"Вокруг Света", №25, июнь 1928 год, стр. 2-6.

НЕЧИСТАЯ ПАДЬ.

СОДЕРЖАНИЕ ПРЕДЫДУЩЕГО:

Огневщик Гриха-Богач, охраняющий уральскую тайгу от пожаров, находит в горах тяжело раненного неизвестного человека.Неподалеку от того места, где был найден раненый, проходила отступающая колчаковская армия. Неизвестный, назвавшийся просто Дмитрием, по выздоровлении поселяется на огневом кордоне Грихи-Богача и вскоре обращает на себя внимание огневщика своим странным поведением: Дмитрий бродит по тайге, разыскивая какое-то нужное ему место. Из намеков Дмитрия Гриха узнает, что он ищет клад. Во время одного из обходов тайги Дмитрий странно взволнован видом долины, известной под названием «Нечистой пади». Отстав от Грихи, Дмитрий один направляется осматривать Нечистую падь».

У развалин старого завода, в «Нечистой пади», Дмитрий встречает полковника колчаковской армии Винокурова, с которым он когда-то выкрал из штаба корпуса штабную казну. Скитаясь после кражи по тайге, Винокуров и Дмитрий (в действительности тоже офицер, барон фон-Ленстам), ночуя среди развалин завода, поссорились. Ссора кончилась перестрелкой. Оба ранены. Ленстам добрался до кордона Грихи-Богача, Винокурова подобрали скитники-раскольники. Они же, по мнению полковника, присвоили и чемодан с украденными деньгами. По просьбе Ленстама Гриха-Богач везет eгo в раскольничий скит.

---

В морозной тиши резко стукнула отодвигаемая внутренняя волоковая рама. Гриха-Богач подбежал к окну и смиренно помолитвовался:

— Господи Исусе, помилуй нас.

Из-за окна шершавый осевший от сна бас мастерски «отдал»: — Аминь! — А затем тот же голос спросил: — Кого бог принес?

— Открой, Герасим, — крикнул Гриха-Богач. — Это я, Григорий. — И шопотом бросил Ленстаму. — Брательник мой родной.

Где-то в глубине двора хлопнула дверь, затем долго скрипели многочисленные засовы, гремели и звякали крюки, цепочки, и, наконец, в открывшейся калитке показался человек. Он встал в полосе лунного света и Ленстам смог его свободно разглядеть. «Мужик-дуб» — говорят про таких. Ситцевая розовая рубаха, как намокшая, липла к чудовищным буграм его мускулов. Кирпично-красное, словно налитое густой кровью, лицо Герасима обросло черной бородою, с едва заметной проседью. В общих чертах его лица Ленстам уловил какое-то отдаленное сходство с Грихой-Богачом. Жуликоватые, цыганские глаза Герасима скользнули по фигуре барона. Но заметно было, что скитский «трудник» нисколько не удивлен. Видимо он уже привык к таким неожиданным наездам ночных гостей. Братья поцеловались. Затем Герасим одним толчком ладони распахнул тяжелые ворота и пробасил:

— Заезжайте, во славу божью.

Темный, по раскольничьему обычаю сплошь крытый двор встретил их собачьим лаем и рычаньем. Два больших серых, похожих на волков пса оголтело рвались с цепей. Вслед за Герасимом и Грихой барон поднялся на крыльцо и шагнул через порог низенькой двери. В избе, около самого nopoга, встретил их ветхий старик, взъерошенный и всхохленный, как озябший воробей. Не седая уже, а зеленая его борода узенькой льющейся струйкой спускалась до самого пояса. Реденькие кудри старика, как и смоляные вихры Герасима, были подстрижены до бровей. Одет старик был в суконное черное полукафтанье с медными шариками-пуговицами. Этот наряд придавал ему какую-то строгую важность. Ленстам догадался, что перед ним сам начётчик ¹) Совиного скита, отец Савватий.

