П. КУШНЕР (КНЫШЕВ). Очерк развития общественных форм (учебное пособие для Комвузов, Вузов и Совпартшкол). III издание, исправленное и дополненное. Изд-во Коммунистического У-та им. Я. М. Свердлова. Москва. 1927. Тираж 7.000. Стр. 580. Цена 3 р. 50 к.
Первое издание «Очерка» вышло осенью 1924 г. и очень быстро разошлось. В обиходе Комвузов «Очерк» стал основным пособием по курсу истории развития общественных форм. II (и стереотипное III) издание во многих частях заново переработано. Книга особенно выиграла от переработки главы «Родовое общество». Выиграл от переработки и сильно расширенный раздел «Феодализм»: удачнее расположен материал и, главным образом, введен специальный параграф, выясняющий сущность феодализма, как обще-социологического явления. Здесь совершенно правильно ставится ударение не на внешней политической стороне феодализма, а на экономической сущности этого общественного строя.
Однако, следует остановиться на некоторых моментах, могущих вызвать кое-какие сомнения.
Курс истории развития общественных форм является вводным в учебном плане комвузов и общественных вузов. Строя этот курс, надо учитывать знания современного студента. Ни вторая ступень, ни рабфак, подготовляющий студентов вузов, ни, тем более, совпартшкола, через которую предварительно проходят многие, идущие в комвуз, — не дают никаких сведений в области истории за исключением «новой» истории Западной Европы и истории России нескольких последних десятилетий. Хорошо ли это, плохо ли, но с этим надо считаться. Современный студент не знает истории периодов, предшествующих промышленному капитализму. Между тем, как это отмечено в предисловии к «Очерку», и он «не даст ни подробного, ни хотя бы краткого изложения исторического процесса в отдельных странах».
При таких условиях студент не может с успехом, т.-е. критически, а не догматически, воспринять широко обобщающую социологическую конструкцию «Очерка». Не имея перед собой исторического стержня, он вынужден принимать социологические обобщения, как абстрактные схемы. Многочисленные этнографические и исторические примеры, выхваченные из прошлого и настоящего разных народов, не могут явиться для студента тем «вполне конкретным материалом», на котором автором «Очерка» строится «схема генетической социологии».
Впрочем, сказанное выходит за пределы рецензируемой книги и скорее касается постановки курса «Истории развития общественных форм» в принятых в настоящее время программах. Поэтому ограничимся до более удобного случая этими общими замечаниями и возвратимся к разбору самого «Очерка».
Тов. Кушнер в предисловии пишет, что весь конкретный материал «Очерка» разбит на четыре социологических эпохи, сообразно несколько видоизмененной классификации И. Степанова и А. Богданова. «Не скажу, — добавляет тов. Кушнер, — чтобы эта классификация была слишком хороша, но все же она лучшая из существующих». С этой оценкой квалификации Богданова и Степанова можно согласиться, но нельзя признать, что все видоизменения, внесенные в схему тов. Кушнером — удачные изменения.
В первую очередь трудно согласиться с тем, как из схемы исключен так называемый «ремесленно-городской строй». Бесспорно ошибочно построение Богданова-Степанова, по которому «ремесленно-городской строй» представляется в виде самостоятельной эпохи. Этот строй не самостоятельная эпоха, а некое социальное образование, возникшее в пределах феодализма, разлагающее его и являющееся зародышем нового торгово-капиталистического уклада жизни. «Ремесленно-городской строй» существовал и раньше, в эпоху феодализма и позже в эпоху торгового капитала.
Итак, правильно сделал тов. Кушнер, исключив «ремесленно-городской строй» из схемы, как самостоятельную эпоху, и введя город в эпоху феодализма. Но, поступив так, надо было здесь же указать и на ту роль, какую играл город в деле разложения натурального хозяйства. В «Очерке» же единый вопрос о городе, как источнике разложения натурального хозяйства, механически разделен по двум частям книги. В разделе «Феодализм» говорится о феодальном городе, но ничего не сказано о его роли разрушителя натурального хозяйства. Зато последнему вопросу посвящена специальная глава в разделе «Торговый капитализм». Подобное расчленение вопроса, заставляющее дважды говорить об одном и том же, помимо методических неудобств представляется неудачным и в теоретическом отношении.
В главе о разложении натурального хозяйства пока речь идет о Западной Европе (из 28 стр. главы специально Западной Европе посвящено 23 стр.), ни слова не сказано о городах, как рынках потребления продуктов сельского хозяйства. И только в тех немногих строчках, которые посвящены России, вскользь упоминается об этой стороне вопроса. Создается впечатление, что это не суть дела, а некая мелочь, свойственная, быть может, одной России. Последнее впечатление усиливается тем, что «Разложение натурального хозяйства России» выделено в особый параграф. Между тем, если говорить о разложении натурального хозяйства, то гораздо больше внимания надо было уделить именно роли городов, как рынков потребления продуктов сельского хозяйства, а не международной торговле городов и не ярмаркам, как центрам крупной оптовой внутренней торговли.
Второе неудачное изменение схемы Богданова-Степанова заключается в том, что из нее выкинуты рабовладельческие системы. Оставляем в стороне возражения, предусмотренные в предисловии, — что античный мир нужен для понимания западно-европейского феодализма. Этот вопрос спорный. Не правы, конечно, «романисты», которые в европейском феодализме видят всецело наследие Рима, но вряд ли правы и «германисты», которые вместе с тов. Кушнером считают, что западный строй германских племен развивался совершенно самостоятельно, вне всякого влияния от Рима.
Следует, однако, выставить и другое, на наш взгляд более важное, методологическое возражение. По словам тов. Кушнера «Очерк» намечает только «общую линию развития общественных форм» и дает «обще-социологические эпохи с достаточно широкими рамками, чтобы в них вместилось и развитие античного мира» (на ряду с развитием Запада, России и Востока).
Между тем социологическая закономерность исторического процесса ведь не предполагает, что имеется какая-то единая, неизменно универсальная схема общественного развития. Давая даже самую общую социологическую схему, надо в самой этой схеме отметить те опять же социологические, т.-е. не случайные, а вполне закономерные отклонения, которые являются типичными при известных условиях. Краткая схема может ограничиться немногими отклонениями, более подробная — даст их в большем количестве. Но, во всяком случае, совершенно необходимо подчеркнуть, что отклонения бывают и что эти отклонения также подлежат социологическим обобщениям.
Надо далее отметить один существенный и вряд ли чем-либо оправдываемый пропуск, являющийся результатом не вполне выдержанной архитектоники книги. Социологический обзор можно строить или по отдельным проблемам (техника, производственные отношения, брак и семья, государство и т. д.) или по эпохам. Можно было бы сказать — вертикально или горизонтально. Тов. Кушнер избрал горизонтальное построение по эпохам. Став на этот путь, надо было бы внутри каждой эпохи говорить об одних и тех же основных общественных формах. Между тем в «Очерке» здесь нет единства. Брак и семья рассматриваются только в родовом и торгово-капиталистическом обществе. В феодальном обществе соответствующего обзора не имеется, зато в главе «Семья и брак в эпоху Торгового капитала» имеется рубрика «Положение женщины в семье феодалов». То же относится к религии. Католицизм, как феодальная религия, частично рассматривается в главе о феодальной идеологии, частично в главе о христианстве, которая, будучи помещенной в разделе «Торговый капитал», по содержанию своему далеко выходит за пределы этой социологической эпохи. Во всех этих случаях речь идет только о расположении материала. Здесь нарушения основной схемы можно, пожалуй, об'яснить удобствами изложения. Но совершенно непонятно, почему в эпоху торгового капитала вся идеология сведена к одному христианству, в то время как для феодализма дан обзор не одной религии, но и всей идеологии. Если можно было говорить о средне-вековой «диалектике» и о схоластике, то как можно на ряду с этим совершенно ничего не сказать о расцвете науки, искусства и литературы в эпоху торгового капитала? А между тем в «Очерке» на эту тему речь идет только в одном месте (в главе о феодализме), там где доказывается, что римская культура не была «родоначальницей современного европейского общества». Здесь тов. Кушнер. возражая «романистам», замечает: «Правда — для развития европейского общества римская культура не пропала даром, но много было воспринято Европой гораздо позже, только в эпоху, когда возродившийся на новой базе торговый капитал стал нуждаться в образованных людях (XV—XVI века) к в формальной защите своих прав собственности. Тогда в Западной Европе «возрождаются» («Ренессанс» — эпоха возрождения) науки и искусства, известные античному миру, тогда «рецептируется» римское право, защищающее собственность». Вот и все, что имеется в «Очерке» об идеологическом расцвете эпохи торгового капитала.
Невольно напрашивается мысль, что в своем месте, в главе о торговом капитале, тов. Кушнер ничего не говорит о европейском «возрождении» только потому, что раньше он доказывал ненужность знакомства с возраждающейся теперь античной культурой.
Наконец, последнее замечание. Тов. Кушнер избегает давать твердые определения различным социологическим понятиям. Выделение таких определений сделало бы книгу более сухой, лишило бы ее присущей ей живости, но зато приблизило бы ее к типу учебника. Надо также отметить, что пользование очерком в качестве учебника затрудняется и его излишней громоздкостью.
М. М. ХВОСТОВ. История древнего Востока. Учебное пособие для вузов. 2-е издание, под ред. Г. Пригоровского. ГИЗ. 1927. Тираж. 2.000. Стр. 274. Цена 3 р. 1).
Содержание этой книги составляют лекции известного буржуазного историка, впервые появившиеся в печати в 1909 г., и ныне выходящие под редакцией, с дополнениями и примечаниями Г. Пригоровского. Хотя эти лекции и озаглавлены — «История древнего Востока», — но посвящены они, главным образом, истории древнего Египта; изложение истории Ассирии и Вавилона занимает в книге только пятую ее часть, истории же других древне-восточных стран, как, например, Индии и Китая, автор вовсе не касается — потому только, что эти страны «вложили в сокровищницу человеческих знаний гораздо менее, чем страны более западные» и что их культуры были «отдалены» от культур передней Азии и Египта (стр. 14 и 16). Подробное об'яснение ограничения круга рассматриваемых нашим историком древне-восточных стран, по меньшей мере, неубедительно, но находится в теснейшей связи с его общими ошибочными социологическими взглядами.
Излагая историю древнего египетского царства, автор располагает конкретный исторический материал по схеме: уровень техники, экономические отношения, социальный и государственный строй. Но для автора эта схема отнюдь не является руководящей в его трактовке истории древнего Востока. В качестве главных факторов, обусловливающих эволюцию человеческих обществ, автор перечисляет — «влияние природы, роста населения, влияние потребностей индивидов — материальных, альтруистических (?!), правовых, потребностей интеллектуальных» (стр. 7). Вот почему египетское государство нашему историку представляется не продуктом классовых противоречий, но только результатом влияния окружающих географических условий (стр. 77), царская же власть в Египте, по мнению автора, «возвышалась в силу удовлетворения ею необходимых потребностей населения» (стр. 96).
Вообще «потребности» для Хвостова представляют основную движущую пружину исторического процесса. «Все общества, — говорит он, — начинают с примитивной племенной организации... С ростом потребностей в обществе появляется феодальная организация... Позднее все общество, по мере экономического роста, разрушают эту организацию. Создается центральная власть, ибо в обществе растет потребность в порядке: ...с ростом обмена является потребность в сильной центральной власти для охраны торговли. Эта власть разрушает феодальную организацию. Так общества создают бюрократическую монархию» (стр. 11—12, разрядка наша). Такова, по Хвостову основная концепция истории древнего Востока, которой он строго придерживался в своих лекциях.
Непонимание нашим историком метода исторического материализма, согласно которому отнюдь не потребности, а развитие производительных сил лежит в основе истории человечества, неизбежно обуславливает и непонимание им своеобразия древне-восточных обществ, как особой общественно-экономической формации, названной Марксом азиатским обществом.
Хвостов задается вопросом — каковы научные основания для того, чтобы «выделить изучение истории данных обществ в особый отдел исторической науки?», — и так отвечает на него: «Основания к этому суть следующие. Во-первых, мы имеем здесь дело с наиболее ранними цивилизациями, которые возвысились над уровнем каменного века. Во-вторых, эти цивилизации сравнительно изолированы. Общества древнего Востока развиваются сравнительно обособленно» (стр. 5—6). Но эти два признака характерны отнюдь не только для древнего Египта, Ассирии и Вавилона, история которых излагается в данной книге; сам автор указывает еще на Японию, Китай, Индию, Мексику и Перу и принужден прибегать к дополнительным «научным основаниям» того рода, что об истории этих стран «мы имеем меньше данных», или то, что эти страны «вложили в сокровищницу человеческих знаний гораздо менее».
К тому же автор сам как будто сознает, что установленные им «научные основания» охватывают лишь внешние черты древне-восточных обществ, а потому сами по себе явно недостаточны для выявления своеобразия их истории; вот почему он ставит перед собою еще вопрос о том, — «каковы особенности эволюции этих восточных обществ?». Эти особенности Хвостов видит в достижении по бюхеровской схеме экономической истории ступеней домашнего и городского хозяйства, в росте и усложнении общественной дифференциации и в возникновении феодальной организации, с последующим ее разрушением (стр. 10—12). Но первые две из отмеченных нашим историком особенностей более или менее характерны и для других древних, не только одних восточных, обществ; что же касается до третьей особенности, то как раз подобная трактовка древне-восточного социально-экономического строя, как феодального в основном, и разоблачает нагляднее всего непонимание Хвостовым своеобразия структуры обществ древнего Востока.
В чем заключается это своеобразие, отличающее древне-восточные общества, как особую общественно-экономическую формацию в ряду других? В том, что здесь нет частной феодальной собственности на землю, что здесь земельная собственность сосредоточена в руках государства, что здесь государство по отношению к мелким землевладельцам выступает как своего рода «организованный помещик» и потому рента и государственные подати совпадают или, как говорит Маркс, «тогда не существует никакого налога, который был бы отличен от этой формы (отработочной) ренты». «Государство здесь верховный собственник земли — продолжает Маркс в цитированном нами месте. — Суверенитет здесь — земельная собственность, концентрированная в национальном масштабе. Но зато в этом случае не существует никакой частной земельной собственности, хотя и существует как частное, так и общинное владение и пользование землей». («Капитал», т. III, ч. 2-я, стр. 327). Именно это отсутствие частной земельной собственности и является, по выражению Маркса и Энгельса, «ключем ко всему Востоку», ко всей его политической и религиозной истории (см. письма Маркса и Энгельса в сборнике Адоратского под №№ 29 и 30, стр. 65). Причину же того, почему восточные народы не дошли до феодальной собственности, Энгельс видит главным образом в климатических и почвенных условиях речных долин, окруженных пустынями, благодаря чему «первым условием земледелия здесь является искусственное орошение, а это является делом или общин, или областного, или центрального правительства». «У восточных правительств, — добавляет тут же Энгельс, — всегда только три отдела: финансы (грабеж внутри страны), война (грабеж внутри и за пределами) и общественные работы (забота о воспроизводстве)».
Эти основные положения марксизма об азиатских обществах, высказанные более полстолетия тому назад и до сих пор, к сожалению, не получившие более или менее обстоятельной разработки в марксистской литературе, находят, однако, себе яркое подтверждение в конкретно-историческом материале, содержащемся в лекциях Хвостова и дополненном рядом редакторских указаний на новейшие данные. Так, относительно древне-египетского царства наш историк указывает: «Когда речь идет об организации египетского общества, первый вопрос, встающий перед нами, это — вопрос о египетском землевладении: в чьих руках находилась земля? Не может быть сомнения, что большая часть земли находилась в руках фараона... Вероятно, в эту эпоху, как и позднее, номинальным собственником всех земель считался царь», который «сохранял право верховной собственности»... «В эту эпоху все государственное казначейство основано на собирании натуральных повинностей. Египетские казначейства этой эпохи, это — склады натуральных сборов» (стр. 88 и 91). О земельных же порядках при новом царстве Хвостов говорит: «Царь считается собственником всех земель в Египте. Правда, царь передает их в пользование своим родственникам, чиновникам, воинам и храмам, но право собственности сохраняет за собой. Даже весь скот признан собственностью царя, находящейся только в пользовании у частных лиц» (стр. 131—132).
Но по отношению к среднему царству Хвостов пытается доказать наличие феодальных порядков, повторяя здесь ходячие положения буржуазно-исторической литературы, склонной трактовать азиатские общества, как феодальные. Период среднего царства он называет «эпохой феодализма» (стр. 116). «В Египте, — говорит он, — создается феодальный порядок, напоминающий то положение вещей, которое создалось в известный момент и в Западной Европе» (стр. 100). Но как раз период среднего царства является наиболее темным, менее всего освещенным научно-историческими открытиями периодом во всей истории древнего Египта — это отмечает и сам Хвостов. Пригоровский указывает: «Раньше описания египетского феодализма, наступившего после эпохи древнего царства, были очень неопределенны и по существу мало убедительны вследствие почти полного отсутствия соответствующих документов» (стр. 109) и приводит выдержки из одного, недавно открытого Изарского указа, как новейшее свидетельство в пользу признания феодальных порядков в среднем царстве древнего Египта. Но этот указ говорит только о льготах по отношению к храмам, а сами льготы сводятся к освобождению их от ряда налогов и личных повинностей.
Для доказательства и об'яснения феодальных порядков в среднем царстве Хвостов выдвигает такие аргументы: «Необходимость борьбы с природой ведет к тому, что Египет об'единяется в одно большое государство; так слагается государство-хозяйство древнего царства. Это государство-хозяйство держится, пока ощущается потребность в сильной центральной власти для урегулирования Нила и орошения нильской долины. Как только этот стимул перестает действовать, Египет распадается на феодальные владения» (стр. 100). Хвостов, таким образом, утверждает, что в эпоху среднего царства уже не было необходимости в централизованных общественных работах по регулированию орошения — поэтому берут верх центробежные силы, порождающие феодальный порядок. Этот порядок слагается, по Хвостову, во время 11 и 12 династий — он даже сравнивает тогдашний Египет с Францией эпохи первых Капетингов. Но там же, говоря о двух выдающихся царях 12 династии — Сенусерта III и Аменемхаре III, — указывает на восстановление при них запущенного канала и устройство плотины, обратившей часть пустыни в плодородную местность (стр. 122—123). Значит, «потребность» в регулировании орошения «ощущалась» и в эпоху среднего царства. Приводимыми фактами Хвостов сам опровергает свои доказательства и об'яснения господства феодализма в этот период истории древнего Египта.
