МАТЬ АНДРЕЯ была женщина простая и добрая.
Мужа своего она боялась.
Немало слез стоил ей его жесткий характер и своеволие.
Детство ее прошло в деревне, в бедной семье хлебороба. А когда родители умерли от холеры, — взял ее к себе, как дочь, один симферопольский мясоторговец. Он же ее и замуж выдал.
Так и стала она купчихой.
Хрущов обходился с ней также круто, как со всеми.
Не любил он ее кротости, ясных спокойных глаз и постоянного заступничества за сына.
— Жалостлива ты не в меру, — часто говаривал он ей с усмешкой.
И вчера вот, когда Андрей бегал по городу (а дома думали, что он сидит взаперти), она пошла было проведать его, но муж догнал ее у дверей и велел вернуться.
Сейчас, переставляя мебель и стирая пыль с икон — в огромных ящиках под стеклами — думала она об Андрее и о приказчиковой жене, которая утром приходила к ней жаловаться на Хрущова.
В корридоре послышались торопливые шаги мужа.
Он вошел в комнату злой, размахивая сложенной газетой.
— Авдотья! — обратился он к жене, — ты так и знай: я Андрея прибью.
И продолжал, глядя на нее исподлобья:
— Сейчас вхожу, одевается. Одежа вся мокрая: через окно уходил. Газету достал, в которой про питерские беспорядки написано, да это самое место еще и карандашом обведено. Вот, что читает!
И значительно понизив голос, сказал:
— В городе тревожно сейчас. Могут волнения быть. А раз он в такие дела нос сует, — я решил: пошлю его с грузом в Феодосию. Пусть в море проветрится. Да с нелелю у дяди Савелия побудет. Дурь-то пройдет!
— А как же занятия в гимназии? — робко запротестовала жена.
— Какие теперь занятия? — Митинги одни! Сказал и кончено! — резко оборвал он, — я до вечера не буду. А как приду — пришли Андрея в лавку; я с ним потолкую.
И Хрущев выкатился в корридор, размахивая на ходу крючковатой рукой.
У КАПИТАНА ЯНА была пляска Святого Вита. Все у него поддергивалось, начиная с плеч и кончая кончиком носа. В минуты же сильного волнения он совершал конвульсивные прыжки, зачастую, буквально, вскакивая на своего собеседника, издавая при этом звук, похожий на лай.
Лицо у него было розовое, чистенькое, всегда бритое. Круглые птичьи глаза холодно блестели из-под торчащих белой соломкой бровей.
Когда капитан Ян вошел в лавку, Андрей, только что с радостью услышавший о поездке, уселся за конторку проверять чей-то путанный счет.
— Посиди-ка, посиди, поработай! — сказал ему Хрущев: — а то пользы с тебя как с козла — молока.
Андрей поднял глаза и, заметив капитана, испытал такое чувство, будто увидел жабу.
Капитан Ян был одним из тех людей, которых можно не взлюбить с первого взгляда. К тому же на память мальчику почему-то пришли туманные слова Виктора о каком то предательстве, которое было на совести у этого человека.
Капитан принес список требуемых товаров и деньги.
Между ним и Хрущевым завязался деловой разговор.
Андрей подводил уже последние итоги своего счета, когда ведущаяся вполголоса беседа отца с капитаном привлекла его внимание.
— Так вы уж смотрите в оба! — говорил Хрущев: — дело не шуточное.
— Будьте покойны! С Федором справимся, — шептал капитан: — в моих же интересах это. Мы их бунтовать отучим. Сейчас же сговорюсь кое с кем на берегу, и — дело будет в шляпе. До скорого свидания.
И он, многозначительно подмигнув и дернувшись несколько раз на месте, вышел на улицу — чистенький и аккуратный, как всегда.
Еще хорошо не зная, что замышляли отец и капитан, Андрей ясно представил себе угрожавшую Федору опасность.
И вместе со страхом за матроса в нем пробудилось мужественное желание помешать этому замыслу во что бы то ни стало.
В это время в лавку вошло несколько грузчиков и, обступив Хрущова, стали требовать денег.
