Помнится, я началъ говорить, какъ мы бѣжали отъ зимы. Для сѣвернаго человѣка это обстоятельство имѣетъ особенный интересъ, и я остановлось на немъ еще нѣсколько. Въ Вѣнѣ зима ни чѣмъ не дала намъ себя почувствовать, кромѣ довольно свѣжаго вѣтра, который дулъ съ окрестныхъ горь. Мы и уѣхали отсюда при ясной погодѣ. Какъ извѣстно, отсюда идетъ желѣзная дорога до Лайбаха. Ожидаютъ, что къ веснѣ она доведена будетъ до самаго Трiеста. Уже пять миль оть Лайбаха впередъ были кончены, и тамъ ждали только прiѣзда императора, чтобы открыть ихъ для публики. Путь отъ Вѣны до Лайбаха беретъ почти столько же времени, сколько отъ Кёнигсберга до Берлина. Мы выѣхали поздно вечеромъ. Вагоны были полны, такъ что сь трудомъ можно было найдти мѣсто. Какъ кажется, ѣхало болѣе обыкновеннаго на югъ, по случаю готовившихся тамъ праздниковъ. Разумѣется, насъ не замедлили визитировать, чтобы просмотрѣть наши паспорты. Мы уже къ этому довольно привыкли. Въ здѣшнихъ вагонахъ я замѣтилъ одну особенность: это необыкновенно толстые и густые ковры, разостланные подъ ногами для теплоты. Нельзя не сказать спасибо за такое снисходительное вниманiе къ путешественникамъ. Всякiй знаетъ по опыту, какъ много терпятъ ноги во время зимнихъ переѣздовъ. И мы скоро почувствовали, что особенно по той дорогѣ, по которой мы ѣхали, эта предосторожность вовсе не лишняя. Съ каждой станцiи становилось все холоднѣе и холоднѣе. Рано на зарѣ, проснувшись отъ дремоты, мы увидѣли себя въ горахъ, на которыхъ лежалъ снѣгъ. Въ Грацѣ, гдѣ мы были утромъ, холодъ почувствовался еще больше. Тутъ была совершенная зима: снѣгъ на окружающихъ высотахъ, снѣгъ на крышахъ домовъ, снѣгъ на землѣ. Еслибы не горы кругомъ, можно было бы подумать, что мы у себя дома. Недаромъ господа, которые входили на промежуточныхъ станцiяхъ, были тепло закутаны. Въ Штирiи вообще одѣваются теплѣе, чѣмъ въ сѣверной Германiи, и раннiй снѣгъ здѣсь явленiе довольно обыкновенное. Онъ потомъ не покидалъ насъ до самаго Лайбаха. Но гораздо замѣчательнѣе эта дорога въ другомъ отношенiи. Право, если гдѣ есть мѣсто удивляться генiю человѣка, побѣждающаго упорнымъ трудомъ природу, такъ это здѣсь. Горы почти не оставляютъ свободнаго пространства. Чѣмъ дальше впередъ, тѣмъ онѣ выше и круче, тѣмъ больше тѣснятся между собою, не оставляя дорогѣ никакого прохода. Густыя, черныя, непроницаемыя скалы лежатъ одна надъ другою страшными громадами, и кажется, должны были бы привести въ отчаянiе работающiя руки. Глазъ устаетъ слѣдить какъ эти массы, вздымаясь одна надъ другою, ставятъ взору и мысли одну преграду непреодолимѣе другой. Но дорога между тѣмъ идетъ вѣрно къ своей цѣли. Тамъ обогнетъ нависшую скалу, тамъ проберется узкимъ ущельемъ, тамъ наконецъ пробьется черезъ самую грудь скалы, хотя бы эта грудь занимала нѣсколько стадiй. И желѣзная лопата врѣжетъ страшный путь — припомнилось мнѣ. Не знаю, чего нужно было больше — капиталовъ, или терпѣнiя, чтобы пробить здѣшнiе многочисленные и одинъ другаго превосходящiе длиною туннели. Выѣхавъ изъ одного, вы думаете, что хоть немного выбрались на просторъ. Нисколько: скала еще тѣснѣе охватила васъ съ обѣихъ сторонъ, вершины ея еще мрачнѣе закутаны густыми облаками, и дорогѣ снова надобно пробивать себѣ путь подъ каменною массою, лежащею впереди, которая, кажется, готова посмѣяться всѣмъ усилiямъ. Хорошо, если гдѣ встрѣтится долина рѣки; тогда дорога долго не оставляетъ ея, плотно жмется къ ея крайнему берегу и слѣдить за всѣми ея изгибами. Но тутъ другая бѣда: рѣка часто такъ близко подходитъ къ береговой скалѣ, что надолго не оставляетъ почти никакого пространства между ею и своимъ теченiемъ. Тогда дорогѣ не остается ничего болѣе, какъ переброситься на другую сторону, или перекинуть себѣ мостъ чуть не надъ пучиною, и идти потомъ по другому берегу, пока не встрѣтится еще такое же препятствiе. Такъ долго вьется лайбахская дорога по теченiю Савы, перебѣгая съ одного берега на другой. Кругомъ идетъ та же непроницаемая стѣна скалъ, а по серединѣ рѣки величаво перекатываетъ свои бѣловатыя волны.
