Повесть Жана Ришпена в переработке «Смены».
Перевод Богдановой. Иллюстр. А. Калле.
ГЛАВА ПЕРВАЯ знакомит с Жаном Пиу и Мариусом Мазюклар, атлетом и акробатом, неразлучными друзьями, солдатами Коммуны, приговоренными белогвардейским военным судом в ссылку на Новую Каледонию.
ГЛАВА ВТОРАЯ застает Жана и Мариуса в болотах Новой Каледонии, убегающих с каторги. Надзиратель Барбеллес при свете луны замечает на болоте блеск металла (это оцинкованная коробка со спичками на голове Мариуса) и метким выстрелом сбивает ее. Мужественное хладнокровие и кромешняя темнота уничтожают подозрения на гауптвахте. Беглецы счастливо проходят через зону караулов.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ возвращает читателя ко времени прибытия наших коммунаров на остров Нов. Каледония и повествует о первом годе их, о выходе на поселение под присмотр надзирателя Барбеллеса, и кончается на том, как их узнала дочь Барбеллеса Жанна.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ повествует о тяжелой жизни друзей и любви их к Жанне.
ГЛАВА ПЯТАЯ — об исчезновении Жанны, гневе Барбеллеса, его угрозах отправить Жана и Мариуса в тюрьму и двойном горе последних.
ГЛАВА ШЕСТАЯ — выясняет отчаянное решение Мариуса бежать с каторги и искать Жанну и сообщает о приготовлении друзей к рискованному путешествию.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ. Жан и Мариус, занесенные течением реки в подземелье, тщетно ищут выхода.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ к облегчению читателя выясняет, что пещера — грот дикарей, посещаемый туземцами, — и знакомит читателя с толпой.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ — описание различных религиозных церемоний и хитроумного появления Жана и Мариуса в виде человека, состоящего из двух голых тел.
ЖРЕЦЫ и священники всюду одинаковы, гораздо более политики, чем религиозные люди. Главный жрец церемонии, который сначала испугался, скоро разобрался в действительности. Он понял, что чудовище было просто сделано из двух людей в искусственном положении. И ему не нужно было делать большого мысленного напряжения, чтобы догадаться, что эти два человека, конечно, убежали с каторги. Ему стоило сказать слово своей невежественной пастве и чудовище было бы разорвано в клочья, так как религиозный страх был бы побежден авторитетом жреца. Но старик предпочел извлечь пользу из чуда. Он имел большое влияние среди нескольких племен, так как слыл умеющим "мысленно" разговаривать с духами. Каково же было бы теперь его могущество, если бы его увидали в сношениях с ними. Он сделается выше, чем жрец, он сам будет сверх'естественным существом.
И тогда он может склонить волю начальников перед своей волей, возобновить, при поддержке народа, знаменитый Заговор Духов и восстановить правительство предков, род монархии, где он будет король—первосвященник. Это рассуждение, как видение, мелькнуло в его уме.
В то же самое время он сполз вниз по трем молодым начальникам, служившим лестницей. Став на землю, он испустил пронзительный крик, потом, дав знак молчания своей увечной рукой, он двинулся один навстречу призраку. Все дикари попадали ниц в смертельном страхе. Слышно было прерывистое дыхание грудей и свист горла. Зубы дикарей стучали, как от стужи.
Только несколько жрецов, единомышленников старого хитреца, заподозрили профессиональное мошенничество. Но они это замаскировали чрезвычайным ужасом, чтобы помочь произвести еще большой религиозный эффект.
Между тем Жан и Мариус продолжали медленно подвигаться, желая этой длительностью передвижения возбудить воображение дикарей и подготовить их к последнему представлению. Они могли тихонько переговариваться, благодаря соединенным головам.
— Однако, и простофили же они, — подсмеивался Мариус, — ишь, разлеглись, как камбалы.
— Право, я не думал, что так легко можно сойти за богов, а как видишь, они этому поверили.
— Это доказывает, что они славные ребята.
Спуск старика спугнул их веселье. Они даже струхнули немного, видя, как он приближается к ним с решительным видом.
— Постой, — сказал Жан, замедляя шаг, — не зарезал бы он, чего доброго.
