Улица Петербурга, прямая и жесткая, убегала в снежную муть. Фонари тускло маячили желтыми пятнами. Справа выстроившиеся заводы прятали корпуса в складки ночи и клали сухие тени на синь сугробленной мостовой. Слева — пестрели лентой пузырчатых окон казармы.
Улица сначала была пустая.
Потом ее молчание нарушил мальчишка-газетчик. Он потоптался в негревших валенцах:
— Французский министр уверен, что японцы будут разбиты...
— Торжественное молебствие о даровании победы...
— Новая мобилизация...
Мальчуган, сморкая обмерзшим носом, оборвал свой хриплый выкрик — желающих купить газету не нашлось — и юркнул под ворота.
Потом, наперерез хулиганствующему ветру, вышла из переулка группа людей в чуйках и меховых шапках. У одного под фонарем блеснуло пенснэ. Тень другого на секунду перевалила через канал и дотянулась до окон казарм — он был очень велик.
Оба они и два других спутника были нагружены мешками с неопределенным содержимым: они шли торопливо и молча.
В продолжении получаса люди озабоченно поглощали улицу, пока гиганты-заводы и освещенные казармы не остались позади. Затем они пересекли длинный пустырь и спустились в полуподвальное помещение одинокого деревянного дома. Красноватый свет выбивался из расцвеченных морозными узорами окон и багряными полосами ложился на снег.
В доме ждали поздних гостей.
Худенькая стриженая девушка пытливо оглядела из-под очков вошедших.
— Всю.
— Раскладывайте. Меры предупреждения приняты. Можно спокойно работать всю ночь.
— А прокламация написана, Иван Сергеич?
— Вот она, — ответил человек в пенснэ и, раздевшись, стал читать вполголоса:
«Товарищи. 3 января мы все, рабочие Путиловского завода, забастовали. Четыре наших товарища были уволены мастером Тетявкиным за то, что они заботились больше других о наших рабочих нуждах. И мы, возмущенные таким грубым произволом, забастовали, требуя возвращения наших товарищей и увольнения мастера Тетявкина. Но какой ответ мы получили, товарищи, на наши требования от директора завода г. Смирнова. Г. Смирнов об'явил, что через три дня все 12.000 путиловских рабочих будут уволены, если они не откажутся от своих требований и не станут на работу. Директор готов выбросить всех нас, 12.000 человек, с нашими женами и детьми на улицу, на голодную смерть из-за одной заводской собаки...
— Чего это вы размазываете насчет директора. Надо переходить к деловым требованиям. — Это сказал один из пришедших, задумчиво сплевывая на железную печку.
— Будут и деловые. Слушайте и не мешайте.
...«Обратимся ко всем петербургским рабочим и все вместе будем дружно бороться против ваших врагов-капиталистов и их правительства...
...«Когда восстанет весь русский рабочий класс, сокрушенное штыками царское самодержавие разлетится в прах.
Иван Сергеевич кончил читать и вытер пенснэ.
— У меньшевиков прокламация уже вышла, только очень неосторожно. Так рабочую массу не возьмешь, — заметил высокий.
— А что?
— Да обличают гапоновцев. С этим в прокламациях надо подождать.
— Странно, как вы это говорите, подождать. Ведь они собираются в воскресенье рабочих к Зимнему дворцу с петицией вести.
— Вот поэтому и подождать надо. Покуда же гапоновцы в массе имеют влияние, с ними надо бороться их же оружием, вот, скажем, как я. Приду это: товарищи, отец Георгий Гапон говорил так: рабочих душат со всех сторон. Это делает и правительство и капиталисты. Нам нужно думать, как освободиться от этого двойного ярма. Для того, чтобы бороться с теми и другими, нужно организоваться. Об этом говорил отец Георгий Гапон. Но организоваться нам не дают при полицейском строе. И вот отец Георгий Гапон говорил, что нужно прежде всего завоевать свободу союзов, слова, печати и стачек. Добиться всего этого мы можем, как говорил отец Георгий Гапон, только через Учредительное Собрание. Отец Георгий Гапон говорил, что мы должны в нем видеть прежде всего средство для борьбы с капиталом...
