Исторические статьи и притом видных историков помещаются, кроме специальных журналов, которые мы будем рассматривать особо, и в так называемых "толстых" литературах, предназначенных для широкой публики.
Среди них первое место следует уделить Revue de Deux Mondes, журналу, отражающему взгляды буржуазии, журналу академиков, генералов, крупных чиновников, бывших и настоящих политических тузов и сиятельных русских эмигрантов. Кроме исторических эпизодов типа политической повествовательной истории, базирующейся на психологическом анализе дипломатических документов или мемуаров (Напо Раuх, Du Consulat а́ l’Empire; La politique intérieur sous le l'Empire, mars-août 1925), полупублицистики того же типа (Maurice Paléologue, Un grand réalité Cavour), там более года тянулась длинная повествовательно-хулительная статья известного реакционного архивиста Ленотра о Робеспьере (Lenôtre. Le mysticisme révolutionnaire Robespierre et "la mere de Dieu"); далеко не окончены еще мало-интересные мемуары известного лидера клерикально-консервативной буржуазии 70-х годов герцога де-Бротля и в этом году начались печатанием мемуары Р. Пуанкарэ под пышным заглавием: Au Service de la France. Наиболее интересным являются записки о перевороте 1851 г. самого герцога де Морни (La gеnése d’un coup d’Estat 2 déc—1 avr 1851, 1925), с свойственным этому авантюристу откровенным цинизмом описывающие подготовку и выполнение переворота, организация которого, благодаря почти одновременному появлению переписки графа О‘Флао, окончательно теперь выяснена.
Другие литературные ежемесячники большей частью довольствуются или историческими статьями к моменту или изложением сенсационных недавно вышедших книг и мемуаров (см., например, клерикально-консервативный Correspondant 25/V 1925. М. Caudel, изложение англ. книги The secret of the coup d’Etat an unpublished correspondance of Prince L. Napoleon, Morny, Flahault and others 1848—1852).
Если редкая книга этих ежемесячников обходится без враждебных статей по адресу СССР, то неотвязчивая мысль о разрыве царско-французского альянса и неуплачиваемых долгах не оставляет французских историков и тогда, когда они пишут в специальном журнале.
Анализирует ли маститый Henry Hauser, знаток XVII века и колониальной истории, торговлю Франции и состояние французской валюты в XVII в. по "образцовому негоцианту" — тогдашнему крупному торговому дельцу — Совари, он особенно подчеркивает отрицательные черты московского рынка (Revue d’Histoire économique et sociale 1925 № 1. H. Hauser, Le parfait négociant de Jacques Savary).
He может забыть неудачу своего письма, обращенного в 1917 г. "к гражданам свободной России", столь же маститый А. Олар (заметка по поводу смерти художника Виллета в Revolution Française 1926 № 1).
Но всех превзошел злобностью и злопыхательством некий Миркин-Гецевич, именующий себя бывшим "приват-доцентом Петроградского Университета". Статья его "Декларации прав: Французская и Советская" (Révolution Française 1925, № 4) своей необоснованностью и невежественностью в истории Франц. революции вызвала резкую отповедь даже в среде французских историков.
Приступая к обзору французских исторических журналов, приходится предпослать несколько общих замечаний. — Литература эта абсолютно не марксистская, типа старой повествовательной "прагматической" истории, и с точки зрения марксиста-историка любая статья вызовет серьезные возражения и по своей архитектонике и по методу анализа исторических фактов. Обзор не ставит своей целью подробного исторического разбора, ограничивается общими критическими замечаниями и суммированием ценного архивного материала, приводимого в рецензируемых статьях.
Особое место среди исторической литературы истекшего года следует уделить юбилейной литературе о Сен-Симоне и сен-симонизме.
Столетие со дня смерти С.-Симона было отмечено специальным юбилейным № 2 Revue d'Histoire économique et sociale 1925 г., где рядом с оригинальными статьями помещены были и некоторые интересные документы.
На первом месте следует поставить письмо С.-Симона, посланное министру вн. д. в эпоху "Ста дней" (Lettre inédite de Saint-Simon sur l'organisation du droit public). С.-Симон предлагает Наполеону кодификацию нового государственного права для того, чтобы дать Европе доктрину позитивной политики, основанной на демократии, как она существует в Англии и какую, по мнению С.-Симона, Наполеон желает установить во Франции.
Рядом с этим либерализмом С. Симона интересны зародыши идей "нового христианства". Письмо, разумеется, осталось без ответа.
Автор недавнего большого труда о С.-Симоне Максим Леруа дал большую статью о земельных спекуляциях С.-Симона (М. Leroy. Les spéculations fonciéres de Saint-Simon et ses querelles d‘affaires avec son associé le comte de Redera). Ужe в 1792 г. компания спекулянтов с С.-Симоном и графом Редерном во главе закупила громадное количество земель в департаменте du Nord, de la Somme, du Pas de Calais, приносивших 84183 фр. ар. платы деньгами, 6952 меры хлеба, не считая десятины и других оброчных платежей. В 1793 г. доход с земель (общей стоимостью 3 220,074 фр.) составлял 182811 фр. Отбыв тюремное заключение, С.-Симон вновь с жаром закупает землю в 1794—5 г. Всего закуплено было около 5.000 journaux (дней работы) большими кусками и маленькими клочками. Леруа старается всячески выявить "благородство" С.-Симона по отношению к его компаньону и доказать, что последний мошеннически обсчитал С.-Симона при ликвидации предприятия. Он почти не касается интереснейших для нас аграрных отношений этого периода, деталей скупки и реализации доходов с приобретенных сиятельнейшими спекулянтами национальных имуществ.
Вновь перепечатываемые воспоминания о С.-Симоне Леона Галеви (L. Halévy. Souvenirs de Saint-Simon) знакомят с простым и скромным существованием его в последние годы жизни.
Речь министра народного просвещения де-Монзи в Сорбонне на торжественном юбилейном празднестве (Saint-Simon et l'instruction publique) не вносит ничего нового и любопытна только дикой параллелью: "С-.Симон принадлежал к лучшему дворянству, как граф Гобино (!!) или как... Вл. Ульянов" (sic!!). Столь же мало дают статьи М. Тибер, "О социальной роли искусства по С.-Симону" и А. Сэ — "Понятие о социальных классах у сен-симонистов" ('larguerite Thibert, Le róle sociale de l'art d'aprés Saint-Simon; H. Sée. Le notion des classes sociales chez Sairit-Simonies).
Несколько более интересна опубликованная Ж. Бурженом докладная записка отца Анфантена о колонизации Алжира, тесно примыкающая к изданной им книге на ту же тему (Mémoire sur la rélation nouvelle que la colonisation d'Algérie peut et doit établir entre la France et la Suisse ces états allemandes du Rhin et la Belgique). Отдавшийся на службу банковому капиталу Анфантен пропагандирует организацию эмиграции в Алжир, где Франция призвана "управлять и распоряжаться".
Лучше представлены работы по изучению отдельных сен-симонистов и примыкающих к ним. Известный своим крупным трудом о Флоре Тристан Пюэк дал содержательную и краткую характеристику ее отношений с сен-симонистами (J. L. Puech. Flora Tristan et le Saint-Simonisme). Флора Тристан (бабушка знаменитого художника Гогена) лишь отчасти примыкала к сен-симонизму, но расходилась с ним по рабочему вопросу, резко критикуя его взгляды, пропагандируя об‘единение всех рабочих организаций в "рабочий союз", и особенное внимание уделяла положению работниц.
Подлинной сен-симонистке Полине Ролан посвящает свой этюд М. Тибер (М. Thibert, Pauline Roland. Revue de la Révolution 1848. juin—septembre, 1925). Сначала она была пылкой последовательницей Анфантена, стремившейся безоговорочно провести в жизнь идеи Мениль-монтанской общины, потом, под сильным влиянием П. Леру во время революции 1848 г., она выявила себя горячей поборницей женского избирательного права и демократической республики и приняла участие в организации союза братских ассоциаций работниц, проникнутых идеей мютюализма; во время реакций 50-х годов 1) она сделалась жертвой репрессий.
В том же журнале (№ 4) проф. Пикар дает подробный очерк жизни и деятельности малоизвестного сен-симониста д-ра Анжа Гепена (Pikard, Un Saint-Simonien demokrate. Le docteur Ange Guépin).
Выросший в республиканской семье, убежденный буржуазный республиканец правого крыла, профессор химии и политической экономии Нантского университета, Гепен принимал деятельное участие в революциях 1830—48 г. г., остался верен своим убеждениям и при II империи был плодовитым писателем и неплохим памфлетистом.
Сен-симонисты, по словам Пикара, считали его книги "Трактат о социальной экономии" и "Философия социализма", вышедшие в 50-х годах (!!), одними из лучших популяризаций школы. На самом же деле Гепен типичный эклектик, пытающийся примирить физиологию и теологию, сливающий воедино элементы христианского социализма, фурьеризма, сен-симонизма, щедро заимствующий от Леру, Рейно, Кабе, Прудона. Последним примечательным вкладом в литературу о Сен-Симоне является небольшая заметка проффесора Матьеза об аресте Сен Симона (А. Mathiez, L'arrestation de Saint-Simon. Annales Historiques de la Révolution, 1925 novembre—decembre). Работая в архивах, он случайно нашел в доссье гебертиста Бономе (Bonhommet) протокол ареста гражданина Бонома, бывшего Сен-Симона (Сен-Симон в начале революции переменил свою аристократическую фамилию на плебейскую — "Bonhomme"). Сен-Симон был, как выясняет Матьез, арестован по ошибке вместо бельгийского банкира Симона (дело де-Ботуа Прольи и кучки банкиров, спекулянтов и авантюристов, связанных с процессом дантонистов). Руководивший арестом якобинец Dosfieux, близкий к Прольи и другим "рыцарям индустрии", искусно направил арест на Сен-Симона, спасая свою голову, но отвел грозу лишь на время. Сен-Симон просидел в тюрьме с 19 ноября 1793 по 9 октября 1794. Революционное правительство имело все основания изолировать его: один из первых дворян, переменивших свою фамилию, участник рев. движения в Париже, быть может, знавший Бабефа, в то же время видный спекулянт, потом завсегдатай салонов, авантюристов и спекулянтов, как некий же маркиз Шамигранд, наконец, компаньон прусского посланника саксонца фон-Редерна, гражданин Боном должен был внушать большие подозрения.
В общем следует признать, что юбилей Сен-Симона не обогатил исследованиями французскую историческую литературу.
Главное внимание французских историков, конечно, сосредоточивается на Великой Французской революции по преимуществу, затем на эпохе 1848 года, первой и второй империи; почти не уделялось до сих пор внимания Парижской Коммуне 1871 года.
С особенным усердием разрабатывается экономическая история Великой Французской революции. Первое место занимает неутомимый А. Матьез и журнал робеспьеристского общества Annales Historiques de la Révolution française.
Он сообщает ценные данные об энергичной экономической политике 1793—94 г. г., направленной к преодолению голода и под'ему сельского хозяйства (А. Matiez. La révolution et les subsistances. La Iutte contro la famine en l‘an II. A. H., janvier—fevrier 1925); к сожалению, останавливаясь на мероприятиях правительственных органов, он вовсе не освещает отношения к ним населения; рассказывает о деятельности специальных комиссаров по борьбе со спекулянтами (А. M-z, La répression de l'accomparement. mais—juin — там же), выясняя, что применение суровых мер было парализовано деятельностью доброй половины Конвента ("болото" и дантонисты). Мало дает статья о гебертизме, вследствие противоречивых суждений о причинах его падения (А. М. La révolution et les Subsistances. La répression de l‘Hébertisme, septembre octobre, там же). Особенно интересны архивные данные об из'ятии ценной церковной утвари во время революции (M.-z, L‘argenterie des églises, en l'an II, novoembie-decoembrt, там же), несомненно, они нуждаются в специальной монографии по этому вопросу, уточняющему изучение дехристианизации.
В статье о продовольственных ограничениях 1794 он определяет инициативную роль секций и отдельных гор. ревкомов по проведению однообразной выпечки хлеба, установлению прод. карточек, муниципализации продснабжения (M-z., Les restrictions alimentaires en l‘an II. Revue d‘Histoire économique et social. 1926, № 1).
Наконец, он подводит итоги эконом-политики Конвента накануне падения Робеспьера. Сравнивая эконом-политику конвента с НЭП‘ом после подавления кронштадтского восстания, Матьез, на основании некоторых законодательных мероприятий Конвента, полагает, что Конвент в это время стремился к потребительному коммунизму (kommunisme des Subsistances), — утверждение, нуждающееся в точном и подробном анализе экономической и социальной кон'юнктуры (М-z, Le troisiéme maximum—Germinal—Thermidor (le l'an II — A. H. 1926, mars-avril).
Проф. A. Олар с патриотической горечью рассказывает историю льготного погашения американских долгов Франции после освободительной войны (статья вышла из открытого письма Олара к сенатору Бора (А. Aulard, La dette americanie envers la France sous Louis XVI et sous ia Revolution, Rev. Française, 1925, avril—mai—juin).
Столь же интересным, как и статьи проф. Матьеза. если не более, вышли статьи, вероятно, лучшего сейчас знатока эконом. истории Франции Ж. Лефевра, представившего богатый материал по истории временной национализации внешней торговли в ее последовательных фазах: здесь мы найдем много данных для уяснения мелкобуржуазного характера эконом-политики Конвента (G. Lefebvre. Le commerce extérieur en l‘an II. La Revolution Française. 1925, avril—mai—juin, juillet—sout—septembre 2).
Вторая работа Лефевра — богатая содержанием монография по истории каменноугольных копей Литтри в эпоху революции, дает много интересных фактов по истории рабочего класса, взаимоотношениях рабочих и крестьян, стабилизации валюты (G. Lefebvre. Les mines de Littry — 1774—1793; VIII. An. Hist, 1926. janv—fevr; mars—avril).
О борьбе политических партий, гражданской войне, организации рев. диктатуры дают материалы: проф. Матьез, который в связи с изучением начала террора в департаменте Кот д‘Ор устанавливает два периода террора перед Конвентом (А. M-z., L‘arrestation des Suspect en Cote d’Or pendant la crise de la premiere invasion — août — oct. 1792. A. II, mars—avril 1925). Он же сообщает, как организовали комиссары Конвента революционную диктатуру в департаментах, используя делегатов первичных собраний, явившихся на вел. федерацию I Vаbr. 1793 г. (А. М-z, Le pouvoir des commissaires de 10 août 1793. A. II. janv.—fevr. 1926).
Г. Лоран, рассказывая о деятельности революционного комиссара Конвента Ф. Рюля в Реймсе, останавливается с особым вниманием на том, как был всенародно разбит молотком знаменитый флакончик, якобы присланный с неба со святым миром для коронования французских королей, и как найдены были остатки этого мира при реставрации Бурбонов (G. Laurant. Le conventionnel Kuhl а Reims. La destruction de la Saint Ampoule A. H. 1926 mars, avril).
Кершай no обширным архивным материалам пытается безуспешно анализировать причины Вандейской войны (Kerichau, L'ésprit public dans l'Ouest. A. H. 1925 sept—oct; nov—dec.).
Зато Г. Мартен, разбирая начало Вандейской войны, приходит к заключению, что инсургенты первые поставили террор в порядок дня и главным подстрекателем явилось неприсягнувшее духовенство (О. Martin, Les blancs á Machecoul. R. Française 1925 janv.-fevr.-mars.).
Л. Дюбрейль описывает шатания буржуазии города Эвре на юге Франции между жирондистами и монтаньярами, мало уделяя внимания деятельности рев. обществ, особенно, о-ва санкюлотов (L. Dubreuilt. Evreux an temps du féderalismo. Там же. juillet.-sept.; oct.-dec. 1925).
Ж. Мишон попытался дать сводку выступлений в защиту французской революции оппозиции в английском парламенте. Статья интересно задумана, совершенно неверно озаглавлена и написана исключительно по кратким информациям; Moniteur'a (G. Michon, Lc jacobinisme dans les debats du Parlament anglai — 1793—94. A. H. juillet-août 1925).
