Пeчтаемый ниже исторический очерк "Узники океанской Бастилии" обрисовывает почти неизвестные советскому читателю факты из жизни сосланных на острова Hoвoй Kaлeдонии, участников Парижской коммуны. Великие в своей борьбе парижские коммунары — велики и в страданиях. Жизнь сосланных в каледонскую каторгу — это трагическая и правдивая повесть о страдальцах мрачного острова Ну, страшного Соснового острова, узниках тюрьмы полуострова Дюко. Окруженные океаном, охраняемые бездушной и тупой стражей, каледонские ссыльные проявили чудеса героизма, мужества и трогательной заботливости к своим ослабевшим в борьбе товарищам. Поэтому вдвойне близки и дороги нам эти люди, и как борцы за дело первой пролетарской революции и как мученики, мужественно переносившие ужасы кровавой расправы, тюрьмы и океанской каторги,
Основным материалом для очерка послужили "Воспоминания" Луизы Мишель, написанные с удивительной простотой и задушевной искренностью...
Последний, 72-ой день Парижской Коммуны уходил в вечность. Страшен был прощальный, глухой залп из пушек с двойным зарядом. Это умирала упорствовавшая до конца баррикада коммунаров на Фонтэн-о-Руа. Это коммуна голосами пушек пропела свою лебединую песню. Бойцы Коммуны, уже запертые в казематы тюрьмы Сатори,
Парижские пролетарии дорого заплатили за свою Коммуна 1), несшая миру счастье и справедливость. И камеры тюрьмы огласились мощным кличем:
— Коммуна умерла!.. Да здравствует Коммуна!..
Парижские пролетарии дорого заплатили за свою Коммуну. Париж казался огромной могилой, залитой кровью и пламенем. Версальцы ходили по этому кладбищу, как мясники, с красными от крови руками. Из казармы Лобо кровь текла двумя ручьями, этот поток направился к Сене, и даже в воде реки долго еще можно было видеть кровавую струю. В казармах трещали митральезы, били людей как зверей на охоте. На тротуарах лежали грудами трупы: мужчины, женщины, младенцы.
Так победившая буржуазия и вождь ее «кровавый карлик» Тьер расправлялись с ненавистной им Коммуной. 35.000 расстрелянных без суда коммунаров — официальная цифра жертв версальского террора — не соответствует действительности. Расстреляно было значительно больше. Но бастионы Версаля, Сатори, казематы Шантье и Арраской тюрьмы были еще набиты арестованными коммунарами. Здесь томились в ужасных условиях, умирали от голода и жажды, сходили с ума около 50.000 человек, в том числе 1.000 женщин и больше 600 подростков. Тогда началась мрачная комедия суда, неслыханное издевательство над справедливостью и достоинством человека.. Комиссия из 15 палачей, названная по злой иронии «комиссией помилования» посылала осужденных на казнь, заботливо соблюдая все формальности, напоминавшие испанский обычай помещать осужденного на последнюю ночь в часовне. Комиссаром 3-го военного суда над коммунарами был назначен батальонный командир Гаво, выпущенный незадолго до того из сумасшедшего дома. Жутко было глядеть на его зверское беснование на суде. И приговоры суда скреплены печатью его безумия: 270 человек приговорены к расстрелу, около 5.000 человек к ссылке на каторгу, 2.000 человек к долголетнему тюремному заключению, и т. д.
Но куда же направить такое громадное количество приговоренных на каторгу? Стены Оберива и Ларошеля по мнению многих спецов недостаточно крепки и надежны чтобы удержать эти тысячи отчаянных храбрецов Коммуны. И «комиссия помилования» во главе со своим председателем Тьером находит выход: бунтари будут сосланы на дикие острова Новой Каледонии. Там, на 20° южной широты охраняемые озверевшими жандармами и стражами, еще более страшными акулами, пусть умирают коммунары медленной смертью от тропических лихорадок, укусов змей, непосильной работы и жгучей тоски по родине.
2 сентября из Рошфора вышел в море старый военный парусный фрегат «Виргиния». Это старое корыто, скелет корабля, был назначен морским министерством для отправки на Новую Каледонию ссыльных коммунаров. Фрегат был сдан на слом и только из-за каледонцев его снова спустили на воду. Но ведь не расходоваться же из-за каторжан на посылку в Тихий Океан хорошего парохода?.. А если старая «Виргиния» отправится вместе со своими пассажирами на дно, туда и дорога, меньше хлопот.
