А. П. Щапов. Сочинения, т. I, 1906 г., стр. 1-15

Голосъ древней русской церкви объ улучшенiи быта несвободныхъ людей¹)

Въ настоящее время Россiя занята великою, всенародною думою, самымъ важнымъ вопросомъ изъ всѣхъ современныхъ вопросовъ отечества. Съ 20 ноября прошлаго года, когда благодушный государь нашъ императоръ Александръ Николаевичъ возвѣстилъ волю свою объ улучшенiи быта 25 миллiоновъ несвободнаго сельскаго населенiя и призвалъ дворянство къ общему разсужденiю объ этомъ дѣлѣ, быстро пронеслась эта радостная, цѣлые вѣка вожделенная вѣсть по всей широкой землѣ русской, по всѣмъ городамъ и селенiямъ: дѣло это теперь составляетъ предметъ всеобщаго вниманiя, всеобщихъ толковъ и сужденiй — и въ живомъ словѣ, и въ литературѣ. Россiя немного запомнитъ въ исторiи своей такихъ эпохъ, когда весь народъ русскiй, всѣ, начиная отъ дворца царскаго, отъ палаты вельможи и до послѣдней хижины, такъ живо думали одну думу великую, народную. Осуществленiе этой думы будетъ великое, достойное величiя Россiи, событiе, лучшее украшенiе юбилея тысящелѣтiя, который она будетъ праздновать въ 1862 году. Это плодъ и торжество не одного современнаго просвѣщенiя и цивилизацiи, но и плодъ и торжество христiанства; это — лѣто Господне прiятное — не только для государства русскаго, но и для церкви русской. Это высокiй нравственный подвигъ христiанской любви, христiанскихъ идей о нравственномъ достоинствѣ, правахъ и благѣ человѣчества. Въ эту минуту, м. г., изъ глубины отдаленныхъ вѣковь, съ того конца исторiи нашей, когда только-что развивалось рабство въ Россiи, намъ слышится голосъ древней русской церкви, съ живымъ сочувствiемъ отзывающiйся на современный вопросъ объ улучшенiи быта людей несвободныхъ, и призывающiй современную русскую церковь обратить, и съ своей стороны, на него живѣйшее вниманiе. Просимъ вниманiя — выслушать вкратцѣ этотъ голосъ древней нашей церкви.

Перенесемся мыслью на минуту въ темные среднiе вѣка нашей исторiи, когда только-что еще возникало у насъ рабство. Дремучiе лѣса покрывали тогда еще самую большую часть русской земли, особенно на сѣверо-востокѣ, куда безпрестанно шелъ древнiй русскiй земледѣлецъ-кочевникъ, съ своей завѣтной «сохой и косой», убѣгая отъ поработительнаго насилiя сильныхъ — землевладѣльцевъ, и ища труда легкаго и льготнаго. За дремучими дебрями рѣдко виднѣются города, главные исходные пункты рабства и крѣпостного права. Бѣлокаменная Москва, откуда, по слову царя нашего, должна была прежде всего возсiять свобода несвободнаго народа, тогда только еще чуть возвышалась, росла. Кругомъ, посреди дремучихъ лѣсовъ, виднелись однѣ деревни, деревни, да починки. При преобладанiи лѣса надъ полемъ, при постоянномъ стремленiи и углубленiи народа въ лѣса съ топоромъ, косой и плугомъ, при этомъ постоянномъ «посаженьи и поставленьи деревень на лѣсѣхъ», о которомъ говорятъ древнiе наши акты, — деревня преобладала надъ городомъ и не знала еще крѣпостныхъ отношенiй къ городу; къ городскимъ землевладѣльцамъ. — Но возрастаетъ городъ за городомъ, а въ городѣ возвышается боярскiй теремъ, высокiй домъ съ гридницей, сѣнями, переходами и высокимъ крыльцомъ, съ дымникомъ наверху, огороженный зубчатой стѣной или заборомъ: и вотъ — слышится изъ этого дома плачь и рыданiе и вопль. Это что такое? Это, — отвѣчаетъ намъ голосъ древней церкви, — рабы, боярскiе холопы, претерпевающiе отъ господъ своихъ насилiе и побои, моримые голодомъ, томящiеся въ наготѣ и всякаго рода лишенiяхъ. Какъ же эти несчастные попали въ рабство и откуда это насилiе? Отвѣтъ на этотъ вопросъ даетъ намъ гражданское состоянiе русскаго общества въ тѣ вѣка и положенiе рабовъ. Юный народъ русскiй, полный кипучей энергiи, свѣжести, силъ и страстей, въ то время находился еще только на второй ступени своего общественнаго развитiя, на переходѣ къ гражданскому быту, когда въ обществѣ сильны бываютъ стремленiя владѣльческiя, когда личность, только-что вышедшая изъ роду—племени, изъ родового быта, отказавшись отъ общаго родового владѣнья и имущества, жаждетъ, ищетъ частнаго, личнаго владѣнiя, господства и собственности, и, при отсутствiи или слабости закона, въ этомъ стремленiи своемъ не знаетъ никакихъ границъ и сдержекъ, когда, слѣдовательно, сильная личность преобладаеть, или иначе сказать, въ обществѣ господствуетъ частное право, право сильнаго. Въ эту-то эпоху у насъ особенно развилось, вмѣстѣ съ стремленiемъ къ прiобрѣтенiю имущества, стремленiе къ порабощенiю свободныхъ людей. Сильно, необузданно было это стремленiе при сильномъ кипѣнiи страстей юнаго народа, при отсутствiи тѣхъ сдержекъ, которыя могутъ выработаться обществомъ только послѣ долгой государственной жизни. При отсутствiи или слабости закона, каждая сильная личность, движимая ничѣмъ неукротимой жаждой владѣнiя, господства, стремилась, такъ сказать, поглотить, поработить всѣ другiя, менѣе сильныя личности. Богатые и сильные, по выраженiю знаменитаго проповѣдника XIII вѣка, епископа Серапiона, «акы звѣрье» въ ненасытномъ стремленiи къ прiобрѣтенiю и порабощенiю, «жаждали абы всѣхъ погубити, несытьствомъ имѣнья порабощали, не миловали сиротъ, не знали человѣческаго естества²); друзiи же, имѣнiя не насыщешася и свободные сироты порабощаютъ и продаютъ»³). Вотъ тiунъ, судья, мучимый ненасытимой жаждой кунъ, богатыхъ пировъ и обѣдовъ, несправедливо осуждаетъ невиннаго, и продаетъ бѣднаго въ рабство богатому и сильному. Вотъ рѣзоимецъ или ростовщикъ даетъ въ займы деньги бѣдному за безбожные проценты: приходитъ срокъ, и, если бѣдный не уплачиваетъ всего долга и роста, — онъ дѣлается вѣчнымъ холопомъ рѣзоимца. Тамъ ябедникъ, сутяга подкупаетъ многихъ послуховъ — лжесвидѣтелей на свободнаго человека, — и судъ отдаетъ ему въ холопство этого сироту, кругомъ опутаннаго несправедливой клеветой. А вотъ шайки ушкуйниковъ нарочито устремляются по дорогамъ на добычу рабовъ, хватаютъ по селамъ крестьянъ и продаютъ ихъ въ рабство бусурманамъ... Такими и многими другими способами совершалось порабощенiе свободныхъ людей. И жалка, грустна была участь этихъ несчастныхъ жертвъ насилiя! Ихъ, какъ вещь, какъ имущество, можно было продать, заложить, украсть, уничтожить. Ихъ можно было убить: — и холопъ не смѣй искать правосудiя на господина: права иска на господина холопъ лишенъ былъ русской правдой и уставной грамотой⁴). Холопъ не имѣлъ права семейной жизни, не имѣлъ права собственности: все, что онъ могъ прiобрѣсть собственнымъ трудомъ, было собственностiю господина, а холопъ оставался нагъ, босъ и голоденъ. Холопъ лишался даже возможности быть истиннымъ христiаниномъ, исправлять дѣла благочестiя, ходить въ церковь, получать христiанское воспитанiе и нерѣдко умиралъ даже безъ крещенiя. Вотъ отъ этихъ-то несчастныхъ и слышится тотъ горькiй плачь, рыданiе и вопль на немилостивыхъ старѣйшинъ и бояръ, о которомъ говорятъ наши лѣтописи и древнiе пастыри церкви. Такъ доносится до насъ вѣковой горькiй плачь жалкаго заточника — несчастнаго холопа, отъ XIII вѣка, съ дикихъ береговъ олонецкаго озера Лача; слышится плачевный голосъ Данiила заточника, разнесшiйся по всей древней Россiи съ сочувствiемъ повторяемый всѣмъ русскимъ народомъ въ древнее время. Горькое недовольство угнетающею дѣйствительностью, желанiе выйти изъ безотраднаго положенiя вѣчнаго холопства, насилiя и неправды; горечь въ самомъ сознанiи своего человѣческаго достоинства, никѣмъ не признаннаго, смѣлый протестъ противъ безмысленнаго оскорбленiя, наносимаго нѣжнѣйшимъ, благороднѣйшимъ и самымъ возвышеннымъ чувствамъ и правамъ человѣка, каковы семейная любовь и благочестiе; желанiе хоть въ монастырѣ, хоть въ пустынѣ дикой возвыситься надъ рабскимъ положенiемъ въ мiрѣ, почувствовать себя человѣкомъ, сознать свою нравственно-разумную свободу, вотъ что слышится въ плачѣ горькаго заточника, — порабощеннаго человѣка. Какая-то горькая насмѣшка, что-то въ родѣ сатирическаго озлобленiя слышится въ голосѣ заточника, когда онъ вспоминаетъ состоянiе холопа. Онъ лучше хочетъ всего себя предать главному, верховному властителю — князю, лучше хочетъ отказаться отъ всѣхъ матерiальныхъ благъ въ домѣ своего поработителя боярина, чѣмъ жить безъ отраднаго, живительнаго внутренняго чувства нравственной свободы. «Лучше мнѣ видѣть, — вопiетъ онъ къ князю изъ далекой пустыни, — свою ногу въ лапти, нежели въ красномъ сапогѣ, въ боярскомъ дворѣ; лучше мнѣ тебѣ, князь, въ дерюгѣ служить, нежели въ багряницѣ въ боярскомъ дворѣ; хоть золотыя кольца вставь въ уши котлу, все же дну его не избыть своей черноты: такъ и холопу. Сколько ни гордись онъ, но укора своего ему не избыть — холопьяго имени. Лучше мнѣ воду пить въ твоемъ дому, нежели пить медъ въ боярскомъ дворѣ... Говорится въ мирскихъ притчахъ: не птица въ птицахъ нетопырь, не звѣрь въ звѣряхъ ежь, не рыба въ рыбахъ ракъ, не холопъ въ холопахъ, кто у холопа работаетъ»⁵).