Этих наших указаний достаточно для того, чтобы судить о том, что Хвостов в своем изложении истории древнего Востока не понял основного своеобразия азиатских обществ, требующих выделения их, как особой общественно-экономической формации, в особый, выражаясь его словами, отдел исторической науки, хотя конкретный материал его лекций и дает многое для понимания этого своеобразия. Эта основная ошибка нашего историка всецело обусловливается тем, что он в своих социологических взглядах далек от понимания метода исторического материализма, установившего понятие общественно-экономической формации и тем самым поставившего социологию на научную почву. Надо, впрочем, заметить, что в «Истории древнего Востока» нередко встречаются правильные материалистические об'яснения отдельных исторических событий — для примера укажем хотя бы на описания попытки религиозного переворота при Аменхотепе III (стр. 155—156).
Сделанными общими указаниями по поводу основной методологической ошибки Хвостова в его трактовке истории древнего Востока мы ограничиваем свой критический разбор его лекций. Но необходимо указать, что все же книга Хвостова оправдывает свое назначение учебного пособия для вузов. Положительные стороны содержания этой книги составляют краткие, но содержательные очерки по историографии древнего Египта, Ассирии и Вавилона, сжатое и увлекательное изложение фактической истории этих стран, а также ряд дополнительных указаний редактора на новейшие источники и данные по истории древнего Востока и приложение перевода интереснейшего документа — Лейденского папируса, красочно описывающего великую социальную революцию в Египте, происшедшую в конце 6 династии.
Проф. Б. Д. ГРЕКОВ. История русского народного хозяйства. (Материалы для лабораторной проработки вопроса). 1. Промышленный капитализм (дореформенный период). Составили проф. Б. Д. Греков и И. М. Троцкий. Изд. Брокгауз-Ефрон. Л. 1926. Стр. VII+293. Тир. 5.000 экз. Ц. 2 р. 25 к.
Эта новая хрестоматия — самая интересная из всех вышедших доселе. Она имеет очень много достоинств и главное из них — попытка дать учащемуся не ворох сырого материала, а педагогически обработанный документ. Педагогическая чуткость авторов сыграла тут свою роль: «уже сколько раз твердили миру», что наспех нарезанные документы и их куски, вложенные в обложку под названием «хрестоматия», школе не нужны и вредны, но все было напрасно — уже очень «рентабельная» вещь хрестоматия... Греков и Троцкий отнеслись к задаче иначе, и их хрестоматия — несомненный шаг вперед.
Хронологически материал охватывает конец XVIII и первую половину XIX в. Первый отдел «Основные черты переходного времени» (кстати, выпавший из оглавления) — самый крупный, дает большое количество документов, характеризующих приспособление крепостного сельского хозяйства к вторгшимся в него промышленно-капиталистическим отношениям (почему, кстати, не заменить расплывчатого названия отдела более определенным, хотя бы «Кризисом сельского хозяйства» или еще более точным?). Второй отдел посвящен фабрике, третий — торговле, четвертый — финансами и шестой — путям сообщения. Основная черта приводимых документов — их яркость и, главное, свежесть. В книге есть много интересного и для специалиста, например, ряд впервые публикуемых документов и особенно любопытно «доношение» в государственную Мануфактур-коллегию из Московской «полицмейстерской» канцелярии (стр. 197 и сл.), о наборе праздношатающихся женщин, рекрутских «женок;» и проч. в число фабричных работниц. В подборе документов сказалась обширная осведомленность составителей и их связь с научной работой в архивах, с монографической проработкой документов. Педагогическая их обработка видна прежде всего в довольно тщательном комментарии: поясняются отдельные понятия, даются вводные замечания к тексту, подчас пояснения вкраплены в самый текст. Недостаток тут тот, что все же комментарий всех непонятных мест не охватил: нет, например, пояснений понятий «тягла» (стр. 45, док. № 15), «регул» (стр. 170). Хрестоматия может прорабатываться частично, поэтому учащийся, принявшийся за проработку вопроса о дворовых декабриста Лунина (стр. 104 и сл.), вправе не знать, что понятие «однодворец» пояснено где-то раньше на стр. 14. Во избежание этого лучше давать в конце алфавитный указатель поясненных терминов, а не ограничиваться единичным пояснением при первой встрече термина в тексте. К сожалению, и документ, и комментарий имеют один шрифт и часто сливаются в единый текст, скорее похожий на выдержку из монографии, чем на комментированный материал (пример — стр. 188—89, 197 и др.) — это безусловно непедагогично. Кроме того, комментарий то дан в примечании, то в самом тексте — тут необходимо какое-то единство. Необходимо, расшифровать сокращенные заглавия источников: не всякий студент догадается, что П.С.3. — Полное Собрание Законов (стр. 197), а хрестоматия претендует на широчайший охват лиц — от школьника II ступени до студента вуза (см. предисл., стр. 2). В этом один из больших недостатков как этой, так и всех хрестоматий. Самая назревшая задача — педагогическая обработка текста, а она не может ориентироваться сразу и на второступенца и на студента. Необходимо точное приспособление к определенному типу школы.
Большое достоинство и, кстати, новость — наличие исследовательских вопросов для проработки после многих документов; они не претендуют на охват всего содержания документа, но стремятся подчеркивать главное. Часто они бьют в цель, но часто и мимо. Их характеризует некая статичность в подходе к документу, — они не стремятся выявить динамику явления. Например, просьба фабриканта Колокольцева о разрешении освободить поссессионных рабочих 1839 года поднимает важнейший вопрос о причинах отказа от купленных ранее крестьян, лишь бы можно было пользоваться вольнонаемным трудом, — но подобного основного вопроса нет в числе вопросов по документу (стр. 190). Неправильно, по непонятным причинам, оставлять многие, особенно цифровые документы без такого рода исследовательских вопросов (стр. 292—293, 263—264) — цифры особенно трудный для учащихся материал. Очень хорошо, что перед всем текстом (стр., VI—VII) помещен примерный список тем, которые можно проработать по материалу хрестоматии; несмотря на интерес выдвинутых тем и отсутствие претензии исчерпать весь запас возможных тем, авторов можно упрекнуть за их статичность: в темах нет формулировок внутреннего движения, процесса. Есть тема о крепостных рабочих, но о процессах формулирований пролетариата — нет и т. д.
Жаль, что хрестоматия не снабжена аннотированной библиографией вопросов: если ставится исследование, то к документу необходимо дать книгу. Особенно необходимо потому, что общие очерки авторов о финансах (стр. 273—274) и путях сообщения (стр. 289—290) — чрезвычайно узки и не связывают вопросов с общей экономикой страны. Потом, — зачем в заглавии хрестоматии сохранен устаревший термин «народное хозяйство», ведь он имел смысл именно в противопоставлении хозяйству «государственному», которое очень часто захватывается приводимыми документами.
Указанные недостатки не уничтожают большой ценности этой книги, как сдвига в истории наших хрестоматий, большого шага вперед. Пожелаем второй части хрестоматии углубления ее достоинств и второго шага вперед по пути педагогической обработки.
ПЕТРАШЕВЦЫ В ВОСПОМИНАНИЯХ СОВРЕМЕННИКОВ. Сборник материалов. Составил П. Е. Щеголев, с предисловием Н. Рожкова. Госиздат, 1926. Стр. 295+ХХ. Ц. 1 р. 80 к.
ПЕТРАШЕВЦЫ. Сборник материалов. Редакция П. Е. Щеголева, т. II. Госиздат. 1927. Стр. 261+VIII. Ц. 2 р. 20 к.
За последние несколько лет появился ряд работ о петрашевцах. Из них книга В. Лейкиной: «Петрашевцы» (М. 1924) не имеет научной ценности, так как носит, главным образом, характер биографических очерков и психолопических характеристик, которые к тому же почти не опираются на новый материал. Годом раньше была издана Госиздатом работа Г. Бешкина «Идеи Фурье у Петрашевского и петрашевцев», которая преследует научно-социологические цели. В книге Г. Бешкина есть ряд фактических неточностей, проистекающих из недостаточного знакомства автора с источниками; в силу этого ряд интересных и по существу правильных гипотез у автора повисают в воздухе.
Сборники, выпущенные Госиздатом под редакцией П. Е. Щеголсва, стремятся дать «интересующемуся читателю, слушателю вуза, начинающему исследователю возможность непосредственного ознакомления с источниками».
Должен тут же заметить, что выполнить эту задачу рецензируемые сборники не в состоянии. Я полагаю, что эти сборники скорее в состоянии направить «начинающего исследователя» на ложный путь, чем помочь ему в исследовательской работе. Рассмотрим подробнее эти сборники.
На том I материалов в № 1 журнала «Историк—Марксист» была уже помещена рецензия Л. Мамета. Считаю необходимым, однако, коснуться и этого сборника, как потому, что критика Л. Мамета недостаточна, так и потому, что меня к этому вынуждают несправедливые упреки редактора сборника по адресу рецензента (эти упреки сделаны в предисловии редактора ко II т.).
Предисловие Н. Рожкова, повидимому, преследует цель — дать начинающему исследователю ключ к пониманию проводимых в сборниках материалов. Целиком присоединяюсь к оценке Л. Мамета этого предисловия, как крайне неудовлетворительного. И не только в той части, где Рожков ищет социальную базу мировоззрения петрашевцев, но, добавлю, и там, где он излагает свое мировоззрение.
В самом деле, Рожков совершенно бездоказательно утверждает, что переход к социалистическому строю петрашевцы мыслили себе не иначе, как путем революции (стр. XIII и XX). Это абсолютно неверно. Некоторые петрашевцы допускали насильственный переворот, но они строго ограничивали его рамками борьбы против самодержавия и крепостничества, т.-е. задачами буржуазной революции. Однако, и эта революционность у основной группы петрашевцев была чисто теоретическая; на практике же они избегали революционных методов, боялись их. И эта боязнь, как я пытался доказать в моей работе («Социальные воззрения петрашевцев», «Прибой» 1927 г.), коренилась в страхе перед крестьянским движением. Что же касается перехода к социализму, то здесь петрашевцы не сходили с фурьеристского пути, т.-е. пути мирной пропаганды. Что касается Спешнева, то было неосторожным, во всяком случае поспешным причисление его к ученикам Вейтлинга (с. XIII). Эта гипотеза была в свое время выдвинута В. И. Семевским, но обосновать ее он не смог. Рожков же эту гипотезу трактует, как факт.
Н. Рожков прав, когда, говоря о месте петрашевцев в истории русской общественной мысли, находит у них струйку народнического социализма; научная об'ективность требует, однако, добавить, что кружки петрашевцев в некоторой своей части являлись также поставщиками либерально-буржуазной идеологии.
Теперь о самих сборниках. Первый том состоит из воспоминаний о петрашевцах и из взаимных характеристик петрашевцев, затем из воспоминаний петрашевцев, о ходе судебного следствия. Второй том содержит статьи Петрашевского в «Словаре иностранных слов», его записку об увеличении ценности земли, подследственные раз'яснения сущности социализма и фурьеризма; такого же рода раз'яснения Ястржембского и Данилевского, два философских очерка Толля и Кошкина, речь Ахшарумова, и, наконец, написанные для суда автобиографические очерки трех петрашевцев.
Может ли этот материал служить базой для какой бы то ни было научной работы? Нет. В то время, как первый том перегружен никому не нужными воспоминаниями, вроде «дамских» воспоминаний Огаревой-Тучковой о прекрасных кудрях и задумчивых глазах Спешнева, или воспоминаний Боборыкина, из которых видно, что его дядя Григорьев не вел с ними никаких серьезных бесед в виду юности автора воспоминаний и т. п., — во втором томе, наоборот, нехватает крайне важных документов и материалов.
Удачной является идея перепечатки статей из 2-го выпуска «Словаря иностранных слов», являющегося весьма ценным документом. Однако, крупной ошибкой является перепечатка лишь тех статей, относительно которых с большей или меньшей достоверностью установлено авторство Петрашевского. Последнему принадлежит редакция всего выпуска; стало быть, весь выпуск является изложением воззрений петрашевцев и, в частности, Петрашевского. В сборники не включены статьи (из имеющих серьезное значение): «Монтаньяры», — дающая оценку якобинизма, «Национальная Гвардия», — критикующая милитаризм, «Неологизм», — направленная против славянофилов, «Номады» — трактующая роль поземельной собственности в истории человечества, и др.
Статьи другого раздела подобраны таким образом, что они могут ввести в заблуждение недостаточно подготовленного читателя (впрочем, только ли недостаточно подготовленного).
Здесь фигурируют, главным образом, подследственные показания. На суде петрашевцы стремились представить свои воззрения в возможно более безобидном виде, поэтому они настойчиво подчеркивали аполитизм и «религиозность» системы Фурье, несмотря на то, что подавляющее большинство петрашевцев решительно порвали с этими «благоглупостями» своего учителя. В сборниках нет такого рода указания и поэтому они в состоянии ввести в заблуждение читателя. Жертвой рецензируемых сборников уже пал некий «рецензент», поместивший недавно в одной авторитетнейшей московской газете свои безграмотные суждения о воззрениях петрашевцев...
Воззрения петрашевцев были в высшей степени пестры и противоречивы. Требуется большая чуткость, чтобы подобрать о них материалы более или менее разносторонне и об'ективно. Досадным является отсутствие в сборниках таких документов, как пропагандистские письма Беклемишева, дневник Ахшарумова, письма Петрашевского и т. д.
I том целиком состоит из в разное время опубликованных в печати материалов. Что касается II тома, то, по словам редактора, только статьи из словаря и литографированная записка Петрашевского были ранее опубликованы, все же остальные появляются в печати впервые. Это не совсем точно. Очерк Н. Я. Данилевского, занимающий в сборнике около двух печатных листов, полностью был уже приложен В. Лейкиной к ее работе о петрашевцах. Кстати сказать, В. Лейкина принимала ближайшее участие в составлении этих сборников. Редактор анонсирует помещение в 3-м томе библиографии, составленной В. Лейкиной. Но ведь эта библиография была уже напечатана автором в книге о петрашевцах.
Л. Райский
P. S. В предисловии ко второму тому редактор замечает, что рецензент «Историка-Марксиста» (Л. Мамет) будто бы осуждает книгу за тяжелый стиль 40-х годов, которыми написаны статьи петрашевцев. «Ну что же делать с таким рецензентом» — восклицает редактор. В действительности же упрек рецензента не в этом, а в том, что «часто встречающиеся иностранные слова и целые фразы (стр. 149, 150, 165, 199 и др.) не переведены на русский язык». Упрек серьезный, если принять во внимание, что сборники предназначены для неподготовленного читателя.
Л. Р.
ДЕЯТЕЛИ РЕВОЛЮЦИОННОГО ДВИЖЕНИЯ В РОССИИ. Био-библиографический словарь. От предшественников декабристов до падения царизма. Под редакцией Вл. Виленского-Сибирякова, Феликса Кона, А. А. Шилова, П. Козьмина, В. И. Невского. Том первый. От предшественников декабристов до конца «Народной воли». Часть I—до 50-х г.г. XIX в. Составлен А. А. Шиловым и М. Г. Карнауховой. Москва. Всесоюзное Общество политических каторжан и ссыльно-поселенцев. 1927. Стр. XV+222. Ц. 2 р. 50 к.
Не приходится доказывать, что всякий исследователь при работе над документами ощущает настоятельную потребность в био-библиографических материалах, как при наведении справок, касающихся жизненного пути отдельных лиц, так и при составлении к изданиям архивных материалов научно-вспомогательного аппарата, в котором далеко не последнее место занимают биографическое примечания 2).
В наследие от старого режима мы получили обширную био-библиографическую литературу, посвященную писателям, ученым, художникам и т. п. Помимо словарей, охватывающих деятелей определенной специальности, мы располагаем общими биографическими пособиями («Русский биографический словарь», «Петербургский Некрополь», «Московский Некрополь» и т. п.), в которых, как это указывается в предисловии к одному из них, «при выборе материала» отдавалось «первое место дворянству, за дворянством родовым и служилым следует черное духовенство всех степеней, а за ним белое не ниже священника... из купеческого сословия помечены члены именитых фамилий и представители крупных торговых фирм» 3). Помимо этих изданий биографические сведения о лицах, состоявших на государственной службе в царской России, можно найти в официальных списках чинов, издававшихся различными ведомствами. Но все эти биографические издания очень мало нам могут помочь при наведении биографических справок об отдельных участниках революционного движения. Эта скудность изучения революционного прошлого, поставить на очередь вопрос о создании био-библиографического словаря участников этого движения. Этот вопрос был неоднократно предметом обсуждения в литературе 4) и были изданы весьма ценные словари, посвященные революционерам определенной эпохи или участникам отдельного движения. И, наконец, всесоюзное общество политических каторжан и ссыльно-поселенцев приступило к монументальному изданию био-библиографического словаря деятелей революционного движения в России от предшественников декабристов до дней падения царизма. Вышедшая в свет первая часть первого тома (от предшественников декабристов до 50-х г.г. XIX в.), составленная А. А. Шиловым и М. Г. Карнауховой содержит около 2.000 имен, относительно которых даны краткие биографические сведения и указаны литературные, а иногда и архивные источники о них. Среди имен внесенных в рецензируемый том словаря, мы встречаем рядовых участников революционного движения из солдатских и матросских низов, выявление которых зачастую требовало огромной работы по сырым архивным материалам.
Настоящая работа является результатом долгого, упорного и кропотливого труда по собиранию материалов, разбросанных в мемуарной литературе, в отдельных исследованиях и, наконец, в архивных документах. В первой части первого тома из рукописных материалов использованы так называемые «всеподданнейшие доклады» III отд. с. е. и. в. канцелярии, в которых нашло отражение всякое мало-мальски заметное явление в истории революционного движения и дела управления коменданта Петропавловской крепости 1825—1826 г.г., дающие ряд сведений о заключенных в крепости солдатах и матросах петербургского гарнизона. Из литературных источников использованы не только мемуарная литература и журнальные статьи специальных исторических и историко-революционных журналов, но и провинциальная периодическая печать (газеты и журналы).
