"Русский Вестник", Т.7, кн. 2, январь 1857 год, стр. 379-396

СЕМЕРО БРОДЯГЪ

РАЗКАЗЪ АМЕРИКАНСКАГО ПИСАТЕЛЯ ГОТОРНА
изъ «Twice told tales».

Скитаясь пѣшкомъ въ весеннюю пору моей жизни и въ лѣтнее время года, я однажды, послѣ полудня, пришелъ къ мѣсту, которое представляло мнѣ на выборъ три направленiя. Прямо предо мной, пыльною полосой, тянулась большая дорога къ Бостону; налѣво отъ нея отдѣлялась вѣтвь къ морю и могла бы продлить мое путешествiе, пожалуй миль на двадцать или на тридцать; а направо лежалъ путь, которымъ черезъ горы и озера я добрался бы до Канады, заглянувъ мимоходомъ въ знаменитый городъ Ста́мфордъ. На ровной луговинѣ, подлѣ указательнаго столба, стоялъ какой-то предметъ, напомнившiй мнѣ переносное жилище Го́лливера, во дни его пребыванiя между Бробдигнагами (1), но построенный отчасти по инымъ локомотивнымъ началамъ: то была огромная крытая телѣга, или, вѣрнѣе сказать, небольшой домъ на колесахъ, съ дверью на одной сторонѣ и съ окномъ, задернутымъ зеленою сторкою, на другой. Двѣ лошади, жевавшiя кормъ изъ корзинокъ, въ видѣ торбочекъ, подвязанныхъ имъ подъ морду, стояли привязанныя близъ телѣги, изъ которой до слуха долетали усладительные звуки музыки, подавшей мнѣ поводъ заключить, что все это составляетъ бродячiй балаганъ какого-нибудь комедiянта, остановившагося на перекресткѣ дорогъ, для заманки беззаботныхъ, мнѣ подобныхъ прохожихъ. Такъ какъ на западное небо давно всползала туча, а теперь, почернѣвъ, уже нависа́ла надъ предстоявшимъ мнѣ путемъ, то мнѣ и показалось благоразумно поискать здѣсь для себя убѣжища.

— Эй! кто тутъ есть? Спитъ что ли у васъ придверникъ? прокричалъ я, взбираясь на три, или четыре ступеньки по откинутой съ телѣги лѣстницѣ.

Музыка замолкла, и на мой зовъ показалась въ дверяхъ не та фигура, какою умственно я представлялъ себѣ бродягу-комедiянта, а вышелъ старичокъ до того почтенный, что мнѣ даже стало совѣстно за свои грубыя рѣчи. Онъ былъ одѣтъ въ камзолъ и продолженiе табачнаго цвѣта, на немъ были сапоги съ бѣлыми отворотами, и представлялъ онъ такую же кроткую важность своею наружностью и прiемами, какую часто случается встрѣчать въ пожилыхъ деревенскихъ учителяхъ, а иногда въ церковныхъ старшинахъ, въ сельскихъ выборныхъ и въ другихъ властяхъ подобнаго рода. Маленькая серебряная монета послужила мнѣ паспортомъ для входа въ его владѣнiе, гдѣ кромѣ его самого, я нашелъ еще одного человѣка, который будетъ описанъ въ послѣдствiи.

— Неудачный нынче день для дѣла! сказалъ старикъ, вводя меня во внутренность телѣги. — Впрочемъ, я остановился здѣсь, чтобъ только покормить свою скотинку; пробираюсь же въ лагерь подъ Ста́мфордомъ.

Можетъ-статься, передвижной театръ, представленный въ этомъ разказѣ, кочуетъ и до сихъ поръ гдѣ-нибудь по Новой Англiи, а потому, вѣроятно, есть возможность, что читателю какь-нибудь да предстанетъ случай повѣрить точность моего описанiя. Театръ этотъ — я не употреблю недостойнаго названiя кукольная комедiя — состоялъ изъ множества маленькихъ людей, собранныхъ на маленькой сценѣ. Между ними были ремесленники разнаго рода, въ обычныхъ пололоженiяхъ своего ремесла; цѣлый кружокъ милыхъ дамъ и ловкихъ кавалеровъ, готовыхъ пуститься въ плясъ; рота солдатъ, вытянутыхъ фронтомъ поперекъ всей сцены, до того суровыхъ, угрюмыхъ и страшныхъ, что вы бы не безъ нѣкотораго удовольствiя соображали ихъ ростъ въ три дюйма отъ полу; наконецъ рѣзче всѣхъ представлялся тутъ полишинель (2), въ своей остроконечной шапкѣ и пестрой одеждѣ. Всѣ жители этого мимическаго мiра стояли неподвижно, какъ фигуры въ картинѣ, или какъ люди, когда-то жившiе посреди своихъ занятiй и радостей, и впезапно превратившiеся въ статуй, удержавшихъ неизмѣнный видъ работы, теперь поконченной, и удовольствiй уже невозвратимыхъ. Скоро, однако же, старикъ завертѣлъ ручку органа, и первый звукъ инструмента произвелъ самое живительное дѣйствiе на всѣ эти фигуры и пробудилъ каждую къ принадлежавшему ей занятiю или удовольствiю. По одной и той же побудительной причинѣ и портной взмахнулъ иглою, и кузнецъ опустилъ молотъ на наковальню, и танцовщики поднялись легко на цыпочки, и рота солдатъ, построившись по-взводно, ушла со сцены, смѣненная эскадрономъ конницы, вступившей на рысяхъ съ какимъ-то трубнымъ трескомъ и съ такимъ топотомъ копыть, что даже самъ Донъ-Кихотъ не могъ бы не вздрогнуть, — и произошло это въ ту же минуту, какъ какой-то старикъ-пьянчуга, поведенiя самаго неисправимаго, успѣлъ приподнять свою темную бутылочку и изъ горлышка, въ горло пропустилъ сладостный глоточекъ. Пока все это дѣлалось, полишинель не полѣнился откинуть нѣсколько прыжковъ и кувырковъ въ воздухѣ, поводя боками, покачивая головою и примаргивая глазками такъ живо, что, казалось, будто бы онъ подсмѣивается надъ безтолковостью всѣхъ человѣческихъ дѣлъ и подтруниваетъ надъ всею толпою, подъ нимъ шевелящеюся. Наконецъ, старый чародей (я тогда сравнивалъ хозяина-комедiянта съ Шекспировскимъ Просперо, забавлявшимъ своихъ гостей маскерадомъ тѣней) остановился какъ бы для того, чтобъ дать мнѣ минутку выразить свое изумленiе.

— Что за чудная у васъ тутъ работа! сказалъ я, съ удивленiемъ приподнявъ руки.