Вотъ въ отвѣтъ на этотъ-то горькiй плачь заточника — древняго русскаго раба, и раздался не медля спасительный, утѣшительный голосъ церкви, голосъ христiанства объ улучшенiи участи рабовъ. Великая будущность ждетъ тотъ народъ, полно жизни и силы то общество, въ которомъ и посреди общественной неправды, среди сильнаго стремленiя къ порабощенiю, громко раздается могущественный голосъ разумнаго сознанiя правды, и противопоставляется сильное стремленiе къ нравственной свободѣ человѣческаго достоинства, — въ которомъ подлѣ грубой матерiальной силы, подлѣ господства сильной личности, стремящейся поработить себѣ слабыя личности, выступаетъ могущественная духовная сила, воздвигаются личности, облеченныя силою духа и правды, какъ пророки, защищающiе вдовъ и сиротъ и во имя христiанства возвѣщающiе отраду несправедливо порабощаемымъ людямъ. Церковь русская, въ эпоху первоначальнаго развитiя въ Россiи рабства, уже явилась такой крѣпкой духовной силой, единственной, которая могущественно сдерживала стремленiя матерiальной силы къ порабощенiю, и этому стремленiю противополагала стремленiе къ улучшенiю участи порабощенныхъ. Изъ церкви, съ кафедры храма, изъ монастыря, изъ келлiи подвижника, въ бесѣдахъ съ рабовладѣльцами, въ посланiяхъ къ князьямъ и боярамъ, неумолчно раздавался пастырскiй голосъ въ защиту людей несвободныхъ, голосъ, требовавшiй или освобожденiя ихъ, или по крайней мѣрѣ улучшенiя ихъ матерiальнаго и нравственнаго быта. Вотъ немилосердый поработитель человѣка, богатый, но жестокосердый рабовладѣлецъ думаетъ успокоить свою совѣсть: идетъ въ церковь и ставитъ множество свѣчъ предъ алтаремъ, подаетъ милостыню нищимъ отъ имѣнья, прiобрѣтеннаго трудами рабовъ, лишними накладами на порабощенныхъ, отъ доходовъ селъ, принадлежавшихъ другимъ и отнятыхъ имъ. Надъ нимъ тотчасъ гремитъ слово церкви «богачь! ты зажегъ на свѣтильникахъ церкви свои свѣчи. Но вотъ сюда же пришли обидимые тобой рабы, сироты и вдовы съ воздыханiями къ Богу на тебя. Они слезами своими погасятъ твою свѣчу. О лицемѣрiе! Лучше бы тебѣ не обидѣть ихъ, чѣмъ освѣщать храмъ Божiй несправедливо собраннымъ воскомъ. Лучше помогай тѣмъ, кого ты изобидѣлъ. Это лютость, а не милостыня — рабовъ обидѣть, а другихъ миловать; однихъ заставлять работать, а другихъ надѣлять. Если и подашь ты когда милостыню убогимъ, но ежели рабы твои, пасущiе стада, потравили нивы сиротины, а другiе рабы твои муками и неправдою приневолены къ работѣ, босые и нагiе, голодные и избитые невинно, а иные изморенные безмѣрными накладами, иные селъ тобою лишенные и ограбленные, — тѣ всѣ съ плачемъ вопiютъ на тебя къ Богу. Что и милостыня твоя, неправедный судiя! Лучше оставь неправды твои и сдѣлай рабовъ своихъ безпечальными, чѣмъ Богу безумно приносить неправедно собранное имѣнiе: тотъ истинно милостивецъ, кто отъ своей силы, отъ своего труда даеть»⁶): Вмѣстѣ съ симъ пастыри древней нашей Церкви постоянно и строго наказываютъ и священникамъ отнюдь не принимать въ храмъ даровъ «отъ злого господина, который челядь свою муками и ранами томитъ, налагаетъ на нихъ работу не по силѣ, моритъ голодомъ, томитъ наготою⁷). Вотъ идетъ на исповѣдь жестокосердый господинъ, безжалостно отвергающiй слезы и челобитныя угнетеннаго раба, испрашивающаго позволенiе откупиться на волю, и, наконецъ, только за безбожную цѣну возвращающiй ему личную свободу. Прежде, чѣмъ этотъ господинъ приходитъ на исповѣдь, церковь уже строго наказала священникамъ такъ поучать подобныхъ господъ — рабовладѣльцевъ: «о горѣе всего тѣмъ, которые берутъ изгойство (лишнiя деньги съ выкупающихся отъ рабства): не увидятъ милости непомиловавшiе равнаго себѣ, созданнаго рукою Божiею человѣка, ненасыщающiеся, недовольные урочною цѣною за свободу, и полагающiе цѣну не по закону Божiю. Еще горе на горе прилагаютъ душѣ своей, когда при этомъ не только свои души губятъ, но и поставляютъ послуховъ — свидѣтелей по себѣ и по своей злобѣ, которыхъ влекутъ къ своимъ же злымъ судьямъ большими дарами и мздами. Также, если кто продаетъ челядина, пусть столько же беретъ за него, сколько самъ далъ: если же беретъ лишнее, то значитъ, беретъ наклады и торгуетъ живыми душами, съ которыми предстанетъ и на судъ Божiй. Также, если кто выкупается на свободу, пусть столько же даетъ за себя, сколько дали за него. Потомъ, если онъ будетъ свободенъ, то уже и дѣти его свободны; а если кто станетъ дѣтей его брать въ рабство, и съ нихъ потомъ взыскивать изгойство (лишнiе деньги за свободу), — тѣ обрящутся кровь неповинную продающими, и взыщется отъ руки ихъ кровь та предъ Богомъ на страшномъ судѣ: лучше бы имъ не родиться. Свидѣтель сему самъ Богъ Iисусъ Христосъ, который самъ искупилъ насъ своею кровiю отъ рабства дiавола и отъ человѣческой неправды и злобы. И самъ Господь сказалъ: нѣтъ милости не сотворившему милости»⁸). — Такъ по суду древней русской церкви, одно взиманiе изгойства, т. е. лишнихъ денегъ съ выкупающихся отъ рабства на свободу, считалось уже самымъ тяжкимъ грѣхомъ. Оно приводило въ страхъ благочестивыхъ пастырей. Между прочимъ вотъ еще толкованiе на молитву Господню; слова молитвы Господней: избави насъ отъ лукаваго — напоминаютъ толкователю изгойство, и у него тотчасъ невольно исторгается грозный судъ противъ изгойства: «горче всего, говоритъ онъ, брать изгойство: изгойство — безконечная бѣда, непрестающiя слезы, немолчное воздыханiе, неусыпающiй червь, несогрѣемая зима, неугасающiй огонь»⁹). Или вотъ, приближаясь къ гробу, немилостивый поработитель свободныхъ людей заказываетъ, чтобъ его погребли близъ церкви: погребенiемъ близъ церкви надѣялся онъ умилостивить Бога за свой тяжкiй грѣхъ изгойства и порабощенiя. Но церковь такому отвѣчала: «если кто — рѣзоимецъ, обидникъ и грабитель положенъ въ церкви, ежели онъ кого поработилъ въ жизни, тѣ, пришедши ко гробу его, возопiютъ на него со слезами къ Богу: Господи Боже! Ты местникъ обиднику нашему: о горе таковымъ, хотя и въ церкви положены будутъ»¹⁰).

