А. П. Щапов. Сочинения, т. I, 1906 г., стр. 16-22

Памяти М. В. Ломоносова

Отрадный фактъ, что и мы, русскiе, стали наконецъ торжественно воспоминать не одни какiе-нибудь военные подвиги, но и умственныя заслуги нашихъ замѣчательныхъ общественныхъ дѣятелей, двигателей нашего просвѣщенiя, хотя исторiя умственной жизни нашей не приготовила намъ ни юбилея своего Кеплера или Галилея, ни юбилея своего Шекспира. Радостно и то, что общество русское какъ нельзя болѣе кстати празднуетъ въ настоящий годъ юбилей нашего Декарта или Бэкона — безсмертнаго Ломоносова — преобразователя нашей умственной жизни и начинателя нашего реальнаго образованiя. Намъ, сибирякамъ, нельзя было не откликнуться на этотъ истинно-народный праздникъ, между прочимъ и потому, что всѣ первые пролагатели путей колонизацiи и культуры Сибири, всѣ первые поселенцы ея — наши предки были земляки Ломоносова, и въ насъ есть значительная доля крови и нарѣчiя поморцевъ, холмогорцевъ, архангельцевъ. И память объ Ломоносовѣ въ настоящее время особенно назидательна для всего русскаго общества и, въ частности, для насъ — сибиряковъ.

При одномъ воспоминанiи имени Ломоносова затрагиваются самыя живѣйшiя струны нашей соцiальной жизни, затрагиваются всѣ высочайшiя, первѣйшiя умственныя потребности нашего времени, насущнѣйшiе вопросы о народномъ образованiи.

Ломоносовъ былъ преобразователемъ нашей умственной жизни. Вспомните, что такое была древняя допетровская Россiя, боявшаяся естественныхъ наукъ, какъ ереси и волшебства, создавшая суевѣрнѣйшiй расколъ изъ-за бороды, изъ-за сложенiя перстовъ, изъ-за буквъ i и и и проч., и теперь еще доживающая свой вѣкъ въ огромныхъ массахъ народа? Это была полнѣйшая невѣжественная и суевѣрная раба природы. Отъ незнанiя природы, она не знала никакой интеллектуальной, разумной культуры, никакихъ рацiональныхъ искусствъ, ремеслъ и промысловъ, никакихъ фабрикъ и заводовъ. Отъ незнанiя, напримѣръ, горной природы — богатой экономiи минеральнаго царства Урала и Сибири, — она не знала горныхъ промысловъ, и вслѣдствiе того, была не только бѣдна, безденежна, но и безоружна, отъ чего долго не могла свергнуть съ себя тяготѣвшее надъ нею иго азiатскихъ ордъ и сразу проложить себѣ морской и территорiальный путь къ Западу. Отъ незнанiя горной, полезной производительности, древняя Россiя была крайне бѣдна даже самыми простыми земледѣльческими орудiями, такъ что московскiе цари должны были въ XVII вѣкѣ разсылать по областямъ сохи, сошники, серпы и проч. А какое мiросозерцанiе тогда господствовало не только въ массахъ народа, но и въ высшихъ классахъ общества? «Вѣкъ тогдашнiй, — говоритъ Болтинъ, — благовремененъ былъ пустосвятству, обману и подлогамъ; ханжи и лицемѣры чудесамъ не вѣрили, но пользу свою въ томъ обрѣтали; народъ вѣрилъ и обманщиковъ обогащалъ. Сколько вещей обыкновенныхъ, простыхъ, ничего не значущихъ, принято было за святыню». Даже дворъ царицы Параскевы Ѳеодоровны, по словамъ Татищева, «отъ набожности былъ госпиталь на уродовъ, ханжей, въ родѣ сумасброднаго подъячаго Тимоѳея Архиповича, котораго суевѣры почитали за святого и пророка». И въ то время, когда Ломоносовъ, увлеченный въ расколъ, съ жаждой знанiя, бѣжалъ за рыбнымъ обозомъ въ Москву, слушалъ тамъ схоластическiя науки у заиконоспасскихъ монаховъ и потомъ отправился за границу изучать физику и филосфiю у Вольфа, — и въ то время было множество фанатиковъ Капитоновъ, которые «съ чотками въ рукахъ, читали часословъ и ворчали — кричали, что сѣмя наукъ вредно, что ѣхать за границу учиться — значитъ погублять свою душу, что физика, математика и геометрiя — богоотреченныя книги, что грѣхъ испытывать природу — тайны Божiи» и т. п. И вотъ, въ такое-то время, въ этой темной тучѣ облегшихъ народъ суевѣрiй, прогремѣло очистительное, просвѣтительное слово Петра Великаго о западной наукѣ. И Ломоносовь, восторженно благоговевшiй передъ генiемъ Петра, воспѣвавшiй его въ поэмахъ, превозносившiй почти на каждой лекцiи, въ каждомъ словѣ о природѣ, о физикѣ, о химiи, — Ломоносовъ былъ единственнымъ, неутомимо-энергическимъ продолжателемъ его просвѣтительной реформы и дѣятельности, всю жизнь свою посвятившiй спецiально на просвѣщенiе сыновъ россiйскихъ, на наставленiе молодыхъ людей. Онъ, во-первыхъ, во всю жизнь свою старался разбивать народныя суевѣрiя и предубѣжденiя относительно природы и естествознанiя и пропагандировалъ идею реальнаго образованiя. Снисходя къ умственнымъ слабостямъ большинства массы — общественной, — онъ старался помирить народную вѣру съ природой, великую книгу природы съ книгой откровенiя. «Природа и вѣра, — говорилъ онъ, — суть двѣ сестры родныя, и никогда не могутъ придти въ распрю между собою. Создатель далъ роду человѣческому двѣ книги: въ одной показалъ свое величество, въ другой свою волю. Первая книга — видимый сей мiръ. Въ этой книгѣ сложенiя видимаго мiра, физики, математики, астрономы и прочiе изъяснители божественныхъ, въ натуру влiянныхъ дѣйствiй суть тоже, что въ книгѣ священнаго писанiя пророки, апостолы и церковные учители. Не здраво разсудителенъ математикъ, ежели онъ хочетъ божескую волю вымѣрять цыркулемъ. Также не здраво разсудителенъ и учитель богословiя, если онъ думаетъ, что по псалтыри можно научиться астрономiи или химiи». Какое бы явленiе природы ни разсматривалъ Ломоносовъ, говорилъ ли, напримѣръ, о прохожденiи Венеры черезъ солнце, какое наблюдали въ С.-Петербургской академiи наукъ 26 мая 1761 года; онъ прямо мѣтилъ, между прочимъ, на то, чтобы разсѣять народныя заблужденiя и распространить истинное естественно-научное понятiе. «Такое рѣдко случающееся явленiе, — говорилъ онъ, — требуетъ двоякаго объясненiя. Во первыхъ, должно отводить отъ людей непросвѣщенных никакимъ ученiемъ всякiя неосновательныя сомнѣнiя и страхи, которыя бываютъ иногда причиною нарушенiя общаго покоя. Не рѣдко легковѣрiемъ наполненныя головы слушаютъ и съ ужасомъ внимаютъ, что при такихъ небесныхъ явленiяхъ пророчествуютъ бродящiя по мiру богадѣленки, которыя не только во весь свой долгiй вѣкъ о имени астрономiи не слыхали, да и на небо едва взглянуть могутъ, ходя сугорбясь... Второе объясненiе должно простираться до людей грамотныхъ, до чтецовъ писанiя и ревнителей православiя: кое дѣло само собою похвально, если бы иногда излишествомъ своимъ не препятствовало приращенiю высокихъ наукъ». Всецѣло проникнутый глубокою любовью и восторженнымъ энтузiазмомъ къ природѣ, самъ испытавши высокое умственное наслажденiе и великую пользу отъ естествознанiя, употреблявшiй, по собственнымъ словамъ его, — каждый досужный часъ, вмѣсто бильярда, на физическiе и химическiе опыты, и считавшiй ихъ «движенiемъ вмѣсто лекарства», — Ломоносовъ всячески старался вселить и въ обществѣ любовь къ природѣ, къ естествознанiю. Каждое его слово о природѣ, о физикѣ, о химiи, о металлургiи и проч. начиналось энергическимъ и вдохновенно-убѣдительнымъ призывомъ — полюбить природу, полюбить изученiе. Приступая къ публичному чтенiю физики въ 1750 году, и въ программѣ изобразивши высокое этическое, нравственное значенiе и великую реальную пользу естествознанiя, — Ломоносовъ публично призывалъ «желающихъ учиться натуральной философiи въ физическiя камеры Академiи на публичные физическiе опыты, ничего иного отъ нихъ не желая, какъ только постояннаго слушанiя». «И смотрѣть только на роскошь преизобилующей натуры, — говорилъ онъ, — есть чудное и восхищающее духъ увеселенiе, и прiятно, и вождѣленно, и полезно, и свято. Но это блаженство можетъ быть приведено въ несравненно высшее достоинство при подробномъ познанiи свойствъ и причинъ самихъ вещей. Кто знаетъ свойства и смѣшенiе малѣйшихъ частей, составляющихъ тѣла, изслѣдовалъ расположенiе органовъ и движенiя законы, натуру видитъ какъ нѣкоторую художницу, упражняющуюся передъ нимъ безъ закрытiя въ своемъ искусствѣ, видитъ, какъ она почти умерщвленныя отъ зимняго холода деревья весною опять оживляетъ, какъ обогащаетъ лѣто жатвою и плодами, и готовитъ сѣмена къ будущему времени, какъ день и ночь, зной и стужу умаляетъ и умножаетъ, движетъ и удерживаетъ вѣтры, дождь ниспускаетъ, зажигаетъ молнiи и громомъ смертныхъ устрашаетъ, управляетъ теченiе водъ, и прочiя удивительныя дѣйствiя производитъ, — сколь высшее наслажденiе имѣетъ онъ передъ тѣмъ, кто только почти на внѣшнiй видъ вещей смотритъ, и вмѣсто самихъ, почти одну тѣнь ихъ видитъ. Кто такiя мысленныя разсужденiя о натуральныхъ вещахъ приводитъ въ дѣйствiе въ гражданскихъ или домостроительныхъ предпрiятiяхъ, — того надежда на окончанiе его дѣлъ тѣмъ тверже и увеселительнѣе, и по окончанiи ихъ удовольствiе тѣмъ полнѣе и безопаснѣе, чѣмъ яснѣе видитъ онъ сокровенныя силы рачительной природы въ произведенiи своихъ предпрiятiй. Отсюда ясно, что блаженства человѣческiя могутъ быть увеличены и приведены въ высшее достоинство только яснѣйшимъ и подробнѣйшимъ познанiемъ физики». «Испытанiе натуры трудно, однако полезно, свято» — такъ началъ Ломоносовъ слово о происхожденiи свѣта. Въ высшей степени драгоцѣнно и многозначительно то, что Ломоносовъ дѣятельнѣйшимъ образомъ старался ввести въ народное образованiе великую науку — химiю, вполнѣ понявши ея громадное значенiе для народной культуры. Съ этою цѣлiю онъ произнесъ 6 сентября 1751 г. свое замѣчательное слово о пользѣ химiи. Къ сожаленiю, время не позволяетъ намъ привести на память замѣчательнѣйшихъ мѣстъ изъ этого слова.

И не словами только, но и своими физическими и химическими опытами и металлургическими изслѣдованiями Ломоносовъ пролагалъ путь къ новому, реальному образованiю русскаго общества. Мы такъ близоруки были доселѣ, что по настоящее время не оцѣнили надлежащимъ образомъ естественно-научныхъ работъ и заслугъ Ломоносова. Между тѣмъ лучшiе знаменитые западные натуралисты того времени поняли и достойно оцѣнили и генiй, и труды Ломоносова. Знаменитый математикъ Эйлеръ, о которомъ Екатерина Великая говорила, призывая его вторично въ Россiю: «я увѣрена, что Академiя моя возродится изъ пепла отъ такого важнаго прiобрѣтенiя, какъ Эйлеръ, и заранѣе поздравляю себя съ тѣмъ, что возвратила Россiи великаго человека» — этотъ Эйлеръ писалъ Ломоносову отъ 23 марта 1748 года: «удивляюсь я многопроницательности и глубинѣ вашего остроумiя въ изъясненiи крайне-трудныхъ химическихъ вопросовъ. Изъ сочиненiй вашихъ съ величайшимъ удовольствiемъ увидѣлъ я, что вы въ истолкованiи химическихъ дѣйствiй далеко отступили отъ принятаго у химиковъ порядка, и съ обширнымъ искусствомъ въ практикѣ соединяете высокое знанiе. Поэтому не сомнѣваюсь, что вы доведете до совершенной достовѣрности не твердыя еще и сомнительныя основанiя этой науки, такъ что ей послѣ и по справедливости дано будетъ мѣсто въ ряду физическихъ наукъ». Тотъ же Эйлеръ писалъ президенту Академiи Разумовскому: «всѣ диссертацiи Ломоносова не только хороши, но и весьма превосходны; ибо онъ пишетъ о самыхъ необходимыхъ предметахъ физическихъ и химическихъ, которые по нынѣ не знали и не могли объяснить самые остроумные люди. При этомъ случаѣ я долженъ отдать справедливость Ломоносову, что онъ имѣетъ превосходный генiй къ объясненiю физическихъ и химическихъ явленiй. Желательно, чтобъ и другiя академiи въ состоянiи были сдѣлать такiя открытiя, какiя показывалъ Ломоносовъ». Въ самомъ дѣлѣ, Ломоносовъ, при самыхъ ничтожныхъ тогдашнихъ средствахъ, единственно силой своего генiя и неутомимыми, рацiонально направленными опытами при помощи инструментовъ, большею частью имъ самимъ изобретенныхъ, доходилъ до такихъ важнѣйшихъ физическихъ и химическихъ открытiй, которыя послѣ прославили знаменитыя имена Лавуазье, Тиндаля, Грове и другихъ. Прочитайте, напримѣръ, его слово о воздушныхъ явленiяхъ, происходящихъ отъ электрической силы, сказанное 26 ноября 1753 года; — изъ него увидите, что Ломоносовъ совершенно независимо отъ Франклина и раньше его открылъ воздушное электричество и объяснилъ явленiе грома. Тутъ же онъ высказалъ много такихъ мыслей, которыя мы теперь встрѣчаемъ въ сочиненiяхъ Тиндаля и Грове, какъ новость. Напримѣръ, Ломоносовъ рѣшительно отрицаетъ существованiе особыхъ, какъ онъ самъ называетъ, теплотворныхъ и всякихъ чудотворныхъ матерiй, а видитъ только разныя формы измѣненiя въ состоянiяхъ матерiи и прямо говоритъ о законѣ соотношенiя и превращенiя и о происхожденiи отсюда новыхъ силъ. И электрической силы — замѣчаетъ онъ — суть тѣ же причины: движенiе, тренiе или теплота. Прочитайте его слово о происхожденiи свѣта, вы увидите, что и здѣсь генiй его возвышается до тѣхъ выводовъ, какiе послѣ уже развивали Тиндаль и Грове. «Доказано мною, — говоритъ онъ, въ разсужденiи о причине теплоты и стужи, что теплота происходитъ отъ коловратнаго движенiя частицъ, составляющихъ самыя тѣла». Не то же ли это, что, по ученiю новѣйшихъ химиковъ и физиковъ, молекулярное движенiе частичекъ вещества. «Теплотворныя и всякiя чудотворныя матерiи, — замѣчаетъ Ломоносовъ, приняты произвольно. Неоспоримо, что разныя движенiя суть причины теплоты и свѣта, свѣтъ есть зыблющееся движенiе». Не такъ ли же разсуждаетъ Грове въ своемъ замѣчательномъ сочиненiи о соотношенiи физическихъ силъ? А сколько новыхъ и въ высшей степени полезныхъ въ то время мыслей высказалъ Ломоносовъ въ своемъ словѣ о происхожденiи металловъ, въ разсужденiи о мореплаванiи, о магнитной теорiи и земномъ магнитизмѣ, о теорiи морскихъ теченiй, о метеорологiи и предсказанiи погоды и т. п. — все это излагать въ настоящiя минуты, къ сожалѣнiю, и не время, и не мѣсто, и я отлагаю это до особой статьи въ одномъ изъ нашихъ журналовъ. Теперь же спѣшу выразить хоть одно или два изъ тѣхъ желанiй, какiя невольно внушаетъ воспоминанiе о безсмертномъ Ломоносовѣ, и которыя, надѣюсь, сочувственно раздѣлитъ со мною всякiй мыслящiй.