Дѣйствительно, представленiе мнѣ понравилось; притомъ же важность старика, съ которою онъ занимался имъ, меня какь-будто бы внутренно щекотала, ибо во мнѣ не было той глупой мудрости, которая осуждаетъ всякое занятiе, не приносящее пользы въ этомъ мiрѣ тщеславiя. Если во мнѣ есть способность, которою я обладаю болѣе, чѣмъ другiе люди, то это способность умственно ставить себя въ положенiя самому мнѣ чуждыя, и радостнымъ глазомъ открывать въ каждомъ изъ нихъ желаемыя обстоятельства. Я даже могъ бы позавидовать жизни этого сѣдовласаго комедiянта, проводимой по стезѣ безопасныхъ и прiятныхъ приключенiй въ переѣздахъ, съ его огромнымъ вагономъ, то по пескамъ Капъ-Кода, то по неровнымъ лѣснымъ дорогамъ сѣверныхъ и восточныхъ штатовъ, и въ дневкахъ, то на лугу передъ деревенскою гостинницею, то на вымощенной площади столицы. Какъ должно быть часто сердце его радуется радостью дѣтей, смотрящихъ на его оживленныя фигурки! Какъ удовлетворяется его самолюбiе при витiйствованiи, съ замашкою на ученость, передъ лицомъ взрослыхъ людей, которымъ онъ объясняетъ механическiя силы, производящiя такiя чудныя явленiя! Какъ разыгрывается его любезность (а въ этомъ качествѣ подобные важные люди не имѣютъ недостатка) при появленiи къ нему хорошенькихъ дѣвушекъ! Наконецъ, съ какимь освѣженнымъ чувствомъ возвращается онъ, по временамъ, къ себѣ домой, подъ свою собственную крышу! Какъ бы я желалъ упрочить за собою такую же счастливую жизнь, какую онъ себѣ упрочилъ! думалъ я.

Телѣга, или правильнѣе вагонъ, комедiянта могъ вмѣстить въ себѣ отъ пятнадцати до двадцати зрителей; но теперь въ немъ находились только онъ самъ, я, да еще третье лицо, на которое я взглянулъ вскользь, при входѣ. Это былъ красивый, щеголеватый молодой человѣкъ, лѣтъ двадцати двухъ или трехъ отъ роду; его пуховая сѣрая шляпа и зеленый сюртукъ съ бархатнымъ воротникомъ были франтовскiе, хотя уже давно не новые; а пара зеленыхъ очковъ, казавшихся безполезными для его вертлявыхъ глазокъ, придавала ему какой-то видъ учености и литературности. Давъ мнѣ достаточное время осмотрѣть куклы, онъ приблизился съ поклономъ и обратилъ мое вниманiе на нѣсколько книгъ въ углу вагона. Онъ тотчасъ же началъ восхвалять ихъ съ такимъ удивительнымъ обилiемъ сладкозвучныхъ словъ и съ такою замысловатостью прославленiя, что совершенно завладѣлъ моимъ сердцемъ, ибо самъ я принадлежу къ числу самыхъ милосердныхъ критиковъ. Его товаръ, дѣйствительно, требовалъ значителъныхъ способностей торгашескаго восхваленiя: я нашелъ въ немъ нѣсколькихъ старинныхъ друзей своихъ — романъ тѣхъ счастливыхъ дней, въ которые мои сочувствованiя колебались между Шотландскими Вождями и между Мальчикомъ съ Пальчикъ; да еще нѣсколько книжонокъ позднѣйшаго выхода, достоинства коихъ не были признаны публикою. Мнѣ было прiятно найдти тутъ небольшую, но вѣчно-милую и уваженiя достойную книжку, называемую Букваремъ Новой Англiи, на взглядъ все такъ же, какъ и прежде, античную, хотя она и явилась здѣсь въ новомъ, тысячномъ своемъ изданiи. Связка устарѣлыхъ золотообрѣзныхъ книгъ съ гравюрами до того пробудила во мнѣ ребяческiя чувства, что я, частiю по причинѣ ихъ блестящихъ переплетовъ, а частiю по причинѣ волшебныхъ повѣстей, въ нихъ заключавшихся, купилъ ее всю цѣликомъ. Собранiе балладъ и любимыхъ театральныхъ пѣсенъ поистощило кошелекъ мой еще больше. Чтобъ хотя сколько-нибудь убалансировать свой расходъ, я не обратилъ вниманiя ни на проповѣди, ни на науки, ни на нравоученiя, хотя мнѣ и были предложены представители всѣхъ этихъ отраслей знанiя. Я даже не прикоснулся къ Жизни Франклина, напечатанной на самой грубой бумагѣ и заключенной въ такой замысловатый и хитро-придуманный переплетъ, что книжка эта служила какъ бы эмблемою самого доктора, отказавшагося надѣть на себя придворный костюмъ въ Парижѣ (3). Азбука Вебстера такъ же, какъ и мелкiя стихотворенiя Байрона были пройдены мимо.

Все мною до сихъ поръ видѣнное въ этомъ печатномь товарѣ могло быть прiобрѣтено или гдѣ-нибудь въ книгопродавческомъ складѣ или гдѣ-нибудь вечеркомь на распахнутомъ настежь аукцiонѣ (4). Но между всѣмъ этимъ была еще небольшая брошюрка въ синей оберткѣ, которую продавецъ подалъ мнѣ съ такимъ особеннымъ видомъ, что я тотчасъ же купилъ ее не торгуясь, по цѣнѣ имъ запрошенной, при чемъ мнѣ какъ разъ пришла мысль, что я стою лицомъ къ лицу съ самимъ достопочтеннымъ авторомъ этой книжки. Послѣ этого литераторъ началъ проявлять въ отношенiи ко мнѣ величайшее радушiе, такъ что я даже рѣшился спросить его, куда онъ путешествуеть.

— О! отвѣчалъ онъ, — я сопутствую здѣшнему почтеннѣйшему хозяину, мы вмѣстѣ пробираемся въ лагерь подъ Стамфордомъ.