— Удивительно подходящий способ для социал-демократа, да еще большевика, — девушка даже волосами потрясла от негодования.
Мужчины усмехнулись, налаживая гектограф и раскатывая валик по сырым местам бумаги:
— Эка добродетель. Маня, оставьте чушь городить.
— И вы тоже, подделываться под Гапона!
— Где же тут подделка под Гапона, если мы его именем развиваем в массах наши взгляды.
— Но...
Спорили и работали, любовно оглядывая готовые листки, с опаской глядя на завешенные окна.
Утро уже серело в окнах, когда работа была закончена.
Но спать в «рабочем помещении» было опасно.
Поспешили разойтись с пачками прокламаций по районам. Высокий агитатор вышел, позевывая, последний.
— Ну и погодка, — пробормотал он.
Снег вновь падал крупными хлопьями, падал густо и часто, так что в двух шагая ничего не было видно.
В утренних туманах заводы стояли молчаливо. Рабочий Петербург бастовал...
Описанная нами очень бегло сценка из социал-демократического подполья была очень характерна для того времени — кануна кровавых событий 9 января.
Социал-демократы, большевики 2), меньшевики и промежуточная «болотная», как ее называли, группа — все должны были развивать лихорадочную деятельность, чтобы хоть отчасти подготовить массы рабочих к задачам неминуемого революционного взрыва. Эта деятельность осложнялась громадным влиянием общества фабрично-заводских рабочих г. Петербурга, полицейской организацией во главе со священником Гапоном.
Что это было за общество, как оно образовалось и почему имело такое сильное влияние на рабочие массы?
В продолжение ряда лет перед русско-японской войной капитализм в России быстро развивался. С каждым годом новые тысячи верст прорезались железнодорожными путями и вслед за тем, как грибы, выростали новые заводы, фабрики и рудники. Армия наемного труда — рабочий класс быстро рос, осознавал свои классовые интересы и энергично развивал борьбу. Сначала борьба шла на экономической почве за сокращение рабочего дня, который сплошь и рядом продолжатся 14—18 часов, за увеличение заработной платы и т. д. Но затем влияние рабочей партии — социал-демократов внесло в пролетариат сознание, что его экономическое раскрепощение может быть достигнуто только в результате получения политических свобод. Поэтому скоро лозунг «долой самодержавие» получил огромное распространение в рабочих массах.
Царское правительство в борьбе с рабочими не церемонилось. Почти каждая стачка сопровождалась арестом и ссылками сознательных рабочих, вызовом войск и усиленных нарядов полиции. Но, так как эти меры только разжигали гнев в рабочих массах и показывали самым отсталым слоям пролетариата, что правительство с капиталистами, некоторые слуги царя, стали искать другие способы борьбы.
Начальник «охранного отделения» в Москве Зубатов, вместе со своими сотрудниками, полицейскими и жандармскими офицерами, повел очень тонкую игру с рядом малоустойчивых арестованных деятелей рабочего движения. Он убеждал их, что надо отделить экономическую борьбу от политической. Если рабочие в политику вовсе не будут вмешиваться, если они будут верноподданными царя, им легко будет действительно добиться экономических улучшений. Зубатову удалось организовать в Москве ряд рабочих обществ — касс взаимопомощи и культурно-просветительных кружков, которые потом распространились на ряд городов России. Конечно, никаких экономических улучшений общества Зубатовцев не добились, да серьезно и не пытались добиться. Они только затормозили рабочее движение, рост социал-демократической партии и профессиональных союзов. А это и входило в цели, поставленные им царскими жандармами.
