Здесь была степь. Бескрайняя, необозримая степь. Пампасы. Степи сейчас нет. Здесь — Чикаго.
Сто двадцать лет тому назад Чикаго не было... Здесь жили поселенцы. Энергичные первые поселенцы, пришедшие на девственные места Нового Света.
Читатель, помните Майн Рида, Фенимора Купера? Помните стрелков, бьющих без промаха? Следопытов с собачьим чутьем? Смелых ковбоев?
Никаких стрелков, никаких ковбоев! Ковбой теперь мчится на автомобиле, а собрание старейшин уцелевшего индийского племени выбирает президента Кулиджа вождем племени. Романтическое прошлое растаяло как дым. Первый поселенец превратился в фермера и пыхтенние фордзона он предпочитает ржанию лошадей. Свободолюбивый кавбой сменил живописные брюки с бахромой на современный пиджачный костюм. Он теперь разводит скот не из любви к вольной степной жизни. Интересы наживы, олицетворенные бесчисленными гуртами скота у чикагских скотобоен — вот что прельщает его.
Дoллap сделал свое дело. Он передвинул людей, как шахматы на жизненной доске, он заставил изменить их облик и там, где простиралась необозримая степь у озера Мичиган, там начали расти, перегоняя друг друга аллеи небоскребов.. На дрожжах американского капитализма со сказочной быстротой выростали города-гиганты. Каких-нибудь тридцать тысяч жителей было в Чикаго в 1850 году, через сорок лет — в 1890 г. их было уже миллион, а в наши дни 2.700.000.
Вот Нью-Йорк 1800 года. Всего 62 тысячи населения! Но достаточно было провести в штате канал и через пятьдесят лет в городе было уже 660 тыс. человек населения. 1890 г. застает его исполином, в котором живет более 2½ миллионов человек. В наши дни в Нью-Йорке 9.100.000 человек — первый по величине город в мире.
Так росли города не только в Новом Свете, но и в Европе. Вот один пример. 1849 год. Эссен — небольшой, скромный городишко, так тысяч девять жителей. Около города небольшой, незначительный, сталелитейный заводик. Проходит год, другой. Проходит сорок лет. Завод растет. Завод ширится. Он уже не заводик, он — исполин, знаменитый пушечный завод Круппа. Эссена не узнать. В нем 70 тысяч жителей. В наши дни он насчитывает 439 тысяч населения.
В то время как бурный расцвет промышленности вызвал к жизни на голых местах новые города, все больше и больше разростались старые. Лондон в наши дни насчитывает 7.476.000 жителей, Берлин — 3.804.000, а Париж — 2.906.000.
Подумать только, что в Европе в начале ХIХ века было только 1,5% городских жителей, а в конце века это число уже дошло до 10%.
Вы представляете себе, читатель какое переселение народов произошло за эти сто лет? Как передвинулись за это время людские пласты? Как в переполненные города нахлынула людская волна?
В XIX веке, веке лихорадочного роста городов, цена земли поднялась на небывалую высоту. И жителям, и конторам, и банкам, и заводам, — всем нужна земля. И цены на землю, благодаря росту городов, еще сильнее поднялись из-за бешеной земельной спекуляции.
Все меньше пустырей, все короче колодцы-дворы. В Берлине, в Париже, в Лондоне, — во всех крупных центрах дома строились с одним расчетом: побольше втиснуть жильцов, побольше выколотить прибыли.
Душно стало в городах! Дома полезли наверх, к небу, ибо там пока еще участками не торгуют!
Так возникли небоскребы. Так возникла эпоха железобетона. Старый честный кирпич, он должен будет отойти в вечность. Добрые старые леса вокруг построек, и они должны будут уйти. Что может быть нелепее деревянных лесов на высоте тридцатого этажа? Не выросли еще в девственных лесах такие мачтовые сосны, из которых можно соорудить подобные постройки. Вместо кирпичной кладки — стальной каркас, заполненный бетоном. Вместо деревяных лесов — лифты и лебедки. Так строятся небоскребы.
Эти дома-исполины подавляют своей величиной. Но они построены не на окраине. Они все вздымают свои громады в центре города. А чем дальше от центра, тем здания становятся все меньше и хуже. Все ниже и ниже спускается социальная лестница... И пусть в Лондоне эти окраины носят название Уайтчепеля, в Нью-Йорке — Ист-Энда, в Петербурге — Обводного канала — все равно у всех одна маска: маска нужды и обреченности.
...Вот столица «владычицы морей» — Лондон.
