История Великой Французской революции была предметом многочисленных и ценных исследований русских историков еще во времена царизма: заслуги так называемой «русской школы» (Кареева, Ковалевского, Лучицкого и их учеников, — Е. Тарле и др.) в деле изучения Великой революции не раз отмечались виднейшими представителями западно-европейской научной мысли. Но на работах «русской школы» не могли не отразиться классовые взаимоотношения, характерные для России конца XIX и начала XX века. Совершенно очевидно, что проявленный русскими учеными исключительный интерес к положению французского крестьянства в дореволюционной Франции стоит в теснейшей связи с движением русской народнической интеллигенции 70-х гг. и тем огромным значением, какое приобрел аграрный вопрос в России в конце 19 в., и особенно в революции 1905 года; что сравнительно слабый интерес к эпохе якобинской диктатуры или к положению рабочего класса и зародышам социалистических движений в эпоху Великой революции об’ясняется не только наблюдавшейся до 90-х гг. слабостью рабочего движения в России, но и почти исключительно либеральным или либерально-народническим составом профессуры наших университетов. Вообще, политические условия, господствовавшие в самодержавной России, как известно, менее всего благоприятствовали изучению Французской революции с последовательно-марксистской точки зрения. Поэтому, нет ничего удивительного, что марксистские работы по интересующей нас эпохе были тогда редчайшим исключением. Но и те немногочисленные историки, которые разделяли марксистскую точку зрения, не выдвигали многих проблем Великой революции не только по цензурным условиям, но и просто потому, что эти проблемы не стояли в связи с актуальными вопросами тогдашней политической борьбы.
Колоссальные социально-политические сдвиги, произведенные февральской, а особенно октябрьской революцией 1917 года, создали совершенно новые условия для изучения Французской революции в России. Совершенно естественно, что в стране пролетарской диктатуры историческая наука не могла оставаться в монопольном владении буржуазно-либеральной профессуры; последняя не была лишена возможности продолжать научную работу, но руководящее значение в деле университетского преподавания и подготовки молодых ученых получили историки-марксисты. Среди последних число специалистов по истории Великой Французской революции было ничтожно. Тем не менее, за десять лет существования Советской власти успела вырасти немногочисленная, но идеологически выдержанная группа молодых историков, специализировавшихся на истории Франции конца XVIII века.
Понятно, почему именно эта эпоха привлекла, на ряду с эпохой Парижской Коммуны 1871 г., наибольшее внимание историков-марксистов; при всем различии социально-экономических баз, на которых происходили Великая Французская и русская пролетарская революция XX в., между ними несомненно имеются некоторые черты сходства, позволяющие проводить параллели между положением французской республики в 1793—4 г. и советском республики в годы гражданской войны и интервенции, продовольственной и финансовой политикой в эпоху якобинской диктатуры, с одной стороны, и нашей экономической политикой эпохи военного коммунизма, с другой, реорганизацией вооруженных сил Конвента и строительством Красной армии и т. д. Сама якобинская организация — с ее строго централизованным аппаратом, «чистками», партийными мобилизациями и крепкой связью с массами — во многом напоминает ВКП большевиков.
Классовая борьба, развертывавшаяся в ходе пролетарской революции и социалистического строительства в России, будила интерес к изучению тех или иных проблем эпохи Великой Французской революции; нередко научное освещение этих проблем либо косвенно способствовало разрешению чисто практических задач, стоявших перед советской властью, либо обогащало историческую науку новыми социологическими обобщениями, и таким образом укрепляло позиции пролетариата на «идеологическом фронте». Но и обратное воздействие было не менее плодотворным: опыт классовой борьбы в России облегчал правильный научный подход ко многим важнейшим вопросам Великой революции.
Марксистской разработке эпохи Вел. Французской революции много способствовало происходившее за последние 10 лет пополнение старых государственных библиотек; и также сосредоточение ценнейших печатных и отчасти архивных материалов в одном из отделов библиотеки Института Маркса-Энгельса в Москве 1).
Но на ряду с благоприятными условиями необходимо учесть и ряд неблагоприятных, которые следует иметь в виду при оценке достижений советской науки в области истории Великой революции. Нельзя, прежде всего, забывать, что большинству как старого, так и молодого поколения историков-марксистов приходилось отдавать весьма значительную часть своего рабочего времени преподавательской деятельности, а также партийной или административной работе, что не могло не сказаться на продуктивности работы научно-исследовательской. Во-вторых, до последнего времени русские ученые, особенно коммунисты, были лишены возможности работать по богатейшим материалам, сосредоточенными в парижской Национальной Библиотеке и французских архивах.
В общем, работы советских историков 2) по Великой Французской революции носили тот же характер, что и современные исследования западно-европейских (преимущественно французских) ученых; как правило, это были не общие труды по истории Революции, в настоящее время уже превышающие силы отдельного исследователя 3,) а исследования отдельных периодов, отдельных сторон революции или отдельных специальных вопросов 4).
Но большинство этих исследований относятся к эпохе Конвента, особенно к периоду якобинской диктатуры, как наиболее близкому к современности. В самом деле, социально-политическая сторона «старого порядка» представлена только пятью статьями, при чем три из них касаются аграрных отношений при «старом порядке» 5), четвертая — общественных настроений в Париже после ареста Неккера 6). Положение французской промышленности накануне революции освещено в небольшой, но чрезвычайно содержательной и оригинальной по выводам работе А. Я. Шульгина («Экономическое развитие Франции в конце XVIII в.» «Русск. Бог-во», 1917 № 8—10). В противоположность Ковалевскому и Тарле, автор приходит к выводу, что капиталистическая организация промышленных предприятий получила значительное распространение уже в конце XVIII века.
Несколько больший интреес был проявлен также к социальным системам предреволюционной эпохи, что, несомненно, стоит в связи с основательным изучением истории социализма, имевшим место в советской России с самого октябрьского переворота.
На первом месте здесь должна быть поставлена превосходная работа В. Волгина * «Революционный коммунист XVIII в. Мелье и его завещание». («Минувшие годы», 1918, № 1—3. В 1919 г. работа вышла отдельным изданием). Написанная на основе тщательного анализа знаменитого завещания, — книжка Волгина впервые ставит перед нами во весь рост фигуру этого «единственного социалиста-революционера дореволюционной Франции». Эпохе французского «просвещения» посвящены работы О. Вайнштейна, Кибовского, Попова и Петрова 7). Наконец следует отметить небольшую статью Я. Захера («Тюрго, как предшественник Маркса») (записки О-ва марксистов, № 6).
Менее всего привлекала внимание советских историков эпоха Учредительного и Законодательного Собраний. Здесь приходится отметить; во-первых, интересную работу И. Л. Попова-Ленского 8) — «Антуан Барнав и материалистическое понимание истории» .(1924). — Чисто материалистический подход Барнава к об’яснению причин Великой революции впервые был отмечен Жоресом в I томе его «Социалистической истории», но настоящую оценку, как предшественника Маркса в деле материалистического понимания истории, Барнав получил лишь в работе Попова-Ленского. Во-вторых, статью Холостовой — «Прения о «veto» короля и Учредительном собрании» (Журн. Мин. Нар. Просв. 1917, XI—XII). Наконец, отметим напечатанную в 4 книжке «Аннал» статью М. Буковицкой — «Разложение королевской армии в первые годы Великой Французской революции».
Иное дело — эпоха Конвента. Целый ряд проблем, относящихся к этому периоду революции, впервые подвергся научной разработке с марксистской точки зрения, или вообще впервые стал об’ектом обстоятельного научного исследования; при чем были введены в оборот некоторые печатные материалы, до тех пор остававшиеся вообще не использованными не только в России, но и за границей. Таковы проблемы террора, бумажно-денежного обращения, строительства армии Конвента, классовой борьбы в деревне, борьбы внутри монтаньярства, термидорианской реакции, культурного строительства.
Крупный интерес к изучению истории Конвента проявился в издании большого (45 печати, листов) сборника документов и материалов по эпохе Революционного Правительства, вышедшего под редакцией проф. Лукина *. Сборник охватывает период с 10 августа 1792 г. до 27 июля 1794 г. (9 термидора II г.) и распадается на семь отделов: 1) революционное правительство и его органы; 2) террористический режим; 3) социально-экономическая политика Конвента (куда вошли: продовольственная, финансовая, аграрная, рабочая политика и социальное обеспечение); 4) религиозная политика; 5) оборона страны и внешняя политика; 6) борьба партий (с подразделениями: Гора и Жиронда 9), борьба внутри якобинства; 7) гражданская война (федералистское движение и Вандея). Сборник составился из материалов, извлеченных, главным образом, из Moniteur'a, Archives Parlementaires, Histoire par'ementaire Bucpez et Roux, a также из протоколов Якобинского клуба, изданных Оларом. Собранные документы и иные источники рисуют, главным образом, работу Конвента и революционное движение в столице; провинция и фронт остаются почти не освещенными 10). Предназначенный, главным образом, для семинарских занятий на соответствующих факультетах ВУЗ'ов, сборник снабжен примечаниями и обширной библиографией, являющейся необходимым пособием для всякого, приступающего к самостоятельному изучению эпохи Революционного Правительства.
Еще раньше, в 1918 г., проф. Тарле было издано собрание материалов (воспоминания современников и документы), посвященное Революционному Трибуналу 11). Хотя автор и говорит (в предисловии), что в оценке террора он примыкает скорее к Олару и Матьезу, чем к Валлону, Мортимер-Терно или Тэну, сборник носит несомненные следы тенденциозного подбора материалов, создающего впечатление совершенной необоснованности приговоров Трибунала, полного произвола в деле выдачи свидетельства о благонадежности и т. п. Обстановка, в которой складывался режим террора (внешняя опасность, гражданская война внутри страны) выявлена совершенно недостаточно. Более правильный подход к изучению террористического режима находим в небольшой работе Р. Авербух * (Террористический режим во Франции в 1793—94 гг. «Вестник Ком. Акад.», 1925, XI). Пользуясь печатными источниками, автор убедительно доказал, что моменты обострения террора совпадали с моментами наибольших продовольственных затруднений, внешней и внутренней опасности, которым подвергалась Республика. С другой стороны, анализируя материалы, собранные Валлоном, Авербух вскрыла методологическую ошибку прежних исследователей, судивших о социальном положении проходивших через Революционный Трибунал лиц по их дореволюционной профессии и совершенно игнорировавпшх характер их занятий в эпоху Революции. Между тем, как раз пользование этим ошибочным методом приводило Тарле и других исследователей к ошибочному выводу, будто Революционный Трибунал разил чуть ли не исключительно «простых людей» — рабочих, крестьян, мелких ремесленников и торговцев. Наконец, в работе Авербух подчеркнута весьма важная роль Дантона в создании террористического режима. В несколько иной плоскости та же проблема трактуется в ст. Авербух «Олар и теория насилия». (Печать и революция 1927 г. кн. I), представляющей критический разбор вышедшей за границей брошюры Олара (А. Олар. Теория насилия и Французская революция. Русск. к-во Поволоцкий и К°. Париж. 1924). Автор доказывает, что названная работа Олара, коренным образом изменившего в последнее время свою точку зрения на террор, уничтожает насилие во Французской революции ценою недопустимого искажения общеизвестных исторических фактов, и что, вопреки Олару, Дантон, Сен-Жюст, Робеспьер и др. вожди революции были сознательными «теоретиками насилия» 12).
Революционному Трибуналу посвящена также ст. проф. Кареева, помещенная в «Вестнике культуры и политики» за 1918 г. № 3. В статье проводится та же тенденция, что и в сборнике Тарле.
До сих пор почти не изученная история бумажно-денежного обращения революционной эпохи подверглась обстоятельному исследованию в работе С. А. Фалькнера 13), представляющей любопытный образчик решения чисто теоретической проблемы (выдвинутой, в свою очередь, жгучими потребностями современности) на основе конкретно-исторического материала. Общий вывод, к которому пришел автор, таков: бумажные деньги в общем удачно разрешили задачу финансирования государства в этот критический период; около 80% «издержек революции» было покрыто эмиссией. Но, анализируя судьбы ассигнатов, автор должен был попутно остановиться на истории установления твердых цен и других методах регулирования народного хозяйства, проводимых в целях борьбы с обесценением «бумажных денег». Соответствующие главы книги Фалькнера написаны на основе большого печатного материала, имеющегося в русских библиотеках. В общем, работа является ценным вкладом в еще мало изученную экономическую историю Великой революции.
В качестве одного из недостатков книги Фалькнера критика справедливо отметила игнорирование автором вопроса о влиянии «ассигнатов» и политики твердых цен на сельское хозяйство — вопроса, имеющего колоссальное значение для освещения проблемы взаимоотношения города и деревни. К сожалению, этот вопрос не привлек внимания и других исследователей. Вообще, по истории революционной деревни вышла лишь одна работа, касающаяся судьбы общинных земель в эпоху Французской революции (С. Куниский и В. Позняков * «Общинные земли в эпоху Вел. Франц. революции». Под редакцией и со вступительной статьей Н. Лукина. Труды Инст-та Kpacной Профессуры, М. 1927). Авторы впервые использовали опубликованные Bourgin'ом материалы для выяснения настроений различных групп крестьянства и вскрыли картину ожесточенной классовой борьбы, происходившей вокруг вопроса о судьбах общинных угодий и толкавшей революционное законодательство. Марксистскому анализу этого законодательства авторы посвятили специальные главы своего труда. После работы Куниского и Познякова, являющейся ценным вкладом в историю аграрных отношений во Франции, можно, между прочим, считать научно опровергнутым утверждение Кропоткина, будто декрет о разделе общинных земель должен был вызвать единодушный протест всей крестьянской Франции.
По истории армий Kонвента вышла небольшая, очень живо написанная книжка Дживилегова — «Армия французской революции и ее вожди» (М.—П. 1923). Один из существенных недостатков этой работы — неудачная попытка автора доказать на примере французской революции правильность пресловутого буржуазно-либерального лозунга — «армия должна быть вне политики». Марксистское освещение вопроса было дано в одной из глав работы П. Лукина («Из истории революционных армий». 1923. ГИЗ).
Вопросы культурного строительства революции трактуются в статье Фортунатова («Закон 29 фримэра П года». Страница из истории народного образования во время Вел. Фр. революции. Ученые записки Ин-та истории, т. II) и брошюре Пельше * «Нравы и искусство французской революции», 1919 г.) 14). Вопросу об эмиграции посвящена брощюра О. Вайнштейна * Очерки по истории Французской эмиграции в эпоху Великой революции (1789—1796). ГИЗ Украины. 1924.
Ряд работ советских историков освещает классовую борьбу в 1793—4 г., в частности — вопрос о борьбе фракций внутри монтаньярства. Эти работы кладут начало марксистской разработке истории Конвента 15). Общая картина классовой борьбы до 9 термидора дана в IV отделе книжки Н. Лукина * «Максимилиан Робеспьер» (М. 1919 4-е изд. 1924 г.). Автор придал своей работе научно-популярный характер, хотя в значительной своей части она написана на основании первоисточников. Специальное внимание уделено здесь классовому анализу якобинской идеологии в ее робеспьеристской форме 16).
Борьба внутри якобинства подвергалась специальному исследованию в работах Моносова и Фридлянда 17).
Первый из названных молодых историков впервые подверг специальной проработке соответствующие томы изданных Оларом протоколов Якобинского клуба. Автор прослеживает судьбу отдельных фракций якобинства и анализирует выдвигавшиеся ими в процессе борьбы лозунги, связывая последние с классовыми интересами различных общественных групп, которые стояли за теми или иными политическими течениями. В статье Фридлянда затрагивается, между прочим, интересный вопрос о взаимоотношениях Марата и Жака Ру, также о роли Марата после революции 31 мая—2 июня 93 г. К статье приложен перевод характеристики Ру, напечатанный в одном из № «Publiciste», и письмо Ж. Ру к Марату, помещенное в журнале Матьеза за 1916 г. К сожалению, Марат очень мало привлекал внимание советских историков 18); эта своеобразная политическая фигура еще ждет своего исследователя-марксиста 19).
В более счастливом положении оказались «бешеные». Характеристика этого крайне-левого течения и борьбы с ними робеспьеровцев имеется уже в упомянутых выше работах Лукина, Моносова и Фридлянда. Кроме того, «бешеным» посвящена специальная работа Я. М. Захера * («Очерки по истории бешеных» эпохи Вел. Франц. революции. Ж. Ру. Долинье. Л'Анж. 1925. См. также его брошюру «Ж. Ру.» 1922), написанная, правда, преимущественно не на основе первоисточников, но вполне самостоятельная в вопросе о классовой подоплеке «бешеных». Автор удачно опровергает мнение Кропоткина, видевшего в «бешеных» чуть ли не коммунистов, но он ошибается, утверждая, что «бешеные» проявляли полное пренебрежение к вопросам политической свободы 20).
