Офицер польской дефензивы, Лапчинский, знакомится с еврейкой Лией Аш, дочерью своего кредитора. У старика Аша, заложником взят поляками сын, Соломон; зная, что Лапчинский отправляется шпионить в СССР, он мечтает об его аресте и затем об обмене пойманного шпиона на своего сына. Чтобы добиться ареста Лапчинского, дается взятка отправляющему шпиона майору Ляховскому.
— Я тебе еще раз повторяю, что если бы ты мне ничего и не сказал, то я бы все равно узнал! — говорил Арон. — Но, коль мною было обещано, то Виногрон держит свое слово. Будем просить обмена на Лапчинского.
Услышав движение в комнате, Лия, не желая встpeчаться с отцом, чтобы не получить замечание за позднюю прогулку, юркнула к себе наверх.
Потратив все утро на устройство своих личных дел и имея свободное время до четырех часов, когда у него было назначено свидание с пани Ляховской, Лапчинский зашел в цукерню Яцковского, где, сев у окна и потягивая через соломинку мазагран, стал рассматривать фланирующую публику. Вдруг, среди толпы он уловил знакомое очертание стройной фигурки Лии. Взглянув на часы, он кинул деньги и поспешно выйдя из кафэ, нагнал ее.
— Куда так торопитесь? — Ах, это вы! — засмеялась Лия. — А я ходила к фотографу, чтобы дать вам обещанное. Это пробная! — протянула она конверт Лапчинскому.
— Очень хорошо! — сказал он, рассматривая карточку. — До оригинала далеко, конечно; но все же хорошо, Разрешите оставить?
— Разрешаю, но дайте я напишу в память чего? — И, вынув карандаш, написала: «В память десятого мая 1920 г.» Это был день знакомства.
— Ну, а как брат? — спросил Лапчинский.
— Я право не знаю! — нерешительно сказала Лия, покраснев при воспоминании о подслушанном разговоре. — Определенно ничего не могу сказать. Его как-то обменяют, но это секрет! — торопливо добавила она.
— Какой же секрет!? — засмеялся Лапчинский. — Ведь меняет правительство на нужных ему людей. Ваш брат, видимо, крупный революционер. Мы — мелкота на это не рассчитываем.
— Вы — революционер? — засмеялась Лия. — Не похоже!
— Да, но это увы так! Оттого я и уезжаю. Интересно на кого его сменяют?
— Я случайно услыхала фамилию того человека и запомнила — «Лапчинский», а кто он — не знаю.
Если бы Лия не заторопилась перейти через улицу, то она заметила бы, какое сильное впечатление произвело это сообщение на ее кавалера. Лапчинский даже остановился, но быстро оправился и догнал Лию.
— Я не хотела встречаться с отцом, — сказала она — Он шел нам навстречу.
Лапчинский оглянулся на другую сторону улицы и увидел задумчиво идущего Аша. Что у Лии фамилия Аш, он знал давно, но мало ли Ашей в Варшаве, и Лапчинский никогда не предполагал, что она дочь его кредитора. Вместе с тем, в связи с этой новостью, целый ряд разрозненных событий стали как бы цепляться одно за другое, создавая что-то неясное, но до жуткости грозное: вчерашнее сообщение Ляховской о подозрениях майора, этот обмен на Лапчинского. Какого? Уж не запродан ли он сам оскорбленным мужем, который таким ходом убивает двух зайцев: устраняет его и получает деньги для расточительной жены. Теперь источник новости, дом Аша, тоже наводит на размышления. Это все надо выяснить. Тут что-то есть. Мысль Лапчинского лихорадочно работала; проводив немного Лию, он распрощался с нею, ссылаясь на хлопоты по отъезду. И, забыв о свидании с Ляховской, поехал на квартиру генерала Монкевич.
