А. П. Щапов. Сочинения, т. I, 1906 г., стр. 541-555

Земство и расколъ

(Важное примечание)

II.
Бѣгуны ¹)

II.

Въ началѣ осьмидесятыхъ годовъ прошлаго вѣка пробирались по галицкимъ лѣсамъ Костромской губернiи трое бѣглыхъ: солдатъ съ крестьянкой и крестьянинъ. Идя по лѣсу, они толковали что-то о пришествiи и царствѣ антихриста, о гоненiи на христiанъ, о новой ревизiи 1782 года, о спасеномъ пути, о бѣгствѣ отъ антихриста. Солдать говорилъ, а спутники больше слушали и тяжело вздыхали да крестились.

Крестьянинъ былъ бѣглый изъ пошехонскаго уѣзда. Его звали Егоромъ Егоровымъ. Но откуда и зачѣмъ шелъ въ лѣсъ этоть солдать бѣглый, что за спутница съ нимъ шла и чему онъ наставлялъ бѣглыхъ странниковъ? спросимъ старожиловъ-старовѣровъ, и они скажуть намъ.

То былъ основатель согласья бѣгуновъ, Евфимiй, бѣглый солдатъ изъ переяславскихъ мѣщанъ.

Тогда во всѣхъ волжско-камскихъ и сѣверо-поморскихъ городахъ мѣщанамъ, посадскимъ, какъ мы отчасти видѣли, житье было худое, трудное. Безземелье, рекрутчина и подать, цеховая замкнутость и стѣсненность труда — все это сильно, горько тяготило мѣщанство. Не имѣя мочи переносить это горе, негодуя на свое жалкое, податное и цеховое устройство, мѣщане, вмѣстѣ съ крестьянами и купцами, тоже по большей части происхожденцами изъ мѣщанства и крестьянства, мѣщане, говорю я, поневолѣ уклонялись въ расколъ, составляли помимо цеховъ свои свободныя, трудовыя, общинныя согласья. Дѣти ихъ съ раннихъ лѣтъ воспитывались такимъ образомъ ужъ въ духѣ раскола, тѣмъ болѣе, что при отсутствiи правительственныхъ училищъ и учителей для простого народа старообрядческiе граматники, наставники были почти единственными учителями молодыхъ податныхъ поколѣнiй, ближе всѣхъ стояли къ умственнымъ потребностямъ и понятiямъ массы народной. Вотъ и Евфимiй, сынъ переяславскаго мѣщанина, съ раннихъ лѣтъ научился безпоповщинскому толку отъ федосѣевскихъ наставниковъ. Разъ возбужденная, затронутая грамотой, ученьемъ, душа Евфимiя ужъ не могла успокоиться на начаткахъ мысли, знанiя; жаждала больше, рвалась дальше. Евфимiй чувствовалъ непреодолимое влеченiе бѣжать. Такова участь большой части русскихъ крестьянскихъ и мѣщанскихъ самородковъ, начиная отъ Ломоносова до Кольцова. Недаромъ и старообрядческiй стихъ выражаетъ эту жажду удовлетворенiя умственныхъ, потребностей:

Душа своей пищи дожидается,
Душѣ надо жажду утолить.
Потщися дущу свою гладну не оставить.