Гриха-Богач молча прошел в угол, положил перед иконами «начал» и тогда только, подойдя к отцу Савватию, поцеловал его в плечо.

— Зачем бог принес, Григорий? — неожиданно свежим и звучным голосом спросил начётчик. — А с тобой кто еще? Бусурман он, што шапку перед иконами не снимает?

Внезапно оробевший Ленстам торопливо сдернул с головы треух и растерянно поглядел на Гриху, не зная, что делать дальше. Заметив откровенный испуг барона, Гриха спрятал в усах насмешливую улыбку.

— А это, отец Савватий, тебе новый трудник будет, — обратился он к начётчику. — Мне бы с тобой наедине покалякать. Дело-то важнеющее.

Ленстам удивленно посмотрел на Гриху: «откуда у грубоватого и несдержанного на язык старика появился этот слащавый раскольничий говорок? — Подумал с уважением: — Дисциплина! Видимо здорово приструнил их всех этот сивый чорт, Савватий».

— Коли так, в келью мою пойдем, — ответил Грихе начётчик, указывая на вторую дверь. — Там с глазу на глаз поговорим.

Когда закрылась дверь кельи, Ленстам, не раздеваясь, опустился на скамью и окинул взглядом избу. Весь передний угол был уставлен медными литыми иконами, деревянными складнями, вырезанными из кости восьмиконечными крестами. Гладко обструганные стены избы были голы, не видно было ни одной картины или дешевенькой фотографии, обязательных даже в самой бедной крестьянской избе. Единственным их украшением были жирные клопиные пятна. От жарко натопленной печи несло сухим зноем. Пахло сладко кипарисом, чуть-чуть ладаном и резко кислым хлебом. Густая, глухая тишина наваливалась на yши, как плотно пригнанная пробка. Лишь где-то за печкой шуршали тараканьи стада. И вдруг, внезапно предсмертная сосущая тоска вцепилась в сердце барона. Почему-то вспомнился уже почти забытый Петербург, полк, сверкающий Невский. Посмотрел в окно: к стеклам прилипла предрассветная морозная мгла, а дальше чернела растрепанная грива тайги. Подумал с тоскливым недоумением: «Зачем я здесь? Уйти бы! Забраться в какую-нибудь трущобу, лечь на снег и выть по-волчьи с тоски. Боже, как я несчастен!..»

Почувствовав необъяснимую неловкость и тревогу, Ленстам обернулся. В углу, под образами, сидел Герасим, положив на колени кулачищи, которыми легко можно было бы вколачивать гвозди. Цыганские его, с охотничьей прищуркой, глаза неотрывно следили за бароном. Под этим тяжелым взглядом Ленстам окончательно потерял самообладание, протянул руку к столу взял для чего-то краюху хлеба, и, не зная, что с ним делать, скатав хлебный шарик, стрельнул в печку.

— Грешно божий дар сорить, — строго и наставительно сказал Герасим. Ленстам быстро сдернул руку со стола, словно по ней ударили ножом. «И чего он разглядьшает меня? — с закипающей злобой подумал барон. — Неприятный тип».

— Стало быть от военной службы скрываетесь? — спросил вдруг Герасим.

— Да, надоело знаете ли, — как можно небрежнее ответил барон. — А вы изволили служить в солдатах?

— Не изволил! — с угрюмой насмешкой пробасил Герасим. — Я вишь пальцы отрубил, штоб под красную шапку не итти, — поднял он трехпалую правую кисть.

— И хорошо сделали, — угодливо согласился Ленстам. — Честное слово хорошо!..

Скрипнула дверь келии. Старики вошли в избу. Герасим встал. Поднялся невольно и барон. К нему подошел Гриха-Богач: — Ну, Митрий, оставайся здесь с господом. Отец Савватий согласен. Прощевай, я на хуторе у знакомцев ночевать буду. Когда-то еще увидимся. Заворачивай на кордон, коли што.

