Терентий, пастух той деревни, где я жил летом, часто приходил пьяный к моей избушке и кричал:
— Эй, охотник! Помоги бога для. Убей ты мне его, дьявола, убей ради Христа. Сделай такую милость.
Иногда он выходил в комнату и, обдавая меня запахом махорки и водочного перегара, презрительно объяснял:
— Нашим-то пьяницам все некогда, никто не идет. А он, смотри, опять жеребенка зарежет. Все ходит. Уж сделайте божескую милость. Будьте по гроб благодетелями.
Мне эти просьбы очень нравились: за настоящего охотника, значит, считаюсь. Лестно. Но я смущенно отказывался. Где уж мне с моим оружием выступать против матepого волка!
Я забивал заряд в свою одностволку отрезком толстой проволоки и со стыдом носил этот кусок в руках: у ружьишка не было помещения для шомпола.
Впрочем, било очень жестоко и мою дичь, сидячих yток, хлестало наповал.
И вот, когда и с ружьем на плече, с проклятой проволокой в руках, шел на охоту, у Ямок, у можжевелевой заросли, под самой деревней я услышал отчаянный крик, а затем увидал бегущего ко мне Терентия.
Он задыхался, плакал и вопил:
— Зарезал, опять зарезал!.. Я на него вот этак: у, чтоб те ро́зарвало! А он хоть бы что. Внимания не берет, мать пресвятая. Будь ты проклят, царица небесная!
Старик ругался, призывая всех святых, как он наступал на волка, а тот, cлегка отбежав, возвращался к зарезанной овце и опять волочил ее... Смешно, жалко и страшно было смотреть на бессильную злобу к привычному врагу, на невольный ужас безоружного человека перед обнаглевшим зверем. Палка волку?! Есть от чего заплакать.
Один заряд утиной дроби в ружьишке пятнадцатилетнего стрелка — это тоже не слишком большая сила, но, если волк бежал от палки пастуха, то как отступить без выстрела охотнику?
— Где он? — сказал я грозно, — давай, запалю... Не подпустит, пожалуй, и дробь мeлка. Ну, да ладно.
— Сюда, сюда, голубок ты мой родной! Ты хоть пугни проклятину, хоть острастку дай ему, чтоб не ходил. Вот сюда на тропку, он тут ходит, тут ты притаись, а мы оттуда его шугнем. Уж cдeлтe милость, по гроб жисти благодарить будем.
Пастух убежал.
Затем послышались его ругательства, детский крик подпаска, озлобленный лай собаки...
Вдруг на тропинку между низкими кустами можжевельника выскочила огромная серая собака. Она не торопилась нисколько, на меня не посмотрелa и, злобно поджав хвост, обернулась головой в ту сторону, откуда явилась.
— Это — волк? Почему у него желтые лапы?!.
В тумане странного волнения я смутно видел разинутую пасть... длинный красный язык и — в пяти шагах — выстрелил куда-то под серую лобастую морду...
Никак не мог я ожидать от своей одностволки подобного действия на такого крупного зверя!
Волк стал на дыбы во весь огромный рост, с peвом качаясь шагнул на задних лапах раза два-три, завыл, застонал и повалился.
— Oхотник — что ж скрывать! — убежал.
Ему навстречу с поля на выстрел бежал пастух, подпасок, какие-то мальчишки, бабы. Затем явились мужики с кольями. Boлка нашли скоро. Он, безобразно подпихиваясь задними лапами, уползал, забивался куда-то между кустами — бессмысленно и безнадежно: обе передние лапы его болтались перебитыми. Он не выл, не рычал, он, несомненно, хотел молча встретить явную, неизбежную смерть, но когда он, ляская зубами, яростно хватал и грыз траву, у него в горле что-то клокотало бешено и хрипло...
Волка прикончили кольями и унесли в деревню вместе с последней зарезанной им овцой. Во главе победного шествия рядом с героем дня шел пастух Терентий. Он кричал, плакал теперь, уж от радости, предлагал свести меня в кабак выпить на общественный счет, opaл про что-то по гроб жисти и расписывал восхищенной толпе чудеса про мою стрельбу, которой он не видал.
