"Смена", №19-20, декабрь 1924 год, стр. 4-6.
ПОТОМ, НЕСКОЛЬКО дальше в степи, дороги меняли свое первоначальное направление, начинали бросаться из стороны в сторону, смущая проезжих дерзостью неожиданных поворотов. Но через самый городок и еще версты две за городом, они лежали безукоризненными, словно по линейке, вычерченными, прямыми.
Дорог было две, и если (смотри любой учебник географии) вы в полдень становились лицом к солнцу, то видели, что одна дорога идет с севера на юг, а другая — с востока на запад. Там, где они перекрещивались, лежал маленький, серый,пыльный кружок, именуемый Каланчевской площадью, а на кружке торчала, оправдывая название, порыжевшая и погнувшаяся от старости каланча городской пожарной команды.
Пожарная команда давно распалась, разбежалась, разошлась кто на север, кто на юг, кто на восток, кто на запад. Одни с красными покинули городок, другие предпочли белых, третьи позарились на беспутство зеленых, четвертые отхлынули с самыми что ни на есть черными-махновцами. В городке остались — слепая кляча Машка, дырявая бочка с порванным рукавом и параличный сторож Макар.
И еще осталась одна лошадь и один человек, только были они не настоящими, а жестяными и торчали на шпиле каланчи. Должность у них была самая легкая и приятная — ехать туда, куда ветер дует. Эту должность выполняли они изо дня в день, причем лошадь с удивительным безразличием развивала по ветру свой жестяной хвост, а человек с одинаковой наглостью показывал спину и черным, и белым, и красным, и зеленым, в зависимости от того, куда эти последние уходили и куда ветер дул.
Один раз, когда бешеными порывами хлестал ветер в северную сторону, жестяной человек увидел, как красные в'ехали в городок и, сколько он после этого ни крутился на своем шпиле, не увидел, как они уходили.
Красные пришли и осели крепко.
Параличный Макар получил какой-то "бесовский", как он говорил, паек, слепая Машка, бродившая по площади, была загнана в стойло, а деревянная бочка почувствовала в своих старых боках свежий запах заклепок.
Помещения пожарной команды, загаженные и запущенные, привели в порядок. Казарму разбили перегородками на ряд комнат, в комнатах поставили столы, за столы посадили людей. У входа повесили вывеску, и обыватели от этой вывески шарахались, как испуганные лошади. Длинные слова складывали свои заглавные буквы в короткое и резкое, как выстрел "нагана", слово
ОТ ЧЕКИ незримые и таинственные нити тянулись по дорогам туда, где эти дороги тонули в степных пространствах, пьяных от бандитской удали.
Банды обложили город кольцом разбоя. Банд было четыре. Во главе каждой стоял один батько. Батько носили длинные, двойные, а то и тройные имена. Но люди в Чека длинных имен не любили и просто для краткости окрестили батек севером, югом, западом и востоком.
Так и говорили:
— Восток опять волисполком ограбил...
— Юг на транспорт напал, чорт его подери...
МАТРОС БОНДАРЬ — человек крепкий.
Насчет грамоты у него не очень, но фамилию свою подписать может и бумажку всякую разберет. Однако, бумажек не любит — читать их долго — особенно, если от руки — и предпочитает всякий предмет на словах выяснить. Человек не бумажка и, если сам человек перед тобой на стуле сидит и робеет (а перед Бондарем все робеют), то всякую неправду в нем сразу увидишь.
Всякие просители эту нелюбовь Бондаря к бумажкам знали и, подав бумажку, с трепетом ждали, что секретарь скажет:
— Предчека просит в кабинет.
Робели уже на пороге кабинета, а в кабинете и совсем языка лишались. Однако, Бондарь всегда знал, кого обласкать можно. На подозрительную личность он глаза поднимал и, словно сквозь веки, прощупывал. Личность совсем робела, путалась и бывало так, что, сев на стул в Бондаревском кабинете, продолжала потом сидеть в... погребе.