Несостоятельность этой точки зрения хорошо доказана в ст. Н. П. Фрейберг, долженствующей появиться в одном из ближайших номеров «Историка-Марксиста» («Декрет 19 Вандемьера II года и борьба бешеных за конституцию 1793 г.»). Основываясь на архивных материалах, имеющихся в И. М. Э. ввиде фото-снимков с рукописей и брошюр Ру и Варле, Фрейберг, во-первых, доказала, что как раз в процессе борьбы с робеспьеровцами осенью 1793 года бешеные развернули последовательно демократическую программу, надеясь, что с введением в действие конституции 1793 г. их сторонникам удастся проникнуть в будущее законодательное собрание; во-вторых, автору удалось установить, что в сентябрьском движении «бешеных» принимали участие и наемные рабочие, среди которых в это время шло движение в пользу повышения заработной платы.
По вопросу о парижских секциях вышла специальная работа Захера («Парижские секции 1790—1795 г., их политическая роль и организация». ГИЗ. 1921).
Особый интерес, проявленный советскими иcтopикaми к движению «бешеных», заслуживает быть отмеченным особенно потому, что еще недавно (до появления работ Жореса и Кунова) историки Великой революции не интересовались этим течением сколько-нибудь серьезно. С другой стороны, агитация бешеных несомненно, подготовила почву для бабувизма, а в эпоху термидорианской реакции уцелевшие представители бешеных находились в несомненной связи с Бабефом, этим основоположником революционного коммунизма, ставшим, как увидим ниже, предметом внимательнейшего изучения в Советской России.
9-е термидора получило обстоятельное освещение в брошюре Захера («9 термидора». 1926), основанной как на новейшей литературе вопроса, так, до известной степени, и на источниках и заполнившей весьма существенный пробел в истории якобинства. Автор считает, что летом 1794 г. крушение якобинской диктатуры было абсолютно неизбежно, так как уже с весны этого года началось внутреннее перерождение монтаньярской партии, стоявшее в связи с обострением классовых противоречий и отходом от этой мелко-буржуазной организации ее крайней правой (дантонисты) и крайней левой (гебертисты) фракции. В 93 году якобинцы были «с революционным большинством народа», а в половине 94 года они уже не опирались на рабочий класс и отчасти потерялн симпатии даже мелкой городской буржуазии (благодаря политике централизации); новая буржуазия, а также кулацкое и среднее крестьянство были безусловно враждебны якобинской диктатуре. Это чрезвычайное сужение классовой базы робеспьеровцев и было причиной 9 термидора.
Термидорианской реакции посвящены статьи Добролюбского и Щеголева 21). Впервые использовав интересные наблюдения немцев-очевидцев (Frank reich im Jabr 1795. Aus den Briefen Deutschen Männer in Paris. Aétona,1795, I—II B ), автор приходит к выводу, что новейший исследователь восстания 13 вандемьера (проф. Кареев) недооценил роялистского характера этого восстания. Второй из названных авторов интересовался экономической политикой термидорианской реакции. На основании материала, извлеченного из Moniteur и Собрания Актов К. О. С. Щеголев приходит к заключению, что благодаря наличию в антиробеспьеровской коалиции левого крыла некоторое время держалось неустойчивое равновесие социальных сил, а потому до начала ноября не было резкого разрыва между той экономической политикой, какая наметилась (в смысле уступок кулацкому крестьянству), еще с весны 94 г., и политикой термидорианцев, которые продолжали итти по пути смягчении режима твердых цен и реквизиций, но не решались сразу покончить с законом о максимуме.
Обстоятельному научному исследованию подвергся Бабеф — и бабувизм, что несомненно об'ясняется наблюдающимся со времени Октябрьской революции огромным интересом к истории социалистической мысли вообще и к тем ее представителям, которые выдвигали революционный характер социализма и неизбежность революционной диктатуры для его осуществления, в особенности. Во-первых, на руский язык была переведена известная книга Буонаротти («Гракх Бабеф и заговор равных». Перев. К. Горбач, под редакц. и с предислов. проф. В. Святловского. Петр. 1923). За год перед тем в вестнике Соц. Ак. (за 1922 г., № 1) была помещена статья проф. В. П. Волгина. («Идейное наследие бабувизма») 22), в которой впервые была дана марксистская оценка Бабефа, как теоретика революционного коммунизма, и проанализированы практические мероприятия (как в экономической, так и в политической области), рассчитанные бабувистами на «переходный период» и долженствовавшие обеспечить преобразование современного общества в коммунистический строй. 23) Кроме того, о Бабефе вышли работы Пригожина и Щеголева. 24) Первая из них дает в общем правильную картину эволюции воззрений Бабефа; ее дефектами является трактовка Бабефа, как «чисто аграрного коммуниста», и причисление Бабефа (в первые месяцы после 9 термидора) к левому флангу якобинцев. В действительности ближе всего Бабеф стоял в эту эпоху к остаткам бешеных (совместная работа с Варле в Электоральном клубе). Работа Щеголева основана на тщательном изучении имеющихся в Ленинграде источников, в том числе газет и брошюр Бабефа. Автор обстоятельно выясняет, как складывались теоретические воззрения Бабефа (влияние соц.-экономических и политических условий, с одной стороны, представителей социалистической мысли, главным образом Морелли — с другой). В то же время в работе дается эволюция тактической (политической) позиции Бабефа. В общем книжка Щеголева является ценным вкладом в марксистскую литературу о Бабефе.
Переходя к историографической и библиографической работе советских историков по эпохе Великой революции, заранее оговариваемся, что размеры журнальной статьи не позволили дать перечень многочисленных обзоров и рецензий, появившихся за последние десять лет в «Печати и Революции», «Книге и Революции», «Анналах», «Научных Известиях», «Историке-Марксисте», журнале «Под Знаменем Марксизма» и др. Из наиболее крупных работ библиографического характера отметим книжку проф. Кареева (Революция и Наполеоновская эпоха. Наука и школа. Пет. 1922) 25) и библиографический отдел в уже упомянутом сборнике материалов по Революционному Правительству (под ред. Лукина). Из обзоров новейшей литературы по истории Революции следует упомянуть статьи А. Ольшевского, помещенные в № 3—4 за 1920 и № 7 за 1922 журнала «Книги и Революция», Глаголевой-Данини (Научное изучение Великой Революции. Сорокалетие журн. Олара «La Révolution Française» 1922, 2) Моносова * «Новая литература на русском языке по французской революции». («Историк-Марксист 1926, № 1) и Бутенко. «Наука новой истории в России». (Анналы, № 2).
Из крупных историографических работ укажем на обстоятельную марксистскую статью о Жоресе, как историке, Куниского 26) и трехтомный труд проф. Кареева (Историки Французской революции. Том I — Французские историки первой половины XIX века; т. II — Французские историки второй половины XIX в. и начала XX в.; т. III — Изучение революции вне Франции (немецкие, бельгийские, итальянские, английские и русские историки), Ленинград «Колос», 1924). Солидная эрудиция автора, обстоятельное изложение исторических работ, умение проследить прогресс в науке в смысле привлечения новых источников и критического отношения к ним и т. п., весьма ценные указания библиографического характера, сведения, даваемые о современном состоянии научной мысли, наконец — крайняя скудость историографических работ по интересуюпюй нас эпохе не только на русском, но и на иностранных языках, — все это делает работу ценным и необходимым пособием для всякого, приступающего к самостоятельным занятиям по истории Великой революции. Но в читателе, привыкшем к марксистскому подходу к истории идеологий, работы проф. Кареева должны вызвать разочарование.
Правда, автор признает, что, «принадлежа к известному общественному классу и к той или другой партии, историки французской революции именно и отражали на своих трудах характерные особенности своих эпох» (т. I, 13). Но общественные условия, социальная среда — для него факторы, которые можно поставить на одну доску с «прирожденными индивидуальными способностями и склонностями историков». Исторический идеализм автора и отсутствие определенных, целостных социологических взглядов роковым образом отразились на оценках, даваемых тем или иным авторам работ по истории Великой революции. Проф. Кареев пытается связать труды некоторых историков с настроениями известных классов или общественными движениями в соответствующую эпоху, но сколько-нибудь систематически этот метод проводится лишь в отношении историков Реставрации и Июльской монархии, отчасти при оценке работ Сореля, Зибеля и Тэна. Такие крупнейшие историки, как, напр., Токвиль, не говоря уже о всей «русской школе», остались висящими в воздухе. В частности автор ничего не говорит о современных политических группировках во Франции, обусловливающих известный антагонизм между школой Олара и Матьеза и т. д. Несмотря на кажущееся беспристрастие, политические симпатии автора сказываются довольно определенно (см. оценку Токвиля или критику якобинской диктатуры в работах анархистов Кропоткина и Борового). Чувствуется и его отрицательное отношение к историческому материализму (см., напр., критику работы Кунова, т. III, стр. 97) или замечания по поводу точки зрения Тарле на происхождение закона Ле-Шапелье (227). Проф. Кареев совершенно напрасно относит к марксистским работам книгу германского социал-демократа Блоса, в которой нет и следа марксистского подхода к изучению истории. С другой стороны, он соверптенно умалчивает о ряде подлинно марксистских исследований (статьях Плеханова, посвященных историкам эпохи Реставрации; «Очерках по истории социализма» Волгина, куда вошли главы, специально посвященные Мелье, Морелли, уравнительным теориям 18 века, бабувизму 27). Наконец, говоря об историках-современниках революции, автор даже не упоминает о Барнаве.
В заключение настоящего обзора укажем на чрезвычайный рост переводной литературы по истории Великой революции, наблюдающийся за последнее десятилетие и также свидетельствующий об огромном интересе к этой эпохе как среди русских ученых, так и читающей публики. Так из общих работ по истории Великой революции были переизданы: «Политическая история Франц. революции» Олара (1918), I-й том Истории Великой Фран. революции Жореса (Учред. Собр. Пер. Водена, ГИЗ, 1922) и книжка Блоса. Впервые вышли на русском языке II и III тома Жореса 28), «Великая Фран. революция» Кропоткина (М., 1918 г. Первое русское издание вышло в Лондоне в 1909 г.) («Французская революция» Мадлена (пер. Штейна, т. I—II — 1922) I-й том «Французской революции» Матьеза (пер. Цедербаум, под редак. и с предисловием проф. Бороздина, 1925). 29) Из литературы по специальным вопросам появились в русском переводе: Каутский. Противоречия классовых интересов в 1789 г. М., 1919, 1923 (Переиздано); Г. Кунов. Борьба классов и партий в Великой французской революции. (1784—1794). Перевод, предисловие и дополнение И. Степанова 1919 30). Его же. Политические кофейни. Силуэты времени Вел. Фран рев (перевод с нем. Л. 1926); Г. Лоран. Рабочий депутат Конвента (пер. с фр. Федотова. 1925); Олар. Христианство и французская революция (пер. с фран. под ред. Шпицберга, 1925); Его же. Церковь и государство в эпоху Вел. Фран. революции (пер. с фран. Рубинштейна. Предисл. Р. Пельше. Харьков, 1925). Домманже. Бабеф (пер с фр. 1925); Вольтерс. Очерки по истории аграрных отношений и аграрного вопроса во франции 1700—1790 г. (пер. под ред. Н. М. Попова. ГИЗ. 1923); Саньяк. Гражданское законодательство Французской революции (пер. с фр. О. А. Старосельской. Изд. Ком. Ак. 1927); Шарлотта Робеспьер. Воспоминания (пер. с франц. Овсянниковой. С предисл. и примеч. А. Ольшевского 1925); Тьерсо. Праздненства и песни Франц. Революции (пер. Жихаревой 1918 г.) Дантон. Избранные речи. 1924.
История ост-индских компаний — этих крупнейших об'единений европейского торгового капитала в XVII в. — не может не интересовать марксиста-исследователя, ставящего своей задачей вскрыть характерные черты эпохи "первоначального накопления". Уже К. Маркс отдал должное внимание героическим подвигам голландских и английских капиталистов в Ост-Индии, выясняя генезис промышленных капиталистов в известной главе I тома "Капитала", посвященной первоначальному накоплению, а в опубликованных недавно блестящих корреспонденциях из "Нью-Иорской Трибуны" (см. "Летописи Марксизма", кн. III, стр. 40—55. К. Маркс. Письма об Индии, с предисловием Д. Рязанова) он наметил ясный методологический путь для будущего исследователя, обнаружив при этом прекрасную осведомленность в материале и в существовавшей тогда литературе. В настоящее время этот материал значительно возрос, и становится совершенно очевидным, что тема об ост-индской торговле должна стать одной из очередных для марксистской историографии.
Характерно, однако, отметить, что и в буржуазной исторической литературе, особенно английской, наблюдается повышенный интерес к проблемам, связанным с изучением героического периода европейского капитализма. Среди этих проблем вопросу о роли ост-индской торговли в XVII в. принадлежит далеко не последнее место. В кратком историографическом обзоре нет возможности дать детальную характеристику новейшей литературы по данному вопросу; трудно это сделать также и потому, что далеко не весь необходимый материал имеется под руками. В частности, почти совсем отсутствуют голландские издания об ост-индской торговле, и автор этого обзора вынужден довольствоваться косвенными указаниями на них в английских и немецких изданиях. Впрочем, если судить по только что вышедшей в серии руководств по хозяйственной истории, издаваемой Браднещем — работе Ernst Baasch-Holländische Wirtschaftsgeschichte (Jena. Verlag von Gustav Fischer. 1927), где имеется подробная библиография и многочисленные подстрочные ссылки, по истории Голландской ост-индской компании остаются в силе ранее вышедшие работы Brakel 31), Brugmans 32), Berg 33), а также еще более старые работы Klerk de Reus, Ehrenberg, Zimmermann и др. Гораздо лучше представлена новейшая историография Английской ост-индской компании, и на ней, главным образом, придется остановиться ниже.
Относительно источников по истории ост-индской компании в Англии следует сказать, что за последние два десятилетия дело их издания значительно подвинулось вперед, хотя основная их масса все еще остается неопубликованной и разбросано в английских и индийских архивах. Критическое описание источников недавно сделано профессором Аллагабадского университета S. А. Khan и издано в Оксфорде 34). Эта ценная работа несомненно окажет громадную услугу всем занимающимся экономической историей Англии в XVII веке Опубликование самых первоисточников ведется в двух направлениях и находится под непосредственным руководством одного из наиболее крупных специалистов по истории Британской Индии William Foster’a. Одна серия материалов представляет протоколы заседаний директоров ост-индской компании и издается под общим заголовком — А Calendar of the Court Minutes etc. of the East India Company. Оно в сущности является продолжением прежних изданий этих материалов, хранящихся в Record Department of the India Office и вошедших в серию Calendar of State Papers, East Indies. Прежний издатель "the Court Minutes" W. Noel Sainsbury's успел довести опубликование протоколов до 1634 г. Новое издание — под вышеприведенным заголовком — охватывает документы, начиная с 1635 г., и ведется дочерью прежнего издателя Ethel Bruce Sainsbury. До настоящего времени вышло семь томов 35) этого в высшей степени ценного издания. С обширными вводными статьями и примечаниями В. Фостера, дающими в своей совокупности не только ценный комментарий к материалам, но и новое исследование по истории ост-индской компании в критический период ее существования. В этих сухих и подчас однообразных протокольных записях перед нами встает картина деятельности компании, иногда в весьма мелочных подробностях, вскрывающих повседневную деловую жизнь крупнейшего в XVII в. торгового предприятия. Но время от времени эти деловые будни прерываются крупными потрясениями, и, чем ближе к революции, перебои в работе накопления становятся вся чаще и чаще. Много отзвуков мы находим на постоянные столкновения с голландской компанией, переживавшей тогда период своего расцвета (особенно после резни в Амбонне и изгнания англичан из пределов Индийского архипелага), на ожесточенные нападки на крупных монополистов и, в первую очередь, на самую компанию. При всей своей сухости, материал "Court Minutes" отражает явления и факты, выходящие далеко за пределы узкой истории самой компании, и ждет для своей разработки не единичных только исследователей. С понятным нетерпением будем ждать следующих томов, которые охватят, быть может, наиболее интересный период времени как в жизни ост-индской компании, так и в общем развитии английского капитализма. Изданные томы составляют только небольшую сравнительно часть "Courts Books", — сохранившихся почти без всяких перерывов с самого возникновения компании до ее упразднения.