Вотъ и Евфимiй съ жаждой уясненiя затронутыхъ въ душѣ вопросовъ, въ порывѣ пытливости, любознательности, въ молодомъ увлеченьи и экзальтацiи религiознаго энтузиазма, бѣжитъ изъ дома отеческаго, изъ Переяславля Залѣсскаго, приходитъ въ Москву и скрывается у старцевъ филиповскаго согласья, въ то время только-что появившагося въ Москвѣ. Старцы его вновь окрестили и назвали Евстафiемъ, научили его не молиться за государей, не повиноваться никакимъ властямъ, ни гражданскимъ, ни воинскимъ, ни духовнымъ, отвергать всякую, какъ гражданскую, такъ особенно солдатскую службу и проч. Въ Москвѣ Евфимiя поймали и отправили назадъ въ Переяславль. Мѣщанское общество отдало его въ солдаты. Но солдатская служба была не только тягостна для Евфимiя, но и противна его совѣсти. Онъ зналъ, какъ тысячи въ его время уклонялись отъ рекрутчины, бѣжали отъ солдатской службы. Онъ зналъ и ученье такого раскольничьяго согласья, которое основано было бѣглымъ солатомъ, зналъ ученье филиповскаго толка, что солдатская служба — есть служба антихристу. И вотъ, Евфимiй бѣжалъ изъ солдатской службы, опять пришелъ къ своимъ въ Москву. Федосѣевская община преображенскаго кладбища въ то время составляла центръ управленiя для самой большой части областныхъ, мѣстныхъ безпоповщинскихъ общинъ, управлялась своими выборными попечителями; развивала, устраивала, чрезъ своихъ агентовъ-наставниковъ, областныя, мѣстныя общины. Въ этой общинѣ Евфимiй нашелъ прiютъ, постригся въ иноки и скоро назначенъ былъ наставникомъ въ поморской скитъ филиповскаго согласья. Здѣсь-то, въ Москвѣ онъ взялъ съ собою послѣдовательницу филиповскаго же толка, бѣглую крестьянку Тверской губернiи, Ирину Федорову. И вотъ она-то была его спутницей повсюду. Съ ней Евфимiй прибылъ въ поморской скитъ. Здѣсь въ то время настоятелемъ былъ бѣглый сержантъ, нѣкто Адрiанъ. Въ бытность свою въ Ярославлѣ, онъ взятъ былъ полицiей, какъ безпашпортный, и лишенъ монашеской одежды; но потомъ какъ-то увернулся отъ полицiи и пришелъ въ поморской скитъ. Евфимiй съ нимъ не поладилъ и разсорился за то, что онъ скрывалъ отъ братiи бывшiй съ нимъ въ Москвѣ случай. Ссора дошла до того, что Евфимiй написалъ на Адрiана жалобу старцамъ московскаго согласья. Тѣ приказали ему повиноваться Адрiану, какъ настоятелю поморскаго согласья. Тогда огорченный Евфимiй ушелъ съ своей Ириной изъ поморскаго скита опять въ Москву для личнаго обьясненiя съ старцами Преображенской общины. Наконецъ, когда и здѣсь не нашелъ согласья съ своимъ мнѣнiемъ объ Адрiанѣ, крайне огорчился и отправился съ Ириной Федоровой въ Ярославскую губернiю. Въ это-то время, послѣ всѣхъ странническiхъ переходовъ, въ душе Евфимiя окончательно созрѣла мысль — начать въ народѣ свое ученiе, устроить свою пропаганду странствующихъ наставниковъ, основать новое согласье бѣгствующихъ, странниковъ, бѣгуновъ. Онъ сталъ проповѣдывать, сначала въ самомъ городѣ Ярославлѣ, а потомъ и переходя изъ села въ село, что со времени патрiарха Никона и царя Алексѣя Михайловича зародился въ великороссiйской земли антихристовъ порядокъ, что Петръ I есть главный, послѣднiй рогъ двурожнаго звѣря, главный нововводитель антихристова порядка: ревизiя душъ, раздѣленiя людей на чины и сословiя, неравномѣрнаго раздѣленiя земли между людьми и проч., что съ 1742 года, со второй ревизiи истинная христiанская община сохранилась только въ бѣглыхъ отъ ревизiи; что воинскiя и гражданскiя власти образы звѣря, обладающiе человѣческими душами и т. д. «Бѣгство, странство, выводилъ отсюда Евфимiй, — вотъ одинъ спасеный путь отъ звѣря-антихриста, отъ его властей, отъ всего его царства. Бѣжать и бѣжать остается христiанамъ не только отъ всякой службы, отъ податей, отъ ревизской записи въ списокъ подданныхъ антихриста, но и отъ отцовъ, матерей, братьевъ, сестеръ и сродниковъ! Такiя начала религiозно-политическаго отрицанiя, сѣмена новаго согласья, посѣялъ Евфимiй въ городѣ Ярославлѣ, въ деревнѣ Малышевой Ярославскаго уѣзда, и особенно въ селѣ Сопѣлкахъ, въ четырехъ верстахъ отъ деревни Малышева. Такимъ образомъ положилъ начало пропаганды бѣгуновъ, прiобрѣлъ нѣсколько странствующихъ наставниковъ, и самъ, съ крестьянкой Ириной Федоровой и съ крестьяниномъ Егоромъ Егоровымъ, пошелъ показать на дѣлѣ примѣръ бѣгунства, странства.

Вотъ кто былъ тотъ бѣглый солдатъ, что съ двумя спутниками пробирался по галицкимъ лѣсамъ Костромской губернiи. Онъ шелъ съ странницей Ириной Федоровой, и съ пошехонскихъ крестьяниномъ въ галицкiе лѣса для того, чтобы тамъ основать скнтъ, убѣжище для новаго согласiя и буде можно, положить начало прочному устройству общины бѣгуновъ. Тамъ они расчистили изъ-подъ лѣса мѣсто, поставили общую келью и поселились въ ней. Тамъ въ тиши Евфимiй обдумывалъ основныя мысли своего «лицевого апокалипсиса» и «цвѣтника».

Такъ тихо, невѣдомо для правительства, для вельможества екатерининскаго времени, для архипастырей, желавшихъ уничтожить расколъ, для полицiи, жестоко и обирательно преслѣдовавшей его, такъ неслышно, невидимо возникали новыя и еще болѣе, чѣмъ прежде, демократически-оппозицiонныя согласiя раскола. Въ глуши провинцiальныхъ захолустьевъ, въ глуши лѣсовъ, бѣглые солдаты и крестьяне думали свою думу, по мѣркѣ, по кругозору своего практическаго и религiознаго смысла. Такъ возникало и согласье бѣгуновъ. Сейчасъ мы изложимъ основныя начала ученья Евфимiя, а затѣмъ — и всѣхъ бѣгуновъ. Но пока Евфимiй пребываетъ въ лѣсу и обдумываетъ свой «цвѣтникъ», дума наша невольно останавливается и углубляется въ общiй смыслъ народныхъ событiй, ознаменовавшихъ семидесятые и восьмидесятые годы прошлаго столѣтiя.

Въ то время какъ въ высшемъ образованномъ классѣ народа, невѣдомо для крѣпостныхъ и податныхъ массъ, замышлялась аристократическая попытка Панина и Дашковой, и подготовлялась или начиналась уже борьба мистико-идеалистическаго направленiя Новикова и его общества съ матерьяльно-отрицательнымъ направленiемъ, въ то время и въ массахъ простого, податнаго народа видимъ тоже двоякаго рода движенiя. Одно движенiе, могучей физической силы, вышедшей изъ терпѣнья, непосредственно-натуральное буйное движенiе накипѣвшаго, наболѣвшаго въ сердцахъ народныхъ антагонизма и недовольства, — это просто рьяный, сбойчатый, мятежный порывъ несносно-сдержанныхъ могучихъ силъ народа къ выходу изъ-подъ вѣкового гнета: это пугачевщина. Другое движенiе тихое, духовно-нравственное, мистико-идеалистическое. Это болѣзненное выраженiе угнетеннаго, наболѣвшаго сердца, духа народнаго, выраженiе страдальческихъ чувствъ народа крѣпостного, порабощеннаго, оставленнаго самому себѣ, безъ просвѣщенiя, безъ цивилизацiи: экзальтацiя больныхъ сердецъ, мечтанiя и грезы больныхъ, разгоряченныхъ, экзальтированныхъ фантазiй. Это общество людей божiихъ, селивановщина, и вообще всѣ такъ-называемыя мистическiя пророчествующiя секты.