В Петербурге полиция почему-то не решалась долгое время на организацию Зубатовского общества. Только в 1904 г. священник Гапон, связанный с Зубатовым, энергично взялся за создание Петербургского общества фабрично-заводских рабочих. Священническая ряса Гапона, его увлекательное красноречие, его простой, намеренно расчитанный образ жизни, создали ему очень быстро прочное положение. Многие рабочие очень умеренные, но в то же время искренно желавшие вести борьбу с капиталистами, сгруппировались вокруг него. П.О.Ф.З.Р. очень быстро выросло и имело зимой 1904—5 г. в 11 отделах не меньше 5.000 членов.
В 1904 году, в угоду жадным акулам капитала, царизм начал на Дальнем Востоке войну с японцами. Также, как и в последующую империалистическую войну 1914-17 гг., сразу обнаружилась гнилость всего государственного аппарата царской империи. В армии были бездарные начальники: в тылу господствовало безудержное воровство и взяточничество. Одно поражение следовало за другим. Флот, посланный в Тихий океан и стоивший многие миллионы, был разбит. Главная крепость в Тихом океане — Порт-Артур занят японцами и армии безостановочно отступали. Материальное положение рабочих вследствие войны продолжало ухудшаться. В связи со всем этим настроение рабочих с каждым днем становилось все более и более революционным.
Гапон и его ближайшие сотрудники, чтобы не потерять влияние в рабочей массе, должны были решиться на определенный шаг, поставить перед массами ясную цель, через которую последние могли бы добиться выполнения своих требований: восьмичасового рабочего дня, свободы союзов, стачек и т. д.
В конце декабря на Путиловском заводе были уволены четыре члена П.О.Ф.З.Р. Путиловский завод об'явил стачку. Благодаря всеобщему недовольству стачка перекинулась на другие заводы. 7 января в Петербурге не работало ни одного предпрития. Бастовало 160.000 рабочих. Гапон, который уже 3 января бросил в массы лозунг идти к царю с петицией (письменным изложением рабочего положения, их нужд и требований), должен был под влиянием наростания революционных настроений рабочих пойти на соглашение с социал-демократами и вставить в петицию ряд соц.-дем. требований.
Демонстрация к Зимнему дворцу была назначена на воскресенье 9 января. Большевики по поводу демонстрации выпустили прокламацию, в которой писали, что требования, изложенные в петиции, означают — низвержение самодержавия. «Напрасно поэтому, — говорилось в петиции, — обращаться к царю, с этими требованиями: добровольно царь вместе с огромной шайкой всяких великих князей, придворных чинов, министров, губернаторов, жандармов, попов и шпионов не откажутся от своих прав, от своей власти, от сытой, роскошной жизни, которую они ведут, от огромных богатств, которые они награбили и продолжают грабить с рабочих и крестьян. Свобода покупается кровью, свобода завоевывается с оружием в руках, в жестоких боях. Не просить царя и даже не требовать от него, не унижаться перед нашим заклятым врагом, а сбросить его с престола и выгнать вместе с ним всю самодержавную шайку — только таким путем можно завоевать свободу. Только тогда, когда встанут все русские рабочие и пойдут штурмом на самодержавие — только тогда загорится заря свободы. Освобождение рабочих может быть только делом самих рабочих, ни от попов, ни от царя вы свободы не дождетесь и т. д.
Как потом выяснилось, царю Николаю II о готовящейся демонстрации подробно доложил шеф жандармов Святополк-Мирский. Об этом в дневнике царя есть следующая запись:
«Ясный морозный день. Было много дела и докладов. Завтракал Фредерикс 3). Долго гулял. Со вчерашнего дня в Петербурге забастовали все заводы и фабрики. Из окрестностей вызваны войска для усиления гарнизона. Рабочие до сих пор вели себя спокойно. Количество их определяется в 120.000 чел. Во главе рабочего союза какой-то священник — социалист Гапон 4). Мирской 5) приезжал вечером для доклада о принятых мерах».