Ленстам вдруг ясно почувствовал, что он видит Гриху в последний раз. Минутная слабость охватила его, он чуть было не крикнул: «Не останусь! С тобой обратно уеду! Возьми!» — Но поборов это истерическое желание, ответил скупо:

— Прощай, дед. Спасибо тебе за все.

Герасим вышел проводить брата. Отец Савватий легенький и бесшумный, как мышка, аккуратненько по белому половичку подошел к лавке и сел недалеко от Ленстама. Побарабанил по столу сухими пальчиками, разгладил сановито бороду и спросил вкрадчиво:

— Вы што же, случайно не белый офицер будете?

— Нет!.. То-есть, как вам сказать... А впрочем, — скрывать не буду. Да, я белый офицер! — гордо ответил барон и встопорщил надменно плечи, забыв, что на них нет уже золотых офицерских погонов.

— Та-ак! — удовлетворенно протянул начётчик. — С превеликим удовольствием приют вам дам. Живите, во славу божию. У нас здесь покойно, тишина и лепота воистину райская. Да вы б скинули хламиду-то свою.

В избу ввалился крепко пахнущий морозом Герасим.

— Сыне, — обратился к нему начётчик, — принеси-ка штофик стукатиловки, да капустки свежепросольной на закуску. Гостю-то с дороги, стомаха ради, выпить надо. За компанию и я с ними опрокину. Да-а, тяжелые ноне времена. Велиарово ²) царство настало. Знамения ясны! Всюду рыщет дух зла, иский кого поглотити. Переполнился фиал гнева господня и излиет он его на сей грешный род...

Савватий помолчал, и вдруг совсем другим, деловым тоном обратился к Ленстаму:

— А как насчет денежек? У нас порядочек уж такой: вперед штабы. Не посетуйте...

— Пожалуйста, пожалуйста, — торопливо полез за пазуху Ленстам, выдернул пачку ассигнаций и, даже не посмотрев на нее, протянул начётчику. Старик поплевал на пальцы, пересчитал, беззвучно шевеля губами, и, запихивая деньги в карман пощукафтанья, сказал со вздохом:

— Все тлен, все пепел и суета. Суета всяческая...

8. Что видела рысь.

Ленстам вложил в рот пальцы и осторожно свистнул, уже без всякой надежды, решив, что это будет в последний раз. Но от торчавшего невдалеке большого валуна отделилась тотчас же какая-то тень и понеслась к барону. Когда эта неясная тень, пересекая открытую полянку, попала под ливень лунных лучей, барон разглядел войлочный башкирский азям Винокурова.

— Наконец-то! — вздохнул облегченно Ленстам.

Полковник подбежал к нему на лыжах, тяжело сопя и отплевываясь.

— А я уже хотел уходить, — сказал барон. — Вы опоздали на два часа, господин полковник.

— Пройти сорок верст на лыжах, по этим чортовым горам и буеракам, — не шутка, — сердито прохрипел Винокуров. — Вы бы, я уверен, на сутки опоздали.

Полковник опустился устало на пень и спросил коротко: — Ну?

— Пока ничего, — робко ответил барон.

Винокуров со свистом перевел дыхание, видимо, сдерживая раздражение:

— Пока? А сколько будет продолжаться это пока? Год? Вам хорошо сидеть в скиту на теплой печке, а мне надоело таскаться по морозу!

— Думаете мне не надоело? — обиженно сказал Ленстам. — Ведь я как в тюрьме. Герасим следит за каждым моим шагом, а этот дохлый чорт Савватий вчера, когда я вздумал закурить не на дворе, а в сенях, ударил меня ременной лестовкой.

Полковник рассмеялся злым, колючим смехом:

— Рассказать — не поверят! Грязный мужик, сектант, лупит четками барона фон-Ленстама, штаб-ротмистра гвардейских гусар, воспитанника Пажеского корпуса. Надеюсь, вы потребовали от него удовлетворения? Кто ваши секунданты?