Имея перед собой необ'ятный материал и стремясь включить в словарь не только активных участников революционного движения, но также лиц, заподозренных в принадлежности к революционным группам, составители не могли избежать пропусков, свойственных всем био-библиографическим работам подобного рода. Отметим некоторые из них. Так мы не встречаем в списке революционеров имен крестьян — участником возмущения 1826 г. на фабрике Гагарина, в Ярославской губ. (Дремина, Смурова, Кувшинова, и др.) 5) и солдат участников выступления Семеновского полка (Степанова, Хрулева, Кузнецова и др.) 6). Не отмечены также в настоящем издании имена поэтов, которые имеют, нам думается, право на включение в словарь: Д. В. Веневитинова (был подвергнут по связи с декабристами аресту, который и свел 22-летнего поэта преждевременно в могилу) 7) и А. И. Полежаева 8). Не упомянуто имя Белинского, за распространение письма которого к Н. В. Гоголю, как известно, А. Н. Плещеев был присужден к ссылке «в каторжную работу на заводах на 4 года».
Если в список революционеров занесены Н. Г. Белоусов и И. Я. Ландражин — профессора Нежинского лицея, отрешенные от должности «за вредное влияние на юношество» (стр. 15, 209), то с таким же правом могли бы быть включены в словарь и другие профессора высших учебных заведений, пострадавшие за свою педагогическую деятельность. Судьба профессоров Петербургского университета: К. И. Арсеньева, А. И. Галича, К. Ф. Германа, А. П. Куницина, Э. В. Раупаха 9), Казанского — Г. И. Солнцева 10) и Харьковского — И. Б. Шада 11), имена которых не отмечены в настоящем словаре, в высшей степени интересна, как иллюстрация того нередкого в истории русского просвещения порядка, по которому весьма ценные для академической жизни единицы выбрасывались за борт по обвинению «в безбожии и революционных замыслах».
Следовало бы также дополнить некоторыми биографическими данными, имеющимся в литературе, те скудные сведения об отдельных лицах, которые сообщаются в настоящем словаре. Так, например, о привлекавшихся по делу общества военных друзей Буняковском и Колаковском 12), об одном из основателей Оренбургского тайного кружка Величко 13), о привлеченном по делу Сунгурова преподавателе Московской гимназии Браво 14) не указаны основные биографические даты (не отмечены их имена и отчества) и нет ссылок на источники их сообщающие.
Сделанные нами замечания отнюдь не умаляют значения рецензируемого труда.
Нет сомнения, что рассмотренное нами издание, крайне богатое материалом, станет настольным в качестве справочного для всякого, занимающегося историей русского революционного движения. Остается пожелать, чтобы это издание было доведено до конца.
Со стороны внешности книга производит впечатление самое отрадное. Словарь обильно иллюстрирован портретами, из которых многие впервые опубликованы.
Н. А. ЧАРУШИН. О далеком прошлом. Ч. I и II. Кружок Чайковцев. Из воспоминаний о революционном движении 1870-х г.г. Москва. 1926. Стр. 222. Ц. 2 р. (Историко-революционная библиотека журнала «Каторга и Ссылка», кн. 4/16).
Литература о кружке чайковцев, влиятельнейшей революционной группе начала семидесятых годов, довольно обширна. О чайковцах — разумеем и центральный кружок, и местные отделения — писали с большей или меньшей подробностью сам Чайковский, Шишко, Кропоткин, Кравчинский, Синегуб, Тихомиров, Корнилова-Мороз, В. Перовский, Драго, Аптекман, Ковалик, Фроленко, Морозов, Аксельрод, Чудновский, Ланганс и т. д. и т. д. Тем не менее, далеко не все в истории кружка было выяснено названными авторами с достаточной отчетливостью и желательной полнотой, тем более, что большинство из них писало свои воспоминания в дореволюционное время, когда иные из мемуаристов, часто даже без сколько-нибудь веских оснований, кое-чего сознательно недоговаривали. Н. А. Чарушин, автор новейших воспоминаний о чайковцах, был активнейшим работником кружка и хорошо знал как состав и деятельность основной, петербургской, группы, так и работу московских, одесских и киевских чайковцев, с которыми петербуржцы поддерживали связь в значительной степени именно через него. Кроме того, Чарушин писал позже всех других своих товарищей и современников, имея перед собою и воспоминания упомянутых выше революционеров, и ряд опубликованных в последнее время, весьма существенных для истории кружка документов, благодаря чему его работа не могла не принять характера, так сказать, итоговой. Все это достаточно об'ясняет тот интерес, с которым все, занимающиеся историей нашего раннего революционного движения, ожидали появления книги Чарушина. И можно смело утверждать, что ожидания эти не оказались обманутыми. Для истории возникновения кружка, для истории его личного состава и изменений в нем, для характеристики его работы в интеллигенции и среди рабочих, наконец, — что особенно важно, — для выяснения общественного мировоззрения его членов, книга Чарушина дает много ценного материала.
Но, при всех своих несомненных достоинствах, книга Чарушина, как и всякое, конечно, произведение мемуарной литературы, не свободна и от некоторых прямых неточностей, и от более или менее произвольных заключений и оценок.
Ошибки Чарушина касаются, прежде всего, деятельности чайковцев среди петербургских рабочих. Будучи сам одним из инициаторов и руководителей пропаганды среди рабочих, Чарушин, однако, имел дело только с так называемыми фабричными рабочими, а с заводскими почти не сталкивался. Именно поэтому, говоря о революционной пропаганде в среде последних, он допустил крупную ошибку, приурочив, вслед за Шишко и, отчасти, Кропоткиным, всю эту работу к району Васильевского острова. В действительности (об этом позволяют судить даже данные обвинительного акта по делу 193-х, который, конечно, доступен был автору), пропаганда и кружковое строительство имели место отнюдь не на одном василеостровском патронном заводе, игравшем, правда, весьма выдающуюся роль в движении, но и на Выборгской стороне, и за Невской заставой, откуда вышли такие активные рабочие-революционеры, как Сергей Виноградов (зав. Лесснера на Выборгской стороне), Алексей Лавров, Михаил Орлов, Игнатий Бачин (рабочие Семянниковокого завода за Невской заставой) и т. д. Говорить только о Васильевском острове, не упоминая о других центрах пропаганды, значит сильнейшим образом суживать размах тогдашнего движения среди заводских рабочих Петербурга.
Но и в изложении истории пропагандистской деятельности среди фабричных, гораздо лучше известной Чарушину, он допускает некоторые ошибки. Так, рассказывая о провале пропаганды в среде фабричных рабочих Выборгской стороны, Чарушин доказывает, — на этот раз вопреки сообщению Шишко и прямо оспаривая последнее, — что «рабочие-шпионы» в этом деле были не причем, и что просто некоторые вовлеченные в пропаганду фабричные не устояли перед угрозами жандармов и купили свою безнаказанность ценою выдачи и предательства. На самом деле, Шишко, в рассказе которого об этом эпизоде также есть неточности, все же прав в основном: шпионы, действительно, были, так как двое рабочих (Тарасов и Кондратьев — к ним потом присоединился третий, — Корюшкин) сразу после знакомства с пропагандистами сделали на них донос и потом регулярно продолжали доставлять сведения о них в полицию, покуда последняя не сочла момент подходящим для ликвидации: мало того, эти же рабочие выступали затем в той же роли в двух других политических процессах: Дьякова с товарищами и рабочих Осипова и Луки Иванова (известного впоследствии по Морозовской стачке).
В связи с этим, следует также отметить ошибку в сообщении Чарушина относительно судьбы виднейшего из распропагандированных чайковцами фабричных Выборгской стороны — Григория Крылова — он был арестован не в 1875, а в 1874 г., умер же (в 1876 г.) не в Твери, а в Москве.
Работа чайковцев среди рабочих других, помимо Выборгского районов началась, по Чарушину, как и в Выборгском районе, в 1872 г. Эта дата представляется нам слишком ранней, так как все данные, и документальные, и мемуарные, располагают к выводу, что и на Лиговке, и за Нарвской заставой 15), и за Невской заставой дело было поставлено только летом и осенью 1873 г.
Есть и другие фактические неточности и пробелы в книге Чарушина: В. М. Александров эмигрировал не в 1870, а в 1871 г., нечаевец Тейльс был вывезен из Олонецкой ссылки Клеменцом не в 1872, а в 1873 г. (и был, кстати, немедленно схвачен в Петербурге), Кропоткин ездил за-границу не в 1871, а весною 1872 г.; при перечислении участников кружка Натансона и Александрова — родоначальника кружка чайковцев — не упомянут Д. М. Герценштейн (впоследствии близкий к с.-д., официальный редактор газеты меньшевиков и Парвуса-Троцкого «Начало»), а при перечислении вступавших в кружок чайковцев в период 1873—1874 г.г. опущен А. О. Лукашевич и т. д.
Не во всем также можно согласиться с Чарушиным в его характеристике — в общем, повторяем, интересной и ценной — взглядов и настроений чайковцев.
Несколько наивными кажутся старания Чарушина доказать, что политические вопросы не чужды были чайковцам и «лишь» заслонялись в их глазах обширностью задачи по подготовке масс к участию в освободительной борьбе. Ведь, ошибка семидесятников была именно в непонимании связи между интересами и движением масс и политической задачей, стоявшей перед страной — и перед массами в первую голову. С точки зрения чайковцев, — как и их преемников, — благодаря вовлечению в борьбу народных масс снимался с очереди специально-политический вопрос и в порядок дня ставился непосредственно социалистический переворот, попутно разрешающий, конечно, и задачу политического раскрепощения. Апелляция к именам Желябова, Тихомирова и других чайковцев, ставших впоследствии народовольцами, ничего, разумеется, не доказывает, и с таким же точно «успехом» можно было бы утверждать, что и программа, скажем, землевольцев не игнорировала задачи политической борьбы с самодержавным правительством за политическую свободу и демократический строй, потому что народовольцами оказались Ал-др Михайлов, Квятковский, Баранников 16).
Вызывает также возражения постановка Чарушиным вопроса об отношении чайковцев к бакунизму. Сила сопротивления многих из чайковцев по отношению к овладевавшим все более умами революционной молодежи бунтарским идеям далеко не была особенно велика. Об этом говорят хотя бы воспоминания чайковцев Аксельрода, Фроленко, Ланганса. Мы не убеждены даже, несмотря на противоположное мнение Чарушина и Корниловой-Мороз, что уцелевшими петербургскими чайковцами, под конец организованного существования кружка, не была принята умеренно-бакунистская программа, предложенная Кропоткиным, в пользу чего свидетельствует не только Шишко, как, повидимому думает Чарушин, но и Чайковский (см. его рецензию на книгу В. Я. Богучарского «Активное народничество 70-х г.г.» в «Голосе Минувшего», 1913, № 6).
Сделанные нами замечания касаются той части воспоминаний, которая посвящена собственно деятельности кружка чайковцев. Две последние главы книги, посвященные тюремному сидению автора и делу 193-х, также нуждаются в кое-каких поправках. Неверно, что И. И. Добровольский был судим заочно: и до суда, и во время суда Добровольский находился под стражей, освобожден он под залог лишь незадолго до окончания процесса, в январе 1878 г., и бежал за-границу в мае, когда выяснился неблагоприятный результат возбужденного сенатом ходатайства о смягчении приговора. Неверно также изображена обстановка перевода в крепость во время суда части подсудимых (20-ти человек): перевод произведен сразу, а не частями, — 19 ноября 1877 г., после известного выступления Мышкина и сопровождавших его «беспорядков».
Таковы замеченные нами и заслуживающие упоминания промахи автора, — промахи, ничуть, конечно, не умаляющие значения книги Чарушина, которая останется одним из лучших мемуарных источников по истории кружка чайковцев.
А. М. БОЛЬШАКОВ и Н. А. РОЖКОВ История хозяйства России в материалах и документах. Выпуск III. Гиз. 1926. Стр.395. Ц. 2 р. 75 к.
Третий выпуск хрестоматии по истории хозяйства охватывает эпоху в 20 лет: с 1905 года по 1925 год. Одна часть хрестоматии освещает экономическое развитие России при капитализме, другая — при диктатуре пролетариата.
Перед авторами стояли большие трудности. Из громадного материала надо было выбрать наиболее ценное, с другой стороны, надо подобрать материал так, чтобы все важнейшие явления экономической жизни были освещены.
Как авторы выполнили свою работу?
Прежде всего приходится отметить осторожный и добросовестный подход авторов к материалу, который они используют. Авторы дают не только сырой материал, но они очень часто подвергают его первичной научной обработке. Статистическая таблица, сводка — часто результат самостоятельной работы над статистическими материалами. Отчасти благодаря такой обработке, авторам удалось в одном томе охватить такую сложную эпоху.
Книга состоит из трех глав: I. Капитализм 1905—1914 г.г.; II. Влияние империалистической и гражданской войны на хозяйство; III. Хозяйство при новой экономическрй политике.
Можно не согласиться с авторами в пропорции отдельных глав: третья глава по размерам занимает столько места, сколько обе первых. Во второй главе непропорционально распределен материал: характеристике хозяйства во время империалистической войны отведено непропорционально мало места. Общий итог такой: советская экономика оттеснила историю хозяйства при капитализме. Для исторической хрестоматии это, пожалуй, не является плюсом, тем более, что очень важные стороны капиталистической эволюции России остались незатронутыми.
Первая и третья главы освещают определенные эпохи истории нашего хозяйства. Вторая глава построена менее удачно: авторы соединили в одну главу две различных эпохи — капиталистическую экономику и советское хозяйство. Методологически было бы правильнее, чтобы эти две эпохи были освещены в отдельных главах. Есть только один аргумент за то, чтобы период с 1914 по 1920 годы дать вместе: так нагляднее можно показать период упадка народного хозяйства. Но авторами приводятся не только, и не столько статистические таблицы, но и другие материалы, характеризующие социальное и политическое лицо эпохи. В результате в этой главе получается вермишель: таблицы и отрывки о войне перемешались с советской экономикой периода военного коммунизма. Такая путаница может сбить «с толку» неподготовленного читателя.
Еще одно общее замечание относительно всей работы. Авторы слишком усердно подчеркивают аграрную историю и не дают достаточно полной картины развития крупной промышленности. Аграрная эволюция представлена достаточно полно, использованы очень ценные материалы, но эволюция крупной промышленности, развитие империализма, влияние империалистической войны на промышленность — все эти вопросы задеты очень поверхностно, материал использован далеко недостаточный.
В первой главе это «противоречие» сказывается особенно резко.
Сельское хозяйство, столыпинская политика, экспорт продуктов сельского хозяйства за границу и еще ряд вопросов, связанных с сельским хозяйством, нашли очень интересное освещение. Подобран ценный материал. Получилось достаточно законченное освещение этой темы. Зато освещение развития крупной промышленности довольно слабое. У читателя получается представление обо всей предвоенной эпохе, как об одной фазе развития. Надо было подчеркнуть конец депрессии и новый промышленный под'ем.
Литература по этой части использована недостаточно. Собственно авторы использовали всего только 3—4 источника. Работы Ронина, Струмилина, Гриневецкого, Эвентова, не говоря уже о других, более сырых материалах, остались неиспользованными. Почти из 140 страниц главы на промышленность приходится около 15 страниц. Авторы ограничились таблицей роста продукции по основным отраслям промышленности; интересно было бы показать и рост акционерных капиталов, размеры участия иностранного капитала по отдельным отраслям хозяйства. Материалы для освещения этих вопросов имеются.
Авторы приводят таблицу бюджета России за 1905—13 годы и ничего не дают о росте задолженности царизма. Мимо этого вопроса при характеристике политики царизма пройти никак нельзя.
Вопрос о доходности промышленности во время депрессии и под'ема в книге совершенно не нашел никакого отражения. Наконец, опущена эмиссия ценных бумаг и их размещение.
Вторая глава оставляет также противоречивое впечатление: слабо освещено влияние империалистической войны на хозяйство России, особенно на промышленность, сравнительно лучше — военный коммунизм. Но и в этой главе сказался аграрный уклон умершего Н. А. Рожкова: все, что касается сельского хозяйства, сделано более тщательно и серьезно, чем в части промышленности. Относительно влияния империалист. войны на хозяйство приходится сказать, что это — самое слабое место в книге. Здесь, очевидно, сказалось и недостаточное знакомство авторов с источниками. Авторы не прикоснулись к журнальной литературе, к ведомственной литературе, как обзоры деятельности особых совещаний, к «Известиям» особых Совещаний по топливу и продовольствию. Из этих источников можно получить серьезные материалы. С документами дело обстоит совсем плохо: не использованы даже напечатанные записки Родзянко и Степанова. Не приведены сведения о военных расходах правительства. Сводка бюджета России за время войны приводится лишь по «обыкновенному» бюджету, без военных расходов. Финансирование войны союзниками, работа на оборону, мобилизация промышленности, общая тенденция дороговизны, заработная плата рабочих — вот ряд вопросов, которые в большинстве случаев совсем не затронуты. Между тем, на военную экономику надо было обратить особое внимание, так как в экономических сдвигах за время войны надо искать ключ Февральской и Октябрьской революций.
Третья глава занимает слишком много места. Авторами использован богатый материал, задеты все важнейшие стороны хозяйственной жизни. Более пропорционально распределены материалы между отдельными частями темы: промышленность, транспорт, сельское хозяйство, монополия внешней торговли, финансы, заработная плата и производительность труда — все эти вопросы нашли достаточное освещение.
Общее заключение о книге. Авторы удовлетворительно справились с частью работы: подобрали достаточно ценный материал по сельскому хозяйству и по советской экономике и значительно слабее осветили эволюцию промышленности при капитализме. В последнем вопросе пробел довольно ощутим, так как имеющегося в хрестоматии материала недостаточно для серьезного знакомства с капиталистическим развитием России.
В таком виде книга все же пригодна для пользования в рабфаках, совпартшколах II ступ. и в старших классах школ II ступени.