Обличая жестокосердыхъ рабовладѣльцевъ за ихъ нечеловѣколюбивое обхожденiе съ рабами, за то, что они не отпускали на свободу выкупающихся отъ рабства, или брали слишкомъ большую цѣну за свободу, — Церковь поучала всѣхъ вообще рабовладѣльцевъ обращаться съ рабами, какъ съ своими чадами, заботиться отечески объ ихъ матерiальномъ и духовномъ благѣ. Вотъ напр. одно изъ многихъ — «слово церкви къ тѣмъ, которые имѣютъ челядь»: «если кто изъ васъ имѣетъ рабовъ и рабынь, учите ихъ и побуждайте къ крещенiю и покаянiю и наставляйте на законъ Божiй и грозою, и ласкою. Ты игуменъ въ своемъ дому. Если не учишь ихъ, то отвѣтъ дашь за нихъ предъ Богомъ. И корми ихъ довольно, снабжай одеждами и яствами, — и что имѣете и чего они попросятъ, давайте, да не въ скорби ходятъ. А не безчествуйте ихъ: ибо они такiе же люди, только вамъ въ услуженiе даны Богомъ. Если же вы имъ не дадите одежны и пищи, а они, не стерпя голоду и наготы, начнутъ красть и разбивать, вы дадите отвѣтъ предъ Богомъ за то... Позаботимся, братiе, о спасенiи нашихъ слугъ, чтобы они были добры и знали страхъ Божiй... Если рабы наставлены будутъ на страхъ Божiй, то будутъ тебѣ пособниками въ добрѣ. Не оставляй своихъ рабовъ и рабынь праздными: ибо праздность ведетъ ко многому злу. Но и не отягчай чрезъ силу раба и рабыню, чтобы они въ горести не воздохнули на тебя къ Богу. Богъ услышитъ вопль ихъ, и пролiетъ на тебя гнѣвъ свой... Господа! удовлетворяйте рабовъ своихъ, да не опечаливаются душами своими и да не скорбятъ изъ-за тѣлесной скудности; всѣхъ дѣлайте довольными. Учите ихъ закону; если кто не послушаетъ тебя, ты накажи его, но не чрезъ силу: такъ спасешь его душу, и тѣмъ его предохранишь отъ человѣческихъ пороковъ. Если же имѣешь добраго раба то имѣй его не только какъ брата, а какъ сына. А если озлобишь его, когда онъ хорошо работаетъ на тебя, то онъ убѣжитъ на другую землю отъ тебя»¹¹). Обличаемый и поучаемый такимъ образомъ въ церкви, вотъ идетъ богатый рабовладѣлецъ въ монастырь: за нимъ везутъ изъ его житницъ цѣлый возъ хлѣба на братiю. Тутъ выходитъ къ нему старецъ, подвижникъ монастыря, и тихо, кротко отвѣчаетъ на его предложенiе: «сынъ мой! что ты нынѣ приготовилъ для насъ, то отнеси назадъ домой: у тебя въ дому есть работники, напитай напередъ рабовъ своихъ, только остатки, какiе останутся отъ нихъ, принеси нашей нищетѣ, и тогда будешь истинный милостивецъ»¹²). «Это великiй подвижникъ (Димиртiй вологодскiй) сказалъ господину для того, — замѣчаетъ жизнеописатель, — чтобы онъ не былъ золъ къ своимъ рабамъ, и такъ поучалъ преподобный не одного этого господина, но и всѣхъ». А мы, на основанiи многихъ историческихъ свидѣтельствъ, прибавимъ: такъ поучалъ рабовладѣльцевъ не одинъ этотъ великiй подвижникъ, слова котораго мы привели, но и другiе и вообще всѣ: рѣдкое жизнеописанiе великаго подвижника древней руской церкви не украшается такими поученiями. Такъ напр. великiй просвѣтитель сѣвернаго поморья — Зосима самъ терпѣлъ жестокiя притѣсненiя отъ боярскихъ рабовъ, промышлявшихъ на новгородскихъ бояръ въ сѣверномъ поморьи, такъ что принужденъ былъ лично идти въ Новгородъ — испрашивать у бояръ защиты отъ ихъ рабовъ, но тамъ съ презрѣнiемъ встрѣчаетъ его богатая сѣверо-поморская помѣщица, знаменитая новгородская боярыня Марѳа посадница. А чрезъ нѣсколько времени приходитъ изъ Новгорода къ тому же преп. Зосимѣ въ Соловецкiй монастырь богатый рабовладѣлецъ съ богатыми дарами. Чтожъ? Зосима забываетъ всѣ обиды, какiя терпѣлъ отъ рабовъ новгородскихъ бояръ, не беретъ даровъ отъ рабовладѣльца, а прежде всего поучаетъ его самого — человѣколюбиво обходиться съ рабами, не морить ихъ голодомъ и наготою, а держать въ любви. Или: доходитъ слухъ объ извѣстномъ рабовладѣльцѣ до великаго подвижника древней русской церкви, до Кирилла бѣлозерскаго, до Iосифа волоколамскаго, или до другого какого либо подвижника, что такой-то рабовладѣлецъ жестоко обращается съ своими рабами, лишаетъ ихъ пищи и одежды, нисколько не печется объ нихъ. Человѣколюбивый подвижникъ тотчасъ пишетъ ему посланiе; не взирая на то, кто былъ этотъ рабовладѣлецъ — князь или бояринъ. «Слухъ до меня доходитъ про твое благородство, — пишетъ напр. Iосифъ волоколамскiй одному боярину, — что де немилосердiе твое и нежалованiе велико къ твоимъ рабамъ и сиротамъ домашнимъ; тѣснота и скудность велика имъ въ тѣлесныхъ потребахъ; пищей и одеждой не только не довольны, но и съ голоду истаеваютъ, и отъ наготы страдаютъ. А посему я грѣшный осмѣливаюсь напомянуть тебѣ, моему господину, вспомнивъ твою вѣру къ пречистой Богородицѣ, и къ намъ нищимъ великое твое жалованiе и любовь о Христѣ. Хотя и неприлично мнѣ грѣшному, господинъ, писать тебѣ о семъ, и посылать тебѣ наставленiе къ пользѣ и принимать на себя учительскую власть, не имѣя ни ума, ни разсудка очищеннаго; однакожъ, да знаетъ твое боголюбiе, что не мои мысли эти, а я слышалъ ихъ отъ божественнаго писанiя. Оно повелѣваетъ рабовъ своихъ имѣть не какъ рабовъ, но какъ братьевъ миловать, питать и одѣвать довольно, пещись о спасенiи душъ ихъ, наставлять ихъ всегда на добрыя дѣла, т. е. не творить убiйства, не грабить, не красть, не творить прелюбодѣйства, отъ достатковъ своихъ подавать милостыню нищимъ. Такъ господину всегда должно учить ихъ со смиренiемъ многимъ, усердно заботиться о душахъ ихъ и представить ихъ предъ Богомъ чистыми и непорочными. И