Если "Court Minutes" освещают деятельность ост-индской компании в том виде, как она отражалась в руководящем ее центре, находившемся в Лондоне, то вторая серия материалов переносит нас уже в далекую Азию — в английские фактории, расположившиеся по индийскому побережью и составлявшие опорные пункты английского торгового капитала в Ост-Индии. Это письма и донесения, полученные с мест от агентов компании, а также переписка между отдельными факториями. Издание этих любопытнейших материалов было начато еще в 90-х г.г. прошлого столетия 36) и продолжается по настоящее время. Систематическое издание этих писем, приостановившееся после выпуска первых шести томов (см. в примечании), — возобновленное в 1906 году под редакцией того же В. Фостера под новым заглавием — The English Factories in India. A calendar of documents in the India Office etc. by W. Foster. Oxford. At the Clarendon Press. Вышло уже 12 томов этого обширного издания 37), снабженного подобно предыдущему вводными статьями и примечаниями В. Фостера и превосходными предметными указателями. В последних трех томах план расположения материала был изменен. Вместо календарного порядка в основу был положен территориальный по отдельным факториям — с подразделением по темам, характеризуемым наиболее крупными событиями данного периода. Кроме того, необ‘ятность материала, подлежащего опубликованию, вынудила издателя давать письма не полностью, а в извлечениях, связанных его собственным изложением. Дать характеристику этого богатейшего собрания материала еще более затруднительно, чем "Court Minutes", — так как в отличие от неизбежно сухих протокольных записей эти последние издания, письма агентов и служащих компании, всегда конкретны, очень подробны, безыскусственны по стилю и нередко красочны по содержанию, изобилуя бытовыми подробностями и драматическими моментами. Преобладает, конечно, рассказ и "реляция" о различных происшествиях и мероприятиях, связанных с укреплением торговых отношений и выполнением заказов из Лондона. Жалобы на засилие голландцев постоянно пестрят на страницах этих увесистых томов. Трудно преувеличить значение зтого материала для изучения повседневной практики "первоначального накопления". Если английские агенты скромны в оценке собственного поведения, то они мало стесняются в выражениях, когда дело касается их конкурентов, — португальцев и голландцев. Очень многочисленны и ценны указания на об'екты торговли и цены на товары, но, к сожалению, отсутствуют цифровые отчеты и счета, на которые временами делаются ссылки. Обе указанные серии взаимно дополняют друг друга и в своей совокупности являются в настоящее время основным материалом, еще ждущим своего изучения. Некоторым подспорьем при разработке его могут явиться описания путешествий в Ост-Индию в XVII в. Правда, они не составляют какой-либо новости для исследователей, но переиздание некоторых из них делает их более доступными и извлекает из незаслуженного забвения. Не останавливаясь на популярных перепечатках отдельных путешествий, отметим здесь недавно вышедший под редакцией В. Фостера — сборник ранних путешествий англичан в Индию 38) — с превосходными вводными очерками и примечаниями редактора. Сюда вошли путешествия периода от 1583 г. по 1619 (Ralf Fitch, Lohn Mildenhall, W. Hawkins, W. Finch, N. Withington, Thomas Coryat и E. Terry), переходного в истории европейской колониальной политики, и подробные рассказы первых разведчиков английского капитала прекрасно дополняют письма и донесения агентов ост-индской компании.
Параллельно опубликованию первоисточников, за последние десятилетия наблюдается усиленная разработка истории ост-индской компании. Мы имеем ряд попыток дать систематическое изложение этой истории в трудах Lyall’a 39), Hunter’a 40), А. Smith’a 41). Из них обратим внимание на двухтомный труд Hunter’a, оборвавшийся за смертью автора на моменте слияния двух компаний в 1708 г. Эти два тома, охватывающие полностью XVII век, но с экскурсом и в ранний период европейского владычества в Индии, являются результатом многолетних изысканий автора, на основании преимущественно архивного материала, и по настоящую пору представляют наиболее ценный компендиум по фактической истории Британской Индии XVII в.
Особо следует отметить трехтомное исследование W. К. Scott 42), посвященное истории английских, шотландских и ирландских торговых компаний с общим капиталом. Можно с уверенностью сказать, что эта превосходная, богато документированная и тщательно сделанная работа в течение долгого времени будет иметь руководящее значение для истории европейского и, особенно, английского торгового капитализма XVII в. Автор дает не только исчерпывающую историю всех английских (включая сюда Шотландию и Ирландию) акционерных компаний с единым капиталом, но рассматривает их в тесной связи с социальными и политическими условиями эпохи. Эта методологическая особенность исследования Скотта придает его работе глубокий социологический интерес, быть может, вопреки намерениям самого автора, довольно осторожного в отношении широких обобщений. Чрезвычайно поучительно в этом отношении является первый том, посвященный общему развитию акционерных об‘единений. Перед читателем совершенно рельефно обрисовывается процесс концентрации торгового капитала — вплоть до того момента, когда он уже явно перерастает в капитал промышленный и создает основу для промышленного переворота. Заслуга автора заключается в том, что он тщательно и добросовестно, с большим остроумием и находчивостью установил факты, дал их систематическую сводку и развернул процесс развития крупно-капиталистических об‘единений на фоне общих условий этой эпохи. Однако, проделав эту поистине грандиозную работу, — автор не уловил и не понял до конца той зависимости между фактами, которая сама собою встает перед вдумчивым читателем его труда. О недостаточном понимании английским историком того, к каким выводам приводят им же сопоставляемые факты свидетельствует, напр., недооценка громадной роли навигационного акта, который рассматривается им лишь в связи с ближайшими его последствиями — и без всякого учета его подлинной роли в грандиозном столкновении двух крупнейших капиталистических держав. Но в некоторых случаях и перед ним вставали проблемы, выходящие за пределы той сравнительно узкой задачи, какую он себе в действительности поставил. Таков, напр., вопрос о торговых кризисах XVII в., затронутый на последних страницах I тома. В самом деле, сделанная им сводка кризисов и под'емов в торговле и промышленности за период около 150 лет невольно настораживает внимание всякого, кто стремится уяснить себе закономерные черты в развитии торгового капитала.
Я сравнительно подробно остановился на труде Скотта потому, что на основании его исследования и благодаря удачному в методологическом отношении построению его, проблема об ост-индской компании XVII в. выдвигается, как одна из основных проблем в историографии торгового капитализма, взятого в целом. Изучать историю ост-индской торговли в XVII в. — это значит изучать характерные особенности процесса концентрации торгового капитала на примере наиболее крупного капиталистического об'единения эпохи. Этот вывод с несомненностью вытекает уже из первого тома, посвященного "общему развитию системы единого капитала" и находит себе полное подтверждение во втором томе, где автор уделяет ост-индской компании большую сцециальную главу (т. II, стр. 89—228).
Все затронутые выше вопросы общего порядка могли бы быть поставлены еще более четко, если бы явилась возможность положить в основу изучения развитие голландской ост-индской компании. В отношении последней эти вопросы, насколько мне известно, в такой именно плоскости никем не ставились, а между тем на истории голландского торгового капитализма закономерные черты эпохи в некоторых отношениях вскрываются очень ярко. Здесь особенно важно было бы изучить взаимоотношения между ост-индской компанией и Амстердамским банком и биржей, между торговым капиталом и денежным. Еще Эренберг подходил к этой задаче — в своей классической работе "Das Zeitalter des Fugger" и, между прочим, первый обратил внимание на давно забытый или вернее мало кому известный, благодаря своей ненаходимости, трактат о биржевой игре XVII в. Don loseph de la Vega, написанный по-испански и изданный в Амстердаме в 1688 г. Недавно он был издан в немецком переводе и хотя бы в таком виде стал доступным для изучения 43). Он интересен не только сведениями о технике биржевой игры и любопытными бытовыми подробностями, но и указаниями на роль ост-индской компании в биржевых спекуляциях XVII в. Не менее тесной была связь между компанией и голландскими банками 44), но подробно останавливаться на этом вопросе за недостатком места и за отсутствием под руками новейших голландских работ нет возможности.
Из специальной монографической литературы об английской ост-индской торговле наибольшего внимания заслуживает интересная работа на эту тему уже упомянутого выше профессора Аллагабадского университета Khan’a 45). Автор ставит своей задачей — выяснить влияние ост-индской торговли на экономическую и государственную политику Англии XVII века, включая сюда и ее внешнюю политику. Опираясь на обширный опубликованный, а также архивный материалы и тщательно анализируя памфлеты, петиции и экономические трактаты XVII века, он развивает ряд положений, касающихся ост-индской торговли. Автор старается доказать, что неудачи английской компании в борьбе с голландским капиталом об'ясняются тем, что голландская компания находила себе всемерную поддержку государственной власти, — в то время, как первые Стюарты или недостаточно отстаивали интересы торговли, или же действовали вопреки этим интересам. Насущные интересы крупного торгового капитала подсказали экономистам теоретикам первой половины XVII в. основные положения меркантилизма. Во второй половине века, после долгого затяжного кризиса, дела компании стали поправляться, и она вступила в стадию блестящего расцвета, — и именно потому, настаивает автор, развитие торговли стало делом государственным. Но позиция ост-индской компании и ее защитников современных экономистов (Дэвенира, Чайльда и др.) существенным образом изменилась. Они с той же силой убеждения отстаивают принципы свободной торговли в противовес нападкам ярых противников монополистов. Khan не устает повторять, что государственные мероприятия, равно как и экономические теории, — не зарождаются самопроизвольно в мозгах правителей и писателей, они диктуются интересами торговли и промышленности. Вместе с тем он стремится доказать, что именно интересы ост-индской торговли определяли в ту или другую сторону государственную политику и теоретическую мысль Англии XVII в. Этот своеобразный экономизм автора только по внешности напоминает марксистскую постановку вопроса, но он чрезвычайно любопытен сам по себе. Во всяком случае материал, на который ссылается автор, дает возможность поставить вопрос и шире и глубже. Особенно интересна в этом отношении последняя глава, посвященная ост-индской торговле конца ХVII в. (с 1680 по 1702). Выдержки из современных памфлетов дают картину резких столкновений между представителями торгового и промышленного капитала по поводу наплыва азиатских шелковых и хлопчатобумажных тканей и усиленного вывоза из страны благородного металла. Современная историография склонна слишком упрощенно рассматривать эту борьбу партий и мнений за или против свободной торговли. Еще Эшли высказал и отстаивал взгляд о торийском происхождении фритрэдерства конца XVIII в. и о воздействии экономического соперничества с Францией на меркантилистическую политику Англии того времени. Брентано в последнем своем труде, посвященном хозяйственному развитию Англии 46), склонен поддерживать этот взгляд и отводит возражения новейшего автора по тому же вопросу Томаса, который в своей работе о меркантилизме и ост-индской торговле 47), подобно Khan’y связывает развитие учения о свободной торговле с политикой ост-индской компании. Не имея возможности в данном месте подробно останавливаться на этой контраверзе, имеющей большое методологическое значение, укажу только, что экономика и классовые отношения в Англии после революции складывались гораздо сложней, чем это предполагают себе указанные выше авторы. Но Khan во всяком случае прав, когда он говорит в противовес Эшли, что "торийские фритрэдеры" не являются какими-то изолированными существами, извергающими свои теории без всякого учета конкретных интересов торговли, и что деление экономистов конца XVII в. на вигов и тори — сообразно тому, являются они защитниками или противниками свободной торговли, было бы по меньшей мере нелогично. Это, разумеется, справедливо, но и наш автор, нащупывая правильную постановку вопроса, недостаточно глубоко проникает в его существо, равно как и в других частях своей работы неоднократно сбивается на обычный шаблон, когда речь заходит о понимании связи между экономикой и социально-политическими отношениями. Ему не хватает правильного, последовательно проведенного учета классовых взаимоотношений в стране, а также того огромного сдвига в социальных отношениях, какой вызвала революция. Правда, эта сторона вопроса до сих пор остается наименее изученной, а между тем без освещения борьбы классов и столкновения интересов отдельных социальных групп всякая попытка уяснить экономическую политику Англии на грани двух эпох будет безрезультатной. За недостатком места нет возможности остановиться на других вопросах, затронутых в ценном исследовании Khan’a. Отмечу только, что в этой книге читатель найдет и богатый фактический материал по ост-индской торговле. На ряду с недавней работой Bal Krishna, специально посвященную коммерческим отношениям между Индией и Англией, это наиболее свежая по материалу работа и в этой области 48).
Уже из этого краткого и неполного обзора можно вывести заключение, что в западно-европейской новейшей историографии наблюдается актуальный интерес к проблемам, вытекающим из внимательного изучения ост-индской торговли XVII в. Нечего и говорить о том, что для исследователя-марксиста в этой области непочатый край работы. Накопившийся за последние десятилетия материал не только дает возможность пополнить новыми штрихами картину "первоначального накопления", мастерски набросанную Марксом, он неизбежно наталкивает нас на новые проблемы, разрешение которых не может не привести к более основательному и глубокому пониманию эпохи господства торгового капитала.
Рецензируемые сборники содержат целый ряд статей, посвященных, главным образом, проблемам и экономической и социальной истории древности, западно-европейского средневековья, новой и русской истории.
Задачей настоящей рецензии является рассмотрение статей, посвященных проблемам всеобщей истории.
Каждая статья представляет из себя небольшое тщательно проведенное исследование, использующее большое количество источников. Несомненным достоинством большинства статей является обилие новых, до сих пор неопубликованных, источников, крайняя тщательность в обработке документального материала, большая эрудиция авторов, использовавших максимальное количество существующей в наличии литературы по изученному ими вопросу. При всех перечисленных достоинствах этих сборников в них неприятно поражает общее большинству из них отсутствие определенной концепции, а также попадающиеся тут и там давно сданные в архив принципы, как "наука для науки, искусство для искусства".
Переходя к обзору отдельных статей, следует прежде всего остановиться на первой части первого сборника "Трудов Института". Здесь помещены статьи, посвященные памяти скончавшегося московского историка Запада Александра Николаевича Савина. В ряде статей Лавровского, Петрушевского, Косминского, Сказкина дается биографический очерк А. И. Савина, список его трудов, характеристики его научной и педагогической деятельности. Перед читателем встает образ ученого крупнейших знаний и исключительной скромности. При всем углублении в историческую эмпирию, Савин, тем не менее, мыслил социологически. "Мне было бы больно", писал Савин, "если бы компетентные критики упрекнули бы меня в отсутствии общих точек зрения".
К сожалению, Петрушевский в статье "Памяти А. Н. Савина" пользуется для характеристики его такими общими и устарелыми положениями, как "наука для науки, искусство для искусства". "А. Н., — читаем мы в этой статье, — был представителем чистой науки, не ставивший себе никакой прикладной цели. Вся его научная личность определяет его совершенную научную об‘ективность. Наука для науки, как искусство для искусства. Только в такой обстановке они могут быть настоящей наукой и настоящим искусством, создавать настоящие культурные ценности, А. Н. был творцом таких культурных ценностей" (стр. 18). Все это в лучшем случае звучит общей фразой и уничтожает яркость того образа, который автор стремится обрисовать.
Обращаясь к статьям по древней истории, следует отметигь указанное уже нами отсутствие общей концепции. Мы имеем ввиду две статьи Пригоровского "К истории возникновения утопии Эвгемера" (Первый выпуск трудов Института), а также статью "Из истории эллинистической религиозной литературы "(II том). Первая статья дает экскурс в области религиозно-политической литературы эллинистического Египта. Подробно останавливаясь на разборе религиозно-философских воззрений Эвгемера ("Священная хроника"), автор высказывает предположение, что эти воззрения возникли на почве своеобразного государственного строя эллинистического Египта. И в самом деле, тот строй государственного социализма, который господствовал в эллинистическом Египте, только он и мог создать идеологию Эвгемеровской "хроники". "Социализм" Эвгемера является идеализацией государственного устройства эллинистического Египта. У автора были все данные для того, чтобы сказать: "Самое естественное предположить, что последнее было причиной первого, т.-е. египетская государственность оказала влияние на творчество Эвгемера". Но автор не останавливается на этом естественном, казалось бы, выводе. "Но не вполне исключена возможность и обратного отношения", — пишет далее автор, — "своеобразное устройство Египта есть практический результат творческой деятельности людей того направления, о котором мы знакомимся по работе Эвгемера" (стр. 181). Последняя фраза вызывает полное недоумение: что за всесильная группа людей, теоретические взгляды которых создали не только государство, но также и хозяйство данной эпохи (ибо, как утверждает сам автор, своеобразными чертами характеризуются не только государство, но также и хозяйство Египта). Нужно было, по меньшей мере, охарактеризовать эту группу, да и вообще вряд ли возможно, чтобы теоретические взгляды людей оказывали такое всесильное влияние на организацию хозяйства и политического строя. Очевидно, правильным является первое предположение автора, на котором ему и следовало бы остановиться, не делая никаких новых чисто идеалистических построений. Тому же автору принадлежит и другая статья по истории эллинистического Египта, также относящаяся к проблеме идейных течений. Мы имеем ввиду статью из истории эллинистической религиозной литературы (Пригоровский. Ученые записки. Т. II). Статья является попыткой установить влияние египетской литературы на еврейскую. Это влияние прослеживается на основе сопоставления еврейских литературных памятников с тремя египетскими: "Апология Гончара", "Демотическая хроника", "Поучение Амен-ем-опе". В итоге автор приходит к выводу, что влияние египетской литературы на еврейскую обнаруживается совершенно явственно, при чем "в первом случае ("Апология Гончара") — эта связь наметилась лишь как возможная; во втором ("Демотическая Хроника") — как вероятная; наконец, в третьем ("Поучение Амен-ем-опе") — как абсолютно достоверная" (стр. 73).