«ИСКРА», №№ 1—52. декабрь 1900 г. — ноябрь 1903 г. Полный текст под редакцией с предисловием П. Лепешинского и со всупит. статьей Н. Крупской. Вып. I. №№ 1—7. Стр. 150. Вып. II — №№ 8—15. Стр. 148. Вып. III — №№ 16—23. Стр. 167. Истпарт. Изд. «Прибой». Л. 1925/26.
К. И. ЗАХАРОВА-ЦЕДЕРБАУМ и С. И. ЦЕДЕРБАУМ. Из эпохи «Искры», с предисловием В. И. Невского. ГИЗ. М.—Л. 1926. Стр. 162.
Н. РУБИНШТЕЙН и Г. СТОПАЛОВ. «Искра» 1900—1903. Истпарт. ГИЗ. М.—Л. 1926. Стр. 93.
Гордый ответ декабристов Пушкину — «Из искры возгорится пламя», поставленный в качестве эпиграфа на социал-демократической «Искре» полностью оправдался. Зажженным старой «Искрой» пламенем освещен целый период в истории нашей партии, о значении которого нет смысла распространяться. Чтобы вполне понять значение «Искры» и ее период необходимо ознакомиться с ее обликом, с ее содержанием, только после этого становится вполне ясным план Ленина об организации партии через газету и при посредстве газеты.
С появлением в свет изданной Истпартом (пока вышли три выпуска, охватывающие первые 23 №№) перепечатки старой ленинской «Искры», дается возможность правильной постановки изучения этого периода истории нашей партии в школьной практике. Полный комплект со всеми приложениями нелегальной «Искры» встречается ведь очень редко.
В связи с этим и в чаянии дальнейших переизданий главнейшей с.-д. литературы не мешает, думается нам, высказать несколько общих соображений о желательном типе подобных изданий. Надо помнить, что переиздание подобных «Искре» материалов становится документом, над которым и будут работать как над документом, изучая данную эпоху (пример французских Archives Parlementaires). Поэтому первое требование, которое мы пред'явим к подобному изданию — это возможная точность передачи материала. Оговоримся сейчас же, что в данном случае речь вовсе не идет о старой орфографии с ее неизбежными ъ и ѣ, придерживаться их в подобном издании было бы смешным и ненужным педантизмом. Сверяя бегло с подлинным изданием, мы разногласий не нашли, но одно обстоятельство не могло не броситься в глаза — это несоответствие верстки перепечатки оригиналу. В виду этого особенно необходимо давать хотя бы на полях пагинацию оригинала, а то у современного читателя может составиться впечатление, что «Искра» выходила тетрадками в 26 стр. (как к примеру дан № 1 «Искры»).
Это обстоятельство не оговорено редакцией. Совершенно правильно поступает редакция, что раскрывает псевдонимы или дает авторов неподписанных статей сейчас же под статьей, при чем такие вставки резонно даются в скобках, но зато неправильно поступает редакция, когда дает не подлинные имена авторов, под которыми они известны и теперь, а их тогдашние псевдонимы — В. И. Ленин даже в неподписанных статьях всюду именуется Н. Ленин, Л. Б. Рязанов — Н. Рязановым и т. п. Наконец, последнее и на наш взгляд самое важное замечание — касательно примечаний. Надо ясно отдать себе отчет в том, что «Искрой» будут пользоваться товарищи кое-что уже знающие и в области истории партии и в области марксизма. Поэтому странное впечатление производят примечания вроде примечаний к ссылке Плеханова на известное герценовское выражение — «на Западе никому и в голову не пришло высечь Спинозу или отдать Лессинга в солдаты» — Спиноза Барух (годы) знаменитый философ живший и умерший в Голландии или — Лессинг (годы) знаменитый немецкий писатель и литературный критик (стр. 146, прим. 1 и 2 вып. 3). Думается, что подобными примечаниями никто не будет удовлетворен. Если же давать комментарий к этому месту — следовало бы отметить, что, собственно говоря, имел в виду Герцен этими словами. Если же давать биографии всех упоминаемых лиц, то и места нехватит.
К тому же дело не обошлось и без курьезов: характеристика Струве дается дважды — I, 45 стр. и III, 167 стр., при чем редактором они не согласованы. В первой есть и неудачное указание на эволюцию Струве «от марксизма к кадетам», очевидно автор хотел сказать, если оставить «марксизм» — к идеализму, а если оставить «к кадетам» — от социал-демократии. В примечании на стр. 45 автор совершенно правильно останавливается на непонятном для современного читателя вопросе о сотрудничестве Струве в «Искре» — подобные указания очень важны и желательно видеть примечания именно в таком духе, то-есть дающие ключ к непонятным без такого комментария фактам.
Еще один пример неудачного типа примечания: указание в ст. «Еще о политическом разврате наших дней» № 10, стр. 57, что «Зубатов рекомендует рабочим... книги г.г. Прокоповича, Бернштейна, Геркнера»... следует на наш взгляд сопроводить указанием на то, какие именно книги названных авторов рекомендует г. Зубатов и почему. Следует указать ради курьеза и зубатовское издание книги Бернштейна, вместо же этого на стр. 65 дается общая характеристика Бернштейна, Прокоповича и Геркнера, при чем книгу последнего «Рабочий вопрос» автор примечания называет ценной по своим материалам, но характеристики ее, за что же она удостоилась одобрения Зубатова, читатель не узнает. К этой и другим статьям о зубатовщине следует дать характеристику всех либеральных соучастников зубатовщины. Ведь не случайно, что в 1912 г. к моменту ленской бойни проф. Озеров оказался не то работником, не то акционером Лензото (кстати прим. 3 на стр. 79, вып. II, путает момент процветания Лензото с предшествовавшими этому его сумерками, из коих оно вышло с помощью громадных казенных субсидий (безвозвратных, разумеется). Также не случайно, что проф. Вормс являлся в нашем суде представителем интересов концессионеров против пролетарского государства. На стр. 94, вып. II, прим. 3 о Ветровской истории слишком решительно говорит о насилии жандарма, в книге Куделли «Народовольцы на перепутьи» об насилии не говорится (стр. 28 и 40). В прим. 4—II, 20 предполагаемым автором записки Витте «Самодержавие и земство» называется проф. М. Липинский — разве ее автор не Н. Н. Кутлер?
Одно примечание вызывает и ряд принципиальных возражений. Мы имеем в виду примечание к ст. Ленина «Рабочая партия и крестьянство» из № 3, где автор примечания указывает на ее кажущуюся «случайность и затушеванность» остальным содержанием номера. Это дело суб'ективного вкуса, но всегда ст. Ленина в этом № считалась основной до его же статьи в «Заре» об аграрной программе. Сомневаемся мы и в утверждении автора, что «она возбудила самый живой интерес среди рабочих и крестьянских масс». Думается это такое извращение исторической перспективы, что на нем останавливаться не приходится. «Искра» всегда обвинялась в те времена, что она обращается не к массе, а к передовику рабочему, но чтобы ее читали «крестьянские массы» — сомневаемся. Наконец, автор перепутал эту статью с ленинским же комментарием к аграрной программе Р.С.-Д.Р.П. напечатанной в «Заре» в 1902 г., когда говорит, что ст. «Рабочая партия и крестьянство» является лучшим исчерпывающим комментарием к принятой на II с'езде аграрной программе. Как это статья 1901 г. может комментировать программу, намеченную только в 1902 г., вызвавшую тогда же почти что раскол «Искры» (см. III Ленинский сборник) и принятую только в 1903 г. — это только одному автору этого примечания известно. Исходя из этих положений мы полагаем, что редакция настоящего издания на будущее должна обратить большее внимание на комментирующий материал.
По плану, задуманному В. И. Лениным еще в ссылке, впервые высказанному в трех его статьях 1899 г., предназначавшихся для 3 № «Рабочей Газеты», но увидевших свет только в 1925 г. в III Ленинском Сборнике, будущий орган должен был явиться коллективным организатором партии. Для этой цели и созданы были раз'ездные агенты «Искры», которые на местах постепенно и завоевали партию в пользу искровского направления.
Вот почему крайне важны воспоминания К. И. Захаровой-Цедербаум и С. О. Цедербаума (Ежова), так как они нам дают картину работы на местах этих агентов «Искры», профессиональных революционеров, на необходимости создания которых и заострено «Что делать». Ленин вел с агентами «Искры» в России оживленную переписку, чем и создавалось организационное единство партии на основе программного единства. Плеханов как-то в это время жаловался в письме Ленину на то, что для Ленина «Искра» является всем, а «Заря» золушкой и выговаривал за это. Теперь из появившейся в III и IV Ленинских Сборниках переписки редакции «Искры», из «Писем Аксельрода и Мартова», из «Переписки Плеханова и Аксельрода», мы знаем, что тройка (Ленин, Мартов, Потресов) сознательно выбрали Мюнхен вместо Женевы местом пребывания редакции. Не говоря уже о трудности редакционной работы с Плехановым, о чем свидетельствует запись Ленина еще осенью 1900 г. («Как чуть было не потухла «Искра»), из вышеприведенного места из письма Плеханова Ленину ясно видно, что ему было чуждо понимание роли газеты как организатора партии. Эта работа нам еще неизвестна (институт Ленина только подготовляет к печати переписку «Искры» с товарищами в России) и пока о ней мы можем судить только по отрывочным данным — нам известно письмо Ленина Глебову-Носкову по организационному вопросу, известно опубликованное в 1904 г. «Письмо к товарищу о наших организационных задачах», также в воспоминаниях Ежова-Цедербаум мы находим ссылки на подобные письма. Вот почему воспоминания К. Захаровой-Цедербаум и С. Цедербаума-Ежова, которые были убежденными искряками и раз'ездными агентами «Искры», представляют большой интерес и большую историческую важность. Из них мы узнаем, с какими реальными трудностями в среде интеллигентов — социал-демократов приходилось сталкиваться «Искре».
Вот что пишет о задачах агентов «Искры» К. Захарова (стр. 17): «В виду тех задач, которые себе ставила «Искра», ей было необходимо соприкасаться со всеми слоями, чтобы было возможно следить за всеми проявлениями русской общественной мысли, и отзываться на них с с.-д. точки зрения. Связь с фабриками и заводами обеспечивалась постоянной связью с местными организациями. «Искра» не стремилась создавать на местах новые чисто «искровские» организации. Она не хотела вносить раскола и расстройства в местную работу и только там, где она встречала явное противодействие распространению ее литературы, ей приходилось создавать свою группу для ведения местной работы. При обострении борьбы с представителями отживших взглядов, ей в дальнейшем пришлось пойти на это в ряде городов. Но первоначально на нас многочисленных агентов «Искры» возлагалась задача установить дружественные отношения с местной организацией, снабжать ее для распространения «Искрой» и иной литературой, получать через нее корреспонденции и иные материалы для газеты, а также самостоятельно заводить с этою целью знакомства в «обществе», используя их также для собирания средств, получения квартир для транспорта, явок, адресов для писем. Это, конечно, не исключало косвенного воздействия на постановку работы местной организации. Агент «Искры» не ограничивался выполнением своих непосредственно организационно-технических задач. Встречаясь с местными работниками, он старался воздействовать на них в определенном направлении, критиковал, если надо было, характер местной работы, предлагал новые методы. Когда «Искра» несколько упрочилась, она через своих агентов добивалась вынесения местными комитетами постановления о солидарности с нею и признании ее руководящим органом».
А сопротивление, непонимание на местах, пропитанных еще к тому же своеобразным местным «кустарным» патриотизмом было великое — приведем только два примера. Вот одессит «крайне, абсурдно-правый сторонник «Рабочей Мысли» Батырев» руководитель одесской организации, отстаивающей следующие положения: «всякое правительство представляет собою равнодействующую наличных общественных сил, и поэтому надо только изменить удельный вес пролетариата — и само собою без всяких усилий, падет самодержавие; что законодательство лишь регистрирует достигнутое в жизни, а потому свободу стачек рабочие получат если будут устраивать их, не взирая на запрещение их, что таким же путем они обеспечат свободу печати, если будет расти и множиться свободная, выходящая нелегально рабочая печать. Таким путем не ведя непосредственной борьбы против существующего правительства, не ведя политической борьбы, рабочий класс в результате своей повседневной борьбы за непосредственные интересы автоматически завоюет тот политический строй, какой ему необходим» (25). Это в Одессе, а в Петербурге в это время «сторонники «Рабочей Мысли» сжигали Манифест партии, выпущенный после состоявшегося с'езда, потому что такое чтение — отрава для рабочих, затуманивание их голов» (43).
Мы выше указали, что только еще начата публикация материалов, относящихся к организации «Искры», почему написать историческую монографию об «Искре» еще невозможно: пример — только из материалов, опубликованных в III и IV Ленинских Сборниках, мы узнали о серьезнейших разногласиях внутри редакции, прежде со стороны казавшейся совершенно монолитной, откуда всегда проистекало чувство полнейшего недоумения, когда впервые приходилось узнавать о расколе на II с'езде, а главнейший материал по переписке «Искры» с Россией еще только ждет своего опубликования. Вследствие этого работа т.т. Рубинштейна и Стопалова является только хорошим введением для популярной истории «Искры». В своей книге авторы рассказывают о том, как зародился у Ленина еще в Сибири план сорганизовать партию посредством всероссийской газеты, и о том, как этот план был проведен последовательно в жизнь. Дается вместе с тем и картина роста искряков и организация агентов, работа которых, направляемая Лениным, и создала партию. Работа т.т. Рубинштейна и Стопалова вышла к 25-летнему юбилею «Искры».
Будем надеяться, что с опубликованием полностью всех мельком указываемых нами материалов будет написана монография по искровскому периоду нашей партии, периоду, особенно важному потому, что те организационные идеи, которые закрепились у В. И. Ленина в результате его работы в Петербургском Союзе борьбы за освобождение рабочего класса, были за этот период проверены двумя опытами: одним отрицательным — отрицанием старых основ поклонниками нового направления, на деле проводившими попятное направление в РСДРП, и другим — положительным — завоеванием российских комитетов организационными основами будущего большевизма. Эта двойная проверка показала верность искровских организационных основ главным целям и задачам революционной социал-демократии в России.
Пока же в книге т.т. Рубинштейна и Стопалова мы имеем недурное введение в изучение искровского периода, в легко написанных воспоминаниях К. Цедербаум-Захаровой и С. О. Цедербаума-Ежова живую и образную картину практической работы искровских агентов на местах, а в воспроизведенных №№ «Искры» читатель найдет ту «общественную» и классовую обстановку, в которой вела свою линию «Искра», и сумму тех идей, с которыми «Искра» выступила на фоне развертывавшейся накануне революции 1905 г. классовой борьбы в России.
ПЕРЕПИСКА НИКОЛАЯ И АЛЕКСАНДРЫ. 1916—1917 г. Том V. С предисловием Покровского. Госиздат. 1927. Стр. 303.
V том переписки Николая и Александры Романовых охватывает конец 1916 года и первые месяцы 1917 года. Кончается он февральской революцией, соединившей странствующего по фронтам Николая Романова с семьей под арестом в Царском Селе. Этот том, как и предыдущие, дает большой и ценный материал, вскрывающий закулисную сторону царизма. Он обрисовывает, как и предыдущие тома, активную роль Распутина; теперь все более и более перед носителем самодержавия встает вопрос грядущего кризиса, продовольственный вопрос начинает привлекать к себе внимание Николая Романова, и он откровенно сознается в одном из своих писем, что в этом вопросе он ничего не понимает. «Я никогда не был купцом, — пишет Николай Романов, — и просто ничего не понимаю в этих вопросах о продовольствии и снабжении». Если Николай сознавал, что есть вопросы, в которых он ничего не понимает, то Александра Федоровна находила, что она отлично во всех делах разбирается, в особенности, когда передает советы Распутина. В одном из своих писем Александра Федоровна говорит: «Я больше уже ни капли не стесняюсь и говорю по русски с быстротой водопада и они имеют любезность не смеяться над моими ошибками; они видят, что я полна энергии и передаю тебе все, что слышу и вижу, что я твоя опора, очень твердая опора в тылу и что, уповая на божью милость, я могу быть тебе немножко полезной. Шах. просил разрешение приходить во всех трудных случаях; Бобр. тоже, а Шт. приходит каждую неделю так, что, может, мне удастся их об'единить. Я настойчива и твержу одно и то же, а наш друг поможет мне советом» (стр. 54).
Самодержавие фактически находилось в руках помогавшего советами «друга» Распутина: Александра Федоровна настойчиво требовала осуществления советов Распутина как от Николая, так и от его министров. «Друг» вмешивался во все. Наступления на фронте чрезвычайно интересовали Распутина и хотя Николай отлично сознавал, что о предполагающихся военных планах не всегда следует говорить даже такому ясновидцу, каким являлся Распутин, по крайней мере в одном из писем Николай, сообщая о предполагаемых планах наступления на фронте Александре Федоровне пишет, что это должно остаться тайной для всех и для Распутина в том числе. «Эти подробности только для тебя одной. Прошу тебя, дорогая, передать ему только папа приказал принять разумные меры» (стр. 64).
Распутин вмешивался во все назначения, Распутин распоряжался наступлениями на фронте. Все, кто не желал подчиняться влиянию Распутина, в глазах Александры Федоровны становились врагами династии. Она так и писала, что эти люди враги, не наши люди, они не хотят слушать Распутина. Особую ненависть Александры Федоровны возбуждали представители буржуазии. Ей казалось и не без основания, что между высшим командным составом в лице Алексеева и представителями буржуазии в лице Родзянко и Гучкова назревает какое-то соглашение. В целом ряде своих писем она к этому возвращается. В одном из своих писем она пишет о Родзянко: «Как бы я хотела, чтобы Родзянко повесили. Ужасный человек и такой нахал» (стр. 36). В другом месте, сообщая о перехваченной переписке между Алексеевым и Гучковым, она пишет: «Идет переписка между Алексеевым и этой скотиной — Гучковым, и он начиняет его всякими мерзостями. Предостереги его. Это такая умная скотина, а Алексеев бессомненно, увы, станет прислушиваться к тому, что тот говорит ему против нашего друга и это не принесет ему счастья» (стр. 38). В другом месте она опять возвращается к этому вопросу, указывая на то, что представители буржуазии хотят связаться с высшим командным составом. «Родзянко и Гучков действуют сейчас за одно и они хотят обойти сейчас Алексеева, утверждая будто никто не может работать против них. Его дело заниматься исключительно войной» (стр. 43).