Пользуясь минутой, Андрей сунул отцу на стол переписанную бумагу и выскользнул за дверь, ища глазами капитана Яна.
Вскоре он увидел его спускающимся к морю и, нагнав, пошел следом, держась на таком расстоянии, чтобы не быть самому заметным и не терять из виду того.
Капитан, видимо, искал кого-то на стоящих в бухте судах.
Пройдя базар, он поровнялся с харчевней, на дверях которой висела вылинявшая вывеска: "Трактир Свидание Друзей".
Дернув плечами и шеей, он поднялся по ступенькам.
Постояв несколько секунд, мальчик последовал за ним.
Андрей знал внутреннее устройство трактира.
Он помнил, что помимо общей "залы" здесь есть, расположенные рядом, две отдельные клетушки и, войдя, сейчас же услышал в одной из них голос капитана.
Толстая рыжая буфетчица, знавшая на перечет, сколько денег в кармане у каждого ее посетителя, смерила мальчика взглдом, когда он спросил себе пива.
Получив бутылку и липкий стакан, Андрей занял кабинку рядом с говорившими.
В досчатой перегородке, оклеенной толстым слоем газет, нашлось отверстие, и он, жадно прильнув к нему глазом, увидел капитана Яна в обществе двух оборванцев.
Один из них — весь до ногтей из'язвленный оспой — с видом полного равнодушия развалился на стуле, вытянув ноги и заложив руки в карманы.
Другой — одеждой слабо напоминающий матроса, как видно, хромой, прыгал на месте и говорил, широко раскрывая глаза:
— Федору велели поскорее в Феодосию ехать. А мальчишка его сегодня понесет Кокареву бумаги: план восстания и еще — черт и што — махнул он рукой.
— Уж мы для вас постарались, господин капитан. Меня — так чуть не засыпали в Инкермане. Еле ушел. Надо бы за труды получить.
— Так, так ребята, — задвигался капитан: — вот вам задача: у мальчишки сегодня пакет перехватите. Потом — вы поедете со мной. И чтоб Федор остался в Феодосии! — закончил он, выговаривая раздельно каждое слово: — Поняли?
— Так точно, — кивнул головой хромой.
— А это вам пока на водку.
И Андрей услышал, как зашуршали деньги, переходя из одних рук в другие.
В тот же миг он с ужасом заметил, что глаз капитана Яна уставился в ту самую точку, где находилось отверстие.
В следующее мгновение глаз исчез.
Но для того, чтоб появиться в другом месте.
Андрей не успел обернуться, как дверь распахнулась, и капитан маленькой, но крепкой рукой схватил его за горло.
— Кто такой? Зачем здесь? Отвечай! — шипел он, кривляясь, издавая отрывистый лай.
Бродяги со злобным любопытством смотрели на Андрея.
Неожиданно мальчиком овладело спокойствие.
— Андрей Хрущов. Пришел выпить — развязно ответил он, отводя державшую его руку: — а я с вами в Феодосию еду. — Прибавил он, улыбаясь.
— Хру-у-ущов? Василия Мироныча сын? — меняя тон, спросил капитан: — ну, голубчик, прости. Только, что слышал — держи про себя, не болтай!
— Ну, уж об этом не говорите! Да я и не слыхал ничего, — еще развязнее ответил Андрей, потянувшись к бутылке и, налив стакан и забрав пену губами, залпом осушил его, уничтожив в капитане своим хладнокровием последнюю искру сомнения.
Десять минут спустя Андрей стучался к Федору, разнося кулаком дверь.
— Виктор, Виктор! — закричал он, вбегая, пугая своим видом лежащую девочку.
Виктор внимательно выслушал друга, хмурясь и морща лоб, как отец.
— Ну, молодец, ты Андрей! Спасибо тебе, дружище! — хлопнул он приятеля по плечу: — только матери ничего не говори. Да и отцу не нужно передавать. А знаешь, что? Давай-ка их выследим и, когда все будем знать, тогда и раскажем. Ты едешь? Я тоже поеду с вами. Попрошу отца, он возьмет. А с пакетом — я им устрою штуку.