A. Матьез усердно продолжает свой давно начатый обвинительный акт против Дантона, дантонистов и "темных людей" революции, уличая Дантона и Делакруа в личном обогащении во время пребывания в Бельгии (М. F. Danton, Delacroix et pillage de Belgiques, A. H. juillet-août 1925), освещая закулисные интриги проходимца и австрийского агента Прольи (Vouche; Proly, А. H., janv.-fevr. 1925); перепечатывая письмо в клерикальную газету La Kroix графа Le Coulteulk de Caumont, который сообщает на основании фамильных архивов об участии банкиров его предков в попытке испанского уполномоченного графа Окариза спасти Людовика XVI, подкупив депутатов Конвента (Les tentatives de corruption de l’Espagne pour sauver Louis. A. H. mars—avril 1926).
Вопрос о духовенстве и революции разрабатывается и буржуазными республиканцами и клерикалами-реакционерами.
Так Леви-Шнейдер дал интересный очерк борьбы французского епископата за автономию во время революции ("епископское галликанство"), но без экономического и социального обоснования (Levy-Schneider, L’Autonomie administrative de l’episcopat français á la fin de l’Ancien régime — Revue Historique, janv.-fevr 1926).
Ф. Брюно описывает историю попытки заменить латинский язык богослужения французским (F. Brunot, Le culte catholique en français sous la Révolution. A. H. julliet-août, sept.—oct. 1925).
A. Матьез сообщает яркие данные о разложении французского духовенства революцией на основании покаянных записок из архива кардинала Капрары (А. M—z, Les prétres révolutinnaires devant le kardinal Caprara. A. H. 1926 janvier—fevr.).
По изучению идеологии буржуазии XVIII века интересна лишь статья Саньяка о Даламбере и Бюффоне (Ph. Saпnac. Les conflits, de la Science et del a religion un XVIIl s. Dalembert et Buffon. La Rev. Française 1925 janvier, fevrier, mars), в которой он отмечает, как осторожно французские эволюционисты старались обойти столкновения с теологией и даже примирить свою доктрину с богом и учением о сотворении мира, провидении и первопричине.
Бабувизму посвящает скудную статью свою (окончание) потомок старого монтаньяра, участвовавшего в заговоре равных, Жавог, стараясь доказать прикосновенность Барраса к делу Гренельского лагеря (G. Javogue, L‘affaire du camp de Grenelle; 23-24 fructidor IV — 29 Sept. 1796 - A. H. janv—fev. 1925).
Из документов отметим:
A. Сэ публикует ценные архивные документы о крестьянском движении в нижнем Мэне (июль 1789), сопровождая их краткой комментирующей статьей {дело о нападении на замок Отрив). Видную роль в нападении играли представители торговой буржуазии; арестованные крестьяне через год были освобождены национальной милицией Шато-Гонтье (H. Seé, Les troubles agraires dans le Bas—Maine en juillet de 1789. A. H. nov.-dec. 1925).
Д-р Робье сообщает со своими комментариями переписку современника Вел. Французской революции чиновника Жерара — Тимофея Деневера, которая содержит несколько интересных данных об июльских днях 1789 г. и особенно относительно стоимости жизни в Париже 1794—96 (D-r de Robier, La rev. française, vue par un auvergnat. Correspondance de Gerard Timothe Denevers).
Особое место занимает клерикальный исторический журнал Revué des questions historiques, ставящий себе целью работать во славу католической церкви и на гибель и всяческое осуждение революции. Леклерк в большой статье дает очерк провинциальных федераций в 1790 г. — мало изученных еще первоначальных организаций буржуазии; статья безнадежно испорчена явно контрреволюционным недоброжелательством (R. de Q. Н. 1926 janvier. Dom Leclerc, Les fédérations provinciales on 1790). Еще более контрреволюционно повествование Блиара о хождении по мытарствам эмиграции одного попа (Р. Bliard. Pendant l‘emigration, d‘aprés une correspondance inédite R. de Q. H. 1926 avril).
Так называемую "наполеоновскую эпоxy" обслуживает специальный журнал, ранее называвшийся Etudes Napoléoniennes, а с 1926 г. — "Наполеон и его век" или просто "Наполеон" (Napoléon et son siécle. Etudes sur l‘histoire et l‘art du XIX s.)
В передовой статье главный редактор журнала Э. Дрио знакомит с задачами журнала, безгранично восхваляя Наполеона и бонапартизм, как политическую систему. Для него еще вопрос, — "кто выражает лучше демократию — власть одного или тысячи представителей народа, наполеоновская система или парламентаризм". Такого же почти панегирика удостаивается и Наполеон III. Словом, если судить по этой статье, мы имеем исторический орган, соответствующий чаяниям империалистической французской буржуазии с бонопартистским уклоном. Из анонса, подписанного тем же Э. Дрио, в одном из последних номеров за 1925 г. узнаем, что журнал организовал торжественное празднование столетия смерти Наполеона при содействии правительства и предполагает еще юбилей — столетия смерти Поля Бонапарта (1927), уже образован греческий комитет столетия смерти римского короля (1932) и столетия возвращения "праха" в 1940!!
Но содержание статей не всегда соответствует этим лозунгам редактора.
Если проф. Э. Дрио захлебывается от восторга перед французской политикой в Египте (Е. Driault, La rénaissance de l'Egypte), Py восхваляет мусульманскую политику Бонапарта (F. Charles Roux, La politique musulmane de Bonaparte Napoleon, 1925 № 1), то серьезную статью непримиримого республиканца дал Ф. Саньяк о начале наполеоновской империи, статью, интересную цифровыми данными о плебисците в армии (Ph. Sagnac. L‘avenement de Bonaparte á l‘empire, №№ 2—3 1925).
Вовсе бессодержательна статья Пэнго о первом итальянском королевстве (A. Pingaud. Le premier royame d'Italie, №№ 5, 6. 1925); основательно по архивным данным П. Виар устанавливает губительные следствия континентальной блокады для торговли, промышленности и с.-хозяйства в Иль-и-Вилен (Paul Viard. Les consequences economiques du Blocus Continental en Ille-et-Vilain, Napoleon 1926 № 1); обстоятельно знакомит французских читателей с экономической политикой Наполеона, на основании архивных данных (уже использованных в известном труде на русском языке), наш ученый проф. Евг. Тарле (E. Tarlé, Napoleon et les interets économiqus de la France, Napoleon 1926 № 2). Документы: письмо графа Лакеза о жизни на о-ве Св. Елены, перехваченное австрийской полицией (Napoléon 1926 № 1), и дело о высадке Мюрата на Корсике (Napoléon 1926 № 6) мало интересны.
История революции 1848 г. обслуживается специальным журналом La Révolution de 1848.
Из многочисленных статей наметим: Г. Вотье (G. Vauthier), который описывает плачевный опыт организации одного из первых фаланстеров в Кондэ-на-Вегре: неумелость, непрактичность буржуазных идеалистов, соединенные с крайним чисто интеллигентским прекраснодушием, привели к краху всего предприятия (Н. de 1848 №№ 21—22).
Леви-Шнейдер в связи с недавно изданными воспоминаниями одного лионского буржуа (Иосифа Бертье) дает историю развившейся из компаньонажа рабочей организации в Лионе "Voraces", уделяя особенное внимание той крупной роли, которую играла в Лионе эта организация в начале революции 1848 г.; недостаток углубленного социального анализа Voraces не позволяет автору уяснить причины ее крушения (Lévy Schneider. Le journal d‘un bourgeois de Lyon et la question des Voraces, R. de 48 № 23).
Весьма ценным материалом для анализа бланкизма являются опубликованные Зеваэсом (с его комментариями) четыре письма О. Бланки (А. Zévaes. Pages inédites de Blanqui 1848—1852. R. de 48 ceptembre 1925), которые точно определяют отношение Бланки к событиям и политическим партиям февральской революции. Первое написано в Венсенской тюрьме 1848 и представляет избирательный манифест по поводу дополнительных выборов в Нацсобрание. Бланки обращается к коммерсантам и собственникам (!) и призывает их к соединению с народом (!). Спустя два месяца состоялся банкет так называемых рабочих-социалистов; заочно выбранный председателем, Бланки прислал об’емистый тост-речь, в которой дал убийственную критику тактики молодой Горы, клеймя ее измену народу ("Расстреливайте, господа, но не клевещите").
Еще более ценен третий памфлет (L‘avis au peuple), присланный с о. Бельгия на банкет "равных", устроенный полит-эмигрантами в Лондоне 24 февр. 1851 г. В пламенных выражениях Бланки не только сурово обличает изменническую политику временного правительства, но и намечает тактику пролетарской революции: разоружение буржуазии, вооружение рабочих, ломка старого правительственного аппарата, активизм. Все сильно, энергично, огненно 3).
Весьма знаменательной является статья в солидном Revue Historique Ж. Буржена, редактора вышедшего еще в 1924 г. первого тома протоколов Парижской Коммуны (на днях выходит II), полагающая начало критическому изучению источников истории Коммуны, интересная не только материалами, разграничивающими деятельность центрального комитета 20 округов, центрального комитета национальной гвардии, но и обещающая сравнительно-исторический анализ "аналогичных формаций, как советы депутатов в русской и германской революциях", подчеркивающая поразительную аналогию идеологии с русскими советами 1905—17г.г. Пора! 4) (G. Bourgiu. La com. mune de Paris et le comite central — 1871. R. H. 1925 sept-oct).
A. M. Васютинский.
Приложение.
Какой подводный камень грозит республике завтрашнего дня? Тот, о который разбилась республика вчерашнего дня: плачевная популярность буржуа, переодетых в трибуны.
Ледрю-Роллен, Луи Блан, Ламартин, Флокон, Кремье, Мари, Гарнье Пажее, Альбер, Дюпон, Араго, Марра.
Зловещий список, имена которого кровавыми чертами написаны на камнях улиц демократической Европы.
Временное правительство убило революцию, и на его голову должна пасть тяжесть стольких бедствий, кровь стольких тысяч жертв.
Реакция лишь выполняет свое ремесло, удушая делшкратию, а преступники — те изменники, которых взял себе в вожди доверчивый народ и которые предали народ реакции.
Жалкое правительство! Несмотря на предупреждения, несмотря на просьбы, оно запускает (lanse) налогом в 45 сентимов, который поднимает доведенные до отчаяния деревни!.. Измена! Оно сохраняет королевские штабы, королевские суды, королевское законодательство... Измена!..
Оно бросается на парижских рабочих 6 апреля, сажает в тюрьму лиможских 26-го, расстреливает картечью руанских 27-го. Оно освобождает из оков их палачей, оно издевается, устраивает облавы, клевещет на истинных республиканцев. Измена! Измена!
На нем, на нем одном лежит вся ответственность за те несчастия, которые уничтожили республику.
О, это великие преступники! И преступники все те, в которых народ, ослепленный фразами, думал видеть свой меч и свой щит, те, кого он с энтузиазмом провозглашал арбитрами своих судеб.
Несчастье нам, если в день грядущего торжества забывчивая снисходительность масс вернет к власти тех людей, у которых мандатом — преступление. Еще один раз, и с революцией было бы покончено!
Пусть у рабочих будет беспрерывно перед глазами этот список проклятых имен; и если одно, да, одно из них, появится когда-либо среди правительства, созданного восстанием, пусть они все крикнут в один голос; измена!..
Речи, клятвы, программы были бы попрежнему лишь плутней и ложью. Те же жонглеры вернулись бы разыгрывать старый фокус с тем же самым мешком. Они были бы первым звеном новой цепи самых яростных реакций.
Анафема и месть им, если они посмеют явиться вновь; стыд и позор слабоумной толпе, которая вновь попадет в их силки!
Но не довольно отогнать от Городской Думы {Hotel de Ville) февральских фокусников: нужно обезопасить себя от новых предателей.
Предателем было бы правительство, которое, поднятое на пролетарском щите, не произвело бы немедленно:
1) обезоружения буржуазной гвардии,
2) вооружения и организации национальной милиции из всех рабочих.
Конечно, нужно будет принять много и других мер; но эти — прежде всего; они гарантия всего остального, единственный залог безопасности для народа. Ни одного ружья в руки буржуазии, или нет спасения!
Различные доктрины, которые оспаривают друг друга сочувствие масс, смогут когда-нибудь осуществить свои посулы улучшения и благосостояния лишь при условии не отдавать добычу за тень.
Но они приведут лишь к печальному обороту, если народ, в крайнем увлечении теориями, пренебрежет единственным практическим элементом успеха: силой!
Вооружение, организация — вот решительные орудия прогресса, серьезное средство покончить с угнетением и нищетой.
У кого железо — у того хлеб; пред штыками падают ниц; безоружные сборища сметают.
Франция, ощетинившаяся вооруженными рабочими, — это восшествие на трон социализма (l'avenement du socialisme). Пред пролетариатом, опершимся на ружья, препятствия, сопротивления, невозможность — все изчезнет.
Но для пролетариата, который позволяет себя забавлять уличными процессиями, посадками деревьев свободы, адвокатскими фразами, будет сперва святая водичка, потом оскорбления... в конце концов картечь! Всегда картечь! Пусть народ выбирает.
«Пролетарская Революция» № 49 и 50. «Красный Архив», т. XIII, «Каторга и Ссылка» № 1 (22), 2 (23) и 3 (24), «Былое» № 6 (34) — 1925 г. и № 1 (35) — 1926 г.
В рецензируемых книжках «Пролетарской революции» достаточно материала, относящегося к эпохам февральской и октябрьской революции. Первая освещена в воспоминаниях А. Петренко — о событиях в Томске, И. Сорокина — в Херсоне. Т. Борисова — в Калмыцкой степи. Последний останавливается также и на периоде октябрьской революции и после нее, но все эти статьи-воспоминания носят характер простого перечисления фактов, как и большая работа В. Лейкиной «Октябрь по России», являющаяся просто хроникой событий по районам. С. Пионтковский, критикуя материалы по истории октябрьской революции, вполне правильно замечает, что «мы до сих пор не имеем ни систематического изучения хода октябрьской революции, ни систематического издания и опубликования материалов». «Пролетарская Революция» в этом отношении может быть грешнее других изданий исторического характера, так как в распоряжении этого журнала несомненно больше всякого рода средств и возможностей. Системы в подборе статей, в их оценке, мы не находим пока и в остальном материале разбираемых книжек. Из статей, освещающих события после октября 1917 г., наиболее ценны статьи В. Эльцина — «Крестьянское движение в Сибири в период Колчака», и А. Метелева — «Падение Архангельска». Статьей в настоящем смысле этого слова может быть названа только первая. Автор достаточно серьезно проработал источники, ознакомился не только с внешней фактической стороной событий, но попытался на анализе экономических структур отдельных районов показать различные стороны до сих пор мало изученного движения сибирского крестьянства. К сожалению, автор слишком «схематизировал» материал и построил свою статью как-то «механистически». Живая картина исторической действительности превратилась в «абрисы», в наспех набросанные линии рисунка и от этого работа сильно пострадала. Над ней следовало бы еще поработать. Автор, нам кажется, сумел бы тогда показать в достаточной степени ярко лицо революционной сибирской деревни. Работа А. Метелева об Архангельске — очень красочна, написана просто и ясно, но в ней нет того аналитического подхода к событиям, который и определяет в конечном счете достоинство произведения.
