А. П. Щапов. Сочинения, т. I, 1906 г., стр. 23-32

Древнiе пустыни и пустынножители на сѣверо-востокѣ Россiи¹)

Въ XIV и XV столѣтiяхъ въ сѣверо-восточной Руси пустынныхъ пространствъ было еще болѣе, чѣмъ заселенныхъ земель. Пустыня преобладала надъ поселенiями, также какъ лѣсъ преобладалъ надъ полемъ. Даже въ самой населенной московской области, еще въ XVI вѣкѣ, пни огромныхъ деревьевъ напоминали Герберштейну, что не такъ давно вся эта страна была покрыта лѣсомъ²). Въ тверской и новгородской области, не смотря на быстрые успѣхи населенiя, долго еще заблуждались цѣлыя рати среди непроходимыхъ лѣсовъ, болоть и озеръ³). А чѣмъ далѣе на сѣверо-востокъ углублялся путешественникъ, тѣмъ болѣе поражали его непроходимые, необитаемые лѣса и болота. Область бѣлозерская, рано начавшая заселяться и непрерывно и быстро потомъ заселявшаяся, особенно по старанiю игуменовъ и старцовъ Кирилло-бѣлозерскаго монастыря, и въ XVI вѣкѣ еще во многихъ мѣстностяхъ представляла сплошныя пустыни. Propter crebras paludes, sylvas ac undique concurrentes fluvios, говоритъ Герберштейнъ, loca inculta sind, nullisque civitatibus frequentata⁴). При отсутствiи городовъ, изрѣдка только виднѣлись въ лѣсахъ разбросанные починки, которыхъ нигдѣ, кажется, и небыло столько, какъ въ бѣлозерско-вологодскомъ краѣ. Эти «починки на лѣсѣхъ» уже сами по себѣ характеризуютъ страну пустынную, лѣсную, «гдѣ еще только начиналось заселенiе». Изъ Бѣлозерщины на Вологду, по словамъ одного акта XVI вѣка, пошелъ лѣсъ большiй». Герберштейнъ такъ описываетъ пустынность этой и донынѣ малонаселенной страны: «Regio tota palustris et sylvestris est, unde fit, ut exactam itineris rationem propter crebras paludes et fluviorum antractus, hoc qnoque in loco viatores observare non possit. Quo enim magisprogrediare, hoc plures et inviae paludes, fluvii ac sylvae occurrunt»⁵). Далѣе на сѣверо-востокѣ, по словамъ Герберштейна, тянулись безпредѣльные лѣса и болота.

Какъ много пустынныхъ пространствъ видѣлъ въ сѣверо-восточной Руси иностранный путешественникъ XVI вѣка, такъ изображается эта страна и въ житiяхъ русскихъ святыхъ. И подвижническiя пустыни большею частiю были самыми первыми обителями, починками заселенiя необитаемыхъ лѣсовъ сѣвера и проводниками дальнѣйшей колонизацiи сѣверо-восточнаго края. Мы не намѣрены здѣсь входить въ подробности исторiи монастырскаго разселенiя, но нелишнимъ считаемъ указать хоть два примѣра. Пустынею были еще въ первой половинѣ XIV стол. большiя пространства въ самой московской области. Но съ тѣхъ поръ, какъ въ лѣсахъ радонежскихъ преподобный Сергiй основалъ свою пустыню, процвѣтшую потомъ въ знаменитую лавру, — съ тѣхъ поръ быстро заселились лѣса радонежскiя и другiя окрестныя московскiя земли. «Пустыня тогда была непроходимая, писалъ въ половинѣ XVII вѣка троицкiй келарь Симонъ Азарьинъ въ предисловiи къ списанiю о чудесахъ Сергiя, — нынѣ же всѣмъ зримы окрестъ обители поля мiрскiе и села и деревни многолюдныя. Стези не быша тогда, и непроходно бысть человѣческими стопами, нынѣ же пути дороги велiя и проѣзды всякаго чину людемъ, днемъ и нощiю безпрестанно идущимъ. Много же тогда гадовъ и ползущихъ змiевъ являхуся ему на устрашенiе безстрастному его житiю; нынѣ же окрестъ обители его, за 10 поприщь и вящше ползущихъ змiевъ и ужевъ не бываеть... И елико людей во обители и около обители въ слободахъ множашеся, толико по премногу вода и всякая потреба изобиловавшеся. Тогда въ рощахъ тѣхъ и древесъ толико не бысть, елико нынѣ многолюдственное число человѣкъ въ слободахъ на тѣхъ мѣстахъ, идѣже рощи велицiи быша»⁶). Точно также, когда другъ и собесѣдникъ преподобнаго Сергiя, св. Кириллъ бѣлоезерскiй поселился около Бѣлоозера; — «пусто и скудно было мѣсто то, по словамъ жизнеописателя его: «боръ бяше велiй и чаща и никому же отъ человѣкъ живущу». А когда пустыня преподобнаго Кирилла стала знаменитою обителью, — въ окрестностяхъ ея стало на лѣсѣхъ и на пустошахъ до 393 поселенiй: «монастырскiя села и деревни и починки въ бѣлозерскомъ и вологодскомъ уѣздѣ стали на лѣсѣхъ и на пустошахъ, которые лѣса и пустоши, при Кириллѣ чудотворцѣ и послѣ Кирилла чудотворца, въ ихъ монастырь давали великiе князья и великiя княжны и удѣльные князья»⁷). Особенно много деревень «посажали на лѣсѣ» игумены Христофоръ, Трифонъ и Касьянъ, слѣдовавшiе одинъ за другимъ послѣ преподобнаго Кирилла⁸).