— Согласитесь, ваше высокоблагородие, — с клокочущей злобой крикнул Ленстам, — что полковник генерального штаба в роли угольщика — картинка тоже весьма пикантная!

— Совершенно верно, — поклонился насмешливо Винокуров. — Мы оба играем весьма унизительные роли. А потому вдвойне обидно останавливаться на полдороге. Вы так остроумно проникли в скит, не менее остроумно дали знать мне, где вы находитесь, и неужели нельзя найти способа пробраться и мне в скит?

— Но ведь вы, полковник, сами жили в скиту и знаете, что проникнуть в него силой невозможно. Здесь поможет только хитрость...

Глаза человека забегали по строкам.

Винокуров посмотрел в сторону Висельного оврага, где сквозь нечастую лесную поросль виднелись темные строения Совиного скита. Окна его лили в ночную тьму мирный теплый свет лампы. — Да, это Перемышль в миниатюре, — с покорным вздохом согласился полковник. — Ну что же: терпение, терпение и еще раз терпение, как говаривал генерал Куропаткин. Но только бы мне в скит пробраться, а я уж развязал бы языки этим святошам. Ноги керосином оболью, и как свиней подпаливать буду! — с хрустом стиснул зубы Винокуров. ·

Ленстам вздрогнул, словно от неожиданного удара, и тотчас заговорил под напускным равнодушием, скрывая какое-то сложное чувство: — А, скажите, полковник, как вы употребите свою половину, если мы доберемся до нашего чемодана? ·

— Говорил я уж, за границу удеру! Во Францию, — ответил Винокуров. — Ведь вы знаете, что я· неизлечимый картежник, а нашему брату не все ли равно под какими широтами закладывать банк? Кроме того, Франция хороша тем, что в случае проигрыша у меня будет выход: белая каска иностранного легионера.

— Да, это верно, — все тем же отсутствующим тоном откликнулся барон.

Винокуров вдруг решительно поднялся с пня.

— Слушайте, барон, довольно слова на ветер бросать! Ведь я чувствую, что вы хотите сказать мне что-то серьезное, но по своему обыкновению крутитесь вокруг да около. В чем дело?

— Вы угадали, полковник! — смущенно ответил Ленстам. — Я хочу взять с вас слово.

— Слово? Какое?

— Дайте мне честное слово, что, проникнув в скит, вы не причините никакого вреда Герасиму. С Савватием можете делать, что угодно. А Герасим — родной брат человека, спасшего мне жизнь. Поэтому я не хочу...

— Эх, вы, перуанское гуано! — как кнутом стегнул полковник. — Поймите же вы, человеческая слякоть, что, где навоз, там и черви. А вы хотите в грязи валяться и не замараться? Нет, ничего не обещаю: на войне, как на войне!..

— Полковник, — решительно сказал барон, — это условие должно быть выполнено, иначе я вам больше не союзник.

Винокуров посмотрел искоса, по-волчьи, и подумав, ответил с холодной вежливостью: — Хорошо, даю слово не трогать и пальцем этого бандита, даже если он будет пытаться проломить мне череп.

Спасибо, полковник, — обрадовался Ленстам, не заметив неискренности тона Винокурова. — Но вот еще что: Герасим начинает косо поглядывать на мои продолжительные отлучки в лес. Боюсь не начал бы он за мной следить. Поэтому, придя снова через три дня, не удивляйтесь, если не найдете меня здесь. Все новости, которые будут, я сообщу вам письменно. На сучок вот этой елки я приколю письмо. Запомните! А теперь, до свиданья, полковник, я должен спешить в свою богоспасаемую обитель...

Косоглазая рысь, подняв свои прямые уши спустилась легко на нижний сук. Ее любопытство дразнила соседняя елка, на лапчатой ветке которой трепыхалось от ветра что-то белое и легкое, похожее нa птичье крыло. Рысь сощурила по-кошачьи глаза и поиграла нервно хвостом. Она решила уже перебраться на елку, но в этот момент уши ее поймали характерный скрип снега под лыжами. Рысь бесшумно взлетела на вершину дерева и притаилась там, невидимая даже для острого глаза охотника..