Особо следует отметить ст. А. Шляпникова «Июньское наступление». В ней сказывается политическое чутье историка к документам, есть определенная, «красная линия», есть установка, хотя и недостаточно «актуальная»: доказывать, в специальном историческом журнале, на всем известных фактах, что меньшевики — «соглашатели и оборонцы», как-то похоже «на открытие давно открытой Америки». Нельзя согласиться с автором и по поводу его социологических концепций на счет царизма и буржуазии и признать правильным его заявления, что царизм во время войны только и стремился к таму. чтобы «упрочить свое положение, пользуясь военным режимом». У А. Шляпникова всюду сквозит: «надклассовая природа царизма», противопоставление царизма буржуазии. Совершенно неубедительна его категоричность на счет того, что «буржуазия рассматривала мартовскую революцию как проявление национального гнева против «неумелой» военной политики царизма» и т. д. Автор несколько непропорционально расширил первую часть о настроении армии перед июньским наступлением, а самому наступлению отвел слишком мало места. Невыявлено им также распространение «Окопной Правды» и вообще слабо освещена работа и влияние большевиков на армию. В общем же ст. А. Шляпникова дает ценнейший материал. По другим моментам пролетарской революции в первую очередь заслуживает внимания «Письмо Н. Ленина ученикам Каприйской школы» с предисловием Н. А. Семашко, характеризующее борьбу В. И. с группой «Вперед», и ст. Лившица «Партийная школа в Болонье (1910—1911 г.г.)» с предисловием А. В. Луначарского, пытающегося несколько смягчить свои тогдашние расхождения с В. И. Лениным. Он их мягко называет «полурасколом», аттестуя «впередовцев» импрессионистами и т. д. 1905 г. так же нашел освещение в очень яркой статье т. Пече «Боевые дружины в Латвии в 1905 г.», М. Семенова — «1905 г. в Саратовской губ.», С, Гусева — «Одесса в 1905 г.» и др. Пятому году отведено большое место в библиографии и в отделе «мелких заметок».
Некоторый принципиальный интерес имеют опубликованые в № 50 «П. Р.» письма Г. Петровского, А. Шляпникова и Е. Ярославского на тему «О февральской революции в Якутске», в которых освещается факт принятия т. Петровским поста комиссара Веременного правительства в Якутске и его неверные политические действия в этот период времени.
XIII т. «Красного Архива» дает интересный материал по декабристам. В общем предисловии к статьям и материалам М. Н. Покровский пишет: «Шестидесятые годы были бы немыслимы без героического под'ема двадцатых годов, как немыслима была бы русская буржуазная революция 1905 г. без «Народной Воли... Намеки на народовольчество просвечивают уже на лeвoм крыле декабризма».
Разбирая трактат П. И. Пестеля «Практические начала политической экономии», впервые подготовленный к печати с критическими замечаниями С. С. Мильманом, М. Н. Покровский подчеркивает, что первым учителем Пестеля был Сисмонди, от которого он диалектически подошел к революции, тогда как русское народничество сделало обратный ход «от революции к Сисмонди».
Помещенная в рецензируемом томе «Записка Н. И. Тургенева» решительно развенчивает этого «героя» эпопеи декабристов. «Записка Тургенева, говорит М. Н. Покровский, дискредитирует «либеральную легенду» декабристов больше, чем это могли бы сделать писания дюжины критиков».
В. Сыроечковским собраны все раскиданные по разным apxивным делам показания участников южного восстания декабристов, и это дает яркую картину того «хождения» восставших солдат Черниговского полка, по поводу которого М. Н. Покровский ядовито замечает, что южане «проходили» восстание, так же как их собратья на севере «простояли» его, так и не перейдя к активным военным операциям».
Кроме указанных, в книжке помещены материалы «К истории освобождения крестьян декабристом И. Д. Якушкиным», о «Заговоре в Зерентуйском руднике», о «М. Ф. Орлове и 14 декабря» и др. Интересен документ в «Записной книжке архивиста», приводимый С. Мильманом, — «Конституция Государственный Завет» П. И. Пестеля, представляющий собой краткое изложение одного из вариантов его «Русской Правды», написанной под его диктовку Бестужевым-Рюминым для передачи «Соединенным Славянам».
«Каторга и Ссылка» в трех первых №№ за 1926 г. дает массу самого разнообразного материала по истории русского революционного движения, начиная с декабристов и кончая 1905 г., но центром всех трех книг все же является эпоха народничества. Партии «Народная Воля» целиком посвящен № 3, в связи с 45-летием казни Александра II.
Народовольческая секция О-ва политкаторжан и ссыльно-поселенцев работает, повидимому, энергичней других. Старые ветераны «Народной Воли», несмотря на свои седины, работают усиленно и плодотворно. Их воспоминания, статьи и заметки полны весенней свежести после грозовых бурь и читаются с живейшим интересом. Они написаны немного старомодно, с излишней перегрузкой имен и незначительных фактов. Однако, ведь, для историка революционной борьбы незаметные детали, мелочи, могут дать подчас ценнейший материал для анализа, выводов, обобщений. Нельзя забывать, что все сообщения, заметки и статьи последних «могикан» тщательно ими сообща обсуждаются, проверяются и подаются читателю проработанными часто целой группой сотрудников «Каторги и Ссылки». К ним нам следует подходить, конечно, с несколько иной мерой, иными требованиями, чем, скажем, к «Пролетарской Революции». Они дают все, что имеют, дают нашему поколению «пережитое» в дни юности, выношенное на каторге, в казематах царистского режима. Большего «историзма» в их работах мы получить не можем. Все же некоторая система и упорядоченность в работе у них имеется и можно лишь пожелать дальнейшего ее развития на страницах нашего собрата.
«Каторга и Ссылка» не ограничивается только мемуарами, и в ряде статей мы находим и нужную нам, историкам, «проработку» материалов, должное и интересное освещение фактов. Так, в № 1 помещена ценная статья Б. Козьмина «П. Н. Ткачев и народничество» со свежим новым материалом. Мы вполне присоединяемся к ее основным выводам о неправильности причисления П. Н. Ткачева к народникам, о его принципиальных расхождениях с современниками из народнического лагеря и по вопросу об особых путях социального развития России, и об удельном весе для революции «трудового крестьянства», и об особом положении с.-х. пролетариата. П. Н. Ткачев не идеализировал общины, не считал, что «народные идеалы» заключают в себе коммунистические идеалы.
Следует особо выделить воспоминания Н. Ростова о «Южном военно-техническом бюро при Ц. К. Р. С.-Д. Р. П.», дающие любопытную характеристику «левого» меньшевизма, захваченного революцией 1905 г. и перешедшего к большевистским методам борьбы путем подготовки технических средств для вооруженного восстания — организации мастерской бомб.
Из документов, опубликованных в № 1 журнала, интересен приведенный Н. Л. Рубинштейном текст «Присяги» крестьян, инспирированный польскими помещиками в восстании 1831 г. Ценные штрихи из революции 1905 г. находим в воспоминаниях бывшего военного губернатора Забайкальской обл. ген. В. И. Холщевникова «Чита в 1905 г.», напечатанных в том же № 1 «Каторга и Ссылка».
«Былое» переживает тяжелые дни. № 1 за 1926 г. вышел в сокращенном формате «из-за недостатка бумаги» и с «большим запозданием». Материал двух последних №№ до чрезвычайности пестрый, сплошная «окрошка». № 6 начинается с записки декабриста фон-Бриггера «Происхождение Павла I», потом идут сообщение об аресте декабриста Г. С. Батенькова, письма М. И. Семевского о Каракозовском процессе, о нигилистах в 1871 г. в Саратове, о мнимом письме Исп. К-та «Народной Воли» и т. д. Дальше С. Я. Елпатьевский разводит жидкую водицу воспоминаиий об уфимском периоде своей жизни (80-е годы), В. Гиляровский дает бытовой материал о Московских газетах той же эпохи и т. д. Несколько заинтересовывает коротенькое воспоминание В. В. Водовозова о встречах с Ал. Ульяновым, братом В. И. Ленина, а затем идет скучное описание роли проф. А. И. Лутугина в организации Союза Союзов в 1905 г., воспоминания А. Барта об артиллерийском снабжении в войну 1914—17 г. Впрочем, А. Барт все же интереснее, чем автор статьи о Латугине. Книжка заканчивается описанием, как «рассыпался» аппарат Временного Правительства в дни октябрьского переворота, и о том, какие белогвардейские газеты выходили на юге России в 1918—1920 г. Для любителей — приложение: исторический роман А. П. Чапыгина «Разин Степан».
В таком же «историко-хронологическом» порядке подан материал и в № 1 за 1926 г., но уже без исторического романа.
На какой круг читателей рассчитывает этот журнал, сказать затруднительно. Научная ценность материалов, им публикуемых, весьма относительна. Обработка материалов, оценка, анализ их, комментарии к ним и т. д. у авторов за редким исключением отсутствуют. Они скорее сбиваются на «анекдот», на пикантность и живость изложения, гонятся просто за фактом, как таковым. Все это в результате так похоже на подкрашенный в розовато-революционный цвет былой «Исторический Вестник». Чувствуется, что редакция «Былого» оторвана от жизни, не понимает, что советский читатель исторических журналов — студент, рабфаковец, просто интересующийся историей — из такого журнала уже вырос. Таким образом «ущербление» формата журнала, опоздания и пр. совсем не из-за недостатка бумаги. Это последнее есть не причина, а следствие его общего худосочия. Если под давлением режима экономии ему суждено умереть, вряд ли найдется много охотников плакать над его «трупом».
А. Шестаков.
Н РОЖКОВ. Русская история в сравнительно-историческом освещении. Том XII. Изд. «Книга». 1926 г. 396 стр. Ц. 3 р.
Этой книгой, посвященной новейшей истории, автор заканчивает свою многотомную работу. Как и в предшествующих томах, он не ограничивается историей России, а делает попытку сравнительно-исторического изучения. «Центром тяжести своего изложения, — пишет автор в заключении, — он сделал русскую историю, а история других стран привлекалась лишь для сравнения с нею».
Незачем доказывать, что самую мысль о сравнительно-историческом изучении можно только приветствовать; французская пословица — «вещи познаются путем сравнения» — применима и к истории. Но перед автором стояли серьезные препятствия: дать новейшую историю России и отрешиться от суб’ективизма при оценке событий, в которых сам автор подчас являлся активным участником.
Стоя перед такими трудностями, созданными об’ективными условиями, чрезвычайно не легко избежать ошибок и промахов. И вполне понятно, что Н. А. Рожков не всегда их благополучно обошел. В настоящей рецензии мы не будем касаться общей методологии Н. А. Рожкова, поскольку она выявляется при знакомстве со всеми XII томами его истории, общей его характеристики исторического развития России, его вывода о неизбежности реакции после революции и т. д. В этой рецензии мы коснемся только общей характеристики Н. А. Рожковым истории России в XX веке, изучению которой посвящен XII том.
В области сравнительного изучения истории России и Запада Н. А. Рожков, до известной степени, пионер, и в этом уже громадная заслуга автора. Но насколько удалось ему справиться с поставленной задачей? Мы оставляем в стороне напрашивающееся указание, что сравнительное изучение истории XX века не может вестись вне связи с историей Америки и стран Востока. Но и в ограниченных рамках, поставленных Н. А. Рожковым, сравнительное изучение у него приобретает характер не органического, а механического соединения двух вполне самостоятельных очерков, из которых один (только одна глава около 80 страниц) посвящен истории Запада. В нем, правда, автору удалось дать краткий очерк истории европейских стран новейшего периода, установив об’ективную неизбежность замены в них капиталистических форм хозяйства — социалистическими. Но при этом изложение истории Запада дано вне связи с историей России.
Обратимся, однако, к главной задаче книги: изложению истории России XX века.
Изложение новейшей истории России автор ведет с революции 1905 года, как известно, открывшей для нее новую страницу. Тут невольно привлекает внимание диспропорция материала, уделенного различным моментам революции. Напр., много места уделено Гапону и Булыгинской думе и слабо освещен вопрос о Советах. О декабрьском восстании и ноябрьском периоде говорится вскользь, зато октябрьская забастовка привлекла особое внимание автора. Такое несоразмерное привлечение материала, как мы увидим, находится в прямой связи с оценкой автором различных этапов революции.
Декабрьское вооруженное восстание 1905 года явилось кульминационным пунктом развития революции. Оно явилось новым достижением рабочих масс и уроком не только для русского, но и международного пролетариата. Оно доказало недостаточность старых форм рабочего движения, выяснило, что всеобщая стачка бессильна привести к конечной победе революции, поскольку она не переходит в вооруженное восстание и не приводит к захвату власти. Правда, восстание 1905 года окончилось поражением. Силы царизма организационно и технически оказались значительнее сил пролетариата. Но это нисколько не умаляет значения декабря 1905 г. Как остроумно заметил М. Н. Покровский на одном из заседаний о-ва историков-марксистов, «декабрь 1905 года был для русского пролетариата тем переломленным носом, без которого хорошим боксером не сделаешься». Благодаря декабрьскому вооруженному восстанию, пролетариат оказался победителем в 1917 году.
Как же оценивает декабрьские события Н. А. Рожков? «Во всяком случае, — пишет он, — восстание на Пресне показало, что к повстанческому настроению и тактике наиболее способными оказываются именно отсталые (курсив наш. П. Г.) рабочие, как только в них пробуждается политическое сознание. Это конечно, понятно: им поистине нечего терять, кроме цепей» (96 стр.).
Но действительно ли Пресня доказывает это? Из кого состояли пресненские боевые дружины? Судебное следствие по прохоровскому делу в корне подрывает утверждение Н. А. Рожкова. И из прохоровских рабочих активное участие принимали наиболее квалифицированные, наиболее порвавшие связь с деревней, наиболее поддававшиеся партийному влиянию слои рабочих. Для того, чтобы подкрепить свое, на песке построенное, положение, Н. А. Рожкову пришлось совсем умолчать о роли в восстании дружин Белорусско-Балтийской дороги, Шмитовской фабрики, Миусского трамвайного парка, отрядов дружинников, сошедшихся на Пресню со всех районов Москвы, и представлявших из себя как раз цвет социал-демократических организаций, и таких боевых организаций, как «кавказская дружина», «Волчья Сотня» — разные ученические отряды. При том же, бросая свое утверждение, он совсем не принял во внимание провинцию, а рассмотрение состава участников Горловского, Александровского, Ростовского на-Дону и т. д., восстаний очень помогло бы Н. А. Рожкову ответить на вопрос, какие слои рабочих воспринимали лозунг вооруженной борьбы и принимали участие в вооруженном восстании.
Но недооценка декабря у Н. А. Рожкова совсем не случайна, а стоит в полном согласии с оценкой всего революционного периода. По мнению автора, октябрьская забастовка 1905 года явилась кульминационной точкой в развитии революции. Это взгляд не новый. Как и у Плеханова, он вытекает из недооценки роли пролетариата в первой революции и из признания первенствующей роли за буржуазией. Говоря о наступившем после октябрьской забастовки «отрезвлении» в земствах и о торжестве октябризма, автор пишет, что «широкая социальная база, на которой происходила революция, несомненно исчезла (курсив наш. П. Г.), за революцию продолжали стоять только пролетариат и буржуазные демократы в городах и крестьянство в деревнях» (стр. 75).
Но когда же земства или крупная буржуазия являлись базой революции? Это еще можно было с натяжкой утверждать до появления точных сведений о характере их переговоров с правительством. Теперь очевидно, что указанные общественные слои предавали революцию на всем ее протяжении. После октября только резче выявилось это их значение, но отсюда очень далеко до вывода, что сузилась широкая социальная база, на которой происходила революция. Роль буржуазии в первой революции была ясна для большевиков задолго до октябрьской забастовки, и странно, двадцать лет спустя и имея опыт двух революций, заявлять, как это делает Н. А. Рожков, что в октябре 1905 года, в момент всеобщей стачки «учредительный с’езд конституционно-демократической партии выразил ей (всеобщей стачке. П. Г.) сочувствие; на нем был произнесен панегирик революционной энергии и героизму рабочего класса» (стр. 72). Напомним этот «панегирик» кадетов, нашедший свое выражение в принятой с’ездом резолюции о всеобщей стачке. Высказывая ей платоническое сочувствие, кадеты тотчас же делали оговорку, что «конституционно-демократическая партия, предоставляет себе, смотря по ходу событий, принять все те меры, которые будут в ее средствах и в ее власти, чтобы предупредить возможное столкновение» (т.-е. вооруженное восстание, П. Г.). Трудно в такой резолюции искать подтверждения «революционности» русской буржуазии и в этот период.