Потомъ онъ мнѣ объяснилъ, что на все время текущаго лѣта нанялъ въ вагонѣ уголокъ для своего книжнаго склада, который, какъ онъ самъ остроумно замѣтилъ, составитъ настоящую Оборотную Библiотеку (5), ибо въ Соединенныхъ Штатахъ не много оставалось такихъ закоулковъ, въ которыхъ она не побывала. Такой планъ мнѣ очень понравился, и я началъ сводить въ своемъ умѣ все множество необыкновенно-счастливыхъ случайностей въ жизни книжнаго ходебщика, въ особенности если онъ своими качествами подходилъ подъ образецъ, стоявший предо мною. Чего стоили ежедневныя, ежечасныя встречи, подобныя той, какова была моя съ нимъ встрѣча, когда онъ вызывалъ удивленiе мимоходнаго странника, давая ему чувствовать, что въ вагонѣ комедiянта изъ страны въ страну путешествуетъ человѣкъ съ литературными наклонностями и даже съ литературными заслугами. Какихъ многоцѣнныхъ, но при этомъ нерѣдкихъ торжествъ достигалъ онъ въ бесѣдахъ съ какимъ-нибудь пожилымъ священникомъ, долгое время прозябающимъ гдѣ-нибудь въ утесистыхъ, лѣсныхъ, многоводныхъ и отдаленныхъ поселенiяхъ Новой Англiи, который, пополняя свою библiотеку изъ ходебщикова запаса проповѣдей, побуждаетъ его похлопотать объ университетскомъ образованiи и стать на ряду первыхъ студентовъ въ аудиторiи. Какъ усладительны, какъ горды должны быть его чувствованiя, когда онъ, говоря при продажѣ букварей и азбукъ о поэзiи, очаруетъ умъ, или удачно коснется сердца нѣжной преподавательницы деревенской школы, преподавательницы, которая сама поэтъ, носитъ синiе чулки, на которые, кромѣ его, никто даже и не потрудился заглянуть. Картина же его совершеннѣйшей славы открывается тогда только, какъ вагонъ остановится гдѣ-нибудь на ночь, и все собранiе его книгъ перенесется въ общую залу гостинницы, наполненную народомъ. Тутъ онъ представляетъ разнороднымъ гостямъ — и проѣзжему изъ города, и погонщику изъ горъ, и сосѣднему фермеру, и землевладѣльцу его, и олуховатому конюху — сочиненiя, сообразныя съ ихъ вкусомъ и степенью развитiя, доказывая во все это время, безъ умолку, тончайшимъ разборомь ихъ и глубокомысленными своими замѣчаниями, что всѣ сведѣнiя, заключающiяся въ его книгахъ, далеко не сравняются съ запасомъ знанiя, собраннымъ въ его головѣ.

Такъ счастливо переходитъ онъ вдоль и поперекъ страны, порою какъ провозвѣстникъ торжественнаго хода разума, порою рука объ руку со вселяющею благоговѣнiе литературою, и повсюду собираетъ жатву истинной и сердечной народной признательности, на прiобрѣтенiе которой теряютъ надежду келейные книжные червяки, коихъ трудами живетъ онъ.

Если когда-либо придется мнѣ вмѣшаться въ литературу, думалъ я, вооружаясь необоримою рѣшительностью, — то приступлю къ этому въ качествѣ книжнаго ходебщика.

Хотя все еще былъ полдень, однако же воздухъ стемнѣль вокругь насъ, и рѣдкiя капли дождя начинали постукивать въ крышу нашей телѣги , подобно топоту маленькихъ птичекъ, опустившихся на нее для отдыха. Невнятный звукъ прiятныхъ голосовъ заставилъ насъ прислушаться, и скоро на половинѣ лѣстницы появилось милое личико молодой дѣвушки, румяныя щеки которой горѣли такою веселостью, что даже посреди померкшаго свѣта казалось, будто солнечные лучи все еще заглядывали ей подъ шляпку. За ней мы увидѣли смуглый, но красивый обликъ молодаго человѣка, который съ такою развязною любезностью, какой нельзя и подозрѣвать въ груди свободнаго Американца, помогалъ ей войдти въ вагонъ. Какъ только новопришедшiе вступили въ дверь, мы тотчасъ поняли, что они занимаются ремесломъ, отчасти сроднымъ съ занятiями моихъ прiятелей, и я при этомъ былъ порадованъ добротою, болѣе чѣмъ гостепрiимною, скажу даже отеческою, съ которою комедiянтъ привѣтствовалъ ихъ обоихъ, въ то время, какъ молодой литераторъ спѣшилъ провесть и усадить дѣвушку на переднюю скамейку.

— Вы укрылись въ самую пору, молодые друзья мои, сказалъ хозяинъ вагона. — Еще пять минутъ, и все небо опрокинулось бы на васъ.

Отвѣтъ молодаго человѣка обличалъ въ немь иностранца; но не тѣмъ, чтобъ въ его выраженiяхъ замѣтно было уклоненiе отъ идiотисмовъ и акцента чистаго англiйскаго языка, а тѣмъ именно, что онъ говорилъ съ большею осторожностью и точностью, нежели это бываетъ при совершенномъ знакомствѣ съ языкомъ.

— Мы видѣли, какъ ливень собирался надъ нами, сказалъ онъ, — и уже совѣтовались какъ бы скорѣе добраться до дома, который стоитъ, вонъ, на томъ пригоркѣ, какъ замѣтили на дорогѣ вашъ вагонъ.

— И рѣшились войдти въ него, прервала дѣвушка съ улыбкою, — потому что въ такомъ бродячемъ жилищѣ, какъ ваше, мы скорѣе будемъ у себя дома.

Я, между тѣмъ, со многими дикими и неопредѣленными мечтами, разсматривалъ во всѣхъ подробностяхъ этихъ двухъ голубковъ, залетѣвшихъ къ намъ въ ковчегъ. Юноша, высокiй, ловкiй, крѣпко-сложенный, имѣлъ густые, черные и блестящiе волосы, лежавшiе кудрями вокругъ его смуглаго и выразительнаго лица, которое, если и не имѣло бо́льшаго выраженiя, чѣмъ въ спокойныхъ лицахъ нашихъ соотечественниковъ, за то было живѣе и скорѣе привлекало вниманiе. При своемъ первомъ появленiи, онъ имѣлъ за спиною красивый ящикъ, почти фута въ два со всѣхъ сторонъ въ квадратѣ, но весьма легкiй въ отношенiи къ величинѣ; онъ тотчась же отстегнулъ его съ плечъ и поставилъ на полъ вагона.

Дѣвушка была почти такъ же бѣлолица, какъ и наши красавицы; но въ ея тѣлѣ проглядывало больше ясности, чѣмъ у многихъ изъ нихъ. Легкость ея стана, который, казалось, былъ разсчитанъ на то, чтобъ дать ей возможность обойдти весь мiръ безъ утомленiя, вполнѣ согласовалась съ сiяющею радостью ея лица; а ея нарядная одежда, въ которой соединялись радужные цвѣта — и розовый, и зеленый, и густо-оранжевый — была до того кстати ея веселой наружности, что, казалось, она какъ-будто родилась въ ней. Эта милая странница имѣла при себѣ радость-вызывающую скрипку; но ея товарищъ вскорѣ взялъ у нея изъ рукъ инструментъ и началъ его настраивать. Никому изъ насъ, прежнихъ товарищей вагона, не нужно было разспрашивать о ремеслѣ ихъ: оно не могло оставаться загадкою для частыхъ посѣтителей военныхъ смотровъ, выборныхъ сходокъ, хозяйственныхъ выставокъ, строительныхъ закладокъ и другихъ торжественныхъ сборищъ въ нашемь умномъ отечествѣ. Есть у меня добрый другъ, который, при чтенiи этой страницы, вѣрно улыбнется, припоминая рыцарскiй подвигъ нашъ, какъ мы выручали раекъ такой же точно четы отъ нападенiя цѣлой артели нашихъ соотчичей съ тяжеловѣсными кулаками.

— Ну, моя милая, сказалъ я дѣвушкѣ въ нарядной юбочкѣ, — не отправиться ли намъ вмѣстѣ, посмотрѣть на чудеса мiра?

Она тутъ же поняла иносказательность моихъ словъ, хотя самъ я былъ бы непрочь и не затруднился бы, еслибъ она согласилась и на буквальное значенiе моей рѣчи. Ящикъ краснаго дерева былъ уставленъ въ надлежащее положенiе, и я сталъ смотрѣть въ небольшое круглое увеличительное стекло, между тѣмъ какъ дѣвушка сѣла подлѣ меня и, въ короткихъ описательныхъ выраженiяхъ, объясняла картины, одна за другою передвигавшiяся передъ моими глазами. Вмѣстѣ посѣтили мы — или, по крайней мѣрѣ, посѣтило наше воображенiе — многое множество славныхъ городовъ, по улицамъ которыхъ мнѣ всегда страхъ какъ хотѣлось погулять и подышать. Помню, сперва мы были въ гавани Барцелоны, смотря изъ нея на городъ; потомъ чародѣйка перенесла меня по воздуху въ Сицилiю и дозволила взгляпуть на пылающую Этну; далѣе мы перелетѣли въ Венецiю и сидѣли въ гондолѣ подъ аркою Рiальто; за этимъ она опустила меня между многочисленныхъ зрителей при коронацiи Наполеона. Была тутъ же еще одна картинка — дѣвушка не могла мнѣ назвать изображенной въ ней мѣстности — картинка, приковывавшая мое вниманiе долѣе, чѣмъ всѣ великолѣпные дворцы и церкви, ибо память моя говорила мнѣ, что я самъ, прошлыми лѣтомь, видѣлъ точно такую же бѣдную хижину, точно въ такомь же, елями обросшемъ, уголкѣ, посреди зеленыхъ нашихъ горъ. Всѣ эти картины были довольно хорошо нарисованы, хотя далеко уступали описательнымъ очеркамъ дѣвушки; да и трудно было понять, какъ могла она въ немногихъ выраженiяхъ — въ выраженiяхъ на языкѣ, какъ мнѣ думалось, для нея чуждомъ, — представлять такъ увлекательно воздушныя копiи съ многообразныхъ видовъ. Когда мы пропутешествовали по всему огромному пространству райка, я взглянулъ на лицо моей спутницы.

— «Куда ты идешь, разкажи мнѣ, дѣвица,» спросилъ я словами старинной пѣсни.

— Ахъ, сказала смѣясь дѣвушка, — зачѣмъ вы не спросите, куда лѣтнiй вѣтеръ дуетъ? Мы скитальцы, и здѣсь, и тамъ, и повсюду. Гдѣ радость — туда просится и сердце. Сегодня, впрочемъ, говорили намъ, что въ здѣшнихъ мѣстахъ праздники и много веселья: такъ, можетъ-статься, мы понадобимся въ лагерѣ подъ Ста́мфордомъ.

Это было во дни моей счастливой юности. Пока прiятный голосокъ дѣвушки еще звучалъ въ моихъ ушахъ — я вздохнулъ: никому, я думалъ, кромѣ меня не слѣдовало бы быть товарищемъ въ ея жизни, которая, казалось, осуществляла мои собственныя необузданные мечты, заботливо лелѣянныя во весь призрачный промежутокъ отъ ребячества и до часа встрѣчи съ нею. Для этихъ двухъ скитальцевъ мiръ былъ въ своемь золотомъ вѣке, не потому, конечно, чтобъ онъ былъ менѣе мраченъ и печаленъ; а потому, что его утомительность и печали не имѣли ничего общаго съ ихъ эѳирными свойствами. Куда бы ни явились они въ своемъ блаженномъ странствованiи, тамъ и юность откликнется ихъ веселiю, и заботою подавленное мужество отложитъ на минуту свой трудъ, и старость, спотыкающаяся между могилами, улыбнется, ради ихъ, увядающею радостью. Уединенная хижина, узкая и мрачная улица, каждый темный уголокъ освѣтятся быстролетнымъ блескомъ, такимь же, какой свѣтилъ теперь и на насъ, въ то время, какъ мимо ихъ пройдутъ эти ясныя души. Благословенная чета, твой счастливый домъ повсюду на землѣ! Я взглянулъ на свои плеча и подумалъ — они достаточно широки, чтобъ поддержать всѣ эти нарисованные города и горы. У меня же и нога легка и неутомима, какъ крыло райской птички. У меня же и сердце не возмущено и, распѣвая, кинулось бы оно въ радостный путь.

— О дѣва! сказалъ я вслухъ, — зачѣмъ ты не одна сюда явилась?

Пока веселая дѣвушка и я съ нею были заняты райкомъ, неперемежающiйся дождь загналъ въ вагонъ еще одного путника. Онъ съ виду былъ почти однихъ лѣть съ хозяиномъ-комедiянтомъ, но ниже его ростомъ, худѣе и гораздо дряблѣе; да и одѣтъ онъ быль гораздо бѣднѣй, въ какую-то сѣрую пару платья съ заплатами. Лицо онъ имѣлъ узкое, морщиноватое; а маленкiе сѣрые глаза какъ-то черезчуръ зорко выглядывали изъ своихъ глубоко-вдавленныхъ впадинъ. Этотъ старикашка подшучивалъ надъ нашимь хозяиномъ, такъ что нетрудно было заключить объ ихъ предварительномъ знакомствѣ; но какъ только онъ замѣтилъ, что красавица и я покончили наши занятiя съ райкомъ, то тутъ же вынулъ какую-то сложенную бумагу и мнѣ ее представилъ. Это, какъ я и ожидалъ, было свидѣтельство, написанное хорошимъ и четкимъ почеркомъ, за подписью нѣсколькихъ извѣстныхъ особъ, о которыхъ я никогда не слыхивалъ, удостовѣрявшее, что податель претерпѣлъ всѣ возможныя несчастiя и рекомендовавшее его милосердiю благотворительныхъ людей. Предшествовавшiе расходы оставили въ моемъ карманѣ только одинъ билетъ въ пять долларовъ, изъ которыхъ, однако же, я предложилъ нищему подаянiе, если только у него будетъ съ него сдачи. Предметъ моего благодѣянiя посмотрѣлъ пристально мнѣ въ лицо, но не нашелъ въ немъ нисколько того злобнаго духа истыхъ Янки, духа, который находитъ удовольствiе въ изобличенiи малѣйшей, даже безвредной уловки плутовства.