— Это что-то невероятное! — говорил генерал, шагая из угла в угол своего кабинета. — Возможно, что все это плод вашего воображения. Mотивы, которые я доложил вам, очень серьезны, а тайное расследование никому не повредит. Хорошо! Начнем действовать согласно вашим со06ражениям! — вздохнул Монкевич. Результатом посещения Лапчинским генерала был арест Аша — нитка попала в руки дефендзивы и машина пришла в движение, разматывая ее. Через несколько часов на «Старом месте» только и было разговоров, что об аресте Арона и целого ряда лиц за сношение с красными. Предположение Лапчинского об участии майора подтвердилось полностью. Монкевич рвал и метал; солнце его карьеры закатывалось. Для избежания огласки и скандала — дело решили быстро, не вынося сор из избы; в ночь, через день после ареста, повесили, по приговору полевого суда, членов раскрытой организации и среди этих жутких висячих фигур был и старый Аш, которому не дали даже дочитать «Виде». Майор Ляховский не стал дожидаться своего ареста и, узнав, что какими-то путями все открыто — пустил себе пулю в лоб, нарушив сладкий предутренний сон своей супруги, Так в короткий срок развернулись события и когда поезд уносил Лапчинского от Варшавы, он был даже доволен, что будет далеко от места «драм», непосредственным виновником которых был он caм.
Темнело. Густые сумерки окутывали приземистые здания на аэродроме; с грохотом закатывались ворота ангар. Аэродром опустел и только среди поля, у одиноко стоящего «Сопвича», виднелись темные силуэты людей.
— Ну, я думаю, можно и отправляться? — обратился высокий офицер к летчику, который со шлемом в руках разговаривал с механиком.
— Есть, господин полковник! — и летчик, одев шлем, ловко вскочил на свое место. Лапчинский в красноармейской шинели и буденовке занял место сзади его.
— Капитан Лапчинский, получите! — и полковник, протянув руку, подал пакет.
— Контакт. Есть контакт! — Пропеллер взвыл, взметая тучи пыли, грохот мотора, набиравшего обороты, разбудил тишину аэродрома. Летчик опустил поднятую руку и машина побежала по полю, бороздя костылем траву; вот она отделилась от земли и, четко рисуясь на фиолетовом фоне заката, стала забирать высоту и, повернув, пошла на восток. Когда первые проблески зари зарумянили край неба, аэроплан приближался к месту назначения: уже кончились скрытые туманом болота полесья, местность повышалась, на горизонте блеснула зеркальная гладь большой реки. «Днепр!» — подумал Лапчинский, Аэроплан повернул и пошел вдоль реки, постепенно снижаясь, теперь уже отчетливо были видны: редкие квадраты пашен, отмели, одинокие хутора. Достигнув впадения какой-то речки, летчик опять взял курс на восток и лишь блеснули первые лучи солнца, аэроплан пошел на посадку. Видно летчику хорошо были знакомы эти места; пронесясь над сосновым леском, машина нырнула и, коснувшись раз-другой, земли, побежала по лугу — момент остановки и, лишь спрыгнул Лапчинский, мотор заревел и еще не остановившийся пропеллер опять завертелся с бешеной скоростью; машина сделав большой разбег, оторвалась от земли и пошла на запад. Лапчинский добежал до сосняка и скрылся в его молодой поросли. Там он вскрыл секретный пакет — прочел пароль и число возврата аэроплана и сжег его; отметив на карте место спуска, он пошел целиной к станции. Этот район, находясь в стороне от главных путей Черниговщины, не был задет гражданской войной, но зато мешочники его хорошо знали. И когда Лапчинский добрался до станции, она оказалась забита спекулянтами. Поезда здесь были случайные. Но на счастье Лапчинского в этот день пришел состав и уж через сутки Лапчинский был под Киевом. Его соседом по полке в набитом людьми вагоне, как выяснилось из разговоров, был бывший офицер, едущий по назначению центра в штаб кавалерийской дивизии, где он никого не знал. Лапчинский выяснил также, что родные Смурова, так звали соседа, жили в Крыму и связь он с ними потерял. Все эти данные навели Лапчинского на мысль завладеть бумагами Смурова, устранив eгo самого. Лапчинский принадлежал к тому сорту людей, которые не любят откладывать дела в долгий ящик. Он быстро составил план действия. И в тот же вечер, на одной длительной остановке, когда пассажиры в томительном ожидании отправки бродили по путям или кипятили на откосе чайники и котелки, он привел свой план в исполнение. Усевшись у кучи сваленных щитов, Лапчинский с Смуровым стали закусывать в ожидании чая. Когда он был готов, Лапчинский всыпал сахарин в кружку Смурова, а сам со словами: «Вы пейте, а я сейчас еще принесу» ушел. Но прошло добрых двадцать минут, прежде чем Лапчинский решился спуститься с откоса и подойти к куче щитов, неясно виднеющихся в быстро растущих сумерках южной ночи. Цианистый калий сделал свое дело — Смуров был мертв. Обыскав с особой тщательностью свою жертву, чтоб не оставить следов, Лапчинский забрал документы, прикрыл труп щитами и несколько бледный, но спокойный, вернулся в вагон. Через час поезд пошел дальше и никто в вагоне не обратил внимания на отсутствие Смурова. То было время, когда каждый думал только о своем мешке.
