А. П. Щапов. Сочинения, т. I, 1906 г., стр. 88-115

Историческiе очерки народнаго мiросозерцанiя и суевѣрiя¹)

(Важное примечание)

II.
Народныя воззрѣнiя на мiръ и его явленiя.

Исторiя человѣчества показываетъ, что развитiе человѣческаго самосознанiя въ сферѣ Космоса начинается смутнымъ, безсознательнымъ чувствомъ единства и могущества силъ природы, обоготворенiемъ ея, религiей природы (Naturreligion). Перешедши, потомъ, черезъ темный Среднiй Вѣкъ смѣшенiя мiровоззрѣнiй древне-народной космической теологiи, или религiи внѣшней физической природы, съ мiросозерцанiемъ теологiи христiанской, или религiи собственно человѣческой природы, переживши перiодъ дiалектико-метафизической борьбы номинализма и реализма, схоластики и мистики, теологiи, астрологiи и алхимiи, испытавши неудовлетворительность рабскаго возстановленiя восточно-классическаго и, въ частности, аристотелевскаго мiровоззрѣнiя, — съ XVI вѣка, со времени великаго открытiя Коперника и реально-эмпирической философiи Бэкона, умственная жизнь человѣчества въ сферѣ природы, или естественное человѣческое самосознанiе начинаетъ озаряться совершенно новымъ, разумно-сознательнымъ, опытно-научнымъ мiросозерцанiемъ. Вмѣсто религiи природы, суевѣрiй супранатурализма и теологико-схоластической метафизики, начинаетъ просвѣчивать для человѣчества всеозаряющая и всеживотворящая, какъ солнце, истина природы, разумъ натурализма, рацiонализмъ опытнаго естествознанiя²). Въ первый, такъ сказать, архаическiй или палеозоическiй моментъ развитiя естественнаго человѣческаго самосознанiя, — мiросозерцательное, преимущественно естественно-эпическое творчество принадлежитъ целымъ массамъ народнымъ, и потомъ, ужъ, въ послѣдовательномъ процессѣ развитiя естественно-миѳологическаго мiровоззрѣнiя, дѣлается болѣе или менѣе исключительнымъ достоянiемъ отдѣльныхъ кастъ, напр. жрецовъ, волхвовъ — вѣдуновъ таинъ природы, а у народовъ болѣе развитыхъ, какъ напр. у Грековъ, мало по малу возводится въ сознанiе такъ называемыхъ мудрецовъ, философовъ, подъ которыми разумѣлись и геометры, и астрономы, и физики, и вообще естествоиспытатели. Въ послѣднiй, если можно такъ сказать, неозоическiй или неологическiй моментъ историческаго развитiя естественнаго человѣческаго самосознанiя, иницiатива новаго, разумно-сознательнаго сближенiя человѣка съ природой, иницiатива новаго, рацiональнаго, научнаго мiросозерцанiя принадлежитъ отдѣльнымъ генiальнымъ умамъ, наблюденiямъ и открытiямъ. И отъ нихъ уже свѣтъ истиннаго естествознанiя мало по малу долженъ озарить всѣ темныя массы народныя, доселѣ блуждающiя во тмѣ суевѣрнаго мiросозерцанiя. Въ этоть моментъ, такiе генiи, какъ Коперникъ, Галилей, Кеплеръ, Ньютонъ, Линней, Бюффонъ, Кювье, Лавуазье, Лапласъ, Гершель, Пуассонъ, Гумбольдтъ, Араго, Лаверье, Риттеръ, и подобные имъ являются первыми свѣтилами разума природы, провозвѣстниками единой вѣчной и всеобъемлющей истины — естественной, космической³).

Таковъ, въ главныхъ чертахъ, по нашему мнѣнiю, общiй историческiй циклъ человѣческаго мiросозерцанiя. Къ сожалѣнiю, намъ приходится сказать вмѣстѣ съ Шлейденомъ, что «мы еще не имѣемъ этой, столь желанной исторiи постепеннаго развитiя мiросозерцанiя. Исторiя астрономiи обращаетъ вниманiе, разумѣется, только на первоклассныхъ дѣятелей, съ которыми связанъ дѣйствительный прогрессъ, оставляя въ сторонѣ массы, которыя осуществляютъ собою дѣйствительную жизнь и опредѣляютъ характеръ вѣка. Исторiя философiи полагаетъ необходимымъ держаться развитiя мысли и ея движенiя; и мы не имѣемъ еще, къ сожалѣнiю, истинно-живой и подробной исторiи цивилизацiи. При историческомъ изслѣдованiи этого предмета, мы должны различать три обстоятельства: во-первыхъ, воззрѣнiя генiальныхъ умовъ, которые обыкновенно опережаютъ свой вѣкъ на цѣлыя столѣтiя; во-вторыхъ, то, что признаетъ за истину образованный классъ общества; и въ-третьихъ то, что постепенно перешло въ массу необразованнаго народа. Тогда мы увидимъ, что въ одно и то же время эти различные классы раздѣлены многими столѣтiями въ своемъ развитiи. Самыми незамѣтными для своего вѣка остаются передовые люди духовнаго прогресса, которымъ суждено всегда быть болѣе или менѣе мучениками нравственнаго своего превосходства. Два другiе класса требуютъ, напротивъ, тщательнаго изученiя. У обоихъ замѣчаются значительныя разницы, смотря по тому, благопрiятствуютъ или нѣтъ внѣшнiя условiя влiянiю великихъ умовъ на образованное общество, влiянiю школъ на необразованный классъ народа. Эти разницы, вслѣдствiе которыхъ упомянутые классы то сближаются, то разъединяются, придаютъ данному вѣку то демократическiй, то аристократическiй характеръ⁴).

Предполагая, главнымъ образомъ, раскрыть дальше земледѣльческое народное мiросозерцанiе, я считаю необходимымъ напередъ изложить хоть въ краткихъ историческихъ очеркахъ главныя и важнѣйшiя народныя воззрѣнiя на мiръ и его явленiя, насколько позволяютъ находящiеся подъ руками факты и короткiй срокъ времени, которымъ покуда могу располагать.

1. Мiръ вообще.

«Смутное, ужасающее чувство единства силъ природы, — говоритъ Гумбольдтъ, — сродно и дикому. Внѣшнiй мiръ безсознательно сливается у человѣка съ его внутреннимъ мiромъ чудесъ. Но одинъ не есть чистое отраженiе другаго. Что у одного дѣлается основанiемъ натуральной философiи, то у цѣлыхъ племенъ остается плодомъ инстинктивной воспрiимчивости. Здѣсь-то въ нѣдрахъ темнаго чувства, заключается и первое побужденiе къ религiи». Обращаясь къ первоначальному мiросозерцанiю славянскаго народа, мы примѣчаемъ изъ сохранившихся преданiй, что первымъ проявленiемъ природной впечатлительности и воспрiимчивости славянской натуры было именно это общее смутное, ужасающее чувство единства силъ природы. Оно было, вмѣстѣ съ тѣмъ, и первымъ актомъ естественно-религiознаго творчества духа народнаго. Впервые вставши ногой на дѣвственную землю, лѣтомъ покрытую растительностью, зимой — снѣгомъ, ощутивши тепло или холодъ, свѣтъ или тьму, получивъ пищу изъ рукъ матери-природы, или отъ природы же испытавъ неурожай и голодъ, взглянувши на величественныя чудеса звѣзднаго неба, услышавъ первый страшный грохотъ грома, или буйно-могучее, буреломное движенiе воздушнаго океана, — славянинъ, звѣроловъ или пастухъ, вотъ уже невольно весь сталъ и дитя, и рабъ, и ученикъ природы. Всецѣло преданный всѣми живыми чувствами первобытной натуры неотразимо-могучимъ и безконечно-разнообразнымъ впечатлѣнiямъ мiра, — онъ тотчасъ безсознательно, инстинктивно ощутилъ все величiе и могущество окружающаго его непостижимаго мiрозданiя, полнаго чудесъ, полнаго могучихъ, вездѣсущихъ, непонятныхъ силъ... «Онъ почувствовалъ, что есть что-то могучее въ окружающемъ его мiрѣ, имѣющее сильное влiянiе на его собственное существованiе: отдѣливши себя отъ остальной природы, онъ увидѣлъ свою слабость и ничтожность предъ тою силою, которая заставляла его испытывать жаръ и холодъ, свѣтъ и отсутствiе свѣта, которая могла дать ему пищу и лишить пищи. Природа явилась человѣку и могучею силою, требующею полнаго и безотчетнаго подчиненiя, и матерью, которая вскормила его собственною грудью. Онъ призналъ ее за нѣчто высочайшее и повергся передъ нею съ смиреннымъ чувствомъ младенческаго благоговѣнiя. Человѣкъ былъ еще дитя, которое впервые улыбалось блестящей, красивой формѣ и впервые чувствовало боязнь при взглядѣ на что-нибудь безобразное или ему чуждое. Для него еще не существовалъ анализъ. Вся природа представлялась цѣльною, единою; вся она являлась однимъ великимъ чудомъ; слово «божество», вылетѣвшее изъ устъ человѣка, обняло собою все богатство и все разнообразiе образовъ и силъ, составляющихъ природу. Отсюда понятно, что языческая миѳологiя начинается съ единобожiя, но единственно вслѣдствiе отсутствiя анализа; божествомъ является недѣлимая природа... Въ перiодъ своего младенчества, славянинъ былъ погруженъ въ жизнь непосредственную; онъ любилъ природу съ дѣтскимъ простодушiемъ и съ напряженнымъ вниманiемъ слѣдилъ за ея явленiями, которыми опредѣлялись его естественныя нужды. Въ ней находилъ онъ живое существо, сочувствующее человѣку: въ ней видѣлъ онъ родное. Самъ не сознавая того, онъ былъ поэтомъ, жадно всматривался въ картины обновляющейся природы, съ трепетомъ ожидалъ восхода солнца и долго засматривался на старые, но дѣвственные лѣса. Первыя наблюденiя, первые опыты его ума принадлежали окружающему физическому мiру, къ которому тяготѣли и религiя человѣка, и его познанiя: и та и другiя составляли одно цѣлое, были проникнуты однимъ пластическимъ духомъ поэзiи. Оттого въ наивныхъ повѣрьяхъ славянина столько теплаго, столько изящнаго!»⁵)