Эти «меры» — были полномочия князьям Владимиру и Сергею Александровичам и генералу Трепову расправиться оружием с мирными манифестантами и их делегацией.
Мы воспроизводим один из моментов чтения петиции, которое происходило 6, 7 и 8 января во всех районах Петербурга.
Тысячная толпа скучилась на морозе перед большим освещенным домом в одном из переулков Нарвского района.
— И что тут, милый, — протянула сморщенная старушонка, — Удивленно озираясь на народ.
Малец, на которого она вопросительно глядит, держит под рукой пачку газет.
— Опчество рабочее, пецицию принимают, поняла, — важно отвечает он.
— Газету не купишь, баушка, — изменяя тон, добавляет мальчик.
Но «баушка», ошеломленная неведомым словом, уже ушла в темноту.
С другого угла, из двора дома потянулись гурьбой рабочие.
— Пускают...
— В следующую партию...
— Петров, наши пошли?
— Поспешай, ребята!
В дверях сотрудники Гапона кричали:
— Не толкайтесь, мы пропустим всех. Соблюдайте порядок.
Большой зал скоро плотно набился. На эстраде у столика появился высокий худой священник. Темная грива волос, большие впалые возбужденные глаза и нервно подергивающиеся мускулы лица — таковы были характерные черты хорошо известного Питеру священника Гапона.
Шепот, сморканья и покашливанья замирают. При глубоком внимании Гапон театрально осеняет толпу крестом.
— Итак, братья, мы решили все вместе, с нашими женами и детьми в воскресенье 9 января, итти к Зимнему дворцу и просить у государя защиты. Я уже предупредил об этом министра внутренних дел...
Гапон прочел короткое письмо к министру и стал читать длинное обращение к царю.
...— «Пришли к тебе, государь, искать правды и защиты, — читал Гапон почти не глядя на бумагу. Его глаза останавливались на немногих скептически улыбавшихся лицах и, казалось, говорили:
— Не верите, а вот они мне верят.
...— «Мы обнищали, нас угнетают, обременяют непосильным трудом, над нами надругаются, в нас не признают людей, к нам относятся как к рабам, которые должны терпеть свою горькую участь и молчать... Нас душат деспотизм и произвол, мы задыхаемся... Настал предел терпенью. Для нас пришел тот страшный момент, когда лучше смерть, чем продолжение невыносимых мук»...
Еще долго вычитывал Гапон из письма и с каждым моментом голос его истерически повышался:
...— «Живут и наслаждаются капиталисты-эксплоататоры рабочего класса и чиновники-казнокрады и грабители русского народа... Государь, не откажи в помощи твоему народу, выведи его из могилы бесправия, нищеты и невежества, дай ему возможность самому вершить свою судьбу, сбрось с него невыносимый гнет чиновников... Повели выборы в Учредительное собрание по всеобщей и тайной и равной подаче голосов»...
Гапон закончил письмо и монотонно быстро вычитывал требования:
— «Необходимы, во-первых, меры против невежества и бесправия русского народа: немедленное освобождение и возвращение всех пострадавших за политические и религиозные убеждения, за стачки и крестьянские беспорядки; немедленное об'явление свободы и неприкосновенности, свободы слова, печати, свободы собраний, свободы совести в деле религии; общее и обязательное народное образование на государственный счет; ответственность министров перед народом и гарантия законности правления: равенство перед законом всех без исключения: отделение церкви от государства»...
В зале становилось душно. Махорочный дым и покашливания увеличивались.
Гапон продолжал:
— «Во-вторых, меры против нищеты народной: отмена косвенных налогов и замена их прогрессивным подоходным налогом: отмена выкупных платежей, дешевый кредит и постепенная передача земли народу, исполнение заказов военного и морского министерства должно быть в России, а не заграницей; прекращение войны по воле народа».