Все эти выводы установлены на чрезвычайно детальном анализе основных памятников. Но проблема заимствования, как отмечает и сам автор, является одной из сложнейших проблем, "сходство конструкций и содержание двух книг, возникших на близком промежутке времени, еще не означает воздействия одной на другую, раз нет точных доказательств, что вообще существовало прямое литературное воздействие Египта на Израиль". Последнее же может считаться доказанным только по отношению к поучению "Амен-ем-опе", сходство которых с притчами Соломона действительно поразительно. Литературная зависимость в отношении других памятников не может считаться доказанной. В последнем случае особенно было бы важно подчеркнуть все возможные пути заимствования и проследить обстановку, в которой зто заимствование могло произойти. На этот вопрос автор не только не отвечает, но этот вопрос им даже не поставлен. Ответом на вопрос не может считаться беглое замечание автора, что апокалиптика возникла в Иудее в совершенно одинаковой политической обстановке с Египтом (Период отчаянной борьбы египтян и иудеев против чуждой национальности, против чуждой культуры эллинизма). Нужно показать, кто был борцом за национальную культуру, в какой социальной среде возникли сравниваемые памятники литературы; нельзя ли общность настроений определить общностью социальной среды. Вопрос о социальных корнях этих памятников в высшей степени важен для определения характера памятника, для установления его общественно-политического значения, а также для освещения самой проблемы заимствования. Источники могут на эти вопросы не ответить, но автор и не пред'являет к источникам этих вопросов. Центр тяжести исследования лежит в тщательном и тонком текстуальном анализе сравниваемых источников, без всякой попытки осветить целый ряд вопросов, невольно напрашивающихся при изучении всякого литературного документа.
Более или менее свободными от таких недостатков являются отделы, посвященные проблемам средневековой истории. История средневековья представлена рядом весьма ценных статей, посвященных проблемам аграрной истории. Необходимо отметить статью Косминского "Очерки по аграрному строю Англии в средние века" (Труды Института, I выпуск), которая посвящена пересмотру мэнориальной теории на основании данных сотенных свитков 1279—80 гг. Мэнориальная система по сотенным свиткам не имеет того обще-обязательного характера, каковым он является в поместных описях. Мэнор здесь теряет отчетливость очертаний, распыляется, расплывается. Отчетливее выступают различные системы деревень и держаний. Сотенные свитки рисуют аграрные отношения Англии во всем их конкретном разнообразии, сам вотчинный строй получает более сложную организацию, чем это устанавливали поместные описи. Таким образом, источник позволяет подвергнуть анализу основные вопросы мэнориального строя: вотчинную структуру, отношение вотчины к вилле, соотношение крепостного и свободного держания, рабочих повинностей и денежных платежей. "Изучение сотенных свитков дает возможность определить удельный вес мэнориальной системы в истории английской деревни и мэнориальной теории в историографии этой деревни", говорит в итоге своей статьи автор. Аграрному строю древней Германии посвящена статья Неусыхина "Роль земледелия в хозяйственной жизни древних германцев" (Ученые Записки, II том). Эта статья так же, как и статья Косминского, ставит задачу пересмотра старых теорий и освещения по новому ряда вопросов, касающихся хозяйственного быта древних германцев. Автор очень удачно согласует интерпретацию текстов античных писателей с новыми данными, добытыми археологией, сравнительным языковедением и отчасти этнологией. Только что упомянутые дисциплины не только дополняют, но и по новому освещают эти тексты античных писателей. Для того, чтобы опровергнуть многочисленные устарелые теории необходимо было прибегнуть именно к тому методу, которым пользуется автор статьи, т.-е. привлечь данные археологии и сравнительного языковедения, а также прибегнуть к методу той детальной критики источников, которые имеются в статье. В итоге в противовес "номадной теории" и теории Гиндебранда о "кочевом земледелии", автор статьи устанавливает, что германцы были оседлым земледельческим народом, что хозяйство германцев было комбинацией земледелия и скотоводства. Земледелие играло большую роль, чем скотоводство, являясь далеко не примитивным, "мотыжным" земледелием, но земледелием типа Ackerbau с применением плуга и эксплоатацией рабочей силы скота в сельско-хозяйственных целях.
Аграрному строю франкской монархии каролингской эпохи посвящена статья Грацианского "Traditiones каролингской эпохи в освещении Допша" (Труды Института, вып. I). Тесно связывая постановку проблемы с критикой Допшевского трактования роли traditiones (дарение прекарии) для церковного землевладения, автор статьи устанавливает наличие крупно-церковного землевладения в эпоху каролингов. Обычная практика прекарных дарений вела не к расстройству церковного землевладения, как это утверждает Допш, а, наоборот, к укреплению и расширению церковного хозяйства. "Дарение прекарии, во-первых, знаменовало не только отторжение (временное) церковных земель, но и постоянное возвращение их церкви; во-вторых, играли огромную роль в церковном хозяйстве, принося арендную плату или непосредственное участие в сельско-хозяйственных службах... в-третьих, являлись могучим орудием колонизации, а следовательно, в конечном итоге, средством завоевания для церкви новых культурных земель, новых источников прямой или непрямой эксплоатации" (стр. 229).
Новая история представлена в сборнике статьями по экономической истории Франции и Англии XVI—XVIII веков. Интересная статья Стоклицкой-Терешкович "Страница из истории торговой компании Merchant Adventurers" дает историю социальной дифференциации английского купечества в начале XVII века. Автор прослеживает историю торговой компании Merchant Adventurers, при чем главный интерес очерка в том, что вся проблема заострена на вопросе социальных изменений, происходящих внутри компании под натиском торгового капитала. Все исследование проведено на анализе статутов компании. Разновременность составления статутов позволила автору установить различные моменты социальной истории компании. В эпоху средневековья компанию купцов-авантюристов устанавливает препятствие к созданию чрезмерного неравенства в пределах торгового общества. Оно устанавливает "стинт", т.-е. определяет, какое количество товаров каждый торгующий в праве вывести в один прием или в течение года, устанавливает ученичество. Такие преграды неравенству, как "стинт" и ученичество, могли рассчитывать на успех в приблизительно однородной социальной среде. "Такой, вероятно, и являлась среда первоначальных основателей и членов компании Merchant Adventurers" говорит автор. Но с течением времени ее социальная структура меняется. В результате сложных процессов появляются купцы богатые, среднего достатка и мало имущие. В недрах общества развивается борьба. Каждый слой стремится отстоять свои интересы и истолковать законы соответственно своим желаниям. Пусть внешний остов статутарного законодательства, пишет автор, остается без изменения, тот же "стинт", та же регламентация ученичества. Но в действительности старые формы уж не соответствуют более фактическим отношениям внутри компании. Элементы, обладающие капиталами, подчинили неимущую часть купечества и сумели приспособить законы компании к своим нуждам.
Предреволюционной Франции посвящена статья Сказкина "Отражение феодальной реакции в наказах некоторых бальяжей Шампани и северо-восточной Франции накануне Великой революции" (Сборник статей, вып. I). Наказы дают обильный материал для определения сущности и характера феодальной реакции конца XVIII века. Феодальная реакция, по мнению автора статьи, была обострением процессов перестройки хозяйственных отношений, разрывом связей, соединявших хозяйство сеньора и его держателей. Крупную роль в этом процессе играла буржуазия, носительница новых хозяйственных тенденций. Это появление капиталов и новых общественных слоев деревни сказалось не столько в изменении существовавших форм хозяйства, сколько в усилении капиталистической эксплоатации сеньориальных прав. Такое разрешение проблемы, какое мы встречаем у автора, интересно и само по себе, важно еще и потому, что является ключом к пониманию некоторых важных моментов начального периода революции, например, враждебного отношения буржуазии к отмене феодальных прав.
Интересная статья Попова-Ленского "Интернационализм экономической школы" подвергает философскому и экономическому анализу учение физиократов. Автор рассматривает физиократов как предшественников Маркса не только потому, что в их учении есть предвосхищение идеи классовой борьбы, но также и потому, что они в своей теории дали гениальное предвосхищение экономических основ интернационального классового об‘единения. Последнее обстоятельство позволяет автору говорить об интернационализме физиократов.
Нам остается рассмотреть две статьи: статью Лавровского "Проблема исчезновения крестьянства в Англии" (Труды Института, I вып.) и статью Фортунатова "Закон 29-го фримера II года" (Ученые Записки, II том). Статья Лавровского ставит себе прямую задачу проверить правильность нарисованной Марксом картины исчезновения к концу XVIII века мелкого крестьянства и о роли в этом процессе огораживания. Статья ставит себе также задачу подвести итоги научной работы ряда исследователей по этому вопросу, перенеся весь центр тяжести в изучение местных вариаций процесса исчезновения мелкого крестьянства. В итоге получаются выводы, которые расходятся с выводами Маркса. Автор отмечает, что на основании описаний графств Англии конца XVIII и начала XIX века говорить об исчезновении крестьянства к половине или к концу XVIII века нельзя. Автор считает, что значительное сокращение произошло в XVII веке, но и последнее положение кажется ему не вполне доказанным. Таким образом, выводы автора противоположны выводам Маркса. Но сам автор в дальнейшем делает целый ряд оговорок, которые в значительной степени уничтожают только что сделанный вывод и подтверждают в целом правильность положений Маркса. Оказывается, что изучение английской деревни конца XVIII и начала XIX века только "в полной мере" не может привести к решению проблемы обезземеления английского крестьянства, но все же имеет интерес в том отношении, что в "эти десятилетия несомненно складывался окончательно тип современной английской деревни" (стр. 320), т.-е. то, что и говорил Маркс, когда он в третьем томе "Капитала" рассматривал пролетаризацию крестьянства, как неизбежный закономерный результат развития капиталистических отношений. Кроме того, автор рецензируемой статьи подтверждает выводы Маркса относительно роли огораживания. "Это движение, — говорит автор, — произвело огромную перемену в английской деревне в смысле разрушения старого уклада и ее жизни и развития новых форм. Остается неоспоримым и стремительное развитие парламентских огораживаний, именно в эпоху войны с Францией (1793 и 1815) на 22 года приходится почти половина всех огораживаний, что уже само по себе говорит об огромности происшедшей во время войны с Францией перемены. Таким образом, несмотря на некоторые ограничения выводов Маркса, сам автор в конце концов принимает основные положения Маркса в этом вопросе.
Статья Фортунатова "Закон 29-го фримера II года" ставит задачей рассмотрение органического закона о народном образовании, декретированного Национальным Конвентом по докладу Габриэля Букье 29-го фримера II года. Краткое содержание статьи таково: автор передает историю проведения закона 29-го фримера, по которому государство должно обеспечить нацию учителями элементарной грамоты и небольшим числом специалистов-техников. Только эти два разряда деятелей просвещения оплачиваются государством, все остальное предоставляется свободной инициативе граждан, имеющих право учить кого угодно и чему угодно. Такую постановку проблемы автор декрета обосновывает образующей силой революционного процесса. Революционный процесс, как таковой, является лучшей школой, и государству остается добавить лишь кое-что немногое, что делается само собой в процессе ежедневного революционного строительства. Автор статьи излагает содержание ряда проектов, предшествовавших проекту Букье, подробно рассматривает сам проект и практику его применения. Когда мы имеем дело с законодательным постановлением эпохи Великой Французской Революции, то нас в первую очередь интересует, какова классовая основа этого закона, чьи интересы он защищает, а в дальнейшем уже практика его применения. Надо отметить, что автор и стал на эту точку зрения. Автор отмечает, что закон Букье защищается, главным образом, элементами мелкобуржуазной интеллигенции, представителями художественной богемы. Но надо сказать, что социальные основы самого проекта и классовый смысл тех возражений, которые встретил проект, — все это недостаточно последовательно проведено у автора рассматриваемой статьи. Так, вряд ли можно согласиться с автором, что в области вопросов образования шла борьба "не столько между определенными группами с ясно выявленной позицией, сколько между мыслями, которые иногда сталкивались между собой в головах одних и тех же лиц". И в вопросе образования столкнулись две основные борющиеся группы: жирондисты и монтаньяры, и каждая группа выставила свой план образования. План Кондорсе, как нельзя более, соответствовал интересам деловой буржуазии. Он был проникнут либерализмом и перенес центр тяжести не на революционное воспитание, а на образование. Законопроект Лепелетье соответствовал политической позиции монтаньяров. Проект требовал революционного республиканского воспитания и стремился к полному и обязательному перевоспитанию масс. Отдельные отклонения могли быть, т.-е. отдельные положения жирондистского проекта могли встретить возражения среди жирондистов, но борьба этих двух направлений остается, и борьба, совпадающая с общими политическими группировками. Вряд ли эту борьбу можно назвать борьбой "мыслей, сталкивавшихся в головах одних и тех же лиц".
Проект Букье, исходивший от дантонистов, счастливо сочетавший идею революционного перевоспитания с некоторыми идеями либерализма, а главное, поразивший своей дешевизной, удовлетворил большую часть мелкой буржуазии, был принят и проведен в жизнь. Наличие борьбы различных группировок на почве вопросов образования налицо. В итоге можно сказать, что мнение автора о социальной основе закона остался висящим в воздухе и недостаточно связанным с остальным содержанием статьи, поскольку вся борьба реорганизации народного образования свелась к борьбе отдельных мнений, а не различных политических группировок.
Нам остается подвести итоги всему обзору сборника в целом. В заключение следует отметить, что при всей необходимости таких сборников, при всей научной ценности помещенных в них статей, они отличаются целым рядом недостатков, изложенных вначале, а именно: наличием научно реакционных принципов, отсутствием концепции и слабостью социологического анализа.
Л. М.
Обзор статей по русской истории.
Статьи по русской истории в двух первых томах, трудов Ин-та Истории являют собой несомненное единство исследовательского стиля. Это главным образом небольшие этюды культурно-бытового или биографического характера, основанные на изучении более или менее изолированной группы архивного материала, часто приближающиеся к типу комментированной публикации документов. Авторы избегают ставить на разрешение спорные вопросы русской истории или давать принципиально новое освещение ранее известных фактов. Напрасно также искать в сборниках каких-либо обобщений, способных заинтересовать широкую читающую публику. Но для специалистов обе книги дают достаточно много иллюстративного материала и фактических справок, дополняющих и исправляющих традиционные представления о некоторых более или менее частных вопросах русской истории.
Не лишено характерности самое распределение статей по эпохам, еще более отдаляющее содержание сборников от интересов широкого читателя: к XIX в (дореформенному периоду) относятся лишь 2 статьи, к XVII — целых 5. Таким образом вместе с одной статьей о «Русской Правде» на долю так наз. допетровской Руси падает ¾ всего материала, а на новейшую русскую историю — лишь ¼. Богаче всего представлен в сборниках XVII век. Две ярко написанные статьи M. М. Богословского и В. К. Никольского сообщают новые биографические подробности о Петре I и протопопе Аввакуме. Первый очерк представляет собой отрывок из многотомного труда, посвященного царствованию Петра I, и в полной мере характеризует мастерство автора, умеющего облечь кропотливое, почти мелочное исследование о днях путешествия Петра в Англию в яркую и увлекательную форму. В этом своеобразном «дневнике» разбросаны любопытные мелочи о встречах Петра с выдающимися англичанами, посещениях им парламента, заводов, верфей и пр. Но автор не скрывает, что «варварская» натура царя сильнее всего реагировала на самые примитивные впечатления, начиная от ошеломившего его зрелища морских маневров и кончая «великой женщиной», у которой Петр не наклоняясь «под руку прошел». Все остальное в лучшем случае составило лишь «смутный и неясный фон» для единственого незабываемо-яркого образа — трехпалубного английского корабля.
Статья об Аввакуме вносит некоторые поправки в хронологию жизни протопопа и, что гораздо интереснее, делает удачную попытку рассматривать его «многогранную личность... не статически, а динамически, в процессе развития». При этом с точки зрения автора Аввакум в первой сибирской ссылке еще не был старообрядцем, а оставался таким же «боголюбцем-новатором», каким в свое время были и др. члены кружка ст. Вонифатьева, в том числе и будущий патриарх Никон. «Духовное перерождение» протопопа совершилось лишь под влиянием новых и жесточайших гонений со стороны Никона, «этого чудовища, рожденного боголюбцами и пожравшего своих отцов».