Александра Федоровна требовала изолировать Алексеева от влияния Гучкова, ей был необходим свой собственный преданный ей Совет министров. Александра Федоровна усиленно указывала Николаю желательных с точки зрения Распутина и ее министров и когда Николай на фронте, в ставке попробовал было назначить министров по своему усмотрению и выбору, то Александра Федоровна засыпала его целым градом писем и телеграмм с требованием подумать, не решать одному, подождать и т. д. В письмах Александра Федоровна касалась вопросов внутренней и внешней политики. Ее письма представляют целый ряд практических советов и указаний относительно тех или других политических мероприятий. Александра Федоровна требовала от Николая вмешательства в процессе Сухомлинова. Она утверждала, что процесс Сухомлинова останется на веки «на нашей совести».
Смерть Распутина оставила Александру Федоровну одну, и вынудила Николая спешно приехать в конце декабря в Царское Село. С конца декабря и до начала февраля Николай пробыл в Царском Селе. Новая серия писем охватывает момент февральской революции. В них интересна оценка февральской революции, падающей монархии. С первого момента февральской революции Александра Федоровна решила, что это — хулиганское движение. Развертывающиеся события доказали, что это последняя схватка. В эти дни Александра Федоровна пыталась бороться за существование самодержавия до последней минуты. В ее письмах есть ряд указаний на то, как по ее мнению нужно бороться. 25 февраля она высказывала мысль о необходимости иметь в распоряжении кавалерийский полк, который установил бы порядок; 26 февраля она указывала в своем письме на необходимость ввести карточную систему на хлеб, что уже сделано было в других странах. У нас же, — писала она — «идиоты». В ответ на письмо Александры Федоровны 26 февраля Николай извещал, что беспорядки будут подавлены. Последнее письмо послано было Александрой Федоровной 4 марта. 3 марта Александра Федоровна уже знала об отречении Николая. В письмах 3 и 4 марта она возвращается к вопросу об отречении, указывая на то, что это отречение вынужденное и что вопрос о новом возвращении династии и завоевании власти Романовых стоит «как насущная задача перед нами..»
Переписка снабжена именным указателем встречающихся в изданных томах собственных имен. Здесь указывается, где встречается данное лицо, и иногда даются краткая биография и даты, иногда не даются, указатель не выдержан в смысле данного в нем материала. Указано не только, где встречается то или другое лицо, но делаются попытки дать биографическую справку. Эти справки нужно было или давать полностью, как это сделано о некоторых, например, о Витте, или же не давать вовсе. Указатель производит впечатление случайной незаконченной работы.
Изданный том снабжен предисловием М. Н. Покровского.
Е. И. МАРТЫНОВ. Царская армия в февральском перевороте. Л. Изд. воен. тип. Упр. Дел. Наркомвоенмор и РВС СССР. 1927. С. 212. Т. 3.000 экз. Ц. 1 р. 20 к.
Разбираемая книга принадлежит перу старого военного писателя, первая работа которого относится к 1894 г., но она не носит специально военного характера. Наоборот, в предисловии к ней подчеркивается, что ряд достоинств «делает (ее) несомненным вкладом в нашу общую литературу о февральской революции» (стр. 7).
Но именно вот это-то положение и заставляет особенно внимательно подойти к книжке. В работе, посвященной революции и армии, совершенно необходим четкий марксистский подход, однако здесь-то и обнаруживаются наиболее уязвимые места книжки. Следует подчеркнуть, что автор предисловия, т. Горев, сам сделал ряд дополнений, серьезных поправок и оговорок к отдельным местам книги. Но, вероятно, трудность его положения, как автора предисловия, не дала ему возможности со всей резкостью и определенностью поставить точки над «и» в тех местах, где автор допускает особенно грубые ошибки, давая свою концепцию отдельным проблемам февральской революции.
Нужно прежде всего подчеркнуть, что заглавие книги совершенно не отвечает ее содержанию. Подчеркиваем это гораздо резче, чем это отмечается в предисловии. Автор ограничился «почти исключительно петроградским гарнизоном и действиями командующих фронтами» — читаем на стр. 7. Но фактически даже гарнизон и его действия не разобраны достаточно подробно. На стр. 58 перечисляется свыше 20 крупных частей, указывается на ряд школ, устанавливается численность гарнизона до 160.000 (стр. 59), а в книжке говорится только о 3—4 частях гарнизона, упоминаются 1—2 запасные пулеметные полки, гвардейский экипаж, причем делается это очень бегло, без какого бы то ни было описания настроения солдат, влияния на них рабочих, жизни казарм в эти дни и т. д. Восстали, убили командира, захватили оружие, выступили на улицу — и почти все.
Основной материал посвящен переговорам правящих кругов, связанных с отречением Романова. Так что правильнее было бы назвать книгу, напр., «Свержение (или отречение) Николая Романова» (по документам и воспоминаниям). Над автором довлеют старые, немарксистские методы; и в основе всей его работы лежит не армия, не классовый анализ событий, а действия и переписка ставки, генералов, царя, министров и Думы. Суммирование и разбор воспоминаний и отдельных документов, написанных «вождями» дореволюционной России — вот на чем фиксирует внимание автор. И ясно, что, идя по этому пути, совершенно не желая использовать марксистские работы, он допускает ряд ошибок, к рассмотрению которых и перейдем.
Автор в первой главе касается исключительно положения в армии перед революцией ставя задачу вскрыть основные причины революционизирования армии и переход ее в П-де на сторону восставшего пролетариата. Автор дает следующий перечень причин: 1) недоверие к высшему командному составу (стр. 19); 2) негодование против военного министерства, не сумевшего в период решительных боев обеспечить армию (стр. 27); 3) отсутствие близости между офицерами и солдатами (28); 4) тяжелое положение семейств (30); 5) озлобление против буржуазии, нажившейся от войны (34); 6) возмущение самоуправством придворной камарильи, которая игнорировала желания народа (читай — буржуазии. Р.) — (37); 7) слухи об измене (39); 8) недовольство союзниками (40) и 9) утомление войной и жажда мира (41).
Не будем останавливаться на том, что даже в его постановке следовало бы все причины расположить в большей последовательности, соответственно удельному весу каждой из этих причин. И в этом случае у автора была бы та же путаница.
У автора основных причин — земли и свободы — совершенно нет. А требование мира у него перемешалось с такими — второ- и третьестепенными причинами, как негодование против военного министерства, рознь между солдатами и офицерами.
Не учитывая классовых прослоек армии (пролетариат, крестьянство, мелкая и крупная буржуазия), автор, ничто-же сумняшеся, суммирует в одно целое без какой бы то-ни было оговорки эти совершенно различные, а главное приводящие к прямо противоположным выводам, причины.
Требование мира — оно отвечало интересам пролетариата и крестьянства. Отсюда борьба за мир с их стороны — поддержка большевиков. А недовольство двором, слухи об измене — они отражали боязнь буржуазии, что восторжествует германская ориентация и будет заключен сепаратный мир с Германией, отсюда требование войны до победного конца, борьба с большевиками.
Перечисленные автором причины влияли не на армию в целом, а на отдельные ее прослойки. И если все же армия в самые первые дни революции против самодержавия выступила в целом, то лишь потому, что на время здесь, как и в революции вообще «в силу чрезвычайно оригинальной исторической ситуации слились вместе, и замечательно «дружно» слились, совершенно различные потоки, совершенно разнородные классовые интересы, совершенно противоположные политические и социальные стремления» 17) (курсив всюду Ленина. Р.). Вот этого-то как раз Мартынов и не учел в своей книжке.
Вопросу о характере революции, о движущих силах ее, о гегемонии пролетариата в революции и проблеме союза с крестьянством (в данном случае — армия) автор не уделяет и нескольких строк. Поэтому у него основная сила в вооруженном восстании не рабочий класс, а армия. Именно бунты в полках и выступление последних с оружием привели к вооруженному восстанию, ну, а пролетариат — это такая величина, которой в вооруженном восстании можно пренебречь, ей и уделено всего несколько слов.
Ну, а раз вооруженное восстание сводится в основном к выступлению войска, то, конечно, в вооружении рабочих надобности нет. Больше того, с вооружением рабочих, с организацией рабочих дружин — надо бороться. И тут автор подчеркивает (и неоднократно) тактику т. Шляпникова, отказывавшегося снабжать рабочих оружием и содействовать им в организации боевых дружин. Это автору страшно нравится, и те места из книги Шляпникова «1917 г.», где об этом говорится, автор неоднократно цитирует и комментирует. Автор пытается оправдать одно из очень спорных, если не сказать ошибочных, мероприятий тов. Шляпникова, при чем делает это так, что и сам тов. Шляпников не поблагодарит его.
Как известно, тов. Шляпников в первые дни февральской революции, несмотря на требование рабочих, запрещал им организацию боевых дружин и отказывался от снабжения рабочих оружием. Это не значит, что он был против вооружения рабочих; он только считал более целесообразным, чтобы рабочие сами доставали оружие от солдат, в казармах и т. п., считая, что таким путем и солдат можно будет легче привлечь на сторону восставшего пролетариата (см. «1917 г.» — книга I, стр. 67, 105, 122, 134 и др.).
Такую постановку вопроса нельзя считать правильной, ибо агитация среди солдат, получение от них оружия не исключает вооружения рабочих другими путями и организации боевых дружин. Партия всегда учитывала и предлагала и то и другое. В резолюции «о демонстрациях», принятой 2-м с'ездом партии, рекомендуется: «... 4) должны быть применяемы меры для того, чтобы в случае необходимости демонстранты могли дать активный и по возможности вооруженный (курсив здесь и дальше мой — Р.) отпор полицейским ордам: 5) Ввиду того, что при демонстрациях все чаще против народа применяются регулярные войска, следует заботиться об ознакомлении солдат с характером и целью демонстрации и призвать их к братанию с народом: следует не допускать ненужного раздражения их со стороны демонстрантов» 18).
Таким образом в резолюции даже не о вооруженном восстании, а пока только о демонстрациях, в полной мере учтены и необходимость вооружения рабочих, и агитации среди них и осторожного подхода к ним. — Совершенно очевидно, что все эти указания сохранили силу для дальнейшего. Уже в резолюции III с'езда «о вооруженном восстании» предлагается: «.... в) принять самые энергичные меры к вооружению пролетариата» 19). Далее в предложенной большевиками на IV с'езде резолюции о «вооруженном восстании» также говорится: «... 4) что следует развить еще более энергичную деятельность по увеличению числа боевых дружин..., 5) что необходимо усилить работу в войсках, имея при этом в виду, что для успеха движения недостаточно одного брожения в войсках, а необходимо прямое соглашение с организованными демократическими элементами войска в целях самых решительных наступательных действий против правительства» 20).
Наконец специальная конференция военных и боевых организаций РСДРП (в ноябре 1906 г. 21) подробнейшим образом, на основе учета опыта 1905 г. определяет тактику партии в вооруженном восстании. Таким образом, совершенно ясно, что односторонние мероприятия т. Шляпникова не отвечали задачам момента и правы были рабочие, упорно требовавшие от него оружия. В ответ на критику его действия т. М. Н. Покровским, т. Шляпников сообщил ему, что действовал таким образом исполняя директиву ЦК нашей партии. «Но, — замечает тут же Покровский, — сам я этой директивы не видал, и точное содержание ее мне не известно» 22).
Вернемся к Мартынову.
Его изложение отношения бюро ЦК партии о привлечении на сторону народа армии не совсем соответствует повествованию Ш. — Чем это вызвано? — Тем, что автору необходимо было как можно резче подчеркнуть с его точки зрения совершенно правильное мероприятие Ш., запрещавшего организации дружин и вооружение рабочих. Для этого он: 1) переоценивает роль армии, 2) излишне подчеркивает одиночные голоса, недооценивавшие необходимость активного вовлечения армии в борьбу рабочего класса с царизмом, 3) не точно передает их истинное отношение к армии (ставка на нейтрализацию ее) и к вопросу о боевых дружинах (для борьбы с полицией, и 4) целиком и полностью (без единого возражения) принимает ошибочную тактику Шляпникова.
На этом моменте М. останавливается неоднократно. Так на стр. 77, описывая события 25 февраля, он снова цитирует из Шляпникова, как последний «решительно отказывал в поисках оружия всем». Описывая события 26 февраля (стр. 89), он отмечает, что на вновь поднятый Выборгским райкомом вопрос о снабжении рабочих оружием Бюро ЦК, в лице Ш., опять ответило категорическим отказом.
Наконец, в последней главе «Заключение» он подчеркивает, «что в особую заслугу Бюро Центрального Комитета должно быть поставлено то, что оно сумело удержать некоторых увлекшихся деятелей, неоднократно настаивавших на безотлагательном формировании боевых дружин» (стр. 209) и — что следует из других его замечаний, ранее цитированных — от вооружения рабочих вообще.
Мы видим, что то, что автор считает «особой заслугой Бюро ЦК» — в основном принадлежит Шляпникову и вовсе заслугой не является.
Так вопрос чисто тактического порядка у Ш. (каким путем вооружать рабочих) он поставил в плоскость уже чисто принципиальную (нужно ли вооружать рабочих) и, исходя из совершенно неправильных предпосылок, разрешил его отрицательно: так как исход восстания или революции зависит от армии, то вооружение рабочих и организация боевых дружин заранее и в момент восстания (революции) ненужны.
Но это не наш, не большевистский вывод; за такой «рецепт» рабочий класс и братские компартии нас не поблагодарят. Нам, свидетелям борьбы вооруженных рабочих организованных в дружины (красная гвардия) — в Октябре 1917 г. — несмотря на то, что армия и в частности Питерский гарнизон, были в основной своей массе на стороне б-ков: нам свидетелям борьбы с вооружением рабочих у нас в 1917 г. со стороны всех правых партий в Германии, в Китае — сейчас и т. п. таких выводов не надо. Наш путь — вооружение рабочих, ибо рабочий класс гегемон революции. Попытка Мартынова пересмотреть вопрос о вооружении рабочих и их роли в вооруженном восстании встретит решительный отпор.
Непонимание того, что происходило, видно у автора и по другим вопросам. Особенно бросается это в глаза в тех местах, где автор говорит о том, что большевики были со своей «пораженческой» точки зрения заинтересованы в подрыве боеспособности армии и ускорении ее разложения (стр. 138, 212). Особенно подчеркивает роль приказа № 1 в разложении армии. О действительной роли приказа № 1 говорит в предисловии тов. Горев, поправляя ошибку автора. Он же отмечает ошибочность взгляда, будто бы большевики были пораженцами после революции.
Разлагали ли большевики армию, понимая под разложением дезертирство, сдачу в плен, отказ от исполнения приказаний, призывы к грабежам, избиению офицерства и т. д., т.-е. все то, в чем в 1917 г. обвиняли б-ков? Если Мартынов думает, что большевики выдвигали такие лозунги, то он, очевидно, не знаком с тем, что по этому поводу говорил т. Ленин: «Остановлюсь на одном месте из речи Камкова, где он указал, что... мы... участвовали в разложении армии. Воистину, попал пальцем в небо. Он слышал, что мы были пораженцами и вспомнил об этом тогда, когда мы пораженцами быть перестали. Мы были пораженцами при царе, а при Церетелли и Чернове мы не были пораженцами. Мы выпустили в «Правде» воззвание, которое Крыленко... опубликовал по армии: «почему я еду в Питер». Он сказал: «к бунтам мы вас не зовем»... Я утверждаю, что мы, начиная с этого воззвания... которое не было первым и которое... особенно запомнилось мне, мы армии не разлагали, а говорили: держите фронт» (т. XV, стр. 180).
Вот, как ставился вопрос.
Непонимание того, что было, мы встречаем у автора и в ряде других мест. Чего стоит такое, безоговорочно сделанное, утверждение, что «между ними (Вр. Пр-ство и Совет Р. и С. Д.) с первого же дня началась борьба за армию, причем Вр. Пр-ство опиралось на м-ков и офицерство, а Совет Р. и С. Д. — на солдат» (ст. 212).
Не Вр. Пр-ство — против Советов, а Вр. Пр-ство при поддержке Советов (соглашательских) — против пролетариата — вот между кем шла борьба. И то такая постановка вопроса нуждается в ряде уточнений в соответствии с различными этапами революции. Одно дело до июльского наступления и июльских дней; другое дело до Корниловского мятежа; третье — в период от Корнилова до октября. — Сплошная постановка вопроса, как у Мартынова, только путает вопрос.
«Роль личности», как уже отмечалось выше, довлеет над автором. Чего стоит, напр. такое утверждение: «.... государь... боялся войны и был вовлечен в нее кучкой шовинистов, во главе коей стоял великий князь Николай Николаевич, мечтавший о славе полководца» (стр. 44). Но зато об интересах и роли торгово-промышленного капитала почти ничего не найдете. Или: «Монархия в России рухнула не от замены Алексея Михаилом, а по той причине, что Романовская или, точнее, Гольштейн-Готторпская династия успела уже совершенно дискредитировать в глазах народа монархический строй» (стр. 182).
Резюмируем: автор проделал очень большую и очень интересную работу по подбору материала, относящегося к первым дням февральской революции. В этой части книга представляет определенный вклад в литературу о феврале. Но отсутствие у автора марксистского мировоззрения, неумение диалектически подходить к материалу привели его к тому, что в важных, принципиальных вопросах он допустил грубые ошибки. И об этих ошибках следует помнить каждому, кто возьмет в руки его книжку.
С. КУНИСКИЙ и В. ПОЗНЯКОВ. Общинные земли в эпоху Великой Французской революции. Под редакцией и со вступительной статьей Н. М.Лукина. Изд. Ком. Академии. 1927. Стр. 169.