Который же по делу справедливому шел, тот видел глаза Бондаря голубые, словно морем напитанные и совсем не страшные. Под взглядом этих глаз всякая робость прочь шла и слова на язык сами просились.
Поэтому и говорили о Бондаре надвое. Одни злобно ворчали, что он де и в глаза-то людям смотреть боится, а другие, улыбаясь, об'ясняли, что он человека насквозь видит и одним взглядом к себе располагает.
Когда местный учитель естествознания направился к Бондарю, то его приятель поп ужаснулся:
— Да он вас живьем с'ест. Да он и в глаза вам смотреть постыдится, а говорить и вовсе не станет.
А сторож школьный, который к попу на квартиру уплотнен был, напротив, заметил:
— Вы, Николай Ляксандрович, смело. Такой человек, такой человек! Как посмотрит, так сразу обласкает.
Николай Александрович с вечера бумажку написал, а утром пошел на площадь, чтобы к Бондарю очередь занять.
Бумажку Николая Александровича Бондарь долго в руках вертел, потом секретарю сказал:
— Позови учителишку.
А когда вошел Николай Александрович, то Бондарь, не поднимая глаз, спросил:
— Между прочим, что значит мете... мете... ну, словом, о чем тут прописано и какая с того рабоче-крестьянскому правительству польза?
Не в пример другим, Николай Александрович робости особенной не выказал и, присев на краешек стула, быстро изложил суть дела. Он говорил о необходимости наблюдений за погодой в видах сельско-хозяйственных, указывал, что метеорологическая станция на каланче им уже лет пять как оборудована, но по причине бандитского и белогвардейского варварства разрушена и что только теперь, при твердой и сочувствующей просвещению власти, он надеется...
Договорить Николаю Александровичу не пришлось.
Совсем неожиданно Бондарь вскинул на него свои голубые глаза, ласково улыбнулся и, протянув свою огромную руку, в которой утонули тонкие пальцы учителя, сказал:
— Которые науки, то пусть процветают. И с моей стороны препятствий, между прочим, не имеется.
РАЗРУШЕННУЮ станцию учитель восстановил быстро. Понаставил на каланче всяких приборов и день за днем производил измерения, вычисления и записи. Сперва работал он в одиночестве, потом нашелся у него совершенно нежданный помощник.
Было это в хороший, солнечный день. Учитель занес в разграфленную таблицу силу и направление ветра, атмосферное давление и собрался спускаться вниз, когда лестница заскрипела под чьими-то тяжелыми шагами.
В спускном отверстии показалась матросская шапка, потом вынырнуло лицо Бондаря с ласковой улыбкой голубых глаз.
— Не помешаю?
И, не ожидая ответа, ткнул пальцем в таблицу:
— Это что?
Учитель давал об'яснения охотно и подробно, а Бондарь, по морскому делу кое-что о метеорологии 1) знавший, понимал с полуслова. На каланче пробыл он с час, а то и больше и спустился вместе с учителем. Спускаясь, говорил, поворачивая через плечо голову:
— Учиться необходимость чувствую и, если разрешите, то заходить часто буду. Очень я ко всему любопытен. Между прочим, как-будто и грамота нужней, на всякое дело пригодится.
Во дворе к Бондарю подлетел секретарь и что-то шепнул ему на ухо. Бондарь крепко сжал учителеву руку и пошел в кабинет, где уже сидели его помощники по работе.
Из центра пришла телеграмма. Телеграмма отвечала на сводку, посланную Бондарем, и в телеграмме стояло одно слово:
Бондарь заседания по этому поводу не открывал, а просто отдал распоряжения. Распоряжения были короткие, как телеграмма.
— С завтрева. По всем направлениям разведку. Сам буду во главе! Начнем с юга.
Секретарь доложил, что по всем направлениям сразу нельзя. Необходимо оставлять людей в городе.