В городах негде повернуться. Потоки автомобилей медленным шагом передвигаются в городских центрах. Подземки и надземки переполнены. Но где граница этому? До каких границ будут лезть вверх этажи? И если промышленность развивается все дальше и дальше, то где жe границы тому дождю копоти, который незримым дождем оседает на современые города? В Ливерпуле на 1 кв. милю ежегодно опускается 500 тонн сажи. В Питтсбурге угольная пыль вошла прямо таки составной частью в воздух.
Нужен выход. Тогда возникла идея Гоуарда о городах-садах.
Там и сям возникают поселки-зародыши городов будущего. Вот поселок Новый Тернье во Франции. Цветущий городок разбит на 3 круга, которые соединяются между собою. В центре каждого круга общественное здание. И всюду зелень, зелень... Заборов между домами нет. Их заменяет незаметно протянутая среди зеленых кустов проволока на особых столбах.
В рабочем поселке Баурнвил в Англии правило: каждый дом занимает не более четверти земельного участка, остальная часть под cад, огород, под зелень. Дома не могут быть выше двух этажей. Все улицы обязательно обсаживаются деревьями. Ближе к дороге садят кусты шиповника в качестве живой изгороди, затем садят яблони, груши, сливы, а там ряд лесных деревьев. Домики совершенно скрываются в зелени.
Неприглядна жизнь рабочих кварталов современного европейского города. Но еще непригляднее, еще ужаснее была она в России.
Белокаменная Москва. Та caмая белокаменая, которая вызывала умиление старичков своим малиновым звоном. Это она создала отвратительное явление: «Сдаются в наем углы и койки». Обследование показало, что в этих конурах жило 200.000 человек. Потом это число еще более выросло. Оно достигло ужасающей цифры — 320.000 человек. По всем окраинам Москвы, по Замоскворечью, Хамовникам разбросалось 28.000 коечно-каморочных квартир.
Десятки тысяч текстильщиков и текстильщиц ютились в неимоверных условиях, лишенные хотя бы глотка свежего воздуха, яркого солнца, свежей зелени.
А когда наступила война положение еще более ухудшилось... Все меньше и меньше строилось домов. И если в 1914 году годовой прирост их достигал цифры, в 700 строений, то в 1915 году на улицах Москвы появилось только 180 новых домов, в 1916 году строительство совсем замерло.
Баку. Город золотистой нефти, город мллионеров. Как жили на его окраинах те, на труде которых построили свои дворцы Нобели Манташевы?
Квартиры? Нет, конуры и сараи. Целый ряд конур, разбросанных между мазутовыми озерками. Конур, в которых стены покрыты плесенью, в которых спали по двое, по трое на одной кровати. Конур, в которых чудовищная грязь, в которых через гнилой пол просачивается мазут с ржавой водой.
Иваново-Вознесенск, Орехово-3уево, Серпухов... Ситцевое царство... В этих грязных скученных городах создавались миллионы разных Морозовых.
Сами еще только вчера прошедшие суровую школу какого-нибудь приказчика, побывшие в шкуре домашнего кустаря в изнурительном труде выбивающегося на дорогу, закаленные суровой выучкой своих отцов, эти кулаки не склонны были проникаться идеями «просвещенных капиталистов». Это были ревнители старины. Когда в Иваново-Вознесенске в городскоЙ думе возник вопрос о необходимости водопровода, один из богатеев, братьев Гандуриных, с пеной у рта утверждал, что водопроводная вода хуже речной воды, отравляемой фабричными отбросами.
— Отравляемой? Ничего подобного. Гандурин доказывал, что фабричные кислоты и краски, испаряясь, дезинфецируют воздух, от чего-де в городе так и редки эпидемии.
Эти купцы создали знаменитые российские казармы для рабочих, в которых были общие спальни, мужские и женские, часто с нарами в два этажа.
В этих казармах были и еще более оригинальные помещения. Это те же общие спальные, но только в них отдельные места на нарах были несколько ниже и отделялись друг от друга более высокими, достигающими полутора аршин, переборами; на этих местах помещались пары — муж и жена — занавесившись со стороны прохода грязными тряпками. Такие помещения назывались «семейными».
Встречалось, что в одном и том же спальном помещении мужчины, работавшие ночью, занимали днем те места, на которых ночью спали женщины»...
Когда в молодом организме хрящ превращается в крепкую кость, внутри его твердеет небольшой островок. Потом, в отдалении — другой. Еще дальше — третий. Островки увеличиваются, растут, соединяются между собою перекладинами. И вот уже нет хряща. Есть твердый остов. Кость.
Так в каждом районе наших городов залегают эти островки: дворцы культуры, новыe школы, жилые дома. На фоне старых домов высятся новые, светлые, необычайной архитектуры. Города наши будут проростать ими. Из района в район протянутся перекладины. Все гуще, гуще... И лицо старого города станет постепенно исчезать.