Две статьи С. В. Бахрушина: «Выводы тобольского разряда в XVII в.» и «Торги гостя Никитина в Сибири и Китае» свежими красками рисуют военно-административный быт Сибири XVII в. и прощупывают основной жизненный нерв этой Московской колонии — деятельность торгового капитала метрополии. Любопытны фигуры «тобольских сатрапов», наделенных обширными полномочиямч по отношению к др. сибирским властям, смирявших строптивых воевод "masu militari" вообще сидевших на своем воеводстве скорее какими-то феодальными князьками, чем московскими чиновниками. Эти фигуры самовластных, энергичных, ни с чем и ни с кем не считающихся, правителей Сибири очень характерны для бытовых условий полупокоренной колонии. Надменные и «наглые» со своими товарищами сибирские воеводы были, однако, ласковы и предупредительны к представителям торгового капитала. За взятки камками и атласными портищами они оказывали им широкую протекцию и наделяли привилегиями «в стиле старых жалованных грамот». И не удивительно: высшая сибирская администрация была по уши в долгу у крупных московских гостей и, как правило, не спешила расплачиваться со своими кредиторами. Купцы были снисходительны к чиновным неплательщикам, но зато заставляли последних считаться с их коммерческими интересами. Другой мощный насос, выкачивавший из Сибири ее природные богатства, изображен в 1-м очерке в виде аппарата власти и разительных воевод-прибыльщиков, соблюдавших самые грошовые прибыли казны не хуже любого приказчика мелочной лавки. В статье о госте Никитине можно найти ценные сведения о путях накопления торгового капитала (история торгов, дома Никитина, сращение торгов и ростовщического капиталов) об организации коммерческих предприятий в XVII в. (торгов, агентура и «клиентелла», доверенные, размеры оборотов и капитала и пр.), об экспедициях в Китай и пр. Оговорим свое несогласие с пессимистическим выводом автора о гибельной политике представителей местной власти, будто бы препятствовавшей деятельности московских капиталистов. Все предыдущее мало вяжется с этим заключением. Замечание С. В. Бахрушина о мелочном, «коробейном» характере торговли конца XVII в. (90-х годов) следует, конечно, ограничить областью непосредственных наблюдений автора, т.-е. Сибирью. Крупная внутренняя и особенно внешняя торговля метрополии давно выросла из этих рамок.
А. А. Новосельский в очерке: «Побеги крестьян и холопов и их сыск в Москов. гос-ве втор. половины XVII в.» публикует любопытные челобитья дворян о сыске крепостных крестьян и холопов. Автор совершенно справедливо различает две эпохи в дворянских претензиях на беглых людей и рубежом между ними считает Уложение 1649 г. и отмену «урочных лет». С 50-х годов служилые люди настаивают лишь на реализации ранее добытых ими прав, при чем заодно с городовыми выступают и высшие столичные чины, ранее державшиеся в стороне. Это справедливо об’ясняется некоторым сглаживанием границ между различными категориями служилого класса. Из других замечаний автора отметим след.: 1) политически наиболее активными были верхи местных дворянских обществ — «правящее меньшинство» из «лучших» родов — и тесно связанные с ними низы столичного дворянства, то же явление историку приходится наблюдать и в моменты острых политических столкновений вроде так наз. «смутного времени»; 2) «отдаточные» книги дают статистику передвижения беглых людей и определяют направление этого своеобразного «колонизационного потока»; 3) движение беглых масс в некоторых районах легко превращалось в состояние длительной гражданской войны, разорявшей имущие классы; 4) сыск беглых, в частности самый выбор и назначение сыщиков, вызывали острые столкновения между помещиками разных областей, т. к. интересы ищущих и обыскиваемых были, разумеется, противоречивы.
Статья М. М. Богословского «Городская реформа 1699 г. в провинциальных городах» рисует как колебания центрального правительства в некоторых принципиальных вопросах местного городского самоуправления, так и пестроту отношения разных городов к этой реформе. Пока введение новых учреждений ставилось в зависимость от согласия населения на удвоение существующих налогов, до тех пор реформа была непопулярна. Вряд ли следует видеть в нерешительности населения, колебавшегося в выборе между самоуправлением и воеводской администрацией, хотя бы частичное свидетельство привязанности народа к воеводам, как это делает автор.
Переходя к 19-му веку, мы находим в 1-м томе статью Е. А. Мороховца «Крестьянское движение в Поволжьи в 1839 г.». Статья, написанная специалистом к области истории крестьянских движений, содержит свежий и колоритный материал, характеризующий чудовищное напряжение барщины в предреформенном Поволжьи, значительный рост эксплоатации удельных и казенных крестьян, стихийное возмущение масс и кровавое подавление «беспорядков». Характерной особенностью движения 1839 г. были обширные пожары, послужившие ближайшим поводом к крестьянскому бунту. Крестьяне приписывали пожары поджогам со стороны помещиков, чиновников и кулаков, а власти пытались свалить вину на местных евреев и поляков. В этом направлении были достигнуты известные успехи, так как от арестованных добились (неведомо, какими приемами допроса) необходимых «признаний» в составлении «удобозагораемого состава», подготовке государственной измены и т. п.
Самая крупная по размерам статья сборников посвящена известному «Журналу землевладельцев» (1858—60 гг.), органу, занимавшему крайне правый фланг в журналистике эпохи крестьянской реформы. Автор статьи Н. М. Дружинин для оценки исторического значения журнала исходит из того справедливого положе«ия, что именно «Ж. З.» являлся в свое время подлинной трибуной дворянского общественного мнения и наиболее полно освещал все разнообразие групповых интересов внутри землевладельческого класса. Бесспорно, что предложенная в статье систематическая сводка многочисленных дворянских корреспонденций, поступавших из разных уголков русской провинции, может служить полезным пособием для тех, кто изучает отношение дореформенных помещиков к различным проблемам так наз. «крестьянского вопроса». Однако способ обработки этого материала и общие выводы автора не могут не вызвать возражений.
Прежде всего, вряд ли можно считать оправданными апологетическую тенденцию статьи, стремление во что бы то ни стало доказать, что либеральная и радикальная публицистика 50-х годов была несправедлива к журналу Желтухина, считая его органом крепостников. Попытка «реабилитации» самого Желтухина приводит к изумительным результатам. Этот «искренний» эмансипатор оказывается по словам самого автора в «привычном блоке с Позеном, Апраксиным и Булыгиным», а позже — в близких отношениях с кн. П. П. Гагариным, который, «опираясь на его (Желтухина — А. Ш.) знания и опыт (!) искусно тормозил прохождение проекта (главн. комитета — А. Ш.) в высших законодательных инстанциях, внося ряд ограничивающих и искажающих, (!) поправок». «Мудрый» лозунг Желтухина: «медленно, осторожно спешить» с реформой прекрасно гармонирует с его требованием увековечения вотчинной юрисдикции (с. 472) «частичного сохранения барщины и оставления земли в обладании помещика» (с. 473). Все это по мнению Н. М. Дружинина создало «миф (!) о его «крепостничестве» (ковычки автора). Очевидно, Дружинин как-то уж слишком узко понимает термин «крепостник», раз под это понятие не подходят такие зубры, как Позен, Гагарин или их общий друг Желтухин. Нам кажется, что Чичерин и Герцен были все же более правы, когда, не считаясь с формальными тонкостями, заклеймили этого почтенного стража «национальных устоев» (стр. 473) именем крепостника. Не следует забывать, что «цензура» прогрессивного общественного мнения (о которой, как это ни странно, автор отзывается тоном явного осуждения, см. стр. 482) заставляла многих крепостников маскировать свои взгляды. Поэтому-то так много среди сотрудников «Ж. З.» «друзей освобождения», стремившихся свести неизбежную реформу к продолжительному топтанию на месте. Правда, «Ж. З.» служил трибуной для самых разнообразных оттенков дворянской мысли, но при оценке его направления все-же приходится учитывать, что открытые крепостники могли публично нападать на «говорунов» и «благовоспитанных прогрессистов» только благодаря существованию этого органа.
Основной вывод рецензируемой статьи вызывает еще большее недоумение. Автор утверждает, что при «различии мотивов» «практические выводы» касательно реформы у помещиков черноземной и промышленной полос «совершенно совпадали», и «великорусский центр» выступал накануне реформы «как некоторое экономич. единство». Немного дальше автор, забывая о «различии мотивов», прямо говорит, что «из одних и тех же предпосылок» все эти помещики «приходили к одним и тем же конечным выводам». Конечно, если бы эти положения подтвердились, то не только «исторической литературе» пришлось бы коренным образом пересмотреть свои основные характеристики, но и марксистской методологии был бы нанесен чувствительный ущерб. В самом деле, два столь противоположных типа хозяйства, как оброчное и барщинное, потребительское и предпринимательское, покупающее сельско-хозяйственные продукты и их производящее, кустарно-отхожее и земледельческое порождают, оказывается, «по всем кардинальным вопросам» совершенно тождественные «идеи», «взгляды» и «аргументацию». Однако при ближайшем рассмотрении эти весьма ответственные заключения автора оказываются лишь плодом особых приемов анализа, применяемого им к своему прихотливо-разнообразному материалу. В результате искусственного отбора элементок тождества и отсечения всего «второстепенного» и «случайного», т.-е. не подходящего под заранее составленную схему, местные и групповые особенности совершенно стираются. Остальное довершает «статистика», определяющая степень популярности той или иной идеи в дворянских кругах подсчетом журнальных статей за и против (добавим: с точностью до 12%, см. стр. 261 во 2-м томе). Сами корреспонденты «Ж. З.» подсказывают, напр., Н. М. Дружинину, что выкуп в промысловых и земледельческих владениях с точки зрения помещиков должен быть произведен «на разных основаниях» (с. 265, ibid ) с уступкой крестьянам в первом случае всей земли, а во втором — минимального «кошачьего надела». Но по приемам своей «статистики» или по невниманию к «мелочам» автор продолжает отрицать все местные различия в дворянских проектах «освобождения». Предвзятые идеи и тенденции не мало повредили работе Н. М. Дружинина и в частности очень неблагоприятно сказались на его попытках дать классовый анализ литературного содержания «Ж. З.».
Последняя статья 2-го тома, принадлежащая перу проф. Филиппова, является подробным критическим обзором «иностранных отзывов о Русской Правде и ее комментаторах», появившихся в европейской печати после опубликования известной книги Гетца и в ответ на критическую оценку этой книги в России.
Заканчивая этот беглый обзор содержания двух первых выпусков «Трудов Ин-та Истории», мы хотели-бы предупредить возможное недоумение читателя: в обзоре нет критики авторов статей с точки зрения применяемых ими методов исследования, значит ли это, что с методологической стороны сборники могут вполне удовлетворить критика-марксиста? Совсем напротив. Общие идеи, исторические схемы и концепции большинства из рецензируемых авторов, если только они раскрываются в описательных по преимуществу статьях «Ученых записок», оказываются, так сказать, несоизмеримыми с принципами марксистской методологии. Критиковать их с точки зрения последней значит критиковать идеалистическую концепцию русской истории.
Если оценивать сборники Ин-та Истории с точки зрения того, что в них есть, то следует признать материал, собранный в них, достаточно богатым. Но при этом приходится отметить, что трактовка этого материала часто сплошь описательная; боязнь сколько-нибудь широких выводов обесцвечивает большую часть статей. Ценные осколки русского прошлого, собранные авторами «Уч. записок», будучи вправлены в оправу марксистской исторической схемы, не только получили бы новый блеск и яркость, но и приобрели бы то внутреннее единство, которого им явно недостает. Показательным примером этой фрагментарности и пестроты сборников могут служить две упомянутых выше статьи одного и того же автора (С. В. Бахрушина), трактующие весьма близкие друг другу темы в полной и как бы нарочитой взаимной изоляции.
Если же судить рецензируемые книги с точки зрения того, чего в них нет, то прежде всего нельзя не высказать удивления по поводу совершенно исключительного внимания, уделяемого редакцией сборников второй половине XVIII века. Отношение 5:3 ни в какой мере не соответствует действительному удельному весу этого небольшого этапа в русском историческом развитии. На ряду с научным освещением других периодов русской истории (особенно более близких нам веков) хотелось бы в дальнейших выпусках встретиться с разработкой более актуальных и спорных проблем, которых не мало поставлено в последнее время перед русской наукой. Для разрешения этих вопросов труды Института Истории могли бы дать очень много, принимая во внимание крупнейшие силы, сосредоточенные в этом научном учреждении.
Восстание декабристов. Материалы по истории восстания декабристов. Под общей редакцией и с предисловием М. Н. Покровского. Дела верховного уголовного суда и следственной комиссии, касающиеся государственных преступников (Центроархив). Том III, к печати приготовил А. А. Покровский. — М.-Л. ГИЗ, 1927. 5+448 стр. Тираж 3.000 экз., цена 6 руб.
То же, том IV, к печати приготовил Б. Е. Сыроечковский. — М.—Л. ГИЗ. 1927. ХI+488 стр. Тираж 2.000 экз., цена 6 руб.
То же, том V, подготовлен к печати Н. П. Чулковым. — Лгр. ГИЗ. 1926. 495 стр. Тираж 2.000 экз., цена 6 руб.
Рецензируемые томы «Восстания декабристов» вышли в последовательности: V, IV, III. Монументальное издание, предпринятое Центрархивом, приближается к концу. До сих пор вышли I—V и VIII томы (всех томов предполагается восемь). Остались, следовательно, еще неизданными лишь два тома — VI, посвященный делам о восстании Черниговского полка, и VII, содержащий «Русскую Правду» П. И. Пестеля.
Значение этого издания, предпринятого Центрархивом, огромно. Оно — первый крупный и серьезный шаг к правильной постановке изучения декабризма в целом. О важности и своевременности этого изучения не приходится и говорить: проблема русской буржуазной революции первой главой имеет декабристов. Поэтому, например, полное, всестороннее изучение проблемы буржуазной революции 1905 года без этого введения невозможно. Но всякий историк, пользующийся изданием материалов по восстанию декабристов, должен твердо помнить, что изданы тут не все материалы и не все главные материалы. Очень жаль, что Центрархив не предпослал изданию сообщения об его плане и не издал описи всех дел декабристов. Знакомый с описью знает, что все дела следственной комиссии и верховного уголовного суда распадаются на ряд отделов; важнейших из них три: дела Северного общества декабристов, дела Южного общества и дела Общества соединенных славян. Изданные Центрархивом дела взяты именно из этих отделов, но ни один из них не исчерпан полностью. Кроме того, отметим, что многие дела членов всех трех обществ были сочтены маловажными и не вошли в указанные основные отделы описи. Между тем в этих «маловажных» делах разных лиц есть часто дела первостепенной важности. Все это заставляет исследователя надеяться, что Центрархив добавит к задуманному плану еще девятый том, в котором поместит составленную Павловым-Сильванским опись дел декабристов, кстати очень небольшую по об’ему. Это чрезвычайно облегчит работу исследователя. Все издание (к сожалению, за исключением VIII тома, т. н. «Алфавита» декабристов) выдержано в строгом соответствии с подлинником, сохранена орфография, воспроизведены пометки на полях и т. д. Таким образом мы имеем, наконец, научное, проверенное издание текста, которому можно безусловно доверять.
Резензируемые томы едва ли не самые интересные во всем издании. Начнем с III-го тома. Он содержит следственные дела декабристов членов Северного общества: А. Н. Муравьева, И. Д. Якушина, М. А. фон-Визина, кн. Ф. П. Шаховского, М. С. Лунина, П. А. Муханова, М. Ф. Митькова и Д. И. Завалишина. Имена говорят за себя: в лице Муравьева, Якушкина, фон-Визина, Шаховского мы имеем первоначальное ядро декабристов — членов Союза спасения и Союза Благоденствия, включающее и «самого первого» инициатора союза декабристов — А. Муравьева. Поэтому перечисленные дела дают превоклассный материал для изучения предистории Северного и Южного обществ, которой, к сожалению, в литературе уделено так мало внимания. Эта предистория, надеемся, найдет своего исследователя, который вскроет глубокую борьбу противоречий в этих первых формациях декабристского об’единения. Эти противоречия бросаются в глаза и при первом, беглом чтении документов. Поиски формы, неудовлетворенность найденными формами и их смена обусловлены глубокой классовой рознью, той самой, которая впоследствии привела к организации таких различных обществ, как Северное и Южное. Одной из движущих сил этих поисков формы, крупнейшей фигурой пред’истории Северного и Южного обществ, является П. И. Пестель. Ясно поэтому, что показания старых членов общества эту пред’историю переживших, дают материал для характеристики роли Пестеля. Александр Муравьев, «самый первый» инициатор, быстро ушедший от тайного общества и в общем сыгравший небольшую роль, недвусмысленно свидетельствует об уничтожении Союза спасения и замене его Союзом благоденствия: «Сие общество, сколько упомнить могу, сочинено было г-ном Пестелем» (стр. 18). Дело Александра Муравьева дает, кроме того, богатый материал о первоначальном уставе, так называемой «Зеленой книге» и о любопытном эпизоде, до сих пор еще вполне не раскрытом в исследовании — попытке Артамона Муравьева покуситься на жизнь царя. Личность Артамона Муравьева, сыгравшего такую изменническую роль в восстании Черниговского полка, нуждается во внимательном изучении, вопрос этот получил интересную форму в юбилейной литературе (статья М. Муравьева «Декабрист Артамон Захарович Муравьев», сб. «Тайные общества в России в начале XIX столетия» М. 1926) и может быть дополнен и проверен имеющимся в деле материалом.
