В стране победившего рабочего класса условия для революционного детского движения складываются, как нельзя более благоприятно. Задачи детского движения полностью совпадают с задачами впервые за историю человечества формирующегося Советского государства. Революционная ломка старого быта, собственнических инстинктов, метафизических идеологий является основной задачей общегосударственного просвещения. Вполне очевидно, что эта задача должна найти наиболее прочную себе опору в подрастающем поколении — в детях.
Не надо, конечно, забегать слишком далеко вперед, — социальная среда наша меняется лишь постепенно, чрезвычайно туго. Элементы исторической инерции в ней еще достаточно сильны, да и новые гнилоносные начала просачиваются в нее в изрядном количестве, и поэтому в наших как общепросветительных, так и детских воспитательных мероприятиях необходимо соблюдать закономерную постепенность.
Однако дети — этот чрезвычайно пластичный материал, поддающийся воспитательскому воздействию значительно более гибко, чем взрослая часть населения, в условиях нашей революционно-советской среды получают сочнейшую почву для произрастания как раз тех начал, которые нужны революционному воспитанию.
Годятся ли сами дети для этой производящейся над ними и ими же самими революционно-воспитательской работы? Старые буржуазные идеолого-педагогические учения всячески пытаются терроризовать нас, утверждая, что ребенок обладает как раз такими чертами, при которых связывать его преждевременно с общественной современностью было бы "грозной опасностью".
Ребенок, будто бы, все основные годы своего биологического развертывания, лет так до 14-15, находится "в прошлом", в исторических стадиях, уже изжитых человечеством, автоматически их "воспроизводя" в своих играх, фантазиях, в своей активности.
Это, будто бы, и есть инстинктивное детское самосохранение, позволяющее ребенку в результате последовательного изживания в себе предшествующей стадии человеческого развития связываться уже в зрелом состоянии, и только в зрелом состоянии с современностью.
Итак, "оставьте ребенка наедине с собой, как можно позже, как можно дольше", требует буржуазная педагогика — "как можно меньше связывайте его с насильственным, с искусственным для него осознанием элементов грубой текущей реальности, не навязывайте ребенку вашего сверх-коллективизма, этого продукта еще ненародившихся социальных отношений".
"Развивается ребенок стихийным индивидуалистом. Это эгоист, в эгоизме находящий основную защиту своей биологической хрупкости". — "Ребенок живет своим собственным миром, ему чужда насажденная лишь последним десятилетием наша социальная реальность он углубляется в мир своих детских фантазий, — не мешайте ему". "Ребенок не может быть материалистом, он — мистик от рождения", ибо "религиозная эмоция есть основное, что характеризует собой все этапы развития человеческой культуры." — "Материализм изуродует детское сознание", говорит старая педагогика. "Не пытайтесь организовать ребенка в его проявлениях слишком рано, иначе вы превратите его в бездушную, бесплотную и бесплодную машину, ибо по своей природе ребенок стихийно дезорганизован, и в этом его творческое право, его биологическая необходимость" и т. д. и т. д.
Как видим, старая педагогика должна яростнейшим образом сопротивляться нашим попыткам воплотить в основные формы детской активности как раз те черты, которых она не допускает. Это "насилие над ребенком, изуродование его природы" вопиет она на все лады. Так ли обстоит в самом деле?
Совершенно верно, что в буржуазных условиях, и этому виной в доброй доле также и сама педагогика, дети с первых же недель своего бытия заражаются гнилыми элементами буржуазной дезорганизации, воспитывая в своем организме целую серию таких нелепых уродующих напластований, которые и превращают их в нечто подобное тому типу, какой характеризуется буржуазной педагогикой, как "естественно-биологический тип ребенка".