— Да и мне тоже кажется. Только как же это так. Он только что так струсил.
— Да, но теперь он прозрел. Он был напуган чревовещанием, это понятно. Чревовещание — настоящее чудо. Но теперь он больше не хочет дать водить себя за нос. Он видит, что наш феномен — подделка, как бывают двойные фальшивые часы.
— Ах, ты болтаеш, как кривая сорока, мой старина Жак, вместо того, чтобы подумать, что делать.
— Что делать. Я вижу только что если старик пойдет прямо на нас, ты вып... [...]1) приведешь себя в равновесие, а я приведу его в безчувствие ударом кулака. План хорош.
— Да, я не вижу другого, надо признаться. И этот план великолепен тем, что остальные идиоты испугаются еще больше и мы тогда можем делать, что хотим. Идет на удар кулаком.
Но старик не пошел на них прямо, он был слишком осторожен. Он остановился шагах в 10-ти, а так как они все еще подвигались, он им сказал вполголоса на ломаном французском языке:
— Ваш друг. Добрые Уи. Уи и добрый жрец вместе. Добрый жрец старый. Зла вам не делать. Ни вы ему. Ваш друг.
— Твой друг. — ответил Мариус, в то время, как Жан остановился.
Старик пополз тогда вперед, чтоб заставить дикарей поверить в то, что он преклоняется перед Духом.
Когда он подполз совсем близко, он сделал обоим друзьям знак отойти с ним поговорить за скалу, чтоб им легче понять друг друга.
И так он ползком, они, пятясь, с странными жестами, сделали вид, что исчезли в стене. Там все об'яснилось. С обеих сторон скрывать было нечего.
Старик открыл свои планы. Жан и Мариус признались, что убежали из Порт-де-Франс. Старик об'яснил, что он заклинатель, жрец и врач. Акробаты перечислили свои бесконечные трюки. Они поняли друг друга и увидели, что втроем они могут составить всемогущественный союз.
Французы ясно дали понять, что им нужно было только одно: розыскать молодую девушку, без сомнения взятую дикарями. Таким образом, они могли оказать друг другу взаимную услугу. Старик сказал им, что Жанна, правда, в плену у туземцев, и обещал им [...] ...нимы. Только один пункт пришлось оспаривать — это о том, кто первый окажет первую услугу.
— Дайте нам пленницу, — сказал Мариус, — а мы тогда будем делать все, что вы хотите.
— Нет. — отвечал жрец. — сначала сделайте, что я захочу и тогда и заплачу вам, отдав пленницу.
Он рассуждал правильно, что чем больше будет его влияние, тем легче ему будет удовлетворить своих друзей.
А молодая девушка была во власти одного могущественного начальника и он хотел сделать ее своей женой. Чтоб бороться с ним, старик должен был увеличить свои престиж. И, таким образом, оба акробата, оказывая ему услугу, тем самым оказывали ее и самим себе.
И оба друга предоставили себя для всяческих комбинаций, чтобы довести до конца замысел жреца. Когда произойдет переворот и старый жрец окажется победителем, он им даст возможность перебраться на ближайший остров, населенный европейцами. Совещание их продолжалось довольно долго, но старик не боялся знаков нетерпения со стороны дикарей, которым он время от времени выкрикивал несколько слов молитвы, что бы указать, что он все время тут. Он продлил еще немного свое отсутствие, чтобы приготовиться к чуду.
В самом деле, Жан и Мариус были слишком по европейски обнажены для духов. Старик об этом позаботился: несколько семейств доверили ему амулеты, чтобы он сам окунул их в озеро, и он покрыл ими двух своих помощников, надев им их на шею, на руки, на ноги. Потом, разведя на ладони слюной немного охры, он вымазал им лица и тела. Когда все было готово, они вышли из убежища, испуская громкие крики, и начали творить чудо.
Мариус стоял на плечах у Жана и нес старого жреца на поднятых руках. Дикари увидели издали эту удивительную группу: они попятились от страха, ползая, как собаки, которых будут бить. Они вообразили, что чудовище завладело стариком, и хочет тело его замучить у них на глазах.