Очень интересно дело И. Якушкина. Кроме указанных выше общих вопросов, оно дает еще особо богатый материал для проблемы отмены крепостного права, как центральной в мировоззрении декабристов. С захватывающим интересом читается дело Лунина, редкого по стойкости революционера среди декабристов, не прекратившего революционной пропаганды даже в сибирском изгнании. Не в пример большинству декабристов, Лунин держится гордо и стойко, отказывается называть имена товарищей, действительно, не выдает ни одного, открыто признает свою дружбу с Пестелем. «Свободный образ мыслей», бросает он следствию, «образовался во мне с тех пор, как я начал мыслить; к укоренению же этого способствовал естественной рассудок». В том же деле — любопытнейшие данные о попытке размножать бумаги тайного общества посредством литографского станка. Укажем на еще один интересный вопрос изучения декабризма, материал для которого есть в этом же томе; обычно, вопрос о связи декабристов с масонством принято решать так: масонские об’единения дали декабристам организационные формы, которые они заполнили новым, революционным содержанием. Иное толкование можно встретить в деле старейшего члена Александра Муравьева — он сознается, что масонские формы принимались декабристами для конспирации: «сознаюсь, что имел преступное намерение под покровом сей масонской ложи обезопасить членов общества», пишет он. (стр. 20). Всего содержания III тома, конечно, в рецензии исчерпать невозможно.
Перейдем к IV тому.
Он исключительно богат содержанием. Достаточно сказать, что в нем находится дело главы Южного общества и самого выдающегося декабриста П. И. Пестеля и руководителя самой революционной — Васильковской управы, предводителя восстания Черниговского полка Сергея Муравьева-Апостола. Основная черта показаний Пестеля и любопытнейший вывод для изучения декабризма — отчаянные попытки Пестеля создать единый революционный фронт из глубоко-антагонистических обществ — Северного и Южного. Несмотря на героические усилия, Пестеля, достичь этого не удалось, и показания дают обильнейший материал для изучения этого антагонизма, его происхождения и существа. Не может быть сомнений в классовых корнях этих противоречий. Дело Пестеля, кроме того, навсегда останется основным источником для изучения тактики обоих обществ и их тактических разногласий. Ясно обрисовывает дело творческую историю «Русской Правды» и степень согласия с ней членов Южного общества. Убеждаешься, что она не является работой, характеризующей политическое мировоззрение одного лишь Пестеля, — она подвергалась детальному обсуждению всех членов Южного общества, была принята ими всеми, много раз доклады о ней ставились на с’ездах Южных декабристов (в Киеве, во время контрактовых ярмарок); в результате изучения дела Пестеля можно сказать без колебаний, что «Русская Поавда» — документ всего Южного общества в целом.
Дело Сергея Муравьева-Апостола, одного из старейших членов общества декабристов ценно уже тем, что дает материал для характеристики общества с момента его возникновения до последнего дня существования. В этом материале есть важнейший отдел — восстание Черниговского полка. Личное благородство Сергея Муравьева поразительно — он берет на себя всю вину организации восстания. Но внимательное изучение даст много материала для понимания истинного смысла этой революционной вспышки и роли в восстании Общества соединенных славян. Для изучения тактических разногласий декабристов дело Муравьева дает чрезвычайно много, особенно для изучения теории военной революции «наподобие испанской», сторонниками которой были С. Муравьев и М. П. Бестужев-Рюмин. Очень жаль, что дело Бестужева не будет издано. Оно так тесно связано с делом его ближайшего друга С. Муравьева, и деятельность обоих декабристов настолько неразделима, что оба дела составляют одно целое. IV тому предпослана статья М. Н. Покровского, выдвигающая ряд новых вопросов в изучении этих дел.
Том V переносит нас в иную среду: перед нами девять следственных дел членов Общества соединенных славян, группы декабристов, бывшей доселе наименее изученной. Тут опубликованы дела трех основателей Общества Соединенных славян — Петра и Андрея Борисовых и польского шляхтича Юлиана Люблинского, трех старейших членов общества: И. И. Горбачевского, В. А. Бечаснова и А. С. Пестова; выдающегося члена общества, последовательного революционера Я. М. Андреевича 2-го; М. М. Спиридова, введенного в общество Славян С. Муравьевым и М. Бестужевым при слиянии Славян с Южным обществом декабристов; известного «посредника» этого слияния капитана А. И. Тютчева. Материал разносторонне рисует эту нищую «разночинную» группу декабристов: в деле П. Борисова находятся известные «Катихизис» или «Правила славян», а также текст клятвы, много материала для обрисовки кризиса, назревшего в Славянском обществе, толкнувшего его на слияние с Южным; в деле Андреевича 2 и Бечаснова — материал, рисующий героические попытки Славян поднять восстание в различных воинских частях на помощь восстанию Черниговского полка. Н. П. Чулков, как и редакторы предыдущих томов — А. А. Покровский и Б. Е. Сыроечковский тщательно выполнил трудную работу издания точного текста и снабдил том ценными статьями с точным архивным описанием документов. Отметим все же одно важное упущение в тексте «Правил» Общества соединенных славян. Текст 4-го правила тут, как и во всех хрестоматиях и перепечатках, искажен: он передан так: «Простота, трезвость и скромность, сии блюстительницы сохранят твое спокойствие», (т. V, стр. 12, ср. стр. 14 и 16). Это неправильно и собственно, такая фраза никакого смысла не имеет. В польском и французском тексте тех же «Правил», а также в другом русском тексте, находящемся в деле декабриста П. Ф. Выгодовского (это дело еще не опубликовано), после слова «блюстительницы» стоит символический знак свободы — ветвь. Слово «свобода» было опасным, необходима была конспирация. Этот знак стоял и в тексте дела Борисова 2, но выскоблен, правда, так идеально выскоблен, как умели это делать в александровско-николаевские времена — заметить его очень трудно. Поэтому нет никаких сомнений, что 4-ое правило читается по-настоящему так: «Простота, трезвость и скромность, сии блюстительницы свободы сохранят твое спокойствие». Смысл, как видим, совсем иной. Поэтому было бы необходимо в точном издании текста факт уничтожения слова «свобода» оговорить, утверждение же (стр. 14), что в русском тексте знака «не имеется», следовательно, не вполне точно.
Исследователем общества соединенных славян необходимо все же иметь в виду, что только на основании опубликованных документов составить полного представления об Обществе нельзя. Неопубликованы — и, вероятно, очень долгое время и не будут опубликованы (по крайней мере, в план издания Центрархива они не входят) следующие дела того же раздела архивной описи (под рубрикой Общества соединенных славян): П. Ф. Громницкого (заместителя пpeдceдaтeля Общества), И. В. Киреева (одного из старых членов), А. Ф. Фурмана, Ан. В. и Ал. В; Веденяпиных 1-го и 2-го, И. Ф. Шимкова, П. Д. Мозгана, И. И. Иванова (секретаря Общества), А. Ф. Фролова, Н. О. Мозгалевского, Н. Ф. Лисовского, П. Ф. Выгодовского (единственного крестьянина-декабриста, друга Петра Борисова), А. К. Берстеля и А. И. Шахирева. Кроме того, есть важные дела Славян и вне упомянутой рубрики описи (например, дела В И. Шеколлы, Я. Я. Драгоманова, яркое дело А. В. Усовского). Пожелаем поэтому, во-первых, продолжения и расширения плана этого монументального издания, а во-вторых, скорейшего издания описи дел декабристов, без которой не сможет обойтись ни один исследователь.
Издательская деятeльность Академии Наук, несколько затормозившаяся в первые годы после революции, возобновилась с 1925 года, особенно после преобразования ее во всесоюзную. В периодических изданиях Академии значительное место в ряду прочих дисциплин уделено истории, в особенности русской. В настоящей заметке мы предполагаем вкратце обозреть содержание посвященных этой теме с 1925 г. статей, несколько задержав внимание читателя на тех из них, которые заслуживают по тем или иным причинам подобного выделения.
В дореволюционные годы Академия, а в особенности вошедшая после 1917 г. в ее состав Археографическая комиссия особенное внимание уделяли вопросам источниковедения, выяснения состава и исторической критики основных источников русской истории, по преимуществу древней. И сейчас мы находим на страницах ее изданий работы из этой области, но в сравнительно небольшом количестве. Так, изучению русского летописания — важнейшей источниковедческой проблемы — оказываются посвященными за интересующий нас период только две работы: статья А. С. Орлова «К вопросам об Ипатьевской летописи» (Изв. Отд. Русск. яз. и слов., т. XXXI, Л. 1926, стр. 93—126) и конспективная заметка А. Н. Насонова «Летописные своды Тверского княжества» (доклады Академии Наук СССР, серия В, 1926 г. ноябрь—декабрь, стр. 125—128). Первая из названных работ носит скорее историко-литературный характер, являясь исследованием имеющихся в Ипатьевской летописи заимствований из иностранных, преимущественно, византийских источников и трактуя летописный свод независимо от его исторического значения и условий возникновения. В ином плане работа А. И. Насонова, поставившего своей задачей «воссоздать генеологический ряд не дошедших до нас тверских летописных сводов и выяснить их отношение к другим летописным компиляциям XIV—XVI вв.», изучая при этом развитие летописаний в связи с политической жизнью Тверского княжества. Заметка эта, как и большинство, напечатанных в «Докладах», является конспектом какого-то большого исследования, вернее, не столько конспектом, сколько догматическим изложением выводов. В виду этого, мы воздержимся от критических замечаний по ее поводу, хотя некоторые выражения автора уже сейчас вызывают сомнения. Интересно наблюдение его о возникновении в Твери в 50-х годах XV века идеи «Твери — III-го Рима», которую А. Н. Насонов, повидимому, хочет поставить в генетическую связь с позднее развившейся великодержавной идеологией Москвы. Здесь, однако, по нашему мнению, центральный интерес должна представлять иная проблема: подобное религиозное оправдание политических тенденций мы можем наблюдать не только в Московском или, по разысканиям А. Н. Насонова, Тверском княжествах, но и в Новгородской республике, и в некоторых Псковских источниках и проч. Интересно было бы проследить, как формирующиеся конце средневекового периода русской истории социальные организмы, в значительной степени разнородные (особенно это относится к Новгороду), утверждают свои права на подчинении прочих более или менее одинаковыми идеологическими приемами, и как в результате борьбы победитель с особенным успехом развивает эту идею в целое ученье, делающееся официальным исповеданием Московского царства.
К статьям источниковедческого характера относится и статья И. В. Вилькошевского «К вопросу о редакциях первого послания Ивана Грозного к князю А. М. Курбскому» (Летоп. занятий Археограф. Комиссии, вып. XXXIII. Л. 1926. стр. 68—76), выводы которой представляют не столько исторический, сколько методологический интерес.
Вопросам истории русского срсдневековья посвящены только две небольших заметки В. А. Пархоменко «Древляне и поляне» (Изв. Отд. Р. яз. и слов., т. XXXI, стр. 267—270) и С. В. Рождественского «Послание новгородского архиепископа Иоанна на Двину, как источник для истории Двинского восстания 1397 г.» (Доклады, 1925 г., апрель—июнь, ст. 51—54). В. А. Пархоменко, автор многочисленных, подчас остроумных, но не всегда методически выдержанных работ об «истоках русской государственности» (см. его книгу под этим заглавием изд. ГИЗ’а Л. 1924), по поводу лингвистических изысканий В. М. Ганцова и П. О. Бузука возвращается к своему уже ранее высказанному утверждению о существовании двух южно-русских племенных союзов — Полянского и древлянского. С. В. Рождественский, беря за исходную точку, приведенный в заглавии заметки документ, установив его дату и сопоставив с жалованной грамотой двинянам в. кн. Василия Дмитриевича 1398 г. намечает состояние двинского общества к концу XIV века и причины, заставлявшие Двинскую землю менять ориентацию уходя от вляния Новгорода к Москве. В кратких чертах автор характеризует «своеобразие социально-административного строя Двинской земли», заключавшееся в том, что «развившийся здесь к концу XIV века земский мир, «слобода», не был только «черным», крестьянским, но об’единял в одно целое, вместе с черными людьми, и торговый, и землевладельческий слои». Нужно ли понимать этот строй, как основанный на принципах «гармонии» или расщепленный на классы, автор пока не говорит, обещая дать подробную работу о социальной жизни Двинской земли, которой и приходится ожидать.
Несколько статей и заметок относятся к истории административно-правовых учреждений. Такова статья А. И. Андреева «Сводный Судебник» (Изв. Акад. Наук 1915 г., № 12—15, стр. 621—644) и его же заметка «Уложение 137-го года» («Доклады», 1925 г. июль—декабрь, стр 82—83), разрешающие ряд вопросов истории кодификации русского законодательства, статья А. Н. Филиппова «К вопросу о первоисточниках жалованной грамоты дворянству 21 апреля 1785 года» (Известия 1926 г., № 5—6. стр. 423—444 и № 7—8, стр. 479—498), изучающая влияние двух корреспондентов Екатерины, Князева и Миллера, на ее содержание дворянской грамоты 1785 года. Оба автора берут сравнительно узкие вопросы и исследуют их не с точки зрения содержания интересующих их памятников, я со стороны формальной истории их происхождения. К этой же группе работ мы прибавим и заметки М. М. Богословского «К вопросу о городской реформе 1699 г.» (Доклады 1925 г. апрель—июнь, стр 59—62) и Ю. В. Готье «История областного управления в России от Петра I до Екатерины II». (Доклады 1926 г., май—июнь стр. 58—60). Обе эти заметки написаны авторами, вполне уже в исторической литературе известными, и поскольку они являются только резюме больших исследований, мы воздержимся от замечаний, хотя и в качестве сводок они дают основания к некоторым соображениям.
Перу двух академиков — С. Ф. Платонова и М. М. Богословского принадлежат статьи историко-бытового характера, затрагивающие один и тот же период, — начало XVIII века. С. Ф. Платонов дал два занимательных очерка «Из бытовой истории Петровской эпохи»; «Бенго-коллегия, или Великобританской монастырь в С.-Петербурге при Петре Великом». (Известия 1926 г., № 7-8, стр. 527—546) и «Любимцы Петра Великого: Медведь, Бирка и др.». (Известия, 1926 г., № 9, стр. 655—678). Особенно любопытен первый очерк, в котором автор рисует существовавшее при Петре и под его особым покровительоиом эпикурейское общество иностранных мастеров и торговцев, именовавшееся «великобританским славным монастырем» или иначе «разночинствующим сумасбродным братством». Это довольно однородная буржуазная среда вынуждена была, по убедительному мнению С. Ф. Платонова, сходиться для обязательного служения Бахусу в силу «совокупности тех условий, какая создана была Петром в его манере мешать дело с бездельем», иначе «нельзя было работать с правительством», и, следовательно и получать заказы и, вообще, заниматься своим делом.
Вторая статья посвящена характеристике незнатных любимцев Петра и, как и первая, содержит ряд любопытных историко-бытовых штрихов. Иные задачи ставил себе М. М. Богословский в своей речи «Русское Общество и наука при Петре Великом» (отд. оттиск из отчета Акад. Наук), сказанной по поводу двухсотлетия учреждения Академии. Если парадной речи обычно и бывает свойственна некоторая поверхностность, то все же нельзя не заметить, что заглавие статьи значительно шире ее содержания. Основная часть речи посвящена характеристике личных интересов Петра в области науки, или отдельных лиц — Посошкова, Татищева, Постникова и др. Рост культурных интересов русского общества автор пробует об’яснить усилиями отдельных лиц и пресловутым «знакомством с западными идеями».
К этой же группе работ можно отнести и статью Н. И. Пальмова «К астраханскому периоду жизни В. Н. Татищева» (Известия, 1925 г., № 6—8, стр. 201—216), где приводится ряд документов, относящихся к биографии этого деятеля и представляющих незначительный интерес. Значительно большую ценность представляет публикуемая там же записка Татищева «О рыбных ловлях», подробно характеризующая состояние рыбных промыслов в Астраханской и Саратовской губерниях в начале 40-х годов XVIII в. и приволжское купечество.