К елке подошел на лыжах коренастый человек в войлочном азяме. Он быстро заметил привязанный к елке лист бумаrи, который рысь приняла за птичье крыло, и сорвал его с подавленным криком. Глаза человека забегали по строкам:

«Полковник, выход найден! Вы проникните в Совиный под видом некоего старца Ионы с соседнего скита. Савватий ждет его в эту субботу вечером. Поэтому, в ночь на воскресенье и действуйте. Постучав в окно, произнесите положенную молитву: «Господи Иисусе, помилуй нас». А затем, когда Герасим окликнет вас, назовитесь старцем Ионой. Голоса у вас схожи, но говорите все время протяжно и в нос, как того требует их «древлее благочестие». Уверен, что Герасим спутает вас с Ионой, и отопрет калитку. Тут уже ваше дело, как поступать, но помните данное мне слово. Я беру на себя труд скрутить Савватия, и таким образом, скит будет в наших руках. Итак, жду вас в ночь с субботы на воскресенье. Ваш Ленстам».

Пока человек читал письмо, рысь глядя на него думала о том, что сейчас самый подходящий момент для того, чтобы прыгнуть ему на плечи, сбить с ног и вцепиться зубами в шею. Но благоразумие взяло верх. Рысь была не настолько голодна, чтобы решиться на борьбу с человеком.

А человек, дочитав письмо, сложил его аккуратно, спрятал в шапку, высморкался и зашмыгал лыжами обратно вглубь тайги. Жуткие зрачки рыси долго следили за ним. Рысь недоумевала, зачем же приходил сюда этот человек?..

9. Конец Совиного скита.

Гуляет из конца в конец по Висельному оврагу холодный зимний ветер, взметывает тучи сухого, как стеклянная пыль снега, озорно треплет вихры чахлых кустов. Где-то близко в горах крутит злой буран и передовые его вихри прорвались уже в овраг. Низкие рваные тучи мчатся на север, в прорехи их лохмотьев, то выглянет, то снова спрячется испуганный мутный глаз луны. Ветер буйно наваливается крепкой грудью нa окна Совиного скита, и кажется, что кто-то злобный и сильный хочет ворваться в избу.

— Герасим, а Герасим, — шепчет из своего угла Ленстам, — ходит кто-то у нас под окнами. Посмотрел бы.

— Да спи ты, для ради бога, — ворчит с печи Герасим. — Никого нет. То ветер озорует.

Но Ленстам, между двумя порывами ветра ясно слышал скрип снега под чьими-то крадущимися шагами. Приподняв с подушки голову, барон прислушивается. Нехорошая, страшная мысль тяжело ворочается у него в мозгу: «А что, если настоящий Иона вперед в скит заявится, а потом полковник придет и тоже Ионой назовется? Тогда все пропало!· Догадаются старцы, что это мои штучки. Ва-банк играю ведь»; — трет барон внезапно похолодевшими пальцами плоские свои височки.

Злобно и дружно залились вдруг лаем на дворе собаки. И тотчас же в раму постучали.

— Герасим, стучат! — срывающимся голосом крикнул Ленстам.

— Слышу, — пробурчал Герасим неуклюже, по-медвежьи сползая с печи. — Вздуй-ка, друг, огня.

Ленстам пляшущими руками зажег лампу. Герасим подошел к окну и крикнул:

— Кого бог принес?

Слышно было как на улице молитвовался гнусавый голос.

Отдав аминь, Герасим добавил, обращаясь уже к Ленстаму: — Отец Иона с Пахомовского скита. Нечистый его носит по ночам. Пойти ужо, открыть.