Въ Петрѣ III, какъ мы уже сказали, крѣпостные крестьяне ждали почему-то своего исчкупителя, освободителя отъ крѣпостного ига. Разносились въ то время даже толки, будто Петръ III ужъ и далъ указъ о свободѣ, да его скрываютъ отъ народа, и что народъ самъ долженъ начать дѣло освобожденiя, и тогда указъ будетъ объявленъ. Движенiя и начались въ 1762 году. Но ничѣмъ и кончились. Послѣ Петра III вступила на престолъ Екатерина II, а манифеста о свободѣ крѣпостного народа не бывало. Вмѣсто того вышла при Екатеринѣ жалованная грамота только о вольности одного дворянства. Надежды массъ народныхъ на Петра III, на свободу и льготы жестоко обманулись...

Но угнетенныя, крѣпостныя массы народа не отчаялись въ своихъ надеждахъ и мечтанiяхъ. Скоро явились между ними, подъ именемъ Петра III, свои, самозванные провозвѣстники свободы. Одни мечемъ возвѣстили о народномъ ожиданiи воли и льготъ; другiе мистико-идеалистической пропагандой пророчили про искупленiе, освобожденiе народныхъ душъ. Пугачевъ, назвавшись Петромъ III, поднялъ общее движенiе податныхъ, крѣпостныхъ и служилыхъ массъ народныхъ. А рядомъ съ пугачевщиной, подъ тѣмъ же знаменемъ, совершалось другое движенiе къ искомой, вожделѣнной свободѣ, движенiе духовнонравственное. Кондратiй Селивановъ, или по другимъ извѣстiямь, Ивановъ, крестьянинъ Орловской губернiи, также подъ именемъ Петра III шелъ за свободу, но не съ мечемъ, а съ пророчественной проповѣдью объ искупленiи, освобожденiи душъ народныхъ. Онъ не обѣщалъ народу матерьяльныхъ благъ, земель, водъ и т. д., не давалъ въ руки, какъ Пугачевъ, «пороху и свинцу», но призывалъ къ открытому возстанiю. Отрицая церковно-библейскiй буквализмъ и православно-восточную обрядность, онъ, сообразно съ естественно-миѳологическою настроенностью народнаго мiросозерцанiя, шелъ путемъ миѳической мистико-идеалистической пропаганды, въ символическихъ образахъ возвѣщалъ свободу духа, совѣсти, человѣка, народа. Проповѣдуя о воскресенiи душъ, онъ ободрялъ духъ народный, забитый, деморализированный, — будущимъ оживленiемъ его во времена свободы, внушалъ вѣру въ это оживленье, ожиданiе его, стремленiе къ нему. Возвѣщая искупленiе, освобожденiе душъ, Селивановъ внушалъ вѣру въ свободу, которая рано или поздно должна настать для рабскаго народа, возбуждалъ стремленiе къ ней. Вмѣсто вооруженной силы, вмѣсто «конныхъ и пѣшихъ полковъ», онъ собиралъ по всѣмъ странамъ кавалерiю духовную, общество его послѣдователей, готовившихся къ будущей свободѣ, воодушевлявшихся мистико-идеалистической экзальтацiей въ коммунистическихъ собранiяхъ, безотчетными, беззаботными, даже веселыми пророчественными пѣснями объ искупленiи, освобожденiи и воскресенiи душъ. Самъ онъ считался полковникомъ этой духовной кавалерiи, которая иначе называлась кораблемъ духовнымъ, въ которомъ онъ былъ кормчимъ. Въ миѳическомъ образѣ богатыря или полковника силы духовной представляетъ Селиванова пѣсня людей божiихъ:

У насъ было на сырой землѣ
Претворилися такiя чудеса:
Растворилися седьмыя небеса,
Сокатилися златыя колеса,
Золотыя, еще огненныя.
Ужъ на той колесницѣ огненной
Надъ пророками пророкъ сударь гремитъ,
Нашъ батюшка покатываетъ.
Утверждаетъ онъ святой божiй законъ.
Подъ нимъ бѣлый храбрый конь,
Хорошо его конь убранъ
Золотыми подковами подкованъ.
Ужъ и этотъ конь не простъ:
У добра коня жемчужный хвостъ.
А гривушка незолоченая,
Крупнымъ жемчугомъ унизанная.
Во очахъ его камень маргаритъ.
Изо-устъ его огонь-пламя горитъ.
Ужь на томъ ли на храбромъ на конѣ
Искупитель нашь покатываетъ.
Онъ катаетъ со златыми ключами
По всѣмъ четыремъ сторонушкамъ,
По инымъ землямъ фанцузскiимъ,
Французскiимъ и иркутскiимъ,
Набралъ полки премудрые —
Кавалерию духовную.
А теперь то, други милые,
Прикатилось красно солнышко.
Во сѣверну сторонушку,
Во сѣверну, во питерскую.
При батюшкѣ, искупителѣ,
При второмъ спасителѣ
Душамъ нашимъ воскресенiе.
Ужъ сталъ нашъ батюшка родной
Государь нашъ полковникъ дорогой
Своими полками полковать, и проч.
................................
Спѣшитъ батюшка, катаетъ
Онъ со страшнымъ судомъ.
Со рѣшеньемъ и прощеньемъ.
Со златыми со трубами
Съ богатырскими конями.
...........................
Не помогутъ мои други
Сего свѣту намъ князья.
И цари-то всѣ земные
Пойдутъ они подъ землю.
И накроетъ ихъ земля,
Что горючiя каменья
За ихъ къ вѣрнымъ нерадѣнье.
Ваша воля, ваша власть.
Что угодно, то устрой.