Прижавшись друг к другу копошащейся кучей, они не смели ни идти на помощь ему, ни бежать. Большинство из них бормотало молитвы, как можно скорее, не понимая их смысла и стараясь количеством выкупить качество. Остальные, более хладнокровные, мысленно приносили старого жреца в жертву, чтобы умилостивить Духа. Все закрыли глаза, как животные, которые думают избежать опасности, если не будут ее видеть прямо перед собой.
Старый жрец почувствовал все преимушество своего положения. Будучи так запуганы, дикари были в его власти; их только нужно было поддерживать в этом состоянии экзальтации. Сидя на верху этого необычайного тела, составленного из Жана и Мариуса, он произнес краткую молитву и сделал всем знак молчания. Потом он придумал гимн, который стал читать нараспев торжественным голосом.
— Дикари подняли головы. Страх уступил место любопытству и восхищению.
— Смотрите, люди, — сказал жрец, — созерцайте дух и поклоняйтесь его покорителю.
В это время Мариус, спустившись с плеч Жана, поставил на землю оратора. [...] ...лицал старик. [...] на двое. Это — Сила а это, [...] сначала на Жана, а потом
— Жрец — священ, — продолжал он. Жрец — святой. Его исскусство всемогуще. Теперь я предамся играм с духом, моим рабом.
И они начали серию всевозможных штук, придуманных заранее. Было решено между ними, что жрец даст себе двигать, трогать, подбрасывать, ничему не будет противиться, ничему не будет удивляться. Так как он был легок, — Жан и Мариус могли пользоваться им, как инструментом, чтобы исполнить свои фокусы.
Сначала Жан поднял одной рукой на-весу. В его широкой руке и сильных, как тиски, пальцах, голова старика втянулась в плечи, а ноги описали полукруг в воздухе. И жрец остался так мгновение, опустив голову на огромную руку, которая казалась своей, вбитой поперек этого тела. В то же самое время Мариус обвился змией вокруг стана атлета и стал подниматься спиралью вверх к голове старика.
Жрец распевал какие-то заклинания. Жан тянул три однообразные ноты, как церковный дьячек, Мариус напевал веселую песенку. Это производило очень забавный кошачий концерт. И, конечно, всякий другой, чем эта свора суеверных дикарей, заткнул бы себе уши. Можно было хохотать до слез от этих быстрых гнусливых причитаний и гудения густого колокола под аккомпанимент самых невероятных светских куплетов.
— Знаешь, — заметил Жан Мариусу, прерывая свое гудение, — мне это начинает уже надоедать. Если так продолжится, то с этой особой случится удар, а у меня уже мурашки ползают по руке. Начнем следующий номер.
И в то время, как Мариус развертывал свое закрученное тело, атлет покачал старика и поставил его на землю, придерживая ему осторожно маковку большим и указательным пальцем.
— Бедный старичек, — сказал он ему шутя, — ты и не подозреваешь, что я с твоим скелетиком проделал одно из самых прекрасных упражнений в свете. Черт побери! Ведь больше ста фунтов я продержал сейчас в "клещах".
Мариус в это время хохотал до колотья в боках, обозревая изумленные физиономии дикарей.
Старик поблагодарил их, изо всех сил коверкая французский язык. Было решено, что оба друга не выйдут из порта, где они были в совершенной безопасности; он оставил им огнива и факелы и обещал принести поесть через несколько часов. Тут же он заявил, что во что бы то ни стало приведет на другой день Жанну.
На утро, верный своему слову, старик привел Жанну. Вне себя от радости, она бросилась на шею своим друзьям.
Старик наблюдал за этой сценой с нетерпением. Он исполнил то, что обещал и хотел в свою очередь потребовать у иностранцев исполнения их обещания. Он дал им понять, что наступил момент, когда нужно сыграть вне грота роль духа, если они хотели усилить влияние своего союзника и получить, благодаря этому, возможность уйти с острова. Но как это сделать. Надо было оставить Жанну спрятанной в гроте, чтобы ее не нашли дикари. С другой стороны, надо, чтоб дух явился. Но нельзя было никак оставить Жанну одну.
— Один из нас останется здесь с вами, — сказали ей друзья.
