Те, кто носят на себе мех, как естественную одежду, конечно, сопротивляются, когда эту одежду у них отнимают вместе с жизнью. Но тут силы слишном неравны. С одной стороны животное, способное лишь убежать, спрятаться, убого укусить или оцарапать, с другой стороны человек, вооруженный всячески — пулей, ядом, капканом. Борьбы за мех почти нет, есть добыча меха... Вот из-за меха, уже снятого, выделанного, получившего оценку в марках, долларах или фунтах стерлингов, из-за меха идет ожесточенная грызня во всех частях света. Звери, когда-то носившие мех, уже забыты... Грызутся между собою люди из-за товара, едва ли не самого драгоценного на рынке. Торговать мехом выгоднее, чем бриллиантами.
В Германии изобретен мех «куни» — очень красивый, серый, мягкий, легкий мех, какого ни на одном животном в природе нет: лопоухий дурачок-кролик для этого меха отдал свою шкуру. После того, как она побывает в десятке машин, стригущих, треплющих, щиплющих, растягивающих, разглаживающих, пройдет через краски, растворы, порошки, лаки, после длинного ряда испытаний и превращений, кролик уже не кролик, а куни.
В Австралию завезли кролика лет семьдесять тому назад, он размножился, скоро стал бедствием землевладельца, попал в список вредителей, подлежащих беспощадному истреблению и вдруг — куни... О, кролик, теперь он золотой зверек! Его не уничтожать а разводить надо: земледелец пусть поплачет.
И Австралия ежегодно выпускает в продажу 100 миллионов кроличьих шкурок Германия спешит обеспечиться своими заводами куни: она производит 20 миллионов кроличьих шкурок в год.
Кролик идет и под выдру, и под бобра, и под соболя, так же, как столяры разделывают ольху и березу под oрex. При этом надо заметить, что дивный коричневый с сединой мех, знаменитый камчатский бобер — совсем не бобер, а морская выдра, ракун, водившийся когда-то на островах Тихого океана. Ракуна почти истребили; американцы прилагают величайшие усилия его развести, но пока безуспешно. Из белого кролика делают горностая. После этого не приходится удивляться, что заяц-беляк, которого пачкающий, лезущий, непрочный мех, казалось бы, никуда не годится, поступает ежегодно на всемирное торжище в числе 2 миллионов.
Зайца не стреляют. Он приходит сам к силку, волосяной петле, тянет за прикрепленную там морковь или кочерыжку и — дело сделано: лопоухий дурачок запутывается передними лапами в петле. Происходит это все ночью, к утру заяц обычно замерзает, а если мороза не случилось, то много ли зайцу нужно? Дубинкой по голове — и все... Ободранные тушки беляков в средней полосе СССР лет тридцать назад вывозились на базар возами и продавались по три копейки штука, пятачок пара. Теnерь, конечно, не те цены.
Считается, что заяц идет из Азии, дающей вообще мехов на 300 милл. марок золотом.
Почему Азия? Почему непременно германская валюта?!
Таков закон 1). Рынок разделен по частям света. Меха старого света все идут в Германию, расцениваются на марки, одни там терпят превращения (куни!), другие сохраняют первоначальную наружность и название и отправляются в Лондон, где злосчастный беляк также иногда превращается в черно-бурую лисицу. Оттуда все меха, осозначенные в фунтах стерлингов, плывут через океан в С.-А.С.Ш.
Переполненная золотом Америка поглощает мех ненасытно.
Азия, значительная часть которой приходится на СССР, дает меха много: белка 20 милл. в год.
Эту цифру легко написать, но представить то, что она обозначает, очень трудно. Какая армия охотников выступает на белкование — на промысел белки, сколько собак, какое разнообразие в способах добыть пушистую серую шкуру!