— Верно, — сказал Бондарь. — Тогда по очереди. Завтра к шести утра сорок и два пулемета.
— На юг?
— Сказал — на юг.
И, вставая, добавил:
— И — чтобы совершенно секретно.
УТРОМ, ВЫЕЗЖАЯ, посмотрел Бондарь на шпиль каланчи. Там жестяной человек на жестяной лошади бодро скакал к югу. Дувший в спину ветер колебал ленточки Бондаревской шапки.
Ехали тихо, не куря и не разговаривая, а в степи рассеялись по целине, уминая копытами серебристые нити ковыля.
Вернулись к вечеру, ничего не узнав, ни на кого не натолкнувшись.
А когда вернулись, получили известие, что на севере банда свирепствовала целый день, разоряя хутора и паля исполкомы.
На следующий день бросились к северу, но следов банды не нашли, зато на юге неизвестные живьем зарыли в землю пять незаможников.
Потом метались целую неделю.
Ехали на запад — бандиты появлялись с востока. На восток — во крови плавал запад.
Каждый новый налет отличался все большими жестокостями, и при этом действовали бандиты с удивительным спокойствием и равнодушием к близости Чека.
А один раз, когда на север бросился Бондарь со своим отрядом, бандиты спалили всю южную окраину дрожавшего в слепом страхе городка.
Бондарь сам руководил тушением, сам помогал пристроить погорельцев, и, вернувшись к утру в свой кабинет, ударил кулаком по столу так, что чернильница подскочила и опрокинулась на бок, оставляя красную струю на старом, потрепанном сукне.
— Чортова кружаль, — сказал Бондарь, и голубые глаза его стали темными, как море перед бурей.
В ЦЕНТР ПОЕХАЛ секретарь. Ему велел Бондарь добиться подмоги, а сам пять дней ждал результатов, прекратив бессмысленное и утомительное кружение вокруг городка.
В эти пять дней он почти не слезал с каланчи и совсем замучил учителя бесконечными своими вопросами.
Одной метеорологии Бондарю оказалось мало. За метеорологией последовали начатки естествознания, потом беседы по географии, потом кое-что по арифметической части. Учитель и обедал вместе с Бондарем и иногда оставался ночевать у него в кабинете.
Раз, во время вечерней беседы. Бондарь вдруг подпрыгнул на стуле:
— Стой, брат учитель!
Учитель вздрогнул.
— Школа твоя стоит, мил человек?
— Стоит — ремонт нужен.
— Ладно. Будет ремонт. Будут средства, люди будут.
— Обывателей сгоните.
— Зачем? Свою братву возьму. Только условие. По вечерам с нами заниматься.
— С кем это, с вами?
— С братвой и со мной тоже.
— С вами отдельно?
— Зачем отдельно? Вместе с ребятами сяду.
Учитель улыбнулся.
— Неудобно, товарищ Бондарь. Начальник вы, и вдруг вместе с подчиненными, а да бе.
Поголубели еще больше глаза Бондаря. Усмехнулся:
— Ты это, учитель, брось, неудобно! Пример я им должен быть. Вот и буду! И а и бе и все, что надо. Идет что ли?
И сам сейчас же рукой к звонку. Дежурному приказание:
— На завтра собрать всю команду. Учиться будем. Читать, писать и другое что.
А дежурный — словно кто его рублем подарил.
— Неужто? Вот, это, товарищ Бондарь, вы ладно придумали.
И на следующий день красноармейцы Чеки и Бондарь с ними стучали молотами, звенели топорами и пилами в классах городского училища.
УЧЕБЕ БЫЛО всего два дня.
На третий приехал секретарь и привез в ответ два слова:
— Своими силами.
Бондарь слушал доклад секретаря, выводя в тетрадке с косыми линейками палочки, а, дослушав, — палочки бросил.
— Завтра на север, коротко бросил он и снова за перо.