Въ пустынной, лѣсной странѣ удобно было процвѣтать такому множеству отшельническихъ пустыней, какое представляетъ исторiя русской церкви. Тѣмъ болѣе это было удобно, что къ тому-же по многимъ причинамъ располагалъ благочестивыхъ людей средневѣковой разладъ общественной жизни въ населенныхъ мѣстахъ, въ многолюдныхъ городахъ и селахъ. При полномъ господствѣ въ обществѣ права сильнаго, при грубости, неразвитости гражданскихъ, общественныхъ правъ и отношенiй, при частыхъ тяжбахъ и спорахъ изъ-за земель и имѣнiй, при всеобщемъ почти стремленiи къ несправедливому прiобрѣтенiю имѣнья грабежами и убiйствами и къ безчеловѣчному порабощенiю свободныхъ людей, наконецъ, при грубости семейной и домашней жизни, — пустыня лѣсная для людей, въ стремленiи къ высшей нравственной жизни недовольныхъ общественнымъ порядкомъ вещей, не мирившихся съ грубою, угнетающею дѣйствительностiю, какую представлялъ мiръ, — пустыня казалась отраднѣе, успокоительнѣе, вожделеннѣе, чѣмъ богатыя палаты въ многолюдномъ городѣ, въ мiрѣ, обществѣ. Для нихъ лучше было жить въ пустынѣ, въ сосѣдствѣ со звѣрями лѣсными, чѣмъ жить въ обществѣ съ людьми, которые, по словамъ Серапiона, епископа владимiрскаго, были «аки звѣрье» и которые посему могли препятствовать ревностному ихъ стремленiю къ святой жизни. Разладъ средневѣковыхъ силъ и стремленiи русскаго общества достигли полнаго развитiя въ XIV и XV вѣкахъ: далѣе, въ слѣдующiя два столѣтiя, началось уже ихъ государственное сосредоточенiе, уравновѣшенiе и примиренiе. Поэтому никогда такъ не развивалось, не усиливалось въ древней Россiи и нравственное противодѣйствiе этимъ грубымъ силамъ и стремленiямъ, какъ въ XIV и XV вѣкахъ, никогда такъ не усиливалось въ русскомъ обществѣ, какъ въ эти столѣтiя, противоположное господствующему средневѣковому общественному направленiю, стремившееся къ нравственному усовершенствованiю, выразившееся въ пустынножительномъ отшельничествѣ.