Уже четыре дня, как по всем дорогам, идущим от Днепра к Волыни, стоит столбом пыль, неумолчным шумом голосов и конским ржанием наполнен воздух и дивятся жители городков и сел на этот непрерывный железный поток: то шла первая конная армия бить зарвавшегося пана. Алыми маками цветут боевые знамена, треплет степной ветер и надувает парусами их расшитые полотнища. Слоем пыли покрыты всадники, cтара одежда их и неказиста седловка, но силен дух их и крепка рука.
В старом дворце графа Ледоховского, в имении «Кодня», расположился штаб кавдивизии; скачут ординарцы, тянут уж по старым ветлам провод телефонисты. Уж проник и утвердился в раззолоченных покоях конский крепкий дух от кавалерийских шинелей, грохочут тяжелые сапоги ординарцев по вощеным паркетам и хмуро глядят на такое поругание пышные паны из золоченых рам своих.
Штаб работает. Суммируются данные разведок, подсчитываются потери, шлются приказы. Уже неделю, как Лапчинский с документами на имя Смурова прибыл и работает в штабе. Он уже связался в Киеве с кем надо и ясна ему задуманная операция красных, но азарт игрока мешает прервать игру. «Редко бывают на руках такие козыри» — думал он, делая выборки из сводок. Молчалив и усидчив был помначштаба и комиссар Хренов довольно поглядывал на него. «Дельный парень, этот Смуров» — говорил он начштабу, хлебая вместе с тем из котелка щи в готической столовой сиятельного пана. — «Да, но как человек он мне не нравится, — сказал тот. — У него в глазах что-то есть неприятное, а потом...» — «Что потом?» — спросил Хренов,выливая из котелка мясо. — «Да... так... вообще». Он хотел рассказать о случае, когда Лапчинский проезжая на походе мимо костела, забывшись перекрестился, но не то поразило его, что человек перекрестился, а то, что русский Смуров перекрестился по-польски.
Пребывание в «Кодне» как нельзя лучше устраивало Лапчинского. Здесь, согласно указаниям покойного майора, был один из центров организации Волыни в лице ксендза и Лапчинский в первый же вечер решил увидеться с ним. Он еще днем заметил в конце парка костел и, кончив дела в штабе, спустился в сад. Широкие аллеи, обсаженные столетними липами, вывели его к большому пруду, на противоположном берегу которoгo высился костел. Обойдя пруд, Лапчинский увидел маленький домик, весь увитый плющем. Осмотревшись, он взошел на крыльцо и постучал. Дверь открыл сам ксенз. При виде посетителя он изменился в лице и со страхом глядел на Лапчинского, не ожидая ничего хорошего от визита «красного». Чувство страха сменилось, на его лице удивлением, когда Лапчинский по польски попросил уделить ему несколько минут для переговоров. Кзендз торопливо провел гостя в комнату, где, указав ему на кресло, сам остановился у окна, прижимая к груди евангелие.