Волчья шкура, желтоватая, как бы вытертая, как бы подпаленная, летняя шуба волка много лет висела у меня на стене, затем спустилась на пол, ковром к кровати, cлужила долго и хорошо, потоом исчезла...
Серые шкуры, отлично пушистые, беловатые меха, зимние шу6ы вполне вылинявших волков у меня со времени также побывали, но после каких забот, расходов и ухищрений!
Правильная охота на волков производится несколькими способами.
Они все сложны, дороги и... и... мало достигают цели.
Летом, осенью, весной охоты на волка нет: он неуловим. Жилища у несемейного волка не бывает. Место для логова выбрано волчицей всегда так, что лучше не придумать. Это не нора, глупо выкопанная в земле, не наивная берлога в яме, откуда приходится вылезать на виду у врага головой вперед, это — гнездо в трущобе. Добраться до него постороннему трудно, а хозяевам выскочить из него и исчезнуть — да нет ничего проще!
Волчье логово устраивается чаще всего на дне оврага, иногда в промоине, и сухом русле ручья. «Дорога» к логовищу всегда закрыта, загромождена, завалена дромом, т.-е. всяким шумным хламом, какой только может быть в лесу. Сносят-ли волки его нарочно?
Кажется, нет, но местечко для жилья выбрано именно там, куда хворост, полусгнившие вершины деревьев, засохшие, вывороченные с корнями кусты как-будто сваливались в кучу десятки лет. Волк может между ними проскользнуть бесшумно, а человеку трудно не нагреметь, не обрушиться шумно с крутого берега оврага или ручья.
Само логово — груда ветвей и травы, принесенных уже, несомненно, нарочно, груда похожая на огромное воронье гнездо. Оно при благополучной семейной жизни никогда ни на миг не остается без неусыпной стражи . Если волчица ушла на добычу, сторожит волк.
Он нежнейший в мире отец, судя по тому, что пищу детям он приносит в собственном желудке.
Oтрыгнув, он то, что грубо, с мелкими костями, съест сам или даст волчице, а нежное на половину переваренное мясо — деткам... Полдюжины таких детских «котлеток» однажды совсем свежие лежали рядом на песке пещеры, где было волчье логово. Двое охотников ползали по оврагу по заранее подмеченной и изученной дорожке, ползли чуть дыша и, как им казалось без малейшего шороха, но выводка на месте не оказалось: волчица и четверо щенят исчезли, не зашелестев ни листом. А когда те двое еще ползли, откуда-то cвepxy издали раздался короткий басистый вой... И один из двух, из тех, что ползли, прошептал:
— Старик. Узнал, пронюхал, подлец... Уйдут!
Так оно и вышло.
Волчицу иногда можно застать со слепыми щенятами. Она старается их унести, но, если не удалось, то ждет на смертный бой кого угодно.
Конечно, тут ее можно убить.
Конечно, бывает и так, что прежде чем волчата подрастут, матерой волк гибнет при каком-либо похождении. Тогда положение вдовы с маленькими трудно. Тогда щенят, толстых, лобастых, похожих на комки серого пуха, можно застать одних и унести. Но смотри в оба, кто осмелится на это! Волчица живо найдет след похитителя, догонит в миг, подкрадется змеей и... Тут уже необходимо ее убить, иначе oнa покажет, как воровать ее детей.
Волчата, повидимому, очень долго нуждаются в таком полу-переваренном корме. Почти годовалые волки, взрослые, сами уже охотятся, продолжают принимать приношения нежных родителей.
Если волчий вывод не потревожен на логове, то весной там опять волчица с щенятами «прибылыми», и тут же околачиваются обычно два-три еще каких-то, называемых переярками. дети они этой волчицы, прибылые братья родные им, переяркам? Какое-то родство должно быть тут есть: старик матерой переярков прочь не гонит.
Глубокой осенью волки от логовища уходят прочь, но пока они еще не ушли, их подслушивают на вой. Молодые довольно легко отзываются на поданный им голос.
В эту пору на волков можно охотиться с гончими. Волк, старый, матерой могучий зверь бежит не только перед стаей собак, но удирает, поджав «полено» — так называется волчий хвост — от одной собаки. Породистый гончак, специалист по волку и лисе, учуяв волчий след по влажной «черной тропе» oсeннeгo леса, повидимому, забывает все на свете. В его гоне по волку звучит особый задыхающийся хрип, далеко слышный охотнику.