С этими словами он подошел к этажерке и завозился с бумагой, тщательно обертывая пакет.
ВЕЧЕРОМ того же дня на Лагерной улице, у ворот дома, где жил Кокарев, прохаживались два человека, с нетерпением поглядывая по сторонам.
Наконец, когда уже дальнейшее ожидание казалось им бессмысленным, из-за угла показался мальчик в форме мореходного училища с большим пакетом в руках.
Когда он поровнялся с воротами, две пары рук мгновенно сжали его, парализовав движения.
— Давай пакет! — прохрипел хромой, дыша мальчику в лицо спиртом.
Тот сделал умоляющее лицо и пробовал протестовать.
Но руки, из'язвленные оспой до самых ногтей, рванули и вырвали пакет.
Страшный костлявый кулак хромого мелькнул в воздухе, и в левой руке его что-то блеснуло. Но мальчик, вжал голову в плечи и с невероятной быстротой ударив парня ногой в живот, шмыгнул в подворотню.
Хромой взвыл и сел от боли на землю.
Когда он поднялся и пришел в себя, оба бросились бежать.
... Мальчик пулей пролетел двор и забарабанил в дверь...
А двое людей остановились под фонарем, рассматривая добычу.
Один из них снял бичевку и развернул бумагу.
Они увидели пачку старых, из'еденных мышами газет, и сверх всего — беленький листок бумаги. На нем, выведенное четким почерком, стояло:
"Ослы и негодяи". И был нарисован большой, сделанный из пальцев, нос.
ФЕДОР, получив от Хрущева приказание сопровождать груз в Феодосию, от радости не верил своим ушам.
После ряда неудач многолетнего глухого подполья ему казалось, что теперь сама жизнь идет навстречу успеху, и что на этот раз дело уже не сорвется.
Под его наблюдением в спешном порядке производилась в порту нагрузка "Беспокойного".
Андрей и Виктор, которого отец согласился взять с собой, толклись на набережной в ожидании от'езда.
С грохотом скатывались в трюм тяжелые бочки с рыбой.
Сползали по доскам замороженные говяжьи туши.
Кряхтя под тяжестью и матерно ругаясь, сновали взад и вперед грузчики, размещая по палубе мучные мешки...
Наконец, наступил день отплытия.
Накануне капитан Ян привел на судно двух новых матросов: хромого и изрытого оспой.
Виктор и Андрей сразу же узнали их и старались не показываться им на глаза.
Дома Андрей получил от отца строгое напутствие.
— Приезжай, да больше не дури! Социалист — были его последние слова. Он махнул рукой, как бы отпуская сына, и заспешил в магазин.
Зато мать долго не могла напрощаться с Андреем, с тревогой провожая его в море.
Федор стоял на берегу, поджидая Виктора, побежавшего за теплой одеждой. Матросы, закрепив паруса, готовились поднимать якорь.
Утро было свежее холодное.
Стальное клочкастое небо низко нависало над морем.
Дул соленый назойливый ветер.
Море играло короткой грязно-синей волной.
— Не попасть бы в шторм! — прислушиваясь к скрипу снастей, покачал головой Федор.
"Беспокойный" дышал — медленно поднимался и опускался.
Это было трехмачтовое кабатажное (берегового плавания) судно, с пятидесятисильным мотором, несущее службу береговой охраны.
Как на военном судне, на нем имелись два пулемета и запас винтовок.
"Беспокойный" был недавно отремонтирован и, несмотря на обожженный бугшприт, свидетельствовавший о пожаре, представлял во время непогоды, по выражению моряков, "устойчивую посуду".
Все уже были в сборе. Пришел и Виктор.
Он сейчас же забился в трюм, решив просидеть там до выхода в море, из боязни, что матросы узнают его и высадят на берег.
Наконец, якорь был поднят, и цепи смотаны на лебедку.
Загудел мотор, взбивая за кормой белопенные горы.
Капитан Ян коротко скомандовал.
Концы были отданы, — берег поплыл назад.
"Беспокойный", надувая паруса, быстро побежал к форватеру.
Стальное клочкастое небо опускалось все ниже.