— Надо вам решить нашу судьбу. Тот из нас, кто выйдет отсюда, может быть сюда не вернется. Тот же, Жанна, кто останется, даже, если он умрет здесь в гроте, получит высшую радость умереть около вас, Жанна, вы сказали раз вечером, что сами сделаете выбор из нас. Я никогда не смел бы вам напомнить о вашем слове, но сегодня обстоятельства требуют, чтоб вы его сдержали. Выбирайте, Жанна, это необходимо.
— Да, — сказал атлет, — это необходимо.
Жанна была очень смущена. Она не решалась открыто заявить о своем выборе. Наконец, она, молча, почти пристыженная, подошла и подала руку Жану Пиу.
Мариус ощутил сильное горе. Он склонил голову и опустил руки.
Но это длилось недолго. Что-ж, разве Жан и Жанна перестают быть его друзмми? Ничего подобного? И потом, жизнь кругом. Разве не дело Мариуса разбавлять горе угнетенных тружеников своим весельем.
Мариус тряхнул головой и сделал привычную гримасу. — Чего голову весить, особенно теперь, когда до полного освобождения остался один шаг.
В этот момент его внутренней борьбы Жан и Жанна с эгоистическим чувством любящей молодости молча пожимали друг другу руки. Говорили только их глаза.
— Ну, друзья, — надо итти мне, — глухо сказал Мариус.
— Милый друг, — и Жан крепко обнял его, — ты ведь не сердишься на нас?
— Жан, — ответил превосходный человек с редкой для него серьезностью.
— Жан, — мы были акробатами в Париже, до осады Парижа бежали. 18 марта сделало нас людьми. Жан, я рад за тебя и за Жанну. И он крепко пожал обеим руки, направляясь к выходу.
— Нет, нет, — закричал ему вдруг старик. Дух не идет, как уй, уй, Дух весь голый, Дух татуирован.
Мариус понял и разделся за скалой.
— Прощайте, — сказал он остающейся паре. — Я пойду искать утешения в работе для вас и буду работать изо всех сил. Мы выберемся с этого проклятого острова и заживем по иному.
— Мариус, — закричала молодая девушка, — вы лучший из людей, вы добры, вы нас прощаете.
— За что вас прощать. Стойте, вот доказательство того, что я весел, что у меня чудаческие мысли. Оденьте мое платье, это будет забавно.
— И я не озябну, правда!
— Это доставит мне удовольствие. — прибавил Мариус.
Жану и Жанне было так странно остаться одним, с полной свободой говорить обо всем, что лежало на душе. Эта свобода даже их смущала и они сразу не могли произнести ни одного слова.
— Милая моя Жанна, — сказал, наконец, Жан своей подруге.
— Что с нами будет. Мне страшно...
— Страшно. Ну, милый Жан, я впервые это от тебя слышу, чтобы ты боялся.
— Я никогда ничего не боялся, поскольку дело касалось меня только, и поскольку я чувствовал в себе силу стать лицом к лицу ко всякой опасности, которой ты могла бы подвергаться. Но теперь не знаю почему, мне кажется, что я не могу тебя защищать. Если нам придется погибать с голоду здесь в гроте, что смогу я сделать. С этим я не смогу бороться.
— Ну, а у меня хорошее предчувствие. Мариус принесет нам поесть. Мы останемся здесь на неделю, потом в хорошую ночку отправимся в путь и найдем случай убраться с острова. Мы поедем в Сидней, если ты хочешь.
— В Сидней? А какой дорогой. На каком пароходе, моя милая. Ребенок!
— Мы поедем, я тебе говорю, я уверена в этом. В Архипелаге кругом плавает много моряков, которые ведут торговлю с Австралией. Нас возьмут на борт. Мариус и ты будете отличными матросами а я займусь, если будет нужно, кухней для экипажа. Мы будем в Сиднее. Какая радость. Какое счастье. Мне кажется что я всего уже достигла.