Съ дальнѣйшими наблюденiями надъ природой, съ постепеннымъ накопленiемъ новыхъ и всѣ болѣе и болѣе разнообразныхъ впечатлѣнiй, умъ славянина, естественно, вызывался къ мысли, къ работе надъ этими данными живой, непосредственной наблюдательности. Отъ новости и разнообразiя внѣшнихъ физическихъ впечатлѣнiй умъ доходилъ до разнообразiя новыхъ представленiй, до распознаванiя многоразличiя и особенностей самыхъ явленiй природы. Такимъ образомъ, естественно начался анализъ первоначальнаго общаго, религiозно-моноѳеистическаго воззрѣнiя на природу. И какъ точка зрѣнiя на мiръ все-таки сохранялась та же — миѳически-религiозная, по причинѣ невозможности другого образа воззрѣнiй, при отсутствiи рацiональнаго познаванiя дѣйствительныхъ, сокровенныхъ силъ и законовъ физическаго мiра, — то и анализъ общаго понятiя о природѣ, какъ единомъ божествѣ, имѣлъ характеръ миѳически-религiозный. Особенно выдающiяся явленiя природы, болѣе уловимыя для впечатлѣнiя, болѣе ощутительныя въ быту физическiя силы отдѣлялись прежде и обоготворялись въ особенныхъ божествахъ. При такомъ раздробленiи, общее понятiе о божествѣ, воплощающее въ себѣ всю природу, какъ единую, мало по малу затемнялось, потому что съ нимъ не соединялась опредѣленная субстанцiя. Могущество, старѣйшинство, благотворное влiянiе, соединявшiяся съ этимъ понятiемъ, переносились на другихъ главныхъ боговъ. И первоначальная религiозно-моноѳеистическая точка зрѣнiя на мiръ, такимъ образомъ, естественно перемѣнились на религiозно-полиѳеистическую. По вѣрѣ въ одушевленность силъ и явленiй природы, по единственно-возможному въ первобытномъ родовомъ состоянiи Славянъ пониманiю анализа, дѣленiя въ формѣ живаго процесса рожденiя и родового выдѣленiя, раздробленiя, — и религiозно-полиѳeистическая точка зрѣнiя на мiръ была, въ частности, космогонико-ѳеогоническая. По мѣрѣ того, какъ расширялся естество-наблюдательный кругозоръ или взглядъ на явленiя природы, распознавалось ихъ многоразличiе, такъ или иначе представлялось ихъ взаимное отношенiе и происхожденiе, ощущалось или подмѣчалось ихъ влiянiе на жизнь природы и человѣка, — по мѣрѣ того, и въ одно и то же время, въ одномъ и томъ же процессѣ или актѣ мысли и фантазiи, и мiръ творился, или составлялась космогонiя — одно явленiе мiра производилось отъ другаго, и боги рождались, или составлялась ѳеогонiя — апотеоза или персонификацiя явленiй и силъ природы въ образѣ живыхъ существъ, боговъ, и наконецъ, творилось природо-подражательное, естественно-изобразительное слово. Такимъ образомъ, и космогонiя, и ѳеогонiя, и миѳологiя или эпосъ, и мiросозерцанiе развивались вмѣстѣ. И развитiе природы, и распознаванiе составныхъ частей, стихiй и явленiй ея, и развитiе или нарожденiе боговъ природы — все это сливалось въ космогонико-ѳеогоническомъ процессѣ религiозно-полиѳеистическаго мiросозерцанiя⁶). Мiръ казался славянамъ-язычникамъ и постепеннымь откровенiемъ или органическимъ развитiемъ, и вмѣстѣ жилищемъ боговъ, рождавшихся одинъ отъ другого, начиная ab uno deo, отъ единаго божества, олицетворявшаго въ себѣ общее понятiе о природѣ, нисходя, потомъ отъ Сварога — бога неба, небеснаго свѣта вообще до дѣтей Сварога — солнца-царя, огня сварожита и т.д., пока Перунъ, богъ грома и молнiи, снова не былъ признанъ верховнымъ господомъ вселенной⁷).

Въ солнечной системѣ, послѣ тьмы ночной, первобытнаго человѣка, естественно, прежде всего и съ особенною ощутительностью поражалъ свѣтъ. Свѣтъ составляетъ не только животворную силу, но и главное обозначающее или оттѣняющее начало и условiе красоты мiра и созерцанiя этой красоты. Конечно, и дознанная теперь скорость свѣта (77,000 льё въ секунду) едва достаточна для приблизительнаго пониманiя громадныхъ, безпредѣльныхъ размѣровъ видимаго мiра. Но все же, и для первобытнаго человѣка, ясный солнечный свѣтъ обусловливалъ возможность обзора наибольшаго пространства окружающаго мiра. Вслѣдствiе такого впечатлѣнiя свѣта на кругозоръ человѣка, Славяне назвали мiръ свтѣтомъ, бѣлымъ свѣтомъ. Какъ греческ. κόσμος опредѣляетъ собственно понятiе о прекрасномъ, гармоническомъ, изящномъ устройствѣ мiра, латинское mundus тоже означаетъ чинный, блестящiй, стройный порядокъ мiра, — такъ и славянское названiе мiра бѣлымъ свѣтомъ выражаетъ собственно понятiе о свѣтовой матерiи, о блескѣ и красотѣ видимаго, освѣщаемаго небеснымъ свѣтомъ мiра. Точно также литовск. swietas, древне-прус. switai, волош. lume, венгер. vilag означаютъ свѣтъ и мiръ⁸).

Затѣмъ, вмѣстѣ съ разселенiемъ славянскихъ племенъ, какъ говорится въ актахъ, по землѣ и по водѣ, по рѣкамъ, на лѣсѣхъ и въ полѣхъ, вмѣстѣ съ колонизацiоннымъ распространенiемъ славянскихъ земскихъ мiровъ и съ устройствомъ изъ цѣлаго пространственнаго объема, изъ естественно-земской совокупности ихъ цѣлаго земскаго, географическаго мiра, всего мiра, — въ мiросозерцанiи славяно-русскомъ развилось новое, болѣе тѣсное представленiе о физическомъ мiрѣ, о вселенной. Тогда народъ еще не могъ разсматривать и понимать внѣшнюю природу въ отвлеченности отъ себя самого, отъ своего земскаго кругозора и быта. Какъ все его земское, бытовое мiроустройство было чисто естественно, опредѣлялось непосредственно натуральными условiями и двигателями, шло напр. по передѣламъ рѣчнымъ, или по веревкѣ, т. е. по измѣрению земель веревкою, или по ухожаямъ бортнымъ, бобровлимъ, рыболовлимъ и т. д., или, наконецъ, такъ, куда шелъ топоръ, шелъ плугъ, шла коса и соха: такъ и мiросозерцанiе славяно-русскихъ племенъ не выходило изъ этой узкой, тѣсной геометрической или географической среды земскаго мiроустройства. И въ позднѣйшее время, въ XVII вѣкѣ, поселенцамъ острововъ Бѣлаго моря и сѣвернаго поморья материкъ русской земли казался цѣлой вселенной: такъ они называли ее⁹). Точно такимъ же образомъ, и первоначально, въ эпоху своего разселенiя по огромнымъ пространствамъ сѣверо-востока и географическаго распространенiя мiровъ. — Славяне, по своимъ понятiямъ о въселенiи и мiрѣ, назвали вселенной, въсѣмъ мiромъ и все это, исполненное могучихъ силъ, необъятное никакими механическими произведенiями, непостижимое для человѣческаго ума, безконечное космическое пространство. Иначе, и силъ, и средствъ не хватало у первоначальной неразвитой мысли, неспособной къ глубокимъ и обширнымъ отвлеченностямъ, и у первобытнаго природо-подражательнаго языка младенчествующаго народа, чтобъ выразить въ полномъ объемѣ идею космоса. Узкiй геометрическiй или умственный кругозоръ Славянъ, не простиравшiйся далѣе предѣловъ ихъ географическаго, земскаго мiроустройства и мiросозерцанiя, только и могъ выработать для выраженiя общаго понятiя о мiрѣ два такихъ естественно-бытовыхъ слова, какъ весь мiръ и въселенная, которыя одни во всѣмъ языкѣ наглядно, чувственно-образно выражали представленiе о самомъ наибольшемъ воображаемомъ пространствѣ. И не одни славяне первоначально такъ съуживали въ своихъ воззрѣнiяхъ безпредѣльный объемъ мiра. Почти во всѣ времена, до великаго открытiя Торунскаго каноника, люди считали себя и населенную ими землю центромъ, средоточiемъ мiра, пока Коперникъ не разбилъ это невѣжественное самообольщенiе человѣчества. Греки назвали мiръ также отъ узкаго района и средоточiя своихъ или вообще человѣческихъ поселенiй — οίκουμένη и μεσογαία. Ульфила перевелъ эти слова по готски midj-ungard, а греческ. κόσμος перевелъ manasêps, что означаеть virorum satus, сѣмя мужей, людей, и родственно греческ. λαός, народъ. Нѣмцы и скандинавы представляли и называли мiръ midgardr, mittingard, mediegard и т. п. Такъ точно и Славяне, по пространственному объему и кругозору всего своего земскаго мiроустройства и мiросозерцанiя, какъ по возможно-наибольшей геометрической или географической величинѣ, называли и весь космосъ вселенной и вьсѣмъ мiромъ, отъ умозрительной комбинацiи всѣхъ своихъ земскихъ мiровъ и поселенiй, взятыхъ въ совокупности. Въ такомъ значенiи, славяно-русское понятiе о мiрѣ встрѣтилось съ христiанскимъ греческимъ мiровоззренiемъ, и въ такомъ смыслѣ употреблено въ первомъ переводѣ на славянскiй языкъ евангелiя и апостола. Въ древнемъ переводѣ чтенiй евангелiя и апостола слова вьсь мiръ употреблены, какъ равнозначительное греческ. κόσμος. Напримѣръ: явися вьсему мiру — φανέροσον σεαυτόν τώ κόσμω (Iоан. VII, 4); прежде сложенiя вьсего мира: πρό καταβολής κόσμυ. (Ефес. I,4). Въ такомъ же значенiи слово весь мiръ употреблено въ извѣстныхъ договорахъ съ греками. Русскiе, заключая мiръ съ греками, хотѣли сътворити любовь.... съ всѣми людьми греческими на вся лѣта, дондеже сiяетъ солнце и вьсь мiръ стоитъ, т. е. свѣтитъ солнце и существуетъ вселенная. Впрочемъ, слово мiръ и отдѣльно безъ вьсь употреблено въ значенiи κόσμσς, какъ это видно напр. изъ слѣдующаго выраженiя второго договора Олега съ греками: въ лѣто отъ зьдания мiру, и проч. Греческ. οίκουμένη переводилось почти однозначительнымъ словомъ вьселенная¹⁰).