Когда наконецъ, проѣхавъ все это пространство, очутишься въ широкой лайбахской равнинѣ и выйдешь изъ вагона, то невольно тянетъ еще разъ оглянуться назадъ, на оставленные позади хребты смѣжныхъ горъ, и отдать должную дань удивленiя совершенiю одного изъ великихъ произведенiй человѣческаго труда, просвѣщеннаго современною мыслiю. Еслибы только новая Австрiя не видѣла для себя всего спасенiя въ развитiи матерiяльнаго благосостоянiя!
Лайбахъ былъ для насъ невольною и потому очень непродолжительною станцiею. Мы нашли въ немъ тотъ же снѣгъ, да еще съ прибавленiемъ весьма непрiятной холодной сырости, и едва отыскали мѣсто, гдѣ бы прiютиться на ночь. Въ ожиданiи проѣзда императора, въ Лайбахъ наѣхало столько гостей, что всѣ гостинницы полны народа. Намъ пришлось заплатить дороже вѣнскаго. Все это вмѣстѣ отбило у насъ охоту знакомиться съ городомъ короче. Помню только, что изъ нашихъ оконъ видна была старая крѣпость на возвышенiи, что не подалеку отъ насъ шла улица съ надписью «Slonovie uliçe», да еще какъ ѣхать отсюда, я забѣжалъ взглянуть на такъ-называемую площадь Конгресса. По счастiю, изъ Лайбаха можно каждый день отправляться въ Трiестъ съ частнымъ дилижансомъ, который дѣлаетъ эту дорогу часовъ въ шестнадцать. Мы ѣхали большею частiю ночью, но свѣтилъ полный мѣсяцъ, и можно было видѣть, что мы все больше и больше забирались въ снѣга и горы, чтобы потомъ, раннимъ утромъ, вдругъ спуститься къ Трiесту.
Въ Трiестѣ ищешь прежде всего Италiи, и она скоро даетъ себя чувствовать шумнымъ говоромъ и крикомъ на улицахъ и этою особенною живостiю движенiй, при всякой сдѣлкѣ и даже простомъ разговорѣ, которой такъ замѣтно не достаетъ Германiи. Съ нѣмецкимъ языкомъ здѣсь не далеко пойдешь. Еще вамъ отвѣтятъ можетъ-быть въ лавкѣ, въ гостинницѣ, но на улицѣ, или на рынкѣ едва ли вы будете такъ счастливы. Бросается также въ глаза, что жизнь какъ-то просится здѣсь изъ домовъ наружу, прямо по итальянски. Кучи южныхъ плодовъ на рынкахъ и чуть не на каждомъ перекресткѣ также говорятъ о близости Италiи. Но главное, что здѣсь уже пахнетъ Италiей... Ходя по трiестскимъ улицамъ, ее такъ-сказать слышишь чутьемъ. Сначала я никакъ не могъ догадаться, въ чемъ дѣло, но скоро видъ курящихся жаровенъ объяснилъ мнѣ загадку: таинственный запахъ происходилъ отъ печеныхъ каштановъ, — а гдѣ онъ есть, тамъ мгновенно переносишься чувствомъ въ Италiю. Но городъ такъ правиленъ: онъ весь почти состоитъ изъ прямыхъ улицъ, которыя отъ горъ имѣютъ направленiе къ пристани, и изъ другихъ, которыя перерѣзываютъ ихъ подъ прямыми углами. Но въ городѣ такъ холодно: хотя на окружающихъ его высотахъ и нѣтъ снѣга, но съ нихъ постоянно дуетъ холодный вѣтеръ, такъ что самое солнце мало пригрѣваетъ. Нѣтъ, это еще не Италiя. Но какъ выговорить это, когда то-и-дѣло встрѣчаешь какое-нибудь производство, которое почти вышло вонъ изъ лавки на улицу со всѣми своими аппаратами, и чуть не на каждомъ шагу встрѣчаешь кафе́? Мы застали Трiестъ также въ приготовленiяхъ къ прiѣзду высокихъ гостей. Надобно было поскорѣй запастись мѣстами на пароходѣ. Ллойдовскiе ходятъ отсюда каждый день въ Венецiю. Но записываясь надобно отдать паспорты, а паспорты отобраны были передъ въѣздомъ въ городъ, стало-быть надобно напередъ выручить ихъ оттуда. Да кстати надобно также обмѣнять остающiяся у васъ бумажныя (Нацiональнаго Австрiйскаго банка) деньги, всѣ эти 10, 5 гульденныя и крошечныя лоскутки бумаги въ 30, 20 и даже 10 крейцеровъ, выпущенныя въ Венгрiи во время инсуррекцiи, — надобно, говорю, обмѣнять на итальянскiя или французскiя, потому что тѣ нейдутъ далѣе Трiеста.