За местовой белкой почти не охотятся, белкуют за переселяющимися стадами белки. Она является туда, где хорошо отродилась шишка. В те годы, когда сосна и ель обильно покрываются странными деревянистыми, казалось бы, несъедобными плодами, осенью лес населяется белкой, за ней идут куница и человек с его собакой. Когда заняты белкованием — куницу не следят — это отдельное дело. Собака, часто простая дворняга, Легко приучается, учуяв след белки по земле, загнать ее на дерево. Вспрыгнув на ветви и чувствуя себя в безопасности, белка смотрит вниз и «фырчит» на собаку: не то она интересуется лающим псом, не то сердится. Охотник подходит вплоть и стреляет ползарядом. До сих пор у белковщиков кое-где в ходу шомпольные винтовки. Крошечная пулька их — кусочек свинца, откусываемый промышленником от длинного прута, который носится сначала вокруг пояса, а затем по мере расхода складывается в сумку. Очень недурная шкурка вполне выцветшей белки десять лет назад на Урале, в городишке, доставалась за три копейки. За выделку ее в Перми брали гривенник. Таким образом, мех из 150 отборных серых шкурок при собственной заготовке обходился рублей в 20. Почему он в магазине продавался за 100 — почти неизвестно... А сколько получал промышленник за белку при выходе из леса? Это совсем темно, но... отлично освещает ход дела при заготовке мехов, вообще.
Горностая миллион и лисиц красных 600.000 дает Азия — это не так много, но вот что удивительно: из Азии же получается 2 милл. собак! Куда, зачем? В Америку и Англию! Да для чего им, богачам, собачий мех, неужели опять на перекраску? Нет, из собачьего меха выделываются особые коврики; их требует грязный Китай, и за фунты и доллары коврики доставляются джентльменам.
Кроме трехсот тигров, 100.000 волков, 3.000 медведей, ежегодно убивают в Азии 10.000 леопардов. Красивейший из хищников, вообще, и из кошек, в частности, — леопард! Его узкое тело стройно, хвост тонок, круглая голова мала, отчего ярко-желтые глаза кажутся необыкновенно большими, короткие лапы удивительно сильны. Он, сравнительно не крупный, нападает на все живое, начиная от быка и кончая лягушкой. На человека леопард идет смело, дерется отчаянно, и попав в неволю — что не обходится без увечья нескольких, обычно цветных, охотников — ведет себя смирно и умно: приручается замечательно. В ленинградском Зоосаде недавно от ряда болезней, вызванных чужим климатом и жизнью в клетке, окончил свои дни добродушный «Лепашка», давно знавший свою кличку и принимавший пищу из рук.
Мех леопарда оранжевый с темными пятнами-кольцами по красоте один из первых, но прикосновение его жесткой шерсти грубовато, и законы рынка, требующие угождения нежным чувствам, ценят пеструю одежду красавца хищника очень низко.
Леопарды это пустяки, это не товар, имеющий будущность, а вот каракуль — это вещь! И в Африке сделана попытка борьбы с «Азией», дающей в год 1 милл. шкурок от барашков, готовых к жизни, но не увидевших ее — вынутых из породистой овцы. Производство этого меха, начинающего играть крупную роль, «азиаты» пока держат крепко за собою.
Южную Америку можно было бы не упоминать совсем, если бы не она давала шиншилла, голубоватую крысу с нежнейшим, точно пух, мехом (5.000 штук). Прелестная крыса почти истреблена, но способности к размножению у нее не хуже, чем у кролика... Охота на шиншилла воспрещена — не поздно ли спохватились? — и, быть может, драгоценная крыса разведется.
Оттуда же, из Южной Америки идет странный рыжеватый мех нутрий, считаемый многими за мех обезьяны без всяких на то оснований: нутрий только название меха, который носит на себе ко-и-пу, крупный грызун, не то заяц, не то болотная крыса. Ежегодно раздевается 800.000 ки-и-пу. Впрочем, Южная Америка дает еще с полмиллиона разных лисиц. Пустая цифра! Европа и та дает 800.000 лисиц.
Замечательно, что Европа же поставляет 10.000 волчьих шкур. Откуда? Надо полагать, что сюда что-нибудь из Азии попало.
Европа, несомненно, тянет кое-что из Азии и поэтому ухитряется быть с ней, с Азией, наравне, давая мехов на 300 милл. марок в год. Северная Америка, поглощая меха Азии, Европы, Южной Америки и Австралии, сама дает меха больше всех.
Много денег в этой удивительной стране, но какие же значит, у нее охотничьи возможности, сколько пушного зверя таят еще американские леса, казалось бы, опустошенные человеком?
Тут, однако, счет несколько особый. Америка не только давно вступила на путь разведения пушных зверей, но и далеко ушла по этому, усыпанному золотом пути.
Америка выбрасывает ежегодно на рынок 18 миллионов ондатры, мускусной крысы, выхухоли, полудомашнего зверька, отлично уживающегося в северных болотах. Крыс дает на 35 миллионов долларов!