Соленый назойливый ветер свежел.
Такое же точно небо протянулось над всей огромной Россией, нависая над Харьковым, над Петроградом, над Москвой.
Из медвежьих углов веками завевали ветры.
Один ветер. Два. Десятки. Множество. — Слились в один.
С севера на юг шла ветровая сила: —
— норд—ост —
На море и на земле.
Каждый год над страной от края до края низко, как хмурая птица, летел Октябрь.
Но там — на Морской, Лагерной и Офицерской, где жизнь пряла свою серую пряжу — никто не знал что в этом году Октябрь будет.
Багрянокрылый.
ЕДВА ТОЛЬКО "Беспокойный" вышел из бухты и взял курс на SW, как его встретил дождь. Ветер креп, тугими барабанами натягивая паруса. Низкое грязное небо тяжело нависало над морем. Короткие острые волны торопливо закипали белыми бахромками.
Будучи хорошо нагруженным, "Беспокойный" почти не испытывал качки. Судно шло против ветра со скоростью пяти миль в час.
— Ну, попадем в погоду! — обратился Федор к матросу у штурвала: — вопрос только — где захватит. Ночь уж эту — не спать.
— Да-а-а! — протянул рыжий, глуповатого вида рулевой и крепко выругался, глядя на небо.
Мучные мешки на шкафуте прикрыли брезентом.
Косой мелкий дождь начисто вымыл палубу и мочил неубранные еще мясные туши.
Капитан приказал спустить их в трюм, и четверо матросов принялись за работу.
Сначала нужно было подтянуть к трюму и потом уже, зацепив крюком, спускать на веревках вниз, где другие оттаскивали мясо в сторону.
— Май-на, май-на! — кричали матросы, подтягивая тушу.
— Вир-ра, вир-ра! — раздавалось при спуске в трюм. 1)
Иногда огромная двадцатипудовая глыба срывалась с крюка, и тогда — грозный, леденящий возглас: — "полундра!" 2) — вырывался разом у всех, предупреждая стоящих внизу.
Один из приведенных капитаном матросов обратил внимание на скрывающегося в трюме Виктора.
— Ты что? — спросил он, делая попытку схватить мальчика за шиворот.
Но тот, ловко увернувшись, бросился к лесенке и выскочил на палубу.
— Что за гусь? — обратился матрос к своему соседу.
— Это — Федора сын. Разве не знаешь?
— Федора сын? — переспросил, припоминая что-то, Сенька-хромой и, выпятив губу, закивал головой: — А! Знаю, знаю!
А Виктор, выскочив наверх, столкнулся лицом к лицу с капитаном. Тот, хорошо знавший мальчика в лицо, — позеленел.
Круглые птичьи глаза стали еще круглее.
Несколько секунд оба стояли, не двигаясь.
Затем капитан задергался, подпрыгнул и, топая ногами, закричал:
— Как смел?! Без моего разрешения? Сейчас же спущу на берег! Чорт!..
Но, видимо, спохватившись, уже значительно мягче, спросил:
— Тебя отец взял?
— Нет, господин капитан, — поспешил ответить Виктор: — я сам поехал.
И он вытянул руки по швам, выдерживая колючий взгляд, не мигая.
— Ну, уж ладно! — махнул рукой капитан: — только чтоб я на тебя ни одной жалобы не слышал.
С этими словами он исчез в кубрике.
Там, отыскав изрытого оспой Филиппа, он потянул его за рукав и шепнул на ходу:
— Будьте осторожней! С Федором мальчишка едет. Кончайте с обоими, в случае нужды.
ВОПРЕКИ ожиданиям Федора, ветер стих и дождь перестал.
Рыжие полосы света бежали по морю.
Кое-где на небе даже выступила островками синева.
Виктор и Андрей стояли на носу, наблюдая за матросом, зашивавшим шкаторину 3) фока-стакселя 4).
Виктор успел уже поделиться с приятелем своей встречей, и оба с нетерпением ждали дальнейших событий.
Матрос, прозванный "ножницами" за свои длинные ноги, черными заскорузлыми пальцами расправлял парусину. Ветер поставил его воротник стоймя, накрыв от мальчиков голову. Между ними шел разговор.