Совершенно отсутствует в изданиях Академии отдел Rossica. если не считать статьи А. Якубовского «Ибн Мискавейх о походе Русов в Бордаа в 322 г. = 943—4 г.» (Византийский Временник, т. XXIV Л. 1926 г., стр. 63—92), в основном представляющей, впрочем, интерес для востоковедов, а не для русских историков.
Переходим к рассмотрению статей историко-хозяйственного характера. Таковы статьи Б. Д. Грекова, А. И. Насонова и А. А. Степанова. Моментом, об’единяющим все эти работы, является то обстоятельство, что все они основаны на изучении вотчинных хозяйственных архивов, правда, разных эпох. Но на этом, как сейчас увидим, и кончаются об’единяющие их черты.
А. Н. Насонов в статье «Из истории крепостной вотчины XIX века в России» (Известия, 1926 г., № 7—8, стр. 499—526) совершенно справедливо замечает, что «вопросы развития хозяйственных отношений крепостной России» могут быть выяснены только «на большом материале вотчинных архивов», и, исходя из этого, предлагает «обследование экономического и социального строя крупной вотчины XIX в.». Однако, в самом выполнении этой задачи мы наталкиваемся на ряд вызывающих возражение обстоятельств.
А. И. Насонов чрезвычайно обстоятельно останавливается на характеристике двух последовательно сменившихся хозяев юсуповских владений, Н. Б. и В. Н. Юсуповых, и в зависимости от их личных качеств характеризует направление их хозяйственной политики. В результате «слабость хозяйственной энергии» первого: в его имениях «без присмотра «хозяйского глаза» сложился мир отношений, стихийно (?) направляемый игрой местных интересов и свободно развивающимися социально-экономическими силами». Думаем, что и стихийность, и свобода эти окажутся при более углубленном рассмотрении довольно относительными. Наоборот, в лице сына его, Б. Н. Юсупова, «перед нами выступает помещик-предприниматель, хозяин деловой и энергичный и притом с ярким отпечатком николаевской эпохи», который и преобразует всю хозяйственную жизнь своих имений. В чем заключается «отпечаток николаевской эпохи», мы так и не узнали, если не считать подробно рассказанных взглядов нового боярина на вопросы нравственного порядка. Основные моменты экономики николаевской эпохи нашли себе выражение только в замечании, что «условия рынка требовали иной постановки дела в хозяйстве вотчин», из чего с очевидностью следует, что пути хозяйственного строения в предшествовавшую эпоху тоже как-то определялись требованиями рынка, но как — ни в том, ни в другом случае А. Н. Насонов ответа не дает. А между тем считать подобные вопросы решенными и потому не требующими раз’яснения, конечно, преждевременно, да в таком случае было бы лишним уже изучать отдельные типологические явления.
Некоторые факты, как, например, рост и интенсификацию барщины, автор изображает довольно отчетливо, но не ставя их в связь ни с общими моментами экономического развития России в то время, ни с конкретной обстановкой того черноземного края, где находились интересующие его имения. Мало внимания уделено и процессу расслоения крестьянства, хотя и намеченному в статье, а между тем подобные темы представляют несравненно больший интерес, чем характеристика барской идеологии отца и сына Юсуповых, которой уделено в работе столько места.
К типу «обследований», а не исследований, принадлежит, повидимому, и работа, резюмируемая А. А. Степановым в заметке «Князь В. В. Голицын, как хозяин-вотчинник» (Доклады, 1926 г. май—июнь, стр. 45—48), носящей описательный характер и, вероятно, извлеченной из аналогичного же типа большой работы.
Совершенно иной характер — широкого социологического исследования на основе тех же архивных данных носят работы Б. Д. Грекова «Хозяйство крупной вотчины XVI—XVII вв.». (Известия, 1925 г., № 6—8, стр. 247—254), «Юрьев день и заповедные годы» (Известия, 1926 г., № 1—2, стр. 67—84) и «Очерки по истории хозяйства Новгородского Софийского дома» (Летопись занятий Арх. ком. вып. XXXIII, стр. 201—332). Все эти работы возникли из изучения материалов, связанных с работой автора над социально-экономической структурой Новгородского Софийского дома, первый том которой вышел в свет еще в 1914 г.
В своих «Очерках», из которых в рецензируемой книге «Летописи» помещен только первый «Софийский двор в городе Новгороде», автор изучает хозяйственное строение самого Софийского двора, т.-е. центрального организма архиепископской вотчины, находившегося непосредственно в самом Новгороде. В результате искусного, подчас требующего чрезвычайно скрупулезных исследований, сопоставления материалов различного хронологического порядка, ему удается показать ход развития хозяйственной жизни Софийского дома на протяжении более чем столетия, ввести читателя в повседневный круг будничных хозяйственных забот этого обширного учреждения и, вместе с тем, наблюсти ряд моментов, чрезвычайно важных для понимания всего исторического процесса. Мы присутствуем при том, как хозяйство новгородского владыки, в период его расцвета в первой половине XVI века становится на путь мануфактурного развития, пользуясь почти исключительно свободным, подчас даже организованным в первичные союзы, «дружины», наемным трудом и как, в результате общего хозяйственного кризиса, изменяется сама физиономия Софийского дома, значительно сокращающего свой хозяйственный аппарат, переходящего на сельскохозяйственные занятия с применением уже зависимого труда, не свободного «дружинника», а заложившегося за владычный хребет «бобыля». Весь этот процесс, реально ощутимый, взят не изолированно: в дальнейших очерках автор обещает показать, что «хозяйственные процессы на русской почве аналогичны европейским» и поставить изучаемые им моменты в связь с «расширением и обновлением западно-европейских рынков, перемещением торговых путей и центров, появлением новых товаров» и пр.
Статья «Хозяйство крупной вотчины XVI—XVII вв.» собственно является суммированием этого и последующих «Очерков» Б. Д. Грекова. Попутно отмечая ошибки предшествовавших исследователей, как-то Н. А. Рожкова и др., исходивших из материала писцовых книг, автор устанавливает ряд общих положений, характеризующих основные этапы хозяйственного развития эпохи. В статье «Юрьев день и заповедные годы» он переносит центр исследования на хозяйственное положение крестьянства и показывает, как в результате хозяйственного процесса, особенно усилившегося в III-й четверти XVI века, создались об’ективные предпосылки закрепления крестьян и наблюдает процесс этот, параллельно полемизируя с М. А. Дьяконовым, полагавшим, что акт о заповедных годах не явился отменой Юрьева дня.
Таково в общих чертах содержание работ Б. Д. Грекова, содержащих к тому же ряд ценных деталей, на которых размеры рецензии не позволяют остановиться. Остается ожидать появления дальнейших «Очерков» и пожелать, чтобы выводы их были подкреплены на основании не только новгородского материала, имеющего, как известно, свои особенности, коренящиеся в предшествующей структуре новгородского общества.
К этим же работам примыкает и статья того же автора «Обжа» (Известия, 1926 г,, № 10—11, стр. 1017—1040 и № 12, стр. 1229—1252), где подвергнут рассмотрению термин «обжа» и доказано, что последняя является отнюдь не единицей измерения, а окладной единицей. Попутно автор дает ряд ценных методологических указаний из области изучения писцовых книг.
Из статей археографического характера в рассматриваемых изданиях помещены образцовая в смысле методологическом работа А. И. Андреева «Грамота 1685 г. царей Иоанна и Петра Алексеевичей Шведскому королю Карлу XI» и статьи: Б. Д. Грекова «Отчет об осмотре Архива Соловецкого монастыря» и П. Г. Дружинина «Дополнение к исследованию о Поморских палеографах начала XVIII века» (Лет. Зан. Арх. к., в. ХХХIII, стр. 333—362, 77—99 и 100—102).
Особо нужно отметить исследование В. Ф. Ржиги «Литературная деятельность Ермолая-Еразма» (Лет. зан., в ХХХIII, стр. 103—200), которое, нося в основе историко-литературный характер, одновременно выдвигает чрезвычайно любопытную для историка фигуру публициста XVI в., несколько приближающуюся к Ивашке Пересветову, но и резко от него отличного. В своих проектах Ермолай намного опередил свой век, требуя передела земли, улучшения экономического благосостояния крестьянства, освобождения его от всяких податей кроме единого натурального налога в размере ⅕ урожая, отмена кормлений и беспошлинной торговли. Трудно без углубленного исследования определить, чьи чаяния выражал этот своеобразный «народник», и работа В. Ф. Ржиги ставит перед историками этот вопрос.
Таковы исторические статьи, помещенные в изданиях Академии Наук за последние два года. Как видим, главным достоинством их является то, что почти все они имеют характер исследовательский. Вместе с тем чрезвычайно незначительно количество работ, ставящих свои темы на основу широкого изучения эпохи. Большинство их (не говоря, конечно, о paботаx источниковедческого характера) довольствуется небольшими экскурсами в очень ограниченный материал; подчас авторы выходят на более просторное поприще, но oграничиваются простым «описанием» изучаемых явлений.
Когда в 1888 г. Бернгейм издал впервые свое, получившее мировую известность, сочинение по "историческому методу" ("Lehrbuche der historischen Methode"), оно явилось показателем того, что при росте исторических изысканий и все более расширяющемся круге их участников появилась нужда в такого рода пособиях, которые могли бы знакомить новые кадры историков с теми методическими результатами, которые оказались накопленными трудами ряда поколений. Бернгейм в известной мере, составом своей книги дал схему возможных пособий такого рода. С одной стороны, это вопросы теоретической методологии истории, с другой — той практической работы критики исторических источников, которая особенно во второй половине XIX века, со времени крушения гегельянства, получила и в Германии, и в других странах такой исключительный расцвет. Однако книга Бернгейма, чрезвычайно обстоятельная, вызвав подражание и среди французов (хорошо известной и у нас в переводе книжкой Ланглуа и Сеньобоса "Введение в изучение истории", Птб., 1899), тем не менее, именно вследствие своей исключительной обстоятельности, выдержав шесть изданий (5-е и 6-е вышли в 1908 г.; в 1914 г. должно было выйти новое, но не появилось до сих пор), охладила, вероятно, стремления других авторов, а выходившие работы, как, напр., книга румынского историка Xénopol’a (La theorie de l’histoire, 1908), не могли заменить работы Бернгейма. Лишь у нас в России в 1909 г. начал выходить отдельными томами труд, который по охвату предмета и по широте изложения превзошел работу Бернгейма — это незаконченная, за смертью автора, "Методология истории" акад. А. С. Лаппо-Данилевского (вышли 2 т. т., Спб., 1909 и 1913; первый том в новом издании 1923 г.; третий есть лишь в литографированном виде).
Последние годы характеризуются выходом ряда подобных пособий, из которых одни — переиздания, другие новые и новаторские даже.
Прежде всего, в серии "Philosophic und Leistenwissenschaften" переиздана ставшая у немцев классической книжка J. Droysen’a "Grundriss der Historik" (Max Niemeyer Verlag. Halle Saale. 1925). Ее значение сам редактор, все более приобретающий известность своими работами Е. Rothacker подчеркивает уже тем, что она является первой книжкой серии. Не вся "историка" Дройзена, умещающаяся на сорока страницах (к ней есть еще несколько приложений) и изложенная в сжато-формулированных параграфах, за те шестьдесят лет, которые ей исполняются в текущем году, могла сохранить свое значение. Ученик Гегеля и одного из основателей классической филологии Августа Бека, — Дройзен облекает свои положения в слишком отживший философский наряд. Однако нельзя не согласиться, что, ни в коем случае не могущая служить учебным пособием, даже кратким, книжка Дройзена для ученого сохраняет всю свежесть новаторского изложения тех вопросов, которые после Дройзена стали предметом общего оборота.
Вновь переиздан также небольшой очерк А. Meister’a "Grundzüge der historischen Methode" (в серии "Grundriss der Geschichtswissenschaften", herausg., von Al. Meister. B. G. Teubner. Leipzig—Berlin. 1923). Его внешний вид характерен для эпохи германского кризиса; за неимением средств поправки и дополнения не внесены в текст, для печатания которого воспользовались старым стереотипом, а даны в особом добавлении. Очень беглый (34+6 стр.), он навряд ли сможет удовлетворить кого-либо, и лишь в библиографических ссылках можно найти небесполезные указания.
Тоже переизданием является маленький Бернгейм (Ed. Bernheim., Einleitung in die Geschichtswissenschaft, 3—4 Aufl., Sammlung Göschen, № 270. Berlin. 1926), известный у нас по переводу, сделанному с первого издания ("Введение в историческую науку". М. 1908). Однако в отличие от вышеупомянутых двух книжек, эта книжка Бернгейма переработана и доведена, если так можно сказать, до сегодняшнего дня. В ней и ранее была в гораздо меньшей степени развита собственно теоретическая часть, теперь же, не говоря уже об очень свежих и интересных литературных указаниях, Бернгейм находит возможным коснуться всех новейших проблем критики источников. Если в теоретическом обзоре Бернгейм касается и новейшего экспрессионистического построения истории, то в отделах критики аналогично находим отзвуки, напр., новых теорий критики свидетельских показаний, значения фотографии и фонографа и т. д. Для общей ориентировки в состоянии предмета, пожалуй, эта книжка Бернгейма - лучшее, что есть в литературе.
Наряду с этими, все же литературными знакомцами, появились и новые труды. Хронологически первая из них принадлежит американскому историку. Профессор европейской истории в университете Небраски F. М. Fling издал "The writing of history. An introduction to historical method. New-Haven. 1920). Автор смотрит на свою книгу лишь как на подговительную ступень к изучению Бернгейма. Однако его работа обладает такими своеобразными чертами, что заслуживает особого внимания. Не касаясь вопросов собственно теории, автор пытается провести своего читателя через все стадии конкретного исторического труда: от выбора предмета исследования, через собирание источников, через критику источников, к установлению фактов, их группировке и, наконец, к вопросам изложения. Отвлеченные вопросы его мало занимают, но зато приемы практической работы им излагаются с большою простотой и большою ясностью и даже детальностью. Так, напр., в отделе изложения он затрагивает вопросы включения цитат в состав текста, подстрочных примечаний, ссылок на тома и страницы. Я намеренно указываю эти наиболее мелкие детали, чтобы дать представление о характере изложения. В то же время внимание читателя не разбрасывается, не требует, что важно для начинающего, большой ориентировки в исторической литературе, так как автор, не без педагогических, очевидно, намерений, все время держится по преимуществу в небольшом круге хорошо знакомых ему источников эпохи французской революции.
Вторая работа венского профессора Wilhelm’a Bauer’a "Einführung in das Studium der Gesichte" (Tübingen. 1921) довольно резко отличается от работы Fling’a. Первые же слова предисловия предупреждают, что книга Бауэра не "компендиум", что ее цель — "понудить молодого историка к размышлению об основных вопросах своей науки". С другой стороны, она носит в своем замысле, по крайней мере, явные следы переживавшегося политически разгромленной Австрией исторического момента. Книга не должна упускать "связи с жизнью", а современность Австрии "вправе требовать", чтобы наука содействовала появлению "строителей", которые бы "воссоздали из осколков разрушенного государственного, морального и народного бытия опять нечто целое и великое". Именно поэтому, об'ясняет автор, на первом листе у него не изложение вопросов критики, а историко-философские и социологические вопросы. Достаточно перечислить рубрики этого отдела, чтобы усвоить взгляды автора. После вводной главы о "теоретических основах истории" Бауэр следующую главу посвящает "историческому явлению в его элементах", где, давая по параграфам обзор теорий, едва ли не самое значительное по размерам место отводит изложению и критике марксизма, которому, что "неудивительно", "присяжные историки дарили до сего времени мало внимания", ибо это "односторонняя конструкция, которая не в состоянии подвинуть вперед исторического познания". Естественно, что последующая глава Бауэра говорит о "душевных (Seelische) основах исторического исследования". Наконец, далее Бауэр касается вопросов исторического построения. Однако интерес и значение книги Бауэра не в этой ее части. В предисловии же сам Бауэр сообщает, что первоначальный его замысел был дать "источниковедение нового времени", и что следы этого замысла дали отпечаток его работе. И действительно, вопросы критики в ее общем виде, знакомом по Бернгейму и другим пособиям, изложены у Бауэра содержательно, но в сжатом и компактном виде. А вслед за ними следуют характеристики отдельных разновидностей источников. Крупный опыт подобного "источниковедения нового времени" был уже раз дан несколько лет тому назад в известной большой работе G. Woira "Einführung in das Studium der neueren Geschichte" (Berlin, 1910), однако при гораздо меньшем (в несколько раз) об'еме соответствующих отделов Бауэр не только не теряет в своей содержательности (у Вольфа значительнейшая часть текста отведена на обзоры источников), но по сравнению с Вольфом дает характеристики таких разновидностей источников, которые до сих пор оставались вне круга подобных пособий, посвящая особые параграфы, напр., публицистике, летучим изданиям, письмам и т. д. Этим самым, на ряду с Вольфом, книга Бауэра должна представлять интерес для всякого историка нового времени.