Судьбе общинных земель и классовой борьбе из-за них в Англии посвящена огромная литература. Этот вопрос привлек к себе не одно поколение исследователей, между тем как та же проблема во Франции освещена до сих пор самым скудным образом: даже в специальных исследованиях аграрного строя дореволюционной Франции общинным землям уделялось недостаточное внимание. Уже в силу изложенных обстоятельств рецензируемая книга приобретает большой интерес: ее значение увеличивается и вследствие того, что написана она марксистами. Она представляет в основном опыт марксистской интерпретации важнейшего источника, освещающего состояние общинных земель в эпоху революции — материалов, опубликованных Бурженом (Bourgin. Le partage de biens dommunaux. Collection des documents inédits sur l'historie économique de la Revol. Franç. Paris. 1908).
Книга открывается кратким очерком тов. Лукина, выясняющим положение общинных земель накануне революции. Проникновение товарно-денежных отношений во французскую деревню шло значительно медленней, чем в Англии, это определило темп ломки старых феодальных форм землевладения и землепользования и, в частности, замедляло процесс исчезновения одного из существеннейших элементов аграрного строя феодальной эпохи — общинных угодий. Все же уже в XVI веке с полной определенностью обнаруживаются тенденции со стороны сеньеров к захвату общинных земель. Это явление принимает постепенно столь значительные размеры, что понуждает правительство принять ...
[отсутствует стр. 254]
... ясно пренебрегала интересами пользователей и нанесла им явный ущерб своими решениями. В общем «Конституанта во всем своем законодательстве упорно становилась на точку зрения помещика, принимая всегда его интерес, его право собственности и его претензии за первичные по сравнению с таковыми крестьян».
Легислатива приступила к законодательной работе в значительно изменившихся условиях. Возросла активность крестьян, увеличилась их требовательность, изменился, наконец, самый классовый состав Собрания и «Комитета Земледелия», которому-то и поручено было рассмотрение вопроса об общинных землях. Деятельность этого собрания оказалась значительно плодотворней, тому причиной прежде всего были крестьянские бунты. Собственно декретом от 14 августа раздел общинных земель был разрешен в положительном смысле, но так и остался нерешенным вопрос о способах раздела. Характерно, что Законодательное Собрание в общем склонялось к такому решению, которое удовлетворяло бы уже не помещика, а богатого крестьянина.
Общее решение о разделе общинных угодий не могло, однако, удовлетворить широкие крестьянские массы, а так как окончательное решение затягивалось, то деревня сама приступила к ликвидации общинного земледелия. Теперь уже почти все деревенское население решительно высказывается за раздел. Кстати, автор очень убедительно опровергает точку зрения Кропоткина, считавшего бедняцкую часть деревни ревностными сторонниками общинного землевладения. В действительности происходило как раз обратное. Классовая борьба в деревне приобретает все более и более острый характер; будучи направленной на первых порах против феодалов, она постепенно разворачивается в борьбу между различными слоями крестьянства: в некоторых случаях делаются даже, правда, неудачные попытки отобрания части земли у деревенских богатеев. Положение вещей требовало вмешательства государственной власти и скорейшего законодательного решения вопроса. Закон 10 июля разрубил узел противоречий и в общем разрешил вопрос в интересах малосостоятельных слоев деревни. Позднейшие попытки прекратить раздел общинных земель в эпоху директории (декрет 9 июня 1796 года) и империи (9 брюмера VIII года) не смогли серьезно отразиться на процессе ликвидации общинного землевладения. Аграрная революция была свершена.
В общем книга представляет собой ценный вклад в научную литературу по аграрной истории Франции, мимо нее не сможет пройти специалист. Широкому читателю она, конечно, малодоступна. Отметим еще некоторые стилистические шероховатости и не всегда удачный перевод.
П. П. ЩЕГОЛЕВ. Заговор Бабефа. «Прибой». Л. 1927. Стр. 206. Ц. 2 р.
Несмотря на довольно значительное количество книг, посвященных Бабефу, в марксистской литературе по этому вопросу до сих пор все же был довольно значительный пробел. Если оставить в стороне популярные брошюры, вроде, очень впрочем неплохой работы Мориса Доманже 23), а также и переведенного Ю. Стекловым сборника Альберта Тома 24), то все, что мы до сих пор имели в марксистской научной литературе, посвященной «заговору равных» и его вождю, исчерпывается очерком В. П. Волгина 25) и «Гракхом Бабефом» А. М. Пригожина. Но очерк В. П. Волгина, при всех его несомненных достоинствах, посвящен только одному — и притом довольно узкому — вопросу, а книга Пригожина, как это и было отмечено в прессе, основана на изучении лишь очень небольшого числа источников. Таким образом, в научной марксистской литературе о Бабефе до самого последнего времени имелся совершенно несомненный пробел, и мы полагаем, что только что вышедшая работа П. П. Щеголева этот пробел заполняет. Как отмечает в своем предисловии автор рецензируемой книги, первоначально она проэктировалась в виде популярного биографического очерка и лишь потом переросла в самостоятельную научно-исследовательскую работу. Это отчасти отразилось на характере книги; главам II—VII, носящим чисто исследовательский характер предпослана чересчур популярная гл. I («Исход Великой Французской Революции»), вряд ли уместная в работе подобного рода. Этим, пожалуй, и исчерпываются все упреки, которые можно сделать автору. Переходя к положительным сторонам «Заговора Бабефа», следует прежде всего отметить, что П. П. Щеголев широко использовал все первоисточники, какие только имеются в Ленинграде, в частности, газеты Бабефа «Journal de la Libertè de la Presse» и «Tribun du Peuple», а также его брошюры: «Du système dèpopulation, ou la vie et les crimes de Carrier» и «Voyage des Jacobins dans les quatre partis du monde». Кроме первоисточников в собственном смысле слова, использованы также документы о термидорианской реакции, изданные Оларом 26), богатая отрывками из источников книга Адвиэля 27) и т.д. Исходя из всех этих материалов, П. П. Щеголев в своей книге чрезвычайно подробно прослеживает генезис теоретических воззрений Бабефа (этой теме посвящены главы II, III и V), и об'ясняет и как социально-экономическими и политическими условиями эпохи (гл. III и особенно IV), так и идеологическим воздействием предшествовавших Бабефу теоретиков, на первое место среди коих автор выдвигает Морелли (гл. VI). При этом автор не ограничивается анализом развития теоретических взглядов Бабефа, но чрезвычайно подробно освещает эволюцию его тактических принципов, причем особенно интересны страницы, посвященные рассмотрению истории перехода Бабефа от его анти-робеспьеризма к полному приятию всех основ террористической системы 1793—1794 г.г.
Что касается самого заговора 1796 г., рассмотрению которого посвящена седьмая и последняя глава, то здесь П. П. Щеголев, не имея под руками необходимых первоисточников, все же сумел дать вдумчивый и марксистски-продуманный анализ этой попытки, которую он вполне правильно рассматривает, как результат тактического об'единения весьма разнородных по своей классовой природе элементов — остатком мелкобуржуазной якобинской партии с одной стороны и представителей интересов полуремесленного пролетариата того времени — с другой. Точно так же автор безусловно прав, когда утверждает, что и независимо от предательства Гризеля «вряд-ли бабувистам удалось бы захватить власть в Париже даже на один день» (стр. 202). Победа бабувистского блока решительно противоречила бы всем об'ективным задачам французской революции, и «поэтому «заговор равных» неизбежно обреченный на неудачу, интересен нам не столько с точки зрения своего влияния на события того времени, сколько по линии изучения социалистических систем, легших в основание научного социализма. С этой точки зрения теория и тактика бабувизма заслуживает, без всякого сомнения, самого внимательного изучения, и работа П. П. Щеголева достойна занять достойное место в ряду марксистских научных работ по истории социализма.
М. М. АЙЗЕНШТАТ. Революция 1848 г. во Франции. (История Франции I половины XIX в.). Из серии «Библиотека для работы по Дальтон-плану». Стр. 102. Ц. 80 к. Изд. Брокгауз-Ефрон.
Настоящая книжка принадлежит к серии книжек, выходящих под общим заглавием: «Рабочая библиотека по Дальтон-плану». Появление ее (как и всей предполагаемой к выпуску серии) вызвано, как указано в предисловии от редакции, отсутствием нужной для рабфаков, доступной по форме и содержанию литературы, по истории классовой борьбы. «Рабочая биолиотека по Дальтон-плану берется восполнить этот пробел. Книжка имеет в виду читателя, ищущего серьезного содержания, но в незамысловой форме».
Данная книжка, как и повидимому, вся серия «Рабочая биолиотека по Дальтон-плану» ставит себе двойную задачу: дать не только доступное по форме изложение исторического материала, но и «сырой» документальный материал для самостоятельной проработки его студентами-рабфаковцами.
Содержание книжки охватывает обширный период, начиная с эпохи Реставрации и кончая последним этапом февральской революции — 2 декабря 1850 г. В главы, излагающие события, вкраплен материал, большей частью в виде выдержек из лучших произведений, посвященных этой эпохе (из Маркса, Ленина, Герцена, Токвиля); очень редко автор прилагает выдержал из исторических документов. Первая часть — до февральской революции, занимающая большую половину книжки (56 стр. из 102), является наиболее слабой. Она почти сплошь состоит из авторского изложения, в ней мало выдержек и еще меньше документального материала.
В этой части имеется много ляпсусов и ошибок, недомолвок и противоречий, не говоря уже о частых повторениях. В главе I (о реставрации и июльской революции) автор не указывает экономических и политических причин Реставрации, не дает изображения обстановки, при которой она произошла. Он ограничивается только глухим упоминанием об «усталости масс» после поражения Наполеона. Картина классовых взаимоотношений того времени остается для читателя совершенно неизвестной. Глава II — об июльской монархии вызывает ряд недоуменных вопросов. Прежде всего у читателя возникает законный вопрос: какой же класс или классовая группировка стоял у власти в эпоху Июльской монархии. Автор на этот счет не дает ясного ответа, или — вернее говоря — дает несколько противоречивых ответов. На стр. 15, напр., сказано; «Так как власть в это время (при июльской монархии. Г.) находилась как раз в руках крупных помещиков и крупных промышленников 28), высокие пошлины оставались нетронутыми, как при Реставрации, так и в Июльской монархии»... и т. д.
Вслед за тем, на той же странице приводится выдержка из Маркса, гласящая: «При Луи-Филиппе господствовала не французская буржуазия, а одна ее фракция, так называемая финансовая аристократия — банкиры, биржевые короли, железнодорожные короли, владельцы угольных копей, железных рудников и лесов — и часть об'единившегося с ним землевладения». Это не мешает однако автору на стр. 17 говорить уже о господстве не одной определенной группы буржуазии — «помещиков и представителей тяжелой индустрии», а на стр. 25 о финансовой аристократии, «использовавшей свою близость (только близость. Г.) к государственной власти. Кто же стоял у власти: финансовая аристократия или помещики и крупные промышленники? На стр. 32 черным по белому написано: «Буржуазия (какая?), которая с 1830 г. является господствующим классом, должна (?) обладать или (?) образованием или (?) капиталом». Это классическое «или-или» прямо неподражаемо: достаточно, повидимому, обладать «образованием», чтобы быть причисленным Айзенштат к буржуазии (видно, к крупной, которая стояла тогда у власти). Не везет и другим классам у автора. Ремесленников, например, он отказывается причислить к мелкой буржуазии, относя их, видимо, к пролетариату: «Между рабочими и ремесленниками, с одной стороны, и крупной буржуазией, с другой, находится мелкая буржуазия, особенно многочисленная» и т. д. (стр. 31). Зато в другом месте автор значительно расширяет круг «промежуточных классов», находящихся между буржуазией и пролетариатом: сюда он относит не только мелких лавочников и торговцев, но и офицеров в отставке (?), студентов, писателей, журналистов (стр. 53).
В разделе о социалистах-утопистах автор причисляет Луи Блана к революционным социалистическим писателям (стр. 46), хотя он ниже сам же говорит, что Луи Блан надеялся «мирным путем изжить частную собственность на орудия производства путем сотрудничества капиталистов и рабочих». Айзенштат смело утверждает, что рабочим Луи Блан «предлагает встать на тот путь, который Маркс рекомендует в «Коммунистическом манифесте», вышедшем в 1848 г. (а не в 1847 г. Г.). Итак, Луи Блан «предлагает» пролетариату то же, что ему «рекомендует» Маркс. В чем же отличие их? Если бы автор внимательнее вчитался в приводимый им же вслед за этим отрывок из «организации труда» Луи Блана, то он безусловно пришел бы к другому заключению. А сказано там буквально следующее: «Мы требуем, — говорит Луи Блан, — чтобы государство, преобразованное в демократическом духе, приступило бы к организации общественных мастерских, которые постепенно и без потрясений заменяют частные мастерские» и т. д. (стр. 48—49).
Если Луи Блана автор превращает в революционера, то сен-симонистов и Фурье (стр. 44—45) он причисляет к коммунистам (следуя, повидимому, Вышинскому по его «Истории коммунизма»), хотя они в коммунизме не повинны. Герцена он без всяких обиняков называет социалистом.
Книжка привлекает наше внимание со стороны методической, поскольку она не является обычным популярным пособием, а ставит себе целью дать материал для самостоятельной проработки студентов по Дальтон-плану. К сожалению, с этой стороны дело обстоит из рук вон плохо. В книжке нет ни плана, ни системы, ни метода. В ней дано слишком мало материала и отрывков для самостоятельной проработки учащимся, а то, что есть, разбросано и случайно.
Выводы (и не всегда верные, а, как мы видели уже, часто противоречащие тому, что дано в прилагаемом материале), дает всегда сам автор. В тех же случаях, где это предлагается сделать учащемуся, ему дается недостаточный и несоответствующий материал. В главе I, например, приводится отрывок из Энгельса, дающий характеристику взглядов Сен-Симона, и учащемуся предлагается выяснить ошибочность этих взглядов. Между тем, на основании приводимого отрывка учащийся не в состоянии этого сделать, так как в отрывке обрисована кратко социальная среда, в которой сложилось учение Сен-Симона, и дана не только положительная, но прямо восторженная оценка самого Сен-Симона. Откуда же учащемуся заключить об ошибочности (исторически обусловленной, разумеется, что также следовало оговорить) взглядов Сен-Симона? Не правильнее ли было бы предложить учащемуся выяснить на основании отрывка (и, пожалуй, дополнительного материала — лучше всего из самого Сен-Симона) социально-экономические корни учения Сен-Симона, или, например, значение его для дальнейшего развития социализма. То же с Фурье. Выяснить воззрение Фурье учащемуся предлагается по одному маленькому отрывку, дающему изображение противоречий буржуазного общества. Недостаточность этого сознает, повидимому, сам составитель книжки, потому что вслед за этим он дополняет его изложением взглядов Фурье на будущее общество (фаланстер и пр.) опять-таки вместо того, чтобы дать выдержки из самого Фурье.
«Чтобы яснее представить себе взгляды Луи Блана» прилагаются отрывки из его «Организации труда». Позволительно усумниться в том, насколько «яснее» будет представлять себе учение Луи Блана учащийся после той путаницы, которую успел уже внести в его голову автор книжки своей сногсшибательной оценкой Луи Блана, о которой мы говорили (оценку Луи Блана автор дает раньше, а затем приводит отрывок из него). Единственное правильное задание в книжке — это предложение учащемуся выяснить отражение взглядов Луи Блана в декрете об учреждении Люкс. Комиссии (это, вместе с тем, чуть ли не единственный документ в книжке).
Основной методический грех книжки, долженствующий дать материал для работы по Дальтон-плану, тот, что в ней не только слишком мало материала, но что он бессистемно, случайно, разбросан.
Гораздо правильнее поступил бы автор, если бы сам сократился, т.-е. меньше излагал бы, и в важнейших отделах (не обязательно во всех главах) вслед за кратким введением, дал бы достаточное количество соответственно подобранных приложений из документов и выдержек из классических произведений. От этого книжка несомненно выиграла бы во всех отношениях.
В общем же, первая часть книжки страдает большой путаницей, отсутствием четкости и ясности и большой разбросанностью материала. Вторая часть (о февральской революции) в целом значительно лучше первой; большим достоинством ее является уже то, что автор здесь приводит несколько больше отрывков (из Маркса и Ленина).
К достоинствам всей книжки следует отнести то, что она написана простым и доступным языком, хотя попадаются нередко стилистические погрешности. В первой части дано хорошее и живое изображение положения рабочих и крестьян в эпоху Июльской монархии. Приводимые в книжке выдержки большей частью удачны и доступны для массового читателя но эти достоинства не искупают всех имеющихся в книжке недостатков. В настоящем своем виде она для массового читателя, для рабфаковцев, на которых она рассчитана, не пригодна,
И. БРАСЛАВСКИЙ. Материалы к истории 1 и 2 Интернационалов. Предисловие А. Тальгеймера. "Новая Москва". 1926. Ц. 5 р.
А. ЭССЕН. Три Интернационала ГИЗ. 1926. Стр. 252. Ц. 2 р. 25 к.
В. БУШУЕВ. II Интернационал. ГИЗ. Украины. 1925. Стр. 120. Ц. 50 к.
Интерес к истории западно-европейского рабочего движения у нас огромный, а, между тем, нельзя сказать, чтобы у нас было достаточно книг, по-новому, по-марксистски и коммунистически разрабатывающих эти вопросы. Особенно это касается истории Европы и Америки эпохи империализма, в частности вопросы истории II Ин-ла. Вот почему с первыми попытками в этой области мы должны внимательно ознакомиться.
Огромное значение при данной стадии разработки вопросов имело бы критическое издание протоколов и резолюций конгрессов II Ин-ла (1889—1914). Эта работа большая и сложная, прежде всего потому, что материалы еще не систематизированы, а французские, как и немецкие издания протоколов Ин-ла должны быть подвергнуты тщательному анализу и критике. Старое издание резолюций на русском языке («Международные соц. конгрессы» — 1906 г., изд. «Утро») не только библиографическая редкость, но и мало пригодно (плохие переводы). С большим интересом мы поэтому ознакомились с изданием резолюций конгрессов под редакцией И. Браславского. Книга, однако, при ближайшем рассмотрении оставляет желать лучшего. Первый и решающий недостаток этого издания тот, что составитель сборника часто приводит резолюции, не пользуясь немецким или французским текстом, а собирая их из различных русских книг. Среди источников: сборник резолюций изд. «Утро», сборник Грюнберга, Стеклов, статьи Е. Сталинского, Гильом (в изд. «Голос Труда») и т. д. Подобные источники предрешают вопрос о качестве и научном значении сборника и переводов. Переводы скверные, а иногда и отвратительные. Приведем ряд примеров. Документ № 147. (стр. 225), — резолюция Пар. Конгресса «О необходимых условиях освобождения труда». В тексте мы читаем: «...und das Prolertariat muss daher der kapitalistenklasse als Arbeiterklasse kämpfend pegenübertreten» в русском переводе — «По этому пролетариат должен решительно выступить против класса капиталистов, как побеждающий рабочий класс».