Порывистый вѣтеръ дулъ всю ночь; можно было ожидать на другой день очень дурной погоды. Ничуть не бывало. Рано утромъ мы преспокойно взошли на пароходъ. Скоро онъ наполнился народомъ: все это были — lauter Offisiere, переѣзжавшiе, по случаю все тѣхъ же готовившихся праздниковъ, изъ Трiеста въ Венецiю. Сначала было очень холодно: всѣ кутались, кто во что случилось; но скоро поднялось солнце и обогрѣло самыхъ зябкихъ. Небо было ясно, какъ въ самый великолѣпный лѣтнiй день. Небольшое волненiе, которое было въ началѣ плаванiя, скоро утихло. Нашъ переѣздь превратился въ прiятнѣйшую прогулку по морю. Черезъ 6 или 7 часовъ передъ нами нарисовался вдали воздушный очеркъ Венецiи.
Тому почти нельзя желать лучшаго убѣжища, кто бѣжитъ отъ зимы. Суровое дыханiе ея не чувствуется здѣсь даже во второй половинѣ ноября. Каждый день, какъ ни встанешь, ясное, свѣтлое небо. Утромъ еще свѣжо на улицѣ, но къ полудню солнце начинаетъ ужь обогрѣвать. Потомъ, вплоть до заката, вы чувствуете совершенный комфортъ, особенно на большой набережной, которая идетъ мимо дворца дожей къ публичнымъ садамъ. Тутъ можно совсѣмъ забыться. Столы и стулья, выставленные у дверей многочисленныхъ кафе́, приглашаютъ васъ оставаться наружи. Тутъ солнце грѣетъ, какъ у насъ въ августѣ. Море голубою пеленою стелется подлѣ васъ, но отъ него не вѣетъ ни холодомъ, ни сыростiю; смотря на его ясную, спокойную поверхность, по которой рыскаютъ въ разныхъ направленiяхъ проворныя гондолы, думаешь видѣть передъ собою лѣто. И вѣтерокъ, который дулъ утромъ, совсѣмъ стихъ; на набережной тепло и сухо; толпы людей проходятъ передъ вами въ ту и другую сторону; кругомъ не смолкаютъ громкiе голоса мелкихъ торговцевъ; отодвинувъ вашъ кофей, вы преспокойно погружаетесь въ газету, потомъ въ другую, и т. д. Только вечеромъ надобно забираться внутрь кафе́. Площадь Марка и набережная ими усыпаны. Вечеромъ онѣ смотрятъ особенно привлекательно. Въ нихъ свѣтло и прiютно. За то вплоть до ночи онѣ набиты посѣтителями. Можно также идти въ театръ. Ихъ здѣсь нѣсколько. Нельзя было пожалѣть довольно, что представленiя въ театрѣ Fenice были на время прiостановлены, и мы не дождались ихъ возобновленiя. А Венецiяне говорили намъ о нихъ съ гордостiю. Имъ можно повѣрить, когда дѣло идетъ объ оперѣ. Итальянца нельзя удовлетворить посредственнымъ исполненiемъ. Намъ называли особенно тенора Мальвецци, примадонну Альбертини и не помню еще кого. О Мальвецци здѣсь говорятъ какъ о первокласномъ артистѣ. Назадъ тому десять лѣтъ — помню — въ Fenice пѣла Крувелли, которая теперь уже сошла со сцены. Едва ли не прямо изъ Fience она перешла на парижскую сцену. За невозможностiю слышать лучшее, надобно было довольствоваться тѣмъ, что есть. Театръ Apollo выходить почти къ Canale Grande, не подалеку отъ Rialto. На немъ даеть представленiя другая труппа. Билеты можно получать на площади Санъ-Марко, гдѣ для того посажено нѣсколько «сидѣльцевъ»съ ящиками. Спектакль начинается не ранѣе, какъ въ половинѣ десятаго. На тотъ разъ давали Севильскаго Цирюльника. Мы взяли ложу въ родѣ бенуара, за которую заплатили что-то въ родѣ двухъ рублей серебромъ. Вошли въ театръ: холодно и темно; но вотъ онъ начинаетъ наполняться, свѣту прибавили, заиграла музыка, и мы не только не имѣли повода раскаяваться, но не прочь были бы, пожалуй, и еще разъ повторить то же удовольствiе. Теноръ, правда, не много поизносился, но Фигаро — Червенти — былъ положительно хорошъ, и Розина — Кьярамонте — нѣсколько разъ вызывала вполнѣ заслуженныя рукоплесканiя. Это называется у нихъ — думали мы про себя — второстепеннымъ театромъ; объ этомъ театрѣ они почти не говорятъ...