Герасим постоял, подумал, взял из угла тоnор и, как был в одной рубахе, шагнул за дверь. Ленстам спустил с лавки ноги. Сердце сразу стало большим и твердым, заполнило всю грудь, вытесняя дыхание. Жадно ловя дергающимися губами горячий избяной воздух, Ленстам слушал. Сначала бесконечно долго гремели и звякали запоры, но вот ржаво скрипнула петлями калитка, а вслед за этим незнакомый голос крикнул что-то неразборчивое, крикнул отрывисто и повелительно. И вдруг хлопнул револьверный выстрел. В наступившем минутном затишье выстрел прозвучал отчетливо и резко. Ленстам сорвался с лавки, метнулся к выходной двери, но на бегу круто повернулся в сторону келии Савватия.

Вбежав в келию, остановился у порога. Как ни странно, его испугал свет. Он почему-то воображал, что все это произойдет в темноте. Но безобразная самодельная свеча, прилепленная к краю аналоя весело потрескивала, цедя желтый трепетный свет. Под свечей белела страницами раскрытая книга крупной старинной печати.

Савватий нe спал. Он сидел на кровати в белой исподней рубахе, неподвижный как мертвец. Лишь в жутко-напряженном его взгляде горела жизнь.

— Кто на дворе стрелил? — тихо спросил начётчик. — Герасим где?

Ленстам молча шагнул к кровати.

— Ты чего? — вытянул отстраняюще руки Савватий. — Чего ты? Уйди! Знаю, зачем пришел. Уйди, окаянный!..

Ленстам всей тяжестью своего тела обрушился на старика, опрокинул его и прижал к кровати. Лежа на мягком, трепыхающемся человеческом теле, барон вдруг с удивлением понял, что у него нет определенного плана, что он не знает, что же делать дальше. А старик хрипло дыша отпихивался руками и коленками, стараясь сбросить с себя барона. С неожиданной для своего высохшего тельца силой, Савватий дергал и толкал противника. Барон убедился, что ему не под силу будет связать верткого старика. Но он продолжал еще ловить костлявые руки Савватия и крутил, ломал их бесцельно. Начётчик вырвал свою правую руку и запихнул ее под перину. Чем сильнее тянул к себе ее Ленстам, тем настойчивее уползала она под мягкий пух. «Для чего он руку-то под перину прячет?» — мелькнула в мозгу Ленстама оборванная мысль. И он (надо же было хоть что-нибудь делать) вцепился в плечо старика. В этот момент рука Савватия быстро и как-то радостно выскользнула из-под перины. В глаза Ленстама остро ударил блеск стали

Это был простой столовый нож, узкий и длинный, словно шило. Барон не раз видел, как Савватий резал этим ножом хлеб, и знал, что он острее бритвы. Ленстам не успел схватить вооруженную руку начётчика, и нож кольнул его слегка в спину. Боль струйками разбежалась по телу. Вместе с болью злоба горячим толчком крови бросилась в голову. Он с такой силой рванул вниз правую руку Савватия, что в суставах ее сухо хрустнуло. Лежа снова на бьющемся с неубывающей силой теле врага, Ленстам вдруг поймал себя на том, что он кричит прямо в щекочущую бороду начётчика, визгливо и злобно: — Чемодан!.. Где чемодан?.. Чемодан отдай!.. — Старик молчал, закатив помутневшие зрачки. Правая его рука снова извернулась ужем, и Ленстам почувствовал новый укол ножа в ребра. Почти теряя от от душившей злобы сознание, барон освободил свою правую руку и выдернул из кармана френча наган. Савватий, увидев револьвер, задергался в последнем отчаянном усилии. Не целясь, отвернувшись, барон дулом нащупал дергающийся лоб старика. Последнее, что он услышал, был тихий, словно заячий писк, вскрик Савватия. Отвращение и холодный ужас клубком подступил к горлу, и барон поспешно нажал курок. Стало легче, когда выстрел покрыл, затопил все своим бездушным грохотом...