Из той же резолюции. В нем. оригинале: «... und lieber alle dem Rechtsbewusstsein des Volkes entsprechenden Mittel anzüwenden die politische und soziale Situation ihr jeweils an die Haud giebt...»: переведено: «... и пользоваться для этой цели всеми средствами, которые дает ему в руки современный политический и общественный строй и которые внушает ему его высшее понимание справедливости». Возьмем другой пример. В резолюции о колониальной политике того же конгресса пропущены в пункте «2» слова: «wo die wirthschaft ichen Verhältnisse es gestatten»!!!
Но в этих словах центр тяжести резолюции об условиях автономии колониальных народов. Отвратителен перевод резолюции конгресса «о борьбе за право всеобщей подачи голосов» (№ 151). В пункте 1-м резолюции слова: «für alie Körperschaften der gesetzgebenden und ausübenden Staatsgewalt» переданы словами: «для выборов хранителей общественной власти». В этой же резолюции слова «wesentlich. Mittel» переведено, как «первоначальное условие». Но это искажает смысл резолюции!
Два-три примера из резолюций других конгрессов. В резолюции Штудгартского конгресса пункт о милитаризме гласит: « Kriege liegen also im Wesen des Kapitalismus» переведено: «война имеет капиталистический характер». В резолюции копенгагенского конгресса о милитаризме «... bei drohender Kriegsgefahr!!!» переведено: «...в случаях международных конфликтов...» А в резолюции о единстве проф. движения абзац «in vielsprachigen Staaten müssen selbstverständlich die einheitlichen Gewerkschaften der sprachlich-kulturellen Bedürfnissen aller ihrer mitglieder Rechnung tragen» переведен: «В многоязычных странах об'единенные синдикаты должны однако считаться, безусловно с культурными и лингвистическими интересами своих членов». Это, скажем, "литературная" сторона.
Но в резолюции того же конгресса об интернациональной солидарности опущены в переводе две строки, никак не отмеченные составителем сборника, от слов: «...Ne nähes...» до слов «...beschleinigt werden». В этой же резолюции слова: «gewerkschaftliche Massengefechte von RiesenAussperr ungen provoziert» переведены: «массовые проф. выступления, провоцируемые буржуазией».
Можно было бы увеличить количество примеров, но в этом нет необходимости. Приведенные выше образцы достаточны, чтобы заявить; книга Браславского не дает критического, удовлетворительного издания резолюций II Ин-ла на русском языке. Но это еще тем более справедливо, что в книге ряд других, весьма значительных погрешностей. Так составитель приводит за № 230 резолюцию Парижского Конгресса «Об общинном социализме». Смеем утверждать, что текст резолюции совершенно не совпадает ни с немецким, ни с французским изданиями протоколов, и мы не знаем где взят приведенный текст резолюции: составитель сборника ничего об этом не говорит. На этом же конгрессе докладчиком о минимуме заработной платы (№ 146) был не Гере, а Гэд. Часто не отмечаются поправки, внесенные ком-ми, скажем, последний абзац в резолюции Копенгагенского конгресса о войне.
Отметим затем, что пользование русскими книгами не дало возможности составителю привести ряд важных документов. Скажем, речь Энгельса на Цюрихском Конгрессе 1893 г. Автор не пользовался Бюллетенями Ин. бюро и не дал даже устава Ин-ла. При изложении резолюции Копенгагенского Конгресса опущены резолюции о Турции, Персии и т.д., но приведена длинная резолюция против смертной казни.
Очень незначительную ценность имеют вступительные статьи к документам отдельных конгрессов. Здесь мы встречаем иногда перлы безграмотности. Так в лондонском конгрессе 1896 г., где решался вопрос об анархистах, где из 5 дней 3 были отданы на решение вопроса о допущении или изгнании анархистов, составитель пишет: после 1893 г. Ин-л вступил «в нормальные берега», «порядок дня конгресса носил полу-академический» характер. «Анархисты совершенно отсутствовали на лондонском конгрессе».
Составитель пытался пойти по интересному пути, он дает кроме текста резолюций, также и речи на пленуме или в комиссиях по спорным вопросам. Так, из речей в ком-ии о тактике Амстердамского Конгресса приведены речи Жореса, Ансееле, но не дана речь Гэда. Почему? Речь Ансееле была характерным образцом на Парижском конгрессе, но в 1904 г. она была бесцветной репликой, а выступление Гэда носило исключительно революционный характер. Не опущена ли эта речь потому, что ее не было раньше в русском переводе?
Сборник И. Браславского — первое издание резолюций Ин-ла на русском языке но это не критическое, не научное издание, а потому весьма мало удовлетворительное издание.
Книги по истории II Интернационала А. Эссена и В. Бушуева представляют собой популярные руководства. Бушуев, автор книги «II Ин-л», пишет, что даже «дать сводку фактического материала» ему было трудно в Харькове, потому что здесь не было необходимых материалов. Книга это нечто вроде хрестоматии, вернее справочник по отдельным конгрессам. Автор сообщает о составе конгрессов, о порядке дня, дает выдержки отдельных резолюций. Книга может быть использована, как краткий справочник.
Более полным очерком является книга А. Эссена «Три Интернационала», она сжато излагает историю Интернационалов в свете ленинизма. Очень часто с автором можно и не соглашаться, но это единственная популярная книжка по истории Интернационалов, которая пока существует и может быть использована, как учебное пособие. В книге А. Эссена, скажем, по вопросу о колониальной политике (117—118) не отмечена сущность «положительной программы» Ван-Кооля, что является существом постановки колониального вопроса II Интернационалом. Следуя за Плехановым, автор в положительных тонах оценил конгресс 1904 г., далеко не достаточно выяснив значение и размеры победы оппортунизма в 1900 г. Очевидно, что одно определение резолюции Каутского, как «каучуковой», здесь недостаточно. Совершенно неправильно также заявление А. Эссена, что в 1904 г. «Гора» победила «Жиронду» и что оппортунизм на Амстердамском Конгрессе был разбит теоретически на-голову. Но в книге поставлена и дана удачная характеристика аграрного вопроса в постановке Интернационала. Словом, при всей беглости изложения, книга А. Эссена может быть использована, как учебное пособие в пропагандистских целях.
По истории II Интернационала еще должны быть написаны исследования, популярные книги, а, главное, изданы научно-критические сборники резолюций и протоколов.
LEON BILINSKI. Wspomnienia i dokumenty. 1896—1922. 2 tomy, Warszavva, 1924.
IGNAGY DASZVNSKI. Pamietniki, I—1 tomy, Krakow. 1925—1926.
Перед нами воспоминания о недавно пережитом двух польских общественных деятелей. Они весьма различны и недурно дополняют друг друга. Билиньский — бывший австрийский министр и председатель консервативного «польского кола» в Галиции, верный и преданный слуга старого австрийского императора Франца Иосифа и с ним — интересов австро-польского крупного землевладения и банкового капитала. Дашиньский — лидер польских социалистов, убежденный польский социал-патриот и преданный поклонник Пилсудского, каким остался и в Польской республике, прикрывая нападками на правительственную «камарилью» свое неуклонное доверие к новоявленному «диктатору». Оба автора, прежде всего, польские патриоты галицийской складки, и это не раз сближало и перекрещивало их ориентации, при всей их партийной противоположности. Конечно, «воспоминания» обоих весьма далеки от об'ективности: это писания политических деятелей, полные защиты своих точек зрения и своей деятельности, пояснения былых руководящих мотивов и оправдания тех былых действий, которые приходилось, задним числом, признать ошибочными. Взятые вместе, они проливают яркий свет на недавнее прошлое галицийской политической жизни, именно, галицийской, а не вообще польской: оба автора четко уясняют, каждый по-своему, поистине трагичную для современной Польши, разноголосицу интересов и политических тенденций ее составных частей — б. Царства Польского, Познани и Галиции, не говоря уже о «кресах» — непольских областях.
Обширные мемуары эти охватывают обзор всей деятельности их авторов до образования первого правительства независимой Польши включительно. Оба дают немало существенного для внутренней истории Австро-Венгерской монархии за последнее десятилетие ее существования. Но в этой заметке о них отмечу только то, что представляется ценным для освещения польского вопроса в итоге мировой войны, в том и заключается главный их интерес. С древнейших времен над судьбами Польши тяготели противоречия между экономической и политической географией страны: борьба за свободу использования путей «от моря и до моря» была и осталась основным нервом польской исторической жизни. Эта проблема особенно остро ощущалась в Галиции, как австрийской провинции, чьи экономические интересы были постоянно в загоне и приносились систематически в жертву интересам Венгрии, немецких областей и Чехии. Билиньский отмечает, что с 1904 г. для галицийских политиков на очереди стоял проект постройки системы каналов, которые связали бы Дунай — Одер — Вислу и Днестр: богатая по природе область задыхалась в своих суженных политическим разграничением рамках и тянулась к большему простору свободных сношений. Проект придушен сопротивлением центральных имперских властей, и только с 1911 года стал входить в силу, как вынужденная уступка полякам; работы начаты (участок Краков—Заторск, 1912 г.), но прерваны войной 1914 г. Этот эпизод показателен. Для Галиции не было выхода из положения Австрийского захолустья без выхода к более широким связям в северном направлении. Такова польская точка зрения, так как расширение восточных связей грозит усилить украинский элемент за счет польского. А интересы Австрии — до мировой войны — ориентированы, преимущественно, к югу: основной вопрос — югославянский. Билиньский, как министр финансов, работал над развитием южной сети железных дорог и экономическим развитием юго-славянского края, о чем сообщает интересные сведения, хотя почти замалчивает свое участие в освобождении боснийских крестьян (кметов), которое провел в ущерб крестьянству (эти «реформы» несколько освещает Дашиньский). С сожалением отмечает Б. неудачу попытки сербского премьера Пашича установить — накануне Балканской войны — соглашение Сербии с Австрией за цену крупных привилегий для австро-венгерских капиталистов в Сербии, с одной стороны, и приобретения Сербией порта на Адриатике, с другой; такое соглашение было бы шагом к осуществлению программы одной из сербских политических партий (т. наз. группы Иовановича) — об'единением сербов в составе австрийской монархии. Характерна двойственность отношения Б—ого к этим вопросам. Как австрийский министр, он видит в укреплении южной базы условие жизнеспособности Австрийской монархии, но как польский деятель — он чувствует, что такая эволюция вовсе оттеснит на задний план значение польского элемента: тому «триализму», который строился бы на приобщении к Австрии и Венгрии, равноправной с ними Югославщине он сочувствовать не мог. Зато условия, создавшиеся в годы мировой войны, открывают ему другие перспективы: «австрийское» решение польского вопроса. С австрийской точки зрения это был один из варьянтов мощного расширения монархии, обсуждаемых накануне, по существу неизбежной, ее ликвидации, вроде сербофильских планов или проекта Николая Филиппеску о соединении Румынии с Седмиградией в составе Австро-Венгрии.
Для «австро-польской проблемы» воспоминания Б—ого дают не лишенную интереса историю ее перипетий, начиная с предложенного Веной Берлину проекта организации Польши, как австрийского наместничества (из Галиции и Царства Польского) и кончая окончательным провалом ее в дни Брестского мира. Билиньский долго, до конца, жил этой мечтой, в которой видел старинную историческую традицию — «традицию Батория». Верноподданный австрийского императора, он заслужил у своих кличку «также поляк» тем, что настоял на внесении такого словечка в декларацию галицийских поляков о сознании ими себя гражданами, имеющего возникнуть Польского государства; Б. и в этой декларации пытался сохранить легальность по отношению к Австрии: в смысле двойного (или двустепенного) гражданства. Б. враждебно настроен не только против «немецкой» ориентации, но и против политики народных демократов, которые ищут опоры против подчинения судеб Польши политике «центральных» держав — в признании права Польши на независимость и самоопределение русским революционным правительством и в связях с «Антантой»; Б. отмечает, что партия Дмовского проводила в «польском коло» антиавстрийские резолюции уже в мае 1917 г., руководясь уверенностью в победе «антанты», хотя только 1918 г. (весна—осень) убедили его самого в правильности такого прогноза.
Высшей точкой напряжения австрийской ориентации Б. представляет подготовку в начале 1918 г. выборов в польский сейм, который должен был собраться в Варшаве к 20 февраля и провозгласить польским королем императора Карла, а моментом срыва этой ориентации — начало февраля, когда получено в Вене известие о заключении Брестского мира (с уступкой Холмщины Украине), что вызвало резкие антиавстрийские демонстрации галицийских поляков и разрыв польского «регентства» с Австрией; с сожалением вспоминает при этом Билиньский, что еще в августе 1917 г. Франция предлагала Австрии сепаратный мир — за «уступку» Австрии всей Польши — в границах 1772 г. и прусской Силезии. Впрочем, — рассказывает Билиньский, — еще весной 1918 г. в Вене обсуждали идею «австрийской Польши» на «политических обедах», и ее усердно поддерживали... венские немцы, мечтавшие о таком усилении погибшей монархии, чтобы избежать ее поглощения Германией.
Далее, Б. изображает крушение империи осенью 1918 г.: последнее правительство — Юлия Андраши, начавшего с уступки Галиции Польше и переговоров с «Антантой» о сепаратном мире, которые прерваны отречением имп. Карла от престола; деятельность галицийской «ликвидационнной комиссии», конфликты с украинцами, создавшими свою «народную раду», и первые дебюты независимой Польши. Немало интересных сведений дал Б. об этих первых временах польской независимости. В первом польском правительстве («глава государства» — Пилсудский, председатель совета министров — Падеревский) Б. занял пост министра финансов.
Значительный интерес представляет эта глава «Воспоминаний». Б. сообщает ряд поучительных фактов в своих попытках наладить самостоятельное финансовое хозяйство Польши со строгим контролем над выходом валюты (централизация девизов) и организацией своего рода внешторга в виде «Комиссии по ввозу и вывозу товаров» — до полного срыва этих попыток из-за резкого противодействия французских спекулянтов и обслуживавшего их интересы французского министерства иностранных дел. Поездка Падеревского в Париж (в конце 1919 — начале 1920 г.) закрепила порабощение Польши Францией так, что выработанные Б. соглашения с немецким правительством о взаимных расчетах, как затем и польско-немецкого соглашения о выполнении условий Версальского мира, соглашения, которые могли бы установить сравнительно более нормальные отношения, сорваны отправкой их «на утверждение» в Париж. Сорван был Падеревским — осенью 1919 г. — также налаженный Б. договор о займе в Америке под условием обращения с закупками и заказами предпочтительно в Америку. Так была расчищена Польша для полного подчинения Польши антантовскому капиталу: вывоз польского сырья (нефть, лес) попадал в английские и французские руки, а заказы для Польши сосредоточены в Париже. Все попытки упорядочить народное хозяйство Польши и ее финансы терпят крушение ради интересов иностранных эксплоататоров и своих местных аферистов.
Наглядно представляет Б. июльскую панику 1920 года, когда Красная армия появилась под Варшавой, эвакуацию банков в Краков, министерств — в Познань, массовое беженство и возрождение польского отпора благодаря энергии Пилсудского и его французского советника Вейланда, а также «выдержке» правительства Витоса, который, по мнению Б—го, проявился рядом с Пилсудским, единственными «государственными людьми» в Польше: их усилия доставили Польше Рижский договор 1921 г. Для дальнейших судеб Польши Билиньский всю надежду возлагает на ее сближение с Австрией, Венгрией и Румынией, а социальной базой такой союзности признает мелкобуржуазную массу, к «демократизму» которой примкнет и вся буржуазия, напуганная финансовой и экономической политикой социалистов.
«Воспоминания» Дашиньского дают в I томе преимущественно материал по истории рабочего движения в Польше, а во II — по истории восстановления польской «независимости». Независимости в «кавычках»: мемуары Дашиньского, как и Билиньского, наглядно выясняют ее производный продукт международных конфликтов и ее малую внутреннюю силу. Эта их сторона особенно поучительна: помимо воли обоих авторов — буржуазного консерватора Билиньского и «социалиста» Дашиньского — фактическая история, ими излагаемая, ведет к неустранимому выводу о неразрешимости «польского вопроса» в условиях капиталистического строя международных и социальных отношений.
Мемуары Дашиньского дают отчетливое представление о деятельности Пилсудского и ее основных тенденциях. Организатор боевой дружины ППС (экспроприация на ст. Безданы в августе 1908 г., добыча которой реализована Дашиньским путем успешного размена русских кредиток), а затем «Союза активной борьбы», Пилсудский видит задачу «широкого выявления революционной энергии, таящейся в народных массах», в борьбе за национальную независимость Польшк, в восстановлении этой независимости «народовластия». Безусловная централизация революционных сил должна дать кадры повстанческих войск. Об'ект борьбы — царская Россия, но не за «австрийское» решение польского вопроса. Об'единение разных национальных единиц в составе Австро-Венгерской монархии проявило свою шаткую основу, особенно в условиях всеобщего избирательного права (с 1908 г.), как «некоординированное представительство враждующих народностей и местных интересов»: преодолеть эту разрозненность, ведущую к распаду, на началах федерализма и широкой социальной политики это государство не может, не отрекаясь от своей монархическо-аристократической сущности. Пилсудский последовательно стремился к организации «общенационального» движения, отодвигая далеко, на задний план, задачи классовой борьбы. Организация «легионов» во время мировой войны и разгром Австрии (по свидетельству Билиньского, боевые силы Австрии уже к ноябрю 1914 г. свелись к 160 тысячам?!) открыли этому движению более реальные перспективы, несмотря на ликвидацию легионов и превращение «польского войска» в вспомогательный отряд под немецким командованием. Пилсудский уходит в отставку осенью 1916 г., чтобы выйти из фальшивого положения между задачами служения Польше, австрийской службой и опасностью поглощения Польши немецкой военщиной.