Эта неправильная оценка роли буржуазии в русской революции, в связи с умалением роли пролетариата, и привела Н. А. Рожкова к об’ективно неправильному взгляду на место и значение октябрьской забастовки и декабрьского восстания — этих узловых моментов революции, и заставила его отнести к моменту высшего развития революции... борьбу вокруг проекта Булыгинской думы.
Из других характеристик движения 1905 года обращает на себя внимание довольно странное заявление, что «деревенское босячество было участником только грабежей» (стр. 82). Следует отметить также желание до известной степени реабилитировать Гапона, непонимание гапоновщины, как движения отсталых рабочих слоев, связанных еще с деревней и т. д.
Мы не останавливались бы так долго на оценке И. А. Рожковым октябрьской забастовки и декабрьского восстания — этих узловых моментов революции, выявивших сотношение в ней классовых сил, если бы неправильное понимание их не отразилось на оценке дальнейшего периода.
Переходя к годам реакции, Н. А. Рожков, в связи с неправильным пониманием характера революции 1905 г., рассматривает эту эпоху, как борьбу общественных сил с царизмом за создание «культурного капитализма». К сожалению, Н. А. Рожков, пользуясь этой, необычайной для марксиста терминологией — хищнический и культурный капитализм, — не дает научного определения этих понятий. Подобная классификация форм капиталистического развития носит весьма отвлеченный характер и затушевывает основные этапы капитализма, характеризующиеся различной структурой капитала и различием его функций. Менее всего эта терминология может быть принята в условиях русской действительности, где формы «культурного» и «хищнического» капитализма тесно переплетаются на всем протяжении истории. Изучение русского капитализма, отличавшегося известным своеобразием, должно вестись под углом зрения соотношения роли иностранного и туземного капитала. Иначе останется непонятным, почему Россия, наиболее молодая капиталистическая страна, первая пробила социалистическую брешь в мировой капиталистической системе и успешно ведет борьбу за социалистическое строительство. К сожалению, этот момент у Н. А. Рожкова освещен слабо. Изучение экономического развития и классовой борьбы в XX веке он ведет под углом зрения борьбы за культурный капитализм.
«Промышленный капитализм в 1907—14 годах в России оставался попрежнему некультурным. — пишет Н. А. Рожков, — хотя действительность того времени неуклонно напоминала о необходимости и неотложности перехода именно к культурно-производственному капитализму» (стр. 164). «Экономический базис, таким образом, — пишет автор в другом месте, — характеризуется для всей эпохи реакции, как капиталистическая отсталость, малокультурнасть, недоразвитость, незавершенность капитализма сельскохозяйственного, промышленного и финансового» (стр. 169). Свое положение автор пытается подкрепить цифровыми материалами из книг Дена «Каменноугольная и железо-делательная промышленность», и Ванага «Финансовый капитал в России накануне мировой войны». Пользуясь данными о добыче угля, чугуна, производстве хлопка, и сопоставляя вычисленные в пределах десятилетий (1890—1900 и 1905—14 г.г.) проценты увеличения производства, Н. А. Рожков приходит к выводу, что капиталистическое развитие в XX в. шло слабее, чем в конце XIX в. Прежде всего, необходимо отметить неправильность подобных сравнений. Напр., H. А. Рожков пишет: «Производство каменного угля в первое из этих десятилетий увеличилось более чем вдвое, а во второе только вдвое»; картина развития однако принимает другой характер при сопоставлении абсолютных цифр. Так в 1890 г. кам. угля добывалось 367.2 мил. пуд., в 1900 г. — 1.003 мил. пуд., в 1905 г. — 1.140.8 мил, пуд., а в 1912 г. добыто 2.213,8 мил. п.; относительный темп по десятилетиям, правда, меньше (и он вообще будет уменьшаться при подобных вычислениях), но в то время, как последнее десятилетие конца XIX в. (а это был ведь очень бурный период развития) дает увеличение в абсолютных цифрах на 632 млн. пуд., XX в. (1905—1912 г.г.) дает абсолютное увеличение на 1,073 мил. пуд., т.-е. вдвое более. Аналогичную картину мы смогли бы наблюдать и в других отраслях производства. Если бы при этом Н. А. Рожков попытался сравнить развитие русского и западно-европейского капитализма в XX веке, то неизбежно установил бы две отличительные особенности: сравнительно быстрый темп развития и сильную концентрацию русской промышленности. При этом любопытно отметить, что этим процессам русского капитализма сильно мешали крепостнические пережитки в русской деревне, бывшей главным потребителем значительной части русской промышленной продукции. Новый бурный промышленный под’ем 1910—14 г.г. вносил существенные изменения и в технику, и в структуру русского капитализма. Период промышленного под’ема 1910—14 г.г., характеризующийся быстрым ростом акционерных капиталов (сумма акционерного капитала возросла с 56 мил. в 1907 г. до 240 мил, в 1913 г.), и дал возможность развитию высоко-концентрированной промышленности. Напр., продукция чугуна доменных заводов-гигантов (с производством свыше 10 мил. пуд.) в 1909 г. составляла 17.2% всего производства чугуна, в 1913 г. поднялась до 53%. Высокая концентрация промышленности, как известно, вела к органическому изменению, и банковый финансовый капитал становился дирижером. «Знакомство с развитием русского капитализма — пишет тов. Ванаг, цифрами которого пользовался и Н. А. Рожков, — в эпоху XIX и начала XX в, устанавливает, что капиталистическая конкуренция сменяется капиталистической монополией лишь в период после революции 1905 года. Эта капиталистическая монополия выросла на основе концентрации производства, усилившейся в период глубокого кризиса промышленной системы России в первое десятилетие XX века. Свое окончательное оформление русский капиталистический монополизм получает при сращивании промышленного капитала с банковым, широко пустившим корни в 1906—12 г.г.» 5). Вот эти изменения и в технике и организации промышленности, а на ряду с этим и в создании сплоченного ядра русского пролетариата, и привели к социалистической революции 1917 года. Рассуждения же Н. А. Рожкова о хищническом и культурном капитализме скрыли от него этот основной фактор развития русского капитализма. Если сюда добавить, что притоку капиталов мы в значительной мере обязаны Западной Европе, то легко найти ключ к пониманию международного характера нашей революции, слабости русской буржуазии, се худосочия и реакционности.
Империалистическая война 1914—1917 годов вскрыла гнойник капитализма и послужила ближайшей и непосредственной причиной революции 1917 года, имевшей под собой глубокое социальное основание. Как мы видели, неверное понимание автором роли пролетариата в революции 1905 года, а впоследствии недооценка момента концентрации русской промышленности перед войной 1914—17 г.г., и не дали возможности Н. А. Рожкову вскрыть подлинный характер революции, и напрасно вы будете искать у него оценок революции 1917 года, как революции социалистической. Если из работы Н. А. Рожкова с очевидной убедительностью выступает неизбежность замены западно-европейского капитализма социалистическими формами хозяйства, то для России социалистическое хозяйство находится под вопросом. Всюду, где требуется выяснение октябрьской революции, как социалистической, Н. А. Рожков, подменяет термин социалистического хозяйства выражением «самостоятельное или культурное хозяйство». Приведем пару примеров. «Февральская революция 1917 года, — пишет Н. А. Рожков, — явилась результатом сочетания воинственно-империалистических тенденций капиталистической буржуазии, разочарованной военными поражениями, и сознания массами народа тяжести войны, бестоварья и дороговизны. Буржуазия, правда, думала не столько о революции, сколько о дворцовом перевороте и встречала здесь поддержку в иностранной дипломатии, но трудящиеся массы, особенно рабочие и солдаты завели дело дальше, чем того хотела буржуазия. Здесь сказалась об’ективная необходимость культурного и самостоятельного хозяйства в стране» (стр. 343) ?! (курсив наш. П. Г.). Культурного капиталистического или социалистического хозяйства? — об этом автор молчит. Или в другом месте: «Эта революция диктовалась об’ективной необходимостью создать в России культурное и самостоятельное народное хозяйство» (стр. 392). Такая подмена термина «социалистическое хозяйство» словами «культурное и самостоятельное хозяйство» встречается повсюду. И оно, повидимому, не случайно.
Как известно, носителем и творцом социализма является пролетариат. Его удельный вес в общественной жизни определяет собою социалистическое строительство. Социалистичен ли русский пролетариат и способен ли он к выполнению социалистических задач? Социалистический характер, который «вдруг» приняла октябрьская революция, автор об’ясняет слабостью квалифицированного слоя рабочих (вследствие технической отсталости русского капитализма), не играющего руководящей роли в русском рабочем движении. В рабочем движении руководил рабочий-массовик. А, по мнению автора, политическое сознание его примитивно, и вопросы социализма он решает просто. «Русский рабочий, пишет Н. А. Рожков, в массе никогда не проводил резкой грани между программой минимум и программой максимум. Мне пришлось много обращаться с широкими рабочими массами в Петербурге и Москве в 1905—1908 г.г., а позднее в Сибири в 1910—17 г.г, и я вынес глубокое убеждение, что это так. Рабочие не раз заявляли: «если у нас сил хватит, мы возьмем и фабрики и заводы», «только бы нашим детям хватило хлеба, молока и масла, — мы фабрики возьмем». Так встречались все речи о необходимости об’ективной подготовки социалистической революции, достижении высокого уровня развития производительных сил, высоко-развитой техники» (стр. 287).
Вряд ли кого-либо убедят личные впечатления автора, а тем более там, где слово за совершившимися фактами. Верно, что массовик господствовал в русском рабочем дижении, но это господство об’ясняется высокой концентрацией русской промышленности, в значительной мере нивелировавшей рабочий класс и уничтожавшей цеховые настроения. Но в тысячу раз неверно, что к проблеме социализма русский рабочий-массовик относился так просто. Социалистичность русского рабочего-массовика шлифовалась в партийной лаборатории и подготовляла сознательных борцов за социализм, а не только бунтарско-социалистически настроенных. Этой партийной закалкой в значительной степени об’ясняется также непрекращающаяся тяжелая борьба, которую ведет русский рабочий за социализм. Социалистический характер октябрьской забастовки логически вытекал из всего предыдущего развития России в XIX и XX в.в.
Отсутствие четкости в определении характера октябрьской революции и роли в ней пролетариата сказывается и в дальнейшем изложении автором эпохи военного коммунизма и эпохи нэпа.
Поскольку эти вопросы освещены достаточно полно в литературе, мы ограничимся только общими замечаниями. Нам кажутся недостаточными освещение эпохи военного коммунизма, как борьбы вокруг продналога и продразверстки, и тем более характеристика эпохи военного коммунизма, как «преходящего зла».
Еще любопытнее оценка нэпа. Говоря о причинах, вызвавших переход к нэпу, Н. А. Рожков пишет: «В народном хозяйстве это (переход к нэпу, П. Г.) означало переход к государственному капитализму при сохранении отчасти и капитализма частного, чтобы этим способом восстановить хозяйство и пойти далее вперед к социализму» (345 стр.); а на следующей странице мы узнаем, что коллективные хозяйства и кооперация — также госкапитализм (см. также стр. 315. 394). Здесь комментарии излишни!
В своих замечаниях о работе Н. А. Рожкова мы остановились только на основных вопросах его работы, представляющих узловые моменты истории России в XX в. Мы оставили в стороне другие, также получившие неверное освещение автора и подчас не лишенные суб’ективного подхода, вопросы, как, наприм., характеристика кадетов, как земледельческой буржуазии (стр. 273), признание IV думы буржуазной (стр. 273), толкование краха столыпинской политики (стр. 159), увлечение автора при изложении материала об учредительном собрании (стр. 306), (которому посвящено две страницы в то время, как III с’езду Советов — 5 строчек, а IV с’езду Советов — 6 строчек) и т. д. Отметим только, что корни неправильных трактовок этих вопросов у автора в значительной мере кроются в недостаточной оценке и понимании классового соотношения сил.
Вышедшая работа Н. А. Рожкова хотя и выявляет значительные сдвиги во взглядах автора на развитие России в XX и его желание подойти к ревюлюционному марксизму, однако обнаружинает, что Н. А. Рожков находится на тяжелом пути к нему.
ВИКТОРОВ. В. Крестьянские движения XVII—XVIII в. Сборник документов и материалов с примечаниями. Изд. Ком. Унив-та им. Свердлова. М. 1926. Стр. ХХХ+269. Ц. 2 р. 50 к.
На нашем книжном рынке имеется не мало сборников и хрестоматий по истории революционных движений в России, появившихся на свет в результате укоренения в практике современной школы исследовательского метода обучения. Но в соответствии с преимущественной ориентировкой программ на современность или ближайшее историческое прошлое почти все эти пособля оставляли вне поля своего зрения ранние народные движения эпохи крепостного хозяйства. Таким образом сборник т. Викторова восполняет чувствительный пробел в учебной литературе сегодняшнего дня. критикуя ниже книгу т. Викторова, мы не будем забывать заслуги автора, как пионера в новой области работы, и учтем трудности, связанные со всяким научно-педагогическим почином.
Рецензируемая книга распадается на 3 части: 1) собственно собрание документов и материалов, 2) общее вступление составителя и, наконец, 3) авторские примечания к текстам. В виду принципиальной неравноценности этих частей книги, рассмотрим их в последовательном порядке.
Нельзя не признать совершенно правильным основной принцип построения сборника: изображение крестьянских движений на фоне экономического развития России и классовых отношений данной эпохи. Но распределение материала по разделам книги встречает некоторые возражения. Так, например, при чрезвычайной скудости памятников «смутного времени» с излишней полнотой представлены «проекты» петровского времени. Подбор «демонстративного» материала т. Викторовым следует признать вполне удачным. Особенно свежи и интересны памятники пугачевского движения, взятые составителем из собрания Центрархива, недавно подготовленного к печати. Остальные документы заимствованы из печатных сборников, давно вошедших в академический обиход.
Материал сборника группируется вокруг трех важнейших казацко-крестьянских движений XVII—XVIII в. в.: крестьянской революции «смутного времени», разиновщины и пугачевщины. Введением к движению Болотникова и Тушинского Вора служит актовый и литературный материал XVI века — первого этапа развития денежного хоз-ва и связанного с ним экономического кризиса. Язык актов этого времени, как показывает опыт, трудно понимается нашими студентами, поэтому т. Викторов вполне основательно сопроводил документы переводом на современный язык. К будущему изданию книги необходимо внимательно проредактировать этот перевод. В нем встречаются досадные обмолвки, порой совершенно искажающие смысл подлинника. Так, например, «посельские» (стр. 4) в переводе значатся вместо «прикащиков» «крестьянами», отчего последние оказываются в нротивоестественной социальной близости с князьями, боярами и др. крупными землевладельцами, эксплоатирующими труд крестьян-арендаторов. В пункте «Уставной Грамоты» Соловецкого монастыря о продаже жребия монастырским крестьянином в подлиннике нет речи о штрафе и т. д. и т. п. Необходимо особо оговорить опечатку в дате боярского приговора 1 февраля о беглых крестьянах (вместо 1601 надо 1606 г.).
Переходим к «Предисловию» и «примечаниям». Предисловие — краткий очерк русской истории за три века — по нашему мнению составляет самое уязвимое место в работе т. Викторова. Представляя собой в целом довольно поверхностное и некритическое изложение работ М. Н. Покровского, оно становится совсем неприемлемым в тех немногих местах, где автор пытается отклониться от своего образца. Сверх того оно изобилует обмолвками и неясностями.
Возьмем только на выдержку несколько примеров. Вопреки мнению т. Викторова, указ 1597 г. не ограничивал «права перехода крестьян» (стр. IX). Суждение т. Викторова о «земском соборе», как о «показателе роста влияния торгового капитала» (стр. XV), никак не вяжется с утверждением автора (на той же стр.), что «в первой половине... XVII в. наблюдается некоторый рецидив натурального хозяйства я феодальных отношений». Получается, примерно, такая схема: земский собор, символизирующий мощь торгового капитала, действует в период реставрации феодальных отношений и прекращает свое существование как раз тогда, когда, но словам автора, натуральное хозяйство под натиском торгового капитала начинает быстро разлагаться (стр. XVI). Концепция феодальной реставрации, заимствованная автором у М. Н. Покровского, ничего не выигрывает от таких «поправок». На стр. XVI мы встречаемся с таким формально нелогичным и неправильным по существу рассуждением: «Закрепощение крестьянства во второй половине 6) (XVII в. А. Ш.) идет еще более быстрыми шагами... и требования челобитий (дворян о полном закрепощении крестьян. А. Ш.) находят свое разрешение в статье Соборного Уложения 1849 г. (!) об отмене урочных лет». На стр. XXIII российская империя Екатерины II названа «Москвой» и точно для симметрии этому анахронизму на стр. XII князь Пожарский выступает на борьбу с Польшей «за об’единение моcковского княжества» (!). На той же XXIII стр. попадается такое странное замечание о внешней торговле России в XVIII веке: «Несмотря на значительную сумму вывоза (русского. А. Ш.), вывозилось все-таки сырье или полуфабрикат — промышленные по тому времени Голландия и Англия постоянно представляли угрозу захвата рынка», т.-е. промышленные страны всегда были готовы отбить рынок сбыта у страны, производящей сырье. С экспроприацией крестьянства дело тоже обстоит не совсем благополучно: на стр. XVI она заканчивается в XVII в., а на стр. XXIV она продолжена до второй половины XVIII и первой половины XIX века. В заключение приведем обобщающее рассуждение автора, которое, на наш взгляд, жестоко грешит против марксистского метода. Т. Викторов, желая «реабилитировать» крестьянские движения XVII—XVIII в.в. от обвинения их в «об’ективной» (т.-е. экономической) реакционности, попадает в следующий заколдованный круг: 1) крестьянские восстания направлены «против крепостнических отношений», поэтому «в случае своего успеха они... могли бы создать условия для развития торгово-капиталистических отношений», но 2) «интересы (русского. А. Ш.) торгового капитала гораздо крепче, чем в Западной Европе, сплетались с крепостным хозяйством», поэтому крестьянские восстания, не имея по главе руководящего класса (буржуазии. А. Ш.) в итоге кончались ничем» (стр. VI—VII). Автор не замечает, что первое утверждение в сочетании со вторым становится совершенно бессодержательным. Если торговый капитализм в России XVIII в. успешно развивался в недрах крепостного хозяйства и торговая буржуазия по этой самой причине не была заинтересована в казенной ломке производственных отношений, а крестьянство, по справедливому замечанию автора, вообще неспособно к самостоятельной революционной роли, то какой смысл ставить самый вопрос о «возможных» результатах об’ективно невозможной революции?
Польза об’яснительных примечаний к тексту (по существу неоспоримая), к сожалению, понижается в виду значительного количества вкравшихся сюда ошибок. Напр., в п. 6 должно быть серебро «издельное», а не «издольное»; цeликoм неверно определение понятий «пожилого» (в п, 14) и «повоза» (в п. 16).
Пора подвести итог. Книга т. Викторова, как сказано, отвечает давно назревшей потребности, и на первое время она, несомненно, способна удовлетворить эту потребность. Преподаватели и студенты сумеют широко использовать все ценное, что дает читателю книга т. Викторова, оставив в стороне те довольно многочисленные lapsus’ы, которые мы склонны отнести за счет слишком поспешной работы автора.
Т. ОСЬМИНСКИЙ. Развитие капитализма в России в 1-ой половине XIX века и крестьянская реформа 1861 года. Материалы для работы по лабораторно-исследовательскому методу с методическим введением. (Ленинград. Губполитпросвет. Хрестоматия по обществоведению для школ взрослых. Вып. 10). Изд. Ц. К. Ж. Д. «Гудок». М.-Л. 1925 г. 60 страниц. Цена 35 коп.
Современная школа испытывает острую нужду в учебнике нового типа. Об этом знают все учащиеся и все педагоги. Нужно пособие, приспособленное к новым методическим требованиям. Поэтому титульный лист работы Т. Осьминского с заманчивым обещанием дать материал для работы по лабораторно-исследовательскому методу да еще методическое введение внушают самые радостные надежды.
Но они сейчас же разлетаются, как дым, как только переворачиваете титульный лист. В книге нет ни исследования, ни методики. Введение, правда, есть, но не методическое. В нем сказано несколько слов о значении изучения крестьянской реформы, проведена очень поверхностная параллель между дифференциацией советской и капиталистической деревни и выделены две основные темы изучения: «1. Развитие капитализма в России в 1-ой половине XIX в. (ход и причины развития, столкновение с крепостным правом, классовые противоречия и т. д., т.-е. экономические и социальные предпосылки реформы). II. Крестьянская реформа 1861 г. (ход, содержание и ее ближайшие последствия)». Вот и все. Но каким методом надо проработать пpeдлагаeмый далее материал, что должен делать учащийся с последующими пятьюдесятью восемью выдержками из работ М. Н. Покровского, Лященко, Рожкова, Игнатович? «Методическое» введение об этом не говорит ни слова.
Первой теме предшествуют три страницы рассуждений составителя, озаглавленные «Развитие капитализма в России в 1-ой половине XIX века и крепостное право». Текст заглавию не соответствует, ибо первой половине указанного века посвящено всего несколько строк, а крепостному праву две фразы (стр. 7). Это — спешные черновые заметки преподавателя, набросанные накануне урока, даже не перечитанные внимательно и подчас просто неверные. Порой поспешность и невразумительность этого черновика доходит до анекдотичности: вот первые, — заметьте, первые — вводящие в тему строки, долженствующие убедить учащегося в «значении» капитализма: «Развитие капитализма для каждой страны имеет громадное значение. Капитализм и переворачивает все сложившиеся столетиями и тысячелетиями (sic) порядки и отношения. Перед ним падают китайские стены, прорубаются окна из России в Европу, исчезают китайские косы и русские бороды, за которые в прежнее время шли на смерть. И все это потому, что капитализм меняет экономические отношения, а экономика — фундамент всей прочей социальной, политической и идеологической надстройки». Убедительно? Далее оказывается, что население России к началу «XIX века сильно возросло и «в результате — быстрый рост хлебных цен». Много хлеба потребляла русская армия, и помещики занимались винокурением; вывод отсюда — «с внутренним рынком для продуктов сельского хозяйства все обстояло благополучно» и Россия «все больше делилась на две половины (!) — северную и южную и центральную (т.-е. на три половины? М. Н.)». «Промышленный капитализм начал развиваться в России позже торгового», утверждает составитель, не боясь естественного вопроса, рождаемого нелепой структурой фразы, — а в какой стране он стал развиваться раньше торгового? Столь же поверхностно, непродуманно, безответственно бросается: «Новый расцвет крупной промышленности начинается в России с первых лет XIX в. Он был вызван отсутствием конкуренции (?)» — и все, никаких дальнейших пояснений. Вероятно, исследований, из которых взяты последующие 58 выдержек, составитель не читал: он буквально ограбил хрестоматию С. Вознесенского «Экономическое развитие и классовая борьба в России XIX и XX вв.» (Петр. 1924), часто даже не оговаривая принадлежности той или иной выдержки Огановскому или Игнатович, а прямо для простоты ставя «С. Вознесенский». Но обилие цитат «из Вознесенского», вероятно, смущало самого составителя, а не только читателя, невольно раздумывающего на тему, как легко из одной книги вырезать другую, — поэтому выдержки, явно взятые «из Вознесенского», часто указания сего «источника» не содержат (отрывки №№ 5, 6, 7, 8, 9, 15 и др.). Составитель дал выдержкам заглавия, иногда в корне неправильные: так, таблица цифр, характеризующих уменьшение числа помещичьих крестьян, названа «вымиранием» крестьян (стр. 19), хотя «вымирания» цифры совершенно не доказывают. Второй теме, самой реформе, также предпослано вводное рассуждение составителя, и, кроме того, вся книга, заканчивается «Заключительной беседой». Методически непонятно, какие цели преследует в ней автор: «беседы» тут никакой нет, так как тут представлены рассуждения лишь одной стороны — составителя, ее беглость и поверхностность ни учащимся не дадут заключения темы, ни преподавателю руководящих мыслей.ъ
Учащийся, работающий по лабораторно-исследовательскому методу, должен знать очень точно, что он должен из пособия извлечь и как извлечь. Одно дело усваивать текст, составляя его конспект или тезисы, другое — прорабатывать ряд цифр, составлять на основании их диаграмму. Для направления внимания учащегося на определенные стороны, на определенные выводы, необходимы контрольные вопросы: и на рабфаке и в комвузе, не говоря о предшествующих ступенях, студенты учатся читать книгу, и это ученье надо правильно поставить. Всякий преподаватель знает, как много затруднений на пути проработки учащимся цифровых данных — что делать с цифрами, как к ним подойти, что из них взять, какой вывод сделать. В пособии Осьминского масса текстов для усвоения и много цифр. Но нет ни контрольных вопросов, ни указаний, что делать с цифрами. Самостоятельность учащегося совершенно не поощряется. Изредка цифровые столбцы снабжаются совершенно ненужными примечаниями, напр., отрывки № 6, 11, 15. Эти примечания, между прочим — перифраз примечаний хрестоматии Вознесенского: дан ряд чисел, а сбоку вывод: за такие-то годы число крепостных уменьшилось на 300 слишком тысяч... Зачем? Ведь это видит любой грамотный, смотрящий на цифры. Поставьте вопрос, укажите ряд цифр, который надо сравнивать с другим рядом — и перед учащимся самостоятельная задача. Но ничего этого в хрестоматии Осьминского нет.
Наконец, критика работы Осьминского приводит нас к общему, принципиальному возражению. Много ли смысла громоздить отрывочек одного исследования на отрывочке другого? Двадцать семь строчек Струве, шестнадцать Иванюкова, четырнадцать Туган-Барановского... Ведь к этой мозаике выдержек современную школу привело острое безкнижие, отсутствие подходящих пособий. Ничего принципиального тут нет. И ничего «исследовательского» в чтении этих отрывков тоже нет. Не пора ли от утомляющей и бесцельной мозаики текстов перейти к толковому связному изложению основных выводов исследований, нужных школе? Кажется, пора. А для «исследования» надо учащемуся дать исторический документ с соответствующими руководящими неопытного исследователя вопросами. Кстати, в «исследовательском» руководстве Осьминского из 58 отрывков как будто только один документ — отрывок из манифеста 19 февр. 1861 г.
«Библиографический указатель» (стр. 58) составлен поспешно и безграмотно: нет указания на годы издания, даются такие указания, по которым книгу не найдешь, напр, «Хрестоматия классовой борьбы», ч. I — и все. Какая, где издана, кто составил? Указаний нет. Нет указания томов курса А. Корнилова и работы Семевского, неизвестно какое издание рекомендуется.
Единственное достоинство книги Осьминского — это резкость бьющих в глаза недостатков: может быть, хоть на таких примерах мы научимся составлять нужные для нашей школы пособия.
П. Н. СТОЛПЯНСКИЙ. Жизнь и быт петербургской фабрики 1704—1914 г.г. Издание Ленинградского Губернского Совета Профессиональных Союзов. 1925. Ц. 1 р. 50 к.
Разработка разных сторон истории отдельных фабрик и заводов в СССР, как и в других странах, составляет одну из ближайших и важнейших задач времени. История рабочего движения, жизни и быта рабочих, фабрик, как экономической организации — все это вопросы, ищущие и требующие ряда исследователей, которые на основании старых — изданных и в особенности неизданных — архивных материалов дали бы ряд специальных работ.
«Жизнь и быт петербургской фабрики» П. Н. Столпянского, конечно, дает кое-какой небезынтересный фактический материал, извлеченный почти исключительно из старой прессы и старых книг. Но прежде всего необходимо отметить, что автор почти совершенно не использовал архивного материала, — имеются только единичные на него ссылки, и извлечения из архивов сделаны очень неважные и не из тех архивов, которые здесь особенно важны, т.-е. не из архивов отдельных фабрик. Затем в книжке не мало поспешных выводов и замечаний, не оправданных или недостаточно оправданных приводимыми фактами. Так, нельзя согласиться с тем, что чуть ли не каждое казенное ведомство при Петре I устраивало свой кирпичный завод (стр. 15—16), что в XVIII в. были в Петербурге ремесленные, главным образом, заведения (стр. 61), тогда как на деле существовали по преимуществу мануфактуры (см. стр. 60) и т. д. Слабо изображены, напр., организации производства и кредита на фабриках XVIII в. (см., напр., стр. 31), лишь попутно, не придавая этому надлежащего значения, автор кое-где (напр., на стр. 35) отмечает переход от ручного труда к паровым двигателям, напрасно он также сопоставляет только денежную, а не реальную, заработную плату в Петербурге и Лондоне (стр. 57). Много в книге лишнего и неважного. С другой стороны, автору неизвестны некоторые важные факты, касающиеся истории петербургских фабрик, уже установленные в литературе: так, напр., он не знает, что первая новая хлопчатобумажная фабрика с паровым двигателем была оонована в Петербурге в 1805 г. на Выборгской стороне (см. об этом в книге Ляхова «Развитие экономических и социальных отношений при Александре I»).
В общем заглавие «Жизнь и быт петербургской фабрики», поскольку может итти речь даже только о материалах, далеко не оправдывается содержанием книги. В данном случае можно говорить только о некоторых фактах и чертах из истории петербургской фабрики.
ЦЕНТРОАРХИВ. Царская Россия в мировой войне, с предисловием М. Н. Покровского. Том I. Госиздат. Ленинград. 1926, Стр. XXIV+300. Ц. 3 р. 20 к.
Уже первый том намеченного издания документов, рисующих дипломатическую деятельность самодержавного русского правительства накануне и во время самой войны 1914—1918 г.г., позволяет предугадать, что это издание явится ценнейшим вкладом в историю последнего периода царской России. Достоинство этого исключительно важного издания заключается в том, что оно — при помощи сухих, официальных документов — ярко вскрывает перед глазами массового читателя всю «хитрую механику» дипломатических взаимоотношений, приведших к мировой войне. Издатели, таким образом, одновременно достигают двух целей: систематизируя переписку царских дипломатов, «представительствовавших» Россию в различных странах, с министерством иностранных дел, они делают солидный вклад в нашу научно-историческую литературу, облегчая работу тех ученых исследователей, которые еще долго будут разбираться в вопросе о «виновниках войны»; с другой стороны, — они дают не только удобочитаемый, но и крайне увлекательный, по своему еще животрепещущему интересу, материал для массового читателя. Только при помощи таких изданий мы сможем, действительно, сделать наши архивы открытыми для широких масс. Фразу о том, что «революция открыла архивы всем», у нас любят повторять часто, но при этом забывают иногда, что это — только половина задачи. Ученый исследователь у нас, действительно, имеет полнейший доступ к тому, что еще недавно было под строжайшим запретом. Но для того, чтобы широкие массы могли воспользоваться этим величайшим завоеванием революции, нужно сделать архивные материалы доступными для них по изложению и по систематизации их. Какая огромная и благодарная задача раскрывается перед людьми науки, какая любознательная, многомиллионная аудитория ждет необходимой обработки архивных материалов, которая одна только и может дать ей фактический доступ к сокровищам, хранящимся в наших архивах!
Именно этой цели вполне отвечает рецензируемая книга. Уже одно — блестяще написанное — предисловие М. Н. Покровского вводит массового читателя в круг исторических событий, отображенных в собрании документов. Неудержимое устремление царской дипломатии к завладению «Константинопольской губернией», настойчивое желание играть роль гегемона на Балканах и распоряжаться совсем по-хозяйски в Болгарии и Сербии, по-очередно то стравливая, то сближая эти две страны между собой и шантажируя то одну, то другую обещанием своей великодушной помощи, горькое разочарование Болгарии в ее «освободительнице», до сих пор не распутанный македонский клубок, попытки подкупить то Болгарию, то Сербию «кусочками» Македонии, столь же шантажное вмешательство в греко-болгарские, греко-турецкие, болгаро-турецкие и румыно-болгарские споры, бесконечные интриги в Румынии и Италии, сводившиеся к систематическому вовлечению обеих этих стран в мировую войну на стороне Антанты, — таков, вкратце, круг этих событий.