— О, если бы ты была права, какая была бы радость. Как бы мы были счастливы. Я работал бы изо всех бы сил, от всего бы сердца. Акробатом я не остался бы: я не хочу, чтоб ты была женой гаера. Я изучу ремесло. Как следует я не знаю ни одного, но пробовал учиться нескольким. Я могу быть кузнецом, тележником, плотником; я силен, у меня есть мужество. А ты разве не будешь со мной, чтоб поддержать, подкрепить, чтобы любить меня. Какой хорошей жизнью мы заживем. Когда я приду вечером домой с работы, меня встретит моя Жанна, мои маленькие Жаннеты и Жанно. Я буду крепко целовать их, отдыхая...
— Так, как твоя Жанна сейчас тебя целует, — ответила молодая девушка, прерывая его поцелуем.
— О, Жанна, моя обожаемая! Мы воспитаем новых людей. Наши дети должны будут вырости в ненависти к этому миру насилия. — Если не во Франции, то в другой стране, ведь всюду труженика одинаково грабят богатые классы, они станут борцами за справедливость... Но вдруг? все это мечты, вдруг... что чудовищно. Достигнуть неба и ринуться опять в бездну мрака, очутиться в этой могиле.
— Ты меня тоже пугаешь. Если-б ты оказался прав и нам пришлось бы здесь умереть... О, я не хочу, чтоб ты умер. Я не хочу умирать. Я хочу жить с тобой, для людей, для тружеников...
Прошли несколько часов. Факел почти потух. Из угла, где он был вставлен, капали капля за каплей густые слезы смолы. Блики дымного света колебались и плясали на потолке трепещущими тенями. Отверстие подземелья тонуло во мраке.
— О, сказала Жанна, — как темно. Вот и свет догорает. Если Мариус не придет сейчас, мы останемся в темноте.
— Я пойду посмотрю, нет ли еще факела за скалой, — ответил Жан.
— Ты меня оставишь?!
— Милая, ну пойдем со мной, но ведь это же близко, в трех шагах.
— Нет иди, я не трусиха. И потом я устала. Я лучше полежу на земле, отдохну и останусь на свету. Ты только говори со мной.
Она беспечно растянулась на полу, спиной ко входу в грот, смотря, как ее возлюбленный ходил взад и вперед, ища сначала в передней части грота.
— Ничего не вижу, — сказал атлет через минуту. — Может быть, — это с другой стороны, я поищу там. Ты не боишься, моя малютка? Так как она не отвечала, он обернулся и увидел, что она уснула. Он послал ей поцелуй и пошел на другую сторону скалы, на цыпочках, стараясь не шуршать камнями, чтобы не разбудить Жанну.
Он думал о приятных вещах, о счастии, которое дала ему Жанна, о будущем, которое настоящая радость золотила надеждами. Внезапно послышавшийся шум казался ему дыханием поцелуя, который слетел с губ Жанны.
— Увы! Это подходил Барбеллес. Он отправился с 25 людьми на поиски беглецов. Благодаря страху, который он нагонял своим отрядом, и подаркам, сделанным дикарям, ему дали знать сначала о похищении Жанны, а потом об ее исчезновении при помощи старого жреца. Старый плут сам, допрошенный, выдал под угрозой смерти убежище. К счастию для Мариуса, он ушел из хижины старика перед самым приходом смотрителя. Но, будучи любознательным по натуре и желая воспользоваться свободой, чтобы изучить немного окрестности, чтоб высмотреть, нельзя ли убежать без опасной помощи старика, он не сразу пошел в грот.
Кроме того, он был снабжен провизией, факелами, веревками, оружием, которые замедляли ему ход.
Он оставил людей у входа в подземелье, а сам полез к отверстию в грот, в сопровождении только старого жреца. Он расчитывал на свой двухствольный карабин и на свою меткость стрелка, чтобы убить обоих беглецов, прежде чем они заподозрят опасность.
— Есть-ли там свет? — спрашивал он у своего проводника.
— Да, да, ты их увидишь, а они тебя нет.
— Отлично, тихо, тихо. Ах, канальи! Я их поддену, как крыс в миске. Пари держу, что они будут у меня на кончике ружья, не успевши ахнуть.
Он не ошибся в своих расчетах. Приблизясь к отверстию, ведущему в грот, он увидел при дрожащем свете факела, что кто-то лежал у стены.