Въ самомъ дѣлѣ, XIV и XV вѣка были вѣками преимущественнаго развитiя и процвѣтанiя подвижничества, пустынножительства, развитiя монашества, воспитанiя святыхъ русской церкви. Въ тѣ вѣка полнаго господства вѣры, преобладанiя благочестиваго чувства надъ другими стремленiями духа человѣческаго, и надъ силою мысли и познанiя, и надъ силою чувства эстетическаго, и надъ попеченiями житейскими, въ такое время, — очевидно, — возможно было такое явленiе, что, казалось, отреченiе отъ мiра было идеаломъ людей, начиная отъ великихъ князей до послѣднихъ простолюдиновъ. Было же такое время земного торжества русской Церкви, когда менѣе, чѣмъ въ одно столѣтiе, предстаетъ предъ нами многочисленный сонмъ святыхъ и потомъ въ другое столѣтiе, непрестанно возрастаетъ, умножается новыми ликами святыхъ, когда являлись и на землѣ уже были ублажаемы Варлаамъ хутынскiй, Сергiй радонежскiй, Кириллъ бѣлоозерскiй, Димитрiй вологодскiй, Савва вишерскiй, Александръ свирскiй, Павелъ обнорскiй, Зосима и Савватiй соловецкiе, Антонiй сiйскiй, Дiонисiй глушицкiй, Макарiй колязинскiй, Стефанъ пермскiй, — и трудно перечислить всѣхъ, — и притомъ являлись не одни, а съ цѣлыми сонмами своихъ учениковъ, также святыхъ. Почти каждая область, каждый городъ имѣли своего святого, имъ славились, украшались. Въ одномъ рукописномъ житiи XVI вѣка говорится объ этомъ такъ: «московское царство блажитъ Петра и Алексѣя и Iону и Максима и инѣхъ множество; Псковъ же и великiй Новгородъ блажатъ Варламiя и Михаила юродиваго Христа ради; Смоленскъ блажитъ князя Ѳедора; Ростовъ блажитъ Леонтiя и Игнатiя, Исаiю и Вассiана и Ефрема; Вологда блажитъ преподобнаго Димитрiя: каяждо страна своихъ блажитъ. И мы же тебѣ (Прокопiя устюжскаго) одажимъ сѣверная страна по Двинѣ рѣкѣ; Вага рѣка, на нейже градъ Шенкурiя и то блажитъ уродиваго Христа ради. Соловецкiй же островъ и все поморье блажитъ Савватiя и Зосиму. Мы же (устюжане) тебе, яко стража и хранителя имѣемъ отчины града нашего Устюга» и пр.⁹). Со второй половины Х вѣка и до половины XV Церковь русская воспитала, сколько намъ извѣстно, до 110 святыхь. И монастыри и пустыни, какъ главныя мѣста, гдѣ воспитывались святые, умножались въ числѣ, постепенно возрастающемъ: тогда какъ съ XI до XIV вѣка, въ три столѣтiя, въ Россiи возникло до 87 монастырей и пустыней; въ XIV и первой половинѣ XV, слѣдовательно въ полтора столѣтiя, ихъ возникло вновь до 150, изъ коихъ въ XIV вѣкѣ возникло до 80, въ первой половинѣ ХV до 70 монастырей. И здѣсь-то, въ этихъ пустыняхъ и монастыряхъ, преимущественно развилось христiанское духовное мiросозерцанiе. Неудержимое, ревностное стремленiе къ пустынножительному мiросозерцанiю, или лучше сказать самоотреченному христiанскому богосозерцанiю, было господствующею мыслiю, господствующимъ чувствомъ и стремленiемъ всѣхъ людей, всѣмъ сердцемъ принявшихъ вѣру христiанскую. Пустыня съ ея природою, находившаяся въ непроходимыхъ дебряхъ сѣвера, полная, и страшныхъ силъ, и явленiй природы, и нерѣдко дивныхъ красотъ, подъ влiянiемъ глубокорелигiознаго настроенiя души, привлекала и воображенiе, и чувство, восторгала созерцателей — любителей ея, — отшельниковъ. Всѣ эти святые отшельники проникнуты живымъ, теплымъ сочувствiемъ къ природѣ, къ ея красотамъ, силамъ и явленiямъ. Всѣ они любятъ углубляться въ лѣса и тундры, чтобы тамъ въ тишинѣ, въ невозмутимомъ самоуглубленiи созерцать совершенства и творенiя Божiи. Коль скоро находятъ прекрасное мѣстоположенiе, видятъ въ немъ образъ рая, домъ Божiй и съ восторгомъ восклицаютъ псаломскою пѣснiю: коль возлюбленна селенiя твоя, Господи силъ! желаеть и скончавается душа моя во дворы Господни. Ибо птица обрѣте себѣ храмину, и горлица гнѣздо себѣ, идѣже положитъ птенцы свои. Изволихъ приметатится въ дому Бога моего паче, нежели жити ми въ домахъ грѣшныхъ. Сей