— У меня нет вpeмeни! — сказал Лапчинский, закрывая дверь и останавливаясь перед ксендзом: — из Варшавы от генерала Монкевич! Пароль: «Цель оправдывает средства».
Книжечка выпала из рук ксендза и он ухватился за спинку стула.
— Должен вам сказать, — продолжал Лапчинский, что если вы будете пугаться всех красных, как меня, то погубите себя, ибо боится тот, кто чувствует себя виновным.
— Но если бы пан знал, какие кругом ужасы, так он бы понял... — лепетал ксендз, сжимая двумя руками руку Лапчинского.
— Борьба есть борьба! — вздохнул Лапчинский, усаживаясь в кресло и бросая взор на часы. —Времени у меня двадцать минут и поэтому приступим к делу: через пять дней за мной в Черниговскую губернию вернется аэроплан. Когда я улетал из Польши, то никто не предполагал, что обстановка здесь сложится в мою пользу; ныне, в связи с тем, что на моей фуражке красуется вот это, — показал на звезду, отлет мой является преждевременым, так как я могу извлечь из своего пребывания в штабе много полезного; но отсылка сведений в Польшу необходима; а потому прошу найти такого человека, на которого можно бы было положиться и за которого вы будете нести ответственность. Позвольте, — остановил он ксендза, — дайте мне высказаться. Этого человека вы должны привести сюда в комнату завтра, в это время. Здесь я его инструктирую и отсюда он отправится в Черниговскую губернию. Ваши возражения я заранее не принимаю во внимание. Все должно быть так, как я говорю, а теперь — до завтра, в это время я буду здесь.
С этими словами Лапчинский, поклонившись, вышел и через минуту его фуражка мелькнула среди кустов боярышника на берегу пруда.
Начальник отдела товарищ Минин нервничал: налаженная им разведка в тылу поляков — провалилась, как и почему — ничего не было известно, но нить идущая вот отсюда, от этого самого стола, до самой Варшавы, где-то оборвалась и это чувствовалось. Работать с завязанными глазами Минин так же не хотел, как и генерал Монкевич; он хотя и не кончал академию, но сущность дела знал не хуже польского генерала. Операции на фронте требовали сведений о противнике и их надо было дать. Для этого он и сидит здесь у этого заваленного бумагами стола.
Минин набил махоркой трубку и, пуская густые клубы дыма, стал просматривать кипу донесений. «Сарны, — читал он, — 2 часа 30 минут ночи был слышен шум мотора аэроплана, который, видимо, шел на большой высоте». Через несколько бумаг, аналогичное донесение об аэроплане было из Овруча и, наконец, еще одно, помеченное в 4 ч. 30 м. утра из Хойников, где говорилось о замеченном аэроплане, летяшем на запад. Эти три и еще несколько донесений Минин отложил — они требовали проверки.
— Товарищ Минин! — сказал входя в комнату высокий человек в кожанке и с маузером на поясе. — Там доставили женщину, захваченную у Ровно, она хочет видеть для чего-то самого старшего начальника. Будешь с ней говорить?
— Давай! — вяло ответил Минин, делая пометки на карте. — Да возьми заодно эти на проверку в штаб! — ткнул он на пачку бумаг.
Через несколько минут в дверь постучали.
— Входи! — крикнул не оборачиваясь Минин. Прогрохотали сапоги, стукнули приклады и стихло, только слышался скрип пера, да неясный шум города за окнами. Покончив с разметкой Минин обернулся, и встретился с взглядом больших синих глаз, устремленных на него.
— Что вы имеете сообщить? — спросил он, разглядывая удивительно красивую девушку, стоящую между двух конвойных.
— Я нз Варшавы и имею сведения от Виногрона! — ответила та.
Минин махнул конвойным и те вышли. — Садитесь, — обратился он к арестованной, указывая на стул у стола. — Я вас слушаю.