Въ то время, когда начался миѳологическiй анализъ явленiй природы и производимыхъ ими на человѣка впечатлѣнiй, и когда славяне вели еще звѣроловный или пастушескiй бытъ и только что переходили къ земледѣльческому, — необъятная и непонятная громада мiрозданiя возбуждала въ пытливыхъ умахъ бездну вопросовъ, давала бездну живыхъ образовъ и впечатлѣнiй живой, пылкой фантазiи славянина, рождала множество новыхъ своеобразныхъ, наивныхъ представлений въ его младенческой мыслительности. Пытливая любознательность все больше возбуждалась. Между тѣмъ, славянинъ, звѣроловъ или пастухъ, ясно, подробно и отчетливо зналъ только то, что онъ ловилъ звѣрей, пасъ скотъ, топилъ очагъ, ходилъ по полямъ, и т. п. А вокругъ, въ необъятномъ пространствѣ вселенной, особенно въ звѣздной природѣ, все было для него изумительно, таинственно, загадочно, непонятно, невыразимо. Зооморфичесшй эпосъ не успѣвалъ и во всей цѣльности и яркости не могъ комбинировать безконечныя, поразительныя впечатлѣнiя природы въ самые разнообразные и причудливые миѳическiе образы самой широкой, игривой, животворческой юной фантазiи. Ни разнообразныя пѣсни, всецѣло посвященныя природѣ, полныя самаго теплаго, самаго живого сочувствiя и созвучiя съ природой, ни коло хороводное — этотъ весенне-жизненный, естественно-соцiальный символъ солнца, — ни обрядовыя игры и забавы, такiя наивно простыя, естественно-художественныя и здоровыя увеселенiя старыхъ и молодыхъ поколѣнiй обоихъ половъ въ гостяхъ у природы, на поляхъ, на лугахъ, — вовсе не выражали, въ своихъ символическихъ формахъ и въ эпическихъ изображенiяхъ природы, не только всей широты, высоты, полноты и глубины неба и земли, но и тѣхъ впечатлѣнiй, образовъ и думъ, какiя непрерывно порождала природа въ пробуждавшейся мысли и фантазiи. Впечатлѣнiя и представленiя, наконецъ, становились для пробужденной пытливой любознательности неотразимыми, невольными, даже мучительными вопросами. И вопросы эти копились, по мѣрѣ накопленiя новыхъ впечатлѣнiй и представленiй. Работа анализа совершалась дѣятельно въ любознательномъ, пытливомъ умѣ, начавшемъ различать и обозначать особыми названiями отдѣльныя явленiя и части мiра. При неразвитости въ мышленiи силы отвлеченiя и обобщенiя, возникали уподобленiя, сравненiя, а отсюда — пословицы, притчи (παραβολή, παροιμία.) Явилась сродная съ ними загадка — первый актъ рождавшейся потребности познаванiя природы, первый смѣлый вопросъ пробужденнаго разума о таинственныхъ силахъ и явленiяхъ мiра. Какъ все тяготѣло человѣка къ внѣшнему, окружающему мiру, исполненному таинъ и чудесъ — и бытъ и вѣрованiя, — такъ и пословица и загадка прежде всего остановились на вопросахъ о мiрѣ, о вселенной. Какъ по скандинавскому преданiю, извѣстному подъ именемъ Wathfrudnismal, богъ Одинъ, скрывшись подъ видомъ путника (gângrädr), соперничая загадками съ великаномъ изъ рода ютовъ, именемъ Ватфрудниромъ, — задавалъ ему загадки прежде всего о мiрѣ, изъ космогоническихъ преданiй скандинавовъ: «Откуда произошли въ началѣ земля и небо? Отъ чего у насъ мѣсяцъ, что ходитъ надъ людьми, и отъ чего у насъ солнце? Отъ чего у насъ день, что ходитъ надъ народами, и отъ чего у насъ ночь съ новолунiемъ?» Такъ и по славяно-русскому эпосу, передъ временемъ распространенiя на Руси христiанства Владимiромъ, уже занимали пытливые умы народные такiя загадки:

Отъ чего у насъ бѣлый свѣтъ?
Отъ чего у насъ солнце красное?
Отъ чего младъ свѣтелъ мѣсяцъ?
Отъ чего звѣзды частыя?
Отъ чего ночи темныя?
Отъ чего зори утренни?
Отъ чего у насъ умъ-разумъ?
Отъ чего у насъ мiръ-народъ?

Въ эту то эпоху загадочнаго, приточнаго образа мiровоззрѣнiя, еще во времена пастушескаго быта нашихъ предковъ — славянъ, образовалось общее образно-пастушеское воззрѣнiе на вселенную, и, воспринявъ впослѣдствiи нѣкоторые оттѣнки земледѣльческаго культа, сохранилось въ крестьянствѣ до нынѣ. Когда настала пора мiросозерцательнаго анализа и естество-испытательной загадки, — пытливый, но не дальнозоркiй умъ пастуховъ-славянъ ясно примѣчалъ на безпредѣльной темноголубой синевѣ звѣзднаго неба разнообразiе свѣтилъ, замѣчалъ особенность или отличiе земли отъ солнца, луны и звѣздъ, но не могъ обобщить все это разнообразiе мiровыхъ тѣлъ въ одно общее представленiе о вселенной, не могъ обнять всей безпредѣльной, необъятной цѣлости космоса, не могъ понять внутренняго состава, механизма и движенiя мiрозданiя, и все это выразить въ общемъ, отвлеченномъ опредѣленiи. Доступная непосредственно ближайшая точка кругозора была одна — пастушески-бытовая. И вотъ, пытливый, любознательный умъ славянъ-пастуховъ, гадая о чудесахъ звѣзднаго и земного мiра, бралъ образы для выраженiя своихъ впечатлѣнiй и наблюденiй отъ своего пастушескаго, скотоводнаго быта. Но могъ ли такой ничтожный, узкiй кругозоръ, какъ первобытно-пастушеская точка зрѣнiя, обнять безконечное, необъятное пространство космоса, вдругъ, во всей его цѣльности, полнотѣ и гармонiи? Могъ ли умъ младенчествующаго народа понять законы и механизмъ мiрозданiя, для объясненiя котораго нужны тысячелѣтнiе труды современныхъ генiевъ, могъ ли, слѣдовательно, выразить идею Космоса, — на что нуженъ генiй Гумбольдта! По неволѣ, младенчествующiй, пастушескiй умъ созерцалъ и представлялъ чудеса вселенной такъ, какъ они непосредственно, наглядно казались простому глазу, различалъ и комбинировалъ только отдѣльныя, наиболѣе поразительныя части вселенной, а фантазiя облекала эти воззрѣнiя и представленiя образами пастушескаго быта, заимствуя ихъ изъ земско-бытовой дѣйствительности и наглядности. Недостаточными оказывались образы быта, — ихъ восполняли впослѣдствiи чертами земледѣлъческихъ и домашнихъ понятiй, а позднѣе, когда стали познавать книжную мудрость, прибѣгали и къ болѣе или менѣе отвлеченнымъ представленiямъ. И все таки, отъ временъ отдаленнаго пастушескаго быта до настоящаго времени, нашъ простой, сельскiй народъ почти нисколько не подвинулся дальше первоначальнаго, узкаго, пастушески-земледѣльческаго и домашне-очаговаго воззрѣнiя на вселенную. Деревенскiй мужикъ нашъ, а также и необразованный купецъ и мѣщанинъ, сколько уменъ, находчивъ, хитеръ, ловко изворотливъ въ практикѣ житейской, особенно въ практикѣ мiрской, закрѣпленной вѣковымь смысломъ и опытомъ народнымъ, — столько же, къ прискорбiю, близорукъ, невѣжественъ и суевѣренъ въ мiросозерцанiи, — въ чемъ, впрочемъ, вовсе не онъ одинъ виноватъ... Весь опутанный, заваленный, задавленный житейскими заботами, коснѣя почти въ первобытномъ состоянiи непосредственно натуральнаго сельскаго и городскаго хозяйства, весь погруженный, такъ сказать, въ землю, въ земледѣлiе, да въ простое, элементарное ремесло, — простой народъ нашъ едва ли когда и возвышаетъ серьозно, пристально, пытливо свою мысль въ безпредѣльныя высоты мiрозданiя, едва ли можетъ, при теперешнихъ бытовыхъ и умственныхъ условiяхъ, оторваться отъ земного кругозора и возвыситься до общаго, возможно отчетливаго, разумнаго представленiя и обобщенiя тѣхъ чудесъ, какiя раскрываетъ намъ «Космосъ» Гумбольдта. Онъ и теперь не имѣетъ общаго, разумно сознательнаго понятiя о мiрѣ, и не мыслитъ иначе объ немъ, какъ въ старой формѣ притчи, загадки, пословицы. Въ своемъ вѣковѣчномъ мiрскомъ словѣ, въ загадкѣ и пословицѣ, онъ доселѣ повторяетъ, съ небольшими измѣненiями, то извѣковѣчное общее воззрѣнiе на вселенную, какое образовалось во времена пастушескаго быта и отчасти восполнилось въ послѣдующiй перiодъ земледѣльческой культуры. Привнесены только нѣкоторыя черты изъ средневѣковой исторiи полеводства и скотоводства, напр., представленiе звѣздъ подъ образомъ скота монастырскаго, астраханскаго, или книжное представленiе о стоянiи неба и земли, и т. п. Вотъ какiя воззрѣнiя на вселенную высказываетъ нашъ сельскiй народъ, въ формѣ загадокъ, въ своихъ пословицахъ: «Велико поле колыбанское, много на немъ скота астраханскаго, одинъ пастухъ, какъ ягодка (небо, звѣзды, мѣсяцъ). Поле поливанское, много скота Ивановскаго, одинъ пастырь и два яхонта (небо, звѣзды, Богъ, луна и солнце). На морѣ на Коробанскомъ, много скота тараканскаго, одинъ пастухъ Королецкiй (небо, звѣзды, мѣсяцъ). Широко поле Карагайское, на немъ много скота тараканскаго, одинъ пастухъ, ровно ягодка (тоже). Есть поле сiянское, въ немъ много скота монастырскаго, одинъ пастухъ, словно ягодка (небо, звѣзды, мѣсяцъ). Полна печь перепечей, середи печи коровай (небо, звѣзды и мѣсяцъ). Разстелю рогожку, насыплю горошку, поставлю квасу кадушку, положу хлѣба краюшку (небо, звѣзды, мѣсяцъ, воздухъ, дождикъ). Два стоящихъ, два ходящихъ и два минующихъ (небо и земля, солнце и мѣсяцъ, день и ночь). Два стоятъ, два ходятъ, двое промежъ ними часы стерегутъ (небо и земля, солнце и луна, день и ночь). Цвѣтетъ безъ цвѣту, стоитъ безь отвѣту, безъ коренья, выше лѣсу, чаще рощи, безъ умолку, безъ перемѣны (Папоротникъ, конь, камень, свѣтелъ мѣсяцъ, часты звѣзды, рѣки, воля Божья). Поле войлочное, огородъ кожаный, овцы аржанскiе, пастухъ уховскiй (небо, земля, лѣсъ, лѣшiй). Сколько до неба высоко, по землЪ широко, до мертвыхъ далеко? Если бъ высоко, то тамъ бы гремѣло, а здѣсь бы не слыхать было; если бъ широко, то солнышко въ семичасовой день не обошло бы кругомъ; а умеръ отецъ и дѣдъ — такъ ихъ и нѣтъ. Два быка бодутся, вмѣстѣ не сойдутся (небо и земля). Стоитъ дубъ стародубъ, на томъ дубѣ стародубѣ сидитъ птица веретеница; никто ее не поймаетъ: ни царь, ни царица, ни красна дѣвица (мiръ, небеса и солнце)»¹¹).