— Опять кружаль? — осведомился секретарь.
— Докружимся... обязательно до чего-нибудь докружимся... а что-то, брат, у меня эта загогулина не выходит.
И, пока секретарь приготовлял все к завтрашнему походу, предчека Бондарь старательно корпел над мудреной загогулиной.
Загогулина, наконец, уложилась в положенные ей графы, и Бондарь, довольный своим успехом, пошел на каланчу. Там он справился у учителя о погоде и, замявшись, попросил:
— Может, ты мне, Николай Александрыч, на завтра новый урок напишешь?
— А завтра что ж?
— Завтра, может, не успею. Дело есть.
— Едете куда?
Тут глаза Бондарева вдруг потемнели.
— Не твое дело! — отрезал он. А потом поласковей:
— Ты прости, учитель. Не люблю я, когда в мои дела лезут. А палочки мне на завтра напиши. Беспременно.
В ЧЕТЫРЕ НОЧИ оседланные кони ржали на площади. Было уже светло, и Бондарь, вскакивая на своего вороного, по привычке глянул на шпиль каланчи. Человек на лошади мчался к югу.
На этот раз Бондарь позаботился, чтобы о его присутствии в отряде не знали и ехал одетым в кожаную куртку вместо матросского бушлата, а на голову надел кепку. Под кепкой его загорелое лицо казалось высеченным из камня, и падавшие от козырька тени делали его еще энергичнее и жестче.
На самой окраине города бешеный ветер вдруг рванул козырек Бондаревской фуражки и чуть не сорвал ее с головы. Бондарь машинально повернул свой головной убор задом наперед и, опуская руку к поводьям, вдруг вздрогнул.
Ветер дует навстречу. Значит, с юга. А человек на шпиле смотрел на юг, т.-е. показывал ветер северный. Что за притча?
Он задержал лошадь, вынул из футляра бинокль и оглянулся назад.
На фоне утреннего неба украшение шпиля казалось нарисованным. И сколько Бондарь ни протирал стекла, оно упорно и настойчиво смотрело на юг.
Ничего никому не сказал Бондарь. Только верстах в трех от городка велел свернуть в сторону и повел отряд кругом по целине степной, обходя городок с востока. А когда обходом вышли на северную дорогу, пошли в галоп, потом в карьер, и только через четверть часа пустили лошадей шагом.
В этот день бандиты не ушли от отряда. За одним из сел Бондарь со своими красноармейцами нарвался на пьяную шайку, спокойно двигавшуюся им навстречу. Начальник шайки издалека приветствовал их, а, когда вблизи понял свою ошибку, не успел дать ходу.
Ни один бандит не ушел.
КАРЬЕРОМ НЕССЯ Бондаренко к городку, оставив отряд сзади. Не доезжая до окраины, привязал он коня к телеграфному столбу и по огородам добрался до площади.
Человек на шпиле неутомимо скакал к югу лицом, к северному ветру.
Как ветер, влетел Бондаренко в свой кабинет, как ветер, поднялся из кабинета на второй этаж, откуда шла лестница к каланче. Как ветер, взбежал по лестнице и остановился перед учителем, спокойно чертившим что-то на разграфленном листе бумаги.
— Куда ветер дует? А? Куда ветер дует? — проревел Бондарь.
Учитель сразу с'ежился и стал маленьким и противным.
— А что делать с этой станцией там, наверху? — спрашивал секретарь. — Которые там приборы и записи тоже. Может, выбросить?
— Не тронь! Сам буду ходить каждое утро. И записывать все буду в аккуратности. Потому, это наука такая, что для хозяйства и прочее. И вообще.
А когда секретарь уже скрылся за дверью, остановил его Бондарь:
— И еще ребятам скажи. Которые палочки в тетради, то пусть пишут. И чтоб мне на показ давали...
1) Метеорология — наука о погоде.
(стр. 5.)