— «В-третьих, меры против гнета капитала над трудом; отмена института фабричных инспекторов; учреждение при заводах и фабриках постоянных комиссий выборных рабочих, которые совместно с администрацией разбирали бы все претензии отдельных рабочих; увольнение рабочего не может состояться иначе, как с постановления этой комиссии; свобода потребительно-производительных профессиональных рабочих союзов — немедленно; восьмичасовой рабочий день и нормировка сверхурочных работ; свобода борьбы труда с капиталом — немедленно; нормальная заработная плата — немедленно; непременное участие представителей рабочих в выработке законопроектов о государственном страховании рабочих — немедленно.
Гапон закончил и, не садясь, обвел взглядом собрание.
— Все ли согласны, — спросил он.
В передних рядах загудели:
— Все, все.
— Тогда приходите сюда в 9 утра, отсюда пойдем всем отделом (так назывался у Гапона район общества).
Толпа двинулась к выходу. Председатель, покрывая шум, кричал:
— Только смотрите, чтобы не было оружия... и красных флагов тоже.
Незнакомец в барашковой шапке обратился к своим товарищам:
— Ну что, заставили Гапона заговорить социал-демократическим языком. Революция началась.
— Ты думаешь, что из петиции, что нибудь выйдет... Глупости. Царь не примет. Может быть, будут стрелять.
— Не может быть, а безусловно, — отрезал барашковая шапка. И это-то и будет началом революции. После выстрелов каждый поймет, что освобождение рабочих возможно только их собственными руками.
— Но жертвы...
— Без жертв, брат, никакая борьба невозможна...
В другой стороне говорили:
— Ежели будут стрелять, тогда у нас нет царя.
— Коли помирать, так что-ж, только бы стоять всем до одного.
— Не посмеют не пустить, не посмеют...
Толпа расходилась понемногу, всюду стояли кучками знакомые и незнакомые, говорили почти не таясь — на такое дело шли, что страха перед полицией не стало.
Утро следующего дня тоже было ясное и морозное.
Темнокрасный величественный корпус Зимнего, заснеженный, с ледяными узорами на стеклах, приветливо глядел через скованный простор Невы на Петропавловскую крепость.
— К тебе сегодня с петицией, — перекинул Зимнему ветер от крепости.
— А я их по старинке и к тебе. — ответил дворец и улыбнулся.
Солнце искрилось в сотнях окон дворца, переливалось в них мягкими красками.
И оттого, казалось, все будет хорошо.
Люди смотрели на протянувшихся шпалерами солдат, на многочисленных, сверкавших бляхами и начищенными пуговицами городовых, на медленно раз'езжавших казаков и смеялись:
— Чего они боятся. Скажут, вручат и уйдут. Не с'едят царя.
И густыми толпами спешили по широкому Невскому, по гордой, желтевшей массивными зданиями Адмиралтейской, по Конюшенной, по всем прилегающим к Невскому улицам.
— Нельзя!
— Осади!
— Разойдись!
Грубые оклики городовых не пугали. Их пропускали мимо ушей и пробирались. К 10 часам у Александровского парка скопилось много народу. Ждали, что все-таки пустят на площадь.
А на Дворцовой площади перед Зимним в походном снаряжении длинными шеренгами мерзли солдаты. Офицеры в перчатках, раскуривая папиросы, звеня шпорами, ходили группами.
Какой-то поручик, ударяя палашом по голенищам изящных сапог, откровенничал:
— Дорогой мой, несомненно, сегодня можно отличиться. Война э-э всегда война. И право мне все равно, где получить чин, здесь или на Дальнем Востоке. Только что здесь спа-акойнее, ха-ха.
Он смеялся.
— Остроумно?! Тонко?! ха-ха! Неправда ли?
На краю площади маленький прапорщик хрипло кричал:
— Царя нет в городе. Река-амендую разойтись.
— А может его и вовсе нет. — иронически вопрошали из толпы...