Волк, мрачно опустив голову идет зорко оглядываясь, несмотря на cтpaшную быстроту своего хода. За ним бурно несется самоотверженный гончак: он должен выгнать на выстрел трусливого подлеца, удирающего перед ним. И если охотнику удалось перехватить на перемычке эту погоню, повалить хищника удачным выстрелом, гончак счастлив, он прыгает в восторге при победном звуке медного pога. Но иногда случается, что яростно-хриплый лай, удалившись в лесную глубину, вдруг смолкает. Охотник трубит раз, два — лишь эхо отвечает вдали рокочущим звуком... Бегут по тому направлению, куда уклонилась погоня, отыскивают по еле видным приметам путь волка и собаки и находят... голову и клочья увлекшегося гончака.
Матерый ли зверь оборачивается на своего неосторожного преследователя, налетают откуда-то другие?
Не переярки ли, следя, как гонят их серого старика, несутся незримо, неслышно по сторонам гоньбы и, выскочив в решительную минуту, кладут конец игре?
Когда стая гончих стала редкостью, охота на волка с собакой начала вырождаться довольно давно; теперь едва ли не прекратилась совсем.
Охота на волков облавой во всяком случае многолюдна: на каждого cтpeлка полагается 8—10 загонщиков. Какая трата времени, труда! А надежд на успех очень мало. Облава возможна только зимой по снегу. Стрелок должен быть одет в белый балахон и вооружен отменно; не всякое охотничье ружье хорошо бьет картечью, а волк на рану крепок.
Cтрелкам не сидеть же около леса в деревне в ожидании, пока волков обложат, т.-е. обойдут на лыжах широко кругом волчьего следа и обтянут его проволокой с кумачными флажками.
Значит, тeлeгpaммы, поездки, сборы, неудачи, отсрочки: все это деньги.
И стрелять в зимнего волка совсем не то, что в лeтнего тетеревенка: как в шапку на открытом поле — хлоп! Нет, тут надо уметь мгновенно влепить заряд в нечто серое, призрачно мелькнувшее в засыпанном снегом кусте.
При всем том часто получается провал.
За первую правильную волчью охоту я заплатил очень дорого — не только деньгами, но и позором, не забытым никогда.
— Почему не стреляли? — обиженно спросил меня по окончании загона «пскович»1), сам поставивший меня на лаз.
— А почем стрелять? — сердито ответил я, — стоял, стоял тут как болван в балахоне, замерз. Тьфу!
— На лазу стояли, — упорствовал пскович, — должны были волки на вас выйти.
— Мало ли кто что должен. Вот не вышли.
— Позвольте, мы даром денег не берем. Я сейчас.
Он побежал на лыжах, делая круг передо мной, и резко остановился у того самого куста, где чуть-чуть шевельнулась, осыпая инией, единственная ветка за все то время, как я в белом балахоне истуканом стоял среди белизны, неподвижности и молчания зимнего леса.
— Вот они все тут! — озлобленно-радостно закричал пскович. — Пожалуйте посмотреть. Вот волчица первой шла, вот тут она встряхнула ветку, спотыкнулась, вот переярок2), вот четверо прибылых3) прошли. Все тут были.
Он показывал следы каждого когтя на снегу, объяснял каждое пятно, каждую царапину. Я видел только свеже истоптанный множеством лап снег. Сомнений, однако, не оставалось никаких: волки сюда приходили, толпились тут, в полсотне шагов от меня, серые, средь бела дня, и незримо беззвучно исчезли.
— Я заплачу, — сказал я, подавленный очевидностью, — только, я ничего не понимаю: почему же я их не видал? Они должны были по-чистому пройти.
— Они и прошли. Как только они вас увидели...
— Они меня?! Как можно это знать?
— Самое простое дело. Вот до этого куста они шли рысью, а как вас увидали, поползли. Смотрите.
Действительно, на снегу виднелась снежая борозда, тянувшаяся шагов сорок через поляну.
— Они просто на вас напоролись бы, — объяснял пскович, указывая на место моей бывшей стоянки, — им деваться некуда.