Чѣмъ бы лучше всего можно было ознаменовать и увѣковѣчить память безсмертнаго Ломоносова? Думаю, тѣмъ, что всего болѣе желалъ, къ чему всю жизнь свою стремился и Ломоносовъ. Ломоносовъ вопервыхъ возбудилъ мысль о первомъ русскомъ университетѣ, и его не даромъ называютъ родителемъ Московскаго университета. Шувалову онъ однажды писалъ: «принимаю смѣлость, для общей пользы наукъ въ отечествѣ, докучать, чтобы вашимъ сильнымъ ходатайствомъ данъ былъ изъ высокой канцелярiи формуляръ университетской привиллегiи для ускоренiя инавгурацiи и порядочнаго теченiя ученiй. Сiе будетъ конецъ моего попеченiя объ успѣхахъ въ наукахъ сыновъ россiйскихъ». При воспоминанiи одной этой великой энергiи и настойчивости Ломоносова въ дѣлѣ основанiя перваго русскаго университета, — чего бы лучшаго, какой пирамиды намъ, сибирякамъ, желать, въ увѣковѣченiе памяти Ломоносова, какъ не университета въ Сибири. Да, университета ждутъ всѣ молодыя поколенiя сибирскiя, не только русскiя, но и инородческiя, въ массѣ которыхъ гибнетъ множество Ломоносовыхъ, Банзаровыхъ²). Университета ждетъ, въ университетѣ крайне нуждается наша мягкая, бездумная, обѣдная, нарядолюбивая, карто-игривая, китайско-монгольская общественная жизнь сибирская; ибо, по крайней удаленности отъ всепросвѣщающаго Запада, по крайней невыгодной заброшенности и замкнутости почти въ самомъ полярномъ углу Азiи, среди полудикихъ звѣролововъ и номадовъ въ холодномъ климатѣ, среди дикой, неизученной и некультированной экономiи природы, — умственная жизнь сибирскаго общества требуетъ живѣйшихъ импульсовъ, самыхъ могучихъ, динамически двигательныхъ силъ европейской науки, интеллигенцiи и мысли, какiя могутъ развиваться и воспитываться только въ университетѣ. Университета требуетъ, наконецъ — скажу смѣло, самая природа громадной и разнообразной сибирской земли, привлекавшая и занимавшая Палласовъ, Гумбольдта, Риттера и множество натуралистовъ, ибо ждетъ и требуетъ университетски развитыхъ естество-испытателей, требуетъ, для изслѣдованiя каждой мѣстности, каждой природной формы, каждаго физическаго типа, всякой области и всякаго предмета своей естественной экономiи неотложно требуетъ своихъ Шварцовъ, Бэровъ, Миддендорфовъ, Врангелей, Радде, своихъ Гумбольдтовъ, Розе, Ермаковъ и проч. Безъ университета ни Сибирскiй Отдѣлъ Географическаго Общества, ни Статистическiе Комитеты, ни гимназiи и прогимназiи не могутъ имѣть живѣйшей и сильной помощи и поддержки, высшаго руководства и правильнаго корректива или регулятора въ своей ученой и народообразовательной дѣятельности, лишаются живѣйшихъ импульсовъ и многихъ вспомогательныхъ силъ и средствъ. Но знаю, что грифы, стерегущiе злато сибирское, крезы сибирскiе, непонимающiе или не цѣнящiе невещественныхъ благъ наукъ — предпочтутъ лукулловскiе и всепокорнѣйшiе обѣды наукамъ университета, а обюрократившееся и исповѣсничавшееся поколѣнiе сибиряковъ, преуспѣвающее въ картофилiи и прочихъ подобныхъ гражданскихъ доблестяхъ и ограничивающееся модными припадками либеральнаго бултыхо-болтанiя, свысока скажетъ: pia desideria. Ломоносовъ старался разсѣивать народныя суевѣрiя и предразсудки и опопуляризировать естественныя истины, и желалъ поучительныхъ для народа изданiй. Но мы, и въ этомъ отношенiи, не можемъ почтить память его изданiемь, напримѣръ, для народа Ломоносовскаго естественно-научнаго сборника, и т. п. Такъ пусть же, по крайней мѣрѣ, исполнится хоть одно желанiе Ломоносова — распространенiе реальныхъ знанiй въ дѣтяхъ бѣднаго рабочаго населенiя. Пусть, во имя Ломоносова — хоть одинъ или два сибирскихъ самородка, подобно ему, по крайней мѣрѣ, изъ ремесленной школы или прогимназiи проложатъ себѣ путь въ университетъ или другое какое-нибудь высшее реально-образовательное заведенiе, дабы, — скажемъ стихомъ Ломоносова,

Что въ отечествѣ оставлено презрѣнно,
Прiобрѣло ему сокровище безцѣнно,
И чтобъ изъ тяжкаго для общества числа
Воздвигнуть съ правами похвальны ремесла,
Внемлите съ радостью полезному питомству,
Рачители добра грядущему потомству!
Похвально дѣло есть убогихъ призирать,
Сугуба похвала для пользы воспитать:
Натура то гласитъ, повелѣваетъ вѣра...
И божественныхъ платоновъ
И великихъ, славныхъ истинно Невтоновъ
Можетъ и россiйская земля рождать.

Можетъ, — прибавимъ, — и сибирская земля рождать. Дадимъ возможность, средства, стипендiи.