только, сынъ мой, будетъ такъ, какъ слухъ доходитъ до меня грѣшнаго про твое благородство, что въ каковой тѣснотѣ у тебя нынѣ твои рабы и сироты, право, имъ не только нельзя дѣлать добрыхъ дѣлъ и имѣть къ другимъ милостыню, когда сами съ голоду истаеваютъ, но и отъ худыхъ обычаевъ не удержатся, если не будутъ имѣть пищи и одежды для тѣла и претерпевать скудность во всякихъ необходимыхъ потребностяхъ. И ты, господинъ, смотри, какъ божественное писанiе страшно угрожаетъ и говоритъ: бѣда великая, страшная и мученье безконечное тѣмъ, которые не пекутся, не имѣютъ печали о домашнихъ своихъ сиротахъ, а только работами изнуряютъ и ранами казнятъ, одежды и пищи не даютъ, а голодомъ морятъ; о душахъ ихъ не пекутся; но гордятся и желаютъ суетной и тщетной жизни — прелести свѣта сего, не имѣя той мысли и забывая, что всѣ — созданiе Господне, всѣ — плоть одна, всѣ помазаны однимъ мѵромъ; всѣ — въ рукѣ Господа, который кого хочетъ, дѣлаетъ нищимъ; забывая, что всѣ станемъ предъ единымъ страшнымъ Царемъ на безстрастномъ его суду, что таковые властелины будутъ сами преданы въ вечную муку. И ты, господинъ, Бога ради побереги себя: ибо и малое небреженiе, господинъ, великiя бѣды навлекаетъ; а тѣмъ болѣе бояться должно этого грознаго прещенiя къ немилостивымъ и немилосерднымъ, и всегда должно помнить Христову евангельскую заповѣдь: якоже хощете да творятъ вамъ человѣцы, творите и вы имъ такожде благая; и блажени милостивiи, яко тiи помиловани будутъ. И вотъ, господинъ, Богъ на тебѣ свою милость показалъ, и государь великiй князь тебя пожаловалъ: такъ вотъ и тебѣ, господинъ, слѣдуетъ пожаловать своихъ клевретовъ и показать къ нимъ милость, пищей и одеждой удоволить и другими всякими нужными потребами успокоить, и на добрыя дѣла Господни должно всегда поучать... Прости меня, господинъ, что твое жалованiе и любовь сдѣлали меня смѣлымъ и дерзновеннымъ; со умиленiемъ прошу тебя показать тщательный подвигъ въ попеченiи о рабахъ; а писалъ я тебѣ, господинъ, отъ слуха, да и самъ видѣлъ нужду ихъ»¹³). Такъ для древнихъ великихъ мужей нашей церкви дружба дружбой была, а правда правдой, кого бы она ни касалась — князя или боярина. Не приводимъ еще подобнаго посланiя къ князю преп. Кирилла бѣлозерскаго и другихъ многихъ.

И не словомъ только поучали подвижники древней русской церкви рабовладѣльцевъ, а и примѣромъ. Эти святые мужи были какъ-бы пророками и, если можно такъ сказать, преобразователями грядущей свободы чадъ Божiихъ. Въ то время, какъ толпы земледѣльцевъ и рабовъ бѣгутъ изъ селъ мiрскихъ землевладѣльцевъ, бѣгутъ отъ поработительнаго насилiя сильныхъ, углубляются все далѣе и далѣе въ дремучiе лѣса и тундры огромныхъ пустынныхъ пространствъ сѣверо-восточной Россiи и населяютъ пустыни, — въ то же время, всегда впереди ихъ, идутъ ходатаи рабовъ, защитники порабощаемыхъ и угнетаемыхъ земледѣльцевъ и рабовъ — св. отшельники. Дѣти богатыхъ рабовладѣльцевъ — Зосима соловецкiй, Антонiй сiйскiй, Кириллъ бѣлозерскiй, Александръ свирскiй, Савва вишерскiй, Корнилiй вологодскiй и цѣлый сонмъ подобныхъ отшельниковъ изъ рода богатыхъ бояръ-рабовладѣльцевъ, измлада напитавшись высокимъ ученiемъ церкви о рабахъ, о человѣческомъ достоинствѣ ихъ, по смерти родителей своихъ оставляютъ свои богатыя имѣнья, возвѣщаютъ свободу всѣмъ своимъ рабамъ; а сами уходятъ въ лѣса и дебри отдаленныхъ краевъ Россiи, чтобы тамъ насаждать сѣмена новой жизни, и тамъ еще даютъ льготы многочисленнымъ колонiямъ земледѣльцевъ. И за ними идутъ тысячи народонаселенiя, идутъ въ продолженiи цѣлыхъ вѣковъ непрерывнымъ, стремительнымъ движенiемъ, въ чаянiи чрезъ нихъ защиты, освобожденiя, избавленiя отъ поработительнаго деспотизма сильныхъ. И вотъ около монастырей и пустынь отшельниковъ, среди дремучихъ дебрей, насаждается множество селъ, деревень и починокъ. Великiе отшельники, однажды навсегда отказавшiеся отъ своихъ селъ и рабовъ, еще далѣе уходятъ отъ наплыва стремящагося къ нимъ народонаселенiя въ невѣдомые, непроходимые лѣса сѣвера, куда, выражаясь языкомъ древняго русскаго земледѣльца, ни топоръ, ни коса, ни соха не ходили; но земледѣльцы русскiе, повсюду ходившiе съ своимъ завѣтнымъ топоромъ, косою и сохой, находили и тамъ своихъ покровителей, отшельниковъ, и населяли около нихъ новыя села, деревни и новые починки. Не напрасно, а многозначительно было въ исторiи русской церкви и гражданственности это всеобщее, непрерывное стремленiе народа за великими подвижниками, къ ихъ обителямъ, это постоянное примыканiе къ нимъ отовсюду стекавшагося народонаселенiя. Ибо оттуда, изъ этихъ обителей, слышался отрадный для угнетаемаго народа голосъ о нравственно-христiанской свободѣ раба и земледѣльца, такъ безпристрастно, неумолчно и гласно обличавшiй жестокосердiе и несправедливость господъ. Около этихъ обителей, и только около нихъ однихъ, находила спасенiе, огражденiе, мирный прiютъ личность, въ обществѣ не признанная, подавляемая, гонимая всеобщимъ стремленiемъ къ порабощенiю; ради ихъ и отъ нихъ давались земледѣльцамъ льготы, облегченiя въ податяхъ и повинностяхъ и большая свобода труда. О всѣхъ почти великихъ подвижникахъ древнiе памятники говорятъ: «должникамъ освобожденiе и искупъ подавалъ, и самъ отпускалъ долги; обидимымъ отъ насилующихъ и немилостивыхъ судей заступникъ бысть предивный, многихъ плѣнныхъ искупилъ и въ своихъ мѣстахъ паки посадилъ»¹⁴).