По многимъ причинамъ правъ прусскiй консулъ (онъ же и банкиръ) въ Венецiи, который говорилъ намъ, что, проживши здѣсь много лѣтъ, не понимаетъ, какъ можно жить въ другомъ мѣстѣ. И насъ соблазняло остаться на зимнiе мѣсяцы въ Венецiи. Онъ же говорилъ намъ, когда мы дивились кротости венецiянскаго климата, что однако въ Венецiи даже въ январѣ рѣдко бываетъ такъ холодно, какъ теперь. — И такъ мы желали... Но для Венецiи также наступила очередь праздниковъ, дѣлались приготовленiя къ иллюминацiи, со всѣхъ сторонъ съѣзжались въ нее гости, квартиры дорожали. Все это должно было расположить насъ къ продолженiю нашего пути, по крайней мѣрѣ до Флоренцiи. Но не легко разставанье съ Венецiею. Оно, какъ извѣстно, происходить въ Местре. Здѣсь сначала проходятъ черезъ руки таможенныхъ чиновниковъ ваши чемоданы (за снисходительный осмотръ платится одинъ цванцигеръ). Потомъ, въ другомъ углу, обшариваются ваши дорожные мѣшки. Наконецъ въ третьемъ отдѣленiи просматриваются и прописываются ваши паспорты. За тѣмъ уже пропускаютъ васъ къ дебаркадеру. Что́ это? думаете вы, садясь на мѣсто, — неужто Венецiя все еще въ осадномъ положенiи? — Тутъ только вспомнилъ я, что слѣдовало бы поискать въ Венецiи слѣдовъ тѣхъ событiй, которыя она пережила послѣ 1848. Но они не попадались на глаза, стало-быть ихъ и не осталось много.
Нѣтъ, и Венецiя еще не Италiя: она должна считаться сама по себѣ. Мы почувствовали это тотчасъ, какъ только поѣздъ двинулся изъ Местре, по направленiю къ Падуѣ. Было 22-го ноября н. ст. Та же ясность неба, та же прозрачность воздуха, что́ въ тотъ день, когда мы дѣлали нашъ переѣздъ изъ Трiеста въ Венецiю. Но какая несравненная кротость и мягкость въ этомъ воздухѣ! Какъ весело смотритъ солнце въ открытыя окна вагона! Да чѣмъ же даетъ чувствовать здѣсь себя хоть поздняя осень? Вправо отъ насъ тянулись снѣжныя громады Алъповъ, ограничивающихъ съ сѣвера верхнюю Италiю; но передъ нами лежала обширная ломбардская равнина, гладкая, просторная, усаженная деревьями. И — цвѣтущая? Нѣтъ, конечно: это было бы ужъ слишкомъ много. Но на ней еще было такъ много зелени, и на деревьяхъ такъ много листьевъ, что она походила на садъ, который только что начинаетъ вянуть. Деревья стройными рядами тянулись въ разныхъ направленiяхъ, то подходя къ дорогѣ перпендикулярно, то наискось. Дальше нельзя было разобрать ихъ направленiй: они сливались въ общую чащу, и только изъ-за вершинъ ихъ проглядывалъ то высокiй домъ съ крышею, почти горизонтальною, то улетающая въ небо тонкая колокольня. Въ промежуткахъ между деревьями ходили пары воловъ, влача за собою плугъ. Осеннiя сельскiя работы были въ полномъ ходу. На станцiяхъ подносили, вмѣстѣ съ кофе и лимонадомъ, виноградъ и другiе плоды. За Падуей равнина получила нѣсколько другой видъ. Вдали показались слѣва Апеннины; отроги ихъ скоро подошли ближе къ дорогѣ. Земля захолмилась; да́ли поднялись и раскинулись живописно въ разныхъ направленiяхъ. Вдругь можно было охватить глазомъ нѣсколько склоновъ, одинъ разнообразнѣе другаго, и въ промежуткахъ ихъ — селенiя, монастыри, виллы, отдѣльные домики. Своею бѣлизною они ярко отдѣлялись подъ блескомъ полуденнаго солнца отъ общаго фона. Желанiе мое сбылось. Мнѣ много говорили объ осенней Италiи; мнѣ особенно хвалили золотистый колоритъ ея въ эту пору года. Я боялся опоздать: чего можно было ожидать отъ поздняго ноября, считая по здѣшнему? Но Италiя еще держалась въ своемъ осеннемъ уборѣ. Зеленый цвѣтъ на деревьяхъ почти вездѣ уступилъ мѣсто темно-желтому. Таков видъ имеютъ всѣ предгорья, всѣ склоны горы, покрытыя разбросанными по нимъ деревьями; таковъ можно сказать и общiй видъ страны въ эту пору. Здѣсь лѣсъ, какъ видно, не спѣшитъ ронять багряный свой уборъ... Еще солнце смотрѣло изъ-за горъ, когда мы подъѣхали къ Веронѣ. Я почти не узналъ ея. Или память мнѣ измѣнила, или въ самомъ дѣлѣ число защищающихъ ее фортовъ значительно умножилось. Они разставлены кругомъ по горамъ, на далекомъ разстоянiи, одинъ выше другаго. И настроить дымныхъ келiй по ущельямъ горъ — припомнилось мнѣ. Этими съ каждымъ годомъ умножающимися дымными кельями прошедшее отстаиваетъ свои права на Италiю противъ ея будущаго. Нельзя было безъ грусти проѣхать этими мѣстами: такъ много рушилось здѣсь прекрасныхъ надеждъ! Но они мало-по-малу исчезали отъ нашихъ глазъ, скрываясь подъ завѣсою наступавшей ночи. Нашъ путь лежалъ на Мантую. Я выбралъ эту дорогу, частiю чтобы сократить ее, частiю чтобы разнообразить. Но, противъ нашего желанiя, Мантуя почти ушла отъ насъ. Уже совсѣмъ смерклось, когда мы вышли изъ вагона; но дорога не доходитъ вплоть до города: надобно еще ѣхать мили двѣ въ омнибусѣ. Васъ везутъ по длинному мосту, вы проѣзжаете потомъ крѣпостныя ворота въ родѣ туннеля... За тѣмъ, какъ водится, приступаютъ къ отбору вашихъ паспортовъ. Напрасно вы говорите, что не намѣрены здѣсь оставаться, что хотите въ самомъ скоромъ времени отправляться далѣе съ первымъ дилижансомъ. Вамъ отвѣчаютъ, что паспорты ваши все-таки останутся въ полицiи, и что вы все-таки должны будете послать за ними лондинера. Право непрiятно, друзья, почувствовать себя въ австрiйской крѣпости. У меня сначала было намѣренiе познакомиться съ Мантуей поближе, взглянуть на постройки Джулiо Романо, которыхъ здѣсь такъ много. Но первыя впечатлѣнiя по прiѣздѣ отбили у меня охоту. На улицахъ темно; они чуть освѣщаются тусклыми огоньками фонарей; оттого улицы большею частiю пусты вечеромъ. На бѣду дилижансъ отходитъ только въ самую полночь. Куда дѣвать остающееся время? Я пробовалъ знакомиться съ городомъ ночью. По счастiю гостинница находится на самой бойкой улицѣ. Здѣсь по крайней мѣрѣ есть свѣтъ отъ магазиновъ и кафе. И тѣхъ и другихъ здѣсь очень много. Дома большею частiю съ крытыми галлереями, какъ въ Болоньѣ. Такъ дошелъ я до Собора и могъ видѣть въ полумракѣ его общiй очеркъ. Любопытство увлекло меня потомъ въ противуположную сторону. Вижу болѣе другихъ освѣщенное зданiе съ нѣсколькими выходами наружу; читаю прибитую около дверей афишу: здѣсь — опера, и даютъ Отелло.... Какая досада!
Выбирая путь на Мантую, я, признаюсь, всего менѣе имѣлъ въ виду Болонью. Отъ моихъ прежнихъ воспоминанiй о ней не осталось много прiятнаго. Мнѣ, напротивъ, очень живо рисовалась Парма; мнѣ хотѣлось еще разъ взглянуть на чудеса кисти Корреджiо, которыми она такъ богата, на Франчiо, который здѣсь превзошелъ самъ себя, и пр. Но въ Мантуѣ отрицательно качаютъ головою, когда спрашиваешь о дорогѣ черезъ Парму. Можетъ-быть туда надо ѣхать съ веттурино; но дилижансъ идетъ на Болонью. Хочешь или не хочешь, а надобно ѣхать черезъ Папскiя Владѣнiя, хотя бы вы и не думали оставаться въ нихъ. Это значило, что passaporti должны быть положены опять какъ можно поближе, и сверхъ того приготовлены нѣкоторыя вспомогательныя средства. Папская полицiя не то что австрiйская: она смотритъ на этотъ вопросъ больше съ меркантильной точки зрѣнiя. Васъ пожалуй не придутъ безпокоить въ дилижансѣ: поручите все кондуктору, и вы можете оставаться спокойны, а онъ послѣ представить вамъ счетъ...