... Лишь только потный и усталый Ленстам вышел за калитку, ветер бросил ему в лицо колючую снежную пыль. Буран примчался в Висельный овраг, превратив землю и небо в один сплошной белый воющий вихрь. Полковник смутно чернел невдалеке. Он сгорбился, подставив ветру широкую спину, и, казалось, чутко к чему-то прислушивался

Кто на дворе стрелил?

— Где Герасим? — спросил Ленстам.

Полковник молча ткнул пальцем в темное пятно на снеrу. Ленстам подошел. Герасим лежал ничком на сугробе. Правая его рука с зажатым еще в ней топором вытянулась вдоль тела. Соскочивший при бегстве валенок валялся рядом, и голая нога одной только пяткой торчала из сугроба. Буран не успел еще запорошить жирное кровавое пятно, расплывшееся по снегу недалеко от кудлатой головы Герасима.

— Ведь вы дали слово не убивать его, — устало и безразлично сказал Ленстам.

— А что мне оставалось делать? — злобно скалил зубы Винокуров. — Я ему кричу «руки вверх», а он на меня, как медведь с топором лезет. Я загородил собой калитку, он в тайгу. Если бы дать ему возможность уйти, он натравил бы по нашему следу ораву различной таежной сволочи! Ну, и пришлось отправить его в трансцендентальный мир, — криво ухмыльнужя полковник.

Ленстам молча повернулся и пошел к воротам. Идя сзади, полковник спросил тревожно: — А вы старика-то связали?

Ленстам остановился и вдруг захохотал, сначала тихо, а потом все громче и громче. Смех был тоскливый и злой.

— Вы что, с ума сошли? — испуганно крикнул Винокуров.

— Пока еще нет, — серьезно ответил Ленстам, перестав смеяться так же внезапно, как и начал. — Но забавно то, что я тоже убил старика. Тоже, в целях самозащиты...

Полковник оттолкнул барона и вихрем взлетел на крыльцо скита.

Когда Ленстам вошел в келию, Винокуров с лампой в руках уже метался из угла в угол, сбросил с полки книги, опрокинул аналой, сорвал крышки с каких-то сундуков. Ленстам взглянул на лицо Савватия, разодранное выстрелом из нагана, и, отвернувшись, молча опустился на лавку.

— Чего же вы расселись, дери вас чорт! — грубо набросился на него Винокуров. — Ищите чемодан!

— Не буду! — упрямо сказал Ленстам. — Не нужен мне чемодан! Ничего мне не нужно. Ничего!..

Полковник заглянул в его пустые, совершенно бесстрастные глаза и отвернулся поспешно.

Винокуров сопя сел на лавку и вытер рукавом потное лицо.

— Нет нигде! Все обшарил: жилье, конюшню, двор, погреб, и все-таки нет! Ну, не смешно ли, — грустно качая головой, обратился он к валявшемуся аналою, — ведь можно до упаду хохотать. Чемодан где-то здесь, а мы не знаем, где именно. Может они его в тайге зарыли. И спросить не у кого. Ведь, правда, смешно?

Полковник помолчал, углы eгo губ опустились бессильно и вяло под проволочными усами. И вдруг взвился, весь злоба и отчаяние:

— Куда золото дел? Молчишь! — грозил он кулаками трупу начётчика. — Молчишь, угодничек святой, вор, сукин сын, кол тебе в душу! — сорвал полковник со стола лампу и запустил ее в угол, в кучу какого-то тряпья. Звякнуло разбитое стекло, на миг темнота прыгнула в келию. И вдруг, как живое, взметнулось гривастое пламя, лизнуло жадным языком перину и гудящий огненный смерч, вставь на дыбы, ударился в потолок.

Винокуров бросился к дверям, Ленстам за ним...

... Долго смотрели, как буран раскидывал пылающие, раскаленные головни. Смолистые кондовые бревна Совиного скита горели весело и дружно, шипя и постреливая. Ветер смело набрасывался на пламя, притискивая его к земле, но оно упрямое и еще более злое, снова вставало и с гуденьем, похожим на раскаты отдаленного грома, рвалось к небу. Полковник оторвал, наконец, взгляд от пожара и сказал с мрачной иронией: — Хорошенький фейерверк! Ну, а я все-таки пошел. У меня, знаете ли, дeлa. Счастливо оставаться!