Такъ сiяла въ древней русской церкви идея лучшей участи людей несвободныхъ, и — свѣтъ во тьмѣ свѣтился. Смотря на общественную жизнь народа съ точки христiанства, съ книгою Евангелiя, церковь возвышалась до самой чистой идеи человѣческаго достоинства, гуманности, задолго прежде, чѣмъ искусственная цивилизацiя дошла до нея путемъ горькихъ опытовъ и даже сильныхъ потрясенiй въ жизни общественной.

Но вотъ фактъ, котораго мы не минуемъ: церковь сама владѣла крестьянами. Послушаемъ же, что говоритъ и тутъ правда историческая. Во-первыхъ: древнiе русскiе князья и цари, не давая церкви другого матерiальнаго обезпеченiя, сами давали ей земли и крестьянъ; бояре и другiе зажиточные люди передавали церкви своихъ крестьянъ по духовнымъ завѣщанiямъ; вступавшiе въ монастыри владѣльцы приписывали своихъ рабовъ къ монастырямъ, отказываясь отъ своихъ личныхъ надъ рабами правъ. Наконецъ, самъ народъ охотнѣе шелъ жить по договорнымъ граматамъ на земли церковныя и монастырскiя, чѣмъ на земли боярскiя, охотнѣе подчинялся игуменамъ монастырей, чѣмъ сильнымъ мiра сего — боярамъ, потому что ему тамъ большею частiю было жить лучше, — льготнѣе, обезпеченнѣе. Словомъ, основанiя духовныхъ владѣнiй были совсѣмъ другiя, чѣмъ у мiрскихъ владѣльцевъ: не насилiе, не порабощенiе, не обращенiе въ холопство лихоимствомъ, сутяжничествомъ и всѣми неправдами. А между тѣмъ достаточно прочитать любую монастырскую уставную грамату, чтобы видѣть, какъ заботилась церковь о своихъ крестьянахъ. Въ уставныхъ граматахъ обыкновенно строго наказывалось монастырскимъ приказчикамъ: «а прилучится нашему крестьянину монастырскому каково дѣло до иныхъ волостей крестьянъ, и пойдутъ къ сроку въ городъ на судъ, — и нашему прикащику и доводчику съ ними за дѣлы итти, и крестьянъ въ судѣ беречи накрепко, и отъ того отъ крестьянъ ни поминка, и ни ѣзду не имать доводчику ничего... А если старецъ нашъ или прикащикъ или доводчикъ коего крестьянина изобидитъ чѣмъ нибудь, или не по сей нашей граматѣ что на нихъ возмутъ, и имъ отъ насъ быть въ пользѣ и смиренiи, и кого чѣмъ обидятъ, и намъ велѣть на нихъ доправить вдвое»¹⁵). Пастыри церкви увѣщевали игуменовъ монастырей и прикащиковъ своихъ вотчинъ оберегать крестьянъ: «Бога ради, будь милостивъ ко крестьяномъ», пишатъ напр. Никонъ игумену Иверскаго монастыря въ граматѣ объ устройствѣ монастырскихъ зданiй¹⁶). Во-вторыхъ: крестьяне принадлежали не лицамъ духовнымъ, на правахъ личной собственности, какъ было у бояръ, а учрежденiямъ духовнымъ: церквамъ, монастырямъ, архiерейскимъ домамъ. Это далеко не одно и тоже — и духовныя владѣнiя подлежатъ совсѣмъ другой точкѣ зрѣнiя. Въ-третьихъ: кто прежде всѣхъ выразилъ мысль — отказаться отъ крестьянь? Кто прежде всѣхъ поднялъ вопросъ: слѣдуетъ ли монастырямъ владѣть крестьянами? — Сама же церковь, — по крайней мѣрѣ лучшiе и передовые въ ней люди. Извѣстно, какъ напр. разсуждалъ объ этомъ еще митрополитъ Кипрiанъ, какъ сильно спорилъ знаменитый отшельникъ Нилъ сорскiй съ Iосифомъ волоколамскимъ о томъ, что монастырямъ не слѣдуетъ владѣть крестьянами, какъ на сторонѣ преп. Нила были пустынники бѣлозерскiе. Отъ времени до времени, почти черезъ весь перiодъ владѣнiя крестьянами, изъ среды духовенства не переставали возникать голоса противъ этого владѣнiя. Если же при великомъ князѣ Iоаннѣ Васильевичѣ III духовенство на соборѣ торжественно не согласилось отказаться отъ владѣнiя крестьянами: то вѣдь тогда вопросъ былъ только о передачѣ духовныхъ крестьянъ боярамъ и служилымъ людямъ, а не о томъ, чтобы дать крестьянамъ свободу: слѣдовательно предметомъ спора былъ только фактъ владѣнiя ими, а не право, права же духовенства, если не въ гражданскомъ, то въ нравственномъ смыслѣ были тѣ же, по этому предмету, что у бояръ, и даже чище и нравственнѣе, потому что духовенство прiобрѣтало крестьянъ не насилiемъ, порабощенiемъ, сутяжничествомъ, а добровольными жертвами мiрскихъ владѣльцевъ и самыхъ князей, не менѣе добровольнымъ поселенiемъ крестьянъ на духовныхъ земляхъ и только отчасти — покупкою. А если бы дѣло шло объ освобожденiи крестьянъ, едвали можно сомнѣваться въ томъ, что церковь не постояла бы за свои владѣнiя. Опять не надо забывать, что духовные крестьяне принадлежали не лицамъ, а учрежденiямъ церковнымъ: а при этомъ отказъ духовенства великому князю Iоанну III получаетъ совсѣмъ другой смыслъ, чѣмъ — если бы отказывали лица, отстаивая свои личныя преимущества и выгоды: отдѣльныя же духовныя лица показывали и въ этомъ отношенiи примѣры поучительные. Знаменитый московской священникъ XVI вѣка, Сильвестръ въ своемъ «Домостроѣ» говоритъ сыну: «работныхъ своихъ я всѣхъ освободилъ и надѣлилъ, и иныхъ выкупилъ изъ рабства и на свободу попускалъ. И всѣ тѣ работные наши свободны и добрыми домами живуть, какъ ты видишь, и молятъ за насъ Бога и доброхотствуютъ всегда. И домочадцы наши нынѣ всѣ свободны, живутъ у насъ по своей волѣ»¹⁷).

