Радиофантастический роман В. Эфф.
— Именем закона, вы арестованы, — повторил новоявленный пассажир ракеты, сдвигая шляпу на затылок.
— Что?
Арестованный нерешительно поднял вверх правую руку и покосился в сторону Хьюлетта.
— Какой же закон может быть в межпланетном пространстве? — спросила, улыбаясь, Элинора Броун.
Представитель закона вынул из кармана револьвер.
— Вот какой, — объяснил он, любезно повернувшись к Элиноре. — Закон более сильного и лучше вооруженного. Это тот же закон, каким руководствуются и на земле. Меня решительно не трогают теории достоуважаемого профессора о том, что междузвездное пространство не находится в ведении департамента полиции, и я плевать хотел на...
Поучительное рассуждение о силе закона не было закончено. Оно было прервано на полуслове. Прервано увесистым ударом кулака, нанесенным поднятой вверх правой рукой арестованного; удар был столь неожиданным и сильным, что представитель закона закатался, выронил из рук револьвер и схватился за скулу.
То, что случилось дальше, показалось представителю закона еще более неожиданным и удивительным. Револьвер, выпущенный из рук, не упал; он медленно поднялся вверх, звонко ударился о стальной потолок ракеты и затем стал так же медленно опускаться книзу.
— Повидимому в межпланетном пространстве действуют все же особые законы, — съязвил Хъюлетт.
— Чорт возьми! — воскликнул владелец револьвера.
Его противник не терял времени. Короткий толчок в грудь заставил полицейского агента отступить на несколько шагов; в то же время опускавшийся револьвер был подхвачен рукой его про- тивника и немедленно направлен на бывшего владельца.
— В чем же дело? — спросила Элинора.
— Закон тяготенья имеет внутри ракеты несколько иной вид, — объяснил Хьюлетт. — Ведь падающее тело и все, что в нем находится, не имеет веса, а наша ракета представляет собой именно падающее тело...
— Пусть так, — сказал революционер, — однако револьвер у меня в руках и значит закон на моей стороне.
— Практическая иллюстрация к только что изложенной теории, — сказала, насмешливо усмехаясь, мисс Броун, которой революционер, с его энергичными и мужественными чертами лица, показался почти джентльменом по сравнению с грузной неотесанной фигурой полицейского агента.
— Закон сильного и лучше вооруженного вынуждает меня потребовать от вас, мистер, бывший представитель закона, немедленной сдачи в плен, — сказал серьезным тоном революционер. — Руки вверх!
В наступившей тишине звонко щелкнул замок предохранительного спуска. Агент полиции послушно поднял руки кверху.
— Однако, — заметил профессор Хьюлетт, засовывая руки в карманы сюртука, — вам не повезло... — Dura lex, sed lex1), как говорили древние римляне.
— Что такое? — спросила Элинора, не знавшая латыни.
— В вольном переводе, — сказал Хьюлетт, — это означает: дурак-закон, но закон...
Элинора расхохоталась.
— Понимаю... Я думаю, мистер стоящий с поднятыми руками тоже понимает.
Агент сквозь стиснутые зубы мрачно ответил:
— Чорт бы взял вашу дурацкую ракету... Слышите, вы там, если вы честные граждане, вы должны обезоружить этого молодца. Это Джон Дэвиссон, самый злостный коммунист во всей Америке.
— Я ученый, а не политик, — важно произнес Хьюлетт.
— Кроме того, закон против вас, — добавила Элинора.
Джон Дэвиссон подошел поближе к агенту.
— Как несомненный представитель закона, — начал он, поигрывая револьвером перед носом обалдевшего агента, — я начинаю допрос. Ваше имя?
— Убирайтесь к чорту! Вы его знаете не хуже меня.
Дэвиссон сдвинул брови.
— Я не шучу. Закон требует формального подхода. Имя?
— Роберт Уолкер.
— Профессия?
— Сыщик, агент департамента полиции. Еще что?
— Оружие есть?
— Оно у вас в руках. Дальше!
— Терпенье, мистер Уолкер... Еще один вопрос: как вы сюда попали?
— Вот именно, — вставил Хьюлетт. — Как вы сюда попали? И нет ли в ракете еще кого-нибудь — например, начальника департамента полиции или церемониймейстера персидского шаха? Честное слово, в ракете помещается больше пассажиров, чем я думал...
Уолкер посмотрел в сторону профессора, точно определяя — шутит он или нет.
— Я не думаю, чтобы начальник департамента мог оказаться здесь. Для этого он недостаточно проницателен...
Хьюлетт иронически заметил:
— Это большее счастье...
— Может быть, — согласился Уолкер, не оценивший иронии профессора. — Что касается персидского... Как вы сказали... полицеймейстера... то ему здесь нечего делать. Дэвиссон — американский гражданин.