В это время к Нарвской заставе подходила главная часть демонстрации во главе с Гапоном. Несмотря на мороз, шли с непокрытыми головами.
Иконы, церковные хоругви, портреты царя — символы суеверия и бесправия возвышались над толпой.
Вдруг передняя часть демонстрации заколебалась, изогнулась и остановилась..
Сзади кричали:
— Чего стали?!
И люди, выходя из рядов, с боков забегали вперед.
— Войска не пускают, предлагают расходиться.
— Мы к царю! не смеют!
— Вперед! Выставляейте портреты царя.
Пререкались недолго. Офицер вытащил саблю и звонко скомандовал: пли!
Один за другим раздались залпы, точно сухой лес повалился и пули, с жадным сосущим нутро свистом, впились в гущу тел.
Обезумевшие люди бросились в стороны и, падая под ударами штыков и казачьих сабель, предсмертно кричали:
— Убийцы! Палачи!
Гапона его друзья прикрыли и перебросили через какой-то забор. Он скрылся в знакомом ему доме и тут узнал, что расстрелы идут по всему городу 6).
К Александровскому парку весть о расстреле у Нарвской заставы принес тот самый мальчуган, газетчик, что важно об'яснял про петицию. Ему не поверили и пригрозили побить. Мальчишка поплакал и влез на дерево, чтобы видеть площадь с войсками.
Через несколько минут с десятками других ребят он был свален залпом войск.
Намерзшие и напоенные водкой солдаты перешли затем в атаку и стали добивать раненых и не успевших бежать из парка.
На стене сада остался пятилетний ребенок с семью штыковыми ранами.
Сопротивление было организовано только на Васильевском острове. Им руководили социал-демократы.
Уже после расстрела за Невой, когда на острове появились раненые, в возбужденной толпе появилась решимость бороться.
Некий Давыдов (Рихтзаммер) взобрался на сиденье извозчичьих саней и крикнул:
— Теперь к дворцу незачем идти. Царь хочет сосать народную кровь, а не выслушивать наши требования. В безоружных стреляют. Нельзя оставаться с голыми руками. Нам нужно оружие. За оружие!
Толпа ответила:
— К оружию!
И лавиной повалила за неожиданно явившимся вождем. Городовые по дороге были обезоружены. Торговцы в испуге стали запирать лавки. Обыватели стали прятаться по домам.
«Я помню, — рассказывает очевидец, — кричал отстававшим: товариши, скорее, бегом, вы губите рабочее дело». Наконец, сворачиваем в переулок. «Вот мастерская» — воскликнул рабочий—проводник, — «дворник, открывай». Основательная дверь мастерской не поддается нескольким дружным натискам; дворник побежал за ключами на второй этаж, я последовая за ним: он ткнулся в дверь, ему не открыли. Окна мастерской находятся на уровне земли. Не осилив дверь, принялись за окно: выбили ногами и локтями стекла,переплет вышибли, кажется, оглоблей, ее применяли, как таран. Сабли, шашки, старинные ятаганы, клинки без ручек — хватали целыми снопами и выкидывали на улицу через окно. Брали ключи для отвинчивания гаек, напильники и просто подходящие увесистые куски железа. Когда мастерская уже была очищена, с улицы крикнули: «солдаты».
Баррикады строились на 4 линии Васильевского острова. Шкафы, лестницы, дрова, доски, кирпичи, телефонные столбы — все шло на постройку баррикады.
Революционеры захватили также типографию и выпустили короткое воззвание:
«Товарищи! На 4-ой и 5-ой линии Васильевского острова уже устроены баррикады. Мы готовы положить жизнь за свободу бороться до конца — до победы. Нам нужно только огнестрельное оружие. С вооруженной силой царя мы можем бороться только с оружием в руках. За оружие, товарищи-граждане. Мы ждем, что все товарищи рабочие присоединятся к нам. Мы уже захватили несколько шашек у офицеров и разобрали одну мастерскую оружия».