Изъ этихъ воззрѣнiй народныхъ видно, что нѣкоторыя изъ нихъ перешли въ народныя пословицы, черезъ граматниковъ, изъ книжной литературы, изъ азбукъ и прописей, изъ апокрифической бесѣды трехъ святителей, изъ сборниковъ. Старая книжная, особенно апокрифическая литература, сохраняющаяся и теперь въ массѣ народной, не чужда была космологическихъ загадокъ. Напр., въ повѣсти о Дмитрiи Кiеевскомъ купцѣ и его сынѣ «добромудромъ Смыслѣ» читаемъ: «рече царь (Несмѣянъ Гордяевичъ): тебѣ глаголю, дѣтище, загадку мою: много ли тово, или мало отъ востоку и до западу, — скажи ми? И глагола дѣтище: загадку твою отгадаю: тово, царю, ни мало, ни много — день съ нощiю: солнце проидетъ въ кругъ небесный и отъ востоку и до западу единымъ днемъ, а нощiю единою солнце проидетъ отъ сѣвера до юга; то тебѣ, царю, моя отгадка». Въ рукописной прописи 1749 года встрѣчаемъ такiя общiя космологическiя загадки: Вопросъ. Сколь высоко отъ земли до небесъ, а отъ небесъ до земли, а отъ земли до бездны, сколь глубоко? Отвѣтъ. Небесную высоту невозможно человѣку исповѣдать, точно измѣрилъ отъ небесъ до земли и отъ земли до бездны сатана — за гордость сверженъ бысть съ небеси. Вопросъ. Два стоятъ и два идутъ и два минуются. Отвѣтъ. Два стоятъ — небо и земля; два идутъ солнце и луна, два минуются день и нощь¹²). Въ апокрифич. бесѣдѣ трехъ святителей: В. что есть дивнѣя всего человѣку? — Толкъ: небо и земля дивно и все дѣло Вышняго. В. рече: что высота небесная, широта земная, глубина морская? Иванъ рече: Отецъ, Сынъ и Святый Духъ. Въ одномъ Солов. сборникѣ эта космологическая загадка рѣшается такъ: В. что есть широта, и долгота, и высота? Толкъ: знаменуетъ убо высотою небесная, глубиною же преисподняя, широтою же и должиною послѣдняя конци всесильною державою содержима. Сибо образъ божественный Давидъ воспѣлъ есть, глаголя: аще взыду на небо — се есть высота: аще сниду во адъ — се есть глубина преисподняя; аще возму крылѣ мои рамо — се есть солнечное восхожденiе, се есть широта; аще вселюся въ послѣднихъ моря — се есть западныя страны, се есть должина¹³). Такими пустыми мiросозерцательными загадками занимались древнiе книжники, граматники. Сами они ничего не писали о природѣ, и, вотъ, только и переписывали такiя отрывочныя и большею частiю безсмысленныя замѣтки о физическомъ мiрѣ, пропитанныя восточнымъ спиритуализмомъ и догматизмомъ. Настоящаго понятiя о мiрѣ книжники, грамотѣи, такъ же какъ и безграмотный народъ, не имѣли. А читали, напримѣръ, такiя опредѣленiя мiра: «мiръ троякъ: первый мiръ невидимый, различные родове ангельскiе, разумные духи свѣтовидные; вторый мiръ — небо и земля и вся яже въ нихъ: третий мiръ въ грядущемъ вѣцѣ. Сей весь мiръ сынъ Божiй сотвори»¹⁴). Или повторяли византiйскiя уподобленiя мiра яйцу, возникшiя еще на востокѣ изъ миѳовъ о космогоническомъ или мiровомъ яйцѣ. Напр.: «о велицѣ дни и о яйцѣ свидѣтельство Iоанна Дамаскина: небо и земля по всему подобны яйцу: скорлупа аки небо, плева яко облацы, бѣлокъ яко вода, желтокъ яко земля,» и т. д.¹⁵)

Своеобразныя и заимствованныя народныя понятiя о мiрѣ особенно характеристично выразились въ разныхъ сказанiяхъ о началѣ и концѣ мiра. Почти всѣ индоевропейскiя космогоническiя преданiя, въ основныхъ началахъ, ведутъ свое происхожденiе отъ пламеннаго восточнаго воображенiя. Въ древности не знали современныхъ наукъ геогнозiи и геологiи, которыя, на основанiи опытовъ, раскрываютъ намъ грандiизную картину естественно-историческаго самообразованiя мiра. Тогда только занимались миѳологической космогонiей и, еще частнѣе, геогонiей, такъ какъ землю считали центромъ мiрозданiя. При отсутствiи положительныхъ знанiй, при пламенности восточной фантазiи, — восточныя космогонiи наплодили множество разныхъ фантастическихъ ученiй о мiрозданiи. Всѣ эти восточныя сказанiя, на разные лады миѳологически варiировавшiя ученiе объ образованiи земли изъ яйца разныхъ птицъ, изъ воды, при содѣйствiи огня и проч. — перешли въ началѣ христ. эры къ первоначальному христiанству и, въ смѣшенiи съ еврейскимъ и христiанскимъ космогоническимъ ученiемъ, породили разныя гностическiя ученiя о мiрѣ и его происхожденiи. А изъ этихъ источниковъ, черезъ апокрифы, перешли и къ славянамъ. Древнiя космогоническiя преданiя славянъ, источникъ которыхъ теряется въ общихъ индо-европейскихъ сказанiяхъ, и которыя сохранились до насъ въ обломкахъ, въ отрывочныхъ сказанiяхъ, напр., въ преданiи объ образовательныхъ элѣментахъ царѣ-огнѣ и царицѣ-водѣ, объ островѣ буянѣ на морѣ-океанѣ, о космогоническомъ яйцѣ, о голубяхъ, участвовавшихъ въ творенiи мiра, объ огненномъ морѣ и огненной рѣкѣ или нептуническомъ и вулканическомъ процессѣ земной внутренности, о дубѣ первопосаженномъ, объ участiи въ творенiи мiра чернобоговъ и бѣлбоговъ¹⁶), и т. п., — всѣ эти смутныя языческiя преданiя смѣшались, въ средние вѣка, съ восточно-христiанскими, и, въ частности, съ апокрифическими, манихейскими и гностикобогомильскими сказанiями. Въ новой, христiанско-апокрифической формацiи, они выразились разнообразно. Въ однихъ преобладаетъ апокрифо-космогоническiй, язычески-гностическiй и манихейско-богомильскiй дуализмъ. Мiръ творили, по этимъ сказанiямъ, два начала: предвѣчное, высшее существо Саваофъ (ό σαβαωθ)¹⁷) и противоположное ему темное, злое существо — сатана (ό σατανας), по нашимъ народнымъ сказанiямъ, сатанаилъ и чортъ. Такъ излагается это космогоническое мiровоззрѣнiе въ извѣстной апокрифической бесѣдѣ трехъ святителей, возникшей подъ влiянiемъ восточно-гностическихъ и манихейски-богомильскихъ ученiй, и занесенной къ намъ первоначально, вѣроятно, изъ Болгарiи или Сербiи. Въ одной редакцiи ея, вѣроятно, сербо-болгарской, сообщенной намъ В. И. Григоровичемъ, такъ изображается творенiе мiра: «прежь земли бысть Господь Саваофъ — въ трехъ комарехъ на воздусѣхъ. И помысли себѣ Господь Саваофъ, безначальный отецъ, и тако отригну отъ сердца и роди возлюбленнаго сына Божiя господа нашего Iисуса Христа, изъ устъ своихъ Духъ свой святой испусти о голубинѣ образѣ. И рече Господь: буди небо хрустальное на столпѣхъ железныхъ, на седмидесяти тьмахъ тысящь и будите озера и облаки и звѣзды и свѣтъ и вѣтръ, и дуну изъ нѣдръ своихъ, рай на востоцѣ насади; мразъ — отъ лица Господня, а громъ — гласъ господень въ колесницѣ огненнѣй утвержденъ, а молнiя — слово господне изъ устъ Божихъ исходитъ, а солнце — отъ нутреннiя изы господни, понеже Господь лицу своему. И рече Господь: буди тма столповъ на воздусѣхъ. И рече Господь: буди на земли море тивирiадское, вода соленая. И сниде господь по воздуху на море тивирiадское и узрѣ Господь плавающаго на томъ морѣ гоголя, и ста надъ нимъ Господь и рече ему: гоголе, ты кто еси? И рече: сатана азъ есмь. И рече Господь сатанѣ, понурися въ море, и вынь земли и камень, и преломи на двое, изъ лѣвыя руки дасть сатанѣ половину камени, удари Господь жезломъ на камень. И сотвори Богъ отъ искрь огненныхъ Михаила архангела и Гаврiила — взлетѣли ангели. Сатана жъ изъ камени (сотвори) бѣсовскую безчисленную силу боговъ. И рече Господь: будите тридесять три кита на морѣ тивирiадскомъ, и буди на тѣхъ китахъ земля»¹⁸). Это сербо-болгарское воззрѣнiе сильно отразилось въ нашемъ народномъ космогоническомъ мiросозерцанiи. На разныя варiацiи, оно повторяется почти во всѣхъ концахъ русской земли. Не только крестьянскiе граматники, но и дьячки, особенно старые, доселѣ переписываютъ апокрифич. бесѣду трехъ святителей въ свои сборники и тетрадки. По всѣмъ этимъ сказанiямъ, мiръ творили Богъ и сатанаилъ или чорть вмѣстѣ: сатана все больше портилъ и творилъ безобразныя созданiя — гадовъ, мошекъ или неровности земныя — горы, и т. п.; а Богъ творилъ все высшее и прекрасное, все приводилъ въ порядокъ и гармонiю. Мiръ производится ими изъ горсти земли, или изъ песка, либо камня, взятаго со дна морского, и проч. Разные варiанты и образчики современной, чисто русской народной редакцiи космогонической части апокрифической бесѣды изложены нами въ другомъ мѣстѣ. Не повторяя ихъ здѣсь, мы приведемъ простонародный русскiй разсказъ о сотворенiи мiра изъ сборника г. Якушкина: «сталъ господи мiръ творить, гдѣ народу жить. Распустилъ онъ море-окiянъ: надо землю сѣять. Прибѣжалъ лукавый чортъ, да и говоритъ Господи: «ты, Господи, все творишь: весь мiръ сотворилъ, окiянъ-море напустилъ; дай мнѣ хоть землю насѣять!» — «Сѣй!» сказалъ Господи. Сѣялъ, сѣялъ лукавый, — никакого толку! — «Опускайся ты, лукавый, сказалъ Господи; — на самое дно моря, достань ты, лукавый, горсть земли». Опустился лукавый на дно моря, эахватилъ лукавый горсть земли; вынурнулъ: глядь — всю землю водою размыло. Опустился въ другой, — тоже: въ горсти нѣтъ земли. Опустился лукавый въ третiй разъ, и, по Божьему повелѣнью, оставалась за ногтемъ песчиночка. Богъ взялъ ту песчиночку, и насѣялъ всю землю, съ травами, съ лесами, со всякими для человѣка угодьями. — «Будемъ съ тобою, Господи, братьями родными, сказалъ лукавый Господу: — ты будешь меньшiй братъ, я большой!» — Господь усмѣхнулся. «Будемъ, Господи, братьями ровными». — Господи усмѣхнулся опять. — «Ну, Господи, ты будешь старшiй братъ, я меньшой!» — Возьми, говоритъ Господи, возьми меня за ручку повыше локотка: пожми ты ручку ту изъ всей силы». — Лукавый взялъ Господи за ручку выше локотка; жалъ ручку изо всѣхъ силъ; усталъ отъ натуги, а Господи стоитъ да только усмѣхается. Тутъ Господь только взялъ лукаваго за руку: лукавый такъ и присѣлъ. Господи наложилъ на лукаваго крестное знаменiе, лукавый и убѣжалъ въ преисподнюю. — Люди, да еще святые люди, нарицаются сыны Божiи; а лукавый хотѣлъ къ Господу въ братья залѣсть»¹⁹). Этою сентенцiею заключается русскiй разсказъ, соотвѣтствующiй извѣстной сербской сказкѣ въ сборникѣ Вука Караджича²⁰).