Но подъ этимъ чуднымъ небомъ и свѣтомъ какой городъ не покажется хорошъ! Мы подъѣхали къ Болоньѣ подъ вечеръ. Она лежала передь нами облитая золотистыми лучами. Ея башни и церкви рисовались на чистомъ небѣ. Возвышенiя по сторонамъ ея смотрѣли какъ-то по лѣтнему. Поздняя осень немного измѣняла себѣ лишь своею желтизною. Былъ праздничный день. Длинное предмѣстiе, которое ведетъ къ Болоньѣ со стороны Романьи (здѣсь оканчивается и самая романская равнина), было полно народа. Никто не сидѣлъ затворившись у себя дома: всѣ повышли на улицу, кто поболтать съ сосѣдомъ, кто позѣвать на проѣзжающихъ. Тутъ всѣ донны расчесывали свои длинные волосы, считая, вѣроятно, праздничный день особенно удобнымъ для того. Въ самомъ городѣ, какъ всегда, очень много движенiя: особенно на площади и рынкѣ Санъ-Петронiо и на примыкающихъ къ нему улицахъ. Тутъ всегда почти найдешь цѣлыя толпы народа; крикъ и шумъ не прекращаются; со всѣхъ сторонъ раздаются выкликающiе голоса. Намъ хотѣлось тотчасъ поѣхать далѣе, но мѣста́ вь дилижансѣ были заняты, и намъ пришлось дожидаться болѣе сутокъ и волею или неволею еще знакомиться съ Болоньею. При подробномъ знакомствѣ съ нею, она выигрываетъ въ оригинальности, но еще больше теряетъ въ благовидности. Грязна и неопрятна такъ, что приходится часто отворачиваться. Притомъ для такого большаго города мостовыя могли бы быть гораздо получше и не напоминать нашихъ сѣверныхъ. Чтобы напримѣръ отъ Бруновской отели (гдѣ мимоходомъ сказать, можно имѣть отличный обѣдъ за общимъ столомъ) дойдти пѣшкомъ до Академiи Художествъ, надобно порядочно изломать ноги. Это безспорно лучшее, что можно видѣть въ Болоньѣ. Отъ перваго знакомства съ здѣшнею галлереею у меня немного осталось въ памяти. Возобновивъ его, я нашелъ, что лишнiй день, проведенный въ Болоньѣ, не есть потерянный. Ужь конечно особенности мѣстной школы нигдѣ не выступаютъ такъ ярко, какъ здѣсь. Не богатая творчествомъ, она впрочемъ привлекаетъ къ себѣ то колоритомъ, то рисункомъ. И то и другое часто удавалось Болонцамъ — больше впрочемъ Гвидо, чѣмъ Доменикино. Избiенiе младенцевъ перваго конечно принадлежитъ къ числу самыхъ счастливыхъ его произведенiй. Но меня больше всего занималъ здѣсь Инноченцо да-Имола. Изъ современниковъ и учениковъ Рафаэля едва ли кто еще усвоилъ себѣ въ такой степени его манеру и самую прелесть его рисунка. Чтобы оцѣнить этого художника, надобно непремѣнно видѣть его въ Болоньѣ. Но я нигдѣ не вижу, чтобы болонская школа гдѣ-нибудь возвысилась до самостоятельной идеи, и «Мученичество Петра» кисти Доменикино, какъ прежде, такъ и на этотъ разъ, показалось мнѣ въ дѣлѣ творчества бѣднѣе и скуднѣе даже многихъ современныхъ ему произведенiй. Нѣтъ, пора творчества прошла невозвратно, когда наступилъ цвѣтъ болонской школы: ей досталось блистать не выраженiемъ, не энергiею, а развѣ внѣшними отличiями, которыя и удались ей неоспоримо. Что́ хотите, а по моему съ XVII вѣка нѣтъ болѣе творчества, то-есть истинной производительности въ искусствѣ. — Кстати еще одно замѣчанiе о Болоньѣ: кто сказалъ (а я помню, что я даже читалъ объ этомъ въ Москвѣ), что Австрiйцы очистили Болонью? Ничуть не бывало: они до сихъ поръ преспокойно расхаживаютъ по ея улицамъ и занимаютъ самые важные посты. Не то чтобъ отъ того Болонья могла стать опрятнѣе, но надобно говорить настоящее дѣло. Здѣсь точно найдете вы и папскую полицiю и папскихъ жандармовъ, но это отнюдь не исключаетъ австрiйскаго гарнизона. И если вы, напримѣръ, желаете по добру по здорову выбраться изъ Болоньи, то вамъ надобно вѣдаться и съ тѣми в съ другими. Я это испыталъ на себѣ. Чтобы выручить наши паспорты, я долженъ былъ сначала отправиться въ папскую полицiю. Тамъ ихъ записали со всею аккуратностiю, взяли съ нихъ небольшой оброкъ и потомъ отправили меня — въ палаццо Бачокки, гдѣ помѣщается австрiйское военное управленiе. Тамъ прописали насъ еще разъ и — не взяли никакого оброка.