Зверопитомников в С.-А.С.Ш. более 2.200 и в них около 100.000 разного зверья. Одна шкурка серебристо-черной лисицы, выросшей в питомнике, была продана в 1916 г. за 7.000 долларов!
Этакой бешеной цены ни один соболь не видывал.
Живые серебристо-черные лисицы, безукоризненные как производители для питомника, расцениваются до 12.000 долларов за пару и их не хватает для всех, желающих заняться выгоднейшим делом. Заключаются сделки на продажу лисят, имеющих родиться.
Приплод одной знаменитой лисицы был продан за 48.000 долларов. Лисоводные акционерные компании платят дивиденды от 50 до 500% на капитал!
Известно в точности, чем, как, когда нужно кормить серебристо-черных лисиц, чем они хворают, как их лечить. Устройство питомников разработано до тонкости. Установлено вполне, что для получения наилучшего меха необходима влажность: в тумане, в тени, в сырости, в холоде вырастает густой подшерсток, получается наилучший; на солнце мех выцветает. И важнейшая забота питомника — спариванье производителей — изучено досконально: подсмотрены привычки, вкусы самца, иногда поедающего детенышей, капризы и порывы самки, треплющей, таскающей лисят до смерти, закапывающей их в землю.
Все это не только подсмотрено, но и предусмотрено 2).
Техника разведения пушного зверья изучена вполне.
Норку, мех которой, кажется, лучше всех подделывается под соболя, американцы разводят запросто в ящиках, на задворках пригородных дач, почти как крыс. Разведение знаменитых серебристых лисиц значительно посложнее, но также не представляет тайны немногих. В Канадской провинции Онтарио, в Ангонквинском Национальном парке, такой избыток речных бобров, выдр, куниц, что они продаются на сторону для питомников.
Америка не может оставить в покое и каракуля: она уже дает его 25.000 шкурок в год — неважного, впрочем, качества. Чего-то не хватает — песчаных вихрей, безграничных голодных пастбищ, редких водопоев из грязных луж среди солончаков?
Впрочем, внимание американских звероводов сосредоточено преимущественно на черно-серебристой лисице.
У нас черная лисица, как чрезвычайная редкость, попадается иногда совершенно неожиданно. В 1917 году в захслустном городишке Урала местному лесничему принесли свежеснятую шкурку очень крупной лисы с великолепным черным ремнем во всю спину. За шкурку просили 100 рублей. Лесничий, у которого было две взрослых дочки, постесняся отвалить такую сумму за одну шкурку; что скажет другая дочка, а деньги большие... шкурка уехала в Пермь и продана была за тысячу рублей, а через два дня перепродана за три тысячи. Лесничий, имевший точные сведения об этой торговле, не очень огорчился: он торговать не собирался. Но, несомненно, что охотник, получивший sa свою редкостную лису 100 руб. — обыкновенные шли за 10—15 рублей — торговал мехом еще хуже лесничего. А якут, самоед вогул, одичавший поселенец таежных дебрей, те еще много наивнее охотника, все-таки изредка посещающего захолустный городок.
«Рвачи» их ловят хитрее, чем они, ловцы, выслеживают свое зверье в лесных трущобах; оглушают ценами, которые лесному человеку кажутся огромными, выхватывают из рук добычу, а затем грызутся между собою: кто перехватит. В глуши деньги дороги. Сто рублей означают длинный ряд предметов, дающих сытость, теплоту, удобство. Двести рублей за куницу?! Да зто целое богатство. И бородатый дядя, три недели ночевавший в снегу, в один миг забывает перенесенные муки голода, холода, лазанья по сугробам. Он лукаво подмигивает товарищу: «Вот как ихнего брата, торгаша, у нас обставляют!»
Бедняга не в состоянии сообразить, что две тысячи рублей, являющиеся здесь, в лесу, капиталом, лишь грош несчастный там в вихре городской жизни, где иной щеголихе решительно ничего не стоит нацепить нз себя сразу полдюжины редкостных шкурок, выкинув за них две-три сотни, — чорт возьми! — пять сотен гиней, семь, десять тысяч долларов! Сумасшедшие цифры частенько звенят на меховых аукционах мировых столиц, отмечаются в меховых бюллетенях, издаваемых с невиданной у нас роскошью. Знаменитые шкурки на примете, как «великие» драгоценные камни: известно, какие именно счастливцы ими владеют.