— Что жь, сказалъ оборванный старикъ-нищiй, — если банкъ пользуется хорошимъ кредитомь и проченъ, то, можеть-быть, у меня и наберется столько, чтобъ размѣнять вашъ билетъ.

— Это билеть Соффокскаго банка, отвѣчалъ я, — и лучше всякаго золота.

Такъ какъ нищiй ничего не могъ сказать противъ этого, то онъ вытащилъ небольшой замшевый мѣшокъ, тщательно увязанный тонкимъ ремешкомъ. Когда мѣшокъ былъ раскрытъ, въ немъ оказалось довольно значительное сокровище серебряныхъ монетъ, всѣхъ сортовъ и величины; мнѣ даже показалось, что между ними блеснули золотыя перышки Американскаго Орла, птицы рѣдкой между нашею ходячею монетою. Въ этотъ драгоцѣнный мѣшокъ быль опущенъ мой банковый билетъ, размѣненный по курсу, для меня значительно невыгодному. Получивъ такимъ образомъ вспомоществованiе, бѣднякъ вынулъ изъ кармана старую, замасленую колоду картъ, которая, по всѣмъ вѣроятностямъ, значительно содѣйствовала къ пополненiю замшеваго мѣшка многообразными способами.

— Знаете ли, сказаль онъ, — я подглядываю въ вашемъ лицѣ удивительное счастiе и за двадцать пять центовъ прибавочныхъ готовъ разказать вамъ, въ чемъ будетъ состоять оно.

Я никогда не отказываюсь заглянуть въ будущее и потому, смѣшавъ карты и предложивъ милой дѣвушкѣ снять, передалъ колоду гадателю-нищему. Подобно всѣмъ предсказателямъ, онъ прежде, нежели началъ раскрывать предо мною неясныя событiя, двигавшiяся мнѣ на встрѣчу, началъ, въ доказательство сверхъестественности своей науки, описывать мнѣ тотъ путь, который я уже успѣлъ пройдти. Тутъ да повѣрятъ тому, что́ я скажу, какъ вѣрному факту. Когда старикъ, такъ-сказать, прочиталъ одну страницу въ книгѣ судебъ, онъ вперилъ свой проницательный взоръ прямо мнѣ въ глаза и сталъ разказывать, со всѣми малѣйшими подробностями, то, что́ было тогда самымъ замѣчательнымъ случаемъ въ моей жизни. Это было такое обстоятельство, котораго открывать я не намѣревался никому, до общаго разоблаченiя всѣхъ тайнъ; а потому необъяснимое для меня знанiе нищаго, или его удачное соображенiе, показалось мнѣ событiемъ болѣе удивительнымъ, чѣмъ то, когда бы онъ, встрѣтившись со мною сегодня на улицѣ, повторилъ слово въ слово всю исписанную теперь страницу. Гадатель, предсказавъ мнѣ судьбу, которую время какъ-будто бы медлитъ оправдать, собралъ карты, спряталъ мѣшокъ и вступилъ въ разговоръ съ другими присутствовавшими въ вагонѣ.

— Послушай-ка, старинный мой прiятель, сказалъ комедiянтъ, — ты намъ еще не объявилъ, куда ты предполагаешь обернуться лицомь сегодня послѣ полудня.

— Я пробираюсь на сѣверъ, пока стоитъ теплая погода, отвѣчалъ гадатель, — сперва чрезъ Конне́ктикатъ, потомъ чрезъ Ве́рмонтъ, а оттуда, можетъ-статься, и въ Канаду. Но мнѣ нужно будетъ остановиться и посмотрѣть, какъ снимется лагерь подъ Ста́мфордомъ.

Я начиналъ думать, что всѣ бродяжники Новой Англiи направлялись къ лагерю и избрали этотъ вагонъ сборнымъ мѣстомъ на своемъ пути. Тутъ комедiянтъ предложилъ идти, какъ только перестанетъ дождь, всѣмъ вмѣстѣ по дорогѣ въ Ста́мфордъ, ибо нерѣдко люди подобнаго рода изъ разсчета составляютъ между собою какъ бы какую-то лигу и конфедерацiю.

— Молодая дѣвушка, замѣтилъ ловкiй книгопродавецъ, почтительно ей кланяясь, — и господинъ иностранецъ, если я не ошибаюсь, также направляются къ этому городу. Еслибъ мы могли убѣдить ихъ присоединиться къ нашему обществу, то это чрезвычайно много содѣйствовало бы моему удовольствiю, а равно удовольствiю моего товарища и его друга.

Планъ быль одобренъ со всѣхъ сторонъ: всѣ, имѣвшiе къ нему отношенiе, столько же чувствовали его выгоды, сколько и я, не имѣвшiй никакого права быть въ него включеннымъ. Отдавъ самому себѣ отчетъ въ разныхъ способахъ, которыми четверо изъ прежде-описанныхъ людей достигали счастiя, я началъ въ умѣ своемъ изыскивать удовольствiя старика «странника», какъ назвали бы сельскiе жители этого скитающагося нищаго-гадальщика. Такъ какъ онъ имѣлъ притязанiе на дружбу съ чортомъ, то мнѣ думалось, что онъ лучше всего могъ слѣдовать по жизненному пути этой особы и находить на немъ удовольствiе, при обладанiи нѣкоторыми умственными и нравственными отличительными способностями, болѣе легкими и болѣе смѣшными, которыми чортъ отличается въ народныхъ сказкахъ. Между этими способностями можно указать на пристрастiе къ обману, собственно для того только, чтобъ обмануть, а не для чего другаго, на желанiе подсмотрѣть человѣческую слабость и смѣшные людскiе недостатки, чтобъ подтрунить надъ ними, и еще на разныя мелочныя хитрости. Такимъ образомъ, для этого старика можетъ быть истиннымъ удоволъствiемъ сознанiе, для нѣкоторыхъ умовъ невыносимое, — сознанiе того, что онъ всю жизнь свою обманываетъ весь мiръ, и что его маленькiя уловки на столько, на сколько онъ имѣетъ отношенiя къ людямъ, всегда берутъ верхъ надъ ихъ совокупною мудростью. Каждый день доставляетъ ему цѣлый рядъ мелкихъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ и язвительныхъ торжествъ, когда, напримѣръ, онъ докучливостью своею вывертываетъ милостыньку изъ сердца скряги, или когда мое глупое добродушiе переводитъ частичку деньжонокъ изъ моего тощаго кошелька въ его растопырившiйся замшевый мѣшокъ, или когда какой-нибудь надутый баринъ кидаетъ монетку оборванному нищему, который богаче его самого; или когда — вѣдь онъ не всегда же до такой степени пропитанъ чертовщиною — ему представляется случай изъ поддѣльныхъ нуждъ своихъ выдѣлить хоть маленькую помощь истинной бѣдности. Въ добавокъ ко всему этому, какая неизчерпаемая бездна наслажденiя, дающая ему возможность подсмотрѣть столько глупостей и надѣлать столько проказъ, открывается предъ его насмѣшливымъ умомъ въ то время, какъ онъ выдаетъ себя за предсказателя!