В нижних батареях фрегата, по маленьким клетушкам, похожим на коровьи стойла, были размещены ссылаемые на острова Новой Каледонии коммунары: мужчины, женщины, подростки, даже грудные дети, родившиеся уже в тюрьмах, всего около 500 человек. Здесь был весь цвет Коммуны, вся оставшаяся в живых ее старая гвардия: Анри Рошфор, редактор знаменитого «Фонаря», поляк Воловский, старый Малезье, ветеран революции, одежда которого была продырявлена пулями, герой осады Нейль-Дакур, итальянский революционер Чиприани, юный поэт Мерио, журналист Марото, бывший мичман Конье, смертник Этьен, старик Краузе, из штаба Домбровского, Провен — храбрый барабанщик Коммуны и много других. Из женщин в ссылку отправлялись: Луиза Мишель, гениальная агитаторша, прозванная «Красной Девой», старушка Луи, двенадцатилетний ребенок Евгения Тиффо, красавица Руссо-Брюто, прозванная в шутку «маркизой», Лемель, не хотевшая пережить коммуну и в день ее падения покушавшаяся на самоубийство, русская девушка Орловская, Августина Шиифон и другие.
Сквозь люки верхней палубы коммунары видели, как расстаяли на горизонте подобно фиолетовой дымке родные бepeгa Франции. И тотчас же, какое-то странное судно пошло в кильватере «Виргинии». Оно то ставило всю парусину, нагоняя тяжелый на ходу фрегат, то замедляло свой ход. Вечером обеспокоенный капитан «Виргинии» приказал дать два предупредительных выстрела из пушек крупного колибра. Судно тотчас исчезло. Но лишь наступила ночь, во мраке снова забелели паруса таинственного судна. На рассвете оно снова скрылось, и на этот раз уже навсегда.
Kто был на этом таинственном судне? Не друзья ли, хотевшие освободить ссыльных коммунаров?
22 сентября на мачтах «Виргинии» зашелестели крылья чаек. Фрегат подошел к Канарским островам, вдали облачным миражем встала голубая вершина мыса Тенериф. Коротенькая остановка на Канарских островах дала возможность немного передохнуть измученным качкой коммунарам. А затем снова океан, беспредельная водяная равнина, вой ветра в снастях, скрип корабельных досок. Вблизи мыса Доброй Надежды «Виргиния» попала в сферу урагана. Старый фрегат плохо боролся с ветром и волнами. Полуразбитый, давший течь, он жалобно скрипел, словно стонал от боли, готовый развалиться. В трюме фрегата, в этих человеческих загонах — угрюмая подавленная тишина, лишь плачут от ужаса маленькие дети. Подгоняемая ураганом «Виргиния» пролетела берега Бразилии, пересекла тропик Казерога, с каждым днем, с каждым часом уходя все южнее и южнее. Пленники этого «невольничьего корабля» уже начали страдать от холода в своих сырых клетушках. А однажды, глубокой ночью на палубу фрегата густыми хлопьями повалил снег. «Виргиния» вступила в Южный Ледовитый Океан. От холода, сырости, плохого питания среди ссыльных начались заболевания цынгой. Болезнь валила с ног даже взрослых и физически здоровых людей: Рошфора, Лемель, Руссо-Брюто. На детей-же нельзя было смотреть без слез, посиневшие, обезсилившие они не могли даже плакать. Коммунары, громко заявившие жалобу, тотчас были посажены в карцер. В темной норе, в самой глубине трюма сидели они в ножных кандалах без еды и питья. И когда страдания стали невыносимыми, когда казалось, оставался один выход — за борт, с салинга пролетел долгожданный крик:
— Земля!..
Коммунары, бросившиеся к пушечным люкам, увидели мрачные скалы острова Ну, принадлежавшего к архипелагу Новой Каледонии.
«Виргиния» бросила якорь вблизи полуострова Дюко.
Пройдя наиболее безопасным, узким проходом между двумя коралловыми поясами, фрегат вошел в Нумейскую бухту. Ссыльные увидали, точно в Риме, под ярко-синим небосводом — семь голубых холмов, а чуть дальше Монд д'Ор весь в расщелинах, из которых проглядывала красная, первобытная почва. Повсюду — горы, с песчаными вершинами, с зияющими ущельями. Одна из гор расселась на две части, образуя как бы цифру V.
Ссыльные поднялись на палубу. Яркий свет солнца, стальной блеск моря заставили зажмурить их глаза, привыкшие к полумраку трюма. Начальник транспорта делал перекличку:
— Рошфор, Воловский, Пассруэ ...
Рошфор рассмеялся в лицо начальнику: — Не думаете ли вы, что мы могли бы убежать в открытом океане? Акулы — слишком хорошие стражники...