— А как же я? — словно проснувшись, спросил Ленстам.

Винокуров посмотрел на него удивленно и всплеснул руками: — Ну, не идиот ли? Да, он ведь в одном френче. Почему же вы полушубок-то, когда выбегали, не захватили?

— Не знаю, — тупо сказал барон. И добавил растерянно: — А я ведь замерзну. · ·

— Будьте спокойны, замерзнете, — охотно согласился Винокуров. — На мой азям рассчитывать, конечно, не советую. Вывертывайтесь сами, как хотите. До свиданья, а вернее, прощайте, дорогой барон!

Полковник повернулся широкой спиной. Уверенно и твердо заскрипели по снегу его лыжи. Ленстам смотрел ему вслед до тех пор, пока беспокойная, шумящая тайга не проглотила эту одинокую фигурку.

Тогда барон сорвался с места и побежал, увязая в сугробах, качаясь, как пьяный, и падая ежеминутно.

10. Волчиха опять на следу.

Дряхлая, костлявая волчиха медленно тащилась заснеженной тайгой по старой лосиной тропе. Она возвращалась с лесных хуторов, голодная и униженная. От хуторских «cпaeк» ³) так вкусно несло лошадиным потом и теплым молочным запахом коров. И старая, травленая не раз волчиха, с перекатывающимся под кожей зарядом картечи, до тех пор клала вокруг хуторских построек узоры своих следов, пока не зачуяли ее собаки. Два молодых, игривых от избытка силы щенка, набросились на волчиху. Будь у ней прежняя сила и ловкость, она разорвала бы в клочья этих несмышленышей. Но года сказались, и волчиха, скуля от злости и унижения, убежала в тайгу, преследуемая двумя щенками.

Волчиха трусила тайгой, расстелив полено хвоста и свесив устало большую облысевшую голову. Она еще остро переживала недавний позор и с безнадежностью думала о голодном сне в холодном логове.

Тропу неожиданно пересек глубокий и частый след. Это был след человека. Вместе с дряхлостью пришла трусость, и волчиха за последние годы избегала встреч с людьми. Но сегодня голод, в узлы скручивавший кишки, наполнил ее молодою дерзкой смелостью. Она села над cлeом и, опуустив лобастую голову, задумалась. Человек был один, об этом ясно говорили следы. Волчиха встала и решительно пошла по следу.

Спускаясь с некрутого увала, она заметила на снегу небольшой черный предмет и остановилась. Испугавший волчиху предмет был револьвер. Буран дaвно кончился, луна выползла на небо и под лучами ее холодно поблескивала большая серебряная монограмма (переплетшиеся под баронской короной буквы «Д» и «Л»), украшавшая револьверную ручку. Волчиху же испугало другое, — страшный, несущий смерть запах сгоревшего пороха, которым остро несло от этой маленькой черной вещи. Видимо из револьвера стреляли совсем недавно. Но рядом с револьвером лежал и человек. Загоревшийся взор волчихи остановился жадно на спине человека, где неестественно выпершие лопатки натянули тонкое сукно френча. Голова и ноги человека были засыпаны снегом.

Волчиха легла вздраrивая и дыбя на загривке шерсть. Двухдневный голод и трусость боролись в ней. Мозг приказывал уйти подальше от этого места, в безопасное логово, а ссохшийся желудок властно требовал нападения на человека. Победил желудок. Волчиха встала и, подталкивая себя дрожащими задними ногами, робко двинулась к полузасыпанному снегом человеку...

... А когда восток, приоткрыв глаза, положил на сугробы пepвыe багровые блики, старая волчиха уже шла тайгою к логову, хмельная от сытости, тяжело волоча раздутое пищей брюхо.