Чуть ли я ужь не потерялъ нить моихъ болтливыхъ разказовъ. Позвольте: кажется, нашею послѣднею станцiею была Болонья? — съ прiятностiю думается, что мы уже не въ ней болѣе, а во Флоренцiи. Когда-то, впрочемъ, мнѣ случилось сдѣлать путь наобороть: изъ Флоренцiи въ Болонью. Только, или мы ѣхали тогда ночью и я много спалъ дорогою, или дорога была совсѣмъ не та, которою случилось намъ проѣзжать теперь, держа путь на Флоренцiю. По крайней мѣрѣ та совсѣмъ изгладилась изъ моей памяти, а эта кажется, останется въ ней навсегда. Точно, въ конторѣ дилижансовъ названы двѣ дороги — одна черезъ Филигаре, другая — право не запомню, черезъ какое мѣстечко или городокъ. Знаю одно, что кто ѣдетъ на Филигаре, тотъ не будетъ много дремать дорогою. Рѣчь тутъ совсѣмъ не объ опасностяхъ. Рано утромъ, часа за два до разсвѣта, среди глубокаго мрака, освѣщеннаго лишь фонаремъ здороваго факкина, вы садитесь въ дилижансъ и отправляетесь въ дорогу. Во Флоренцiю вы прiѣзжаете поздно вечеромъ, часа черезъ два послѣ заката, также среди темноты, которая подъ конецъ лишь немного разсѣевается свѣтомъ фонаря таможеннаго осмотрщика, останавливающаго васъ при въѣздѣ во Флоренцiю. Такимъ образомъ вы имѣете большую черную раму, въ которую вставлено весьма разноцвѣтное содержанiе. И въ самомъ дѣлѣ, проснувшись на ранней зарѣ, вы уже видите, что равнина осталась за вами, и впереди начинаются возвышенiя. Передъ вами лежатъ Апеннины, и вамъ предстоитъ переѣздъ черезъ нихъ, который своими подъемами и спусками незамѣтно наполнитъ весь вашъ день. Солнце взошло на чистомъ горизонтѣ, не закрытое ни однимъ облакомъ, и освѣтило передъ вами цѣлые ряды горъ, которые вправо отъ васъ замыкаются снѣжными вершинами. Вотъ начинается и подъемъ, сначала довольно отлогiй. Вы доѣзжаете до незначительной высоты, гдѣ мѣняете лошадей, дѣлаете небольшой спускъ, огибая гору, и потомъ опять начинаете новый подъемъ. Но онъ становится все круче и круче, вы сомнѣваетесь, чтобы четыре ваши коня могли вывезти такой тяжелый экипажъ... Но именно на томъ пунктѣ, гдѣ начались ваши сомнѣнiя, ожидаетъ васъ пара добрыхъ воловъ съ погонщикомъ, проворно впрягается въ вашъ экипажъ и мѣрнымъ, но вѣрнымъ шагомъ втаскиваетъ его на новую высоту. Отсюда вамъ открылся новый горизонтъ; ряды горъ, которые, казалось, такъ тѣсно лежали другъ подлѣ друга, разошлись на дальнее разстоянiе и оставили въ промежуткѣ между собою огромный пейзажъ изъ разнаго рода скатовъ, рѣдко крутыхъ и суровыхъ, большею частiю довольно мягкихъ, но всегда почти нѣсколько печальныхъ, въ грустной осенней одеждѣ. А солнце такъ и блещетъ, обливая своимъ свѣтомъ горы, проникая въ долины. Ярко рисуются сельскiе домики, разбросанные по склонамъ. Смотря черезъ глубокую лощину съ одной горы на другую, вы уже различаете слѣды, недавно проведенные на ней плугомъ. Солнце близко къ полудню, и даже грустный темно-желтый цвѣтъ горъ и склоновъ какъ-будто становится веселѣе. Лишь тамъ, на дальнихъ вершинахъ, впереди, скопляются бѣлыя облака. Но они остаются неподвижны на своемъ гнѣздѣ. Они не закроютъ намъ солнца, и мы вѣрно уйдемъ отъ этихъ горъ куда-нибудь въ сторону. Такъ думали мы, огибая еще одно возвышенiе, а насъ уже