— Я узнаю, — думал он, — этот костюм, это, очевидно, Мариус. Но где же Жан, черт его побери. Я хотел бы видеть обоих, что бы лучше целиться. Этот спит. Отлично. А другой. Он произвел достаточно шума, чтобы привлечь внимание того, кого не было видно, но недостаточно для того, кто спал. На этот раз Жан великолепно различил, что шум этот шел из подземельного хода.
— Мариус, — сказал он, — это ты. И выйдя из темноты, он показался на свету.
В этот момент Барбеллес целился в Жанну. Услышав голос Жана, он отставил на секунду палец от курка. И этот момент спас Жанну. Она вскочила на голос своего возлюбленного и пуля Барбеллеса пролетела на уровне ее пояса, отбила куски скалы. Испуганная девушка, вскрикнув, упала на землю.
— Жанна, Жанна, дочь моя. Я убил этих негодяев, где ты, — вскрикнул Барбеллес, все еще не понимая, откуда раздался голос. И с этим словом он выстрелил в ссыльного. Атлет был ранен в плечо. Но он был крепок. И силы его удесятерились при крике Жанны. Он увидел, как она повалилась на землю и кровавый туман застлал его глаза.
— Твоя дочь, — вскричал он и раз'яренно бросился на Барбеллесса.
— Твоя дочь, палач! Ты убил ее!
И, собрав свои силы, он здоровой рукой схватил Барбелесса, склонившегося было над Жанной.
Он яростно рычал. Он преодолел боль в левой руке и шлепнул Барбеллеса головой о стену; здесь разбитый мозг надзирателя оставил широкое, белое с красным пятно...
Когда старый плут увидал, что Барбеллес убит, он поспешил убежать.
Полчаса, приблизительно, спустя, когда пришел Мариус, не было уже никого у входа в подземелье. Он проник в ход. У него была соленая рыба, мньямы, таро и факелы. Было что поесть и чем осветится в течение недели. У него было два копья и три больших ножа. Было чем защищаться.
— Вот будут довольны-то, — говорил он. Потом, подвигаясь, прибавил.
— Странно, что не видно света в конце хода. Должны бы доходить какие-нибудь лучи, если у них горит факел. Ба. Да ведь он, может быть, потух. Но их совсем не слышно. Ну, да это они, верно, шепчутся между собой.
— Эй, Жан! Жан Пиу, мадемуазель Жанна.
— Сюда, сюда Мариус, — ответила ему рыданием Жанна...
Смерть Барбеллеса разрушила планы жреца. Каждую минуту солдаты могли одуматься и вернуться за телом своего начальника. Кто знает?! Может быть, они захотят мстить туземцам? Хитрый жрец и его простодушные почитатели одинаково хорошо знали нравы белых завоевателей. Вот почему они поспешили уйти подальше от деревни в лесную чащу. Таким образом, три участника трагедии остались предоставленными самим себе.
Часы проходили в мрачном молчании.
Мариус, все понявший по лицам и трупу, сохранил наибольшее самообладание. Что могли об'яснить односложные, словно выдержанные, слова Жана и всхлипывание Жанны. Он оттащил Барбеллеса в дальний угол пещеры, поднял винтовку, револьвер, патроны, приготовил пищу... Надо было что-то делать! В работе легче...
Жан угрюмо сидел на камне, свесив неподвижно голову. Итак, конец! Беглый каторжник, совершивший убийство, он должен будет понести суровое наказание... Нет, он не жалел Барбеллесса. Он любит Жанну, но ему нет дела до того, что этот негодяй был ее отцом. Барбеллес — орудие угнетения в подлой мести этих сытых буржуев, получил должное. Жан механически перечел на пальцах перечень числа коммунаров, погибших от жестокого режима каторги, наблюдаемой Барбеллесом. Среди них были два батиньольца, его друзья по форту Исси. Он вспомнил их веселые, обветренные, обожженные порохом лица там в Париже
Канонада... Снаряды превращают камни в лепешку... В этих славных воспоминаниях Жан почувствовал облегчение. Он заставил целиком отдаться им. Мы сказали бы, что они прошли перед ним, как кино-фильма, как длинная лента ярких положений динамичных событий... Жан чувствовал, как кровь начинает обращаться в его жилах, как низкие своды пещеры расступаются.