покой мой, здѣ вселюся, яко возлюби душа моя»¹⁰). Избирали они обыкновенно такiя мѣста, которыя отовсюду окружены лѣсами, рѣками, озерами, какъ стѣнами. Въ древнихъ жизнеописанiяхъ обыкновенно такими чертами изображается мѣстность ихъ пустыней: «мѣсто оно, идѣже вселися святый, боръ бяше велiй и чаща, мѣсто зѣло красно, всюду яко стѣною окружено водами и бѣ видѣнiе онаго мѣста зѣло умиленно, промежу дву озеръ, водою, аки стѣнами окружено», и т. п. Они любятъ такiя мѣстоположенiя, которыя возбуждаютъ въ душѣ чувство высокаго, чувство присутствiя Бога. Уединенная глушь лѣснал, лежащая гдѣ-нибудь въ ровной долинѣ окаймленная дремучимъ лѣсомъ, или величественно обставленная двумя грядами горъ, обросшихъ лѣсомъ, полная невозмутимой людьми тишины, а нарушаемой только нестройными криками лѣсныхъ зверей и пѣньемъ птицъ, — такая пустыня лѣсная приводила отшельниковъ въ чувство глубокаго умиленiя, погружала ихъ въ тихое самоуглубленiе и богосозерцанiе, и возбуждала въ нихъ слезы покаянiя. Съ этою цѣлiю св. отшельники выбирали такую лѣсную глушь, и часто долго искали ея, переходя съ мѣста на мѣсто. «Мѣсто второй пустыни сiйской (гдѣ подвизался Антонiй сiйскiй) говоритъ жизнеописатель его, въ горахъ бяше, горами яко стѣнами окружено, въ долу же горъ тѣхъ бяше озеро, Падунъ глаголемое. На горахъ же тѣхъ лѣсъ, великiй зѣло видѣти. Въ подгорiи же горъ онѣхъ стояше келлiя святого. Окрестъ же ея дванадесять березъ, яко снѣгъ бѣлѣюще. Плачевно же есть мѣсто се вельми, яко же кому пришедши посмотрѣти сiю пустыню, зѣло умилитися имать, я ко самозрѣнiе мѣста того въ чувство привести можетъ зрящихъ его»¹¹). Увлекаясь красотами пустынныхъ мѣстоположенiй, отшельники иногда испытывали и естественныя производительныя силы тѣхъ мѣстностей, гдѣ селились, дознавали, удобны ли онѣ для поселенiя или нѣть. «Слышавъ отъ живущихъ на островѣ Валаамѣ объ островѣ, называемомъ Соловки, говоритъ жизнеописатель пр. Савватiя, въ морѣ океанѣ сказываютъ, а отстоитъ отъ земли на два дни шествiя: а вокругъ его, говорять, поприщъ сто. И озера имѣетъ посреди себя многiи и рыбы въ нихъ множество по родомъ имъ, а не морская: а которая въ мори, та морская. И вокругъ его ловища рыбныя. Островъ же тотъ деревьями разными цвѣтетъ, и боромъ верхи горъ покрыты, и по раздольямъ всякiя деревья имѣетъ, ягоды различныя и сосны превеликiя къ построению храмовъ и на всякiя потребы благопристойныя: а есть добръ и благоугоденъ для житья людямъ, желающимъ поселиться тамъ»¹²). Вообще же отшельники любятъ ходить по лѣсамъ, безбоязненно и долго странствуютъ по дикой лѣсной пустынѣ, ища въ ней мѣста для духовнаго успокоенiя, для уединенныхъ подвиговъ въ постѣ и молитвѣ, для уединеннаго богосозерцанiя. «Вотъ тотъ же Антонiй сiйскiй, говоритъ жизнеописатель его, шелъ въ сѣверныя страны, прилежащiя двинской области, и проходивши непроходимыя лѣсы, дебри и дрязги, иже прилежатъ студенаго моря окiана и мхи и блата непостоянныя и езера многiя, ищуще благопотребна мѣста, идѣже Богъ наставитъ, и пришедъ на дальнее езеро, зовомое Михайлово, въ негоже течетъ рѣка, глаголемая Сiя, изо многихъ езеръ протече. Мѣсто же оно непроходимыя дебри и лѣсы темныя, и чащи и дрязги великiя имать, и мхи и блата непостоянныя, въ нихъ же живяху дивiи звѣрiе, медвѣди и волцы, елени и заяцы и лисицы, множество много ихь, яко скота бяше ихъ. Езера имать многи окрестъ себя и глубоки зѣло. Водами же всюду яко стѣнами окружено. Стези же, проводящiя стопы человѣчи, не многи имать, но единымъ путемъ пройти или отыти. Понеже бо многимъ езеромъ окрестъ святой обители всюду обшедшимъ, изъ нихъ же рѣка Сiя протече изъ езера въ езеро, якоже нѣкiимъ соузомъ связаннымъ имъ быти рѣкою Сiею, яко пришедшихъ кому увидѣти, удивится имать неизреченной премудрости Божiей». Когда преподобный Сергiй