ждалъ впереди новый, еще болѣе крутой подъемъ вверхъ, и двѣ добрыя пары воловъ готовились дать вѣрность нетвердому шагу лошадей и помочь имъ втащить тяжелый экипажъ. Безъ вола здѣсь ничего не сдѣлаешь. Онъ можетъ-быть лѣниво идетъ впередъ, но твердо и не останавливаясь. За него не бойтесь: онъ не покатитъ вашей кареты назадъ, и хоть не скоро, но здорово дойдетъ до того мѣста, гдѣ можно безопасно остановиться. По видимому вы поднялись лишь на столько же, на сколько спустились передъ тѣмъ. Но стоитъ взглянуть на облака, видѣнныя вами впереди: они не только приблизились къ вамъ, но и какъ-будто поопустились... Вы уже различаете, какъ они ползаютъ по верхушкамъ горъ и цѣпляются за выдавшiяся скалы. Между тѣмъ вновь открывшаяся передъ вами глубокая долина лежитъ какь-будто гораздо ниже всѣхъ прежде видѣнныхъ. — Еще небольшой скатъ, и опять подьемъ; но этотъ послѣднiй какъ-будто не хочетъ кончиться. Мы все взбираемся вверхь; только что отвели однихъ воловъ, какь припрягаютъ другихъ. Дорога жмется одною стороною къ круто-поднимающейся надъ нею вершинѣ, которая здѣсь кажется болѣе обнажена, чѣмъ въ другихъ мѣстахъ. Странно: солнце, которое до сихъ поръ не измѣняло намъ, начинаетъ закрываться густымъ туманомъ. Не освѣщаемая болѣе его лучами ваша дорога становится вдругъ сурова и печальна. Туманъ все больше и больше свивается въ клубки и ползетъ сверху къ самой дорогѣ... Становится сыро и холодно; прiятная долина внизу мало-по-малу совсѣмъ исчезаетъ изъ виду. Но вотъ, кажется, подъемъ нашъ кончился: мы добрались до ровнаго мѣста на нашемъ возвышенiи. За чѣмъ же вдругъ слѣва у насъ, на самой почти каймѣ дороги, протянулась толстая каменная стѣна? За чѣмъ она здѣсь выведена? кого и отъ чего назначена защищать? Латинская надпись гласитъ, что стѣна выведена здѣсь на пользу «viatoribus», чтобы защитить ихъ отъ дующихъ тутъ сильныхъ вѣтровъ. И въ самомъ дѣлѣ, изъ образовавшагося у насъ справа темнаго междугорiя понесло вдругъ такимъ туманомъ, такимъ сырымъ холодомъ, что даже сидя въ экипажѣ надобно было призакутаться. Скоро туманъ превратился почти въ дождь; кругомъ сѣро, непрiятно и почти ничего не видно. Вдругъ мы очутились среди самой суровой, непривѣтливой осени. Такъ продолжалось сполчаса. Дождь опять перешелъ въ туманъ, туманъ въ свою очередь рѣдѣлъ. Мы и не замѣтили, какъ начался новый спускъ. Когда мы были на половинѣ его, изъ-подъ шапки нависшаго надъ нами тумана вдругь проглянула необъятная даль, опять съ горами, съ долинами, со скатами разныхъ формъ, и, какъ подъ дымкою, нарисовались передъ нами въ нѣсколько рядовъ, одинъ выше другаго, нѣсколько чудесныхъ пейзажей, озолоченныхъ лучами вечерняго солнца. Цвѣта перемѣнялись, картины переставлялись, задвига́лись и снова открывались нашему изумленному глазу. На этотъ разъ спускъ нашъ продолжался долѣе обыкновеннаго. Мы въ самомъ дѣлѣ глубоко съѣхали внизъ. Туманъ, висѣвший надъ нашими головами, исчезъ, но исчезли также и волшебныя картины, манившiя нась издали. Солнце скрылось за горами; накрывала вечерняя темнота, но передъ сумракомъ еще можно было различить ряды стройныхъ кипарисовъ, стоявшихъ близъ дороги и возвѣщавшихъ близость Флоренцiи...
П. Кудрявцевъ.