Церковь даже русскимъ царямъ излагала основанiя для благоустройства крестьянъ. Такъ въ «словѣ о правдѣ», приписываемомъ духовнику царя Алексѣя Михайловича протопопу Стефану Вонифатьеву, читаемъ: «если поискать въ нынѣшнее время благовѣрнаго царя, то не знаемъ во всѣхъ народахъ, кромѣ русскаго народа; правовѣрующаго царя. И если царь нашъ вѣрою правъ, то онъ долженъ нелѣностно изыскивать и разсматривать все, что относится къ общему благополучию всѣхъ его подданныхъ. Не о благѣ однихъ вельможъ пещись, но и о всѣхъ — до самаго послѣдняго. Ибо вельможи нужны; но они никогда не удовольствуются одними своими трудами. Прежде же всего нужны земледѣльцы; отъ ихъ трудовъ производится хлѣбъ; а хлѣбъ главизна всѣхъ благъ... Земледѣльцы безпрестанно переносятъ различныя работныя бремена, то даютъ денежные оброки, то ямскiе сборы, то другое что либо. А эти люди (вельможи), если когда бываютъ посланы за царскими сборами, то сверхъ царскаго указа и себѣ много собираютъ съ земледѣльцевъ, также и тѣ, которые посылаются для прокорма коней: на ямскiя расходы много серебра выходитъ. Много также обиды бываетъ земледѣльцамъ и отъ того, что когда царскiе землемѣры — писари ѣздятъ по своему землемѣрному дѣлу, то отмѣриваютъ царскимъ воинамъ землю и всякому полагаютъ землю врознь, и отъ того много медлятъ и много корму у крестьянъ съѣдаютъ. О многихъ царствахъ мы читали, а такого злоупотребленiя не знаемъ. Ямской порядокъ должно устроить весь подробно по росписанiю — отъ города до города. И тѣмъ, которые въ городахъ торгуютъ, скупаютъ и прикупами богатѣютъ, и имъ должно носить этотъ яремъ между всѣми городами: ибо владѣютъ большими прибытками. Кромѣ же этого ярма, никакимъ другимъ лишенiямъ да не подвергаются, но пусть во всѣхъ городахъ безъ всякихъ воздаянiй покупаютъ и продаютъ. Такимъ образомъ всякiй мятежъ земской умалится, и писари уменьшатся, сборы прекратятся и взятокъ не будетъ»¹⁸). Такъ церковь заботилась объ улучшенiи быта крестьянъ, когда и сама владѣла ими, по извѣстнымъ историческимъ причинамъ.

Что же? Внимало ли древнее русское общество голосу церкви? Слушались ли его древнiе рабовладѣльцы? Внимали и слушались, но только поздно и не вполнѣ. Плодомъ вѣкового ученiя церкви объ улучшенiи быта несвободныхъ людей — былъ вѣковой же обычай въ древней Россiи только при смерти отпускать на волю своихъ рабовъ. При смерти и князья освобождали своихъ рабовъ. Про одного волынскаго князя ХIII вѣка лѣтопись говоритъ, что, когда онъ, при одномъ предпрiятiи, по обычаю того времени, раскрылъ книгу св. Писанiя, ему открылись слова Христовы: «Духъ Господень на мнѣ, егоже ради помаза мя, благовѣстити нищимъ посла мя, отпустити сокрушенныя во отраду» и проч., — и онъ при смерти всѣхъ «работныхъ освободилъ»¹⁹). Но вотъ умираетъ и тотъ жестокосердый рабовладѣлецъ, который всю жизнь свою провелъ въ порабощенiи людей, и котораго всю жизнь обличала церковь, — и тутъ-то, при видѣ гроба, при воплѣ и терзанiяхъ совѣсти, вспоминался ему голосъ церкви, — и онъ въ своей духовной изрекалъ: «всѣмъ моимъ кабальнымъ людямъ воля; которые мои люди полные, и докладные и кабальные и всякiе люди, прикащикамъ моимъ тѣхъ всѣхъ людей отпустить на свободу, дать имъ отпускные и надѣлить ихъ изъ моего живота деньгами и хлѣбомъ». Теперь-то рабовладѣлецъ, доселѣ безчеловѣчно издѣвавшiйся надъ своими рабами и рабынями, теперь-то слышалъ упрекаюшiй, вопiющiй голосъ совѣсти и церкви, — и самъ на одрѣ смертномъ просилъ прощенiя у всѣхъ своихъ рабовъ: «сиротъ моихъ, которые мнѣ служили, мужей ихъ и женъ и вдовъ и дѣтей, чѣмъ будетъ оскорбилъ въ своей кручинѣ, боемъ по винѣ и не по винѣ, и къ женамъ ихъ и вдовамъ насильствомъ, дѣвственнымъ растлѣнiемъ, а иныхъ есьми грѣхомъ своимъ и смерти предалъ, — согрѣшилъ во всемъ и передъ ними виноватъ: простите меня грѣшнаго и благословите и разрѣшите мою грѣшную душу въ семъ вѣцѣ и въ будущемъ»²⁰). Но въ томъ же умирающемъ рабовладѣльцѣ происходила еще тяжкая, предсмертная борьба двухъ противоположныхъ стремленiй, господствовавшихъ и во всемъ тогдашнемъ обществѣ, съ одной стороны — земного, грубаго стремленiя къ порабощенiю, съ другой стороны — духовнаго, нравственно-христiанскаго стремленiя къ освобожденiю; тоть же самый рабовладѣлецъ, который, умирая, дрожащей рукой писалъ духовную — отпускную своимъ рабамъ, молится о своемъ сынѣ: «умножь, Господи, имѣнiе его и распространи села его, да разбогатѣетъ домъ его рабы и рабынями и всякими скоты». Тотъ же рабовладѣлецъ, который, по господствующему обычаю, половину рабовъ отпускаетъ, остальныхъ рабовъ удерживаетъ въ холопствѣ, и у гроба пишетъ завѣщанiе: «благословляю свою жену и сына своего своими холопами и полными людьми»²¹).