— Моя фамилия Аш! — начала та тихим голосом. — Я бежала из Варшавы с целью пробраться к своей тетке в Киев, так как в Польше у меня не оставалось родных и само пребывание в ней меня тяготило. Кроме того, совершенно случайно, ко мне попало письмо, содержание которого, мне кажется, для вас важно. Обстоятельства, благодаря которым я узнала содержание письма таковы: в начале этого месяца был внезапно арестован мой отец, а через сутки еще целый ряд лиц — за что, я не знаю. Их судил военный суд, по приговору которого все арестованные, в том числе и мой отец, были повешены. Я осталась совершенно одинока, так как единственный брат уже несколько месяцев арестован, как политический, и сидит в цитадели, а тетка живет в Киеве. Опасность перехода границы или вернее фронта удерживала меня от решительного шага и, возможно, я бы так и осталась в Польше, если бы не письмо, которое принесла мне жена Виногрона, прося совета, как ей поступить с ним. Записка была адресована некоему Савицкому и написана Виногроном в день его ареста, он дал ее жене для передачи по адресу, но последняя не могла это исполнить ввиду того, что Савицкий был уже арестован. Я прочла записку; в ней говорилось о том, что польский штаб отправляет на аэроплане в район Хойников Черниговской губернии капитана Лапчинского для разведки и связи.
— Как, как вы сказали? — встрепенулся Минин, — Хойников? Позвольте минутку! — и он лихорадочно стал перебирать бумаги, ища донесения, но вспомнив, что отдал их на проверку, позвонил о доставке их.
— Он, конечно он! — думал Минин, разглядывая карту и подчеркивая «Хойники» красным карандашем. — Высадился, а теперь ищи его! О времени возврата ничего не было? — обратился он к Лии.
— Нет, ничего!
— Продолжайте.
— Получив это письмо, я решила пробраться в Киев и сообщить красным его содержание, чтобы хоть этим отомстить за смерть отца и вместе с тем просить, если задержат этого Лапчинского, об обмене его на моего брата, так как именно это желание и погубило отца, — и Лия рассказала про случайно подслушанный ею разговор отца с Виногроном.
— А вы никому об этом не говорили? — спросил Минин.
— Говорила, покраснела Лия, но такому человеку, который сам был преследуем правительством.
— Это он вам рассказывал? — усмехнулся Минин. — Расскажите-ка об нем подробнее.
Лия рассказала историю своего невинного увлечeния.
— Так! — теребил свои космы Минин, ему теперь была понятна техника провала организации. Эта девушка с ясными глазами тяжко поплатилась за роковое стечение обстоятельств. Своим теперешним поступком она искупает свое случайное предательство, но жизнь отца своего она не вернет.
— Так! — повторил он, перекладывая бумаги. — Большое вам спасибо! Сейчас мы наведем кое-какие справки и, думаю, к вечеру вы попадете к вашей тете.
По уходе Лии Минин вызвал помощников и работа закипела, звенели звонки, неслись автомобили, выстукивались шифровки. Район Хойников было приказано Общynать со всех сторон. Тщательно рассматривались донесения последних дней, в поисках каких-либо указаний.
— Картина ясна! — говорил Минин, чиркая карандашем по карте. — В ночь на третье он вылетел вот по этому направлению, через Сарны-Овруч и к утру высадился вот где-то здесь. Теперь вопрос, куда он мог направиться?
— На ближайшую станцию, куда же иначе! — сказал помощник, свертывая ножку.
— Ладно, допустим! Это значит, на Закуты, а дальше, на Киев? — Минин прошелся по комнате — С дорог ничего за это время не было? — спросил он.
— Было, но ничего подходящего: дезертиры, крушения, грабежи, да вот на днях мертвый один...
— А! Мертвый? На какой станции?
— На станции «Быч»! — сказал помощник, пустив столб дыму и ткнув пальцем на карту.
— Слушай! — воскликнул Минин. — А ведь это может быть его работа?
— Его? — недоверчиво посмотрел помощник.
— Я не утверждаю, но допускаю, что это убил он, чтобы взять документы.
— Ну! — засмеялся помощник. — У него, чай, этого добра на полк хватит, да согласно донесения на трупе и ран не было.
— А вскрытие было?
— Какое там вскрытие! Закопали и все!