— Туда, вновь на борьбу. Вырваться, работать опять для революции!
В первый раз Жан осознал, что он уже не атлет Пиу, а целиком Пиу — коммунар, Пиу — революционер из великого Парижа, для которого все в прошлом и все в будущем в революции.
Он вскочил с места, бросился к Мариусу, но, готовый сорваться, крик замер на его губах...
Жанна тихая и точно ставшая меньше, простертая на камнях, Жанна лежавшая на камнях в полузабытьи, вздрагивающая от задушенного плача — была между ним и Мариусом.
— Жанна, любимая, моя Жанна, что я наделал, прости!..
Жан упал на землю рядом с ней...
Этот порыв разрядил тягостную атмосферу.
И Жанна простила, потому что ей не было чего прощать. Жанна поняла железный закон борьбы и стала на сторону Жана. Общение с этими людьми, простыми, но сильными своей непосредственной верой в будущее, в правду трудящихся, изменило ее. Чашки весов ее симпатий недолго колебались. На одной была привязанность к привычке, на другой — любовь, дружба, и нечто еще большее — смутное прозрение нового мира... Она решила... Она отдала прошлому последний долг, поцеловала мертвого отца и грустно пожала руку мужу...
На утро "каторжники" покинули пещеру. Жан и Жанна шли, взявшись за руки, а Мариус с винтовкой замыкал шествие.
— Итак, друзья, мы отправляемся в Сидней. Маленькая задержка в пароходе? Не беда! Мы выедем ему навстречу! Два дня пути по саваннам и через лес и мы будем у южного берега. Мы берем каюк и выезжаем навстречу, как только покажется дымок судна, — балагурил Мариус.
— Но если нас предадут... Наши костюмы.
— О, недогадливый, костюмы. Конечно, ты и Жанна их сбросит, как это уже сделал я, и превратитесь на несколько часов в полизинейцев.
— И все-таки, как мы об'ясним свое появление в лодке? — упрямо допытывался Жан.
— Как об'ясним, как об'ясним... Это меняет дело, — забормотал Мариус.
Наступило молчание. Впрочем, продолжать разговор и не было возможности. Дикий мангровневый и пандаусовый лес с цепкой бесконечной паутиной лиан окружил путников и заставил их приступить к прочистке пути с помощью ножей.
Мариус настаивал, чтобы идти по прямой линии, для уничтожения следов.
Только под вечер они выбились на опушку к светлому ручью, искрясь, перебегавшему через породистые камни.
— Мы сделаем здесь привал, — весело вскричала Жанна, — а потом я вам скажу мой план.
— Ваш план? — изумился Мариус.
— Да, план Жанны, и я уверен, что он будет хорош, — восторженно воскликнул Жан, наламывая ветки для костра.
— Посмотрим, посмотрим...
Они насытились собранными дорогой бананами и кокосами и Жанна начала:
— Это будет похоже немного на маленькую лекцию по географии.
— Хорошо, — ободрили друзья.
— Все европейские поселения нашего острова находятся на стороне, обращенной к Австралии. Идти на юг, значит попасть только несколько южнее Нумеи, на побережье — узел всех пароходных линий. Я отвергаю этот план. Если мы не попадемся на берегу, нас арестуют на любом судне и выдадут французским властям
— У них хороший сговор, у капиталистов, — об'яснил Жан.
— Мы должны искать другого пути. На северо-восточном побережьи у туземцев мы достанем лодку. Мы пойдем далеко в море. Чего нам страшиться. На севере Соломоновы острова. На английской почве мы свободны. И на нашем пути только германская пароходная линия. О, я хорошо знаю карту! Как часто я ее смотрела, думая о милом Париже...
— Я принимаю этот план, — вскочил Мариус.
— И на Соломоновых островах мы станем колонистами. Мы будем работать и ждать того момента, когда можно будет вернуться на родину, на свободную родину...
— И пока этот момент не настанет, вы будете ростить детей, а я их буду няньчить, — добавил Мариус.
— И мы их воспитаем в великой ненависти к эксплоататорам, не так ли, Жанна. — тихо сказал Жан.
1) Часть страницы журнала повреждена до нечитаемого состояния. (прим. составителя) (стр. 8.)