Выход из этого кризиса польского вопроса дан декларацией русского Временного Правительства (30/III 1917 г.) о признании независимости Польши: это развязало руки Франции и Англии, как новой опоре поляков, против, одновременно, и Германии, и Австрии, и России, а Брестский мир (9/II 1918 г.) «сделал из Польши какой-то жалкий клочок территории, попавший в политическую зависимость и с Востока, и с Запада», и вызвал в Галиции (18/II) всеобщую забастовку протеста. 2 октября 1918 г. польское коло приняло резолюцию (по предложению «социалиста» Дашиньского и народовца Гломбинского) о задачах национального освобождения с отказом от господства над другими народностями и даже «поддержкой стремления каждого народа к достижению им полной независимости». Такое признание принципа «самоопределения народностей», провозглашенного русской революцией, отнюдь не легло в основу польской политики, ни у Пилсудского, ни у Дашиньского: тем оно характернее, как вынужденное обстоятельством момента.
Дашиньский дает ряд интересных и показательных сведений о перипетиях организации первых польских правительств, при чем выясняет постоянство Пилсудского в стремлении к «правительству коалиционному», в чем с ним расходился Дашиньский, пытавшийся создать «крайле демократическую» власть. Немало интересного сообщает Дашиньский и о нарастании французского засилья над Польшей, например, о том, как Франция приняла за gouvernment régulier" образовавшийся в Париже «национальный комитет» польской эндекской буржуазии, а Станислав Грабский, ее представитель, вывесил в Варшаве на своем доме французский флаг.
В вышедших томах Дашиньский довел свое изложение до созыва в феврале 1919 г. учредительного сейма и до образования в апреле 1919 г. об'единенной «польской социалистической партии».
К. В. БАЗИЛЕВИЧ. В гостях у богдыхана. Путешествие русских в Китай в XV в. 29) Изд. «Брокгауз-Ефрон», Л. 1927. Стр. 215. Ц. 1 р. 60 к.
Продвижение русских в XVII столетии в Восточную Сибирь, до берегов Амура и Тихого океана, вплотную поставило вопрос о взаимоотношениях России с обширной, но замкнутой Китайской Империей.
К этому времени относится посылка в Китай ряд русских посольств, с целью разрешения спорных пограничных и торговых вопросов.
Описывая в своей книге деятельность этих посольств, автор почему-то ни слова не упоминает о фактически первом русском посланце в Пекине в 1618 г., Иване Петлине.
О неудачном посольстве Федора Байкова (1654 г.) говорит только во введении.
Подобное невнимание к нему безусловно ни на чем не основано. Зато больше половины книги посвящено посольству Николая Спафари.
Трехлетнее путешествие по Сибири и Монголии и пребывание в Китае (1675—1678 г.г.) этого искушенного дипломата, грека по происхождению, описано с достаточной полнотой и подробностями.
Автор использовал для этого большинство имеющихся печатных материалов и в частности интересные записки самого Спафари.
Значительно меньше освещены события окружавшие заключение Нерчинского договора 1689 г. Останавливается автор только на пребывании в Пекине в 1685 г. Н. Венюкова и И. Фаворова, посланных для заключения перемирия, в связи с столкновениями на Амуре и осадой Албазина.
Заканчивается книга хронологически последним в XVII столетии посольством Елизария Избрандта.
Было бы целесообразнее, если бы автор включил в свое описание также посольство Измайлова и Ланге (1719 г.), по своему типу и результатам органически связанного с предыдущими.
Регулярные сношения с Китаем начались, как известно, позднее, когда в Пекине была организована русская духовная миссия, установлены формы торговых связей, а в 1731 г. прибыло в Россию первое китайское посольство.
В общем, автор дает больше описание внешней стороны деятельности этих посольств, и местами за этим не видно четкого исторического фона.
Во всяком случае, попытка дать исторический обзор первых взаимоотношений России с Китаем заслуживает внимания.
Читается книга легко и с интересом.
Издана книга хорошо, хотя цена ее несколько высока.
К. В. ХАРЛАМПОВИЧ. Восстание тургайских казак-киргизов 1916—17 г. Кызыл-орда. Стр.41. Ц. 60 к.
В появившихся за последнее время работах, посвященных восстанию в национальных районах в 1916—17 г., главное внимание уделялось Узбекистану, Туркменистану и Семиречью, так что данная работа должна бы была восполнить пробел и в отношении Тургайской области. Составленная на основании рассказов очевидцев и отчасти местных архивных материалов, работа сообщает много интересных сведений о возникновении и ходе восстания, начавшегося вслед за об'явлением указа о призыве на тыловые работы местных инородцев в июле 1916 года и продолжавшегося до февральской революции. Особенно подробно автор останавливается на нападении на Тургай в ноябре 1916 г. Если в Семиречьи и в других кочевых районах восстание носило характер попыток откочевок в Китай и Монголию, то в Тургайской области делались попытки, как говорит автор, «самоопределения тургайского народа и организации военного и гражданского управления». К сожалению, автор уделяет этому интересному моменту немного внимания. Было организовано два ханства с двумя представителями аристократических фамилий во главе, делались попытки завязать сношения с повстанцами Туркестана и даже Турции. Интересно отметить, что после февральской революции глава восставших эмир Абдульгафар Жабосунов распустил свою армию, и 18 марта им был созван с'езд представителей всех властей Тургайского уезда, которым был избран временный комитет по управлению Тургайской областью.
Киргиз-казакская интеллигенция относилась к восстанию несочувственно, хотя отдельные представители ее, вроде Джангильдинова — известного киргизского деятеля, сыграли большую роль в восстании. За исключением же интеллигенции в восстании принимала участие вся масса киргизского населения, «как богатые, так и бедные», точно так же, как западные Аргынские казаки, которые откололись от восставших всем родом, без различия группировок.
Переходя к причинам восстания, автор говорит: «Само собой понятно, что причины эти заключались не в приказе о мобилизации на тыловые работы; этот приказ был только поводом к движению». Автор утверждает, что «в противоположность Средней Азии, где главной причиной восстания туземцев было экономическое угнетение их русскими, в Тургайской области недовольство было вызвано стеснением политически-культурным». Выдвигая это положение, автор не подкрепляет его достаточными доказательствами. Ведь трудно согласиться, что «некоторое неравенство с русскими в гражданских правах», «стеснения, если не юридического, то фактического характера, какие испытывали киргизы, желавшие дать своим детям образование» (это в крае, где даже в 20-м году грамотных было около 3%); «стеснение религиозной свободы, выражавшееся в требовании представления плана мечети перед ее постройкой» и т. п. мелкие факты, приводимые автором, и наконец даже взяточничество и злоупотребления русских чиновников — были основными причинами восстания. С одной стороны, мы здесь имеем недооценку такого фактора восстания, как «дань кровью» (по выражению т. Шестакова в его работе «Восстание в средней Азии»). С другой стороны, — автор совершенно игнорирует методы проникновения русского капитала в данный район, переселенческой политики, оттеснение киргизов и степень их оседания. Автор, к сожалению, не касается и междуродовых отношений киргиз-казакских родов, говоря, что его задачей является освещение восстания исключительно с точки зрения киргизо-русских взаимоотношений. Между тем, все вышеприведенные факторы, если и имели в Тургайской области меньшее значение, чем в других киргизских районах, значение их тем не менее несомненно больше, чем это кажется автору. Таким образом, работа, хотя и дает богатый фактический материал, не является исчерпывающей; вопрос о причинах восстания в Тургайской области еще ждет своего исследователя.
СБОРНИК МАТЕРИАЛОВ ДЛЯ ОПИСАНИЯ МЕСТНОСТЕЙ И ПЛЕМЕН КАВКАЗА. Вып. 45. Под ред. Акад. Н. Я. Марра, проф. А. М. Дирр, А. Ф. Ляйстер, Д. М. Павлова, А. А. Таха-Годи и проф. Н. Ф. Яковлева. Махач-Кала. 1926. Изд. Ассоциации Сев-Кавк. горских организаций. Стр. 264.
«Сборник материалов по Кавказу» является естественным продолжением тех самых «сборников», которые стали выходить под тем же названием с 1881 г. в Тифлисе при Кавказском учебном округе. Сборники были приостановлены изданием на 44 номере в 1914 г. за неимением средств. Настоящим 45 номером «сборники» после 12-летнего перерыва опять возобновляются, благодаря стараниям ассоциации Северо-Кавказских горских краеведческих организаций. «Кавказские сборники», являющиеся одним из основных источников по кавказоведению, снова воскресли из мертвых, и это — факт, несомненно свидетельствующий о нашем культурном росте.
45-й сборник содержит в себе не опубликованные до сих пор письма ген. Ермолова, мемуары Магомета Тагира и два исследования по истории материальной культуры И. И. Мещанинова и Д. М. Павлова. Письма ген. Ермолова подготовлены к изданию т. Таха-Годи; все они датированы 1820 годом и адресованы одному лицу — «Арсению Андреевичу», по мнению т. Таха-Годи, графу Закревскому. Письма эти, как исторический материал, проливающий свет на нечто новое, доселе неизвестное в истории Кавказской войны, сравнительно мало интересны. В письмах старого царского генерала — «славы России, чье имя штыками врезано в горах» — много личных переживаний, что нас менее всего интересует. В них лишь отчасти вырисовывается личное отношение Ермолова к горцам, которых он называет такими «нежными» именами, как «тварь», «дичь», «сволочь», «мошенники», «злодеи» и т. д. Все это не ново; в этом отношении Ермолов не представляет собою исключения. Он только один из многочисленных кавказских «героев», огнем и мечом пролагавших в XIX веке пути русскому торговому капиталу на Кавказ.
Наиболее интересным является письмо двенадцатое, рисующее отношение Ермолова к кабардинцам и чеченцам. В исторической науке существует мнение, будто на Северном Кавказе самыми опасными врагами для русских были кабардинцы. Это, конечно, не верно. Чечня с крепким родовым бытом была, конечно, более серьезным врагом для русского абсолютизма, чем феодальная Кабарда. «Кабардинцы несносными шалостями — пишет Ермолов в 12 письме (стр. 40) — вызывают на бой, и я должен терпеть, ибо занят гораздо опаснейшими злодеями — чеченцами... Когда пьют кровь змеи, тогда жало комаров не так чувствительно».
Очень меткое сравнение. Именно феодальная Кабарда по сравнению с демократической Чечней была комаром.
Исключительный интерес в «сборнике» представляют собой мемуары Магомета Тагира из Караха под названием «Три имама». Три имама: Гаджи-Мухаммед, Гамзат и Шамиль, о которых идет речь в мемуарах, как известно, сыграли огромную роль в многолетней Кавказской войне, завершившейся на Восточном Кавказе в 1859 году пленением Шамиля. Мемуары состоят из 84 глав и охватывают 20-летний период (с 1830 г. по 1859 г.) борьбы трех названных имамов с русским правительством.
История завоевания Кавказа писалась, главным образом, на основе официальных донесений кавказских начальников русской армии. В этих документах очень часто мы находим такие обобщения, которые весьма затрудняют восстановление действительной картины эпохи. Благодаря таким обобщениям в военно-исторической литературе, роль многих кавказских племен в эпоху длительной кавказской войны, совершенно не выявлена. И в этом отношении мемуары «Три имама», поскольку они дополняют указанный пробел, являются колоссальным вкладом в историю кавказских горцев за первую половину XIX века.
Мемуары поражают читателя своей яркостью и правдивостью; нет никаких сомнений, что события, изложенные в них в интереснейших деталях, принадлежат перу современника событий, близко стоявшего к трем имамам. Особенную ценность эт документы приобретают тем, что они отразили в себе ярко борьбу двух начал: родового быта и противополагаемого ему шариата, который несли с собой названные три имама в массы кавказских горцев. Точка зрения М. Н. Покровского о том, что «мюридизм Шамиля стремился стереть не только горизонтальные, но и вертикальные общественные перегородки, решительной рукой водворяя на место местного обычая (адата) однообразное мусульманское право (шариат)» и что власть последнего (шариата) «имела характер форменного иноземного господства» — получает новое капитальное подтверждение «Тремя имамами» Магомета Тагира из Караха, И в самом деле Шамиль, борясь с местным адатом, противополагая ему шариат, пользуется решительно всеми мерами против горцев, вплоть до позорного для горца публичного телесного наказания не только мужчин, но даже и женщин (глава 12, стр. 67), и в результате как этого, так и других явлений экономического и политического порядка, — расслоение горских масс, их отход от Шамиля и, наконец, их поражение. Таким образом, некоторые вопросы из истории кавказской войны и движения мюридизма, о которых до сих пор можно было говорить предположительно или догадками, теперь в мемуарах Магомед-Тагира получают документальное подтверждение. В этом и огромное научное значение опубликованных документов.
Нельзя обойти молчанием также исследование И. И. Мещанинова о «Закавказских поясных бляхах». Под этим скромным названием автор дал весьма любопытную работу. В своем исследовании он подходит к анализу памятников материальной культуры с точки зрения яфетической теории акад. Н. Я. Марра.
Наконец, нам еще остается сказать несколько слов об исследовании Д. М. Павлова «Искусство и старина Карачая». Работа Д. М. Павлова слагается из двух частей; в первой автор дает краткую историю изучения искусства и старины Карачая, и во второй — описание памятников искусства и старины того же края. Большое практическое значение имеет вторая часть работы. Это своего рода прекрасный путеводитель для исследования древностей Карачая.
Таким образом, рецензируемый выпуск сборника надо признать серьезным вкладом в кавказоведческую литературу.
Г. Кокиев.
1) Редакция помещает данную рецензию, как дискуссионную. (стр. 235)
2) См. работу С. Н. Валка — "Проект правил издания трудов В. И. Ленина". М. Л. Гиз. 1926, Стр. 46. (стр. 240)
3) Вел. кн. Николай Михайлович — "Петербургский Некрополь", т. I. (А—Г). СПБ. 1912. Стр. I. (стр. 240)
4) См. ст. П. Е. Щеголева. ("Книга и революция". 1920. №1) и А. А. Шилова ("Историко-революционный вестник", 1922. № 1 (4). (стр. 241)
5) К. А. Пажитнов. — "Возмущение крестьян на фабрике кн. Гагарина". ("Былое". 1923, № 21, стр. 41 и сл.). (стр. 241)
6) И. И. Карцев. — "Событие в л.-гв. Семеновском полку в 1820 г." ("Русский архив". т. XXXVIII, стр. 82). (стр. 241)
7) М. Веневитинов. — "К биографии поэта Д. В. Веневитинова" ("Русский архив", 1885, кн. I, стр. 113—131). (стр. 241)
8) См. ст. А. Н. Пыпина ("Вестник Европы", 1889, №3) и В. Е. Якушкина ("Вестник Европы", 1897 г. № 6). (стр. 241)
9) С.-Петербургский Университет в первое столетие его деятельности 1819—1919. Материалы по истории С.-Петербургского Университета. т. I. 1819—1835. ПТГ. 1919. (см. Указатель личных имен стр. 723 и сл.). (стр. 241)
10) Г. С. Фельдштейн. — "Главные течения в истории науки уголовного права в России". Ярославль, 1909. стр. З82 и сл. (стр. 241)
11) Историко-филологический факультет Харьковск. Унив. за первые сто лет его существования. 1805—1905. Харьков, 1908, стр. 20 и сл. (стр. 241)
12) Материалы по истории восстания декабристов, т. VIII, алфавит декабристов. Под ред. и с примеч. Б. Л. Модзалевского и А. А. Сиверса. Л. 1925, стр. 289 и 326. (стр. 242)
13) Архив декабриста С. Г. Волконского. Под ред. С. М. Волконского и Б. Л. Модзалевского, т. I, ПТГ, 1918, стр. 19. (стр. 242)
14) И. Гобза. Столетие Московской первой гимназии. 1804—1904, М. 1903, стр. 354. (стр. 242)
15) Чарушин говорит о Московской заставе, где, действительно, тоже велась пропаганда, но, кажется, независимо от чайковцев; близкие же к чайковцам Л. Попов и С. Жуков, работу которых, повидимому, имеет в виду Чарушин, действовали в районе Нарвской заставы. (стр. 243)
16) Упоминание, на-ряду с именами Желябова и др., Кравчинского, основано на недоразумении, т. к. Кравчинский долгое время вовсе не был сторонником "политической" тактики, хотя он и дал толчок ее развитию своим покушением. (стр. 243)
17) Ленин. Собр. соч., т. XIV. ч. 1. стр. 9. (стр. 251)
18) В.К.П. (б) в резолюциях ее с'ездов и конференций (1898—1926 г.г.) изд. 3-е. ГИЗ. 1927 г. стр. 21. (стр. 251)
19) Там же, стр. 31. (стр. 252)
20) Там же, стр. 51. (стр. 252)
21) Там же р. 77—80. (стр. 252)
22) См. Покровский, "Очерки по истории рев. движения в России XIX и XX в.в." ГИЗ. 1927 г. Изд. 2, примечание на стр. 180. (стр. 252)
23) Maurice Dommanget. "Babeuf et la conjucation des Ègaux". 1922. Русский перевод в изд. "Прибой". (стр. 255)
24) Бабеф. — Учение Равных. (стр. 255)
25) В. П. Волгин. "Идейное наследие бабувизма" в книге "Очерки по истории социализма". (стр. 255)
26) A. Aulard. "Paris pendant la réaction thermidorienne et sous le directoire". (стр. 256)
27) V. Advielle. — "Histoire de Gracchus Babeuf et du babouvisme". (стр. 256)
28) Разрядка здесь, как и всюду, где это не оговорено, моя. С. Г. (стр. 257)
29) В тексте журнала в названии книги указан XV век, хотя далее речь идет о посольствах XVII века и даже XVIII. Скорее всего, XV век — это опечатка. (прим. составителя). (стр. 263)