— Нет! — решительно сказал Минин. — Надо вскрыть и выяснить, кто умерший. Ты сегодня же займись этим! — обратился он к помощнику.
— Есть! — ответил тот и стал натягивать кожанку.
Через сутки Минин имел на руках акт вскрытия, который полностью подтвердил его предположения: неизвестный был отравлен цианистым кали. Пути намечались, они были проблематичны, туманны, но все же были. Фамилия убитого не была установлена, но судя по сохранившемуся белью и фуражке, — остальное было снято мародерами, — можно было заключить, что отравленный был военный и не красноармеец. И фамилия его была на «С», каковая буква стояла на подкладке фуражки. За эти данные Минин ухватился. Из штаба он запросил список лиц комсостава, прибывших за эти дни из центра и других фронтов. Минин понимал, что только документы человека, которого никто не знал, устраивали шпиона и открывали широкое поле для его деятельности. В присланном списке с фамилией на «С» значилось трое: один был доктор — этот не подходил; второй был оставлен в Киеве и по справке был известен лично начальнику части и, наконец, третий — Александр Смуров, был направлен, согласно наряда центра помначштабом в № кавалерийскую дивизию. В тот же вечер туда Минин направил человека для наведения справок. Из Хойников сообщили, что место спуска аэроплана установлено. Минин решил во что бы то ни стало захватить Лапчинского, а вместе с ним и всю организацию — продукт сложной и кропoтливой работы «дефендзивы».
Когда штаб дивизии прибыл в Кодню, одновременно прибыл туда и сотрудник, посланный Мининым. Он стороной собрал сведения о Лапчинском и стал вести наблюдение — конечно, посещение ксендза не прошло незамеченным и в тот же вечер об этом было донесено. Посещение ксендза служащим штаба — явление, казалось бы из себя ничего не представляющее, но Минин чувствовал, что он на верном пути и сразу же выехал в Кодню, так как дело требовало осторожности и малейший недоуменный шаг мог сказаться на результатах.
В Конде Минина встретил его сотрудник и сообщил, что ксендз с утра уехал в город, а Смуров занимается в штабе, при этом он подал бумажник, оброненный Смуровым у пруда при купаньи. В бумажнике было немного денег, два ключа и фотографическая карточка, при взгляде на которую Минин удовлетворенно крякнул и все его сомнения о возможном недоразумении мгновенно улетучились: с карточки смотрела на него улыбающаяся Лия Аш. «Дело на мази — потер руки Минин — теперь только бдительность и спокойствие».
Чтобы узнать разветвление организации, Лапчинского решили не трогать. К вечеру вернулся кзендз и не один, а с женщиной. Он прошел с ней в дом и больше не выходил.
На Украине темнеет быстро. Не успеет зайти солнце, как засинеет даль, загустеют тени, смотришь уж и темно, уж мерцает в вышине звездочка, одна, другая и засветились огоньком белые мазанки. Вот именно в такой момент, на переломе вечера и ночи, Лапчинский вышел из главных ворот дворца и, закурив папироску, пошел по улице села в сторону костела. Дойдя до него, он повернул и прошелся вдоль ограды парка. Сегодня он ощущал в себе какую-то нервность, может быть это был результат потери бумажника, а с ним и карточки Лии, возможно, что так, но неясная тревога росла в душе. «Надо бы кончить всю эту историю и вернуться, пока не поздно» — думал он, останавливаясь под аркой костела и оглядываясь по сторонам. Но тиха была улица и ничто не указывало на какую-нибудь опасность. Да и откуда она могла быть, кто знал, кроме Монкевич, о его местонахождении? Ерунда! Нервы! И он решительно вошел в кaлитку сада ксендза и постучал в дверь. На мгновенье острый луч света прорезал тьму сада и дверь захлопнулась. Тихо! От забора отделилась неясная фигура одна, другая, вот еще мелькнуло несколько... Они скользнули в сад и слились с его сумраком.
Время шло... Уже два раза отбивал время сторож костела. Звон старого колокола уныло несся над графским парком. Звуки его долго трепетали в вечернем воздухе и замирали в темных аллеях.