Глубоко задумаешься, и разгадать не можешь, что за тайна русскаго народа, судьбы народной высказалась въ этихъ странныхъ историческихъ метаморфозахъ или персонофикацiяхъ народнаго духа. Снизу, изъ массъ народныхъ, выходили, цѣлыя полтора столѣтiя, самозванцы-цари, по характеристическиму выраженiю лѣтописи XVII вѣка, играли царемъ, и во имя свободы, льготъ матерьяльныхъ, житейскихъ, магически увлекали массы, громко заявляли о массѣ народной передъ всей Россiей, будили, пугали всѣхъ, сильно занимали царей и правительство; податныя, крѣпостныя, служилыя массы крестьянства, которыхъ почти вовсе невидно, не слышно было въ исторiи со временъ Стеньки Разина, вдругъ и громко выступаютъ на сцену исторiи, ворочаютъ цѣлымъ краемъ имперiи, идутъ съ своимъ самозваннымъ царемъ — бѣглымъ казакомъ-раскольникомъ, и ужасаютъ правительство! Съ другой стороны, опять почти цѣлое столѣтiе, являются другiе самозванцы — христы, пророки, искупители, освободители, пастыри, учителя и проч., и отрицая многiя библейскiя книги, византiйскiя или православно-восточныя преданiя, отрицая великороссiйскую церковь съ ея iерархiей, священниками, съ таинствами, проповѣдуютъ свои свободныя религiозныя мнѣнiя, распространяютъ демократизмъ и религiозный и гражданскiй, подъ знаменемъ религiи христовой, православной и также сильно затрогиваютъ церковь православную и духовное правительство! Да, что-нибудь да значатъ въ исторiи народной, въ развитiи духа и мiросозерцанiя, стремлений и идеаловъ народныхъ что-нибудь значатъ такiя чудовищныя явленiя, какъ пугачевщина, христовщина, селивановщина, самозванство политическое и самозванство религiозное...

Въ то время какъ массы находились въ такомъ хаотическомъ движенiи, когда и пугачевщина не завоевала имъ воли, и мистико-идеалитическая, миѳически-пророчественная селивановщина не облегчала земной, ежедневной, деннонощной, злой неволи, — въ это время возникло согласье бѣгуновъ. Оно не заносилось, какъ селивановщина, за седьмыя небеса, не носилось на колесницахъ огненныхъ по облакамъ, не мечтало о таинственномъ воскресенiи и искупленiи душъ, какъ мистическiя, пророчественныя секты. Оно прямо и твердо стало на землю, даже говорило о владѣнiи землями, рѣками и усадьбами — въ пользу народа. Оно указывало податнымъ, крѣпостнымъ и служилымъ массамъ путь спасенiя не отвлеченный, не мистическiй, а чисто земной, и притомъ ужъ указанный народной исторiей путь бѣгства, странничества, скрытiя. Бѣгство и скрытiе было уже фактическимъ, дѣйствительнымъ самоосвобожденiемъ отъ всякихъ сдержекъ и тягостей житейскихъ и политическихъ, домашнихъ и общественныхъ; было не словеснымъ и не мистико-созерцательнымъ, а реальнымъ, практически-жизненнымъ, дѣятельнымъ, демократически-оппозицiоннымъ отрицанiемъ всякой крѣпостности и помѣщичества, и ревизской и казенно-податной и церковной; было фактическимъ, дѣйствительнымъ самоисключенiемъ изъ списка подданныхъ крѣпостныхъ, податныхъ и служилыхъ рабовъ имперiи и сыновъ церкви. Равнымъ образомъ, не надѣясь, подобно пугачевщинѣ, разомъ тряхнуть Москвой, ниспровергнуть ненравившiйся политическiй и церковный порядокъ, согласье бѣгуновъ возвѣстило принципъ постепеннаго и постояннаго, личнаго и общесогласнаго отрицанiя этого порядка бѣгствомъ отъ него, принципъ постепенной подготовки простого народа къ политической борьбѣ, посредствомъ странствующей пропаганды, странствующихъ наставниковъ массъ народныхъ. «Браться подобаетъ съ антихристомъ, говорили бѣгуны, но до времени открытой брани съ нимъ браться нельзя, а подобаетъ только браться противленiемъ его волѣ и неисполненiемъ его законовъ; а когда придетъ время открытой брани, тогда всякъ, иже убiенъ будетъ, получитъ вѣнецъ, какой не получалъ никто изъ мучениковъ». Таковы главные, общiя стремленiя бѣгуновъ.

Съ такимъ ученiемъ выступилъ на путь пропаганды и самъ Евфимiй, основатель согласья бѣгуновъ. Своими сочиненiями онъ первый положилъ основанiе и догматикѣ ихъ. Черезъ два года Евфимiй съ Ириной Федоровой возвратился изъ костромскихъ лѣсовъ въ Ярославль, и снова началъ распространять и утверждать свое ученiе и согласiе. Въ то же время, для руководства, изложилъ основные пункты своего ученiя въ письменныхъ сочиненiяхъ. Въ 1784 г. онъ издалъ лицевой апокалипсисъ съ картинами и съ своими толкованiями. Въ картинахъ этихъ онъ наглядно для простого народа изобразилъ свое ученiе: антихристъ съ короной у него означалъ верховную власть, лжепророки антихристовы, изображенные въ лицахъ, означали духовную и гражданскую власть, служащую антихристу. Незадолго передъ смертью Евфимiй написалъ Цвѣтникъ. Здѣсь онъ довольно подробно изложилъ свое ученiе — сущность и основанiе согласья бѣгуновъ. Въ 1792 году Евфимiй умеръ въ Ярославлѣ, въ домѣ купчихи Пастуховой, и похороненъ былъ по странническому обычаю, въ ямскомъ лѣсу. Съ тѣхъ поръ послѣдователи согласья бѣгуновъ каждый годъ, въ день смерти Евфимiя, служатъ панихиду за упокой его души.

Изложимъ теперь сущность ученiя Евфимiя, на основанiи его «Цвѣтника».

Съ 1666 года, училъ Евфимiй, настало въ россiйскомъ государствѣ царство антихриста. Патрiархъ Никонъ лжепророкъ антихриста, имя его Никита, или по гречески Никитос (50, 8, 20, 8, 300, 10, 70, 200 — 666) ²), означаетъ число звѣрино 666, знаменующее имя антихриста. Съ 1666 года священнослужители суть демоны, демонскiя тѣлеса, уста звѣрины; духовная власть служитъ антихристу; новопечатныя книги, какъ-то псалтырь, евангелiе, соборное дѣянiе, жезлъ, скрижаль, увѣтъ, пращица и другiя, суть ученiе дьявольское.

«Царь Алексѣй Михайловичъ, говоритъ далѣе Евфимiй, былъ первымъ рогомъ двурожнаго звѣря, послѣднимъ же рогомъ былъ сынъ его Петрь I». На Петра I Евфимiй, какъ и всѣ другiе расколо-учители федосѣевскiе, филипповскiе и другiе, излилъ всю горечь своего недовольства и ученья. «Петръ I, пишетъ онъ, воцарился антихристомъ въ россiйскомъ государствѣ. На римскомъ языкѣ императоръ пишется иператоръ и заключаетъ въ себѣ число звѣрино. Въ семъ гордостномъ князѣ мiра сего заключается быть первый тейтанъ, презлѣйшiй и преисподнiй бѣсъ. Всѣ повинующiеся императору антихристу заклеймены его печатью, отрицаются Христа и предаются дьяволу. Петръ I есть чувственный антихристъ. Всѣ его повелѣнiя ложны, законопреступны и богопротивны. Обложивъ денежнымъ окладомъ православныхъ, онъ записалъ ихь въ еретики. Чувственные бѣсы, посланные антихристы учинили народную перепись, назвали православныхъ раскольниками и обложили ихъ двойнымъ денежнымъ окладомъ ³). Бѣсовскiе полки воинскiя и гражданскiя власти исполнили царскiе указы отъ 8 февраля 1716 и 2 марта 1718 годовъ».

Особенно достойны вниманiя нападки Евфимiя на слѣдующiя реформы и нововведенiя. Петра I. «Онъ, говоритъ Евфимiй, уничтожилъ до конца древнiе остатки благочестивыхъ обычаевъ, возобновилъ, на мѣсто ихъ, языческiе поганскихъ вѣръ обычаи, какъ-то: бритье бороды, народныя переписи, раздѣленiе человѣкъ на разные чины, размежеванiе земель, рѣкъ и усадьбъ, завѣщая каждому наблюдать свою часть, а другому не давъ ничего; учрежденiе цеховъ и гильдiй и введенiе разныхъ богопротивныхъ изъ латынскихъ и нѣмецкихъ странъ установленiй, чѣмъ возстановилъ онъ междоусобную брань, сваръ и бой.

Со времени Петра I, училъ далѣе Евфимiй, царская власть — икона сатаны; всѣ повинующiеся царской власти, кланяются иконѣ сатаны. Воинскiя и гражданскiя власти антихриста нынѣшняго времени суть образъ звѣря, чувственные бѣсы, иконы сатаны, обладающiя душами человѣческими, принуждающiя въ погибельную ересь, укрѣпляемую царями и князьями вѣка сего».

Изъ всего этого взгляда и ученiя Евфимiй выводитъ свой основной, главный догматъ о необходимости спасаться бѣгствомъ отъ антихриста и всѣхъ его властей и порядковъ. Проклятiями грозилъ онъ тому, кто не будетъ противиться власти антихриста и спасаться отъ нея бѣгствомъ.

Малосодержательно, голословно и даже пустословно ученiе бѣгуна Евфимiя, но и оно послужило плодотворнымъ сѣменемъ для послѣдующаго развитiя историко-демократической догматики бѣгуновъ. Съ тѣхъ поръ оно породило нѣсколько религiозно-политическихъ сочиненiй бѣгуновъ, которыя дальше будутъ разсмотрѣны по порядку. Какъ ни пустословно было ученiе Евфимiя, но для массы народной оно было вполнѣ достаточно, убѣдительно. Умы и сердца народныя оно за живое затрогивало. Массѣ не нужно было многословное изложенiе близкихъ ея сердцу и опыту предметовъ, ненуженъ равнымъ-образомъ и тонкiй, отвлеченно-теоретическiй анализъ. Массѣ, въ насущныхъ вопросахъ въ жизни, нужны только положенiя, указанiя. Нужно только задѣть, указать, выставить на видъ тѣ вопросы или факты, которые народъ на себѣ испыталъ, тяжко прочувствовалъ, прострадалъ, — и этого достаточно, чтобъ увлечь массу народную. Таково было и ученiе Евфимiя бѣгуна. Однимъ основнымъ догматомъ о бѣгстве отъ всего тяготящаго въ государствѣ, объ отреченiи отъ всѣхъ властей и ихъ предписанiй и требованiй, о самоисключенiи, самоосвобожденiи посредствомъ бѣгства изъ списка подданныхъ, крѣпостныхъ, податныхъ, служилыхъ имперiи, — однимъ этимъ всеобъемлющимъ догматомъ Евфимiй магически увлекалъ народъ, и безъ того склонный къ бѣгству отъ разныхъ тяготящихъ условiй, замыкающихъ, удушливо-теѣснящихъ обстановокъ горемычнаго быта.