Не давая возможности развернуться здоровой детской любознательности, здоровому детскому реализму, естественной и планомерной детской активности, отрывая детей от общественности, от современности, она их оставляет наедине с собой, углубляет их интимные переживания, развивает в них дух покорности и подчиненности, превращает их в фантазеров, мистиков, в пассивных рабов. Прогнаивая социальную среду, закупоривая все пути, через которые могла бы выявиться естественная, здоровая, социальная детская активность, капитализм в итоге сжимает всю детскую энергию внутрь ребенка, создавая в развивающейся детской психике самые нелепые, глубоко вредные сочетания.
Ребенок, развивающийся в условиях творческой социальности, в условиях возможности полноценной активности, оказывается вовсе не тем несчастненьким ублюдком, о котором ханжески плачется "чадолюбивая" буржуазная педагогика.
Наоборот, он действенно развивается в здорового, творчески зрелого бойца, не отравленного той чрезмерной сексуальностью, фантастикой, пассивностью и пр. благами, которыми награждали и награждают его старая социальная среда и старое воспитание. Вполне естественно, что строй эксплоатации боится связи людей, связи детей с реальностью и обществом, ибо это угрожало бы устойчивости эксплоататорского строя.
Поэтому неудивительно, что буржуазная педагогика играла в ханжеские прятки с современностью. Строю же господства подавляющего большинства трудовых масс нечего бояться современной советской общественности 2). Чем лучше ее познаешь, тем лучше и всему человечеству в целом и прочности самого советского строя.
Поэтому связь с современностью впервые становится осуществимой лишь в стране господства трудящихся. Поэтому действительно здоровое, естественно-биологическое выявление детских творческих возможностей становится осуществимым впервые лишь в советском строе.
В особо благоприятном положении в этом смысле оказывается пролетарская детвора, принужденная с ранних лет видеть обостренную борьбу родителей. Втягиваемые в непосредственную войну за кусок хлеба для себя лично, уже при первых проблесках сознания пролетарские дети достаточно рано делаются исчерпывающими реалистами. Родителям пролетарского ребенка некогда его зацеловывать, заласкивать, — это не дает ребенку возможности углубляться внутрь своих любовно-интимных переживаний, в раннее развертывание детской эротики. Наоборот, он связывается с окружающей средой именно потому, что никто, с первых же шагов его более или менее сознательной активности, не помогает углублению его интимной фантастики.
Не имея у себя в собственном быту ни тепла, ни сытости, ни игрушек, ни картин, ни книжек, пролетарский ребенок тянется к детскому коллективу, как к единственному средству, способному возместить ему эти семейные, домашние изъяны, и детский коллективизм становится основным стержнем дальнейшего его психического развития. Общественность не представляется ему в виде той сладковатой либеральной кашки, какой она рисуется обеспеченному ребенку — с замазанным розовой краской горизонтом ожесточенной классовой борьбы.
Эта классовая борьба, во всей своей неприглядности и обнаженности, достаточно рано и вполне непосредственно вырисовывается перед пролетарским ребенком на примере его голодающих, эксплоатируемых родителей, да и на его собственном примере, ибо слишком рано брат его, сестра и он сам попадают в лапы эксплоатации.
Очевидно, что столь защищаемые буржуазной педагогикой детский мистицизм, детская фантастика, детский индивидуализм — детская хаотичность — далеко не по пути, далеко не сродни пролетарскому ребенку.
Пролетарский ребенок — в пионерском движении, в революционно-коммунистическом окружении находит как раз ту пищу, которая и социально, и биологически ему необходима в первую очередь. 3)
А. ЗАЛКИНД
Увлекательной целью, которую мы показываем детям, является не "красота", а прежде всего хлеб для всех, работа для всех.
Эдвин Гернле
1) Из статьи А. Залкинда: "Детское движение, как форма культ. работы среди пролетариата". Журнал "Вестник труда", № 3—1924 г (стр. 12.)
2) Детально все эти соображения освещены в моей книге: "Очерки культуры революционного времени" (издат. «Работ. Просв.» 24 г.). (стр. 13.)
3) Курсив всюду наш. ред. (стр. 13.)