— Хорошо, — сказала Элинора, — но вы, мистер сыщик, каким образом вы догадались о том, что мистер Дэвиссон спрячется от преследования полиции именно в ракету?
— Проницательность — это профессиональная черта каждого хорошего сыщика, — самодовольно усмехнулся Уолкер. — Еще раньше, чем полиция накрыла митинг в Нью-Джерсее, я знал, что единственный путь Дэвиссона лежит мимо лаборатории Хьюлетта.
— Почему? — спросил, занитересовавшись, Дэвиссон.
Сыщик бросил в его сторону отнюдь не любезный взгляд.
— Разве вы не предполагали в этот же вечер выступать в прилегающем к лаборатории предместьи на митинге текстильных рабочих?
— Чорт возьми, вы недурно осведомлены о моих делах!
Похвала, даже если она исходит из уст врага, одержавшего победу, всегда льстит человеческому самолюбию. Уолкер растянул мясистые губы в широкую торжествующую улыбку и продолжал:
— Я знал, что полиция вас не поймает. Вы слишком опытный преступник и, кроме того, в Нью-Джерсее у вас много друзей.
— Совершенно справедливо, — согласился Дэвиссон.
— Вы, конечно, хорошо знаете, что лаборатория расположена довольно уединенно. Ближайшие постройки отстоят по крайней мере на добрых полторы тысячи футов от здания. Так что если человек, едущий на своем велосипеде мимо лаборатории, подвергнется нападенью — единственным укрытием для него явится лаборатория.
— Гм, — пробормотал Дэвиссон, — хитрая бестия...
— Что вы сказали? — не расслышал Уолкер.
— Я говорю, что становится жарко...
Хьюлетт сделал шаг вперед.
— Жарко? Устройство ракеты таково, что этому горю легко помочь. Я все предусмотрел. Обратите внимание: вот этот баллон содержит соляной раствор, находящийся под большим давлением. Я поворачиваю вентиль — видите, — раствор начинает испаряться. В ракете через пять минут станет прохладно.
— Почему? — спросила Элинора.
— Раствор заимствует из окружающего воздуха теплоту, идущую на его испаренье. Однако продолжайте, мистер Уолкер, я с интересом слушаю ваше повествование.
— О, я тоже, — добавил Дэвиссон.
— Хорошо, я продолжаю. Итак, план мой был таков. Три полисмена, получившие мои инструкции, были спрятаны в засаде за поворотом дороги.
— Я их встретил, — пробормотал Дэвиссон.
— Вернее они вас встретили, — поправил Уолкер. — Если бы не мои инструкции, это была бы последняя ваша встреча с полицией в последний день, проводимый вами на свободе. Но я дал распоряжение не стрелять, даже если бы вам удалось скрыться. Я знал, что кроме лаборатории вам некуда скрыться и хотел поймать вас живьем.
— О боже! — сказала Элинора.
— Не моя вина, что вы избрали для прятанья то же место, что и я, и свалились мне на голову...
— Все это очень хорошо, — сказал Хьюлетт, закрывая кран охладителя, — но теперь наше положенье вынуждает вас отложить сведенье ваших счетов до более благоприятного времени. Я вовсе не предубежден против полиции, но помогать ей особенно не намерен; поэтому я занимаю позицию вооруженного нейтралитета. Мистер Дэвиссон, прошу вас отдать мне револьвер — вы должны признать, что верховная власть в ракете принадлежит мне, и я диктую здесь свои законы.
Дэвиссон, не колеблясь, отдал профессору Хьюлетту револьвер.
— Мы еще сочтемся, — сквозь зубы сказал Уолкер.
В то время как Лизанька, Щур и Громов работали над усовершенствованием построенного совместными усилиями радиоприемника...
В то время, как Джэмс Хьюлетт олицетворял своей склонной к полноте фигурой верховную власть внутри стальной ракеты...
В то время, как ирокезский вождь Джим пропивал последние остатки долларов, вырученных от продажи великолепного автомобиля Элиноры Броун..
В это самое время Жозеф Делакруа — безвременная жертва рокового стечения обстоятельств — коротал безрадостные дни и бессонные ночи в одиночном заключении, в камере № 387 нью-йоркской уголовной тюрьмы.
— Sacre dieu, — чертыхался свирепо Делакруа, — будь проклят несчастный миг, когда моей бедной матери захотелось иметь хорошего сына. Чорт бы побрал злосчастную идею ехать для окончания своего образованья в свободную Америку, где невинного человека подозревают чорт знает в чем, сажают в тюрьму и дважды в день угощают холодным душем...
Неожиданный натиск ледяной струи.