Все это составляетъ нѣкотораго рода счастiе, которое я понималъ, хотя не имѣлъ къ нему ни малѣйшаго сочувствiя. Еслибъ тогда я могъ допустить такое сочувствiе, то можетъ-быть и нашелъ бы, что скитальческая жизнь больше пристала нищему, нежели которому-нибудь изъ его товарищей; ибо сатана, съ которымъ я сравнилъ нищаго, всегда находилъ удовольствiе, еще со временъ Iова, скитаться по землѣ. Въ самомъ дѣлѣ лукавыя наклонности, дѣйствующiя не по глубоко-задуманнымъ планамъ, а только одними безсвязными уловками, едвали могутъ имѣть соразмѣрное себѣ поприще, если не будутъ естественнымъ образомь побуждаемы къ безпрерывной перемѣнѣ мѣстности и общества. Мои размышленiя были тутъ прерваны.

— Еще посѣтитель! воскликнулъ старикъ-комедiянтъ нашъ.

Дверь вагона была плотно затворена по причинѣ бури, которая ревѣла и неистовствовала съ удивительною яростью и съ порывами, сильно врываясь въ вагонъ, какъ бы требуя выдачи всѣхъ сидѣвшихъ въ немъ бездомныхъ людей въ законную себѣ добычу и злобно крутилась вокругъ нашего убѣжища въ то время, какъ мы, нисколько неозабоченные гнѣвомъ стихiй, преспокойно сидѣли и разговаривали между собою. Вдругъ дверь стукнула, какъ-будто сдѣлана была попытка отворить ее, и вслѣдъ за этимъ послышался голосъ, бормотавшiй какую-то странную, непонятную тарабарщину, которую мои товарищи приняли за греческой языкъ, а я подозрилъ за воровскую латынь (6). Комедiянтъ, однакожь, поднялся съ мѣста и впустилъ какую-то фигуру, которая заставила меня подумать, что нашъ вагонъ откатился лѣтъ на двѣсти назадъ въ минувшiе вѣка, или, что вокругъ насъ, какъ бы по волшебству, внезапно поднялся лѣсъ съ своими первобытными жителями.

Это былъ красный Индѣецъ съ лукомъ и со стрѣлами. Одежда его состояла изъ какой-то шапки, украшенной однимъ перомъ невѣдомой мнѣ дикой птицы, и изъ синей бумажной рубахи, плотно вокругъ него опоясанной. На груди его, какъ орденскiе знаки, висѣли серебряные полумѣсяцъ и кружокъ съ другими украшенiями. Небольшое распятiе, тутъ же висѣвшее, свидѣтельствовало, что отецъ папа успѣлъ уже стать между Индѣйцемъ и Великимъ Духомъ, которому онъ поклонялся въ своемъ простодушiи. Сынъ пустыни, питомецъ бурь, сѣлъ молча между нами. Когда первыя минуты удивленiя миновали, я узналъ въ немъ, безошибочно, инородца изъ Пенобкотскаго племени, партiи котораго мнѣ случалось видѣть во время лѣтняго ихъ передвиженiя внизъ по нашимъ восточнымъ рѣкамъ, гдѣ они шныряютъ между береговыми шкунами въ своихъ берестовыхъ челнокахъ, или устраиваютъ вигвамы (7) близь какой-нибудь ревущей мельничной плотины и ведутъ мелкую торговлю корзинками, тамъ, гдѣ отцы ихъ гоняли оленей. Вѣроятно, новый посѣтитель нашъ пробирался изъ области въ область по направленiю къ Бостону, питаясь скуднымъ подаянiемъ жителей и отъ времени до времени извлекая кой-какую выгоду изъ искуснаго владѣнiя лукомъ, когда случалось ему пускать изъ него стрѣлы, въ центръ, выставляемый для цѣли и на призъ удачнаго прицѣла.

Наша веселая дѣвушка не оставила беэъ вниманiя усѣвшагося Индѣйца и скоро сдѣлала попытку завести съ нимъ разговоръ. Она, дѣйствительно, казалась созданною изъ майскаго солнечнаго блеска, ибо не было ничего такого мрачнаго и угрюмаго, на что́ она не могла бы набросить радостнаго свѣта, и дикарь, подобно соснѣ своего родимаго лѣса, скоро началъ проясниваться какимъ-то угрюмымъ веселiемъ. Наконецъ она спросила его, имѣетъ ли онъ въ своемъ пути какую особливую цѣль, или какое намѣренiе.

— Я шелъ стрѣлять до лагеря Ста́мфордъ, отвѣчалъ Индѣецъ.

— Вотъ тебѣ еще пятеро, сказала дѣвушка, — которые также пробираются въ лагерь. Ты пойдешь съ нами; всѣ мы идемъ однимъ путемъ и у насъ легко на сердцѣ. Что касается до меня, то я пою веселыя пѣсни, говорю веселыя сказки, думаю веселыя думы и пляшу по дорогѣ. Нѣтъ тому скуки, кто мнѣ товарищъ; одному же тебѣ идти въ Ста́мфордъ, право, будетъ скучно!