поселился въ лѣсахъ радонежскихъ, — по словамъ жизнеописателя его, пустыня тогда была непроходимая, стези не было, и непроходимо было стопами человѣческими: много тогда гадовъ и ползающихъ змѣй являлось ему, къ келлiи его разные звѣри подходили во множествѣ не только ночью, но и днемъ, стада волковъ выли и ревѣли вокругъ его кельи, иногда же являлись медвѣди, приближались къ нему безвредно, окружали его. «Обычай имяше преподобный Макарiй колязинскiй, говоритъ жизнеописатель его, обходити мѣста пустынныя: аще бо и звѣрiе дивiи насельнпцьт быша пустыни той, но яко кротчайшiи овчата съ нимъ хождаху, паче же рещи, яко же и повиновахуся ему, многажды и пищу прiимаху отъ него»¹³). Однажды игуменъ кожеезерскаго монастыря, — повѣствуются въ жизнеописанiи преподобнаго Никодима кожеезерскаго, — «влѣзе въ корабль съ однимъ инокомъ, и плывяху по рѣцѣ (Хозюгѣ) вверхъ для досмотренiя новоросчисныхъ сѣнныхъ покосовъ. Егда же вспять возвратихомся, и пловущимъ намъ внизъ по рѣцѣ; и узрѣхомъ преподобнаго въ лѣсѣ ходяща близь рѣки, окрестъ же его дивiи звѣрiе хождаху, глаголемiи елени, и не бояхуся его. Егда же нашъ гласъ услышаша и побѣгоша по пустыни. Игуменъ же вопроси преподобнаго о еленѣхъ: сiи звѣрiе часто приходятъ сѣмо? Преподобный глагола намъ. Игуменъ же о семъ вельми удивися, како елени близь преподобнаго хождаху и не бояхуся его» ¹⁴). А это пустынное странствованiе, шествiе преподобнаго Макарiя желтоводскаго съ народомъ изъ плѣна татарскаго, напоминаетъ странствованiе евреевъ съ Моисеемъ по пустынѣ аравiйской. Возвращаясь изъ плену татарскаго, съ толпой народа, Макарiй, говоритъ жизнеописатель его, совѣщался съ сущими съ нимъ христiанами, яко да преселитися имъ на рѣку на Уньжу: бѣ бо тогда мало отъ живущихъ ту по весямъ, но малъ градъ единъ, и сотвори тако, Богъ же помогалъ ему къ путному шествiю, а народъ за нимъ шелъ, яко присная чада отца своего: шествiе же пути съ нимъ продолжашеся, занеже мѣсто то, Уньжа отстоянiе имать отъ Желтыхъ водъ глаголютъ не мало, яко двѣсти четыредесять или множае поприщъ, идяху же внутреннею пустынею и непроходными блаты. Бысть же имъ оскудѣнiе хлѣбомъ, и не обрѣтаху, что ясти, тающе голодомъ. Господь же прославлялъ угодника своего, и абiе Божiимъ мановенiемъ обрѣтоша народи дивiе животно, глаголемое лось, и яша его жива молитвами преподобнаго. Бѣже тогда постъ Петра и Павла, оставалось еще три дня. Святый же возбраняше имъ, глаголя: чадца моя, потерпите Господа ради, и не разрѣшайте святаго поста дней: Господь же препитаетъ васъ въ пустыни сей. И повелѣ имъ отрѣшити ухо лосю и отпустити его, и яко же хощетъ Богъ, въ день той животное се будетъ вамъ. Людiе отрѣшиша ухо лосю, и отпустиша его, и отойде въ пустыню. Преподобный же, видя ихъ томимыхъ гладомъ, и зѣло печашеся о нихъ; народи же моляху святаго, да молитву сотворитъ о нихъ, да не злѣ гладомъ погибнутъ въ пустыни. Святый же утѣшая ихъ глаголя: «не скорбите чада моя, но паче уповайте на благость Божiю, яко прекормивый Богъ израильтянъ четыредесять лѣтъ въ пустынѣ манною, той можетъ и насъ препитати въ пустыни сей. Когда приспѣлъ день святыхъ верховныхъ апостолъ, преподобный же уклонися мало въ пустыню, и воздѣвъ на небо руцѣ свои и рече: хвалю Тя, Господи Iисусе Христе, благословенный Боже призри съ высоты святыя Твоея, всяко дыханiе благословитъ Тя, всяка тварь славитъ Тя. Милостивый Более царю, призри на люди своя въ пустыни сей. И абiе молитвами святаго внезапу во утрiи праздника святыхъ апостолъ урани животное то дивiй лось, и обрѣтеся въ народѣ и познаста его яко той же лось бѣ, ухо имый отрешено, и ведоша его къ блаженному, святый же благослови его и повелѣ заклати народу на пищу. Не токмо же сiе единою сотвори святый народу, но и по вся дни обрѣтаху пищу молитвами святаго, овогда лося, иногда же еленя»¹⁵).