Первый выстрел был сделан холостой. Один из защитников баррикады — рабочий вышел вперед с красным знаменем и, высоко подняв его, сказал: — если не совестно, стреляйте.
Солдаты замялись.
Тогда офицер вытащил шашку и скомандовал. Последовал залп, но мимо. Храбреца подняли на штыки и стали систематически расстреливать горсточку героев.
Дрались бутылками, кирпичами, дрались, не отступая и все-таки сила оружия сделала свое. К вечеру все было окончено.
Но войска, озверев, продолжали стрелять.
Шли кое-где пожары, горели костры, солдаты ходили дозорами, казаки раз'езжали с саблями наголо. Но народ не прятался. На всех улицах в центре толпы пели революционные песни и насмешливо кричали: «победителям» ура!
Поздно ночью в Петербурге стало распространяться новое воззвание большевиков.
«Вы шли к царю добиваться прав своих, и он встретил вас ружейными и пушечными залпами, ударами пик и отточенных сабель своих свирепых опричников»...
Воззвание заканчивалось следующими словами: «Ходите по улицам и добивайтесь того, чтобы всюду и везде были прекращены работы, чтобы все граждане, как один человек, поднялись с оружием в руках против царя, против правительства, передавайте солдатам наши листки и требуйте, чтобы они отказались стрелять в народ».
В ночь на 13 января, трупы убитых 9 января как опознанные, так и не опознанные, были увезены в город. Часть была свезена на Преображенское кладбище, где в братской могиле было погребено 88 человек, из них только 40 в гробах, остальные без долгих церемоний в своем платье просто засыпаны землей.
При розысках жертв родные и товарищи посылали не мало проклятий царю.
Всего было убито 1.216 человек и до 5.000 раненых.
Но жертвы, принесенные рабочим классом Питера, не оказались напрасными. В короткий срок на почве напоенной кровью «веривших в царя» взошла революционная жатва. На события 9 января 102 города России и неисчислимое количество местечек и поселков ответили забастовкой. Рабочая и крестьянская Россия встала на борьбу с царизмом. Эта борьба продолжалась с продолжительным периодом поражений и затишья до марта 1917 г., когда самодержавие было сокрушено. Она закончилась полной победой пролетариата над своими классовыми врагами в октябре 1917 г.
Владимир Ильич Ленин, который о событиях 9 января узнал из газет (он жил тогда в Швейцарии, в Женеве) написал следующие, незабвенные для каждого сознательного пролетария, слова:
«Величайшие события происходят в России. Пролетариат восстал против царизма. Вооружение народа становится одной из ближайших задач революционного момента. Нужно немедленное вооружение рабочих, подготовка и организация революционных сил для уничтожения правительственной власти и учреждений...
Да здравствует восставший пролетариат».
У Ильича взгляд вперед был зоркий. Действительно, 9 января была расстреляна вера в царя и 9 января стало началом рабочей революции.
1) Техникой в революционном подполье называли принадлежности для печатания прокламаций; то могла быть я примитивная типография и гектограф, смотря по условиям.
(назад)
2) Большевики стали называться коммунистами в 1918 г. по постановлению VII-го с'езда Р.К.П. К этому времени соц. демократы — меньшевики окончательно перестали быть рабочей партией и сделались союзниками капиталистов и белогвардейских генералов.
(назад)
3) Один из царских приближенных — министр двора.
(назад)
4) На самом деле, конечно, Гапон был провокатором, получавшим от царской охранки деньги.
(назад)
5) Святополк—Мирский — министр внутренних дел.
(назад)
6) Роль Гапона на этом окончилась. Он выпустил еще одно воззвание, где назвал царя изменником и бежал за границу. Потом он вернулся и вновь вступил в сношения с охранкой. Через год обманутые сообщники Гапона повесили лоследнего в одном из предместий Питера.
(назад)