Услышавъ такое, за-живое затрогивающее ученiе, крестьяне, мѣщане, купцы, солдаты, недовольные своимъ бѣдственнымъ угнетеннымъ положенiемъ, толпами устремились въ бѣгство, въ согласье бѣгуновъ. Горько-думная житейская искушенность, горько прочувствованныя, горько-прожитыя тяготы, горе жизни, несвободнаго труда, труднаго семейнаго прокормленiя, подати, рекрутчины, фабричной и заводской безхозяйственной замкнутости, помѣщичьяго ига, чиновничьихъ нападокъ, обидъ и грабительствъ, цеховой и гильдейской закрѣпленности, безземельнаго тяжелаго прiобрѣтанья средствъ жизни и казенныхъ уплатъ, — все это разомъ затронуто было ученiемъ Евфимiя и согласья бѣгуновъ. Все это и прежде такъ и наводило само собою на мысль, что бѣгство, отрицанiе на дѣлѣ всего того, что тяготитъ жизнь, — единственный путь спасенья и свободы. Крестьянинъ, съ котораго вымучивали подушную подать, или котораго тѣснилъ помѣщикъ, становой, — шелъ въ бѣгуны. Сынъ крестьянина, молодой, работящiй парень, только-что хотѣвшiй жениться или ужъ и женившiйся, только-что обзаведшiйся избушкой, хозяйствомъ, и вдругъ, наѣздомъ военной команды, отторгнутый отъ дома, забритый въ рекруты, бѣжалъ въ бѣгуны. Мѣщанинъ, записной замкнутый рабъ цеха, едва кормившiйся своимъ кругомъ стѣсненнымъ ремесломъ, только-что едва смогшiй уплатить выдавленную подушную подать, и ждавшiй рекрутчины, бѣжалъ въ бѣгуны. Купецъ, своимъ потовымъ трудомъ нажившiй капиталецъ, изъ крестьянъ записавшiйся въ купцы, въ гильдiю, кругомъ испытывавшiй придирчивое обирательство, сверхъ пошлинъ, придирчивое, насильственное закрытiе лавокъ, торга, безгласный въ шестигласной думѣ, рабъ гильдiи и чиновничества, до освобожденiя купечества отъ рекрутства долженствовавшiй за себя поставить рекрута, терпѣвшiй отъ начальниковъ и военнослужащихъ чиновъ ругательства, побои и проч., купецъ этотъ записывался въ бѣгуны мiрскiе жиловые и становился самъ покровителемъ, пристанодержателемъ странствующихъ бѣгуновъ, помощникомъ ихъ пропаганды. Солдатъ, оторванный отъ родины, отъ жены и дѣтей, изъ далекой губернiи, солдатъ бѣжалъ въ бѣгуны. Однимъ словомъ, согласье бѣгуновъ возвѣстило, открыло широкiй, просторный путь для всѣхъ угнетенныхъ, крѣпостныхъ, податныхъ, чернорабочихъ и служилыхъ классовъ народа.

А какой просторъ открыло согласье бѣгуновъ молодымъ кипучимъ натурамъ, удалымъ буйнымъ молодцамъ! Все, что сдерживало жизнь, давило широкую грудь молодца — все бѣгунство сбрасывало. Изъ душной мастерской или фабричной онъ бѣжалъ бѣгуномъ въ лѣсъ отдохнуть свѣжимъ воздухомъ.

Я сокроюсь въ лѣсахъ темныхъ.
Водворюся со звѣрями.
Тамъ я стану жить...
Тамъ прiятный — воздухъ чистъ.
И услышу птичiй свистъ.
Нѣжны вѣтры тамо дышутъ
И токи водъ журчатъ.

Крушило горе, давила кручина молодца, — онъ бѣжалъ бѣгуномъ въ пустыню.

Съ горя, со кручины,
Я пойду же разгуляюсь,
Во прекрасной во пустынѣ.
Моя матушка вторая,
Ты прекрасная пустыня!
Прiими меня пустыня
Со премногими грѣхами,
Со горячими слезами...
Принимаетъ же пустыня
На свои-то бѣлы руки,
Яко мати свое чадо...
И отвѣщаетъ мать-пустыня
Архангельскимъ своимъ гласомъ:
И охъ ты, гой еси, младой юношь!
Тебѣ въ кельѣ не сожити,
Черна платья не сносити.
У меня же во пустынѣ
Нѣту сладкiе-то пищи,
У меня же во пустынѣ
Нѣту питiя медвина,
У меня ли во пустынѣ
Нѣту свѣтнаго-то платья.
У меня ли во пустынѣ
Нѣту свѣтлыя палаты.
У меня ли во пустынѣ
Тебѣ не съ кѣмъ слова молвить,
У меня ли во пустынѣ
Тебѣ не съ кѣмъ разгуляться
Что возговоритъ младый юношь:
Охъ ты матушка вторая,
Ты прекрасная пустыня!
Прими меня къ себѣ жити
Мнѣ-ка сладкая-то пища
Мнѣ гнилая-то колода.
Мнѣ-ка питiя медвина
Мнѣ горька вода болотная.
Мнѣ-ка цвѣтное-то платье
Эта черна схима,
Мнѣ-ка свѣтлая палата
Эта мала хата,
Мнѣ-ка слово-то промолвить
Съ тобою же пустыня.
Я пойду же, разгуляюсь
По зеленой по дубравѣ.
Отвѣщаетъ мать-пустыня
И архангельскимъ своимъ гласомъ:
Ой, ты юношь, какъ стоскуешься, младой.
Придетъ тогда весна красна,
Налетятъ тогда съ моря пташки,
Горемычныя кукушки.
И онѣ станутъ куковати.
Жалобы станутъ причитати.
А ты станешь слезно плакать...

Не утѣшила юношу пустыня. Тяжело, несносно было молодому юношѣ сидѣть въ темной, душной кельѣ монастырской. Тяжелъ, противенъ былъ монашескiй, послушничiй подрясникъ. Несносенъ былъ отеческiй деспотизмъ игумена. Молодой инокъ сбрасывалъ черный подрясникъ, и бѣжалъ бѣгуномъ изъ монастыря.