Мои понятiя о первобытномъ характерѣ человѣка заставляли меня думать, что Индѣецъ предпочтетъ предложенному ему веселому обществу свое собственное одиночество; но оказалось противное: предложенiе дѣвушки было встрѣчено готовымъ согласiемъ и, казалось, одушевило его неяснымъ ожиданiемъ удовольствiя. Я приэтомъ предался цѣлому ряду мыслей, которыя, или какъ проистекавшiя естественнымъ порядкомъ изъ такого сочетанiя обстоятельствъ, или какъ вызванныя какою-то мимолетною мечтою, возбудили въ душѣ моей легкiй трепетъ, какъ-будто бы я прислушался къ стройной музыкѣ. Мнѣ представлялось, что человѣчество теперешняго нашего скучнаго, одряхлѣвшаго вѣка влачитъ лѣнивое свое существованiе въ дыму и пыли городовъ, а если и дышитъ болѣе чистымъ воздухомъ, то всеже засыпаетъ къ ночи только съ одною надеждою, что авось какъ-нибудь оно да протянеть свое завтра; а всѣ эти завтра, составляющiя жизнь его, пройдутъ посреди одной и той же скучной обстановки и посреди тѣхъ же унизительныхъ работъ, которыя затмеваютъ солнечный свѣтъ. Но въ это же время представлялись мнѣ еще люди, исполненные первобытнаго инстинкта, сохранившiе свѣжесть юности до послѣднихъ своихъ лѣтъ отъ безпрерывнаго поновленiя, производимаго въ нихъ новыми предметами, новыми цѣлями и новымъ сообществомъ, люди, мало заботившiеся о томъ, что родившись въ Новой Англiи, они сойдутъ въ могилу, пожалуй, хоть гдѣ-нибудь въ Средней Азiи. Судьба какъ-будто бы собирала въ нашъ вагонъ свободныя души на совѣщанiе; не сознавая побужденiя, которое сближало ихъ къ общему центру, они шли сюда изъ-близка и изъ-далека, и послѣднимъ изъ всѣхъ явился представитель тѣхъ могучихъ скитальцевъ, которые, гоняя оленей въ теченiе тысячелѣтiй здѣсь на землѣ, гоняютъ ихъ и теперь въ странѣ Великаго Духа. Изъ вѣка въ вѣкъ переходило дикое племя, а между тѣмъ лѣса исчезали по обѣ стороны его пути, рука его утрачивала отчасти свою силу, нога лишалась своей быстроты, лицо — своего величаваго достоинства, а сердце и умъ — своей дикой добродѣтели и своей невоздѣланной силы; однако же, несмотря на все это, Индѣецъ, несмягченный соприкосновенiемъ съ искусственною жизнiю, бродя теперь по пыльной дорогѣ такъ же, какъ когда-то шелъ онъ по опавшимъ листьямь лѣса, явился передъ нами все тѣмъ же Индѣйцемъ.

— Посмотрите-ка, прервалъ мои размышленiя старикъ комедiянтъ, — какая насъ честная компанiя собралась тутъ: одинъ, два, три, четыре, пять, шесть — всѣ идутъ въ лагерь подъ Ста́мфордомъ. Желательно было бы мнѣ знать, говоря конечно безъ обиды, куда-то направляется вотъ этотъ молодой господинъ?

Я очнулся. Какъ попалъ я между этихъ скитальцевъ? Свободный умъ, предпочитавшiй свои собственныя заблужденiя всякому благоразумiю другихъ, открытая душа, находившая себѣ товарищество повсюду, больше же всего безпокойное внутреннее влеченiе, нерѣдко ставившее меня въ самое затруднительное положенiе посреди наслажденiй — тутъ было все мое право на ихъ сообщество.

— Друзья мои! воскликнулъ я, выступая на средину вагона, — я иду вмѣстѣ съ вами въ лагерь подъ Ста́мфордомъ.

— Но съ чѣмъ же, позвольте спросить? спросилъ старикъ комедiянтъ послѣ минутнаго молчанiя. — Изъ насъ шестерыхъ каждый въ состоянiи добывать себѣ хлѣбъ какимъ-нибудь непредосудительнымъ образомъ. Всякiй честный человѣкъ обязанъ снискивать себѣ пропитанiе честнымъ образомъ. Вы же, сударь, какъ мнѣ сдается, ни кто другой, какъ просто праздношатающiйся.

Я началъ увѣрять почтеннѣйшую компанiю, что природа, влагая въ меня наклонность къ ихъ образу жизни, не совершенно оставила меня лишеннымъ потребныхъ для этого качествъ, хотя я не могъ отвергать, что мой талантъ былъ менѣе уважителенъ и менѣе выгоденъ, чѣмъ самый меньшiй изъ ихъ талантовъ. Я, короче сказать, намѣревался подражать разкащикамъ, которыхъ намъ описываютъ путешественники по Востоку, и сдѣлаться бродячимъ повѣствователемъ, разказывая творенiя моего собственнаго воображенiя тѣмъ слушателямъ, которыхъ мнѣ удастся собрать вокругъ себя.

— Если не это мое призванiе, сказалъ я, — то я родился напрасно.

Гадальщикъ, моргнувъ лукаво компанiи, предложилъ взять меня къ себѣ въ ученики того или другаго своего ремесла, изъ коихъ каждое, безъ всякаго сомнѣнiя, могло представить обширное поприще всякой творческой способности, какою я могъ только обладать. Книгопродавецъ сказалъ нѣсколько словъ къ устраненiю моего предложенiя, подъ влiянiемъ, какъ кажется, авторской ревности, а частью изъ опасенiя, чтобъ изустное повѣствование не сдѣлалось общимъ между сочинителями романовъ къ конечной пагубѣ книжной торговли.

— «Къ тебе взываю, радость — мой дружокъ!» воскликнулъ я, кстати припомнивъ слово L'Allegro, — «прими меня, о радость, въ свой кружокъ!» (8)

— Будемъ же поснисходительнѣе къ бѣдному юноше, отозвалась наша радость съ такою добротою, которая заставила меня полюбить ее еще болѣе, — я вижу въ немъ много обѣщающаго. Правда, на лицѣ его появляется иногда какая-то тѣнь, но она тотчасъ же смѣняется свѣтомъ. Едва родится въ немъ печальная мысль, какъ слѣдомъ за нею, близнецомъ является и радостная. Мы возьмемъ его съ собою: и вы увидите, какъ онъ насмѣшитъ насъ всѣхъ прежде, нежели мы дойдемъ до лагеря подъ Ста́мфордомъ.