— Робы с вами много? — спрашивал, оборачиваясь, матрос и, видя перед собой недоумевающее лицо Андрея, пояснял: — роба — это по нашему — одёжа. Не знаешь? Эх, зеленый! Теплая одёжа есть? А то — замерзнете ночью.
— Не замерзнем! уверенно ответил Андрей: — Не в первый раз в море.
— Ну, а шкары свои до Феодосии помнешь, — сказал, улыбаясь, матрос, указывая на новые, торчком заглаженные брюки Андрея.
Тот покраснел и оглянулся на приятеля.
В это время в береговой впадине показался удаляющийся Севастополь, чистенькие белые здания которого упрямо разрослись на крутых серо-зеленых холмах.
— Славный город! — проговорил матрос: — можно сказать — исторический.
Из кубрика вышел рябой Филипп и обратился к матросу;
— Шамать хочешь?
— Хочу, — был ответ.
— Ну, так иди в камбуз — за кока, а я буду вахту стоять.
— Эх, жисть ты наша — мозоли да каша! — закряхтел, поднимаясь, матрос: — ничего не поделаешь — пойдем в камбуз.
Рябой пошел на корму и сменил юнгу у штурвала.
Виктор и Андрей продолжали беседовать, развалясь на канатах.
Судно шло мимо дикого скалистого мыса фиолента. На высоте 75 сажен над морем беленьким пятнышком виднелся Георгиевский монастырь.
Виктор заметил, что лицо его друга побледнело.
— Ты что? — спросил он, недоумевая.
— Рябой следит за нами с кормы, — зашептал, отворачиваясь в сторону, Андрей: — плохо наше дело: он меня сразу узнал, а тебя другой видел.
— Чтож не того? — презрительно проговорил Виктор: — карты раскрыты — и ладно. Игра в чистую — еще лучше.
В двух милях от Балаклавы небо опять покрылось гнилым войлоком туч.
Ветер запел в вантах тонкими голосами.
Сплошными стаями зеленошерстых волков пошли на судно волны.
Налетел шквал.
Засуетился капитан, Федор, высыпали на палубу матросы.
Всего на судне было десять человек команды, считая и новых. В качестве пассажиров, кроме Федора и мальчиков, ехали две старушки-еврейки.
Капитан долго не соглашался их брать, но под конец кто-то на берегу уломал его и он уступил. При первой тревоге они забивались в угол и, прижавшись друг к другу, молча, тряслись от страха.
До сих пор судно шло бейдевинд, то-есть ветер дул через борт косо навстречу. Но сейчас пришлось изменить положение.
Раздалась команда.
Был поставлен штормовой бизань 5).
"Беспокойный" лег на другой галс 6) и, отклонившись от курса, пошел в море.
— Здорово, как по зубам 7) дает! — сказал Федор матросам: — сорвался таки от Балаклавы. Вот место проклятое. Не у Херсонеса, так здесь обязательно подцепит. Теперь дня три, а то и с неделю потрепает. Говорил в Севастополе — воды больше берите. Не слушали — теперь морской напьетесь. Дня на три хватит, не больше.
А мальчики, услышав, что попали в "погоду", подпрыгнули от радости.
Приключение продолжалось, обещая впереди еще несколько дней риска и опасности.
КОГДА КАПИТАН Ян увидел Виктора на палубе "Беспокойного", первой мыслью его было вернуться обратно и высадить мальчика на берег.
Присутствие Виктора сильно осложняло его планы.
Тем не менее, он быстро сообразил, что резкое обращение с сыном может впоследствии дать повод к подозрениям, и догадкам об отце.
Поэтому, он решил оставить мальчика в покое.
Кругом бушевали, носились и свистали плотные тяжелые массы воды.
Мотор работал исправно, но бензин был взят только на одни сутки и через каких-нибудь десять часов должен был иссякнуть.
Все ушли вниз. На палубе не было никого.
Капитан Ян один расхаживал взад и вперед по шкафуту, бросая взгляды вокруг. Внимание его привлек рулевой, знаками звавший его подойти.