Эти души больше всего угнетали Жозефа, органически не переносившего холодной воды. Однако начальник тюрьмы был глубоко убежден в том, что лучшее средство поддержать у преступников бодрость духа и душевное спокойствие — это неожиданный натиск ледяной струи, пущенной умелой рукой с помощью пожарного брандсбойта. В духе этого прямолинейного и не лишенного остроумия принципа дежурный надзиратель просовывал по утрам в решетчатое окошечко камеры № 387 ярко начищенное медное жерло брандсбойта и с меткостью, достойной лучшего применения, угощал Жозефа непрошенной холодной ванной. Жозеф моментально вскакивал и потрясал воздух самыми ужасными проклятиями; надзиратель тогда направлял клокочущую струю в рот Жозефу и с истинно христианским терпеньем увещевал его начинать свой день не руганью, а молитвой. Жозеф, не столько в силу проповеди, сколько под давлением холодной воды, смолкал, а надзиратель, таща за собой пожарный рукав, направлялся к следующему окошечку. По вечерам такой же церемониал предшествовал отходу Жозефа ко сну.
Даже визиты судебного следователя не вносили особого разнообразия в унылую и точно регламентированную жизнь Жозефа. Но однажды разговор со следователем коренным образом нарушил обычное течение событий.
— Ну-с, достопочтенный мистер Дэвиссон, — начал в этот день свою речь следователь, — вы все еще продолжаете не сознаваться в своих преступлениях?
Жозеф Делакруа кратко возразил:
— Сэр, я не раз ставил вам на вид, что меня зовут Жозеф Анри Делакруа и что я ничего общего не имею с разыскиваемым вами Джоном Дэвиссоном.
— Оставьте шуточки, — хихикнул следователь, — инициалы, вышитые на вашем носовом платке, говорят за то, что вы именно Джон Дэвиссон. Это не может быть случайным совпаденьем...
— Это именно случайное совпаденье, — упрямо утверждал Жозеф.
— Хорошо, мистер Дэвиссон, чем же тогда вы объясните письмо, адресованное вами мисс Броун? Или вы отрицаете, что в ваш план входило ее похищение?
Делакруа несколько замялся и нервно теребил пальцами отвороты своего арестантского халата. Следователь, в упор глядя на Жоэефа, торжествующе потирал руки.
— О каком похищеньи вы говорите, чорт возьми? — выдавил, наконец, Жозеф.
— Не притворяйтесь, мистер Дэвиссон, вы прекрасно знаете, что за разысканье своей дочери мистер Броун назначил премию в миллион долларов. Можете свернуть мне шею, если я не сумею выпытать у вас точного адреса мисс Броун...
Жозеф подскочил на стуле.
— О, идиот, — завопил он, хватаясь за голову, — что же вы до сих пор молчали? Элинора... боже мой... Вы говорите — Элинора пропала! При каких обстоятельствах?
Следователь во все глаза смотрел на Жозефа.
— Если вам действительно это неизвестно, — начал он и нерешительно смолк. — Но ведь об этом трубили все американские газеты...
— Чорт бы побрал вашу пустую башку, — вскричал Жозеф, — неужели вы полагаете, что начальник тюрьмы присылает мне по утрам газеты? Он присылает мне пожарного с брандсбойтом, а не газеты, и не завтрак.
Жозеф глубоко затянулся ароматным дымом.
— Обстоятельства таковы, — сказал сбитый с толку следователь. — Мисс Броун выехала на своем автомобиле в лабораторию профессора Хьюлетта... Это было как раз в день вашего ареста. Вскоре после того, как она туда вошла, раздался взрыв, от которого сильно пострадало здание. Должен сказать, что полиция, направленная по ложному следу, прибыла к месту происшествия с некоторым запозданьем. Мисс Броун уже исчезла, ее не нашли. Не найден также и автомобиль с шофером. Зато полиции удалось арестовать преступника, т. е. вас, мистер Дэвиссон...
— Вы думаете? — спросил насмешливо Жозеф, начавший понимать. — Я лично придерживаюсь иного взгляда; я думаю, что полиции не удалось задержать преступника...
— Что вы хотите этим сказать? — удивленно спросил следователь.
— Ничего кроме того, что я и сказал, — лаконически ответил Делакруа. — Дайте мне папиросу.
Следователь, в недоуменьи глядя на Делакруа, машинально достал из кармана портсигар и предложил арестанту папиросу. Впоследствии он говорил, что это было первый раз за всю его служебную деятельность. Жозеф, глубоко затянувшись ароматным дымом, откинулся на спинку стула; глаза его лихорадочно блестели, пальцы судорожно сжимали полы халата.
1) Закон жесток, но он все-таки закон.