Вѣрованiе, что человѣкъ возстановленный, — искупленный, святой долженъ и имѣетъ силу снова покорять себѣ природу, владычество надъ которою утратилъ грѣхопаденiемъ, столь живое у древнихъ подвижниковъ христiанства, часто высказывается и въ жизнеописанiяхъ святыхъ нашей церкви. Напримѣръ, жизнеописатель преподобнаго Трифона печенгскаго, приступая къ разсказу «о звѣри, сотворшемъ преподобному пакость и о повиновенiи ему гнѣвливаго звѣря», такъ разсуждаетъ: «Богъ и премудрый Создатель сотвори человѣка, и постави его надъ всемъ властелина, яко читаемъ въ книгѣ Бытiи: обладати рыбами морскими и звѣрями, но по преступленiи Адамли отъ послушанiя его звѣри отторгошася, и оттолѣ начаху повиноватися токмо избраннымъ святымъ, любящимъ Бога. Ибо праведному Ною о повиновенiи звѣревъ извѣствуется въ исторiи: всякъ звѣрь прiиде и иде къ Ною въ ковчегъ. Читаемъ и о Сампсонѣ: и се львичищъ ревый противу ему и сниде нань Духъ Господень и восхити льва и растерза и яко козлищъ. А въ книгѣ царствъ отъ глаголъ Давыдовыхъ повѣствуется. Егда пасохъ азъ овцы отца моего стада, и егда прихождаху левъ или медвѣдица и восхищаше отъ стада овцу едину, и азъ возлѣ его хождахъ и поражахъ ихъ, и исторгахъ изъ устъ ихъ взятое, и аще сопротивляшеся мнѣ, то емъ за гортань его и разбивахъ... И такъ далѣе разсказываетъ, какъ пророку Елисею, пророку Данiилу и въ новой благодати многимъ праведникамъ повиновались и служили звѣри. Предпославъ также общее библейско-христiанское разсужденiе о покоренiи звѣрей угодникамъ Божiимъ, жизнеописатель далѣе разсказываетъ слѣдующее о повиновенiи гнѣвливаго звѣря св. Трифону печенгскому: «преподобному Трифону въ келлiи своей устроившу квашню ко испеченiю хлѣбовъ, и нѣкiя ради потребы изыде изъ келлiи; тогда въ келлiю его прiиде великiй медвѣдь, опроверже квашню и начатъ уготованное тѣсто ясти; святый же прiиде къ келлiи и видѣ звѣря, глагола ему: Iисусъ Христосъ Сынъ Божiй и Богъ мой повелѣвастъ ти, изыди изъ келлiи и стани сѣмо кротокъ; звѣрь же изыде предъ ногами преподобнаго ста недвижимъ; преподобный же взя велiе древо, бiяше звѣря, рече: во имя Iисусъ—Христово даю ти многи раны, яко грѣшному, и наказавъ завѣща звѣрю близь келлiи и лавры впредь не пакостити, отсла въ пустыню. Отъ того же времени, въ славу святыя Троицы и во знамени преподобнаго чудеси, окрестъ лавры и келлiи его монастырскимъ скотомъ и еленемъ въ пустыни безстражно пасущимся, и доселѣ звѣри не пакостиша».