Въ другихъ народныхъ русскихъ сказанiяхъ о мiрозданiи, подъ влiянiемъ старыхъ миѳологическихъ и новыхъ, библейско-христiанскихъ представленiй, выразился своеобразный антропомофическн-космогоническiй эманатизмъ. Или, просто, различныя части мiра производятся изъ тѣла Божiя, а человѣкъ — отъ важнѣйшихъ и существенныхъ составныхъ частей природы. Въ извѣстномъ космогоническомъ стихѣ о Голубиной книгѣ такъ изображается происхожденiе мiра и человѣка:

У насъ бѣлый вольный свѣтъ зачался отъ суда Божiя;
Солнце красное отъ лица Божьяго,
Самаго Христа Царя небеснаго;
Младъ свѣтелъ мѣсяцъ отъ грудей его;
Звѣзды частыя отъ ризъ Божiихъ;
Ночи темныя отъ думъ Господнiихъ;
Зори утренни отъ очей Господнихъ;
Вѣтры буйные отъ Свята Духа;
У насъ умъ-разумъ Самаго Христа,
Самаго Христа, Царя небеснаго;
Наши помыслы отъ облакъ небесныхъ;
У насъ мiръ — народъ отъ Адамiя;
Кости крѣпки отъ камени;
Тѣлеса наши отъ сырой земли;
Кровь руда наша отъ черна моря.

Это космогоническое мiровоззрѣнiе, особенно преданiе о сотворенiи человѣка изъ составныхъ физическихъ элементовъ, глубоко вкоренилось въ народныя вѣрованiя. Въ бесѣдѣ трехъ святителей, съ небольшими отмѣнами, постоянно повторяется такое представленiе: «Г. р. отъ коликихъ частей сотворенъ бысть Адамъ? В. р. отъ осьми частей: отъ земли тѣло, отъ моря кровь, отъ солнца очи, отъ камени кости, отъ облака мысли, отъ огня теплота, отъ вѣтра дыханiе, отъ свѣта... (по вар.) духъ»²¹). Это космогоническое представленiе о составѣ человѣческой природы доселѣ живетъ въ русскихъ суевѣрiяъ, и именно какъ догматъ въ расколѣ духоборцевъ. Воть ихъ ученiе о происхожденiи человѣка: человѣкъ созданъ изъ земли, а Богъ вдунулъ въ него дыханiе жизни. До паденiя онъ имѣлъ тѣло лучшаго, совершеннѣйшаго сложенiя, или, по ихъ выраженiю, онъ былъ въ мирномъ тѣлѣ. Они говорятъ, что тѣло въ человѣкѣ отъ земли, кости отъ камня, жилы отъ кореня, кровь отъ воды, волосы отъ травы, мысль отъ вѣтра, благодать отъ облака. Это суевѣрiе достойно замѣчанiя еще потому, что служитъ дополненiемъ къ стиху о Голубиной книгѣ и совершенно согласуется съ нѣмецкими и другими древнѣйшими преданiями. Въ нѣмецкой поэмѣ о четвероевангелiи XII вѣка такъ же представляется созданiе жилъ изъ корней, волосъ изъ травы, ума отъ облака и глазъ отъ солнца:

Von den wrcen gab er ime (Богъ человѣку) di âdren,
Von dem grase gab er ime daz här,
Von den wolchen daz müt
Du habet er ime begunnen
Der ougen von der sunnen²²).

По одной колядкѣ Карпатскихъ руссовъ, мiръ творятъ два голубка, сидящiе на дубовыхъ древахъ, которыя одни только во всемъ свѣтѣ поднимались изъ всемiрнаго, необъятнаго океана. И творили они мiръ изъ камушка и песочка. Чтобы видѣть, какъ отдаленное преданiе сохраняется въ памяти народа, хотя и въ неясныхъ, неопредѣленныхъ намекахъ, приведемъ ее сполна:

Колись то було зъ початку свѣта,
Подуй же, подуй Господи, зъ Духомъ Святымъ по землѣ!
Втоды не було неба ни земли,
Неба ни земли, нимъ сине море,
А середъ моря та два дубойки:
Сѣли — упали два голубойци,
Два голубойци на два дубойки,
Почали собѣ раду радити,
Раду радити и гурковати:
Якъ мы маемо свѣтъ основати!
Спустиме мы ся на дно до моря:
Вынеме си дрибного писку.
Дрибного писку, синёго каменьце,
Дрибный писочокъ посѣеме мы,
Синей каменецъ подунеме мы,
Зъ дрибного писку — чорна землиця,
Студена водиця, зелена травиця,
Зъ синего каменьця — синьее небо,
Синьее небо, свѣтле сонейко,
Свѣтле сонейко, ясенъ мѣсячокъ
Ясенъ мѣсячокъ и всѣ звѣздойки²³).

Эта колядка имѣетъ связь съ цѣлымъ космогоническимъ эпосомъ. Миѳъ о сотворенiи неба и земли отъ птицы ведетъ свое начало съ Востока. По еврейскому преданiю, Духъ Святый, въ видѣ голубя, носился надъ мiровой матерiей и оживотворялъ ее. По ассирiйско-вавилонскому миѳу, въ началѣ положено было въ Евфратъ огромное яйцо Неба, рыба выбросила его на берегъ, голубь высидѣлъ это яйцо, и изъ него началъ твориться мiръ. По Геродоту, баснословная птица фениксъ, которую нѣкоторые также считаютъ за голубя, юная птица времени, первая образовала изъ мирры (смирны) яйцо, положила его къ своему отцу, и скрыла въ святилищѣ Гелiоса въ Египтѣ: изъ этого яйца развился мiръ²⁴). По финскому эпосу, въ началѣ, когда ничего не было, кромѣ моря, орелъ свилъ гнѣздо на колѣнѣ Вэйнэмейнена, и положилъ въ него яйцо; Вэйнэмейненъ, почувствовавъ въ себѣ теплоту, ухватился за колѣно; яйцо упало въ море, и онъ сотворилъ изъ него землю, солнце, мѣсяцъ и звѣзды. Касательно двухъ дубовъ, упоминаемыхъ въ колядкѣ, должно замѣтить, что дубъ — дерево мiровое, священное, принадлежащее преимущественно Перуну. Подъ образомъ дуба-стародуба, народъ нашъ созерцаетъ вселенную. Такъ въ пословицѣ своей онъ гадаетъ о вселенной: и стоить дубъ-стародубъ, на томъ дубѣ-стародубѣ сидитъ птица-веретеница; никто ее не ноймаетъ; ни царь, ни царица, ни красна дѣвица (мiръ, небеса и солнце)²⁵). О всемiрномъ дубѣ въ одной выдержкѣ изъ рукописи проф. Григоровича читаемъ: «Вопросъ: Скажи мнѣ, что держитъ землю? Ответъ: Вода высока. — Да что держитъ камень? — Четыре золотые кита. — Да что держитъ золотыхъ китовъ? — Рѣка огненная. — Да что держитъ тотъ огонь? — Другой огонь, еже есть пожечь, того огня двѣ части. — Да что держитъ тотъ огонь? — Дубъ желѣзный, еже есть первопосажденъ отъ всегоже, коренiе на силѣ Божiей стоитъ». Въ бесѣдѣ Панагiота съ Фрязиномъ Азимитомъ такъ описано мiровое древо жизни. «А посреди рая древо животное, еже есть божество. И приближается верхъ того древа до небесъ. Древо то златовидно, въ огненной красотѣ. Оно покрываетъ вѣтвями весь рай. Имѣетъ же листья отъ всѣхъ деревъ и плоды тоже. Исходитъ отъ него сладкое благоуханье; а отъ корня его текутъ млекомъ и медомъ 12 источниковъ». Этому всемiрному древу соотвѣтствуютъ греческое космическое дерево Μελία, ясень²⁶), и особенно скандинавское мiровое дерево иггдразилъ (Uggdrasil), которое обнимаетъ небо, землю и преисподнюю (Hölle, Flammenwelt, Todteilwelt). Дерево это ясень — fraxinus (askr); вѣхътви его простираются на весь мiръ и достигаютъ до неба: три корня простираются на три конца: одинъ на небо, по асамъ. другой по brimpursen, третий по преисподней; подъ каждымъ корнемъ течетъ чудесный источникъ, именно: изъ-подъ небеснаго корня — Urdarbrunr, изъ корня ризъ (изъ рода Эльфъ, Норнъ) — Mimisbrunr, изъ корня преисподняго — Hvergelmir; всѣ эти источники священны. Пѣсня des Wartburger Krieegs такъ изображаетъ это всемiрное дерево:

Ein edel boum gewachsen ist
In eime garten, der ist gemacht mit hoher list;
Sin wurzel kan der helle grunt erlungen,
Sîn tolde (für: sol der) rücret un den frôn
Dâ der süeze got bescheidet vriunde lón
Sîn este breit hânt al die welt bewangen:
Der boum an ganzer zierde stât und ist geloubet schoene,
Dar ufe sitzent vogelin
Süezes sanges wîse nâch ir stimme fin
Nâch maniger kunst sô haltents ir gedoene²⁷).

Наконецъ, надобно замѣтить относительно образованiя мiра и то, что не только въ простомъ православномъ народѣ и духовенствѣ, но и въ самой большой части образованнаго класса, и не только у насъ, но и на западѣ, доселѣ еще господствуетъ еврейское космогоническое мiровоззрѣнiе. Великая новая наука геологiя, возникшая только въ концѣ прошлаго столѣтiя въ столь короткое время и уже въ своемъ дѣтствѣ сдѣлавшая такiе блистательные, положительные успѣхи, одержавшая такiя могущественныя побѣды надъ предразсудкомъ и суевѣрiемъ, выказавшая столь поразительное свойство увлекать человѣка до высочайшаго вдохновенiя, — эта великая, положительная наука, на основанiи нетлѣннаго песочнаго и каменнаго архива первобытнаго мiра, представила намъ въ новомъ, ясномъ свѣтѣ систему мiрозданiя, раскрыла истинно-чудесный процессъ образованiя космоса, развитiя мiровыхъ тѣлъ, вслѣдствiе дѣйствiя могучихъ силъ, неразлучныхъ съ мiровымъ веществомъ. Образованiе планетной системы, по великому закону всеобщаго тяготѣнiя, изъ газовиднаго шарообразнаго мiрового вещества, образованiе земли изъ эфирнаго воздухообразнаго вещества, которое постепенно обратилось въ жидкое, расплавленное и застывающее тѣло, переплавленiе застывшаго, развитiе коры, ея превращенiе водою въ многослоистую скорлупу, проламыванiе послѣдней внутреннею жидкою массою, постепенное заселенiе земли и ея преобразованiе въ поверхность, годную для лучшей растительности, выше развитыхъ животныхъ и человѣка, — вотъ что представляетъ дѣйствительно чудесный естественно-историческiй процессъ развитiя мiрозданiя. Этотъ космическiй процессъ, естественно, объемлетъ миллiоны лѣтъ, и для означенiя его продолжительности недостаточно времени въ тысячу разъ дольше древности исторiи человѣчества.