Какая поразительная галлерея самонадеянных, самовлюбленных, крайне почтительных в донесениях «его высокопревосходительству господину министру иностранных дел» или «его величеству государю императору» и необычайно дерзких в переписке или в разговорах с представителями «малых народов», весьма малодаровитых и, в огромном большинстве своем, крайне невежественных чиновников выступает перед нами на страницах опубликованных документов! Да и чего другого можно было ожидать от этих людей, исходным пунктом миросозерцания которых была вера в величие и непоколебимую силу царской России, неразрывно связанная с презрением общественного мнения и воли широких масс не только в своей стране, но и за рубежом? М. Н. Покровский приводит в своей вступительной статье характернейший образчик того тона, который был усвоен царской дипломатией по отношению даже таких стран, как Италия. В своем циркулярном письме, относительно возможности участия Италии в войне на стороне союзников, министр иностранных дел Сазонов пишет, что «Италия могла бы быть допущена к совместным с державами действиям против Турции только при условии одновременного деятельного участия в войне против Австро-Венгрии» 7). И Николай Романов спешил одобрить подобные документы своей пресловутой лаконической отметкой «Хорошо»!
«Хорошо-то — хорошо», — но история показала, как мало хорошего получилось для царской России в результате мудрой дипломатической деятельности этих господ, представлявшей смесь неслыханного высокомерия по отношению к «малым народам» и самого низменного — даже с профессионально-дипломатической точки зрения — шантажа и коварства. Господин Сазонов от высокомилостивого «допущения» Италии к войне легко переходил к самому мелкому шантажу в отношении ее.
Бездарность большинства наших дипломатических представителей проявлялась, главным образом, в их прогнозах — даже на самый ближайший период времени. В старину шутники любили говаривать: «Если хочешь иметь успех в своих делах, советуйся с женщиной. Выслушай внимательно все, что она тебе скажет, и поступай как раз наоборот». Успехи царской дипломатии, несомненно, были бы велики, если бы в тогдашнем Петербурге применяли тот же рецепт по отношению к донесениям наших послов и посланников. «Болгария не осмелится пойти против царской России», — эта мысль красной нитью проходит через все почтительные «рапорты» нашего посланника в Болгарии, Савинского, вплоть до того момента, когда ему приходится укладывать свои чемоданы и вручать отзывную грамоту. Другой посланник — в Бухаресте — г-н Поклевский-Козелл (кстати, — этот господин, кажется, до сих пор имеет наглость разыгрывать русского посланника в Румынии!) ни на минуту не подозревает, что ловкий Братиану просто издевается над ним и обходит его, как последнего простофилю! Много поучительного дает, вообще, сопоставление царских «Голиафов» от дипломатии с маленькими балканскими «Давидами», часто выходившими блестящими победителями из дипломатических боев с Поклевскими, Савинскими и проч. Удивительную «дальновидность» проявил, между прочим, наш посол в Константинополе Гире, котрый 8/VIII (н. ст.) 1914 г. поверил великому визирю, что тот «никоим образом «Гебена» и «Бреслау» через Дарданеллы не пропустит», а также непоколебимо верил все время в «искренность» Энвер-паши.
Всех подобных фактов не перечесть! Но огромное достоинство рецензируемого собрания документов заключается в том, что оно дает выпуклую картину бездарности царской дипломатии на фоне соответствующего окружения: крайней развращенности, продажности и бесконечного плутовства, превосходящего всякую мыслимую грань цинизма, — характеризующих дипломатию наших «союзников». Так, Извольский в своем донесении (от 11/VIII н. ст. 1914 г.) сообщает, что Думерг в разговоре с ним высказался в том духе, что нужно парализовать подозрение Турции насчет возможного захвата Константинополя русскими. Думерг сказал, что «было бы весьма желательно, чтобы мы ее (Турцию) успокоили на этот счет, например, предложивши ей гарантировать целость ее владений. По мнению Думерга (курс. наш. Г. С.), — это не мешало бы нам при ликвидации войны разрешить, согласно нашим видам, вопрос о проливах»...
По-истине, самый невзыскательный и несклонный к крепким полемическим выражениям читатель, ознакомившись с подобными перлами, скажет о союзной коалиции, что это был «союз от’явленных простофиль с прожженвыми плутами». Равным образом, бесподобным является заключение «экономиста» Гирса о том, что передача Турции всех германских концессий в М. Азии «нисколько не нарушила бы наших экономических интересов». Из контекста ясно видно, что это глубокомысленное заключение ему было подсказано «искренним» великим визирем и т. д.
Крайне любопытной представляется та торговля «великими принципами славянского братства», которая, вперемежку с грубыми угрозами, должна была воздействовать на решение Болгарии. Много подобных перлов читатель найдет в циркулярах Сазонова; «Мы хотим верить, что, памятуя (?) лучшие заветы своей истории, Болгария им не изменит и решительно заявит о своем намерении теперь же вступить с нами в переговоры о согласованности наших взаимных видов» (3/VII н. ст. 1914 г.). 5-го же августа, вдохновленный начальственным циркуляром, г. Савинский внушает Радославову, «как выгодно будет Болгарии чувствовать себя безупречной перед Россией в момент, когда мы будем решать судьбу балканских государств» (курс. наш. Г. С.).
Таких перлов можно было бы привести бесконечное число, но это вывело бы нас за рамки рецензии. Отсылая читателя к интереснейшей книге, выпущенной Центрархивом, мы считаем нужным вкратце отметить, что исследователи, работающие над вопросом о причинах возникновения войны, найдут в ней много ценных свидетельств о прямом вмешательстве крупного западно-европейского (гл. образом, английского) капитала в задачи царской дипломатии иа Балканах (готовность англ. пр-ва оказать финансовую поддержку балканскому блоку, — если бы он осуществился — ст. 70 и мн. др. Кстати, как это близко напоминает недавние попытки образования «Балканского Локарно»!).
С нетерпением каждый, ознакомившийся с I томом собрания, будет ждать появления следующих, в которых прямое давление западного капитала на царскую дипломатию будет отображено с еще большей яркостью. «Работа» царской дипломатии на Балканах, накануне мировой войны, освещена в выпущенном томе с максимальной полнотой и доступностью для каждого читателя. Именно так, как это сделал Центрархив, нужно «раскрывать» наши архивы перед массами...
В. КОЖЕВНИКОВ. Великая крестьянская война в Германии. Социально-историческая библиотека. ГИЗ. М.-Л. 1925. Стр. 135+VIII.
Э. БАУМГАРТНЕР. Великая крестьянская война (1525). Перевод с немецкого. С предисл. П. Стучка. Изд. «Прометей». М. 1925. Стр. 259+VIII.
Четыре столетия не вычеркнули из памяти человечества событий крестьянской революции XVI века в Германии. Русская революция и борьба крестьянства за свое освобождение на Востоке делают изучение крестьянской истории особенно важным. И сравнительно совсем еще недавно, в половине XIX в., в Китае движение «тайпингов» повторило почти до мелочей картину социальной борьбы XVI ст. в Германии. В наше время на Востоке, где капитализм очищает почву для революции, где он уже много сделал для рождения своих могильщиков, все же не изжиты еще архаические черты прошлого, помноженные на варварство эпохи империализма. Поэтому-то мы с интересом встречаем каждую книжку, посвященную крестьянской революции в прошлом.
В краткой рецензии трудно дать подробную оценку книгам. Мы ограничимся лишь некоторыми замечаниями.
Книжка В. Кожевникова появилась в печати еще 20 лет тому назад, в эпоху первой революции. Она исчезла, по многим причинам, с рынка и только теперь снова сделалась доступной читателю. Это научно-популярный очерк, в основу которого положены книги Циммермана, Энгельса и Бебеля. Книга написана живо, обобщения даны на основе значительного фактического материала. Словом, она представляет собою безусловно ценную работу для массового читателя. Введение и первая глава в книге Кожевникова должны дать читателю представление о причинах войны. Автор с этой целью рассказывает историю германского крестьянства, начиная с 330 г., до нашего летоисчисления. Трудно, конечно, достаточно удовлетворительно на нескольких страницах выполнить эту задачу. Вот почему очерк о причинах войны 1525 г. сводится, в конце концов, к общим фразам и повторению Энгельса. А у читателя неизбежно при чтении этой главы встает вопрос: почему крестьянская революция началась в Германии? Остаются также совершенно невыясненными и экономические причины поражения крестьян. Нет ли здесь связи между капиталистическим развитием и социальными требованиями крестьянства, которые часто шли дальше возможного в условиях нарождающегося буржуазного общества? Ответа на этот вопрос читатель не получит, и ему приходится ограничиться следующими об’яснениями: плохая военная организация; сепаратизм крестьян; доверчивость к княжескому слову; изолированность крестьян в их борьбе. Это во всяком случае недостаточные для марксиста об’яснения. Даже от научно-популярного очерка мы имеем право требовать более внимательного анализа политики отдельных крестьянских групп. Этого мы не найдем у Кожевникова: он толкует крестьянство, как единое целое, и не достаточно уделяет внимания вопросу о связи крестьянского и городского движения. Но при всем этом книжка Кожевникова остается ценным пособием. И поэтому следует пожелать, чтобы в следующем издании предисловие дало бы ответ на те вопросы, которые оно ставит, не ограничилось бы рецензированием и тем заполнило бы пробелы самой книги.
Книга Баумгартнера — попытка дать исследование о крестьянской войне — в то же время она остается популярной книгой. Автор, австрийский с.-д., использовал богатый печатный материал публикаций по истории войны 1525 г., но в своих выводах отнюдь не дает оригинальной оценки событий. Правда, мы теперь имеем возможность внести лишь частичные поправки к работам Циммермана и Энгельса, но и этого Баумгартнер не выполнил. Однако, к этой книге мы можем пред’явить гораздо более повышенные требования, чем к книге Кожевникова. А между тем ей недостает теоретической ясности в постановке вопросов. Чем была крестьянская война в XVI ст.? Ведь, несомненно, она была проявлением происходившей тогда буржуазной революции. Задача историка вскрыть социально значение событий 1525 г., как одной из революций буржуазного общества. Но как поступает Баумгартнер? Я беру гл. о «Двенадцати тезисах». По повюду тезиса 3-го; «Об отмене крепостничества», автор рассказывает нам о страданиях крестьян, но не отмечает, как крестьяне трактуют понятие власти: «Не то, чтобы мы хотели быть безусловно свободными, читаем мы в тезисах, не желали иметь никакой власти, этому нас бог не учит». Излагая подробно тезис 4-й, автор возмущается эксплоатацией крестьянства, но не вскрывает социального значения анализируемого тезиса, в котором крестьянство отказывается посягнуть на право бесплатного пользования водой, «для которой владельцы могут доказать достаточными письменными документами, что воду купили без умысла». Остается не освещенным тезис 7-й, где крестьяне настаивают на договорном характере земельных отношений.
Еще более характерным для автора является трактовка знаменитых постановлений в Гейльбронне. В тени оставлено все классовое содержание документа: требование безопасности передвижений для купцов, устранения пошлин и проездных денег: «так много развелось пошлин у духовных и светских князей, графов, господ, рыцарей, дворян, прелатов и городов, что через это затруднены все купеческие сделки и простой человек покупает тем дороже розничный товар.» Обойден молчанием даже 12-й пункт постановлений, гласивший, «чтобы компании, подобные компаниям Фуггеров, Гехштетеров, Вельзеров и т. п., были отменены...», чтобы были также запрещены вексельные сделки... Совершенно очевидно, что все это бросает интереснейший свет на социальную борьбу XVI ст., но об этом у Баумгартнера — ни слова. Неудивительно, что, об’ясняя причины поражения крестьянской революции, он повторяет то же, что и Кожевников. Он только еще более беспомощен в оценке связи городского движения и сельского, роли отдельных групп крестьянства, роли пролетариата и этой борьбе. Мы оставляем в стороне ряд специфических с.-д. трактовок вопросов революционной тактики и классовой борьбы. Исследование Баумгартнера отнюдь не прибавляет ничего нового для подтверждения блестящего положения К. Маркса и Энгельса о прогрессивности освободительного движения крестьян в союзе с восставшим городом, против исторически обанкротившегося утверждения Ф. Лассаля о реакционности крестьянской революции 1525 г.
Г. П. ГУЧ. История современной Европы. Сокращенный перевод с английского Ю. Соловьева и Н. Ждановой. Предисловие Ф. Ротштейна. Госуд. Изд. 1925. Ленинград. Стр. 291.
Уcиленное внимание, обращенное за последнее время на изучение новейшей истории, вызывает усиленную потребность в соответствующей литературе. Удовлетворение этой потребности становится тем более настоятельным, что в русской литературе не имеется сколько-нибудь удовлетворительного изложения истории последнего пятидесятилетия, если не считать эклектичных методологически, водянистых по изложению и устаревших по материалу последних томов кареевской «Истории Западной Европы». Перевод труда английского историка Гуча «History of modern Europe» мог бы восполнить этот досадный пробел, правда, с целым рядом оговорок. Эти оговорки прежде всего касаются самого содержания работы Гуча, ее метода и того материала, на котором она построена. Самое содержание «Истории современной Европы» значительно уже своего заглавия — Гуч исключительно занят международной историей Европы за период 1878—1919 г.г. Конечно, понять события международной истории и дать их сколько-нибудь удовлетворительный анализ можно только в связи с историей внутренней, и поэтому Гуч попросту обрекает себя на прагматическое изложение событий в данных хронологических рамках. Таким образом, содержание книги в значительной степени определяет и метод ее написания. Поэтому Гуч не только далек от материалистического понимания истории — он вообще не дает причинного трактования событий, если не считать за таковое установление поверхностной прагматической связи. Мы находим у него почти что голую прагматику, приправленную критическими замечаниями либерального профессора. Тем не менее, международная история последнего времени получила в наше время столь важное и необходимое значение, что и хорошее прагматическое изложение ее событий приносит значительную пользу. Достоинство прагматического изложения и тем более международной истории последних лет в значительной степени зависит от свежести того материала, на котором оно базируется. Здесь Гучу надо воздать должное — он чрезвычайно полно использовал опубликованные документы, как-то: дипломатическую переписку, мемуарную литературу вплоть до конца 1922 г. Правда, весь этот материал берется Гучем довольно некритически и даже такой мутный источник, как мемуары Экардштейна, цитируется им весьма охотно. Недостаток гуческого изложения сводится, следовательно, к тому, что в нем не использована вся та масса новых источников по международной политике, которая появилась с 1923 г., а, между тем, как раз целый ряд документов первостепенной важности относится к тому периоду международной истории, в котором Гуч специализировался (главы по антагонистической политике Антанты и тройственного союза в Cambridge history of Britich foreign policy написаны как раз им). В особенности следует пожалеть, что Гуч не мог использовать фундаментальное издание германского министерства иностранных дел — Die grosse Politik der europäishen Kabinette, в момент написания книги ему было известно лишь 6 томов из ныне имеющихся 29 (Ф. Ротштейн в своем предисловии почему-то предполагает, что 7). Нельзя сказать, что Гуч был вполне без вины в этом отношении — книга трижды переиздавалась в Англии и в последний раз в 1925 г., когда уже можно было внести целый ряд коррективов в изложение таких основных узлов дипломатической борьбы, как мароккская политика и аннексия Боснии и Герцеговины. Если все эти оговорки применимы к английскому тексту Гуча, то у русского издания сюда присоединяется еще одна, и очень немаловажная. Не столь важно, что в русском переводе опущены три заключительные главы книги Гуча, трактующие о мировой войне и заключении мира — это наиболее слабая и даже бледная часть книги, несмотря на то, что Гуч вообще отличается большой живостью изложения, а странным является следующее обстоятельство. Предисловие к русскому изданию написано Ф. Ротштейном, который, однако, не назван редактором перевода, хотя в своем предисловии и замечает: «Редакция сочла... уместным опустить в переводе всю заключительную часть труда Гуча...». Вопрос же о том, кто редактировал перевод, является весьма существенным хотя бы потому, что настоящего перевода книги Гуча мы просто не имеем. Правда, перевод называется «сокращенным», но к чему от носится этот эпитет, к отсечению ли трех последних глав или к тем манипуляциям, которые произведены над самим переводом, читатель не узнает, а, между тем, «обработка» Гуча в русском переводе такова, что лучше было бы, если бы редактор был назван. Мы находим не только выпуск целых страниц, иногда довольно существенных, но и пересказ некоторых страниц в нескольких строчках. Всегда ли этот пересказ удачен, показывает следующий пример: на стр. 462—466 английского текста Гуч повествует о борьбе французской и немецкой тяжелой индустрии в Марокко и замечает, что никакого соглашения не было достигнуто вплоть до агадирского кризиса; русские переводчики не только опустили эти страницы, но изложили их как раз наоборот — по Гучу из попыток экономического соглашения ничего не вышло, а по переводчикам план этот был разработан, но «был сорван резким ухудшением во взаимоотношениях обеих стран» (стр. 248 русск. изд.). Вместо нескольких страниц — несколько строк, да вдобавок неверно передающих мысль автора. Правда, это исключение — обычно, «сокращение» перевода состоит в замене живого изложения Гуча кратким и сухим пересказом, но всего примечательнее, что эти выпуски и пересказы столь часты, что перевод и сличению поддается с трудом. В очень существенных по своему содержанию X, XIII и XIV главах (англо-французское соглашение, англо-германское соперничество, Агадир) такие пропуски попадаются почти на каждой второй странице и далеко не все из них являются вполне оправданными. Думается, что книга Гуча все же не так плоха и не так перегружена ненужными подробностями, чтобы ее следовало так изменить в переводе. В том виде, как она дана русскому читателю, книга Гуча может быть смело названа не сокращенной, а просто искромсанной.
