении к Москвы. Очень был удивлен потому что наука определенно говорит, что северные сияния бывают на севере, а у нас в Сергиеве север не очень крайний и сторожилы говорят раньше някаких сияниев не было.
Прошу объяснить через ваш журнал в чем дело и почему было видно сияние а также указать куда надо заявить об открытии в Академию Наук или в Астрономическую Абсерваторию. Также укажите исчего делаются ималевыи краски.
С почтением в ожидании ответа
Иван Борисович Харенков.
Сергиев, Советская ул. д. 102.Ответ был напечатан в № 5 журнала "Искра":
Тов. Харенкову. О северных сияниях прочтите статью А. С. Ирисова в №9 за 1927 год. Причины наблюденного Вами явления не ясны из описания — сообщите подробнее.
Дальше следовал рецепт эмалевых красок.
Щур очнулся раньше всех.
Первым его ощущением была тупая боль в груди — точно какая-то тяжесть сдавила грудную клетку, стеснила дыхание и мешала пошевелиться. Некоторое время Шур лежал, не открывая глаз, настороженно прислушиваясь к царившей вокруг тишине. Ему казалось, что он проснулся среди ночи, разбуженный каким-то кошмарным сновидением; стороной, не задев сознания, мелькнула мысль о завтрашнем дне, о службе... Только потом Щур припомнил вечер катастрофы — странное сияние вокруг конденсатора и яркий, ослепительно белый луч, выбившийся из витка катушки.
Щур открыл глаза. Было темно, но в темноту, точно через какие-то незаметные щели, просачивался белесоватый полусвет, неясный и расплывчатый. По вернув голову, Щур увидел рядом с собой руку, безжизненно повисшую над грудой кирпича.
"Это не моя рука", — подумал Щур, и для того, чтобы окончательно убедиться, осторожно пошевелил руками. Руки двигались исправно.
"Очевидно, я не погиб при взрыве", продолжал свои размышления Щур. Эта мысль показалась ему забавной — не каждому ведь случается, очнувшись после подобной катастрофы, размышлять о целости своих рук и ног.
Неожиданно в темноте раздался громкий и совершенно недвусмысленный звук — невдалеке от Щура кто-то чихнул: раз, потом другой, потом после недолгой паузы третий. Вслед за чиханием раздался голос:
— Эй, товарищи, есть тут кто-нибудь живой, или я один?
— Есть, — откликнулся Щур. — Ванька, ты?
— Ну а кто же? А где Лиза?
Щур вспомнил, что в момент катастрофы Лизанька Штольц тоже была в комнате.
— В самом деле, где Лизка? Я не знаю... А ты где, Ванька?
— Я-то здесь...
Раздался грохот падающих кирпичей и Ванькин голос, упоминающий о чьих-то ближайших родственниках по женской линии.
— Ты что? — спросил Щур.
— Понимаешь, пыли много... Набилось в нос, в рот, в глаза, в печенку — прямо не продыхнуть. И еще кирпичи на голову откуда-то сыплются... Тебя здорово придушило?
Щур еще раз недоверчиво пошевелил руками и ногами.
— Как будто бы нет... Я что-то не соображу никак — где мы?
— Я полагаю, под развалинами.
— А почему?
— Что почему?
— Ну вообще... Почему под развалинами, почему взрыв?
Громов, отплевываясь и сморкаясь, ответил:
— Этого, брат, я не знаю... Странно, конечно. Должно быть порция энергии оказалась слишком большой для приемника... Однако сейчас надо бы подумать о том, как выбраться отсюда. Я что-то не вижу света — некуда ползти... Стой, а это кто?
И Громов схватил руку, повисшую около головы Щура.
— О-о-о...
Стон. Голос несомненно принадлежал Лизаньке.
— Лизка, ты? Стало быть, все в сборе!
Слабый, почти умирающий голос отозвался:
— Хоронить не надо... Сожгите в крематории, а пепел отдайте Мишке. Пусть помнит...
Громов и Щур расхохотались.
— Что вы смеетесь, черти? Человек, можно сказать, умирает, а они гогочут...
— Да ты подожди умирать, — сказал Щур. — Руки и ноги у тебя целы?
— Не знаю...
— Подожди, Мишка, — перебил Громов. — Спички есть?
Порывшись в карманах, Щур достал коробку и зажег спичку. Маленькое колеблющееся пламя осветило обломки потолочных стропил, груды битого кирпича и Лизаньку, совершенно невредимую, удобно улегшуюся на боку.
— Эх, ты, горемычная, — не без насмешки протянул Громов.
Лизанька, при свете спички осмотревшись по сторонам и убедившись в своей целости и сохранности, вздохнула облегченно.
— Что же делать, братва?
— Выбираться надо, — ответил Щур. Не зимовать же тут...