Последняя из книг, которую мне следует отметить, наиболее, пожалуй, своеобразна. На обороте ее титульного листа находим пометки: Imprimi potest... Imprimatur..., а автор ее Alfred Feder S. J. (т.-е. Societatis lesu), профессор философско-теологического института в Валькенбурге. Его книга "Lehrbuch der geschichtlichen Methode", вышедшая первым изданием в 1921 г., в 1924 вышла уже третьим (Regensburg, 1924; в 1925 г. автор умер). Успех, выпавший на долю книги, успех, которого не испытало ни одно пособие подобного рода, проистекает, конечно, не из сочувствия общим точкам зрения автора, которые навряд ли могут найти многих сторонников даже среди религиозно-настроенных протестантов. Автор, напр., в числе факторов исторического процесса на-ряду с "земными и человеческими факторами", помещает "сверхестественную и божественную причину" явлений, и хотя в общем признает, что, если и исторические "источники" и делятся на божественные и человеческие, то божественными занимаются в общем анолоитика и теология, однако считает, что и исторический метод их касается постольку, поскольку "божественное откровение" сообщается через "человеческие уста и руки". Конечно, не этот иезуитический католицизм создал успех книге, а создан он педагогическим талантом автора. И кругозор автора и материал его книги уже, чем у кого-либо другого. Однако почти две трети книги им отведено вопросам критики источников. В эти двести почти страниц им не только уложен очень обстоятельный материал вопросов "внешней" и "внутренней" критики (Федер не новатор и устаревшие термины его не смущают), но все эти вопросы сгруппированы в небольшие параграфы и пункты, дающие отчетливую схему не только изложения, но и самого расчленения соответствующего вопроса. Полнота и ясность изложения при очень традиционном его составе, думается, и создали успех этой книге.
Таковы некоторые итоги западной литературы, к которым, к сожалению, нельзя добавить соответствующих работ русских историков.
С. Валк.
1) Достаточно упомянуть о материалах по Ан. Клоотцу, Марату, Робеспьеру и Сен-Жюсту (коллекция 2) В дальнейшем изложении работы историков-марксистов означены знаком *. Нужно сказать, что огромное большинство работ по истор. Фр. рев., вышедших за последние 10 лет, принадлежат перу именно историков-марксистов. Популярные работы, естественно, вообще не вошли в настоящий обзор.
(стр. 198.)
3) Недавно вышедшая общая работа Матьеза только подтверждает это положение: даже такой крупнейший специалист, каким является проф. Матьез, не смог охватить в своем труде некоторых весьма важных сторон Революции (как напр., экономическую базу старого порядка).
(стр. 198.)
4) Общий обзор истории Вел. революции можно найти в книге Н. Лукина * — Новейшая история Зап. Европы, вып. I гл. IV (изд. 2-е 1926 г. ГИЗ), а также в лекциях по ист. Зап. Европы Ц. Фридлянда (ч. I, М. 1926 г.) и Захера *) Ист. Вел. Фр. революции. Конспект лекций в Комм. Унив. им. Зиновьева 1923 г.). См. также научно-популярный очерк Фрязинова — «Великая Франц. революция». Аналогичный характер носит — работа Кареева «Великая Французская революция», вып. I—IV прилож. к журн. «Нива» за 1918 г.). Изданное Захером собрание документов по всей эпохе Вел. революции (Захер «Франц. револ. в документах» Лен. 1926 г.) носит характер хрестоматии, приспособленной для «лабораторной» работы в ВУЗ’ах, значительная часть материалов взята из вторых и третьих рук (Жореса, Кареева и др.).
(стр. 198.)
5) С. Д. Сказкин. Отражение феодальной реакции в наказах некоторых бальяжей Шампани и северо-восточной Франции накануне Великой революции («Труды Института Истории». Вып. I. 1926). С. Глаголева-Данини. Крестьянство и аграрный вопрос в эпоху Вел. революции (постановка вопроса в современной науке). «Анналы», 1. 1922 — Н. Лукин *. Судьба общинных земель во Франции в последнюю пору старого порядка (Труды Ин-та Красной профессуры) Куниский и Позняков *. Общинные земли в эпоху Вел. Французск. революции (М. 1927 Изд. Ком. Акад.).
(стр. 198.)
6) Н. Платонова. Накануне Великой революции (по неизданным материалам), Отставка Неккера, «Свадьба Фигаро», «Ожерелье королевы» («Анналы», № 1 1922).
(стр. 198.)
7) Вайнштейн О. Л. Fragment inédit sur Voltaire («Журн. научно-исследовательской кафедры в Одессе, т. I № 7 1924). Работа представляет анализ рукописи секретаря Вольтера Ваньера, хранящейся в Воронцовском фонде Центр. Haучн. б-ки в Одессе. Кибовский * — Мировоззрение Руссо (Сборник секции Философии Ин-та Красн. профессуры 1924 г.) Попов. Ж. Ж. Руссо-Космополит (сб. в честь проф. Кареева). Петров. Общественные идеи Руссо в новейшем научном освещении («Анналы» № 1).
(стр. 199.)
8) Революционное Правительство во Франции в эпоху Конвента (1792—1794), сборн. документов и материалов. Перевод Н. П. Фрейберг под редакц. Н. М. Лукина *. Изд-во Ком. Ак. М. 1927 г.
(стр. 199.)
9) Специальный подбор материалов по процессу Людовика XVI имеется в книге Берковой — «Процесс Людовика XVI», 1920 г.
(стр. 199.)
10) Этот пробел до известной степени восполняется сборником материалов, извлеченных из Собрания Актов Комитета Общественного спасения (издаваемого Оларом) А. К. Дживилеговым (Дживилегов. Французская революция в провинции и на фронте 1923 г.).
(стр. 199.)
11) Революционный Трибунал в эпоху Великой Французской революции. (Изд-во «Былое». Историческая библиотека. Революции запада Ч. I—II).
(стр. 200.)
12) Разбор этой брошюры Олара см. также в ст. Моносова *, помещенной в журн. «Под знаменем марксизма» (1924 год, кн. 8—9). См еще С-ий * «Буржуазная революция и юридический кретинизм». (По поводу речи Олара: «Теория насилия и французская революция», «Революция права», 1927, кн. 2—3).
(стр. 200.)
13) Фалькнер *. Бумажные деньги французской революции (1789—1797). М. 1919, см. также небольшую работу А. М. Смирнова. Кризис денежной системы французской революции 1921 г.
(стр. 200.)
14) См. также «Педагогические идеи Вел. Франц. революции.» Речи и доклады Мирабо и др. Перевод и вступительная статья Сыркиной, под ред. и с предисл. А. И. Пинкевича *, 1926 г.
(стр. 201.)
15) Если не считать работы полу-марксиста Жореса (Histoire sociaiiste, т. III—IV), единственным марксистским исследованием по эпохе Конвента была известная работа Кунова. Однако данная им схема классовой борьбы в эпоху Великой революции недостаточно обоснована конкретно-историческим материалом.
(стр. 201.)
16) Специально о Робеспьере см. тоже популярную брошюру Захера (Захер *. Робеспьер. 1925 г.); тому же автору принадлежит небольшая работа о Сен-Жюсте (П. 1922 г.); автор правильно считает Сен-Жюста типичным представителем якобинства, но это последнее совершенно неверно определяет, как буржуазное течение, которое интересовалось якобы, почти исключительно политическими вопросами и ненавидело богатых не «классовой ненавистью», как «бешеные» (эти представители «народного» движения в революции), а из «соображений морального порядка» или чисто политических мотивов («богатые вредят делу революции»).
(стр. 201.)
17) С. Моносов *. Фракционная борьба в якобинском клубе («Вестн. Соц. Акад.», 1923, кн. № 1). Работа Моносова, как и указанные выше исследования Познякова, Кунинского и Авербух, вышла из семинария, занимавшегося в Институте Красной Профессуры под руководством проф. Лукина в 1923/25 ак. г.г. Фридлянд *. Классовая борьба в июне и июле 1793 г. (Историк-марксист, 1926, № 1—2.)
(стр. 201.)
18) Работа И. Степанова * (Жан-Поль Марат и его борьба с контр-революцией, 1918) носит популярный характер. Под ред. Дживилегова были изданы письма Марата, относящиеся к дореволюционному периоду деятельности «друга народа».
(стр. 202.)
19) Первой попыткой научного иследования о Марате является интересная статья Фридлянда *, помещенная во II т. Записок Коммун. Университета имени Свердлова (М. 1924 г.) — «Ж. П. Марат до Великой Французской Революции». Названная статья представляет пepвые главы из подготовляемой автором большой работы о Марате; вышла отдельной брошюрой в 1927 г.
(стр. 202.)
20) Захер * совершенно напрасно включил в свои «Очерки по истории «бешеных» Доливье и особенно открытого Жоресом социалиста-утописта Л’Анжа: ни тот, ни другой к движению «бешеных» отношения не имели.
(стр. 202.)
21) Добролюбский *. Термидорианская реакция (Ист-Марксист, кн. 1), Щеголев *. К характеристике экономической политики термидорианской реакции (Ист.-Марксист, кн. 4).
(стр. 202.)
22) Эта статья пошла затем в «Очерки по истории социализма», изданные тем же автором в 1923 г.
(стр. 203.)
23) См. еще ст. В. Волгина * в 4-м томе, Б. С. Энц. — «Бабеф».
(стр. 203.)
24) Пригожин.* «Гракх Бабеф провозвестник диктатуры трудящихся» («Вестн. Ком. Ак.» 1925). Его же. «Гракх Бабеф» ред. Свердл. Ун-та 1925. Щеголев. * «Заговор Бабефа» (1927).
(стр. 203.)
25) Означенная работа вышла в серии: «Введение в науку». История, под ред. Жебелева, Касавина, Приселкова. Вып. 16. Зап. Европа в новое время.
(стр. 203.)
26) Куниский *. Жорес-историк («Историк-марксист», кн. 2, 3, 4. О Жоресе-историке см. еще ст. Н. Лукина *, помещенную (в виде предисловия) в III томе «Истории Вел. Фр. Рев.» Жореса (ГИЗ. 1924).
(стр. 203.)
27) Названные работы пропущены и в библиографическом обзоре того же автора — «Революция и наполеоновская эпоха».
(стр. 204.)
28) Жан Жорес. «История Великой Французской революции». Т. II. Законодательное Собрание. Пер. с франц. А Водена. М. ГИЗ. То же, т. III. Конвент, вып. I Республика (1792); вып. II. Социально-политические идеи Европы и революция. Перев. с франц. под ред. Н. Лукина и Н. Попова с предисловием Н. Лукина (ГИЗ 1923). До революции существовал лишь сокращенный и весьма плохой перевод III тома в изд. «Книги» (1907). В 1920 г. появился сокращенный перевод IV тома Соц. истории Жореса («История Конвента», сокращенный перевод Левицкого, под редак. Ф. Дана. 1920).
(стр. 204.)
29) Рецензия на кн. Матьеза была помещена в журнале «Печать и Революция» (1925, кн. 71, а также в «Историке-Марксисте») 1926, т. I. рец. Моносова.
(стр. 204.)
30) В 1923 г. появилось 2-е издание, пересмотренное по новому немецкому изданию. Рец. Лукина на первое изд. см. «Научн. Известия», 1922, I.
(стр. 205.)
31) De hollandsche Handelscompagnen der Zeventiende eeuv. ’s—Sravenhage 1908.
(стр. 205.)
32) De Oost-Indische Compagnie. Historisch Leesbock, verzameld door H. Brugmans Haarlem 1911. Его-же Handel en nijverheid von Amsterdam in de 17-e eeuw. 1904.
(стр. 205.)
33) Mant, Credit en Bankwezen, Handel en Scheepvaart in Ned-Indie. 1907.
(стр. 205.)
34) Khan S. A. Sources for the Historv of Britisr Jndia in the Seventewoz Centuru. Allahabad Univ. Studies in History. Vol. IV. Oxford Univ. Press. 1926.
(стр. 205.)
35) Т. I (1635—1639 г.) — вышел в 1907 г., II (1640—43) — в 1909, III (1644—49) — в 1912, IV (1650—54) — в 1913, V (1655—1659) — в 1916, VI (1660—1663) — в 1922, VII (1664—1667) — в 1925 г.
(стр. 206.)
36) Первый сборник вышел в 1893 г. под заглавием — Birdwood, S. and Foster, W. The first letter book of the East India Company. 1600—19. Продолжением их явились след. издания: Danvers, F. С. Letters recejved by the East India Company from its Servants. Vol. I. 1602—13. London 1896. Foster, W. Letters etc... Vols II—VI. 1614—17. London 1897—1902.
(стр. 206.)
37) Том I (1618—21) — в 1906 г., II (1622—23) — 1908, III (1624—29) — 1909, IV (1630—33) — 1910, V (1634—36) — 1911, VI (1637—41) — 1912, VII (1642—45) — l913, VIII (1646—50) — 1914, IX (1651—54) — 1915, X (1655—60) — 1921, XI (1661—64) — 1923, XII (1665—67) — 1925.
(стр. 206.)
38) Earby Travels in India 1583—1619, ed. by W. Foster. Humphrey Milford. Oxford Univ. Press. 1921.
(стр. 207.)
39) Lyall, A. The rise and expansion of the british dominion in India. 5 ed., corrected and enlarged with Maps. London. 1910 (первоначально вышло в 1894 г.).
(стр. 207.)
40) Hunter, W. W. A History of British India. Longmans. London. Newimpession vol. I, 1919, vol. II, 1912. Первоначально вышел в 1899—1900 г.г.
(стр. 207.)
41) Vincent А. Smith. The Offorel Standent’s History of India. 1917.
(стр. 207.)
42) Scott, W. K. The constitution and finance of english, scottish and irish joint-stock companies to 1720. Vol. I—III. 1910—1912. Cambridge: at the Univ. Press.
(стр. 207.)
43) Трактат носит пространное название — "Confusion de confusiones, dialogos curiosos entra un PhiloSopho agndo, un Mercador discredo у un Accionista erudito, descrivento el negocvo de las acciones, su origen, su ethimoiogio, su realidad, su juego у su enredo". См. Ehrenberg, указ. соч. т. II, стр. 336—348, а также его статью в Jahrbücher für Nationalökonomie und Statistic 3, Folge III под заглавием — "Die Amsterdamer Actienspekulation im 17 Jahrhundert".
Немецкий перевод издан в 1919 г, в Бреславле под заглавием — Don loseph de la Vega. Die Verwirrung der Verwirrungen. Vier Dialoge über die Börse im Amsterdam. Ubers. u. eingeieitet von Pringsheim.
(стр. 208.)
44) См. об этом Ernst Baasch. Holländische Wirtschaftsgescichte. Jena 1927 г., где использованы новые материалы по голландским банкам, изданные недавно van Dillen — под заглавием "Brronnen tot de geschiedenis der Wisselbanken" в 2 частях ’s — Sraven hage 1925. Частично этот материал использован издателем в его статье — "Amsterdam als wereldmarkt det edele metallen in de 17-en 18 eeuw". De economist 1923. Bo французском изложении эта статья помещена в Revue historique 1926.
(стр. 208.)
45) Khan, S. А. The East India Trade in the XVII century in its Political and Economical aspects. Oxford Univ. Press. London. 1923.
(стр. 208.)
46) Lujo Brentano. Eine Geschichte der Wirtschaftlichen Entwiklung England. Bd. I—II. Jena. 1927. В этих томах изложение доведено до конца XVII в. Автор обещает в конце этого года выпустить и остальную часть своего труда, которая охватит XVIII и XIX в.в. По данному вопросу см. т. II, стр. 269, 369—375.
(стр. 209.)
47) Р. I. Thomas. Mercantilism and the East India Trade. London. 1926. Мне не удалось ознакомиться с этой работой; привожу ее по ссылкам Брентано. У Томаса имеется обзор литературы, посвященной этому спору.
(стр. 209.)
48) Bal Krishna. Commercial Relations between India and England 1601—1757. London 1924. He имея под руками этой работы, привожу ее на основании многочисленных ссылок на нее в указанном выше труде Брентано. Отмечу также другую работу Khan’a, специального xapaктepa — "Anglo—Portugnese Negotiations relating to Bombay 1660—1677".
(стр. 209.)
49) Мы не отмечаем популярных книжек, вроде S. Hellman’a "Wie studiert man feschichte", Leipzig, 1920.
(стр. 224.)
Vere), а также значительное количество фотоснимков и подлинных рукописей Бабефа. Полный перечень имеющихся в И. М. Э. сочинений Клоотца и о Клоотце напечатан во 2-й книге «Летописей Марксизма» (1927); перечень материалов по Марату см. там же, кн. 3.
(стр. 198.)