Ф. РОТШТЕЙН. Захват и закабаление Египта. Гиз. 1925. Стр. 308.
Колониальное расширение европейских держав за последнее пятидесятилетие европейской истории представляет собою одну из самых интересных тем для современного историка. У этой темы, крайне обширной и трудной для выполнения во всей целостности, имеются особо привлекательные, можно сказать, узловые сюжеты, и к этим последним, бесспорно, принадлежит аннексионистская политика Англии в Египте. В русской исторической литературе нет сколько-нибудь обстоятельной монографии, посвященной египетскому вопросу, и книга Ф. Ротштейна в значительной степени заполняет этот досадный пробел. В своей наиболее значительной части, работа Ф. Ротштейна является переводом появившегося в 1910 г. на английском языке труда названного автора. Этот труд был ответом на появившуюся в 1908 г. апологию английского захвата, написанную лордом Кромером, который был одним из главных деятелей английской политики в Египте. Эта полемическая установка и состояние источников во время написания английского оригинала предопределило характер работы Ф. Ротштейна. Главной задачей лорда Кромера было показать благодетельный характер английского хозяйничания в Египте, которое якобы повело к повышению благосостояния египетского населения и к замене азиатских форм произвола более совершенными европейскими методами управления. При помощи тонкого и остроумного анализа парламентских отчетов, сообщений прессы, донесений агентов европейских правительств, отчетов различных комиссий, работавших в Египте, Ф. Ротштейн весьма убедительно показывает, что апология сиятельного лорда является во многих своих частях дутой, что работа благодетельных колонизаторов проходила в несравненно более выгодных условиях, чем работа предшествовавших им египетских реформаторов, а главное, что упорядочение египетских финансов было куплено иногда такой дорогой ценой, как уничтожением некоторых ценных отраслей египетского хозяйства. Благо египетского народонаселения и распространение европейской цивилизации по Кромеру в дешифровке Ф. Ротштейна оказывается благом европейского капитала — английского, в первую очередь, и расширением сфер его эксплоататорской деятельности.
«Анти-Кромерианская» позиция автора придала книге особую цельность, но в то же время несколько затемнила характеристику Египта, как об’екта колониального соперничества между великими державами. Значение Египта, как предмета спора между Англией и Францией, как своеобразного козыря в сложной дипломатической игре Бисмарка, осталось в книге Ф. Ротштейна как бы скрытым на заднем плане. Правда, некоторая доля вины здесь падает и на состояние самих источников, еще не имевшихся в таком изобилии в момент появления английского издания, но теперь можно подосадовать, что автор не внес соответствующих коррективов в русский текст. Несколько особняком стоят в книге четыре последних главы, трактующие английскую политику в Египте с начала мировой войны до 1924 г. Надо признать, что, несмотря на очень неблагоприятные условия работы в смысле трудностей, связанных с получением документального материала, автору удалось скомпановать довольно выразительную картину английской политики в Египте в течение мировой войны, а также охарактеризовать поведение прогрессивной египетской буржуазии в ее борьбе с английскими правителями. Здесь следует отметить два чрезвычайно интересных факта: во-первых, поведение рабочего правительства Макдональда в египетском вопросе — лидер рабочей партии просто продолжал линию своих консервативных предшественников; а затем — бессилие даже наиболее радикально настроенной части египетской буржуазии добиться сколько-нибудь реальной автономии без поддержки со стороны масс египетского революционного пролетариата. Констатирование этого последнего факта ярко освещает возможности национального движения в странах Ближнего Востока и служит ясной иллюстрацией тому положению, что эмансипация колониальных рабов европейского капитала может быть достигнута только на почве развития революционного движения как и в самих колониях, так и на самом европейском материке.
П. ДАРМШТЕТТЕР. История раздела Африки. (1870—1919 г.г.). Перев. с нем. Н. Качкачева. ГИЗ. (год не указан). Стр. 179.
Книга П. Дармштеттера, несомненно, принадлежит к числу самых удачных работ, появившихся в «Библиотеке международной политики». Африканский континент пережил особо характерную судьбу в эпоху европейского империализма, так как раздел не только, главным образом, падает на эту эпоху, но и связывается с целым рядом империалистических конфликтов — как, например, Египет, Фашода, Марокко, Триполи. Правда, задачи автора сравнительно несложны — он дает главным образом прагматическую историю дележа Африки, не стремясь вникнуть в движущие силы европейского колонизаторства, но эта прагматика складывается у него в весьма последовательную картину, для создания которой он довольно тщательно использовал имевшиеся в его распоряжении источники. Эта картина нуждается в коррективах лишь в тех своих частях, где публикации последних годов в области международной политики дали существенно новый и свежий материал, это относится, главным образом, к таким основным моментам колониальных конфликтов, как мароккский вопрос, где появление соответствующих томов немецкой "Die grosse Politik", воспоминаний Пуанкарэ как бы обязывает к новому изложению этой проблемы. Более важным упущением автора является то обстоятельство, что он стыдливо проходит мимо всей внутренней истории европейской колонизации. Подвиги англичан в Египте, Бенино, Униоро, бельгийцев в Конго, его собственных соотечественников в стране Гереро совершенно не входят в поле зрения П. Дармштеттера. Наоборот, колониальная политика кажется ему истинным уделом европейских государств; с нескрываемым сочувствием смотрит на деятельность главнейших представителей колониального Sturm und Drang‘a. Эта колонизаторская восторженность Дармштеттера тем более примечательна, что сам он является представителем побежденной, послеверсальской Германии, для которой колониальная политика пока находится в блестящем прошлом. Но для Дармштеттера это прошлое является еще очень живым; «Немецкий народ (?!) не может и не хочет на долгое время отказаться от своей доли участия в заокеанском владении», — гордо заявляет он в конце своего исследования. Подобные заявления в достаточной степени характеризуют позицию исследователя: Дармштеттер относится к числу тех германских политиков, для которых получение хотя какого-нибудь колониального мандата является одной из основных целей их политических устремлений, и, с этой точки зрения, он принадлежит к тем германским современным политикам и публицистам, которые за последнее время начали почти дословно повторять мотивы колониальных публицистов 70—80 г.г., всячески доказывая, наподобие известного Фабри, что для перенаселенной Германии нужны области для испомещения избыточного населения. Это отношение к черному континенту, как к чистому об’екту колониальной эксплоатации, может вызвать даже некоторое удивление, так как и хорошо знакомые с внутренними обстоятельствами африканского материка немецкие исследователи, как Фробелиус, и даже английские специалисты по вопросу об африканских туземцах, как Дэдлей Кидд, с особой энергией начали указывать на то, что кроме проблемы о самой Африке существует еще проблема об ее населении, которая в свою очередь упирается в сложный и колючий вопрос о взаимоотношениях белой и черной рас. В этом отношении Дармштеттер еще достаточно старомоден и не обладает той долей проницательности, которая характеризует других апологетов колонизаторской миссии Германии, которые, подобно Хаусхоферу, принимают в расчет и все растущее значение национального туземного движения. До некоторой степени это об'ясняется тем малым интересом, который был им проявлен к внутренней истории африканской колонизации, но, во всяком случае современность обязывает, и то устремление в область колониальной политики, которое Дармштеттер навязывает современной Германии, нуждалось бы несколько более новых рецептах и обоснованиях, а главное, должно было бы принять во внимание предостерегающие слова Фробелиуса: "Afrika ist evwacht. Wir haben es geweckt" 8).
Проф. И. И. КУЛИШЕР. Очерк экономической истории древней Греции. Ленинград, 1925, стр. 239. Ц. 1 р. 85 к.
Вопреки названию («Очерк экономической истории»), читатель не найдет здесь истории народного хозяйства древней Греции. Работа построена не исторически, а систематически, это подробное собрание материала, классифицированного по отдельным рубрикам: «Территория и население», «рабство», «сельское хозяйство», «аграрный строй», «промыслы», «характер и формы греческой промышленности» и т. д. Правда, некоторые из отдельных глав построены исторически, но далеко не все, и в результате у читателя вряд ли сможет получиться общая историческая перспектива. Кроме того, почти совершенно игнорируется эллинистический период, о чем особенно приходится пожалеть, так как здесь как раз накопилось за последнее время много нового материала, нуждающегося в разработке и систематизации. Точнее было бы поэтому озаглавить работу — «очерк экономического быта классической Греции», и при такой постановке темы книга будет несомненно прочтена с большим интересом и пользой: автор умело подбирает наиболее важный материал и излагает его в доступной и подчас даже яркой форме. К сожалению, в тех случаях, когда автор высказывает свое отношение к некоторым спорным вопросам экономической истории Греции, с ним трудно согласиться. Находясь под сильным влиянием работ Бюхера — Beiträge zur grieschischen Wirtschaftsgeschichte (ожесточенная антикритика, направленная, главным образом, против Белоха и Эд. Мейера, правильная в некоторых деталях, но неприемлемая в целом), автор чрезвычайно туго расценивает результаты экономического развития Греции. Не говоря уже об отрицании высоко развитых форм промышленности, автор склонен отрицать и сколько-нибудь значительное развитие торговли: «если не считать Афин и еще двух—трех городов, то Греция являлась страной сельскохозяйственной, имела ремесло, работавшее для местного сбыта, — ...но в товарообмене с другими странами, кроме подвоза хлеба в неурожайные годы, мало нуждалась» (стр. 203). Если, конечно, нужно с большой осторожностью говорить об афинских «фабриках», то, с другой стороны, вряд ли может быть правильным изображать древнюю Грецию, как замкнутый сельскохозяйственный кантон.
Из технических недостатков нужно отметить некоторую небрежность и подчас даже ошибочность в передаче собственных имен и терминов: «Сардес» вместо Сарды (стр. 24), «амфамиоты» (стр. 37), «Халкис» вм. обычного Халкида (стр. 47), «Арголис» (Арголида, стр. 127), «Кописское озеро» (стр. 126), которое на стр. 194 названо «Копайским», «дипиллонский» (стр. 137); «Пропонтис» (Пропонтида — древнее название Мраморного моря) фигурирует на стр. 207 как название города.
Н. ГРАЦИАНСКИЙ. Западная Европа в средние века. Источники по социально-экономической истории. (История в источниках. Пособие для практических занятий). ГИЗ. 1925. Стр. 92. Цена 85 к.
Одна из лучших книжек серии, уже нашедшей широкое признание и на страницах критической литературы и в школьной практике. Книжка посвящена исключительно раннему средневековью (что не мешало бы оговорить и в заглавии). Даны источники по хозяйственному быту древних германцев (Цезарь, Тацит, «Правды»); по формулам меровингской и каролингской эпох, сборным актам и капитуляриям, намечен процесс роста крупной собственности. Формулы, капитулярии и хроники дают материал для характеристики положения рабов, их освобождения, кабалы, насильственного лишения свободы, коммендации. Отрывками из формул и капитуляриев бегло обрисован трудный вопрос о марке и мелкой земельной собственности. Большое поместье каролингской эпохи охарактеризовано полным переводом Capitulare de villis, большим отрывком из Brevium exempla, отрывками из Полиптиха аббата Ирминона и из разных капитуляриев IX века. Несколько скуден и однообразен материал, рисующий натурально-хозяйственные порядки. В связи с новыми течениями исторической мысли хотелось бы больше материала по свободной деревне средневековья и по явлениям, не укладывающимся в натурально-хозяйственную характеристику. Составитель умело справился с нелегкой задачей — на 92 страницах дать материал для характеристики основных процессов в социально-экономическом развитии раннего средневековья. Взятый из широкого круга источников, материал тщательно подобран, достачно сжат. Прекрасно выполнен перевод очень трудных для передачи текстов; язык точен, ясен, в меру архаизирован. Можно пожалеть о крайней краткости комментария и о полном отсутствии библиогр. указаний.
Е. В. ОЛОВЯНИШНИКОВА. Западная Европа в средние века. (XII—XIV в. в.). (История в источниках. Пособие для практических занятий) ГИЗ. 1926. Стр. 110. Ц. 1 р. 10 к.
Составитель задается целью «представить источники, характеризующие основные процессы социального и политического развития западно-европейского общества во вторую половину средних веков». В виду ограниченных размеров книжки эти процессы характеризуются на примере Франции, где они, по мнению составителя, протекали «особенно ярко и отчетливо». Но составитель не выполняет и этой, значительно с’уженной по сравнению с заглавием программы. Наиболее «основным» процессом социального развития Европы мы привыкли считать ее аграрное развитие. Но о нем мы ничего не найдем в предлагаемых источниках. Французская деревня средних веков охарактеризована лишь Жакерией; но Жакерия непонятна вне общих условий развития французской деревни, а те источники, которые рисуют Жакерию, нисколько не затрагивают этих условий и не вдвигают крестьянского восстания в историческую связь. В конце концов источники по истории Жакерии дают чисто внешние отрывочные материалы, главным образом относительно жестокостей обеих сторон. Крайняя преувеличенность враждебных жакам хроник в изображении их жестокостей давно разоблачена французской историографией. Почему-то составитель не счел нужным упомянуть об этом обстоятельстве, отнимающем цену у значительной части приведенного материала. Хорошо зато приставлена история городов. Здесь даны отрывки из парижской Книги Ремесл, материалы по борьбе французских городов с сеньерами, хартии вольностей Лорриса, Бомона, Руана и Лана. Не приходится говорить и об «основных процессах» политического развития: политическая история представлена лишь эпизодом, правда, очень крупным, а именно революцией 1356—1358 г. При недостатке места надо бы соблюдать строжайшую экономию в выборе материала, а несомненно, в приведенном материале хроник (да и других источников) есть немало такого, чего учащиеся не смогут использовать. Пользование таким мутным источником, как хроники, требует значительно большего комментария: на всю Жакерию дано лишь 4 примечания. Отсутствуют всякие библиографические указания. Не давая, таким образом, сколько-нибудь систематического подбора источников по истории позднего средневековья (задача, кстати сказать, совершенно неразрешимая на 110 стр.), сборник имеет, несомненно, большую педагогическую ценность, как пособие при проработке отдельных частных тем (цеховые порядки в Париже, французские города, революция 1356—1358 г.г.). Перевод трудных текстов вполне надежен. Все переводы сделаны составителем самостоятельно.