За мужчинами наверх поднялись женщины. Героини Коммуны, узнав, что их хотят отправить не на полуостров Дюко вместе с мужчинами, а в Бурайль, на том основании, что условия жизни там лучше, энергично запротестовали. Луиза Мишель выступила вперед: — На баррикадах мы стояли плечо к плечу с мужчинами, а потому не желаем, чтобы и здесь нам жилось лучше их. И если вы все-таки повезете нас в Бурайль, мы бросимся в море...
Пораженный их стойкостью начальник уступил. Женщины были отправлены на полуостров Дюко. Здесь для ссыльных были уже приготовлены ранчо из глины смешанной с соломой. Коммунары с удивлением осматривали незнакомую им тропическую природу.
— Нам не убежать отсюда. Это океанская тюрьма — страшнее Бастилии. Нас стрегут жандармы, океан, его циклоны и акулы...
— И все-таки я попробую удрать! — бодро откликнулся Анри Рошфор.
Ссыльные на полуострове Дюко жили в маленьких ранчо, хижинах, построенных ими самими из глиняных кирпичей, высушенных на солнце. В таких хибарках мученики Коммуны должны были отсиживаться в периоды тропических ливней и циклонов, часто бушевавших над архипелагом.
Более слабые из ссыльных уже начали гибнуть. Жгучая тоска по родине грызла их сердца, они начали чахнуть, умирать скоропостижно. Когда приступы тоски становились особенно острыми, страдальцы схватывали мотыги и начинали яростно долбить землю. Это называлось у них обрабатывать «поле тоски». Но все чаще и чаще по горным дорогам начали тянуться по направлению к кладбищу погребальные процессии. Первым умер Бэрэ, именем которого и было названо кладбище; за ним отправился Пассдуэ, синеглазый ребенок Евгения Пиффо, Теофиль Плас. Однажды поселок ссыльных был потрясен ужасным известием: юный поэт Мерио покончил с собой в приступе мучительной тоски. Его похоронили под зелеными, священными для туземцев неули...
Ссыльные острова Соснового были лишены сношений с внешним миром даже в большей степени, чем поселенцы полуострова Дюко. Их письма проходили через руки администрации.
Многие из ссыльных о. Соснового не выдержали одиночества и сошли с ума. Первым помешался Грандье, редактор газеты «Призыв». Он каждый день ходил на берег и смотрел в ту сторону, где за океаном лежит милая Франция. Администрация отказалась поместить его в больницу. Однажды он, с хитростью сумасшедшего, обманул присматривавших за ним друзей и скрылся. Но следующим же утром нашли его в кустах, недалеко от дороги, ведущей к морю; Грандье был уже мертв. Четверых с о. Сонового казнили за то, что они, потеряв терпение, в припадке временного помешательства поколотили одного из надзирателей. Они шли на казнь с песнями, зная, что смерть избавит их от невыносимых мук океанской Бастилии.
Но самым мрачным из адских кругов был остров Ну. Здесь были заключены самые испытанные бойцы Коммуны. Они были скованы двойной цепью и волочили на ноге ядро, рядом с теми уголовными преступниками, которые считались наиболее закоренелыми бандитами, убийцами, отравителями. Последние вначале всячески издевались над коммунарами, но под конец стали уважать их за мужество и стойкий героизм.
Невыносимо печет солнце. По обнаженным склонам холмов медленно тянется вереница людей. На согнутых спинах их гигантские стволы эквалиптов. Эту мучительную ношу узники о. Ну должны перетащить через прибрежную возвышенность, миновав болото, в судостроительную верфь. Недавние члены Коммуны идут в ногу с ворами и убийцами. Кандалы зловеще гремят, ударяясь о камни. Над всей толпой стоит легкий, едва уловимый стон. Вот один из коммунаров, с глазами подведенными болезненной тенью, зашатался и рухнул под тяжестью бревна. Из горла страдальца хлынула кровь. Это Альфонс Эмбер, один из трех редакторов газеты «Пер Дюшен». Свистнул кнут положив змеевидный рубец на вздрагивающую спину умирающего. И тотчас же раздался звенящий негодованием крик остальных ссыльных:
— Вы злоупотребляете вашей властью. Сами доводите до полусмерти, а потом бьете!.. Собаки!..
— Молчать, падаль!.. Работать не хотите, ваше дело революции устраивать!..
Снова свистит кнут. Вопли, крик, сдавленный хрип. Сегодня на кладбище Бэрэ прибавится еще несколько могил. Это страдальцы о. Ну уйдут навсегда из этого мира.