Но, не жалея при случае грошей на перекупку мехов, позванивая деньгами отдельных миллиардеров, Америка свое золото выпускает туго даже в уплату за мех. Вот на производство меха у себя она денег не жалеет. Канада на устройство пушных питомников вложила в 1925 г. 13.000.000 долларов. Соединенные Штаты не останавливаются перед более значительными суммами: вечнейшее 3) из предприятий разведение пушнины, обеспеченнейший сбыт, неограниченный рынок. По всем признакам в ближайшем будущем Aмepикa перестанет платить даже и гроши за чужие мexа, а направит свои — конечно, не за гроши! — в Европу.
Впрочем, Германия, Швеция, Норвегия, Швейцария, Шотландия, Финляндия, Эстония, Латвия наперерыв спешат разводить пушных зверей.
Серебристо-черная лисица, сиводушка, куница, голубой песец — это меха первого ранга, их пытаются разводить те, кто побогаче. Производителей, не жалея денег, выписывают из С.-А.С.Ш. и из СССР: в Америке покупают у «спецов», торгующих этим товаром по дивным прейскурантам, у нас «вылавливают» у мужичков из подвалов.
Белый песец, скунс, енот, выдра, речной бобер, хорек, красная лисица, ондатра (мускусная крыса), норка — при всем том, что они меха второго ранга, — также не забыты: они и сами по себе могут сослужить службу для тех, у кого кошелек потоньше и, как уже упоминалось, при случае отлично разделываются под высокородные меха.
А соболь?
Самый дикий на земном шаре зверек, до сих пор не разведенный в неволе...
За одну шубку этого хищника, величиною с крупную крысу, можно купить полсотни медвежьих шкур — каких угодно: бурых, черных, серых, белых. Живой соболь стоит больше, чем слон-великан, потешающий толпу в любом зоопарке.
Охотиться на соболя опаснее, чем на льва. Дело, конечно, не в том, что «крыса» укусит или оцарапает — ужасны те лишения, которым подвергается охотник за соболем. Его не стреляют: самый темный тунгус не станет портить пулькой чересчур драгоценную шкурку. В ловушки соболь почти не попадается: слишком хитер, осторожен, недоверчив. Соболя, в сущности, ловят живьем...
Местового соболя собака иногда «сажает» на дерево, — это случается теперь раз в... десять лет. Охотятся за проходным соболем. Он не идет «валом» как белка, та переплывет стадами реки, при чем получается замечательное (подхваченное фотографией!) зрелище: сотни головок и пушистых хвостов, торчащих из воды. Соболь идет по-одиночке.
Как узнать о появлении, как найти в неизмеримой тайге путь одиночки-зверка? Узнают, находят. Охота начинается не зимой, когда по снегу виден всякий след, а с 1 октября, как только весь лист опадет. Это самое тяжкое время. По сугробам есть путь для санок, а по «чернотропу» приходится нести на себе посуду — не ту, из которой едят и пьют, та сама собой. Соболья посуда — это крупно-ячейная сеть. Припасы, настоящую посуду, можно при случае, оставить на складе, сеть надо непременно таскать с собой. Выслеженный собакой соболь, затаивается в дупле на верху дерева. Бесполезно кричать, стучать, стрелять: хитрец отлеживается намертво. Тогда дерево рубят и, если собака сплоховала, то соболь спрыгивает на землю: игра начинается вновь, соболя опять надо искать, следить, быть может, неделю. Настоящая соболиная собака, большею частью лайка, в тот миг, как с шумом рушится огромное дерево, кидается к дуплу с ожесточенным лаем. Соболь боится спрыгнуть, несется по стволу и попадает в сеть, обтягивающую вершину дерева. Тут собака его «жамкает», душит, не портя шкурки, или берут его живьем. Это вовсе не значит, что домой принесут живого соболя: до дома иногда две-три недели тяжкого пути.
Собаку, конечно, учат такой охоте; цена собаке, идущей по соболю, обычно 300—500 р. Но настоящие соболиные собаки, вполне понимающие дело, редки — им цены нет... Собака гонит и белку, и глухаря, и куницу все лаем. Должно быть, звенит в ее голосе что-то особенное, когда за версту от нее, уловив этот еле доносящийся лай, охотник решит:
— Ну, по соболю пошла!