Знаменитѣйшiй изъ астрономовъ — Лапласъ восклицаеть: «Философъ, покажи мнѣ руку, которая метнула планетами по направленiю касательныхъ ихъ круговращенiй». Новѣйшая наука указываетъ, что эта рука заключается въ силахъ, которыя неразлучны съ веществомъ и вполнѣ подтверждаютъ, что онѣ обусловливаютъ нынешнюю форму мiра, не могущаго быть иначе, по ихъ законамъ. До такого убѣжденiя въ самодѣятельности силъ космическаго вещества дошелъ теперь человѣческiй разумъ. Но что было тогда, когда и не подозрѣвали присутствiя подобныхъ сокровенныхъ силъ и законовъ мiра? Какихъ дѣятелей предполагали въ сохраненiи и управленiи вселенной? На это отвѣчаетъ ужъ не геологiя, астрономiя и физика, а народная миѳологiя. Какъ Демокритъ, характеризуя гелленскiй космологическiй полиѳеизмъ, восклицалъ о каждомь мѣстѣ, войди, и здѣсь боги! такъ и всѣ народы, въ эпоху младенческаго, миѳологическаго мiросозерцанiя весь мiръ наполняли богами и духами. Такое же религiозно-полиѳеистическое, многобожное мiровоззрѣенiе развивалось и у славянъ передъ временемъ принятiя христiанства. Вовсе не зная и не подозрѣвая въ мiрѣ дѣятельности силъ, сопряженныхъ съ веществомъ и съ механизмомъ мiрозданiя, — славяне-язычники повсюду въ природѣ видѣли дѣйствующими боговъ и другихъ высшихъ, сверхъестественныхъ существъ: въ небѣ видѣли напр. Сварога, въ солнцѣ — Хорса Дажьбога, въ громѣ и молнiи — Перуна, въ огнѣ — Сварожича; въ водѣ и воздухе — вилъ и русалокъ, въ деревьяхъ — дивъ и т. д. Церковь, хотя съ большимъ и продолжительнымъ трудомъ, но мало по малу успѣла привить къ сохранившейся у славянъ вѣрѣ въ единаго верховнаго бога природы вѣру въ библейско-христiанскаго Бога, какъ Владыку и Повелителя мiра. Сама церковь вполнѣ усвоила это восточно-библейское мiровоззрѣнiе. По этому мiросозерцанiю, весь мiръ есть непосредетвенное проявленiе воли и дѣятельности Господа, грознаго владыки и повелителя вселенной. Не только все на земной планетѣ, но и весь звѣздный мiръ представляются существующими для службы человѣку и для безусловнаго исполненiя воли вездѣсущаго и всемогущаго владыки мiрозданiя. Въ такомъ смыслѣ, церковь передавала свое воззрѣнiе на мiръ массамъ русскаго народа. Такъ напр., въ древнемъ словѣ св. отецъ о постѣ преподавалось такое мiровоззрѣнiе: «О братiя, сестры, отцы и матери! Какъ намъ не бояться Господа своего и не творить волю его! Онъ сотворилъ небо и землю и море и все, что въ нихъ находится: взявъ отъ земли, сотворилъ наше тѣло, и не только тѣло, но и душу вдохнулъ и живыми насъ сдѣлалъ. Онъ сотворилъ также ангеловъ, архангеловъ, херувимовъ и серафимовъ, престолы и господствiя: сотворилъ солнце и мѣсяцъ и звѣзды, озера и рѣки и источники, всѣ горы и холмы, вѣтры, снѣги и дожди, скотовъ, и звѣрей, и птицъ и гадовъ, и всякое земное древо. И все это боится Бога и трепещетъ и не преступаетъ его повелѣнiя, но все пребываетъ въ своемъ уставѣ. Служа роду человѣческому, не преступая повелѣнiя его, земля даетъ плоды свои въ достояние людямъ: жита, траву, древа, цвѣты, плоды всякаго рода земныхъ овощей, — намъ на потребу и на пищу скотамъ и звѣрямъ, птицамъ и гадамъ и всякому земному дыханiю. Свѣть, освѣщая землю, исполняетъ повелѣнiе Божiе. Солнце, осiяя и грѣя всю землю, восходя и заходя и служа людямъ, также исполняетъ повелѣнiя Божiи. А также луна и звѣзды стоятъ на стражѣ всю ночь, восходятъ и заходятъ, даютъ свѣтъ людямъ, показываютъ всѣмъ путешествующимъ путь по морю, по рѣкамъ и по озерамъ. Точно также и море и озера и рѣки и источники служатъ людямъ: переносятъ на корабляхъ, посредствомъ вѣтровъ, по повелѣнiю Божiю, изъ города въ городъ; служатъ путемъ, лѣтомъ черезъ море перенося въ ладьяхъ и челнахъ, а зимой на возахъ; напояютъ водами, кормятъ всякими рыбами, омываютъ насъ: такъ намъ служатъ, боясь творца своего. Также и огонь творитъ, повинуясь Господу, служа людямъ: грѣетъ, варитъ, печетъ, производитъ жаръ, сушитъ, все совершая намъ на потребу. Если же чего Господь не повелитъ творить, то все стоитъ въ уставѣ своемъ, не смѣя ничего сотворить; если же чему Господь повелитъ что-либо произвести, то произведетъ по Божiю повелѣнiю и усмотрѣнiю; само по себѣ ничто не смѣетъ производить: ни земля, ни море, ни рѣки, ни озера, ни источники, ни кладези, ни горы, ни пропасти, ни огонь, ни звѣри, ни гады, ни рыбы, ни морозъ, ни снѣгъ, ни вѣтры и никакая тварь. Или, и этому не повѣрите, безумные люди! Такъ помыслите и разсудите, чего нѣтъ въ нашемъ тѣлѣ? Въ нашемъ тѣлѣ — огонь, зима, глисты, черви; но все лежитъ недвижимо, боясь Бога, не смѣя ничего причинить нашему тѣлу; если же Господь повелитъ чему либо въ насъ произвести недугъ, то тяжкую болѣзнь произведетъ въ нашемъ тѣлѣ и, по Божiю повелѣнiю, причинитъ смерть. Все, братiе, боится Бога и трепещетъ повелѣнiй его.... А мы Господа Бога своего забываемъ и не исполняемъ волю его. А какъ намъ не чтить его? Ибо самъ говоритъ намъ въ Пчелѣ: почему, человѣче, ты меня не умѣешь почитать? А я для тебя свѣтъ сотворилъ, небо простеръ и землю на водахъ основалъ, море налилъ горстью, пескомъ оградилъ; для тебя сотворилъ озера и рѣки и источники; для тебя солнце, луну и звѣзды украсилъ; для тебя всякое древо насадилъ и траву произрастилъ; для тебя огонь сотворилъ, пустилъ дождь и снѣгъ. И все это меня боится, и трепещетъ, и не преступаетъ повелѣнiй моихъ»²⁸).

Такой взглядъ на мiроправленiе проникъ и въ памятники народной письменности. Здѣсь вся природа представляется послушною служебницею, покорною рабою Господа вселенной, глубоко сочувствующею правосудiю Его, соболѣзнующею о грѣхахъ людскихъ, готовою всѣми силами своими наказать людей — за оскорбленiе Владыки мiра. Съ особенною изобразительностью выразился этотъ образъ воззрѣнiя на природу въ слѣдующемъ апокрифическомъ «Словѣ отъ видѣнiя Павла апостола: «Тако глаголетъ Господь пророкомъ: доколѣ согрѣшаете и прилагаете грѣхи на грѣхи, и прогнѣваете сотворшаго вы.... Вся бо тварь велѣнiю Божiю повинуется; только человѣцы преступаютъ Божiю заповѣдь²⁹). Солнце многажды бо моляшеся Богу галголя: Господи, вся содержай, и доколѣ неправдѣ человѣчь терпиши и беззаконiи многихъ! Вели, Господи, да ихъ пожгу, да не творятъ зла. И гласъ ему бысть глаголя: азъ вся си свѣдѣхъ, и видитъ око мое, но трьплю имъ, покаянiю дая время: аще ли не покаются, то сужу имъ тогда. Мѣсяцъ же и Звѣзды молящеся Богу глаголюще: намъ, Господи, далъ еси область свѣтити въ нощь: доколѣ призримъ на беззаконное блудство, и кровь проливаему, и давленiе дѣтей, и разбойство, и татьбы? Повели намъ, да погубимъ зло творящая человѣки. И бысть имъ гласъ глаголющь: видитъ вся око мое, но чаю обращенiя ихъ; аще ли не каются, сужю имъ тогда. Море же и рѣки вопiяху молящеся Богу: рци намъ, Господи, да потопимъ злые человѣки, иже по намъ плавающи, разбиваютъ и творятъ злая. И бысть гласъ къ нимъ: Азъ вся та видѣхъ, но аще не покаются, сужу имъ тогда. И земля возопи и просящися на человѣки; азъ, Господи, паче тварей всѣхъ осуждена есьми: не могу блудъ, разбоя, татьбы и влъхвованiя, клеветы и прочихъ трьпѣти злобъ, яко сынъ досаду родителемъ творитъ, и дщи матери, и братъ брату: много неправды человѣцы творятъ: повели ми, Господи, да не проращу всѣянныхъ за злобъ ихъ, да гладомъ изомрутъ. И бысть гласъ глаголя: азъ убо видѣхъ вся н ничто ся мене не утаитъ, вся бо суть обнажена предъ очима моима: аще кто ся не покаетъ, азъ сужю ему»³⁰).