В первые годы ссылки, коммунары не раз пробовали бежать с острова Новой Каледонии. Но побеги не удавались. Для погони за беглецами администрация выдрессировала наиболее из диких туземцев-канаков, развратив их подкупами, подарками, а главным образом спиртом.
Но не все туземцы канаки были развращены каторжной администрацией, не все они служили в туземной полиции. Большая часть их не смогла вынести притеснений французов и восстала под предводительством вождя Атаи. Восстание охватило несколько туземных племен. Из земли был вырыт камень войны и канаки поклялись отомстить «Злым белым». Белые тоже вооружилсь. Против копий, дубин и пращей канаков были двинуты скорострельные игольчатые ружья «Лебеля» и горные гаубицы.
Однажды ночью, когда океан ревел от бурных порывов ветра, в дверь ранчо Луизы Мишель кто-то постучал.
— Кто там? — спросила Луиза.
— Тайо... Тайо, — послышался в ответ таинственный шопот. Луиза успокоилась: «Тайо» по-канакски — друг. Действительно это пришли друзья коммунаров — канаки. Они отправлялись к восставшим трибам и зашли проститься с «добрыми белыми». Взволнованная Луиза Мишель взяла свой красный шарф развевавшийся на баррикадах Коммуны, который она сумела сохранить, несмотря на тысячу трудностей, и передала его канакам.
— Это самое дорогое, что у меня осталось, — сказала Луиза. — Если нам не удалось дело свободы, пусть же удастся оно вам...
Канаки, несмотря на свирепую бурю, вплавь переправились через залив и к утру доставили своему вождю Атаи красный шарф Луизы. Тот привязала его к древку своего боевого копья.
Восстание канаков было потоплено в крови; мятежные трибы были наказаны расстрелом каждого десятого. Вождь Атаи был предательски ранен из-за засады подкупленным белыми канаком же Сегона. Солдаты республиканской Франции прикончили вождя ударами прикладов. Голова его была отослана в Париж. Мертвые глаза вождя увидели полуразрушенные стены Тьюильери, свидетельствовавшие о том, что его друзья тоже умирали, но не сдавались в борьбе с их общим врагом, правительством «кровавого карлика». Администрация каторги донесла также в Париж, что на копье убитого вождя было найдено алое знамя Коммуны...
...Над бухтой Нумеи тяжелыми раскатами прогремели три пушечных выстрела.. В хижинах поселенцев тревога сменялась надеждой: троекратный залп — знак, что с островов бежали ссыльные. Побег был обнаружен в субботу, на перекличке. На вызов надзирателя: — Оливье!.. Пена!.. Грантиль!.. Рошфор!..» — ответом было молчание. И лишь после большой паузы из рядов вылетело насмешливое:
— Рошфор уехал зажигать фонарь 2).
Администрация каторги растерялась. Под рукой не было даже кораблей для преследования бежавших. На одном из судов уехал для обследовання архипелага губернатор каторги, другой корабль крейсеровал где-то у берегов о. Соснового. Через 48 часов в районе полуострова Дюко всплыла лодка, на которой беглецы добрались до иностранного корабля, а через месяц обнаружился и след бежавших: они был уже в Лондоне, в полной безопасности, недосягаемые для рук версальского правительства.
После бегства Рошфора и его друзей, администрация усилила надзор за поселенцами. По холмам, окружавшим поселок коммунаров, на полуострове Дюко расставили часовых. Всю ночь с холма на холм летела протяжная перекличка сторожей:
— Слу-у-шай!..
Узники о. Соснового тоже пытались бежать. 12 человек из них на самодельной барке покинули остров. Через два дня их судно, полуразбитое прибило волнами к полуострову Дюко. В барке не нашли ни клочка бумаги, ни клочка одежды. Что сталось с бежавшими — неизвестно, в Европу они не вернулись.
Обломки их барки выбросило на берег в день Парижской Коммуны, 18-го марта. В этот день, в больничном бараке каторги умирал от чахотки журналист Марото. Сидя у его койки Луиза Мишель писала:
«Слабые гибнут. Умер Пассдуэ, покончил самоубийством Мерно, умирает Марото. Но большинство из нас, сильные духом, живы. Мы живем на зло господам из Версаля. Пять лет каторги не сломили нас.. и мы еще вернемся, вернемся, чтобы отомстить за погибших друзей...
1) Так построены эти абзацы в тексте журнала. (прим. составителя). (стр. 22.)
2) Намек на «Фонарь» — Газету, издававшуюся А. Рошфором. (стр. 24.)