Приблизившись к штурвалу, капитан с тревогой и нетерпением уставился на Филиппа.
— Ну, говори, в чем дело! — нервно сказал он, начиная двигать лицом.
— Дело — дрянь, господин капитан, — заскрипел рябой: — мальчишки-то, оказывается, приятели.
— Приятели? Разве? Ну, и чорт с ними, а что?
— Как что? А помните, как Хрущова сынок в Севастополе нас подслушал? Вам он тогда очки втер, а другу своему, небось, все передал. Стало быть, они теперь в курсе. И вроде, как за нами следить хотят.
— Дьявол их побери! — скарежился капитан: — ну, а Федор тоже, конечно, знает?
— Я думаю — нет. Очень уж спокоен. Он — человек горячий. Если б что знал, было б заметно по поведению.
— Ну, так вот что, — решительно заговорил капитан: — мальчишки ничего толком не слышали. Только догадываются. Я их припугну, чтобы они молчали. И все остается по-старому. Вы свое дело знайте: как в Феодосию придем — сейчас-же за работу!
— Только бы прийти, — неприятно засмеялся рябой: — а там—в два счета, и — ваших нет!
НОЧЬ ПРОВЕЛИ, как на качелях.
"Собачью вахту" (с 11 до 6) стоял длинноногий матрос Ходарчук.
Часто меняя галс, "Беспокойный" все дальше уходил в море.
Мальчики не спали.
Одетые по зимнему: Виктор — в полушубке, Андрей — в шинели — они всю ночь провели на палубе. Федор и матросы спокойно спали внизу.
От времени до времени из кубрика появлялся капитан и, перекинувшись несколькими словами с вахтенным, исчезал.
Виктор и Андрей стояли на корме подле штурвала на таком расстоянии, что брызги до них не достигали, и вели вполголоса разговор.
— Мой тебе, Витька, совет, — говорил Андрей: — сейчас же рассказать отцу.
— Ни черта ты не понимаешь! — возразил Виктор: — мало у них между собой дел бывает? Надо сначала точно узнать, что у этих молодцов на уме. Предупредить отца всегда успеем. На судне они с ним ничего не сделают, а до Феодосии мы ему десять раз скажем.
В это время огромный вал ударил в корму и окатил рулевого.
Ходарчук — весь мокрый — злобно выругался, не выпуская колеса.
— Капитан — сволота! — заговорил он, обращаясь к мальчикам: — второй раз собачью вахту не в очередь назначает. Не угодил ему, понимаешь. Ну, погоди! Скоро, скоро уж! Дорвется наша братва до его горлянки. Они ему цену знают. На людях тихоней прикидывается, а в море — зверь.
— Значит, матросы его не любят? — спросил Виктор.
— Какое там любят? Таких супчиков только по черепу стукать. В Севастополе его не знают, а в Феодосии — весь порт на него зубы точит.
Ну, теперь недолго. Разделаемся мы со всеми капитанами. Устроим им баню?
— А правда это, что скоро в Севастополе будет восстание? — обратился к рулевому Андрей.
— Непременно будет, — ответил тот: — как же иначе? В Москве уже было. Там погоны у всех поснимали. Юнкеров и офицеров поколашматили. Ну и у нас— жди того же.
Над морем клубился желтый, похожий на сумерки, рассвет.
Юнга потушил на гроте фонарь, вернее, его задул ветер.
1) Майна—вира — выражения, сопровождающиеся у матросов таскание тяжестей: первое — поднятие груза, второе — спуск. (стр. 8.)
2) "Полундра" — берегись! (стр. 8.)
3) Шкаторина — обшитый кожей край паруса. (стр. 9.)
4) Фока-стаксель — 4-ый от бугшприта малый парус, прикрепляющийся одним концом к фок-мачте. (стр. 9.)
5) Бизань — нижний косой парус задней мачты; во время шторма ставится штормовой бизань. (стр. 9.)
6) Лечь на другой галс — изменить положение судна по отношению к ветру. (стр. 9.)
7) "По зубам" — так моряки называют противный ветер. (стр. 9.)