Една сосенка стоитъ.
А подъ сосенкой при той
Молодой инокъ лежитъ.
Ничего не говоритъ.
Токмо плачеть какъ рѣка.
Что пришла къ нему бѣда, бѣда не малая.
Что игуменъ гнѣвъ имѣлъ.
И соборомъ онъ смирялъ...
Не нечаянно пришла
Нестерпимая бѣда.
Куда же мнѣ и дѣтися.
Ой лучше разгулятися.
Какъ, идти мнѣ въ монастыръ?
И прощенiя просить?
Не хочу я у нихъ жить ...
Прiѣзжали къ судьямъ.
Объявили мой побѣгъ.
Что я тайно у нихъ убѣгъ.
Вы прощайте, мои други.
Пѣвцы славны-крылошане.
Не хочу я у васъ жить.
Со всѣми съ вами я прощусь.
И на вѣки разлучусь.
Прощай, славный монастырь.
Не хочу я въ тебѣ жить!..

Находился человѣкъ въ состоянiи мистической экзальтацiи, мучилъ его страхъ смерти и отвѣтственности за грѣхи: онъ бѣгуномъ предавался подвигу странства. Онъ пѣлъ:

Ничто же можетъ воспретити.
Отъ странства мя отлучити.
Пищи тако не алкаю.
Странствоваться понуждаюсь.
Не такъ жаждою смущаюсь.
Скитатися понуждаюсь.
Всему мiру въ смѣхъ явлюся.
Токмо странства не минуся
Бѣжи, душа, Вавилона.
Постигай спѣшно Сiона.
Теци путемъ къ горню граду
Плачи, душе, о томъ времѣ.
О грѣховномъ своемъ бремѣ.
Како будешь отвѣщати.
На судѣ страшномъ предстати.
Уже часъ дне сокращается,
Смертный часъ приближается...

И не только давало исходъ всѣмъ недовольнымъ согласье бѣгуновъ, во и возводило въ демократическiй догматъ горьковатые выводы народной горемычной жизни и вѣковой искушенности и практики. Подданныя, крѣпостныя, служилыя массы народа, горькимъ опытомъ своимъ, путемъ своей вѣковой жизненной практики невольно сами собой доходили до тѣхъ жизненныхъ выводовъ и ученiй, до какихъ и лучшiе, просвѣщеннѣйшiе умы того времени доходили путемъ науки, теорiи, рацiональныхъ соображенiй и идей. Такимъ практическимъ, саможизненнымъ путемъ, по непосредственному опыту, массы дознавали многiя политико-экономическiя истины, и саможизненно, фактически, страдальческимъ исповѣдничествомь, путемъ горькихъ протестацiй, выразили эти истины, основали особыя согласiя, пропаганды для уясненiя, дальнѣйшаго развитiя и распространенiя этихъ истинъ. Ихъ самородки-наставники, даровитые начитанные грамотники, только откликнулись на горько-жизненный вопль и стонъ податныхъ, крѣпостныхъ, рабочихъ и служилыхъ массъ, и пошли проповѣдниками многихъ такихъ идей, которыя въ то время зрѣли и въ наукѣ, и въ лучшихъ государственныхъ умахъ. Укажемъ для примѣра двѣ-три такихъ идеи Евфимiя бѣгуна.