Слова ея устранили всѣ сомнѣнiя и доставили мнѣ доступъ въ союзъ, согласно съ условiями котораго, безъ раздѣла барышей, мы обязывались подавать другъ другу помощь и устранять одинъ отъ другаго всякую невзгоду, по мѣрѣ своихъ силъ. По окончанiи этого дѣла, чудное веселiе вступило въ кружокъ нашъ, выразившись сообразно съ наклонностями каждаго его сочлена. Старикъ-комедiянтъ, уставивъ свой органъ, взволновалъ души пигмейскаго народца одною изъ самыхъ веселыхъ пѣсенъ, бывшихъ у него въ запасѣ: портные, кузнецы, дамы и кавалеры, казалось, вполнѣ раздѣляли съ нами счастiе; полишинель отличался въ особенности и лучше, нежели когда-либо, кивая и примаргивая преимущественно мнѣ. Молодой иностранецъ выводилъ мастерскою рукой изъ скрипки такiя ноты, которыя какъ будто бы вливали вдохновенiе въ пѣсню комедiянта. Книжникъ и милая веселушка пустились въ плясъ: первый выдѣлывалъ невиданные дотолѣ антраша въ воздухѣ, раскидывая ногами и руками во всѣ стороны; вторая, подпершись руками въ бока и охвативъ своими тонкими пальчиками талiю, проявляла такую быстроту и легкость своихъ ногъ и такое согласiе во всѣхъ положенiяхъ и въ движенiи, что я рѣшительно не постигалъ, какъ возможно будетъ ей остановиться, и въ то же время думалъ, что природа создала ее, подобно тому, какъ и комедiянтъ устроилъ свои куклы, для того единственно, чтобъ она скакала и плясала. Индѣецъ промычалъ нѣсколько ужасающихъ возгласовъ, пугавшихъ насъ до тѣхъ поръ, пока мы не объяснили ихъ тѣмъ только, что это воинская пѣсня, которою онъ, по примѣру своихъ предковъ, подготавливалъ себя къ нападенiю на Ста́мфордъ. Гадатель же, между тѣмъ, сидѣлъ чинно въ уголкѣ, какъ бы изъ подтишка наслаждаясь всею картиною и, въ подражанiе насмѣшнику полишинелю, устремляя свои примигивавшiе глазки на меня въ особенности.

Что́ касается до меня, то я съ необычайнымъ настроенiемъ воображенiя приступилъ къ группировкѣ и разцвѣченiю кой-какихъ случайностей для повѣсти, которою предполагалъ позабавить слушателей въ тотъ же самый день вечеромъ; ибо видѣлъ ясно, что товарищи мои немного стыдились меня, и что мнѣ уже не слѣдовало терять времени къ прiобрѣтенiю гласнаго признанiя моихъ способностей.

— Постойте, сотрудники мои, сказалъ наконецъ старикъ-комедiянть, избранный нами въ президенты, — дождь пересталъ, и мы должны поспѣшить исполнить свой долгъ въ отношенiи къ бѣдному народу, который собрался въ лагерѣ подъ Ста́мфордомъ.

— Мы явимся къ нему церемонiяльно, съ музыкою и пляскою, кричала веселая дѣвушка.

Согласно съ этимъ необходимо замѣтить, что наше шествiе должно было совершиться пѣшкомъ; мы шумно высыпали изъ вагона, при чемъ каждый, не выключая и старичка въ сапогахъ съ бѣлыми отворотами, сдѣлалъ скачокъ на-земь съ верхушки лѣстницы. Надъ нашими головами раскидывалось такое море солнечнаго свѣта и блестящихъ облаковъ, а подъ ногами такая яркая растительность, что — какъ я въ то время скромно замѣтилъ — казалось, природа вымыла себѣ лицо и надѣла лучшiя свои драгоцѣнности и свѣжее зеленое платье, въ честь нашей конфедерацiи. Обративъ глаза на сѣверъ, мы увидѣли всадника, который ѣхалъ не спѣша, разбрызгивая небольшiя лужи на ста́мфордской дорогѣ. Онъ приближался, торча въ сѣдлѣ окостенѣвшею своею перпендикулярностью: фигура высокая и худощавая, одѣтая въ буровато-черную одежду. Комедiянтъ и гадальщикъ тотчасъ же въ немь узнали — и наружность его свидѣтельствовала — путешествующаго проповѣдника, пользующагося большою славою между методистами. Насъ не мало приводило въ недоумѣнiе то, что онъ ѣхалъ по направленiю не къ Ста́мфорду, а отъ Ста́мфорда. Когда же, однако, этотъ новый представитель бродяжнической жизни подъѣхалъ ближе къ зеленѣвшей луговинѣ, гдѣ стояли указательный столбъ и наша телѣга, всѣ шестеро бродягъ-товарищей, а съ ними и я, побѣжали къ нему на встрѣчу и, окруживъ, закричали ему дружными голосами.

— Что новаго, что новаго изъ лагеря подъ Ста́мфордомъ?

Миссiонеръ посмотрѣлъ съ удивленiемъ на странный кружокъ людей, который онъ затруднился бы составить, даже выбирая изъ всѣхъ своихъ разнородныхъ слушателей. Дѣйствительно, если всѣхъ насъ можно было отмѣтить общимъ названiемъ бродягъ, то все-таки между почтеннымъ старикомъ-комедiянтомъ, между лукавымъ предсказателемъ-нищимъ, между скрипачомъ-иностранцемъ и его веселою подругою, между щеголеватымъ книгопродавцемъ, между угрюмымъ Индѣйцемъ и между мною, праздношатающимся разкащикомъ, худенькимъ восьмнадцати-лѣтнимь юношею, была огромная разница какъ въ наружности, такъ и во всемъ другомъ. Мнѣ показалось даже, что изъ-за неизмѣнной, желѣзной важности губъ стоявшаго посреди насъ проповѣдника, усиливалась выступить улыбка.

— Добрые люди, отвѣчалъ онъ, — лагерь подь Ста́мфордомъ снялся.

Сказавъ это, методистской пастырь хлыстнулъ лошадь и поѣхалъ на западъ. Союзъ нашъ рушился, оставшись безъ цѣли, и мы вдругъ отданы были на произволъ четырехъ вѣтровъ неба. Гадальщикъ, кивнувъ всѣмъ намъ головою и мигнувъ мнѣ въ особенности, повернулся на сѣверъ и, тихонько смеясь, пошелъ по ста́мфордской дорогѣ. Старикъ-комедiянтъ съ своимъ товарищемъ, книгопродавцемъ, сталъ запрягать въ вагонъ лошадокъ, предполагая ѣхать на юго-западъ вдоль морскаго берега. Иностранецъ и его милая, смѣясь, простились съ нами и отправились по восточной дорогѣ, по которой и я шелъ въ этотъ день; отходя, молодой музыкантъ заигралъ веселую пѣсню, а дѣвушка начала свою легкую пляску и такимъ образомъ, какъ бы превращаясь въ солнечный свѣтъ и усладительные звуки, они, счастливые, мало-по-малу исчезли изъ виду. Наконецъ и я, съ грустною думою, засѣвшею въ головѣ и съ завистью въ сердцѣ, вызванною нехитрою философiею моихъ бывшихъ товарищей, присоединившись къ Пенобкотскому Индѣйцу, пошелъ къ отдаленному городу.