Подъ влiянiемъ такихъ церковныхъ и апокрифическихъ богословскихъ воззрѣнiй на физическое мiроправленiе, мало по малу глубоко укоренилась и въ народномъ мiросозерцанiи вѣра въ мiровую державу единаго Бога вселенной, вмѣсто владычества многочисленныхъ языческихъ боговъ природы. Солнце, мѣсяцъ, громъ, молнiя, дождь, земля, самыя священныя божества въ циклѣ земледѣльческаго мiровоззрѣнiя, низошли съ высоты религiозно-языческой апотеозы, божественнаго мiродержавiя, — и уступили мѣсто единому Богу. Творцу вседержителю вселенной. Мысль эта чрезвычайно изобразительно выражена въ одной карпато-русской пѣснѣ, гдѣ свѣтлое солнышко, ясный мѣсячокъ и дробенъ дождичекъ представлены въ гостяхъ у земледѣльца соперничествующими другъ передъ другомъ своимъ благодѣтельнымъ влiянiемъ на жизнь природы, и надъ ними — владычествующiй Богъ, повелѣвающiй и солнцу, и лунѣ, и дождямъ:

Ци дома бывашь, пане господарь?
Твои рынойки позамѣтаны.
Твои столойки понакрываны.
За твроимъ столомъ три гостейки.
Гостейки трои не едиакiи:
Едень гостейко — свѣтле сонейко:
Другiй гостейко — ясенъ мѣсячокъ:
Третiй гостейко — дробенъ дождейко.
Сонейко гваритъ: нѣтъ якъ надъ мене!
Якъ я освѣчу горы, долины.
Церкви, костелы и всѣ пристолы.
Ясенъ мѣсячокъ: нѣтъ якъ надъ мене!
Якъ я освѣчу темну ночейку.
Возрадуются гости в дорозѣ.
Гости въ дорозѣ, волойки въ возѣ.
Дробенъ дождейко: нѣтъ якъ надъ мене!
Якъ я прейду три разы на ярь,
Три разы на ярь месяца ярьця.
Возрадуются жита, пашници,
Жита пашници, всѣ яриници.
Нѣтъ якъ надъ Тебе, великiй нашъ Боже
Ты кажешь мѣсяцю: свѣти всему свѣту!
Ты кажешь сонейку: свѣти всему свѣту!
Ты кажешь дождейку: мочи суху землю!
Роди, боже нашъ, жито, пшеницю,
Жито пшеницю, усяку пашницю!

Богословское воззрѣнiе на физическое мiроправленiе перешло и въ народныя пословицы, въ этотъ кодексъ своеобразнаго народнаго мiросозерцанiя. Въ Сборникѣ Даля, подъ словами: Богъ — вѣра, множество пословицъ, въ родѣ слѣдующихъ: «Все отъ Бога, всяческая отъ Творца. У Бога — свѣта сначала свѣта все доспѣто. Божеское не отъ человѣка, а человѣкъ отъ Бога. Велико имя Господне на земли. Въ малѣ Богъ, и въ великѣ Богъ. Божья вода по божьей землѣ бѣжитъ. Божья роса Божью землю кропитъ. Дастъ Богъ день, дастъ Богъ и пищу. Послѣ стрижки Господь на овецъ тепломъ пахнетъ. Съ Богомъ хоть за море. Не конь везетъ, Богъ несетъ. Богъ души не вынетъ, сама душа не выйдетъ. Все въ мiрѣ творится не нашимъ умомъ, а божьимъ судомъ. Грозную тучу Богъ пронесетъ. Безъ Бога и червякъ сгложетъ. Богъ не захочетъ, и пузырь не вскочитъ. Богъ не Макешь (или: Мокошь, языческое божество), чѣмъ-нибудь да потѣшитъ. Коли Богу угодно. Коли Богъ велитъ. Какъ Богъ попуститъ. Умная голова, разбирай Божьи дѣла. Божье тепло, божье и холодно. Богъ вымочитъ (дождемъ), Богъ и высушитъ. Который — Богъ вымочитъ, тотъ и высушитъ. Власть Господня, воля Божья. Подъ Богомъ ходишь — божью волю носишь. Господня воля — наша доля. Богъ не Никитка, но выломаеть лытки. Коли Господь не построитъ дома, и человѣкъ не построитъ. Утромъ Богъ, и вечеромъ Богъ, а въ полдень и въ полночь никтоже, кромѣ Его». и проч. Такiя благочестивыя представленiя нашего народа, къ сожалѣнiю, часто доходятъ до авося и розиновщины.

Естественно-историческiй процессъ развитiя мiровыхъ тѣлъ, планетной системы еще не кончился теперь, и съ могучей силой совершается, по извѣстнымъ законамъ космическаго вещества и тяготѣнiя, въ разныхъ частяхъ мiрозданiя. Взглянемъ ли, напримѣръ, на небо? Сквозь новые, большiе телескопы, мы увидимъ тамь около 4,000 туманныхь пятенъ, какъ бы слившихся свѣтящихъ точекъ тусклаго блеска. Многiя изъ нихь — однообразны, круглы и эллипсоидальны. Вотъ эти чуть свѣтящiя туманныя пятна, по выводамъ современной астрономiи, суть ничто иное, какъ развивающiяся звѣзды и звѣздныя системы — огромныя свѣтовыя массы, которыя въ теченiе сотенъ и тысячь лѣтъ постепенно сгустятся и обратятся въ мiровыя тѣла и системы мiровъ. «То, что теперь кажется однимъ туманнымъ пятномъ, современемъ будетъ блестеть группою звѣздъ, и была пора, когда повсюду существовало ничто иное, какъ безграничная масса тумана», говоритъ одинъ изъ знаменитѣйшихъ астрономовъ, Медлеръ. Заглянемъ ли во внутренность земли! Тамъ не прекратилась, напримѣръ мiрообразовательная вулканическая дѣятельность. Внутренняя дѣятельность земли съ гигантскимъ могуществомъ приподымаетъ почву на большемъ или меньшемъ пространствѣ, и эта сила донынѣ преобразуетъ земную поверхность, видъ которой слѣдовательно не установился еще окончательно. Когда закончится этотъ процессъ установления земной планеты, — нынѣ рѣшительно невозможно опредѣлить. Несмотря, однакожъ, на эту незаконченность мiрообразовательнаго процесса, суевѣрiе человѣчества, не дознавши еще, въ темный среднiй вѣкъ, космическихъ законовъ самосохранности мiра, давно стало ждать разрушенiя и кончины мiра. Даже Ньютонъ, великiй Ньютонъ, законодатель «всемiрнаго тяготѣнiя», вычисливъ силы, рождающiяся отъ взаимнаго дѣйствiя планетъ и спутниковъ, пришелъ въ недоумѣнiе отъ ужасающей сложности этихъ силъ и думалъ что сложная система не заключаетъ въ себѣ элементовъ самосохраненiя, и что рука Всемогущаго должна повременамъ исправлять необходимый безпорядокъ. Въ вѣкъ Лапласа, ученыя общества съ сокрушенiемъ смотрѣли на приближающееся разрушенiе солнечной системы. На такой важный вопросъ Парижская академiя наукъ почла обязанностью обратить вниманiе ученыхъ всего свѣта. Знаменитный творецъ «Небесной Механики», Лапласъ открылъ тайну устойчивости, самосохраненiя солнечной системы, доказавъ, что: 1) всѣ планеты обращаются по одному направленiю: 2) орбиты ихъ весьма мало отличаются отъ окружностей, и 3) какъ ихъ взаимныя наклоненiя, такъ и наклоненiя къ эклиптикѣ имѣютъ незначительныя величины, и проч. Далѣе, и въ самой землѣ, въ самыхъ разрушительныхъ, вулканическихъ ея процессахъ, есть благодѣтельныя условiя самосохраненiя земной планеты. Напримѣръ, постоянное измѣненiе земной поверхности внутреннею силою необходнмо для поддержанiя ея обитаемости. Въ противномъ случаѣ, земныя влаги, при своемъ стремленiи уравнивать, современемъ уничтожили бы всѣ неровности, такъ что наконецъ вся поверхность нашей планеты покрылась бы моремъ. Точно также, вулканы составляютъ необходимые ходы, соединяющiе поверхность земли съ ея раскаленною и отчасти расплавленною внутренностью. Если перемѣна формы земной оболочки упругостью паровъ составляетъ необходимость, то существованiе дѣятельныхъ вулкановъ можно назвать благодеянiемъ. Пока огнедышащая гора дымится, предохранительный клапанъ огромнаго парового котла открытъ, и внутренность нашей планеты, постепенно освобождаясь отъ паровъ, не угрожаетъ повсемѣстными разрушительными землетрясенiями. Несмотря, одкакожъ, на это, суевеѣрные люди именно въ землетрясенiяхъ видѣли вѣрный признакъ конца мiра и ждали его отъ внутренней вулканической и плутонической дѣятельности земли.

Въ нашемъ народномъ мiросозерцанiи суевѣрное ожиданiе кончины мiра стоитъ въ связи съ языческими преданiями. Какъ произошелъ мiръ, по языческой космогонiи, отъ царя-огня и царицы-воды и основался на китахъ, такъ и будущее разрушенiе его приписывается тому же огню подземному и миѳическому огнеродному чудовищу океана — киту великому. Мы видѣли, какое представленiе господствовало въ старинной книжной космологiи о подземномъ огнѣ, имѣющемъ пожечь мiръ, и объ огненной рѣкѣ. «Вопросъ: скажи мнѣ, что держитъ землю? Ответъ: вода высока. — Да что держитъ воду? — Великiй камень. — Да что держитъ камень? — Четыре золотые кита. — Да что держитъ золотыхъ китовъ? — Рѣка огненная. — Да что держитъ тотъ огонь? — Другой огонь, еже есть пожечь, того огня двѣ части». Въ апокрифич. бесѣдѣ трехъ святителей по Солов. сборн. № 925 также представляется, что «земля плаваетъ на великомъ морѣ и держится на китахъ, а вокругъ и на днѣ моря — желѣзное столпiе, стоитъ на огнѣ неугасимомъ». По другому варiанту, въ огненномъ морѣ или въ огненной рѣкѣ живетъ плутоническое или вулканическое чудовище — великорыбiе, огнеродный китъ или змiй елеафамъ: китъ этотъ, хотя и пребываетъ въ морѣ океанѣ, но изъ устъ его исходятъ громы пламеннаго огня, далеко вылетающiе, яко стрѣлено дѣло, изъ ноздрей его выходитъ духъ, яко вѣтръ бурный, который раздымаетъ огнь геенскiй³¹). Этотъ-то китъ, на которомъ основана будто бы земля, и который самъ держится огненною рѣкою, по народнымъ сказанiямъ, и разрушитъ мiръ: если онъ задвижется, заколеблется, то потечетъ рѣка огненная, и настанетъ конецъ мiра. Такiя миѳологическiя понятiя перемѣшались потомъ съ христiанскими и даже цѣликомъ удержались въ народѣ. Такъ напр., вь «повѣсти града Iерусалима или о Волотѣ Волотовичѣ» сказано о свѣтопреставленiи отъ кита: «Земля стоитъ на осьмидесяти китахъ рыбахъ меньшихъ, да на трехъ рыбахъ большихъ... А рыба рыбамъ мать китъ рыба великая: какъ та рыба китъ взыграется и пойдетъ во глубину морскую: тогда будетъ свѣту преставленiе». Миѳологическое преданiе обь огненной рѣкѣ уже въ XVII в. перешло въ духовные народные стихи о кончинѣ мiра и страшномъ судѣ, какъ мы знаемъ по одному соловецкому сборнику, и доселѣ повторяется. Напр., въ одномъ стихѣ о страшномъ судѣ читаемъ:

Подымутся съ неба волменскiй громъ (молнiя и громъ),
Волменскiй нетры громъ трикающiй (молнiя, вѣтры).
Приразитъ народу много грѣшнаго ко сырой землѣ,
Росшибетъ мать сыру землю на двѣ полосы.
Роступится мать сыра земля на четыре четверти,
Протечетъ грѣшнымъ рабамъ рѣка огненна
Отъ востоку солнца до запада,
Пламя пышетъ отъ земли и до небеси.
Съ небесъ сойдутъ на землю святы ангелы,
Погонятъ грѣшныхъ рабовъ въ рѣку огненну ³²).