Но покуда наши города не приняли полностью иной облик, новые отдельные черты выступили на них. Новые черты нового времени. На старых городах, видавших виды, точно отложился новый геологический пласт: новые дома, новые строения.
Их сразу видно. Они выделяются своей новой конструкцией. Это время наложило на них свой облик. Так каждое здание своей архитектурой, «окаменелой музыкой», одним своим видом молчаливо гoворит о том, с какой эпохой оно связано.
Такова была Москва вчерашнего дня. Москва, yxoдящая... Посмотри на Москву сегодняшнюю, и ты увидишь «завтра» всей страны.
Все больше и больше здесь новых островков. Во всех районах города родятся элементы будущего. Прошлое оставило такое постыдное и ужасающее наследие, что всюду нужно затыкать дыры. Приходится сразу закладывая и школы, и больницы, и жилые дома, и научные институты. На Тверской простер свои шесть этажей центральный телеграф. Железо-бетонный остов здания, облицованный серым гранитом, скрывает в себе нерв всей страны, является сосредоточением, откуда волевые импульсы бегут по всей стране.
На участкax 17 десятин идет постройка монументальных корпусов Всесоюзного Электротехнического Института. Здесь будут сосредоточены важнейшие работы по радио и электротехнике. День и ночь идет работа. И днем, и ночью пыхтит не уставая трактор на строительстве. Ночью он развозит по территории материалы, а днем работает как двигатель.
8 корпусов просторных, светлых должны выйти из лесов, а машинно-аппаратная лаборатория будет сплошь из стекла.
Дом Госстраха на Бронной высится над Москвой. Москва таких не знала. Он стоит так, чтобы квартиры его 5 этажей были обращены на восток, на юг, на запад для лучшего освещения. Так стоит он блестя окнами, и поражая своей странной конструкцией. Крыша плоская, на крыше разбит цветник. Скамейки стоят. Навес от дождя. В доме ванны. Души. Газовые плиты. В каждой квартире. Через стену всего дома проходит общий желоб для целой группы квартир. Опустите в этот желоб мусор и он попадет во двор прямо в специальные ящики.
Такой же дом Госстраха стоит по дурновскому переулку.
Taм, где встречаются три вокзала, на Паланчевской площади строится четырехэтажная грандиозная железнодорожная поликлиника. Она уже заканчивается. 100 врачей будут пропускать через эту поликлинику 3.150 человек.
В Ленинской слободе впервые идет капитальное школьное строительство. Вот она, будущая школьная республика.
3ал физкультуры. Столовая. Библиотека. Школьный кооператив. Приемная своего врача. Выше — классы. Посещение для педагогического персонала. А кругом «республики» газоны да спортивные площадки.
Выростают шестиэтажные железобетонные корпуса у Правления Госбанка. В Китай-городе — Московском Сити — спешит отстроиться тоже железобетонная шестиэтажная громадина специально для учреждений.
Там и сям воздвигают тресты, синдикаты, cтpоительные кооперативы свои дома. Этим летом в Москве строилось 57 махин.
Точно нa экране развертывается великая страна. Далекая таежная Сибирь. Бьющий ключем подмосковный промышленный район. Окутанная куревом заводов всесоюзная кочегарка — Донбасс. Знойный нефтеносный Баку. И всюду, всюду идет стройка!
На юге, в столице плодородной Украины, преображается Харьков. Строит новые дома, выпрямляет улицы, а посреди центра возводит невиданный Дом Трестов.
Окончится эта постройка и люди будут приезжать посмотреть на нее. Здание развертывается широким веером. Двe улицы будут проходить через Дом Трестов. Шесть повисших над провалами улиц мостов будут соединять разобщенные части дома. Местами здание будет подыматься до одиннадцати этажей. С его плоской крыши будет виден весь Харьков.
Таков будет этот дом. Он поглотит около 600 тысяч пудов железа, 500 вагонов досок, 3 тысячи вагонов гранитного камня.
Ореховы-зуевцы, иваново-вознесенцы тоже взялись за дело. Им много работы. Вместо казарм нужно соорудить легкие коттеджи.
Донбасс выбирается из конур. Углекопы хотят жить тоже по-человечески. В Биби-Эйбат выстраиваются длинной линией поселки для нефтяников. Сибиряки отстраивают Ново-Сибирск — таежный Чикаго, по всей стране идет горячая скорая стройка.
Едва оправившись от тяжелых лет, строит и Ленинград. Город только почувствовал возможность стройки, и на свои нe особенно крупные средства уже торопится заложить островки будущего.