Дивное, умилительное зрѣлище представляли эти одинокiя пустыни въ глуши лѣсовъ сѣверо-восточныхъ. Это былъ особенный, сокрытый отъ людей, тайный мiръ богосозерцанiя, подвиговъ и чудесъ. Вотъ стоитъ въ чащѣ дремучихъ лѣсовъ старецъ съ воздѣтыми къ небу руками: ему виднѣются кругомъ только высокiя, вѣковыя деревья, да синева небесъ и водъ озерныхъ. — На деревьяхъ онъ видитъ цѣлые хоры птичекъ Божiихъ, и слышить, какъ они разнообразными, но дружными откликами на разные лады, поютъ пѣснь Творцу, — съ любовью онъ слушаетъ ихъ пѣнье. — и мысль его возносится горѣ, сердце наполняется восторгомъ духовнымъ и онъ самъ воспѣваетъ пѣснь Богу: «Слава Тебѣ, Владыко Святый! Слава Тебѣ! Како Тя воспою Создателя моего, или кiя духовныя пѣсни воспою Тебѣ, о Творче мой!» и проч. Мѣсто, гдѣ вселился преподобный Пафнутiй боровскiй, — говоритъ жизнеописатель его знаменитый Вассiанъ, епископъ ростовскiй, — «частостiю лѣса остѣнено, въ немъ же множество птицъ населено, жилище себѣ водружаху, гаврани черноперiи и многоязычнiи, блаженный же яко нѣчто велико имый, о зрѣнiи тѣхъ зѣло веселяшеся, полагашеся же отъ него заповѣдь, еже никтоже тѣхъ птицъ, или птенцовъ ихъ руками емъ или инымъ орудiемъ да погубитъ»¹⁶). Часто родомъ простые поселяне, неграмотные, св. отшельники въ пустыняхъ поучались изъ обильной уроками книги природы. Такъ особенно было въ отдаленномъ сѣверномъ Поморьи. «Сiи суть поселяне, — говоритъ инокъ Пантократоровой обители на соловецкомъ островѣ — Сергiй о яренгскихъ чудотворцахъ Iоаннѣ и Логгинѣ, — сiи суть поселяне, извыкоша добродѣтель исправити мудростiю, не иному тѣхъ учащу, смысломъ бо научаются мудрости: зряху бо солнце, познаваютъ присносущнаго свѣта; видяху небеса, разумѣваютъ Творцу славу; землю зряху, внимаютъ владычню величеству: море видяху, познаваютъ силу владѣющаго; прiемля измѣненiе доброчинное временъ, чюдятся лѣпотѣ строящаго мiръ; взирающе звѣзднаго теченiя, взимаются къ добротѣ сочетавающаго; смотряще луну, удивляются положившаго ю, — и тако возращаютъ вѣру, и отсюду разумѣваютъ Бога»¹⁷). Видя въ природѣ вездѣ присутствiе Божiе и созданiя Божiи, — отшельникъ хочетъ совершенно мириться съ природой, не коснется и насѣкомаго, жалящаго его тѣло. «Обнажи главу и плещи своя и до пояса, говоритъ жизнеописатель объ Антонiѣ сiйскомъ, и прилеташе множество оводовъ и комаровъ, обсѣдаху все лице, и шею и плещи, и пiяху кровь святаго нещадно; преподобный же ни единымъ перстомъ касашеся ихъ». Зимой отъ великой бури занесетъ всю келлiю отшельника сѣверной пустыни снѣгомъ, а онъ «живетъ подъ тѣмъ снѣгомъ, аки въ пещерѣ, и къ Богу теплыя своя молитвы съ теплыми слезами возсылаетъ». Онъ силою благодати Божiей торжествовалъ надъ природой, — и теплота живой, горячей вѣры, теплота горячихъ покаяныхъ слезъ согрѣвала, умѣряла для него суровый сѣверный климатъ. При богосозерцательномъ настроенiи духа, были дивныя явленiя въ пустыни взору пустынниковъ. «Нѣкогда видѣхъ азъ грѣшный умныма очима, говоритъ Елеазаръ анзерскiй, облакъ теменъ, и начатъ быти красенъ, и сниде и начать гремѣти, обхождаше около то мѣсто, попаляя и очищая островъ»¹⁸). «Нѣкогда видѣхъ знаменiе: стояшу ми на полѣ чистѣмъ, и видѣхъ, показуетъ ми нѣкто незнаемъ перстомъ на небо: зри, — и видѣхъ чрезъ небо свѣтлу лучу свѣтовидну, яко радуга; и мало помедля, паки глаголаше: воззри на небо, и видѣхъ образъ Христа Бога нашего и пречистую Богородицу и св. пророка Ивана съ ними. Мнѣ же чудящуся о семъ, и паки слышахъ: зри на небо, и видѣхъ второе нерукотворенный образъ Христа, Бога нашего, великъ зѣло, во все небо»; и такъ до трехъ разъ было видѣнiе. Задолго прежде Елеазара анзорскаго Зосима соловецкiй видѣлъ также чудесныя явленiя въ воздухѣ. «Едва озарялось утро, говоритъ инокъ Зиновiй объ немъ, — исходитъ таинственный сынъ кущи, весь прозраченъ и свѣтелъ душою.... и внезапно осiявается свыше лучемъ свѣта, и все мѣсто вокругъ него. Ужаснулся Зосима отъ блистанiя необычнаго свѣта, ибо никогда еще прежде не видѣлъ такого сiянiя. И, увидѣвъ свѣтоявленiе, съ ужасомъ взираетъ на востокъ, и видитъ церковь велiю и прекрасную образомъ, висящую и превознесенную на воздухѣ»....