Вулканическое существо, миѳическiй огнеродный змiй, въ христiанскихъ народныхъ сказанiяхъ замѣняется уже антихристомъ, такъ какъ уже въ XII вѣкѣ волхвы, подь влiянiемъ христiанскихъ понятiй, называли своихъ боговъ бездны антихристами. Въ нѣмецкихъ средневѣковыхъ сагахъ точно также представляется конецъ мiра, какъ и въ нашихъ народныхъ сказанiяхъ. Муспилли (Muspilli) откроется при свѣтопреставленiи: тогда земля и все, что на ней есть, загоритъ огнемъ пламенемъ. По Эддѣ, Суртръ (Surtr), высшее вулканическое существо, возстанетъ со всѣми силами Муспилли, подниметъ брань съ богами и побѣдитъ ихъ, а мiръ весь зажжетъ своимъ огнемъ пламенемъ. Въ нѣмецкой поэзiи образъ Суртра ужъ тоже смѣшивается съ христiанскимъ представленiемъ объ антихристѣ, которое первоначально основалось на 11-й главѣ апокалипсиса, и потомъ изъ iудейскихъ идей развилось далѣе. Какъ по нѣмецкой сагѣ о Муспилли, когда наступитъ разрушенiе мiра, то снова явится Илья гримивержецъ, а по землѣ всей разольется огонь-пламя, и воспламенятся горы, загоритъ небо и земля (prinnit mittilagard), затмится солнце и луна и будетъ землетрясенiе (Landskialtti, erdbibunga)³³): такъ точно, и по нашимъ народнымъ стихамъ о свѣто-преставленiи и страшномъ судѣ, при концѣ мiра, явится во плоти молнiеносный Илiя, потечетъ рѣка огненная отъ востоку солнца до запада, и пламя запышетъ отъ земли до небеси, солнце и мѣсяцъ померкнутъ, звѣзды спадутъ съ неба, и мiръ кончится³⁴).

Суевѣрныя ожиданiя кончины мiра, въ среднiе вѣка, сильно смущали духъ народный, какъ у насъ, такъ и на западѣ. Возникши вмѣстѣ съ ученiемъ хилiазма, предсказанiя конца мiра усилились подъ влiянiемъ астлологiи. Къ намъ они проникли частiю изъ Византiи, частiю съ запада, и усилились подъ влiянiемъ церковныхъ и политическихъ событiй русской исторiи съ ХV до XVIII столѣтiя. На западѣ въ то время, особенно начиная съ IX и Х столѣтiя, эти предсказанiя связывались исключительно съ астрологическими комбинацiями. Такъ напр., въ 1179 году астрологи разослали во всѣ страны письма, въ которыхъ предвозвѣщали на 1186 годъ кончину мiра и человѣческаго рода, и тѣмъ навели на всѣхъ паническiй страхъ. Еще большiй ужасъ возбудило предсказанiе Iоанна Stoffler'а, что въ 1524 году мiръ погибнетъ отъ новаго потопа. Ужасъ проникъ во всѣ сословiя въ Германiи, Францiи, Испанiи, Италiи, Голландiи, Англiи и Скандинавiи. Люди дѣлали нелѣпѣйшiя приготовленiя для своей безопасности, строили ковчеги и т. п. Правители потребовали мнѣнiя объ этомъ у своихъ придворныхъ астрологовъ и священниковъ: между тѣми и другими возникла самая ожесточенная письменная война. Потомъ, новый ужасъ возбудилъ Cyprianus Leovitius, придворный математикъ курфюрста Отто Генриха пфальцскаго, по звѣздамъ предсказавшiй кончину мiра на 1584 годъ. Столько же шума надѣлалъ ректоръ Paul Nagel въ Torgan, предсказавъ на 1624 годъ наступленiе тысячелѣтняго царства. Многiе предрекали кончину мiра на 1643 годъ. Въ этомъ году, именно 2-го марта (н. с.) должно было быть такъ называемое наибольшее, осьмое и послѣднее соединенiе Юпитера съ Сатурномъ въ головѣ Овна. По смыслу одного древняго астрологическаго преданiя, мiръ былъ сотворенъ при этомъ соединенiи: потому при немъ же долженъ былъ и разрушиться. Изъ лютеранъ, одни (напр. Раймеръ) полагали конецъ мiра въ 1673 году; другiе напр., Меланхтонъ — въ 1680 году; третьи — въ 1688. А нѣкоторые, принимая въ основанiе своихъ гаданiй то же самое апокалипсическое пророчество, которымъ руководился напр. и нашъ писатель книги о вѣрѣ въ своихъ гаданiяхъ, годъ кончины мiра относили на тотъ же самый 1666 годъ, когда и наши суевѣры ждали конца мiра³⁵).

Латино-нѣмецкiя астрологическiя предсказанiя конца мiра проникли и къ намъ, особенно съ XVI вѣка. Въ Россiи ужъ и безъ того настроены были къ ожиданiю конца мiра. Съ самыхъ первыхъ вѣковъ христiанства на Руси, переведено было и въ высшей степени распространилось извѣстное слово Ипполита о кончинѣ мiра³⁶). Въ XVI и ХVII вѣкѣ его постоянно читали въ многочисленныхъ сборникахъ. Въ это время, самая большая часть памятниковъ церковной письменности наполнена была сказанiями о кончинѣ мiра³⁷). Къ тому же, тяжелое впечатлѣнiе, произведенное на русскихъ паденiемъ Константинополя, сопровождавшимся будто бы, по хронографамъ, необыкновенными явленiями на небѣ, помраченiемъ солнца и т.п., потомъ подошедшiй въ тотъ же вѣкъ конецъ «седьмой тысящи лѣтъ отъ созданiя мiра», а съ нимъ вмѣстѣ — и окончанiе стараго мiротворнаго круга — все это сильно настроило невѣжественные умы къ суевѣрнымъ предположенiемъ о кончинѣ мiра³⁸). А тутъ какъ разъ явился среди русскаго народа, для распространенiя латинскихъ заблужденiй, извѣстный «Николай Нѣмчинъ родомъ, латинянинъ вѣрою». На основанiи астрологическихъ наблюденiй, онъ предсказывалъ «о лѣтѣ 32, что будетъ въ то лѣто вселенныя странамъ и царствамъ и областемъ и градомъ и обычаямъ и достоинствамъ и скотомъ и бѣлугамъ морскимъ вкупѣ всѣмъ земнороднымъ несумнѣнное премѣненiе и измѣненiе: въ то лѣто неузрится солнце, по россiйскому счету лѣтъ 7032 отъ начала мiра³⁹). На такое сочиненiе Николая Нѣмчина писалъ отвѣтъ инокъ Елеазаровой обители Филофей къ Псковскому дьяку Мисюрю Мунехину. Филофей хотя и не вѣрилъ астрологическимъ предсказанiямъ Николая Нѣмчина, но по современнымъ судьбамъ мiра и церкви заключалъ, что близко уже кончина мiра. «О царствахъ и странахъ, писалъ онъ, премѣненiе не отъ звѣздъ приходитъ, но оть вседающаго Бога... Да внемли, Господа ради, въ которую звѣзду стали христiанская царства, яже нынѣ попрани отъ невѣрныхъ... Девятдесятъ лѣтъ какъ греческое царство разорися, и не созиждется... И да вѣси, христолюбче, яко вся христiанская царства прiидоша въ конецъ, и снидошася во едино царство нашего государя», и т. д. Поэтому, царю и народу Московскаго государства Филофей совѣтуетъ «не на звѣзды уповать, а на вседающаго Бога» и усердно молить его о предотвращенiи оть русской земли послѣдняго времени, скончанiя, предреченнаго въ апокалипсисѣ⁴⁰). 3атѣмъ, страшныя смуты, ознаменовавшiя рознь всѣхъ великихъ царствь и государствъ великаго Московскаго царствiя, унiя и борьба православiя съ папскимъ католицизмомъ, разныя суевѣрныя сказанiя о небесныхъ видѣнiяхъ, наплывъ иностранцевъ, преобразованiя Московскаго государства по иноземнымъ обычаямъ, моры, явленiя метеоровъ, безпрестанные народные бунты второй половины XVII в., такiя сочиненiя, какъ толкованiе XV слова Кирилла Iерусалимскаго объ антихристѣ, — Стефана Зизанiя и слова объ антихристѣ, напечатанное въ книгѣ о вѣрѣ, исправленiе книгъ Никономъ, соборъ въ роковой для астрологовъ-суевѣровъ 1666 годъ, и, наконецъ, радикальныя реформы Петра Великаго, — все это сильно поддерживало и развивало въ суевѣрныхъ и невѣжественныхъ массахъ бредни о концѣ мiра. И вотъ, въ царствованiе Алексѣя Михайловича, и особенно съ царствованiя Петра Великаго, суѣверные люди раскола возвели уже въ догматъ ожиданiе близкой кончины мiра, и вездѣ, по городамъ и селамъ, распространяли его. При политическомъ оттѣнкѣ этого ученiя, ясно высказалось вѣрованiе и въ чувственнаго антихриста, и въ дѣйствительную близость конца мiра. Какъ сильно дѣйствовала на суевѣрiе народа проповѣдь о кончинѣ мiра, можно видѣть изъ слѣдующихъ словъ Игнатiя Тобольскаго: «Нынѣшнiи еретицы — говоритъ онъ, ужасъ сатанинскiй падающе: яко уже настоитъ день втораго Христова пришествiя и кончина настоящаго вѣка: и годъ отъ года, и день отъ дне смущающе народы, и сказующе: яко въ сiй годъ, и вь сiй день будетъ кончина вѣка. И сего ради ихъ сквернаго ученiя, простой нѣкiй народъ и вѣрова словесемъ симъ: и ови убо оставили домы, и бѣгали за ними, яко овцы за волками, и погублени быша отъ нихъ: овiи огнесожженiемъ самовольнымъ душепагубнѣ, овiи же и донынѣ еще бѣсноватiи скитающеся, и помираютъ безъ таинъ божественныхъ»⁴¹). Въ XVIII вѣкѣ, суевѣрное, мистико-апокалипсическое ожиданiе конца мiра дошло до ужасныхъ суевѣрныхъ проявленiй: живые ложились въ гробы и со дня на день ждали кончины мiра. Суевѣры фанатически вѣрили, что пришелъ уже разрушитель мiра — антихристъ и проникъ не только въ гражданскiй, но и въ физическiй мiръ, въ стихiи, огонь, воду, воздухъ и землю. И, къ прискорбiю, надо замѣтить, что эти ожиданiя конца мiра, проистекающiя единственно отъ крайняго незнанiя системы мiра, доселѣ еще волнуютъ суевѣровъ раскола, да и многихъ, весьма многихъ православныхъ⁴²).