— Как же я не видал?
— А это уже я не знаю. Они, подлецы, в десяти шагах проползут. Снег рыхлый, он закопается и ползет, только уши торчат... Хитрые, подлецы!
Я молча стоял перед длинной, мягко осыпавшейся бороздой. Тут, зарываясь в сверкающий снег, проползли серые звери, перехитрившие меня...
Как сверкали их глаза, как шевелились острые уши, и в этих брюхах, скользивших по снегу, там должно быть трепетало что-то в роде смеха!
— Вот тут опять ходом пошли, — кричал от куста пскович, — смотрите!
Но я уже не пошел туда. Провели за нос, серые воры, чего там смотреть!
— За выстрел берем, даром денег не берем, — повторил пскович, — это так оставить нельзя. Позвольте.
Он обнюхивал меня с головы до ног — шапку, валенки, балахон и пожал плечами.
— Запаха нет. Не иначе, как вы шевельнулись. Больше нечему быть.
— Ну, будет чепуху толочь: не шевелился я. Едем.
Тут пскович засунул пальцы в стволы моего ружья. Поднес их к носу и багрово покраснел.
— Нет, это что ж, — оскорбленно проговорил он, не смотря на меня, — этак волка ждать нельзя. Это напрасно. Это не по-охотницки. Это последнее дело!..
— Да что такое?
Он не отвечая сунул мне под нос пальцы, выпачканные пороховым нагаром: nocлe заячьей охоты, бывшей накануне, мое ружье осталось невычищенным. Этого оказалось достаточным, чтобы умные звери издали учуяли опасность и рассмотрев меня в упор, нахально проползли передо мной и как тени унеслись с привычного пути так, что я их не заметил.
Пскович деньги за охоту с меня взял.
Он, видимо, презирал меня совершенно. Мы встречались потом не раз; убитые мною звери, казалось бы, удостоверяли, что я научился, как стоять на лазу, но пскович моего позора не простил мне никогда. Он, впрочем, — этакий ядовитый человек! — мой промах называл нежно: ошибочка тогда произошла.
По снегу волк в одиночку не ходит. Стая же волчья зверски хитра, по-собачьи умна и она чувствует человека так, как он сам себя чувствовать не может. При всей ее наглости волчья стая всегда неизменно острожна. Облава на волков дело хитрое, гораздо 6олее сложное, чем охота с псковичами, почти всегда неудачное и даже при удаче несоразмерно дорогое. Перестрелять волков нельзя, их могут истребить капкан и яд4) — дешевые средства, которыми волки, не остерегаясь человека, губят себя сами без «ошибочек».
Когда теперь случается читать о том, что на всем пространстве СССР волками зарезано только скота 780.000 голов на 15½ миллионов рублей за один 1924 год5), что для борьбы с тaкой грозной опасностью предположены лишь кое-где облавы, тогда мне вспоминается... порыжевшая волчья шкура, так тепло щекотавшая ноги своего завоевателя. Мне тогда слышится бормотанье старого пастуха, его «cдeлтe милость» и «по гроб жисти», острый запах можжевельника дышит мне в лицо жаром жгучего полдня, и я вижу, как серый зверь ползет, бесшумно забиваясь в глубь кустов...
Нет, облавы со всей их картечью для волчьих стай, пожалуй, даже менее страшны, чем незабвенная одностволка для летнего хищника, обнаглевшего у стада и случайно попавшего под выстрел мальчишки.
1) «Псковичами» называли особых мастеров по обкладыванию зверя — безразлично из Псковской, Новгородской, Тверской губерний. «Псковичи» вдвоем-втроем выставляли любого зверя в назначенную точку. (стр. 20)
2) Годовалый волк. (стр. 20)
3) Щенята текущего года. (стр. 20)
4) В С-А.С.Ш. десять лет назад волков было столько, что пастбища от нападения хищников загораживались металлическими сетками. Затем волков истребили по плану, рассчитанному на 8 лет; для начала 400 инструкторов обучали население, как ставить капканы, класть отраву, устраивать проволочные петли, гнать волков на заостренные колья и проч. Теперь волчьей опасности в С-А.С.Ш не существует. (стр. 21)
5) Бюллетень №115 ЦСУ. (стр. 21)