БОРЬБА ЗА ОБЩЕСТВОВЕДЕНИЕ И ШКОЛЬНАЯ ПРАКТИКА ПОСЛЕДНИХ ЛЕТ. Сборник под ред. С. Н. Дзюбинского и Б. Н. Жаворонкова. Коопер. изд. «Мир». М. 1925. Стр. 134. Ц. 1 р. 20 к.
Конечно никакой борьбы здесь нет. Сборник состоит из четырех статей, частью обзоров, касающихся программ и методов работы по обществоведению, частью отчетов, рисующих опыт школ Киева и Перми.
Задачей сборника является установление принципиальных позиций в вопросах метода работы в виде подытоживающих обобщений и учета опыта во всесоюзном масштабе. Совершенно очевидно, что это задача исключительной ответственности, положительное разрешение которой мыслимо лишь при обязательном сотрудничестве практических работников, при условии целесообразного использования опытных достижений и всестороннего пристального изучения методологических и методических проблем.
Руководящие соображения дает статья Б. Жаворонкова «Борьба за новые программы по обществоведению»: она идет первой и трактует о «борьбе».
По уверению автора, оказывается, что вокруг трудовой школы кипела и продолжала кипеть жестокая борьба. В качестве сторон в этой борьбе выступают сторонники старой и сторонники новой школы. Что более всего поражает в этой борьбе — отсутствие на первых порах сторонника «настоящей» трудовой школы. Сторонники «новой школы», по наблюдениям Жаворонкова, оказываются чистейшими «приверженцами иллюстративной школы, школы действия или так называемой свободной школы» (стр. 5).
Большинство учительства пошло за сторонниками школы действия (стр. 6). Таким образом в недрах Наркомпроса шла подтачивающая работа разрушителей устоев...
Более того, сам Наркомпрос оказывается в роли активного пособника напористых заговорщиков.
В результате этого необычайного происшествия появились программы — страшно выговорить — по истории культуры 1920 г. и программы по той же истории семилетней трудовой школы 1921 г. Программы 1921 года «оказались перегруженными и приспособленными для школ, организованных по-старому» (стр. 6). Впрочем, не только эти программы повинны в уклоне в старую (т.-е. дореволюционную) школу, но в этом повинны все программы. Даже программы ГУС’а (весна 1925 г.), и те, оказывается, только более или менее приближаются к задачам трудовой школы, чем все появившиеся раньше» (стр. 6).
Конечно, если уж так серьезно обстоит дело, то автор почитает для себя необходимым и важным проследить борьбу за трудовую школу и выяснить тенденцию (!) этой борьбы, ибо оказывается, по Жаворонкову, «сторонники старого цепко держатся за старую школу, за ее старые обломки, пытаясь всеми мерами, под разными флагами протащить это старое» (куда? — А. И., стр. 9).
Проследим вместе с автором за этими сторонниками и уясним «тенденцию» борьбы.
Первый такой сторонник — А. Луначарский. В чем его грехопадение?
Оказывается, 31 января 1920 г. (поверим Жаворонкову. А. И.) А. Луначарский произнес речь в комиссии для выработки программ по истории при Научно-Методологическом подотделе. Он «нарисовал» те цели, которые необходимо ставить преподаванию истории. По его мнению (цитируем по Жаворонкову), «преподавание истории должно было подготовить в Университет, дать общую картину культурной истории человечества, помочь овладеть марксистскими методами и частными методами работы в области общественных наук, наконец, оно должно было дать эстетическое развитие путем эмоциональных переживаний и психологического изучения истории» (стр. 9). По Жаворонкову следует, что А. В. Луначарский остается на позициях старой школы, ибо «тенденция борьбы» устанавливает, что «старым оставалась целевая установка подготовить интеллигента (страшное слово! — А. И.), дать знания (то же!) для поступления в университет. Старым оставались принципы и система построения программы. Она строилась систематически и хронологически... Преподавать ее предлагалось лучшими методами старой школы» (стр. 10).
Вот такая бесмысленная проповедь о вреде «знаний», такое пренебрежительное отношение к усвоению фактичского материала, как известно, — действительно, отрыжка старого и ведет к понижению качественного уровня новых кадров наших учащихся. Несомненно подобные выступления, почитающиеся авторами в «тенденции борьбы» за радикальное новаторство, ведут к дезорганизации школьного преподавания, к укреплению общеобразовательной безграмотности. Напомним этим «ревнителям просвещения» слова тов. Г. Пятакова, сказанные по другому поводу. но уместные и здесь:
«Нам нужны технические кадры весьма высокой квалификации, обладающие большим солидным запасом знаний и обладающие хорошей технической выучкой и надлежащими навыками к работе» 9).
Марксистское построение истории не удовлетворило сторонников трудовой школы (кто они? — А. И.), так как оно давало «только знания, но не уменье эти знания применять к делу» (стр. 10). Совершенно непонятно! Что значит применять к делу зания? Ну хотя бы знания истории «Заговора равных»? Что это за «дело»? Неужели подобный «словесный радикализм» может служить аргументом против преподавания истории, конечно, в марксистском построении?
Что мы имеем дело с безнадежной «словесностью», это видно из следующих поверхностных утверждений; «Для марксиста история — это развитие производительных сил, производственных отношений и надстройки» (стр. 10). «Познание закономерности исторического процесса не гарантирует, что закономерность развития современности будет понята» (стр 11). «Наиболее консервативным элементом и мало понимающим современность оказались историки» (стр. 11) и пр.
Жаворонков по простоте душевной и с институтской наивностью полагает, что нет другой об’ективной беспристрастной науки, кроме открывающейся при изучении производственного процесса! Конечно, подобная «установка» в исторической науке превращает Жаворонкова в самого кровожадного «пожирателя» истории. Долой историю! Обществоведение вместо истории!
Тщетно стали бы мы уяснять понимание автором сущности и содержания обществоведения. Оказывается: в «первом случае (из текста никак не выяснить, что это за «случаи». — А. И.) — исторический процесс в его конкретном содержании для выяснения его закономерности; во втором случае — анализ данного общественного образования для сравнения с былым, чтобы вести борьбу с этим последним» (стр. 13). Совершенно непонятно. Можно только догадаться, что в «тенденции борьбы» обществоведение дает анализ современности с походом в прошлое, для борьбы с этим прошлым, а история выясняет закономерность исторического процесса. Но почему тогда ее не нужно?
С «былым»? Было и быльем поросло! И как организовать эту борьбу? Ну, допустим, изучили крепостное хозяйство. С чем или с кем прикажете бороться? Ведь это «сущая ересь»! И затем, какое может быть сравнение с «былым», когда этого «былого» что называется ни в зуб?
Одна из программ совершенно разумно предлагает «рабочий подход к историческому материалу в виде самостоятельного изучения и проработки учащимися источников и пособий, в которых отразился бы научный метод». Такой подход автор статьи считает, конечно, неприемлемым. «В большинстве программ, пишет Жаворонков (программы, само собой разумеется, редактировались и издавались Наркомпросом я его органами. А. И.), мы видели историю культуры ради приобретения научных знаний и научных методов работы, т.-е. целью этих программ являлось подготовить интеллигентов, и только... Исторический курс пытались строить по-марксистски и пытались дать знания марксистские, т.-е. пытались готовить или советского чиновника или интеллигента» (стр. 24).
Я не сомневаюсь, что автор статьи после этого утверждения почел себя решительным сторонником самых радикальных и революционных мероприятий. Нам не нужны ни интеллигенты, окончившие советские университеты, нам не нужны «советские чиновники». Все само собой устроится! «В настоящее время, уверяет Жаворонков, опять, наверное в последний раз, зашевелились историки 10), в надежде, что история будет восстановлена в своих правах. Повод к этому им дает программа ГУС’а, где мы не имеем полного упразднения истории, где даются большие исторические экскурсы в XIX век. Однако, напрасные надежды. Если они вчитаются в программу, то они увидят к своему ужасу (?), что в ней нет даже великой французской революции, а уже античностью и не пахнет, они убедятся, что она совсем не возвращает нас к истории» (стр. 27).
Таковы рассуждения одного из «пожирателей» истории, правда, не отличающиеся ни особой убедительностью, ни достаточной исторической и обществоведческой грамотностью. Конечно, можно было бы пройти мимо подобных выступлений, можно было бы совершенно игнорировать их, памятуя, что «ветер воет, караван проходит». Но нам надобно было остановить внимание читателя на этом документе, чтобы продемонстрировать исключительную отсталость нашей школы в историческом образовании. Совершенно очевидно, что вне этого образования немыслима общеобразовательная школа, что историческая безграмотность чревата самыми тяжелыми последствиями и прежде всего социальной близорукостью и политической куриной слепотой. Недаром история, как предмет преподавания, занимает такое видное место в системе «народного» образования буржуазных государств. Что и говорить — наша история переворачивает вверх дном буржуазную историю, ставя ее на собственные ноги.
Вполне понятна и законна была в свое время реакция против школьной истории, той традиционной истории, которая дышала веянием идей Иловайских, Григмунтов, а позднее Милюковых и Кизеветтеров. Она, правда, продолжала очень стойко гнездиться в после-октябрьской школе, преимущественно и дольше в трудшколах II ст. С другой стороны, эта реакция об’яснялась условиями гражданской войны. В годины тягчайших борений советского государства против наседающей буржуазии историческое изучение естественно отодвигалось на задний план.
Необходимо было со всей настойчивостью отвлечь внимание учащегося от исторических трясин, и приковать его к актуальным проблемам, возникавшим в процессе развертывающейся гражданской войны. Надо было не столько изучать, сколько осознать, прочувствовать современность, воодушевиться, как участнику, грандиозной борьбой пролетариата за свое освобождение.
Ныне, при условии нашей стабилизации, при развертывании промышленности, в условиях расширенного воспроизводства основного капитала промышленности — историческое образование делается основой общего образования, готовящего гражданина нашей Республики, понимающего историческую неизбежность совершающихся событий и ориентирующегося в перспективных прогнозах.
Надо полагать, что вопросы исторического образования не в далеком будущем сделаются предметом оживленных методологических изысканий.
Steen Bergman. Vulkane, Bären und Nomaden Reisen und Erlebnisse in wilden Kamtschatka. 4⁰. XII+280 стр.+2 карты, с 154 рис. и фотогр. Изд. Stecker und Schröder. Stuttgart. 1926.
Книга Стена Бергмана представляет воспоминания участника шведской экспедиции, посетившей Камчатку в 1920—1922 г.г. Обильный ботанический, зоологический, этнографический и археологический материал, добытый этой экспедицией еще разрабатывается, и Стен Бергман собственно опубликовал только свои личные впечатления о посещенной им стране и условиях жизни ее жителей. Тем не менее, его книга не лишена, по крайней мере для этнографа, историка и экономиста, известного интереса, в особенности, если сопоставить ее с имеющейся на русском языке за последнее полустолетие немногочисленпой литературой о Камчатке, этой богатейшей, но еще мало нам известной окраине нашего Союза. Страна быстро экономически развивается, сравнительно, во всяком случае, с ее недавним прошлым. В одном Усть-Камчатске, — где в середине прошлого века, во времена исследователя камчатского края К. Дитмара (см. Дитмар: «Поездки и пребывание в Камчатке в 1851—55 г.г.», русск. пер., изд. 1901 г.), было только несколько летних рыбачьих шалашей, — Бергмаи застал 4 первостепенных рыбно-консервных завода с тысячами рабочих. По юго-западному же берегу Камчатки — от реки Озерной-Курильской до Большерецка и далее к Северу — таких заводов несколько десятков. Конечно, есть еще много диких мест, настоящих медвежьих углов. Встречаются по зап. берегу и на севере и номады — ламуты, и коряки, — и тех и других Бергман посетил, — но и они, под влиянием непрестанных торговых сношений с американцами и японцами, утратили многое из своей прежней примитивности.
Этнографический состав населения тоже за последние 15 лет (если взять данные т. н. экспедиции Рябушинского, изд. в 1912 г. и до сих пор считающиеся новейшим материалом о камчатском крае) сильно изменился: сюда массой хлынул на рыбный промысел, в полном смысле слова, интернациональный пролетариат. Теперь на Камчатке коренные жители составляют уже меньшинство. Среди новых вселенцев доминируют китайцы, корейцы, японцы. Встречаются и вновь прибывшие русские рабочие из Владивостока, есть выходцы из Америки и европейских стран. К сожалению, на ряду с этим сюда проникло много крупных и мелких капиталистических хищников. В частности, в книге Бергмана очерчена деятельность на Камчатке пресловутой меховой кампании Олафа Свенсона, закабалившей все население центральной части страны своими «торговыми» операциями. Вообще, как ни расположен Бергман лично к капиталистическим «культуртрегерам», в особенности если они его земляки, из книги его довольно ясно встает вся та беззастенчивая эксплоатация природных богатств страны и ее населения, которой подвергался со стороны иностранных капиталистов, главным образом, американцев, и особенно японцев, злосчастный полуостров в 1920—1922 г.г., в годы японской интервенции. Теперь, с установлением здесь в 1923 г. окончательно Советской власти, это, впрочем, отходит уже в прошлое.
Бергман посетил Камчатку в самый разгар тут гражданской войны и засилья японских интервентов. Это делает его книгу особенно интересной, т. к. данный период в истории северо-восточн. окраин Д. Востока почти не затронут в имеющейся у нас литературе, даже по гражданской войне в Сибири. Любопытна приводимая в рецензируемой книге сравнительная характеристика белой и красной армий, даваемая как никак свидетелем из буржуазного лагеря. Несмотря на всю свою первоначальную принципиалыную враждебность к Советской власти, шведский ученый не может не признать, что при более близком знакомстве последняя произвела на него и поддержкой, оказываемой его научным исследованиям, и защитой населения от грабежа со стороны интервентов очень благоприятное впечатление. Напротив, белые сразу же отшатнули его от себя своим безнадежным авантюризмом и разнузданностью. В книге описывается ряд насилий белых солдат в Петропавловске, гл. городе полуострова. Однажды население целой улицы сбежалось в дом шведской миссии, думая найти защиту под иностранным флагом от неистовств белых войск.
В книге Бергмана можно найти также несколько указаний на поразительную распоясанность на Камчатке в 1920—1922 г.г. японских интервентов. Японцы заводят на русской территории свои радио, их офицеры раз’езжают, как у себя дома, по стране, делая с’емки и заставляя население предоставлять им транспорт; их вооруженные концессии стремятся стать в полном смысле слова государством в государстве; японские крейсера, вопреки международным правилам, делают промеры у самых камчатских берегов; крейсер «Нитака», в увлечении таким «исследовательским пылом», даже наскочил на рифы и перевернулся, и т. д.
В общем книгу Бергмана мы считаем представляющей некоторый интерес, как сырой материал для истории наших дальне-восточных окраин за последние годы.
В качестве отдельного очерка в книге помещена статья д-ра Хультена о его поездке в 1922 г. в южную часть Камчатки, приводящая некоторые археологические данные о пределах расселения здесь племени айно.
С. Л. Урсынович.
1) Любопытна ее идея завоевать сперва для социалистических ассоциаций деревню, откуда они должны распространиться в город.
(стр. 264.)
2) См. статью т. Фридлянда в № 1 нашего журнала.
(стр. 265.)
3) См. приложение к этому обзору.
(стр. 267.)
4) См. отзыв т. Вайнштейна в I томе нашего журнала, стр. 300 и сл.
(стр. 267.)
5) Н. Ванаг. Финансовый капитал в России накануне мировой войны. Изд. 1925 г., стр. 26.
(стр. 273.)
6) Разрядка везде моя А. Ш.
(стр. 276.)
7) Замечательно что подобное же выражение употребляет в отношении Болгарии г. Савинский (стр. 79): «...Ограничиваюсь раз‘яснением того, насколько... было бы необходимым, чтобы болгары попросили нас о допущении их к совместным действиям против Турции». Г. С.
(стр. 279.)
8) Африка проснулась. Мы ее разбудили.
(стр. 284.)
9) "Правда" № 40 (3269), четв. 18/II—1926 г.
(стр. 287.)
10) Подчеркнуто мною. А. И.
(стр. 288.)