И радостно спешит к ней. Он бежит через тайгу, через трущобы, какими путями? А как таскают на себе все эти «посуды»? Одна сеть весит пуда два-три. Какие терпят муки голода, холода? И сколько получают за добытую такими трудами, шкypкy? Где-то там, в Лондоне, в Нью-Иорке соболью шурку оценят много дороже, чем на вес золота, а тут в тайге... Дело темное, сколько за нее тут дадут и какими путями попадет она за океан.
История нашего соболя в точности повторяет знаменитую сказку о курице, несшей золотые яйца. Соболь — чудесный, почти волшебный зверек...
Есть соболь канадский, китайский и японский. Соболя, как следует быть: дивный мех, превосходящий все остальные плотностью, нежностью, красотой. Они, эти соболя, лучше прославленных серебристо-черных лисиц. Но от баргузинского соболя они, эти соболя, отличаются приблизительно так же, как глиняный черепок от алмаза. То соболишки, а вот он настоящий соболь, изумительный мех, переживающий в неувядаемой красоте несколько человеческих поколений! Под него подделывают всевозможные меха, в том числе и тех соболей, но все ухитрения ни к чему. В одиночку подделка может обмануть: мастера подделывают, знатоки, спецы дела. Но если рядом с подделкой является сам, настоящий, то ребенку ясно: вот соболь, а то — так, шушера.
Зверек, дающий единственный в мире мех, мог бы жить в глуши тайги, там достаточно корма, простора, тишины. Соболь исчезает на том простом основании, что торговый дом Лэмпсон и Ко в Лондоне платит за соболиные шкурки наличными очень хорошие деньги. Двести, триста фунтов стерлингов за штуку — не все ли равно, разве это не история с золотоносной курицей?
Охота на соболя воспрещена, вывозить соболя нельзя. А меховой справочник удостоверяет, что в 1926 г. соболя в Лондоне продано не то шесть, не то семь, не то десять тысяч. Это, конечно, не десятки тысяч, как до войны, много меньше, но откуда же? Разве не волшебство?
Цена на собольи шкурки все возрастает, шкурки все уплывают и, ecли дело пойдет так дальше, то очень скоро даже в Баргузинской тайге окажутся только места, где могли бы водиться соболя.
С полгода назад в газетах мелькнуло известие о том, что в Верхнеудинск приехали американцы для устройства собольих заповедников. Ну, эти устроят. В Америке отказались от разведения соболей: он в неволе не разводится. Но от соболиного меха американцы не отказывались. Разводить соболя, раз нельзя, они не станут, но в полудомашнем состоянии заведут и за хороших производителей, конечно, не пожалеют отсыпать столько долларов, что лемпсоновские фунты покажутся безделкой. Но разве это не та же куриная история?
Если мы не желаем эту жалкую историю повторять, то нам должно действительно отказаться от всякого вывоза соболя до тех пор, пока у нас не появятся шкурки полудомашних соболей, для чего есть полная возможность. А живых соболей и тогда, через много лет, не вывозить ни за какие деньги: это корень, источник нашего мехового богатства.
Поднять наш пушной промысел нельзя — он падает в силу естественных причин, — но задержать истребление пушного зверья можно и должно. А приступить к разведению некоторых пород необходимо.
Огромная площадь земли, лежащая к северу от линии Псков - Тверь - Нижний-Новгород - Челябинск, представляет исключительно благоприятные условия для разведения лисиц. Опыт Америки доказывает, что это значит. Более северные болота, пропадающие теперь бесплодно, могут быть заселены ондатрой, а необитаемые острова — песцом.
Для борьбы за меха на рынке мира природа дала нам много разнообразного оружия, в том числе и несравнимый алмаз тайги — соболя. Этот дар достался нам одним, и мы должны его беречь ревниво.
1) Цифры очерка взяты из «основного» справочника по меховому делу «Из царства мехов». Э. Брасс. Берлин. 1926. (стр. 19.)
2) В. Я. Генерозов. Промышленное разведение серебристо-черных лисиц и песцов в Северной Америке. Отчет по осмотру лисоводных питомников в Канаде. (стр. 20.)
3) В тексте статьи напечатано: "вечейшее из предприятий разведение пушнины". Скорее всего, это опечатка. (прим. составителя) (стр. 21.)