Такъ древне-русское общество съ трудомъ мирилось съ высокою идеею христiанской, нравственной свободы и не созрѣло еще для полнаго осущественiя ея. Въ XVII в. совершилось укрѣпленiе несвободныхъ людей къ землѣ. Въ ХVIII вѣкѣ это укрѣпленiе возведено въ крѣпостное право и, если можно такъ сказать, въ душевладѣнiе. Вѣкъ этотъ, столько же, если еще не болѣе, мрачный, сколько и великiй въ нашей исторiи, вѣкъ узурпаторства, преобладанiя сильныхъ, разрозненiя сословiй, вѣкъ матерiализма и чувственныхъ нравовъ, едвали не былъ однимъ изъ самыхъ тяжкихъ вѣковъ для нашего народа, для его низшихъ классовъ. Такъ нынѣ объ этомъ вѣкѣ уже прямо говорятъ и пишутъ; намъ можно объ немъ еще одну правду сказать. По идеѣ гражданственности, впрочемъ плохо понятой, и по иноземному влiянiю, тогда унижено было въ обществѣ духовенство, которое вслѣдствiе этого униженiя стало и нравственно слабѣть, упадать, утратило прежнее нравственное влiянiе на народъ, сдѣлалось раболѣпнымъ, закоснѣло въ школьной рутинѣ, какъ-бы замкнулось въ своей кастѣ. Въ тоже время, какъ духовенство было унижено, по той же идеѣ, непомѣрно было возвышено, привиллегировано, въ ущербъ другимъ сословiямъ, землевладѣтельное сословiе. ХVIII вѣкъ былъ въ исторiи нашей почти исключительно вѣкомъ развитiя аристократизма, а не развитiя народа, всего народа. Но каковъ былъ этотъ аристократизмъ XVIII вѣка? Достаточно вспомнить, какъ описалъ его Фонъ-Визинъ, и какъ изображается онъ въ мемуарахъ XVIII вѣка. Дворянство считало своимъ исключительнымъ гербомъ честь, а низшимъ классамъ, даже въ печати и въ публичныхъ актахъ, усвоено было названiе подлаго народа. Тогда утверждено и крѣпостное право на цѣлыя поколѣнiя, миллiоны народа. Но непрiятные случаи, возникавшiе изъ отношенiй между крестьянъ и помѣщиковъ во второй половинѣ ХVIII вѣка, движенiя крестьянъ при Пугачевѣ, можно сказать, были первыми плодами крѣпостного права.

Что же? Ужели та великая идея разумночеловѣческой, нравственной свободы, которая, прямо истекая изъ духа христiанства, составляетъ одно изъ самыхъ жизненныхъ началъ истиннаго прогресса человѣчества, ужели она должна была только блеснуть для несвободныхъ людей изъ древней нашей церкви, и потомъ исчезнуть навсегда? Нѣтъ! Ты еже сѣеши, не оживетъ, аще не умретъ: и еже сѣеши, не тѣло будущее сѣеши, но голо зерно... сѣется въ немощи, возстаетъ въ силѣ. «Не умираютъ тѣ идеи, скажемъ словами одного нашего писателя, которымъ опредѣлено быть вѣчными; умираютъ въ буквѣ, но оживаютъ въ духѣ. Померкаютъ временно, умираютъ въ пустыхъ и вывѣтрившихся толпахъ, но воскресаютъ съ новою силою въ избранныхъ, затѣмъ, чтобы въ сильнѣйшемъ свѣтѣ отъ нихъ разлиться по всему мiру. Не умретъ изъ нашей старины ни зерно того, что есть въ ней истинно-русскаго и что освящено христiанствомъ». Не даромъ простой народъ нашъ доселѣ помнитъ и съ живымъ сочувствiемъ разсказываетъ про древнихъ благочестивыхъ пастырей и подвижниковъ русской церкви, которые защищали его отъ угнетенiя и неправды, и всегда выражаетъ при этомъ желанiе — нынѣ имѣть такихъ пастырей и учителей, прилагавшихъ ученiе Христово къ самой жизни ихъ, къ насущнымъ, нравственнымъ потребностямъ народа. И древнiй горькiй заточникъ въ своемъ унынiи не доходилъ до отчаянiя, а и на дикихъ берегахъ Лача-озера также чаялъ освобожденiя. И всѣ древние русское люди, съ какимъ-то особеннымъ сочувствiемъ перечитывавшiе краснорѣчивый плачь горемычнаго заточника, были вполнѣ увѣрены, что рано или поздно осуществится идея церкви объ улучшенiи быта народнаго, правда восторжествуетъ, и заточникъ будетъ помилованъ и освобожденъ. Въ народѣ русскомъ въ древнее время сложилась даже замысловатая повѣсть о томъ, какъ заточникъ запечаталъ свое «моленiе» въ воскъ, бросилъ завощеный свитокъ въ озеро: свитокъ поглотила рыба; рыбакъ поймалъ рыбу, и, нашедши въ ней свитокъ, принесъ къ князю; князь прочелъ и повелѣлъ заточника освободить отъ горькаго заточенiя. — Вотъ, благодаренiе Богу! мы дожили, мы живемъ въ ту великую эпоху, когда царь нашъ возвѣстилъ лучшую участь вѣковому, бѣдному заточнику — крѣпостному народу русскому.

М. Г.! Къ чему, — быть можетъ, подумаете вы, — вспоминать голосъ древней русской церкви объ улучшенiи быта людей несвободныхъ, когда нынѣ уже живой, громогласный и дѣйственный голосъ разнесся по Россiи. — Къ тому, что современная русская церковь, свидѣтельница улучшенiя жизни крестьянъ, какъ непосрѣдственная преемница древней русской церкви, есть вмѣстѣ съ тѣмъ преемница и всѣхъ ея высокихъ, христiанскихъ идей. Если древняя наша церковь сѣяла голое зерно, возвѣщала только идею улучшенiя быта несвободныхъ людей, то современная церковь наша призывается голосомъ древней церкви возрастить, воспитать будущее тѣло, раскрыть, уяснить народу высокое нравственное значенiе свободы, развивать, воспитывать въ духѣ истинной, нравственно-христiанской свободы духовно-нравственную жизнь народа, раскрывать, вырабатывать и приводить въ дѣйствие начала нравственнаго улучшенiя быта народнаго. Свобода не принесетъ всей пользы народу, если не будетъ имѣть нравственнаго направленiя, нравственныхъ основанiй: иначе она можетъ быть даже вредна для него, будетъ не лучше средневѣковаго разгула матерiальной силы и произвола. Вотъ къ чему призываются нынѣ современные пастыри русскаго народа, современная духовная наука и литература, чтобы быть вѣрными живымъ преданiямъ древней нашей церкви, развить, провести въ жизнь общества и оплодотворить ея высокiя и прекрасныя идеи²²).