Въ пустынѣ, въ глуши сѣверныхъ лѣсовъ, гдѣ неизвѣданная человѣкомъ природа, не покоренная еще человѣческому искусству и наукѣ, часто со всѣмъ могуществомъ своихъ силъ производила страшныя, разрушительныя явленiя, отшельникъ — и такiя явленiя, нарушавшiя тишину ничѣмъ невозмутимой его жизни, побѣждалъ силою вѣры и молитвы. «Такъ въ одинъ день, — говоритъ жизнеописатель Никодима кожеезерскаго, — въ рѣкѣ Хозюрѣ, вода поднялась и такъ возвысилась надъ землею, что разлилась по всѣмъ берегамъ и потопила всю окрестность ихъ; потомъ обошла и всю келлiю преподобнаго, ибо она стояла неподалеку отъ рѣки, и такъ потопила ее, что ее едва стало видно: показывалась одна только кровля. Преподобный Никодимъ взялъ владимiрскую икону пресвятой Владычицы нашея Богородицы, которою благославилъ его отецъ келейный и учитель его преосвященный Пафнутiй, митрополитъ крутицкiй, и вошелъ на самый верхъ своей келлiи, и какъ на столпѣ стоялъ и молился со слезами, поя пѣсни псаломскiя. Такъ молился онъ со слезами до тѣхъ поръ, пока вода убыла, вступила въ свои предѣлы и по прежнему потекла»¹⁹).

Исполненная такой благодатной силы духовнаго и тѣлеснаго подвижничества, пустыня была предметомъ духовныхъ пѣснопѣнiй. Эти пѣснопѣнiя, сложенныя древними иноками-пѣснотворцами въ честь святыхъ пустынножителей, воспѣвающая ихъ пустынныя странствования, богосозерцанiе и подвижничество, ихъ тяжкую борьбу съ «страхованiями» и стихiями суровыхъ пустыней сѣверо-востока, — эти пѣснопѣнiя часто содержатъ въ себѣ хвалы и самымъ пустынямъ, освященнымъ стопами и молитвами святыхъ отшельниковъ, орошеннымъ слезами ихъ покаянными. Пустыня изображается здѣсь не только проповѣдницею подвиговъ святыхъ отшельниковъ, но и прекраснымъ садомъ, возращеннымъ и оплодотвореннымъ ихъ святыми трудами. «Аще убо и тѣлесный языкъ умолче, — воспѣваетъ напримеръ духовный пѣснопѣвецъ въ честь преподобнаго Германа соловецкаго, но пустыня проповѣдая хвалится, имѣя въ себѣ неотъемлемо сокровище.... Слезъ твоихъ источники пустыни безплодной напоилъ еси, и еже изъ глубины воздыханьми, и труды уплодоносилъ еси»²⁰). Пѣснопѣвецъ преподобнаго Антонiя, восвпѣвая прогнанiе бѣсовъ изъ пустыни Сiйской, представляетъ ее веселящеюся и глаголющею хвалебную пѣснь преподобному Антонiю: «пустыня, прежде не плодствующи, нынѣ же веселится, зрящи въ себѣ стадо инокъ, обстоящихъ всечестный гробъ праведнаго отца сего, и духовно веселующися, празднованiи торжествующи, хвалящеся сице глаголетъ: радуйся свѣтильниче пресвѣтлый, иже чудесы сiяя, озаряеши души вѣрныхъ, радуйся отче всеблагiй, умноживый чада въ пустыни духовныхъ желанiй»²¹). — «Пустыня, — слышимъ въ пѣснопѣнiяхъ на память преподобнаго Кирилла бѣлоезерскаго, — пустыня, иже иногда бѣсомъ жилище имущи, нынѣ же ученикъ твоихъ, Кириле, множествомъ наполняема украшается, храмъ въ себѣ пречестный Матери Божiя имущи».

Пустыня съ деревьями и птицами иногда составляла между прочимъ предметъ иконной живописи. Такъ напримеръ въ одномъ иконописномъ подлинникѣ, въ числѣ предметовъ, окружающихъ соборъ пречистыя Богородицы, представляется и пустыня съ птицами и деревьями: «направо — ангели, лѣво — пѣнiе, солнце, луна, звѣзды, небо, а подъ небомъ подпись: небеса. Подъ Богородицею твердь пишетъ, землю — вертепъ, далѣе пустыню, а надъ пустынею подпись: пустыни.... и птицы, а надъ птицами пишетъ: благодаренiе приносятъ: отъ птицъ голубь, сего жь вообразися Духъ Святый Господень во образѣ голубинѣ; а надъ древесы пишетъ: древеса процвѣтоша, крестъ Господень прорастиша»²²).