Проф. А. Г. ГЕНКЕЛЬ.
Пишу в Баренцевом море, полный впечатлений от Карского...
В третий раз мне посчастливилось побывать здесь, в этом, казалось, однообразном, холоднм, неприветливом море, и в третий раз я возвращаюсь из него окрепшим, закаленным для дальнейшей работы, омолодевшим безо всяких штейнахов и тому подобных вороновых... Отчего?.. Да от того, что север — наша родная стихия, от того, что полярный климат, при отсутствии бактерий, дал нашим отдаленным пещерным предкам возможность потерять звериный и принять человечий образ. От того, что здесь жизненные вопросы упрощены, интересы примитивны, существование схематично, сензитивности сокращены до минимума. И если участие в Карской экспедиции требует огромного напряжения физических и отчасти умственных сил, зато сохраняются и возобновляются силы нервные, а нервов-то нам при нашем «интеллигентном» существовании и не хватает...
Но это все философия, которая должна была бы итти в виде вывода, а не заголовка статьи, и потому постараюсь описать свое пребывание в «доме отдыха» систематически.
Уже седьмой год Комитет северного морского пути организует плавание из Сибири в Европу: по широким водным сибирским артериям к середине августа стекаются товары в Новый Порт на Обской губе и в Усть-Енисейский порт. Ныне был сделан интересный первый опыт с заготовкою графита в Курейке, в 773 верстах по Енисею кверху от устья: туда прошел норвежский пароход «Вага» и выбрал этот ценный товар из самого сердца Сибири. Земля наша велика и обильна и, имея такие возможности, мы обязаны суметь завести в ней порядок.
Экспедиция нынешнего года была задумана более широко, чем предыдущая: вместо 4 небольших пароходов 1925 года мы имели ныне 5, при чем почти все они много крупнее: англичанин «Ульмус» подымает 5.000 т., т. е. 300.000 пудов товара, а ведь это груз 5 поездов в 60 больших вагонов каждый!
Прошлый год был в ледовом смысле очень тяжелый: в южной и средней части моря был почти сплошной лед, и около острова Белого ледоколу «Малыгину» пришлось его форсировать.
По имеющимся наблюдениям, в Карском море тяжелые, то, что прежде называлось «непроходимые» годы, следуют обычно попарно, после чего идет 4—5 «легких» лет. 1924 г. был чрезвычайно легким: два южных пролива были открыты, и лед расположился 60—70-мильным слоем вдоль восточного берега Новой Земли, кончаясь у Карских ворот.
Нынешний год ожидался тяжелым и был, действительно, совсем своеобразен: лед упорными северовосточными ветрами, которые здесь летом вообще преобладают, отогнало к югу и его выперло из трех проливов (Югорский шар, Карские ворота и Маточкин шар), так что, идя из Архангельска в Юшар в первых числах августа, мы увидели необычную картину: в теплом, хотя по имени и «Ледовитом» океане мы, начиная с Калгуева, встретили массу льда, чего я раньше здесь никогда не видал. А подходя к проливу, за островом Матвеевым, сопровождавшая нас ненагруженная «Вага» (она оставила свой груз угля в Архангельске и шла в Енисей за графитом пустая) задумывалась не на шутку.
Оставив ее в спокойной бухте Варнека на Вайгаче, мы сделали две попытки войти в Югорский шар, одну в Маточкин и одну в Карские ворота... безуспешно! Мы-то на ледоколе «Седов» проходили, но «купцы» с их тонким корпусом и слабой машиной, застряли бы без разговоров... А в Маточкином шаре, в самом узком его месте, лед и для нас представил непроходимый барьер.
Решено было обмануть природу и пойти в обход Новой Земли: я сам писал два года тому назад, что туда-де проходит Гольфштрем и там должно быть теплее и вода менее оледнена. Но 1926 г. и здесь подвел: не доходя ¾ градуса до мыса Желания, вблизи мыса Нассау, мы увидели такой серьезный лед, что итти дальше нам хотя было бы, пожалуй, и возможно, но в смысле транспортном бесполезно: грузовики такого льда бы не взяли.
Тогда решились на отчаянную меру, продиктованную тем, что все эти наши поиски и разведки продолжались уже месяц, речная часть экспедиции ждала нас в сибирских реках уже две недели, а после 20 сентября ее пребывание там становится под угрозу ледостава.
И вот, 2-го сентября началось форсирование льдов Маточкина шара нашими судами, вернее ледоколом «Седовым»; — дело усложняется здесь тем, что пролив местами суживается до мили, над ним навесают отвесные утесы, и льдам некуда податься: только ледокол разобьет многосаженную льдину и сделает дорогу, как ее сразу же запирают те же самые обломки только что разбитого льда. Шаг за шагом, сажень за саженью обкалывал и проводил ледокол суда, продвигая их вперед на ничтожное пространство: а всего пролив имеет 56 миль длины.
Напряженная борьба съедает все наше спокойствие и не только не дает возможности срисовывать в красках исключительные красоты этого изумительного пролива, но даже и фотографы наши работают вяло. Англичане, видимо особенно нервничают: они выводят за борт шлюпки т. е. приводят их в «готовность», хотя шлюпка во льдах вряд ли поможет им в случае аварии судна.