Вотъ, напримѣръ, Евфимiй возсталъ противъ учрежденiя цеховъ и гильдiй. А кто изъ образованныхъ людей не знаетъ, что противъ цеховъ вооружался и такой знаменитый государственный человѣкъ, какъ Тюрго! А у насъ не вооружался ли противъ цеховъ и гильдiй знаменитый Мордвиновъ. Вотъ что онъ писалъ объ этомъ: «Узаконяемое гдѣ-либо отъ правительства раздѣленiе упражненiй человѣческихъ во всѣ времена и отъ всѣхъ народовъ, опытами дознаваемо было за главнѣйшую препону къ народному обогащенiю, да и въ самомъ дѣлѣ дозволять одному промышлять тѣмъ, другому другимъ, не есть ли тоже самое, что предписывать предѣлы уму и дѣятельности человѣческой: учреждать частную каждаго пользу, ему одному могущую быть извѣстною, тѣснясь волею, обстоятельствами измѣняемую и зависящую отъ обладаемыхъ каждымъ способомъ дѣйствiя, содѣлывать постоянными частныя упражненiя, когда все вокругъ человѣка измѣняется и не удерживается въ постоянствѣ ни естественнымъ ходомъ вещей, ни правительственными законоусилiями? Не есть ли тоже самое, что дозволять одному употреблять ноги свои, другому руки, третьему умъ, и подвергать наказанiю за малѣйшее отступленiе отъ узаконеннаго разряда, сколько бы онъ ни стѣснителенъ былъ для личныхъ каждаго пользъ. Въ Россiи раздѣленiе на гильдiи учрежденно было между-прочимъ съ намѣренiемъ извлечь изъ того казенный доходъ: но какъ по приведеннымъ здѣсь основанiямъ, всякое раздѣленiе останавливаетъ успѣхи народнаго обогащенiя, то можно утвердительно сказать, что доколѣ у насъ торговля и внутренняя промышленость не получатъ совершенной свободы съ предоставленiемъ заниматься оными всѣмъ сословiямъ народа, безъ всякаго различiя и безъ всякаго со стороны правительства участiя и притязанiя, до тѣхъ поръ Россiя не достигнетъ цвѣтущаго состоянiя» и т. д. Мордвиновъ доказываетъ вредъ для торговли, промышлености раздѣленiя на цехи и гильдiи торговцевъ и ремесленниковъ. Въ статистикѣ Кольба тоже справедливо сказано о нашихъ цехахъ и гильдiяхъ: «Цеховыя учрежденiя въ Россiи обратились прямо въ стѣсненiя для промысловъ... Ремесленныя управы для усиленiя ремесленныхъ сборовъ простирали свои требованiя о запискѣ въ цехи не только на домашнiя заведенiя или малыя фабрики, содержатели которыхъ вовсе освобождены отъ взятiя гильдейскихъ свидѣтельствъ, но и на фабричныя и заводскiя заведенiя, снабженныя льготными свидѣтельствами и даже непризнанныя фабрики, подъ тѣмъ предлогомъ, что на нихъ работа производится ручнымъ способомъ и что есть цехи одинаковаго съ ними названiя. Онѣ произвольно размножали число цеховъ и безъ разбора примѣняли къ нимъ нисколько несходныя производства ⁴) не только ремесленныя, но и фабричныя, стараясь включить въ кругъ своего вѣдѣнiя всю мелкую фабричную и заводскую промышленность. Мелкiй фабрикантъ, попавшiй однажды въ цехъ, съ трудомъ уже можетъ выбраться изъ него и поступить на фабричное положенiие, расширивъ производство, тѣмъ болѣе, что полученiе свидѣтельства на званiе фабриканта или заводчика сопряжено съ сложными формальностями и потерею времени. Притомъ цеховыя формальности, отвлекая рабочихъ отъ дѣла, затрудняя хозяевъ, служатъ поводомъ къ явнымъ неудовольствiямъ и спорамъ... Гильдiи имѣютъ не только матерьяльно, но и нравственно вредное влiянiе на торговлю и на торговцевъ. Ограничивая размѣрами объявленнаго капитала дѣятельность каждаго торговца, опредѣляя ими ихъ право и значенiе, онѣ, во-первыхъ, удаляютъ многихъ честныхъ и способныхъ людей съ торговаго поприща, закрывая, напримѣръ для нихъ заграничную торговлю; во-вторыхъ, прiучаютъ купца смотрѣть на свое ремесло только какъ на средство добывать всѣми возможными путями деньги; подрываютъ всякiя нравственныя основы въ этомъ сословiи и всякую сословную гордость и честь; дѣлаютъ изъ купца, по выраженiю «Вѣстника промышленности», «мѣшокъ съ золотомъ», которому воздаются почести до тѣхъ поръ, пока на немъ есть ярлыкъ, свидѣтельствующiй о богатствѣ этого мѣшка: притомъ почести, сообразныя съ цифрою, выставленною на ярлыкѣ. Наконецъ, гильдiи, по крайней неравномѣрности налога, стѣсняютъ чрезмѣрно мелкихъ торговцевъ и чрезмѣрно облегчаютъ большихъ ко вреду малыхъ. Отсюда происходитъ неравномѣрность: купецъ, торгующiй по 3 гильдiи съ капиталомъ 3,000 р. и получающiй на него 20% (600 р.), отдаетъ ¼ или 25% своего дохода; тогда какъ купецъ 1 гильдiи, торгующiй на 300,000 р. и получающiй дохода 10% или 30,000 р. с., платить съ него только 2%.

Далѣе бѣгунъ Евфимiй возстаетъ противъ раздѣленiя человѣкъ на разные чины. Это нападки на табель о рангахъ или на чиновную iерархiческую градацiю и раздѣленность народа, и вообще на сословное разъединенiе земства. Если въ наше время начала гуманности и реформы уничтожили безконтрольность и самовластiе, то не такъ было въ то смутное время. Податныя, крѣпостныя и вообще простыя массы такъ называвшагося въ прошломъ столѣтiи подлаго народа, испытали весь гнетъ, все стѣснительное преобладанiе надъ собой высшихъ сословiй — военнаго офицерства и генералитета, духовнаго сословiя — церковной iерархiи и чиновничества. Печальный результатъ сословнаго устройства — антагонизмъ сословный, въ эпоху Евфимiя-бѣгуна, выразился болѣзненно н страшно въ пугачевщинѣ.

При Екатеринѣ II, въ то время когда жилъ бѣгунъ Евфимiй, началось и генеральное размежеванiе земель, но производилось дурно и чрезвычайно медленно. Народу, не терпевшему въ то время ревизiи душъ, народнаго описанiя, и межеванiе, росписанiе русской земли казалось нарушенiемъ его изстаринныхъ земскихъ правъ.

Въ ревизiи душъ народъ сразу понялъ нарушенiе права общинъ въ дѣлѣ народныхъ переписей, прикрѣпленiе свободныхъ крестьянъ и общинъ не только къ государству, но и къ личности помѣщиковъ, понялъ лишенiе крестьянъ воли ⁵). Въ старой Россiи, право землевладѣнiя было общенародное, общинное и личное. Не только крестьяне и сельская общины, служилые люди, но и гости или купцы и посадскiе, монастыри, церкви, владыки, священно и церковно-служители, всѣ имѣли право владѣть землею. Съ XVIII вѣка, когда земля окончательно обращена была въ крѣпостную собственность имперiи, короны и дворянства, для прочихъ классовъ народа чрезвычайно затруднено и даже невозможно стало землевладѣнiе. И купить земли не всѣ имѣли право. Отсюда произошли разные безземельные классы народа: мѣщане, литераторы, художники, ученые и т. п. Если они не принадлежали къ высшему дворянству и были безъ средствъ и связей, — имъ крайне трудно и даже невозможно было прiобрѣсти землю, хотя бы они тоже были личные дворяне. Отсюда большая часть городскихъ жителей, не имѣя постояннаго, вѣрнаго источника жизненныхъ средствъ, съ трудомъ могла прiобрѣтать насущное обезпеченiе. Въ особенности, какъ мы видѣли, мѣщане страдали и донынѣ страдаютъ отъ безземелья. Понятно послѣ этого, почему именно бѣглый мѣщанинъ Евфимiй возсталъ противъ лишенiя земли.