Там, где триумфальная арка открывает перспективу на славную боевую улицу — улицу Стачек, там вырос, действительно, целый островок будущего.
Постарайтесь представить на минуту, что в oтдалении нет этих убогих домиков. Тогда перед нами расположится благородный спокойный корпус Дома Культуры. Выпуклый полуциркульный фасад, по сторонам две башни. Корпус залит стеклом.
Пройдите теперь квартал вперед. Видите, справа строгое четырехэтажное здание с Обсерваторией, местами переходящее в пять этажей? Не худо бы и центру любого европейскогo города иметь такое здание. Это — трудовая школа им. 10-летия Октября. Теперь обернитесь влево. Эта тракторная улица как-то не похожа на обычные улицы российских городов. Справа и слева уходит вглубь ровная линия трехэтажных домов. Дома общего стиля. Балкончики. Газоны переед улицей. Свободное пространство между каждым корпусом. А если в конце новой улицы повернуться лицом к улице Стачек, то прямо на вас будет глядеть высокая, спокойная башня школьной обсерватории...
А теперь мы предоставим слово Михаилу Кольцову.
«... Без десяти десять в центральной часовой станции был дан первый сигнал, вещавший, что только шестьсот секунд осталось до праздника большого Октября.
Во всех неиспорченных часах сорока республик Советского Союза — башенных, уличных, аэродромных, стенных, каменных, карманных, конюшенных — раздался резкий звон. Циферблаты их, регулируемые по радио, стали постепенно краснеть... В миллионах хлевов1) электрофицированных деревень сверхярославские улучшенной породы коровы вопросительно подняли головы и удовлетворенно опустили их обратно в кормушки.
Без десяти десять, услышав звонок, взмахнул палочкой дирижер в концертном зале Главного управления музыкальных прожекторов и излучаемый огромными мембранами, вступительный марш поплыл в пространство...
И сейчас же грянули первым тактом многие тысячи военных оркестров в головах необозримых колонн. Войны давно прекратились на большом материке, армии были распущены, но военные оркестры сохранены на вечные времена. К трубам и литаврам были прибавлены заимствованные у ХХ годов прошлого века знойные ухищрения джаз-банда и соединенный радостный гам поющей меди и трещеток, всегда сопутствовал детям и взрослым при всяких уличных шествиях».
Но Михаил Кольцов не указал в какой Mоскве это будет происходить. Это будет в Москве нетеперешней, совсем нeпохожей на нашу старушку. Разве только среди новых домов можно будет узнать здание центрального телеграфного, да дом «Известий» или Госстраха напомнят о первых порах строительства «большой Москвы».
Москва будет новая, широкая, свободная. Со всех сторон ее будет окружать двухверстное кольцо зелени, а в центре города, а в сердце Москвы врежутся три зеленых клина, освежающих деловые кварталы. Здесь будут выситься высоченные дома, а вокруг этого делового квартала расположится целая серия пригородов. Города-сады, утопая в зелени, со всех сторон окружат центр.
А там, дальше, по нижнему течению реки распланируется Московский Порт. Московский Порт? Да, порт. Он будет перерабатывать 500 миллионов пудов грузов. Отдельные eго гавани будут представлять закрытые бассейны с широкими входами. Вдоль причальных линий расположатся склады, будут высить свои клювы подъемные краны, во всех гаванях порта, на складах, на причальных линиях будет работать 52 тысячи рабочих.
Не думайте, что порт, это — фантазия. Еще в 1904 г. возникла мысль о нем, расчеты ученых говорят о том, что наступит время, когда Москва не сможет жить без него. Бурный расцвет промышленности будет искать выхода для свое продукции, и железнодорожный транспорт один не сможет справиться с этой непосильной задачей.
С севера на юг Москву прорежет на легких эстокадах железнодорожная магистраль. От Курского вокзала, то ныряя в тоннелях, то выбегая на набережные проляжет вторая магистраль, соединяя центр с окружной дорогой.
Так будут сообщаться части этого города. Старые дома постепенно пойдут нa слом. На строительных участках только 30-60 процентов смогут быть заняты зданиями. На окраинах высота домов будет понижаться, только редкие башенные дома будут выситься среди зеленых кварталов...
Таковы пути, которые мы избираем, — от купеческих грязных городов к просторым, зеленым городам будущего.
1) В оригинале статьи это предложение напечатано так: "В миллионах хлебов электрофицированных деревень сверхярославские улучшенной породы коровы вопросительно подняли головы и удовлетворенно опустили их обратно в кормушки." (прим. составителя). (стр. 22.)