Тем не менее, мы не можем иногда не отметить и жанровых сцен: вот песец попал на льдину и сойти не может: мечется из стороны в сторону — подожди, голубчик, сейчас подойдет ледокол и прижмет твою льдину к другим и ты по морю, аки по суху, доберешься до близкого берега!
Чудная звездная ночь озаряется северным сиянием, но оно нас только расстраивает: ведь это уже осень (летом сияния не видать), это знак того, что нам бы надо думать о возвращении, а не о походе туда. Но при всех совещаниях и разговорах слово «назад» никем не было произнесено и вероятно, ни у кого не было и в мыслях.
После почти двухсуточной борьбы пролив взят и мы у радиостанции «Матшар», персонал которой глубокой ночью сделал нам визит почти в полном составе: они, бедные, заждались — уже 40 дней: «Таймыр» стоит у западного входа в пролив и не может подойти к ним, а ведь они 13 месяцев здесь просидели...
Итак, мы в Карском море. Но борьба еще не кончена: значительная полоса тяжелого льда танется перед нами, и мы вновь целый день, шаг за шагом, проводим пароходы. Но теперь все-таки легче, не так крепко льды зажимают суда, как в тесном проливе, и прорезанные ледоколом каналы затягиваются не сразу. На английских судах шлюпки, висевшие за бортом, втягиваются на палубу — это уже признак нервного успокоения судна...
С бочки на марсе молодой гидролог кричит: «чистая вода в 5 милях перед форштевнем!» и мы радуемся этому не меньше, чем моряки Колумба при возгласе «земля!».
Но через два часа опять легкое облачко заволакивает нашу радость: мы встречаем лед впереди и обходим его с севера, где, к счастью, есть полынья, и это последнее поле остается за нами.
На другой день наша эскадра делится на обскую и енисейскую группы и расходится, а мы, подсчитав свой уголь, видим, что наша научная карта, в смысле систематического изучения моря, бита и в этот третий раз: уже хватает только на обратный поход и предполагавшийся во время перегрузки «научный рейс» с «разрезами» приходится отложить до 1927 года.
Но мы не впервые в Карском море, и наша биопартия уже приспособилась к нему. Отказавшись от надежды работать систематически, мы пользуемся каждой возможностью работать случайно: на всякой свободной воде берется планктон, определяется концентрация водородных ионов и содержание кислорода, производятся (увы, очень редко!) драгажные работы, забирается ил и им заражаются субстраты для элективных бактериальных культур: Азото-bacter, нитрифицирующие и денитрифицирующие бактерии, Clostridium и т. д.
Опыт трех лет участия в качестве биологов в товаротранспортной экспедиции приводит нас к тому заключению, что мы «систематичность» работы должны заменить ее частотою: «gutta cavat lupidem non vi, sed saepe cadendo (капля по капле и камень долбит!»). Если и дальше карские товарообменные экспедиции будут сопровождаться биологами, то море покроется большим количеством исследованных точек, а это даст возможность, путем их интерполяции, составить впечатление о целом.
В смысле фитопланктона этот идеал близок к осуществлению: часть моря к югу от залива Медвежьего на Новой 3емле, по параллели до острова Вилькицкого и Обской губы, освещена уже настолько, что проба, вятая на удачу из коллекции свыше 500 штук, может быть определена, в смысле своего места нахождения, до высокой степепи точности.
Я в этом случае жду такого возражения: а как же течения, особенно поверхностные, определяемые меняющимися ветрами? Оказывается, что за 3 года мы видели подтверждение высказанного нами 22 года тому назад утверждения, что при переходе на новое место планктон изменяется: старые формы падают на дно, новые появляются. Между тем, соленость и др. химико-физические свойства воды остаются при течениях более постоянными: получаются, стало быть, как бы координаты между составом планктона и гидрологическими условиями, что дает возможность приблизительно определиться. Как раз углубление этого вопроса нас занимает в этом году. В прошлом, как может быть помнят читатели, мы устанавливали специфичность организмов для трех типов воды нашего моря: карской, енисейской и обской. Тогда же нам посчастливилось найти новый интересный способ размножения диатомей, проливающий свет на происхождение этой загадочной группы организмов.
В первый же год нашего плавания мы подтвердили близость населения Карского и Каспийского морей (взгляд этот нами был теоретически высказан в 1904 г.), установили, совместно с преподавателем Пермского Университета Павлом Генкель, факт выхода из клетки диатомей амебоидов 1) и наконец установили новый жиропоглотитель в море в лице амебы Steatamoeba karskiensis А. H. Что касается новых видов, то их в этом неизвестном море, конечно, должно было быть не мало: мы установили их в 1924 около 12, в 1925 и 1926 по четыре а наш сотрудник зоолог А. М. Попов описал новый вид рыбы. Этой стороне нашей работы мы, однако, не придаем особого значения, так как наши симпатии на стороне обобщений, а не детализации знаний.
Будем надеяться, что 1927 и следующие годы дадут нам больше материала для таких обобщений.
Профессор А. Генкель.
Баренцево море.
1 октября 1926 г.
1) 20 лет ряд ученых искал подтверждения взгляда Бергона, о выходе жгутиконосных флагеллондов, которые легко могли быть паразитами диатомей из хитридиевых грибов. (стр. 1378.)